Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Маркиз де Сад

ModernLib.Net / Историческая проза / Дональд Томас / Маркиз де Сад - Чтение (стр. 6)
Автор: Дональд Томас
Жанр: Историческая проза

 

 


Согласно брачному контракту, на семейство Монтрей возлагалась обязанность устроить для молодых дом в Эшоффуре и Париже. Граф де Сад передавал сыну недвижимость Ла-Коста, Мазана, Сомана и Ма-де-Кабан. Однако, за вычетом определенной денежной суммы, Саду ничего другого не оставалось, как довольствоваться одним лишь проживанием в полученных владениях. Аббат де Сад, проживавший в Сомане по приглашению брата, оставался по-прежнему там. Тем не менее вскоре начались споры относительно вклада графа в финансовое содержание своего сына. Де Сад-старший отказался от чести быть наместником короля в своих четырех провинциях в пользу своего сына. Хотя титул этот считался почетным, наместник получал от короля ежегодно сумму, равную десяти тысячам ливров. Теперь между сыном и отцом из-за денег возникла ссора, искусно подогреваемая мадам де Монтрей. Молодой человек утверждал, что папочка должен ему за наместничество за три предыдущих года.

В ссоре из-за денег, по словам графа де Сада, сын принял сторону семьи жены и выступил против отца. Старый человек напрасно приходил к нему, ища встречи, в то время как мадам де Монтрей принимали ежедневно. В семье бывшего солдата и дипломата время брало свое, и судьба оказалась не на его стороне.

В Авиньоне в 1762 году скончался старейший представитель семьи Садов — любящая бабка. Сам граф теперь находился в тяжелом состоянии. Водянка донимала пуще прежнего, и его тяга к жизни слабела. Жена Сада-старшего удалилась в монастырь кармелиток. После свадьбы сына жить ему оставалось не более четырех лет. Смерть, по крайней мере, избавила графа от величайшего из скандалов, связанных с именем Садов.

К маркизу, открывшему ее дочери двери в высший свет и непосредственное окружение короля, президентша де Монтрей сразу после свадьбы относилась с благодарностью и любовью. Сомневаться не приходилось, что молодой муж действительно обожал Рене-Пелажи и обращался с ней хорошо. Даже ущерб, нанесенный его репутации скандалом, связанным с делом Жанны Тестар, вскоре забыли. В новой ипостаси, принимаемый высоким судом в Дижоне летним днем 1764 года, он не без простительного преувеличения заверил всех присутствующих, что это «самый счастливый день в моей жизни». Принося присягу, Сад поклялся следовать примеру своих коллег, справедливо вершить правосудие и служить образцом для подражания, как для добродетельных, так и для нечестивых. В последующие годы ему пришлось стать не столько вершителем правосудия, сколько ответчиком уголовного суда. Брак его продолжал процветать. Несмотря на то, что в 1764 году Рене-Пелажи после рождения мертвого ребенка слегла в постель, пара подарила мадам де Монтрей трех внуков. Луи-Мари де Сад, старший сын, родился в январе 1768 года, и на его крещении присутствовал принц де Конде и принцесса де Конти. Второй сын Донатьен-Клод-Арман родился 27 июня 1769 года, а дочь Мадлена-Лаура — 17 апреля 1771 года. Обоих мальчиков мадам де Монтрей любила до самозабвения, проявляя при этом ревность собственника, которая стала причиной многих неприятностей.

— 3 —

Через шесть месяцев после свадьбы счастливому браку был нанесен первый удар, когда Сады и Монтрей получили известие об аресте Сада в Париже 29 октября 1763 года. Удар этот смягчили привилегии, которые, благодаря отцу, Сад получил в Дижоне в 1764 году. Скандал вызвал у мадам де Монтрей чувство дискомфорта. Все же, как отмечалось в письмах к аббату де Саду, она верила, что женитьба окажет на ее зятя благотворное влияние, тем более, до сих пор для Рене-Пелажи он являлся надежным и ответственным мужем. Однако уж имелись сведения, что его проступок являлся не единичным импульсивным актом распутства, а имел давнюю предысторию. Если верить предупреждению, сделанному Луи Марэ владельцам публичных домов 30 ноября 1764 года, на Сада в полиции имелось солидное досье.

Но в 1763 году надежда еще как будто существовала. Губернатору Венсенна заключенный под стражу маркиз принес свои самые искренние извинения и сожаления. Сад только попросил разрешения увидеть свою любимую жену и, если это будет возможно, позволить этому дорогому существу вернуть его на путь праведный, с которого он, к сожалению, сбился. Сартину, генерал-лейтенанту полиции, маркиз признался, что заслужил свое тюремное заключение. Он попросил разрешения увидеться со священником, уверяя, что его арест и заключение под стражу являются выражением Божьей милости и это поможет ему обрести душевный покой и осмотрительнее вести себя в будущем. Любое предложение, направленное на то, чтобы сделать Сада изгоем общества, воспринималось как чудовищное. 16 марта 1767 он и Рене-Пелажи присоединились к королю и королеве, дофину и его сестре, принцессам и графам Прованским и Артуа в качестве свидетелей на бракосочетании графа де Куаньи и мадемуазель де Руасси.

Саду приходилось много времени проводить в непривычном окружении северной Франции. Когда в 1763 году его выпустили из Венсенна, непременным условием освобождения стала необходимость жить под наблюдением семьи Монтрей в Эшоффуре. Ранним зимним днем карета, в которой он пересек Париж и миновал Версаль, начала путешествие длиной в сто миль по дороге, ведущей в Аржантан, Вир, Мортен, к холмам у основания Шербургского полуострова. Эшоффур располагался неподалеку оттуда, хотя поездка занимала несколько дней. Долгая волнистая дорога проходила среди лесов, поднимавшихся по обе стороны. Деревья стояли, погруженные в мрачную, пугающую мглу. На перекрестке небольшого городка Л'Эгл карета свернула на север и через несколько миль наконец подъехала к поместью Монтрей с его простым каменным домом в Эшоффуре, расположенном среди перелесков на холме, откуда открывался вид на деревню, поля и дальние леса нижней Нормандии.

Местность совсем не походила на Прованс, хотя лесные тайны так же нашли отражение в прозе Сада, как и горные замки Воклюза. Длинный и узкий дом стоял в окружении садов, обнесенных стеной. Ничего живописного не присутствовало в его белых стенах и высокой крыше. Он служил центром процветающей сельскохозяйственной общины, с полями и амбарами, в такой же степени характерными для северной Европы, в какой виноградники и поросшие оливами склоны Ла-Коста или Сомана обычны для юга. Южнее Эшоффура начинался Ла-Манш. Южнее Ла-Косты — Средиземное море. Этому разделению культур еще предстояло сыграть свою роль в конфликтах, которые ожидали маркиза.

В Эшоффуре у Сада и Рене-Пелажи спальни были смежными, их окна выходили на лесную чащу, тянущуюся к югу. В нескольких футах от них располагалась комната Анн-Проспер, выходившая окнами на парковую аллею деревьев с северной стороны. Хотя младшая сестра, возможно, и поглядывала на своего зятя с гордостью и обожанием, никаких доказательств того, что в тот период между ними существовало сексуальное влечение друг к другу, кроме как на подсознательном уровне, не представлялось. После шести месяцев безупречного поведения в Эшоффуре, в мае Саду позволили посетить высокий суд Дижона в его официальной должности наместника провинции. Находясь там, он какое-то время посвятил чтению манускриптов позднего Средневековья, хранившихся в монастыре Шартреза. В этих рукописях содержались описания фрагментов истории Франции четырнадцатого и пятнадцатого веков. Сада больше всего интересовали драмы, связанные с убийством, предательством, пытками во время гражданских разногласий и политической нестабильности, которые характеризовали эпоху правления Карла VI и его королевы Изабеллы Баварской. Во время своей весеннего визита в Дижон он делал из рукописей выписки, сложившиеся в последние годы жизни в исторический роман «Изабелла Баварская, королева Франции». Маркизу повезло, что он успел сделать эти записи в 1764 году, поскольку с приходом Революции и документы, и памятники Шартреза погибли в момент революционного рвения республиканцев. Эти деяния Сад назвал актом «безумного вандализма» того времени. Естественно, ни о какой присяге новому порядку речи быть не могло.

Из Дижона в Эшоффур он вернулся через Париж, где оставался до сентября 1764 года. К тому моменту требование проживать в нормандском поместье оказалось отменено свыше. Снова перед ним лежала широкая дорога, соединявшая Л'Энгл с Версалем. Теперь полиция или Монтрей почти не могли уследить за ним, потому что Сад снимал квартиры в городе и Версале, в которых проводил не больше одной ночи в компании выбранной им девушки. Его petite maison находился в Аркей, лежавшем в нескольких милях к югу от Парижа среди недавно разбитых парковых насаждений, где виллы для себя начали строить аристократы и богачи города. Моду эту ввел Людовик XV, устроив в Версале Парк-о-Серф. Королевский гарем набирался из красавиц, которым вменялось в обязанность все помыслы Людовика направлять исключительно на особ женского пола, но никак не мужского, чего некоторые особенно опасались. Одна из наиболее известных девушек — пятнадцатилетняя Луиза О'Мерфи, которую можно увидеть на холсте Буше, где изображенная в нагом виде, она лежит распластавшись лицом вниз на шелках и бархате дивана, небрежно раздвинув ноги и выставив грудь в манере, которая пришлась бы Саду по вкусу.

В подобном моральном климате никто не собирался докучать маркизу до тех пор, пока он вел себя осмотрительно. Несмотря на то, что имя Сада все еще встречалось в отчетах Луи Марэ, воспоминания о скандале, связанном с Жанной Тестар, практически выветрились из памяти полиции.

Теперь в качестве любовницы в Париже Сад выбрал восемнадцатилетнюю актрису из «Комеди Итальян», мадемуазель Колетт. Несмотря на весьма юный возраст и невинный вид, девица славилась своим крайне развратным поведением. Сначала он делил ее вместе с маркизом де Линьере, но тот в скором времени отказался от своих прав на актрису, и она стала всецело принадлежать одному Саду. К концу 1764 года бдительный Марэ записал в своем отчете, что Колетт спала с маркизом три раза в неделю. 16 июля 1764 года Сад с откровенной лживостью написал ей, что трудно ее видеть и не любить и невозможно любить и не говорить об этом. Поскольку она, вероятно, не знает его имени, добавлял он, его слуга, через которого она может передать ответ, к ее услугам.

Мадемуазель Колетт такая наглость оскорбила, во всяком случае, она приняла оскорбленный вид. В тот же день Сад отправил ей второе письмо, в котором сообщал, что находится у ее ног и сгорает от желания загладить вину. Когда спустя шесть месяцев они поссорились, актриса пригрозила обнародовать его письма. Резко изменив тон, маркиз потребовал, чтобы она вернула ему их, хотя тут же ее заверил: «Женская мстительность всегда презренна, и сейчас я пишу тебе только с тем, чтобы доказать эту истину, и никаких последствий не опасаюсь».

Марэ и его соглядатаи продолжали вести слежку за Садом и наблюдать развитие его отношений с актрисами и девушками из балета. У инспектора не возникало ни малейших сомнений относительно того, чем маркиз занимается каждую вторую ночь в своем petite maison в Аркейе. Время от времени камердинер Сада подбирал в центре Парижа группу девушек и привозил в особняк, где для удовольствия хозяина их пороли плетьми. Констебль из Бурж-ле-Рейн, расположенного южнее Аркейе, заметил, что избиения женщин стали одним из наиболее частых развлечений Сада. Но, поскольку жалоб от жертв не поступало, вмешательство в это дело не представлялось возможным. Объяснялось это, вероятно, тем, что девушки, о которых шла речь, в большей степени страдали от рук закона и не получали при этом ни гроша, в то время как Сад щедро оплачивал их услуги. Для большинства из них вознаграждение равнялось месячному жалованию, хотя лакей маркиза и вычитал из причитающейся суммы расходы на карету для доставки «прелестниц» в особняк и домой. В целом, сведений о происходящем почти не существовало.

Жан-Франсуа Балле, общественный прокурор района Аркейя славился своей профессиональной скрупулезностью. Он описывает подробности одного февральского вечера 1768 года, когда слуга Сада отправился в предместье Сен-Антуан — рабочий район в восточной части Парижа, прилегающий к Бастилии. Иного выбора у него не было, поскольку Марэ, как следует из его записи 16 октября, предупредил содержательниц фешенебельных домов терпимости, с которыми Сад ранее сотрудничал, и они, «зная о том, на что он способен», давать ему девушек отказывались. Маркизу ничего не оставалось делать, как обратить свой взор на девушек, «менее притязательных», которые поддавались на уговоры его слуг. В тот февральский вечер лакей вернулся с четырьмя девушками, некоторые из них на вечер Сада, вероятно, прибыли впервые. Их провели в его комнату, где разворачивалось действо. Женщины разделись и поодиночке или вместе подверглись порке. Имел ли Сад с ними половые связи и какого рода, Балле не знал. Тем не менее, когда вечерние развлечения закончились, маркиз для всех устроил ужин. После этого, вполне вероятно, могли последовать другие сцены «разврата», по завершении которых слуга получил распоряжение отвезти девушек в город. В заключении своего наблюдения общественный прокурор написал, что Сад, как и полагается джентльмену, через лакея заплатил им, при этом три франка из двадцати тот оставил себе, чтобы покрыть расходы на транспорт. Что-либо предпринять по этому поводу оказалось нельзя. К тому времени, когда эти сведения достигли Балле, установить личности девушек уже не представлялось возможным. Также не имелось доказательств их участия в описанном действии против своей воли. Глупо было бы предполагать, что девушка могла согласиться подвергнуться наказанию, считавшемуся прерогативой закона, не совершив правонарушения. Раз она не возражала, то и говорить не о чем. В любом случае, чтобы доказать что-то, требовались более весомые аргументы. Способ получения информации о роде занятий в petite maison свидетельствует о том, что Сад скупился платить извозчикам нанимаемых экипажей за сохранение этой информации в тайне. Несколько ранее он поскандалил с одним из них по поводу оплаты, когда тот приехал в Аркей, и во время ссоры нанес ему удар. Откровенные излияния о его извращенных удовольствиях, полученных в тот февральский вечер 1768 года, вероятно, являлись своего рода местью того извозчика, пожелавшего сравнять счет, или его коллег.

Несмотря на то, что сие вызывало негодование его соседей в Аркейе, девушек для плотских ночных утех Сад предпочитал нанимать группами. Кроме того, это в какой-то степени позволяло им чувствовать себя в относительной безопасности. Ему даже приходилось испытывать некоторые неудобства, поскольку он едва ли мог выдержать несколько половых актов, необходимых для приведения в исполнение его эротических мечтаний. В своих литературных творениях одинокому герою, осаждаемому группой юных рабынь, маркиз предлагает несколько способов и рецептов по восстановлению потенции. Например, в примечании в «Жюстине» он пишет, что девушка, обслуживающая подобного мужчину, должна уметь владеть руками и губами, а также знать, как использовать согретую одежду, а сам мужчина обязан иметь опыт по внутреннему и наружному применению алкоголя.

На практике и в теории художественного вымысла в спектаклях Сада на помощь герою и в качестве его замены приходили слуги мужского пола. Банальная оргия превращалась в хорошо поставленный спектакль, хотя разворачиваемое в нем действие выглядело вполне реально. Ход событий и их детализация, как правило, разрабатывались Садом заранее. Использование других мужчин, послушных приказам героя в отношении с молодыми женщинами, является стержневым моментом «120 дней Содома». Fouteurs[7] не играют самостоятельной роли в схеме событий, а только являются уполномоченными представителями своих хозяев, воплощающими в жизнь самые невероятные предложения, которые при виде столь прекрасного гарема приходят на ум их господам.

Ходили слухи, что для своих развлечений в petit maison в Аркейе Сад использовал не только девушек, но и мальчиков. Хотя они вполне могли помогать ему с девушками из предместья Сен-Антуан, имелись все основания подозревать Сада в бисексуальности, проявления которой вскоре стали более заметны. Ла Мьерр из Французской академии однажды на вечере оказался сидящим рядом с Садом, которого назвал «одним из тех очаровательных людей, главное достоинство которых состоит в том, чтобы развлекать мужчин и утомлять женщин рассказами о сексуальных победах, порой реальных, но большей частью вымышленных». Ла Мьерр более чем достаточно узнал своего соседа, когда тот, повернувшись к нему, как бы между прочим поинтересовался, кто в академии самый красивый мужчина. На что Ла Мьерр холодно ответил: «Никогда не думал на сей счет. Лично я всегда полагал, что вопрос мужской красоты находится в сфере интересов того типа людей, имена которых в приличном обществе не произносятся». Снобу горячо зааплодировали те, кто считал, что Сад к использованию пола противоположного присовокупил развращение лиц одного с ним пола.

— 4 —

Маркиз все еще продолжал делать различия, пусть не абсолютные, между любовницами, с которыми предавался более привычным любовным утехам в своих парижских апартаментах, и теми девушками, которых нанимал для развлечений в petit maison. Молодые актрисы типа мадемуазель Колетт, как правило, не отказывались от содержания в двадцать пять луидоров в месяц за то, чтобы переспать с ним, время от времени принимая участие в сексуальных фантазиях, подсказанных ему собственным богатым воображением. Но в число женщин, нанимаемых для оргий в Аркейе, они не входили. Нет никаких свидетельств в пользу того, что у себя дома он тоже занимался групповым сексом, прибегал к порке, спринцовкам и клизмам, которые были в ходу на устраиваемых им вечерах. В этом ничего удивительного не было, так как мужчина такого типа, как правило, жил в Париже нормальной жизнью женатого человека, а для удовлетворения нескромных желаний держал petit maison. Сад же парижские апартаменты использовал для удовлетворения нескромных желаний, а petit maison — для таких форм извращений, который закон не без оснований классифицировал как «outree»[8].

К концу 1764 года двадцатичетырехлетний Сад снискал себе такую репутацию, что большинство публичных домов Парижа, не без содействия полиции, отказывались открывать перед ним свои двери. В Аркейе девушки подвергались порке и ходили упорные слухи о содомии. Но обвинения эти до уровня официальных не поднимались, поскольку и сами нанятые женщины имели все основания опасаться последствий придания делу законного хода. В начале 1765 года у маркиза появилось много других дел, которые заставили его на некоторое время забыть о публичных домах и их обитательницах. Мадемуазель Колетт ему порядком надоела, и он сменил ее на мадемуазель де Бовуазен.

В свои восемнадцать лет де Бовуазен выглядела настоящей красавицей и находилась на содержании графа дю Барри. Она училась балетному мастерству для выступлений в «Опера», но, как говорили, техника на сцене значительно уступала ее искусству в спальне. Наряду с другими танцовщицами, включая мадемуазель Ле Клер, мадемуазель Ривьер и мадемуазель Ле Рой, воспитанницами Королевской академии музыки, она входила в число любовниц Сада. По свидетельству философа Ла Меттри, неразборчивость в половых связях стала неотъемлемой частью профессии, получаемой в стенах балетной школы. В случае мадемуазель Бовуазен, Сада к ней могли привлечь слухи, что свою благосклонность она распространяет не только на мужчин, но и на женщин. Кто лучше, чем такая молодая женщина, мог подыскать участниц для его развлечений? Более того, у нее для таких целей имелось два дома. Один удобно располагался на улице Сен-Оноре, второй — на Дез-Экю.

Летом 1765 года Саду пришлось посетить Ла-Кост. Дела поместья и необходимость собрать налоги требовали там его присутствия. Ожидалось, что он прибудет в качестве губернатора Мазана. Эту должность раньше занимал его отец, а маркиз теперь получал жалование, выплачиваемое королевским казначейством. В Провансе выразили одобрение, когда узнали о его приезде в сопровождении своей молодой жены. Супружескую пару деревенские жители встречали в июне, и замок на вершине холма стал местом увеселений, устроенных Садом для соседей и гостей. Дом в Мазане с красивым эркерным фронтоном смотрел на виноградники и вишневые сады, простиравшиеся на равнине, тянувшейся до Карпентраса, расположенного на западе. Лето он провел, живя то в романтическом шато Ла-Коста, возвышающемся над деревней на вершине холма, то в городском доме в Мазане.

Маркиза де Сад разделяла увлечение мужа любительским театром и летом 1765 года принимала активное участие, в его постановках в Ла-Косте. Северная галерея замка стала для Сада тем местом, где он нашел выход своим честолюбивым замыслам драматурга и режиссера. Те, кто видел маркизу, воплощавшую свои драматические таланты, не могли не любоваться ее красотой, хотя она оказалась не такой высокой и величавой, как ожидалось. Удивление вызывало то, что, отдаваясь актерской игре, женщина совершенно забывала о своем положении в обществе. Из Сомана приехал аббат де Сад, увидел ее на одном из летних банкетов в Ла-Косте — и разразился скандал. Та, которую гости и деревенские зрители принимали за маркизу де Сад, на самом деле оказалась мадемуазелью де Бовуазен. Саду очень хотелось привезти любовницу в Ла-Кост, чтобы использовать ее театральный талант в постановках своего частного театра. Но лучшего способа, чем выдать актрису за свою жену, которая в то время находилась в Эшоффуре, он придумать не мог. Слишком маловероятным представлялось то, что те, кому будет представлена мадемуазель де Бовуазен, знают, как на самом деле выглядела маркиза де Сад. Словом, если бы на будущий год в Ла-Кост вместе с мужем отправилась бы настоящая маркиза, никто из арендаторов не рискнул бы обвинить ее в самозванстве.

Аббат де Сад, сообразил, что эта молодая женщина не может быть женой его племянника. Какое-то время, казалось, он держал секрет при себе. Но некоторая несообразность ее поведения и манер дала повод для пересудов. Слухи распространились и достигли Эшоффура. В Провансе тетушка Сада, аббатиса де Кавайон, написала ему укоризненное письмо. В ответ маркиз не посчитал нужным скрывать личность любовницы, которую привез в Ла-Кост. Более того, он вместо извинений сам перешел в наступление, напомнив тетке, что та не слыла такой моралисткой, когда ее собственная сестра, предположительно мадам де Вильнев, открыто жила со своим любовником. «А тогда Ла-Кост вы не считали проклятым местом?»

Новости, достигшие ушей мадам де Монтрей, тещи Сада, не могли не встревожить ее. Но гнев свой она первым делом обрушила на аббата де Сада, обвинив его в том, что тот во время пребывания в Ла-Косте, обнаружив обман, промолчал. Монтрей говорила, если все прочие тайные измены Сада считались оскорбительными для дочери и ее самой, то его уловка с мадемуазель де Бовуазен явилась пощечиной всему Провансу. С укоризной в тоне, больше похожей на сетование на судьбу, она добавляла, что ей и всей семье и так пришлось много потрудиться, чтобы замять прежний скандал и позаботиться об интересах ее зятя, а вместо благодарности в ответ на эти их труды они получили выходку с мадемуазель де Бовуазен. Но аббат де Сад, видя, как может оказаться побитым Монтрей, с одной стороны, и аббатисой Кавайонской, с другой стороны, отступился от них всех и заявил: на банкете в Ла-Косте он не присутствовал и даму, сопровождавшую племянника, не видел.

Предоставив семействам разбираться между собой, Сад, забрав мадемуазель де Бовуазен, уехал в Париж, не сообщив о своих передвижениях ни отцу, ни Монтрей. Но для подобной скрытности у него имелись и другие основания. За время, прошедшее после освобождения из Венсенна, он успел наделать массу долгов. Мало того, что маркиз являлся сам должником, он был еще и сыном должника. И выручить его из этой беды не могло никакое будущее наследство. Отец почти ничем не помогал, а занимаемое им привилегированное положение в обществе заставляло его лишь тратить средства, а не зарабатывать их. К длинной чреде, состоящей из полицейских, тещи, обиженных девушек и рассерженных мужчин, каждый из которых стремился рассчитаться с незадачливым молодым аристократом, присоединились теперь кредиторы и их судебные приставы.

Несмотря на все эти неприятности, Сад отказался вернуться в Эшоффур, заявив, что для утверждения своего положения в обществе нуждается в точном установлении своей родословной. Правда, Рене-Пелажи он не покинул и не забыл о ней, как не забыл о ее младшей сестре. Скрываясь в безопасности лесов и холмов нижней Нормандии, Анн-Проспер по-прежнему питала к молодому красивому маркизу что-то вроде страсти, свойственной школьницам. Ее семья непроизвольно усилила увлечение, отослав дочь в качестве «канонессы» в монастырь близ Клермона. Это не считалось уходом из мира, поскольку платились деньги и она имела право выйти замуж, а скорее походило на любопытное наложение школьного режима на взрослую жизнь. И все же в шестидесятые годы далекое от праведного поведение Сада начало подсознательно вызывать ревность к сестре, которая на законном основании имела право разделять сексуальные услады маркиза. Любовницей Сада Анн-Проспер еще не стала, но теперь ее появление в этой роли стало только вопросом времени. Согласно точке зрения Краффт-Эбинга, две сестры в Эшоффуре послужили для Сада прообразами двух наиболее известных сестер из садовской прозы — Жюстины и Жюльетты. Согласно этой версии, Рене-Пелажи пребывала в роли скромной и послушной жены, воспитанной в полном согласии с традиционными понятиями о добродетели. Черпая вдохновение из проявляемой к нему тяги Анн-Проспер, маркиз мог нарисовать трепетность женской кровосмесительной чувственности.

Несмотря на неодобрительное отношение Монтрей, Сад в скором времени привлек обеих сестер к участию в театральных постановках своего театра в Ла-Косте. Это давало ему власть манипулирования, которая совсем не многим отличалась от его собственных драматических почти кровосмесительных фантазий в таких произведениях, как «Преступления из-за любви» или в «120 днях Содома», с их более сардоническим использованием жен и дочерей. Даже находясь в разлуке с дочерьми Монтрей и занимаясь развитием талантов мадемуазель де Бовуазен или девушек, развлекавших его в petit maison в Аркей, Сад в письмах к Рене-Пелажи прививал молодым женщинам в Эшоффуре чувство сексуальной свободы. Тон этих писем позволяет также считать, что маркизу доставляло злорадное удовольствие срывать покровы догматичности и нравственной чистоты, которые предназначались для сохранения полового самосознания сестер. Со своим мужем Рене-Пелажи всегда оставалась нежна и преданна, но в следующее десятилетие она грозилась прекратить всяческую переписку с ним. Своими самыми возмутительными взглядами и предложениями Сад делился с ней под видом антропологического открытия. Этим приемом он воспользовался в философском романе «Алина и Валькур».

В последующих письмах он с энтузиазмом писал о короле Ассама и его гареме, состоявшем из нескольких сотен девушек. Из их числа одних он выбирал для порки в свое удовольствие, других — для упражнений в искусстве владения саблей. Еще Сад описывал Великого Монгола с конюшней из дюжины женщин, на спинах которых он ежедневно катался в паланкине, словно установленном на спине у слона. Но при этом маркиз указывает, что император по всем стандартам своей религии и культуры считался человеком благочестивым. Если умирал принц крови, свое горе он выражал тем, что собственными руками убивал всех девушек, какими бы сексуально привлекательными они ему не казалась. Этот ритуал был данью уважения к усопшему принцу, стоившей ему трудов, связанных с восстановлением коллекции, которой суждено развлекать его до смерти очередного члена королевской крови.

К подобному поведению, как лаконично замечал Сад, относились с одобрением в культурной среде, где таких традиций придерживались. Этот пример иллюстрировал абсурдность попыток установить абсолютную или универсальную мораль. И потом, словно сестры Монтрей являлись потенциальными субъектами такого режима, он заверял их, что монгольский император и его подражатели имели во много раз более разумную систему управления своими женщинами, чем любая из существовавших в Европе.

В 1767 году, удалившись от мирской суеты, умер граф де Сад. Несколько лет они жили с женой врозь, и теперь, как выяснилось, долг его составлял 86000 ливров. Сомневаться не приходилось — молодая пара и их дети будут всецело зависеть от Монтрей. Доход самого Сада как губернатора, проживающего за пределами своей провинции, равнялся 10000 ливров в год, но этого, в любом случае, не хватало. К тому же, за первые четыре года он не получил ничего.

Позже маркиз скажет, что в детстве практически не видел отца. Аббату Амбле он характеризовал его как «добрейшего из отцов и лучшего из друзей», хотя, скорее всего, это лишь риторическое заявление, высказанное в силу сыновьего долга и желания сказать то, что аббат хотел от него услышать. После смерти графа Сад продолжал использовать почетный титул маркиза, отдавая предпочтение ему перед унаследованным теперь графским титулом отца. Это позволяет говорить о его желании отдалиться от памяти отца.

Отношения Сада с мадемуазель де Бовуазен носили неустойчивый характер. Он порывал с ней, мирился, потом снова ссорился. Она забеременела от одного из своих любовников, но в декабре 1765 года, когда она стала любовницей герцога Шуазеля, беременности уже не существовало. В течение этого времени в постели маркиза одна девушка из балета сменяла другую, но никаких свидетельств в пользу того, что кто-либо из них принимал участие в его экстравагантных сексуальных играх, не имеется. В 1767 году, после рождения своего старшего сына, Сад начал пользоваться услугами одной профессиональной куртизанки в Париже и взял на содержание девушку из балета, мадемуазель Ле Клер.

К двадцати восьми годам в его жизни наступил покой, достигнутый равновесием распутства и скуки. Такое положение вещей являлось характерным для доброго большинства европейских аристократов середины века. Можно было даже предсказать, что к среднему возрасту, преодолев период довольно безобидной распущенности, он склонится к умеренности. Во всяком случае, все к тому шло, если бы не его выходка 3 апреля 1768 года.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26