Форт Росс

А этого Дмитрий избегал. И не потому, что не хотел семьи. Семья у него была. Однажды. И развод, причем не с женой, а с ребенком, во что все в результате вылилось, он воспринял очень тяжело. И даже сейчас, спустя несколько лет, заживать эта рана упорно не желала. Другими словами, ему не хотелось вновь наступать на грабли. Так что обычно, когда он начинал чувствовать, что дело приобретает черты некой семейственности, когда в квартире там и тут с удивительным постоянством начинали попадаться вещи женского туалета, а в ванной комнате уже невозможно было найти свой бритвенный прибор среди банок и склянок с женской косметикой, Дмитрий каким-то образом умудрялся свести отношения на нет и при этом остаться с очередной отвергнутой претенденткой в дружеских отношениях. Плимкнул сигнал поступившей на телефон смс-ки. Дмитрий отвернулся от окна и первые несколько секунд соображал, куда он вчера спьяну воткнул подзарядку с айфоном. “Нет, смотри-ка, даже в автоматическом режиме все приборы работали нормально”, – усмехнулся он, увидев айфон на том месте, где ему и положено было быть, – на кухонной стойке рядом с кофе-машиной. Практически одновременно с текстом звякнул сигнал нового сообщения электронной почты, и при этом, дабы окончательно убедиться, что хозяин пришел в себя, мобильник заиграл джазовую композицию вызова.

День настойчиво вступал в свои права. Текст был лаконичен: “Ты потрясающий. Лена”. Дмитрий кинул взгляд на смятую постель и пожалел, что проспал момент ее ухода. Что поделать, Ленка, его последняя пассия, подрабатывала в цветочном магазине и вставала, когда Дмитрий обычно только ложился. Чрезвычайно сексуальная барышня. К тому же умненькая: заканчивала колледж и была без пяти минут помощником адвоката. Люди они оба были занятые, но когда случалось совпасть во времени и в пространстве, ничего не имели против того, чтобы провести пару-тройку часов вместе. Без каких-либо обязательств с обеих сторон, что Дмитрия вполне устраивало.

Имейл был из московского офиса, скорее всего от нового шефа, а вот номер телефонного вызова… Дмитрий быстро нажал на кнопку приема.

– Да, Фима, ну где вы?

Вместе с завываниями сирены пожарной машины и гудением Нью-Йоркского траффика в кухню ворвался молодой, почти мальчишеский голос.

– На подъезде, Дмитрий Сергеич! На 42–ой застряли… Но ниче, движемся!

“Двигаться им еще по меньшей мере минут пятнадцать”, – про себя подумал Дмитрий, заваривая кофе.

– Марго с тобой? – спросил он в телефонную трубку.

– Со мной… Дрыхнет на заднем сидении… – с нескрываемой завистью отозвался голос.

– Кассеты? – спросил Дмитрий.

– Взял, – лаконично ответил голос.

– Ты их из кофра достань, с собой в самолет возьмем… Ну давайте, через 15 минут, внизу!

Дмитрий отключился, зажмурившись, в два глотка выпил кофе и принялся за сборы.

Глава четвертая.

Лета 1820–го. У побережья Северной Калифорнии. Раннее утро.

В предрассветном тумане примерно в четырех кабельтовых от калифорнийского берега покачивалась на волнах двухмачтовая шхуна без каких либо опознавательных знаков. На монотонное позвякивание якорной цепи мелодично отзывалась бортовая склянка. Вот, пожалуй, и все, что нарушало безмятежную тишину этого утра. Туман был такой, что мачты призрачно таяли где-то за первым гафельным парусом, а бушприт точно обрубили у самого носа судна. На корме крупными бронзовыми буквами было набито название «Pearl of the Seas». На месте же порта приписки на ржавых гвоздях болтались всего две латинские буквы “B” и “n”. Всем своим видом “Жемчужина Морей” давала понять, что знавала она и лучшие дни, правда, это было давно, и у других, видимо более аккуратных хозяев.

У борта, сосредоточенно вслушиваясь в тишину и пытаясь хоть что-то разглядеть в тумане, сгрудилась группа мужчин. Компания была из тех, с какой никому не захотелось бы встретиться в темном переулке. Небритые лица ни умом, ни интеллигентностью не светились. Кто-то попыхивал трубкой, кто-то жевал табак, время от времени смачно сплевывая за борт. В общем, вид у команды был самый что ни на есть пиратский. Наконец капитан – а о том, что это был именно он, можно было судить по числу пистолетов за поясом, черной треуголке поверх повязанного на голове красного платка и по тому, как подобострастно поеживались под его взглядом окружающие – повернулся вполоборота к стоящему рядом толстяку. Тот исходил потом и то и дело отирал лицо тряпицей. Если у всех вид был напряженный, то у толстяка на лице отображался настоящий страх. Причин тому могло быть несколько. Во-первых, у капитана под глазом цвел свежий фиолетовый синяк, что явно негативно отражалось на его настроении. Во-вторых, на месте передних зубов у него зияли дыры, что тоже, по-видимому, было для капитана в новинку: он все еще стыдливо прикрывал рот платком, отчего порой совершенно невозможно было понять, что он говорил. Это заставляло толстяка изо всех сил вслушиваться и потеть еще больше. Инстинкт подсказывал, что сейчас совсем не время переспрашивать. Наконец капитан, даже не взглянув в сторону толстяка, презрительно прошипел:

– Ну, что думаешь, боцман, не подведут твои красножопые?

Толстяк с готовностью и гораздо более рьяно, чем того требовала ситуация, прошептал в ответ:

– Да вроде не должны, сэр.

– Смотри! А то, не ровен час, пушнину сами приберут. Что тогда? Мне в Кантон идти торговать твоей шкурой? Так на ней много не заработаешь!

Капитан замолчал, уставившись в туман. Толстяку такая перспектива явно не понравилась.

– Да на кой черт им пушнина, сэр? – вытаращив для убедительности глаза, затараторил он. – Да они за ружья с порохом еще и испанцев заодно вырежут! Пушнину! Да что они в ней понимают!

Капитан резко обернулся к нему:

– Заткнись! Не ори! Звук на воде далеко слышен… На что им пушнина, говоришь? Да хотя бы на то, чтобы британцам перепродать. Я слышал, они тоже здесь, где-то у устья Колумбии болтаются.

Но боцман не сдавался:

– Так то местные сообразили бы! А этих мы зря, что ли, с самого Севера перли! Специально таких вербовал. Эти дикие совсем! Вон, всю шхуну провоняли, как в хлеву…

Толстяк демонстративно поморщился.

– Ладно, не сопи! – оборвал его капитан. – От самого тоже не французской водой несет!.. Сам знаешь, я бы с удовольствием с местными договорился, да ведь они против чертовых русских не попрут! А эти… Может, они и дикие с севера, да только сдается мне – цену морскому бобру они-то, в отличие от местных, прекрасно знают!

Капитан задумчиво уставился за борт в том направлении, где, как указывал компас, должен был лежать незнакомый берег с таинственным русским поселением. Все молчали не осмеливаясь прервать размышлений вожака. Наконец тот тяжело вздохнул, приняв решение:

– Что-то тишина эта мне не нравится… Ну да ладно, грузите!

Боцман, радостный, что все обошлось, быстро повернулся к команде и уже сам начальственно цыкнул:

– Ну, чего раззявились?! Приказ слышали?!

Головорезы, выйдя из подобострастного оцепенения, живо но осторожно, стараясь не лязгать железом, кинулись грузить ящики с ружьями и амуницией в привязанные к борту шхуны и отчаянно пляшущие на волнах шлюпки.

* * *

Подминая под себя предрассветный туман, тяжелые валы холодного океана мерно накатывали на скалистый берег, поросший девственным лесом. Сквозь душные клубы испарений радужным ореолом просвечивало восходящее солнце.

Семейство морских бобров, подставив солнцу мохнатые животики, лениво почесывалось, полусонно покачиваясь на волнах. Вожак, смешно топорща мокрый мех и приподняв маленькую головку, бдительно поглядывал по сторонам. Вокруг усов, на острой мордочке вожака поблескивала седина, что говорило о его незаурядности и заодно придавало шкурке особый оттенок. Конечно, вожаку были неведомы страсти людского мира, иначе бы его изрядно позабавил бы тот факт, что прекрасная шкура, которой он так дорожил, была нынче на вес золота и расхожий каламбур “дорожи своей шкурой”, имел для него отнюдь не отвлеченное значение. Но эти страсти были сокрыты от его бобрового сознания, да и не до забав ему было. “Доживать до старости” нынче становилось все тяжелей. Весь мир, казалось, ополчился против его сородичей. Почесав за ухом и распушив слипшийся мокрый мех, вожак достал из меховой складки на животе заранее припасенный острый камушек и приготовился с его помощью открыть большущую устрицу, чтоб наконец-то спокойно позавтракать. Но нет, что-то ему все же не нравилось. Устав бороться с инстинктом, подсказывавшим неладное, вожак, недовольно свистнув, юркнул под воду. За ним, не смея ослушаться, последовало и все многочисленное семейство, сверкнув на солнце темной медью великолепного меха. Мудрость и жизненный опыт не подвели вожака и на сей раз.

Почти в то же самое время как бобровое семейство, скользнув под воду, скрылось из виду, из тумана в полной тишине возникли три корабельные шлюпки. Они были полностью забиты вооруженными людьми. Бесшумно и быстро шлюпки скользили в направлении берега. Судя по напряженным лицам и сосредоточенности гребцов было ясно, что отряд торопился отнюдь не на пикник. Впрочем, торопился он весьма профессионально, без суеты и лишних движений. Причина спешки становилась все более очевидна. Утренний туман, который так удачно скрывал отряд, рассеивался прямо на глазах. Начинали отчетливо проступать контуры высокого скалистого берега, а на нем все контрастней вырисовывались очертания крепости. И если бы кто-нибудь из ее обитателей взглянул сейчас в сторону залива, участь морского десанта была бы решена.

Крепость, ощетинившаяся новеньким частоколом, прикрывала вход в небольшую, довольно удобную бухту. Над куполом часовни, выглядывавшей из-за крепостной стены, горел начищенной медью крест. Над горным хребтом на горизонте неумолимо вставало солнце. Стараясь использовать последние клочья утреннего тумана, все три шлюпки бесшумно приближались к берегу. На одной из них, прильнув глазом к подзорной трубе и распластавшись на брюхе для пущей устойчивости, пыхтел боцман. Что-либо разглядеть ему мешал струившийся по лицу пот, который он все так же безрезультатно пытался отереть обшлагом кафтана. Рассвет был отнюдь не жарким, а довольно-таки прохладным, как и подобает всем калифорнийским рассветам, так что толстяка подводила не температура окружающей среды, а собственные нервишки. Правда, теперь повод был куда более серьезный, чем перспектива получить от капитана очередную зуботычину. Уже ясно были видны в крепостной стене бойницы с поблескивавшими дулами пушек. Пара-тройка выстрелов, и… Что было бы тогда, боцману думать совсем не хотелось. Тем более, что пока все шло на удивление гладко. Ничто, кроме цикад, стрекот которых уже отчетливо доносился с берега, не нарушало первозданного безмолвия этого утра.

В башне над часовней от дуновения ветра лениво звякнул колокол. Как бы в ответ встрепенулось обвисшее на флагштоке знамя – российский триколор с двуглавым золотым орлом на увеличенном белом поле. Под орлом, тоже золотом, были вышиты три прописных буквы: РАК – Российская Американская Компания.

Глава пятая.

Лета 1820–го. Форт Росс. Раннее утро.

Собаки ни с того ни с сего зашлись лаем, но тут же умолкли, точно захлебнувшись. Человек, спавший на кровати, открыл глаза. Будто и не спал вовсе. Какое-то время он еще настороженно прислушивался, затем наконец резко откинул одеяло и сел на кровати. За исключением обуви и верхней одежды мужчина оказался полностью одетым. Натянув сапоги и притопнув, он встал, вынул из-под подушки два пистолета, и привычным движением проверив затворы, сунул их за пояс. Затем, накинув на плечи мундир российского морского офицера и размашисто перекрестившись на образа, бледно поблескивавшие под лампадкой в углу просторной избы, мужчина, стараясь двигаться как можно тише, вышел из комнаты.

Иван Александрович Кусков, комендант и основатель крепости “Русь” – или “Росс”, как называли ее здесь на иностранный манер, – больше жизни любил свое детище.

Практически все здесь было создано его руками, под его руководством и его стараниями. Оказавшись на крыльце массивного, о двух этажах, комендантского дома, сложенного из отесанного и хорошо подогнанного бруса, и служившего по совместительству еще и оружейным складом, Кусков невольно замер перед открывшейся его взору картиной. Весь обширный двор крепости был заполнен народом. При этом, несмотря на большое скопление людей, человеческих голосов слышно не было. Лишь цикады, ничуть не смущаясь представительной аудитории, продолжали свой оглушительный предрассветный концерт. Да еще собаки, оставленные внизу, в деревне, заполошно перегавкивались. По периметру крепости горели поставленные на высокие треноги жаровни, освещая пляшущим светом сосредоточенные лица людей и придавая всей картине оттенок ирреальности.

Под взглядом коменданта собравшаяся толпа пришла в некоторое движение. Мужчины встали и вышли вперед, бабы со спящими детьми отодвинулись назад. Небольшой отряд кадровых военных в форме морской пехоты, по деловому разобрав ружья, выстроился в шеренгу. Молодой офицерик, подхватив рукой шпагу, чтобы не лязгать металлическими частями новенькой перевязи, кинулся к коменданту. Иван Александрович, легко сбежав по ступеням к нему навстречу, широким шагом двинулся к выстроенной у стены пушечной батареи. Офицерик бросился за ним.

Сказать по чести, гарнизон крепости являл из себя довольно странное зрелище. Между орудийными расчетами, у бойниц, расположились индейцы с луками и стрелами. Это были воины соседнего племени Кашайа, входившие в союз племен Помо, территории которых раскинулись почти до Большого Соленого озера за Скалистыми горами на востоке. Кусков прекрасно помнил, как по совету Николая Петровича Резанова они с Барановым торговали эти земли у старейшин племени для будущего русского поселения. Именно что торговали, а затем и купили, к полному удовлетворению обоих сторон.

“Вот человек, – в который раз подумал Кусков. – Какая голова! Какой умница! Ведь это надо ж было так все предусмотреть!”

Кускову не дано было знать, что годы его правления Фортом Росс назовут впоследствии «золотым веком» Русской Калифорнии. Сегодня ему казалось, что так будет всегда. Мирно, ладно, славно, любо! Дружбу русских с народом Помо и с Кашайя уже попросту дружбой и назвать-то было нельзя. Русские поселенцы, за отсутствием собственных баб, переженились на местных индианках, и колония еще прочнее утвердилась на новой земле. В отличии от испанцев на юге, русские насильно индейцев не крестили. Свадьбы, конечно, игрались как положено – по нашему, православному обычаю, а для индианок, вступающих с русскими мужиками в брак, диакон Кирилл придумал специальный укороченный обряд крещения. Но все знали, что, будучи верными женами, Тани – так поселенцы между собой называли своих раскосых жен – местные обряды и праздники тоже не забывали.

Индейские воины стояли в полной боевой раскраске. У многих были ружья. Одеты они были в расшитые бисером и отделанные бахромой рубахи из тонкой, хорошо выделанной оленьей шкуры, и в такие же штаны. Кто в мокасинах, а кто в лаптях! Кусков усмехнулся про себя. Это ж надо – кто бы мог подумать, что простые русские лапти и онучи, которые наловчились ткать индианки, так придутся по вкусу здесь, в Калифорнии! Русские строили уже второй цех по производству лаптей и торговали ими вплоть до столицы испанской Калифорнии, Монтерея. Этот город-порт, находившийся в двух днях конного пути на юг от Сан-Франциско, являлся после Лимы вторым по значимости портом испанских владений на тихоокеанском побережье обеих Америк.

Кусков остановился и осмотрелся. Орудийные расчеты с зажженными фитилями стояли по местам. Все было готово к бою.

Среди русских и индейцев были еще и алеуты. Их доставили сюда третьего дня с севера, с Ситки, как сменную артель для добычи морского бобра. Они пока держались особняком, сбившись в кучу и крепко прижимая к груди связки дротиков с костяными наконечниками.

“Дикари, ей-богу”, – вздохнул Кусков, взглянув на странный народец. В щеках алеутов были проделаны отверстия, из которых торчали вставленные туда звериные клыки. “Надо бы их подбодрить как-нибудь, а то попали как куры в ощип – вместо охоты в полномасштабные военные действия!”

Кусков обернулся к офицеру.

– Унтер-офицер Заборщиков! – громким шепотом позвал он. Офицер воспринял это как призыв к рапорту, и, залившись румянцем, прошептал в ответ:

– Все готово, Иван Алексаныч!

– Ты вот, что Прохор… В общем, приказ будет такой…

Кусков немного помолчал, как бы подбирая слова, затем продолжил по-военному четко:

– Заряды жалеть. Бить шрапнелью. Раненых не оставлять, пленных не брать. Да, и вот еще что, братец! Ты это, братьев-кашайцев наших уведомь. Пускай расстараются, чтоб никто из чужих не ушел. Надо сделать так, будто и не случилось тут ничего! Понял?

– Так точно, господин комендант!

– Не надо нам лишних скандалов, – задумчиво, как бы про себя, пробормотал Кусков. – Я уж потом сам в рапорте в Компанию все опишу.

Кусков глубоко вздохнул. Потом, вспомнив что-то, добавил:

– Да! А к заливу, на перехват бостонцев, отряд Завалишина вышел?

– Так точно! С ночи еще, господин комендант!

– Ну и слава Богу, – удовлетворенно проговорил Иван Александрович. – А что гости наши?

Прохор по-заговорщически подался к Кускову.

– Один, что помоложе, вместе с ихней Танькой, с позволения кашайцев в деревеньку индейскую отправились. Вроде забыли там чего. А этот, – Прохор кивнул головой в сторону, – вон, у калитки, проститься, говорит, с вами желает.

Кусков повернулся и посмотрел, куда указывал Прохор. У противоположной стены, привалившись плечом к косяку неприметной калитки, стоял человек. Что-либо сказать о нем было сложно – фигуру его почти полностью скрывала бесформенная монашеская ряса-балахон с широким капюшоном. Ряса была грубо сшита из ворсистого шерстяного полотна. Цвет ее определить было сложно – то ли из-за ее уже преклонного возраста, то ли по задумке создателей. Примерно такие же рясы Кусков видел на монахах-францисканцах из ближайшей испанской миссии. Но более ничего общего гость или, точнее, гости с францисканцами не имели. Появившись невесть откуда с неприятной, но своевременной новостью о готовившемся на форт нападении, гости, прекрасно говорившие по-русски, практически спасли крепость, дав возможность колонистам подготовится к атаке. За это Кусков, как и все поселенцы, был им чрезвычайно признателен.

– Проститься, говоришь, – пробормотал Кусков. – А ну, обожди меня тут, – бросил он Прохору и быстрым шагом двинулся через крепостной двор.

Глава шестая.

Лета 1820–го. Побережье Северной Калифорнии. Форт Росс. Залив Румянцева.

С обрывистого берега, сквозь кусты и маленькие деревца, непонятно за что цеплявшиеся своими корнями, открывался прекрасный вид и на залив, и на расстилающийся до самого горизонта Тихий океан. “Не зря его прозвали Тихим, – размышлял лежавший на камнях лейтенант Завалишин. – Чем меньше и мельче водный бассейн, тем более он имеет тенденцию к бурному, непредсказуемому поведению. А такие просторы поди-ка раскачай!”

Несмотря на молодость, Дмитрий Иринархович Завалишин уже проявил себя как человек неординарный. Потомственный военный, сын генерала, героя Отечественной войны 12–го года, Завалишин был своего рода вундеркинд. Будучи зачисленным в Морской кадетский корпус, он вскоре показал такие способности, что в 16 лет, будучи еще гардемарином, был назначен по совместительству преподавателем навигации. Не удивительно: юноша не только умел производить в уме сложнейшие математические вычисления, но также отличался прекрасной памятью и четкой выразительной речью. А в семнадцать лет высочайшим повелением ему, в обход всех формальностей, было присвоено звание лейтенанта военно-морского флота.

Завалишин был живой легендой всего Корпуса. Поэтому, когда в училище пришел приказ отобрать наиболее талантливых молодых офицеров и гардемаринов старших курсов в состав военно-морской кругосветной экспедиции Лазарева, имевшей своей целью, помимо демонстрации славы и мощи русского оружия на всех континентах еще и обновление мореходных карт, в кандидатуре Завалишина никто не сомневался. Добавим, что Дмитрий Иринархович, которому к тому времени было уже двадцать лет, свободно говорил на шести языках – немецком, французском, английском, испанском, голландском и шведском, учил итальянский, греческий и арабский. Словом, лейтенант был весьма незаурядным молодым человеком.

Увидеть, как пираты спускали шлюпки на воду, из-за густого тумана было совершенно невозможно, зато молодой слух легко ловил малейшие нюансы перемещения врага. Вот на далекой шхуне опускают в шлюпку последний ящик, вот отталкиваются веслом от борта судна, вот делают первые гребки. Наконец шлюпки выскочили из тумана и с удвоенной скоростью понеслись к берегу.

Отряд залегших по обе стороны от Завалишина гардемаринов и солдат пришел в движение, защелкав ружейными затворами.

– Нахимов! – тихо позвал Завалишин. На зов к нему подполз такой же молоденький офицер в новеньком мичманском мундире.

– Как полагаешь, мичман, каким маневром их удобней брать будет? – спокойно, как на лекции, спросил Завалишин мичмана, кивнув головой в сторону вражеского десанта. Нахимов обвел взором местность.

– Что ж тут полагать, господин лейтенант? Взять их на высоте труда не составит. Но хотелось бы тихо – так, чтоб главный приз не уплыл. Верно я понимаю? – мичман кивнул в сторону сокрытой пока в тумане шхуны.

– Ты, душа моя, прямо мысли мои читаешь, – с полуулыбкой ответил Завалишин. – Так что вот тебе первое боевое задание. Возьми половину людей и укройтесь вон там, за выступом ниже по тропе. Пропустишь их на меня. А там уж не медли: как мы штыками в них уткнемся, так ты со своими сзади их и припри! Попортим сукнишко-то им сразу и со спины, и с пуза.

– Слушаюсь, господин лейтенант!

Не разгибаясь в полный рост, Нахимов вскочил на ноги и тихо отдал пару команд. Группа солдат, используя выступы скал и кусты, чтобы не выдать себя раньше времени, короткими перебежками последовали за Нахимовым. “Хороший офицер получится, – глядя ему вслед, со знанием дела подумал Завалишин. – Толковый…”

Глава седьмая.

Лета 1820–го. Форт Росс. Продолжение.

Широко улыбаясь и протягивая руку, Кусков подошел к человеку в балахоне.

– Не в добрый час уходить вы собрались. Переждали бы.

Незнакомец, сунув в котомку что-то, бывшее у него в руках, сделал шаг навстречу Кускову и пожал протянутую руку.

– Да нет, мы до того, как все начнется, уйти должны. Прощайте, Иван Александрович. Так надо. Бог вам в помощь!

На Кускова приветливо и уважительно глядели серые глаза. Длинные русые волосы, выбившиеся из-под капюшона, нисколько не лишали незнакомца мужественности. Был он небрит и помят – что, вероятно, являлось следствием полного тягот путешествия – но при этом от него веяло какой-то непонятной свежестью, что ли. Кусков никак не мог подобрать подходящего слова. Но то, что он не имел ничего общего с францисканцами, уж это точно! Насчет этого Кусков мог побиться об заклад. Монахи, соблюдая обет нищеты, годами не мылись и воняли, как стадо баранов. Этот же не только не пах, но даже, как казалось Кускову, источал какой-то необыкновенный, удивительно приятный аромат.

– Ну, раз надо, не смею вас задерживать, святой отец, – продолжая улыбаться, тихо проговорил Кусков. – Мы и так вам за то, что прозорливо упредили беду нашу, по гроб жизни обязаны. За то вам поклон нижайший! И от Компании, и от России, и от всех нас, грешных!

– Да не стоим мы такой благодарности от вас, Иван Александрович. И не священник я вовсе. Мы… как бы вам это объяснить, – незнакомец замолк на минуту, подбирая слова. – Странники мы, я же говорил вам…

– Ну, странники так странники, – миролюбиво согласился Кусков, – будь по-вашему! Только вот невдомек мне, однако. Говорите вы вроде по-нашему, а чудно как-то…

– Что ж тут чудного, Иван Александрович, – насупился незнакомец, – давненько ходим по местам далеким, неведомым, с разными народами встречаемся. Иные и совсем говор родной забывают, а мы вишь, помним. – Странник вдруг перешел почти на былинный язык.

Кусков, продолжая делать вид, будто не замечает смущения гостя, добавил: – Да и потом, люди брешут, будто вы про то, что будет, ведаете? Не знаю, как здесь, а у нас на Руси это только святым отцам-праведникам испокон веку было под силу. Да вот и снеди никакой в дорогу не взяли, опять же! Святым Духом, что ли, питаетесь? Так кто же вы тогда, как не святые? – очень довольный, что “поддел” гостя, тем не менее вполне дружелюбно улыбался Кусков. Странник неуютно переминался с ноги на ногу.

– Иван Александрович, оставим святость. Нет безгрешных людей. А мы еще и погрешней вас, пожалуй. Но вот насчет будущего действительно совет могу дать. То нападение, которое сегодня учинили… то есть, еще учинят бостонцы, – это лишь начало! Дальше хуже будет! И не только пушнину красть начнут, а скоро и зверя в ваших, э-э-э, наших водах бить будут! Отсюда и до самого Севера!

Улыбка и благодушие сошли с лица Кускова. Он это и сам прекрасно понимал. Единственное, чего он не мог взять в толк, это упорное молчание руководства Компании на все его рапорты и донесения, касательно последних провокаций в российских территориальных водах. Один только раз получил он намек, что решение вопроса связанно с высочайшим волеизъявлением, точнее, отсутствием оного, и над получением коего руководство Компании денно и нощно трудится. Вслух он, однако, сказал:

– Да какой же их интерес тут, свят… странник?! Бостонцы, эвона, за тысячи верст на востоке, только что свою государственность завели, Соединенными Штатами обозвались. А тут – наши, законно выкупленные у индейцев, российские ныне земли! Ладно бы уж испанцы. Этих еще бы мог понять, соседу всегда лучше, когда тебе хуже, – так ведь и с ними в мире торгуем! А эти-то куда лезут!?

Странник снова тяжело вздохнул.

– Эх, Иван Александрович! Кабы знали вы, что эта новая “государственность” с индейцами вашими скоро сделает!..

Оба невольно оглянулись на ближайшую группу индейцев, о чем-то тихо беседовавших с унтером Прохором.

– Да и потом, – продолжал Странник, – если бы все в мире так думали: тут мое, а тут чужое и я туда не лезу, то по-другому этот мир и выглядел бы… однажды! Эх, не могу я вам всего объяснить, – развел он руками. – Но не думайте, что то, что происходит и далее происходить будет, только пиратами да злодеями учиняется. Иные государства подчас такими же средствами политику свою ведут! И еще – помните, что с российским благодушием и совестливостью Америки вам не удержать! Другие времена грядут, Иван Александрович! – совсем мрачно заключил он.

У Кускова тоже испортилось настроение. “Странник – от слова “странно”, – подумал он про себя. – Из России, говорит, давно, а вишь ты, о державе-то как радеет. Да и говорит дело. Только здесь ведь не в “благодушии” заковыка, а в медлительности нашей вечной!

Ведь, право, как медведь в берлоге! Пока повернется Россия-матушка, пока сообразит, пока ответ на вопрос свой получишь, – тут у тебя все прямо из-под носа и уведут!”

Кусков поднял голову и взглянул на флаг с русским гербом, чуть ожившим на флагштоке.

– Мудрено речешь ты, брат! Ну да постараюсь осмыслить советы твои. Уж это я тебе обещаю…

– Да, и последнее, – Странник вновь в неуверенности остановился, – вы это… Иван Александрович, вы как-нибудь мастеровых своих попросите в земле покопаться. Вдруг полезные минералы какие найдете!

Кусков чуть слышно рассмеялся.

– Уже и про золотишко индейцы наши тебе поведали? Так об этом они и нам давно рассказали! И не только рассказали, а и показали, где добывать! Мы ведь к монетам нашим, что Компания льет, давно уже местное золото добавляем! А как же! С этими словами Кусков извлек из кармана новенькую пятирублевую монету с российским гербом и буквами РАК – Российская Американская Компания. Взвесив монету в своей широкой ладони, Кусков вдруг подкинул ее в воздух. Золотой, сверкнув на солнце, послушно опустился обратно на ладонь.

Иван Александрович протянул монету Страннику.

– Вот, возьми-ка на память! И спасибо за совет. Может, еще и свидимся когда. Так что не вешай носа, брат! Всему свое время! Авось, все из землицы нашей достанем в свое время! Дай только срок, да рук мастеровых, умелых!

– Ох, уж мне это “авось”, – вздохнул Странник, почтительно беря монету с огрубелой, мозолистой ладони коменданта.

– Кстати, Иван Александрович, все время хотел спросить вас… – помолчав, начал было он, но договорить не успел.

Глава восьмая.

Лета 1820–го. Индейская деревушка неподалеку от Форта Росс. То же самое утро.

Через вход в вигвам отлично просматривались избы русской деревушки по другую сторону реки. Устье безымянной речки, смиренно вливавшей свои воды в Великий океан, так же хорошо было видно слева от индейского поселения. За околицей русской деревни начиналось поле созревшей ржи, которое взбегало вверх по холму почти до самых стен пристроившегося на вершине Форта. Чуть вверх по течению реки и параллельно морю тянулась наезженная дорога. На север за фортом вновь начинался лес, который с юга подступал к индейскому поселению и, таким образом, плотным кольцом обхватывал небольшую долину. Ничто не нарушало сонного утреннего спокойствия.

От угасающих углей очага, выложенного в середине вигвама, струился легкий дымок. Грубо выделанные шкуры покрывали конусообразную конструкцию строения. Слегка извиваясь, дымок уходил в специально оставленное отверстие наверху.

У очага, на мешке, сплетя “в икс” длинные стройные ноги, сидела совершенно современного вида девушка. Она курила самокрутку и из-под томно опущенных ресниц поглядывала на молодого парня, который в отличие от нее был очень занят. Он торопливо укладывал в заплечные мешки многочисленные свертки и пакеты. Парень был ей под стать – в джинсах, кроссовках и футболке с надписью “Зенит”. И все же девчонка выглядела круче. Короткие шорты и майка на тонких бретельках не скрывали, а подчеркивали прелести ее молодого тела, которое к тому же было сплошь покрыто татуировкой.