Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гоголь как духовный писатель

ModernLib.Net / Дунаев Алексей / Гоголь как духовный писатель - Чтение (стр. 1)
Автор: Дунаев Алексей
Жанр:

 

 


Алексей Дунаев
Гоголь как духовный писатель

 
      Опыт нового прочтения «Петербургских повестей»
 
      «Дьявол выступил уже без маски в мир»
      Н.В.Гоголь. Светлое Воскресенье (23-е письмо из «Выбранных мест».
      ПСС VIII, 415)
      «Будьте не мертвые, а живые души Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать и разбойник».
      Завещание Гоголя (СС IX, 392)
 
      [391] Настоящая статья, хотя и затрагивает немаловажные методологические и историко-культурные проблемы, но относится, строго говоря, все же к сфере литературоведения. Тем не менее она намеренно предложена журналу «Искусствознание» не только потому, что произведения Гоголя неоднократно иллюстрировались, подвергались инсценировке и экранизации, — мы касаемся неоднократно деталей, напрямую входящих в компетенцию искусствоведов. В одной из своих предсмертных работ Александр Викторович Михайлов — ученый, краткое знакомство с которым произвело на меня глубокое впечатление и во многом по инициативе которого была написана статья об эзотеризме эпохи Возрождения[1], —указывал на необходимость углубления междисциплинарного общения представителей гуманитарной науки. Имею в виду предисловие А.В.Михайлова к выполненному им переводу с немецкого интереснейшей статьи Фридриха Нивёнера о «Новой Атлантиде» Ф.Бэкона[2]. Питая со школьной скамьи любовь к произведениям Гоголя, а также много лет мучимый загадкой «Записок сумасшедшего», дерзаю — хотя и не будучи «гоголеведом» par excellence, но помня об особенном интересе почившего ученого к поиску новых путей осмысления и расширения контекста художественного произведения и одобрении им подобных исследований, — посвятить памяти А.В.Михайлова, написавшего некогда статью о Гоголе[3], этот несовершенный этюд.
       [392] Вряд ли кто будет спорить, что судьба Н.В.Гоголя каким-то удивительным, чтобы не сказать — чудесным и даже таинственным, образом соединена с судьбой России[4]. Может быть, поэтому художник, считавший себя писателем духовным, оставался и остается совершенно непонятым, точнее — искаженным благодаря долгим стараниям «литературной критики», начиная со статей В.Г.Белинского и А.И.Герцена и кончая официальным советским литературоведением и школьным «образованием». Только в самое последнее время усилиями В.А.Воропаева достаточно широкому кругу стали известны (зачастую впервые) многие тексты и факты из жизни Гоголя, свидетельствующие о духовном пути писателя. Тем не менее остается традиционным восприятие Гоголя как сатирика, а «Выбранных мест...» — как переломного момента, свидетельствующего о его творческом кризисе. Вопреки этому я считаю Гоголя не столько сатириком, сколько христианским духовным писателем, а его произведения 1830—1840-х годов (от «Арабесок» до «Выбранных мест») — удивительно цельными по авторской концепции и тесно связанными друг с другом. Это мнение, разделяемое в настоящее время, пожалуй, лишь немногими[5], конечно же, требует пояснений и доказательств. Представляя на суд читателей наше прочтение некоторых из т.н. «Петербургских повестей» («Записки сумасшедшего», «Нос» и «Шинель»), оговоримся, что при анализе «Носа» мы используем наблюдения Н.Ульянова[6] и Павла Евдокимова[7], «Шинели» — довольно долгую (уже сорокалетнюю) гоголеведческую тему сопоставления повести с рассказом о преп. Акакии из «Лествицы» преп. Иоанна Синайского[8], начатую статьей одного зарубежного ученого[9], но дополняя и развивая эти труды в соответствии с нашим видением гоголевского замысла. Названными работами (если учесть еще замечательное по глубине проникновения в авторский замысел «Мертвых душ» второе письмо архимандрита Феодора Бухарева[10] и известное сочинение Андрея Белого «Мастерство Гоголя», интересное анализом художественных приемов писателя) и ограничивается, по моему мнению, круг исследований, способных дать что-либо существенное для нашей темы[11]. Интерпретация «Записок сумасшедшего» — целиком наша.
 
      * * *
 
      «Записки сумасшедшего» — поистине гоголеведческий crux interpretatioпит. Лет десять назад, когда я изучал колоссальную библиографию работ о Гоголе, мне не удалось обнаружить не только ни одной сколько-нибудь удовлетво­рительной работы или статьи об этом произведении, но даже комментариев на многочисленные «темные места» повести. Не думаю, что за последнее время ситуация существенно изменилась. Признавая, что многие места остаются непонятными, я все же предложу свое понимание некоторых деталей и идеи произведения[12].
      Итак, припомним основную сюжетную линию повести. Титулярный советник[13], дворянин[14] Аксентий Иванович Поприщин влюблен в дочку директора департамента по имени София (имя ее приводится на французский манер — Софи)[15]. Вначале его безумие скрыто от всех, но ясно для читателя, поскольку [393] герой понимает собачий язык. Любовь героя не остается тайной для начальника отделения, и Аксентий Иванович получает выговор за то, что волочится за дочкой его превосходительства. Правда, Поприщина это не смущает, и он желает проникнуть в будуар возлюбленной, который принимает за рай («рай, какого и на небесах нет»[16]). С этой целью он захватывает переписку, которую ведут между собой Меджи, собака Софи, и товарка Меджи по имени Фидель[17]. Теперь его безумие становится ясным для немногих окружающих («девчонка», открывшая дверь шестого этажа дома Зверкова[18], где на пятом жила подруга Софи, «приняла меня за сумасшедшего» — ПСС III, 207), но для Поприщина есть надежда узнать из писем Меджи «все дела, помышления, все эти пружины <...> все политические отношения» (ibid.). Первая ступень «сумасшествия для мира» оказывается для Поприщина первой ступенью к выздоровлению: он не принимает более будуар Софи за рай, но восклицает, читая собачьи письма про хозяйку:
      «Экая дрянь!.. И как можно наполнять письма эдакими глупостями! Мне подавайте человека! Я хочу видеть человека, я требую духовной[19] пищи, — той, которая бы питала и услаждала мою душу[20]; а вместо того эдакие пустяки...» (204).
      Эту фразу я воспринимаю как первое «лирическое отступление» (школьная терминология не должна заслонять один из самых главных художественных приемов Гоголя, зародыш его «Выбранных мест»; впрочем, уже сам Гоголь писал о «лирических намеках», «лирической восторженности» и «лирических движениях» в своих творениях[21])... Таким образом, понятия о сумасшествии и здравии оказываются диаметрально противоположными с точки зрения общества (в отражении писем собак) и героя. Далее Поприщин узнает правду о любви Софи к камер-юнкеру, которую одобряет ее честолюбивый отец, стремящийся к наградам и почестям, и о предстоящей свадьбе. Одновременно исподволь заявленная политическая тематика нарастает crescendo — герой узнает из газет об испанских делах («упразднении престола», отсутствии на престоле короля и возможной коронации донны[22]). Сразу же после этого Поприщин объявляет себя испанским королем Фердинандом VIII, датировка чисел становится сюрреалистической (год 2000-й апреля 43 числа, мартобря 86 числа и т.д.), а его сумасшествие — очевидным для большинства. Соответственно герой считает, что перед ним «все открыто» («Теперь я вижу все, как на ладони. А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в каком-то тумане!» — 208). Поприщин делает следующее открытие: не только будуар Софи — не рай, но напротив:
      «. .женщина влюблена в черта <...> Вон видите, из ложи первого яруса она наводит лорнет. Вы думаете, что она глядит на этого толстяка со звездою[23]? Совсем нет: она глядит на черта, что у него стоит за спиною. Вон он спрятался к нему в звезду[24]. Вон он кивает оттуда к ней пальцем! И она выйдет за него, выйдет» (209).
      И сразу же следует второе «лирическое отступление»:
      «А вот эти все, чиновные отцы их, вот эти все, что юлят во все стороны и лезут ко двору, и говорят, что они патриоты, и то, и се: аренды, аренды хотят эти патриоты! Мать, отца. Бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы!» (209—210, фраза снята цензурой в Ар и С).
      [394] Наконец Поприщин попадает в сумасшедший дом, который принимает за Испанию. Выбривание головы он считает пострижением в монахи, затем главный врач (в сознании Поприщина — канцлер, потом — великий инквизи­тор) начинает лить ему на голову холодную воду[25]. Герой недоумевает, каким образом король мог подвергнуться инквизиции, и догадывается, что это козни Полиньяка[26], за которыми стоит, однако, Англия[27]. Политическая тема достигает fortissimo — и ей вторит третье и последнее пронзительное «лирическое отступление»[28] Гоголя (многоточиями в скобках выделены наши сокращения):
      «Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня бедного? <...> Спасите меня! возьмите меня! Дайте мне тройку быстрых как вихорь коней! <...> взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! <...> Вон небо клубится передо мною <...> с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеются <...> Матушка, спаси твоего бедного сына! Урони слезинку на его больную головушку! Посмотри, как мучат они его! Прижми ко груди своей бедного сиротку! Ему нет места на свете! его гонят! — Матушка, пожалей о своем больном дитятке!...» (214).
      Этот надрыв прерывается вдруг загадочнейшей фразой, подвергшейся многочисленным цензурным и пунктуационным искажениям: «А знаете ли, что у алжирского бея[29] под самым носом шишка?»[30]
      Таков вкратце сюжет повести, за опущением очень странных деталей, списать которые со счетов просто как бред сумасшедшего — значит ничего не понимать в литературе. Следовательно, в произведении выделяются по крайней мере три плана: духовный, политический и эзотерический. Рассмотрим теперь их более подробно.
      С точки зрения духовной, происходит постепенное прозрение Поприщина, каковое принимается остальными за сумасшествие. Повесть начинается с упоминания о старой шинели Поприщина и об ухаживании чиновников за прохожими дамами — тема, с которой будут связаны злоключения Акакия Акакиевича (см. ниже). Возлюбив[31] Премудрость (Софию), первоначально он слепо стремился к ней, вообразив раем чувственные наслаждения. Однако ему дано понимание языка собак, а когда он проходит по пути к дому Зверкова мимо Мещанской улицы, то чувствует, что «из-под ворот каждого дома несет такой ад» (200), что зажимает нос[32], который стремится откусить («чуть не схватила меня зубами за нос» — 201), увидев героя, собачка Фидель (т.е. Верная). Следовательно, герой не лишен еще и верного обоняния (т.е. интуиции). Кроме того, он благороден (дворянин) и ненавидит честолюбивых карьеристов (честолюбие самого Поприщина, о чем постоянно пишут комментаторы[33], — иного рода и вызвано, скорее, любовью). Будучи честным, он не может занять чин выше титулярного советника, а если и воображает себя генералом, то только ради интереса, как будут вести себя подхалимы-чиновники. Воспользовавшись знанием собачьего языка, Поприщин многое открывает для себя как в духовной, так и в политической жизни.
      Оказывается, собачка Меджи не находит в камер-юнкере Теплове, женихе Софи, таких достоинств, как в любимом ею псе Трезоре (т.е. Сокровище). Собачий язык более верно вскрывает суть отношений, царящих в людском обществе, и потому Поприщин жалуется: «Найдешь себе бедное богатство [395] [курсив мой. — А.Д.], думаешь достать его рукою — срывает у тебя камер-юнкер или генерал» (205). Любви героя к Премудрости, его Сокровищу, соот­ветствует любовь Софии к деньгам (сокровищу), а ее отца, который оказывается масоном[34] («О, это большой честолюбец[35]! Это — масон, непременно масон; хотя он и прикидывается таким и эдаким, но я тотчас заметил, что он масон: он если дает кому руку, то высовывает только два пальца» — 206), — к чинам и богатству. Однако «христопродавцы» отдают за деньги не только любовь, но и мать, отца, даже Бога. Поприщин прозревает окончательно: женщина, любя славу и богатство («толстяка со звездою»), любит на самом деле черта, а честолюбцы-«патриоты», действуя через «цирюльника с Гороховой[36]» (эта загадочная фигура, только теперь живущая на Вознесенском проспекте, снова появляется в «Носе»!) и повивальную бабку[37], продают Христа, распространяя по всему свету магометанство, «и оттого уже, говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета»[38].
      Политическая тема тайных обществ и продажи отечества за деньги[39], находя свою кульминацию в революциях[40] и смутах во Франции, Алжире и Испании — отстранении или лишении монарха его власти[41], — оказывается напрямую связанной с областью духовно-религиозной. Единственной «подданной» Поприщина-Фердинанда VIII оказывается нечистоплотная чухонка, служанка Мавра (греч. maаroj — темный), плохо чистящая его сапоги. В представлении Поприщина она относится к «черному (курсив мой. — А.Д.) народу»[42], которому «нельзя говорить о высоких материях» (205). Мавра пугается (когда Поприщин объявляет, что он — испанский король) того, что все испанские короли похожи на Филиппа II[43], но герой разуверяет ее, утверждая, что между ним и Филиппом «нет никакого почти сходства» и у него нет «ни одного капуцина» (ibid.). Последняя фраза заставляет предполагать, что Мавра (= мавр, магометанин!) боится на самом деле инквизиции. Следовательно, в сумасшедшем доме свергнутый «Фердинанд VIII» испытывает от своих «подданных» (мавров? отступников от Христа?) те самые муки, которых боялась со стороны инквизиции[44] Мавра. Все происходит по законам «вывернутого мира».
      Темой «магометанства» я объясняю и одну из «странных» фраз Поприщина:
      «А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в каком-то тумане. И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря» (208. Курсив мой).
      Ключ к этому высказыванию — в статье Гоголя «О преподавании всеобщей истории» (написана в декабре 1833 и исправлена в начале 1834 года, т.е. работа над ней шла параллельно «Запискам сумасшедшего»):
      «<...> и как он [т.е. чудесный арабский народ, соединивший с верой в Магомета просвещение. — А.Д.] вдруг меркнет и затмевается выходцами из-за моря Каспийского [т.е. турками. — А.Д.], которым оставляет [арабский народ. — А.Д.] в наследство одно магометанство <...»> (ПСС VIII, 33. Курсив мой).
      Подтекст фразы Поприщина, переведенной на «нормальный» язык, таков: агрессивное (жертвой турецкого завоевания стал Константинополь[45]), непросвещенное магометанство (читай: безбожие), ниспровергающее христианство, завладевает умами европейцев.
      [396] Обратимся теперь к рассмотрению некоторых особенных художественных приемов Гоголя — имею в виду имя героя и временную организацию произведения.
      Поскольку большинство имен в повести оказывается «говорящими», то как интерпретировать имя Аксентия Ивановича Поприщина? Мы не можем выдвинуть здесь ничего, кроме довольно рискованной гипотезы. Фамилия указывает на жизненный путь (или даже арену, на которой состязались первохристианские мученики со зверьми — ибо именно таково значение греческого слова ГДЈґ№їЅ, соответствующего славянскому поприще, откуда русское стадион), проходимый героем, на котором он духовно возрастает, или прославляется (aЩxЈnw = увеличиваю, умножаю, прославляю[сь])[46]. Что касается имени, то Православной Церкви известны несколько Авксентиев: один мученик (13 декабря) и два преподобных (14 февраля и 18 апреля по ст.ст.; одного русского преподобного не указываем). Мы склоняемся к выбору мученика за веру, настоятеля церкви Авксентия, пострадавшего (согласно церковному канону, у него была усечена голова) вместе с Евстратием, Евгением, Мардарием и Орестом[47]. В пользу этого может говорить время, в которое происходят основные события повести (в декабре Поприщин объявляет себя королем), а также перенос на героя имен Евгения (eЩіµЅ»В, «благородный»: герой по рождению дворянин) и Евстратия (eв strateЪw, хорошо сражаюсь: в сумасшедшем доме Поприщина «посвящают» ударами палкой в рыцарское звание[48]). Наиболее вероятное объяснение отчества героя по ассоциации с апостолом и евангелистом Иоанном, автором Апокалипсиса, будет ясным из нашего дальнейшего изложения. Впрочем, повторяем, все это не более чем смутные догадки.
      Время, в котором протекает действие повести, поддается истолкованию с большей вероятностью. Из упоминания о том. что 4 октября приходится на среду, вытекает, что оно происходит в 1833 году[49], т.е. полностью соответствует описываемым политическим событиям. Дневник Поприщина в его «здравом» состоянии охватывает промежуток с 3 октября по 8 декабря. День его «окончательного помешательства» «датирован» «годом 2000-м апреля 43 числа». По обычной хронологии дату, таким образом, восстановить нельзя. Однако следующая запись («Мартобря 86 числа, между днем и ночью») относится ко дню, когда герой не был в департаменте «уже более трех недель» (208; вариант: «три недели»). Спрашивается, с какого дня Поприщин отказался от своего прежнего поприща и вступил на новое? Восьмого декабря он точно не был в департаменте. Пятого декабря он «все утро читал газеты». Однако в восемь утра (запись под 9 ноября: «в восемь часов отправился в департамент»; «я встал поутру довольно поздно», т.е. в десять часов — первая фраза повести) чиновнику уже полагалось быть на работе. Значит, Поприщин не был в департаменте начиная с восьмого декабря, но, может, и ранее — с пятого. С некоторым правдоподобием запись от «мартобря» может падать, таким образом, приблизительно на 25—29 декабря[50]. «День величайшего торжества», в который герой узнал, что он — король, остается неизвестным, но относится к промежутку предпразднества (неделя Святых праотец с 12 декабря), празднества и попразднества Рождества Христова. На этот же период могли приходиться, по нашей сомнительной гипотезе, и именины Авксентия. То, что Гоголь придавал значение не только именам (ср. вышеприведенные примеры, имя Акакия в «Шинели», фамилии [397] персонажей «Мертвых душ»), но и датам, доказывается отнесением (после многочисленных черновых и беловых вариантов) действия «Носа» к 25 марта (Благовещению)[51]. Не забудем и то, что праздник Рождества Христова (25 декабря) связан с поклонением волхвов Спасителю как Царю мира, и это обстоятельство могло натолкнуть Поприщина на мысль о своем державном владычестве (ср. цитированные выше слова Гоголя о монархе как об образе Божием на земле).
      Начиная с «мартобря» (март + октябрь как третьи месяцы с начала и конца года?) время Поприщина бежит в обратном и абсурдном порядке (мартобря — отсутствие времени [«никоторого числа», «не помню», «было, чорт знает, что такое»] — числа 1-го — февруарий тридцатый— январь того же года, случившийся после февруария — число 25 [месяц не указан!]): от марта к январю. Тем не менее по «земному» времени 1-е число соответствует скорее всего началу 1834 года. По нашей гипотезе, 1834 год (дата окончания повести) присутствует в первой (Год 2000-й апреля 43 числа) и последней (Чи 34 cло Мц. гдао. Февраль [у Гоголя напечатано перевернуто!] 349 = 9 февраля 1834 года?) записях «сумасшедшего» Поприщина. К какому месяцу относится 25-е число (о его символике см. Приложение) перед последней, «перевернутой», записью, установить невозможно, однако не исключено (если следовать общей «алогичной логике» дат), что к декабрю, идущему за январем. В таком случае последовательность событий замкнулась, и все записи Поприщина после 8 декабря благодаря обратному течению времени могли относиться к одному физическому дню!
      Итак, что же означает комбинация обратного течения времени, его отсутствия и начала нового гражданского года? Нам видится здесь единственная возможная интерпретация. Поприщин попадает во время апокалиптическое, выходящее за рамки земного, причем в период господства на земле антихриста (ибо в мире все перевернуто). О значении, какое придавал Гоголь 1834 году и в особенности цифрам, свидетельствует любопытная запись-молитва, которая так и называется «1834»:
      «Пусть твои многоговорящие цифры, как неумолкающие часы, как совесть, стоят передо мною: чтобы каждая цифра твоя громче набата разила слух мой! чтобы она, как гальванический прут, производила судорожное потрясение во всем моем составе!» (ПСС IX, 17).
      Здесь, после прочтения повести на духовном и политическом уровнях, мы подошли к третьему и наиболее сложному для истолкования пласту, условно названному нами эзотерическим. Тут мы в силах предложить не полный анализ, но лишь отдельные догадки о некоторых деталях повести. На этом уровне многие детали получают «сверхзначение», причем первичный смысл сохраняется наряду с его «иноуровневым» толкованием.
      Прежде чем познакомить читателя с нашими гипотезами, необходимо сделать одну оговорку. Сейчас мы вступаем в весьма мало изученную область «эзотерического литературоведения», имеющую свои прецеденты на Западе[52], но совершенно нетронутую (отчасти по отсутствию соответствующего материала) в русской литературе. Единственным известным мне исключением является книга Л.Дж.Лейтона[53], хотя мы не согласны с многими выводами и самой концепцией автора. Поэтому просим читателя как о снисхождении к нашим предположениям, так и о неотвержении их сразу, «с порога».
      [398] Повесть Гоголя пестрит непонятными фразами (особенно в рукописном варианте), которые, тем не менее, скрывают какой-то потаенный смысл, требующий чрезвычайных усилий и разысканий для своей расшифровки[54]. Среди множества таких фраз-сюжетов[55] мы смогли более или менее удовлетворительно, на наш взгляд, истолковать лишь две (помимо «Каспийского моря»), но и этого оказывается достаточным для выводов особой важности:
      «Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумагу [бумаге ПСС] Испания, то и выйдет Китай» (ПСС III, 211—212).
      На первый взгляд, бессмыслица, бред сумасшедшего — и только! Но не будем спешить. Всмотримся в заключительную дату дневника Поприщина. Среди перевернутого месяца и своеобразной даты фигурирует «гдао». Несомненно как внешнее созвучие (точнее, формальное соответствие) его китайским словам, так и то, что это перестановка букв в слове года. Таким образом, эта анаграмма[56] (сродная каббалистическим, алхимическим и прочим эзотерическим приемам) дает ключ (на который специально указано самим Гоголем?!) к правильному прочтению слова Испания — т.е. Писания [подразумевается, естественно. Священное Писание, а точнее — Апокалипсис[57]]! Этот пример (если наша интерпретация верна) может доказывать, что Гоголь обладал определенными знаниями о тех областях, о содержании и сути которых мало кто догадывается[58].
      Вторая фраза-сюжет начинается с уже упомянутого эпизода — с попытки Фидели откусить нос Поприщина, но настоящее развитие получает в конце повести и в «Носе». Цитирую «Записки сумасшедшего»:
      «Но меня, однакоже, чрезвычайно огорчало событие, имеющее быть завтра. Завтра в семь часов[59] совершится странное явление: земля сядет на луну. Об этом и знаменитый английский химик Велингтон пишет. Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге, и прескверно делается. Я удивляюсь, как не обратит на это внимание Англия. Делая [делаем и далее имеет в ПСС] ее хромой бочар, и видно, что, дурак, никакого понятия не имел о луне. Он положил смоляной канат и часть деревянного масла: и оттого по всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос [ср. с путешествием Поприщина по Мещанской улице: «заткнув нос»! — А.Д.]. И оттого самая луна такой нежный шар, что люди никак не могут жить, и там теперь живут только одни носы. И потому-то самому мы не можем видеть носов своих, ибо они все находятся в луне. И когда я вообразил, что земля вещество тяжелое и может, насевши, размолоть в муку носы наши[60], то мною овладело такое беспокойство, что я, надевши чулки и башмаки, поспешил в залу государственного совета, с тем, чтобы дать приказ полиции не допустить земле сесть на луну <...> (2/2)».
      Курсивом выделены места, остающиеся для меня довольно темными[61], однако, как кажется, мне удалось в целом найти ключ к этому фрагменту. Он находится, по нашему мнению и вопреки догадкам академика В.Виноградова[62], не в русской «носологии» и не в романе Стерна[63], а в произведении Сирано де Бержерака «Иной Свет, или Государства и империи луны» (L'Autre Monde ou les Etats et les Empires de la Lune)[64], ничуть не уступающем по своему атеистическому характеру и цинизму русским агиткам «Союза воинствующих безбожников» 1920—1930-х годов. Параллели с Сирано выделены подчеркиванием, хотя [399] литературные соответствия осложняются проблемой вклинивания в них сочинений Сенковского «Большой выход у Сатаны» и «Фантастические путешествия барона Брамбеуса», изданных в 1833 году и прекрасно известных Гоголю (соответствующие фразы выделены полужирным шрифтом, хотя параллели довольно отдаленные; лишь в одном случае — почти дословная цитата, отсутствующая у Сирано). Сложные соотношения «Записок сумасшедшего», писаний Сенковского и «Иного Мира» Бержерака, впервые нами здесь отмеченные, требуют специального отдельного исследования (см. примеч.59), что превзошло бы все мыслимые для статьи (и без того перенасыщенной вводимым впервые в оборот материалом) размеры, а потому мы не будем здесь ими заниматься.
      Согласно книге Сирано луна, несмотря на то что на ней находится рай, откуда герой изгоняется за свои кощунства и богохульства, является настоящим адом для жителей земли (хотя Сирано и помещает для жителей луны ад, следуя церковной традиции, в центре земли). На луне все наоборот. Ее населяют настоящие антиподы людей, ходящие на четвереньках, садящиеся на пол и надевающие шляпу вместо приветствия, и т.п. Герою покровительствует «демон Сократа». Летя на луну, он оказывается на ней вверх тормашками, не переворачиваясь (вспомним путешествие Данте в аду и соответствующие спекуляции о.Павла Флоренского!). Героя, ходящего на двух ногах, обитатели луны прини­мают за обезьяну. Похороны и погребение считаются ими за величайшее несчастье, а благом — самоубийство и людоедство. Старики повинуются молодым, которые бьют своих родителей (или, из «человеколюбия», чучела последних) за провинности. Один из наиболее умных и талантливых юношей на луне, произносящий самые антирелигиозные речи, оказывается антихристом[65], и все-таки герой, пасуя перед логикой его атеистических «доказательств», «высоко ценит его ум» и благоприятные астрологические знаки, под которыми родился юноша. В тот момент, когда собеседник героя произносит самые страшные богохульства, его забирает «мохнатый мужчина» и несет в ад (т.е. центр земли), а герой «крепко обнимал юношу не из любви к ближнему, а из страха низвергнуться вниз» и таким образом снова оказался на земле.
      Не имея ни малейшего желания пересказывать содержание трактата Сирано, обращу внимание читателей, что романтический образ писателя-дуэлянта, созданный Ростаном и производивший такое впечатление на Марину Цветаеву[66], соответствует действительности лишь отчасти. Сирано вел чрезвычайно невоздержанную жизнь, болел несколько лет перед смертью сифилисом (как раз в этот период и создавалось интересующее нас произведение) и умер без церковного покаяния. Мало того, по уверению Евгения Канселье, одного из посвященных алхимиков нашего века, Сирано был адептом и прекрасно разбирался в алхимии и прочих эзотерических «искусствах»[67].
      Вернемся теперь к анализу занимающего нас фрагмента из «Записок сумасшедшего». Поясняет его собственно в первую очередь не столько все произведение Сирано, сколько одна страница его, которую мы и приведем здесь (с.297 рус. пер.).
      Герою повести, интересующемуся, почему на вопрос, сколько времени, жители луны разевали рот, сжимали зубы и воротили лицо на сторону, поясняют:
      [400] «Их зубы представляют собою точнейший циферблат, поэтому, чтобы ответить на вопрос, который час, они просто приоткрывают рот, и ниспадающая тень от носа указывает, как на циферблате, точное время. Если же хотите знать, почему здесь у всех длинные носы, то вот вам ответ: как только женщина родит ребенка, повивальная бабка[68] [не та ли, которая фигурирует у Гоголя вместе с цирюльником? — А.Д.] несет его к начальнику приюта; в конце года собираются ученые, и если нос ребенка оказывается короче определенной длины, мерка коей хранится у старосты, то, сочтя ребенка курносым, передают жрецам, которые должны оскопить его. Вы спросите о причинах такого варварства и как может случиться, чтобы мы, считающие девственность за преступление[69], заставляли насильно соблюдать целомудрие? Но мы поступаем так только потому, что за целых тридцать веков убедились, что большой нос — признак ума (spirituel), приветливости, благородства, щедрости, маленький же нос свидетельствует об обратном. Поэтому курносых делают евнухами, ибо государство предпочитает вовсе не иметь детей, чем иметь похожих на евнухов <...>».
      Тут появляется государственный чиновник, который говорит герою:
      «Правительство желает, чтобы вы, когда решите отправиться в свой мир, предупредили бы об этом чиновников, ибо один из наших математиков недавно обещал Совету притянуть ваш земной шар и соединить его со здешним[70], при условии, что вы согласитесь, прибыв к себе, построить по его указаниям нужную для этого машину. Я ответил, что не премину выполнить nopyчeнue[71].
      — Скажите, пожалуйста, — попросил я хозяина, когда голыш ушел, — почему к талии этого посланца подвешены бронзовые срамные части? Я видел это неоднократно и в те дни, когда сидел в клетке, но спрашивать не решался, ибо возле меня всегда находились дочки королевы, и я боялся оскорбить их, затеяв в их присутствии разговор на столь сальную тему.
      Последовал такой ответ:
      — Наши женщины, как и мужчины, не настолько неблагодарны, чтобы краснеть при виде того, что их создало; девственницы не стыдятся видеть на нас, в память своей матери-природы, единственную вещь, которая носит ее имя. Знайте, что повязка, которою удостоен этот человек и на которой в виде медали висит изображение мужского члена, представляет собою эмблему дворянства; по этому знаку отличают благородного человека от простолюдина».
      Полагаю, что цитированный фрагмент прекрасно иллюстрирует мысль Гоголя: притяжение или столкновение земли и луны грозит смешением двух миров — этого и потустороннего. Правда, у Гоголя опасность испытывает при этом не земля, а луна[72], и Поприщин вместе с сумасшедшими пытается спасти луну, чтобы не раздробились носы, однако герой «Записок сумасшедшего» живет как бы на луне (в обратном, перевернутом, сатанинском мире), да и вообще у гениального писателя не может быть абсолютно прямых соответствий тому или иному произведению.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5