Район-55

Дмитрий Манасыпов

Район-55

Моей маме, давшей мне всё, в том числе и любовь к книгам.

Моей сестре, подарившей яркий и живой персонаж.

Моей красавице и моему сыну, терпящим моё отсутствие в реале.

Олегу Яковенко и Ларисе Хацемовской, без которых «Района» точно бы не было.

Игорю Перепелице, за помощь, поддержку и советы.

Маше Соболевой, подтолкнувшей меня к графоманству.

Елене Бабич, возившейся со мной самой первой.

Пролог

Человек в старой, заношенной «горке» сидел на темном, растрескавшемся пне на склоне Ключевской. Положив на колени карабин СКС с простой оптикой, сбросив на землю выцветший рюкзак-«эрдэшку», курил сигарету без фильтра и внимательно смотрел вниз через зеркальные очки-«капельки», в которых отражалось весеннее солнце.

Низ делился ровно на две половины, рассекаемые давно обмелевшей речкой с дряхлеющим мостом, почти полностью заросшей камышом и затянутой ярко-зеленой ряской. Прямо перед человеком виднелись ивы, которые никак не хотели сдаваться перед фактом медленного умирания реки. Длинные ветви лениво колыхались, задевая за пушистые камышовые хвосты, торчащие на полутораметровой высоте.

По эту сторону, где Ключевская поднималась над всей округой, волновалась высокая трава. Западный и восточный склоны сопки густо заросли кленами, карагачами и редкими березами, от которых веяло сочным запахом еще молодых листьев. Стрекотали и гомонили птицы, вьющие гнезда, деловито жужжали пчелы-трудяги. На самый кончик ствола карабина, басовито гудя, опустился мохнатый шмель. Посидел-посидел и поднялся в воздух, полетел по своим шмелиным делам.

На той стороне серела выжженная земля. Торчали перья ржавеющих вертолетных ракет «НУРСов». Темнели воронки от разорвавшихся мин и снарядов.

Почти двухсотметровая полоса, заканчивающаяся первыми, невесть как уцелевшими деревьями с посеченными осколками ветвями. Уходила вдаль пыльная грунтовка с продавленными следами танковых гусениц. Остро и зло торчала вверх колючая, стального цвета трава. Изредка доносились странные и неприятные звуки, издаваемые невидимыми обитателями леса. Из птиц человеку был виден только одиноко парящий над лесом крупный силуэт грифа.

И небо… серое, тяжелое, наполненное плотными тучами. Невидимая граница, пролегающая между этой и той сторонами, умудрилась поделить пополам даже чистый аквамарин неба.

Человек пошевелился, аккуратно затушил сигарету о подошву высокого сапога с застежками. Бросил ее на землю, аккуратно вдавил каблуком поглубже. Поднял руку, посмотрел на механические часы, сидевшие на плотно охватившем темное, жилистое запястье металлическом гибком браслете. Чуть качнул головой, как бы соглашаясь с тем, что пунктуальность соблюдена, когда услышал тихие шаги за спиной.

– Добрый день. – Человек в очках не стал оборачиваться. – Как всегда вовремя.

– Как всегда. – Собеседник встал рядом, раскачиваясь на каблуках высоких шнурованных ботинок. Темный камуфляж, жилет с рядом карманов для магазинов, автомат и «бегунки» на погонах с полевыми, вышитыми зеленой нитью тремя большими звездами. – Спасибо за ребят, которых вывел.

– За которых именно ребят, полковник? – Человек в очках чуть улыбнулся краем губ. – Это вам спасибо. Хотя бы немного могу спокойно вот так здесь посидеть. Есть дело?

– Да. – Полковник кивнул головой. – Нужна твоя помощь…

– Что надо?

Военный присел на корточки. Посмотрел на тот берег, сплюнул:

– Дело тонкое… по твоему профилю. Проследить, помочь одной группе.

– Куда идут?

– К черту на кулички.

Район: Радостный-55, начало

Глава первая

вечер, оставшиеся минуты

Валера еще раз обтерся мохнатым темно-красным полотенцем, чувствуя, как быстро бежит кровь по разогретым мышцам. Контрастный душ, жесткое растирание и – нормально – усталость почти и не чувствуется.

Тренировка прошла хорошо. Малолетние борцы, честно отпахав на ковре положенное время, разошлись по домам. Серега, второй тренер, заполнял журнал.

Валера прошлепал сланцами по старенькому линолеуму, достал из шкафа чистую футболку с эмблемой «Нефтяника», джинсы и стал одеваться.

– Слышь чего, Валерун… – Сергей, продолжая чиркать ручкой, щелкнул не глядя переключателем электрического чайника. – А ведь пацаны-то хорошо работают. Не стыдно и на область будет повезти. А Вадьку с Родионом, чем черт не шутит, могут и в сборную записать.

– Я тоже так думаю. – Валера, натянув тугие джинсы, подошел к стене и задумчиво провел пальцем по собственным грамотам, украшавшим стену. – Потенциал у них обоих – будь здоров. Конечно, работать и работать над ними, но кандидатами от нас точно выйдут.

– Угу… – Напарник почесал небритый подбородок. – Точняк, могут.

Тренеры, не сговариваясь, покивали головами. Они оба любили свою работу, которая не была престижной и высокооплачиваемой. Любили именно чувства и эмоции, которые появлялись на лицах мальчишек-воспитанников, когда они выигрывали схватки.

Оба в прошлом не реализовали свои возможности. Валера, шедший некогда на сборную, из-за травмы восстанавливался непозволительно долго.

Сергей… тут случай был сложнее. К работе с детьми его допустили под личную ответственность начальника местного ГУВД. У Серого за спиной была судимость за нанесение тяжких и превышение пределов допустимой обороны. Рядового мента, только отслужившего срочку и решившего защитить честь сестры, закрыли на пять лет.

– Посмотрим, поработаем. – Валера, подумав, открыл дверцу шкафчика, поставил на стол два стакана, так редко сейчас встречающихся «граняка». Плеснул по «пятьдесят капель» себе и напарнику. – Будем?

– Будем, едрена кочерыжка. – Сергей махом опрокинул в себя водку. – Если не помрем. Лишь бы им мясистые пацаны не попались, как мне когда-то.

– Ну да. – Валера поморщился. Достал бутылку с теплой минералкой, запил. – Самое главное, чтобы мясистые не попались.

– Пошли что ли. – Серый наконец-то закончил чиркать ручкой. – Спать хочется.

– Да пошли. Завтра суббота, отоспаться можно. А чай?

– Да и хрен с ним, Валерище, с чаем-то. – Второй тренер поморщился. – Чай не водка, много не выпьешь.

Валера задумался. Много, не много, но факт – выпить напарник любил. Понятно, что большинство тренеров после тридцати пяти любили «накатить». Но Сергей пил нехорошо. В одиночку, чуть ли не чокаясь с зеркалом. Работал, правда, так, что не придерешься, но тем не менее…

Хлопнула дверь. Торопливый бег мягких подошв кроссовок замер у двери. На пороге стоял Мишка, самый маленький из группы.

– Валерий Леонидыч, там, там… – Голос пацана, покрасневшего от бега, сбивался. – Там каблушные, человек пятнадцать, взрослые, а нас всего восемь осталось…

Тренера переглянулись и, не сговариваясь, бросились на улицу…

* * *

Надя сидела на лавке перед подъездом, дымя «Вогом», который стрельнула у подруги Кати, высокой, худой и конопатой девицы. Нервничала, изредка матерясь и глотая выдохшееся «Жигулевское». Подруга понимающе и многозначительно молчала. Темнело, небо уже окрасилось в розовый цвет.

Причина нервов была тривиальна до неприличия: беременность. Все как обычно и как всегда: день рождения, клубан, похожий на Энрике Иглесиаса красавец, которого привел кто-то из друзей, танцы-обжиманцы и прочее. Потом две недели встреч, кино и прогулок. И громадное преимущество перед подругами, ведь у красавца, приехавшего учиться в нефтяной техникум из Татарстана, имелась собственная квартира, доставшаяся в наследство от деда.

У него – сессия, у нее – подготовка к выпускному ЕГЭ. Куча времени, которое так весело проводить на большой двуспалке, застеленной шелковым бельем, попивая «Мартини Бьянко» из горлышка. Заниматься сексом при свечах, прижиматься к нему, такому красивому и любимому, и чувствовать себя если не героиней голливудского фильма, то уж персонажем молодежного сериала точно.

Был ли бракованным презерватив или количество активных сперматозоидов у Иглесиаса зашкаливало? А хрен его сейчас разберет. Как уверяют гинекологи, прерванный половой акт не является универсальным средством для предохранения от нежелательной беременности. И ведь правы оказались все медики, которые об этом твердят (наверняка включая лейб-врача Ее Величества королевы Великобритании и всех членов королевской семьи). Когда не обратившая внимания на отсутствие месячных Надежда все-таки решила купить тест, то сразу в этом убедилась.

Сегодня утром она сидела на кипенно-белом унитазе в такой родной и близкой родительской квартире, в которой родилась и выросла. Смотрела то на розовую коробочку с немецкой надписью, валявшуюся под ее ногами, на которых красовались мягкие тапочки с мордашками кроликов, то на узенькую картонную полоску в руке.

«Две, их ДВЕ!!!» – хотелось громко орать, но за дверью сонно протопал отец, идущий в ванную, и тут до нее дошло…

Да, все было красиво и замечательно-романтично. Было, да прошло. Надю била крупная дрожь от одной мысли о том, что внутри нее, где-то там, внизу живота, завелся паразит. Ненужный ей залетный ребенок, который, если от него не избавиться, перегородит ей дорогу к учебе, студенческой жизни и последующему устройству жизни. Зачем он ей?!

Девушка обхватила голову руками, понимая, что если она сделает аборт, то детей потом может и не быть. Об этом говорила гинеколог во взрослой поликлинике, куда ее перевели совсем недавно. Они тогда с Катькой хохотали, вспоминая девчонку, выпустившуюся со школы два года назад с большим животом. Осенью она уже ходила с коляской, в которой тихо и мирно сопел щекастый розовый пупс. А рядом с ними шел отец, только-только закончивший третий курс вуза.

Тогда Наде было весело, а вот сейчас?..

Выйдя на ватных ногах, она быстренько шмыгнула в свою комнату и с головой накрылась одеялом. Дождалась, когда хлопнет дверь за мамой, которая вышла последней, захватив младшего брата. Трясущимися пальцами быстро набрала ЕГО номер.

Трубку он взял со второго звонка. Выслушал, помолчал, сказал, что перезвонит. Через час, когда начавшая дергаться, Надя с блестящими глазами не выдержала и схватила телефон, раздался звонок в дверь.

Десять минут разговора. Трещина в душе и неторопливый стук каблуков его модных туфель, удаляющийся по лестнице вниз. Он готов дать ей денег и найти врача, вот и все. Не забивай себе голову глупостями, сказал ей Иглесиас, которого звали Мансуром, такое бывает. Какая свадьба, какой ребенок?! У меня есть невеста, наши родители договорились давно. Да, на дворе двадцать первый век и мы не на Кавказе. Ну и что? У вас свои обычаи, у нас свои. Подумай, время есть. Едем? Ну, все, я пошел…

– Козел, епт. – Катька прищурила глаз, в который попал дым. – Мудак нерусский. Слушай, подруга, не ссы, прорвемся. Денег даст – сделаешь аборт. Не рожать ведь теперь.

– Аборт? – Надя ссутулилась.

– Нет, блин, выносишь и будешь жить у родителей. Дядя Костя будет рад стать дедом, да, Надь? Эй, ты че, ревешь что ль?

Надя плакала. Молча задыхалась сухим, сдавленным плачем, зажав ладонями лицо. И только когда подруга все-таки не выдержала, обняла ее и прижала к себе, лишь тогда она разревелась в полный голос.

* * *

Мирон матерился, ковыряясь во внутренностях старенького «газона». Мало того, что он остался последним и уже вечер на дворе…

Драндулет, который его заставил чинить мастер, был одним из самых старых в РОСТО. А учитывая, что Мирон свободно манкировал все занятия по матчасти, возможность удачного ремонта казалась ему сейчас просто сказочной и недостижимой.

Категория «С» была нужна Мирону по одной причине: армия.

Гребли всех. Больных, косящих, студентов, аспирантов, обеспеченных и не очень. Полгода назад забрали соседа с пятого этажа, Сашку, сына начальника ремонтной службы местной «Роснефти». Деньги папаши не помогли. Мирон бухал на проводах, вливал в себя стакан за стаканом, косясь на подругу призывника, одновременно ревевшую и с интересом приглядывавшуюся к другу Сашки, студенту «аэрокоса». В его вузе была военная кафедра, и потому в ближайшее время повестка ему не светила. Варька, обладавшая в неполные девятнадцать четвертым размером груди и внешностью фотомодели, ждать полтора года неудачника, отчисленного за прогулы, явно не собиралась.

А вот Мирону, пэтэушнику, обладавшему железным здоровьем, «отменной» характеристикой в местном ГОВД и проживающему с матерью-техничкой, армия грозила точно. Вот только идти куда-нибудь в десантуру или спецназ ему не хотелось. Единственной лазейкой, которая могла бы обеспечить относительно спокойную службу, Мирону представлялась авторота.

Вот и приходилось теперь торчать кверху задом, тупо пялясь в железные ветеранские внутренности и понимая, что Петрович, давно разменявший шестой десяток, хрена лысого поставит нужный балл.

– Урод, бля, педерастичный. – Мирон харкнул, попав то ли в масляный фильтр, то ли в карбюратор. – Сука…

Мученик автомобильной науки спрыгнул с бампера. Отошел в сторону курилки, сел на лавку и задумался. И тут хлопнула дверь ангара…

– О как! – Мирон осклабился. – Ты-то мне и нужен, лошара.

Перед ним стоял невесть как забредший в ангар его одногруппник-неформал Лешка. Худой, нескладный, длинноволосый, в старых джинсах и майке с надписью «Король и Шут». Практически отличник учебы. Стоял, глядя на Мирона, никогда не упускавшего возможности зачморить его, и затравленно озирался.

– А… – «Ботаник» сглотнул. – Алексея Петр…

– Не видишь, что ли, – нет никого. В шары долбишься?! Сюда иди, ушлепок.

Лешка обреченно вздохнул.

– Короче, умник. – Мирон закурил. – У тебя ровно пять минут, чтобы понять, чего в этом пылесосе не работает и что нужно сделать. Понял?

– Понял. – Лешка покосился на сбитые костяшки Мирона. – Сейчас посмотрю. А…

– А если тя Петрович увидит, то песец тебе, чмо ты болотное.

* * *

Александр Анатольевич, врач-патологоанатом городского морга, ужинал.

Степенно и неторопливо ел домашние котлеты с вареной картошкой в сливочном масле, посыпанной зеленым лучком. И котлеты, и картошку ему принесла подруга, работавшая старшей медсестрой в реанимации. Сегодня у нее был отдых, вот и постаралась, произвела на свет незамысловатое, но оттого не ставшее менее вкусным чудо кулинарного искусства.

Александр Анатольевич довольно зажмурился, чувствуя, как ледяной струйкой по пищеводу протек спирт, который он предварительно подержал в холодильнике. Водку он не любил и не уважал, вполне логично считая, что неразбавленный медицинский куда как лучше продукции непонятного качества, продаваемой в современных супер-, и не только, маркетах. А под такие котлеты – так вообще восхитительно.

Патологоанатом давно вел холостяцкий образ жизни, довольствуясь малым. Ел в основном на работе, дома постоянно употребляя только полуфабрикаты. Из одежды предпочитал джинсы и веселые футболки со свитерами, то есть то, что не нужно было тщательно гладить. В домашней обстановке у него наблюдался полный минимализм вкупе с анархией, выраженной в валяющихся повсюду носках, футбольных газетах и пустой тары из-под пива, складируемой на кухне.

С противоположным полом ситуация была сложной. Женщины адекватно оценивали прелести спортивного, с интересной внешностью, тридцатилетнего холостяка, владеющего двухкомнатной квартирой, но быстро исчезали с горизонта, узнав про характер его работы. Возможно, виною был въевшийся в одежду запах формалина напополам со сладковатым ароматом разложения.

Посему приходилось ему перебиваться обществом молодых и не очень местных поблядушек, временно одиноких жен вахтовиков с Севера и редкими случками с профессионалками.

Но за последние пять месяцев в его жизни произошла значительная и весьма приятная метаморфоза, связанная с худой и длинноногой особой, сейчас полулежавшей на продавленном диванчике напротив. Стоит заметить, что при этом из одежды на ней был только халат напарницы Александра Анатольевича, Светланы, сейчас полностью распахнутый и абсолютно ничего не скрывающий. Мера предосторожности, так сказать, на случай нежданного и негаданного визита кого-нибудь из руководства.

Итак, причина метаморфозы была длинноногой, поджарой и рыжеволосой. Звали ее Рита, и работала она, как уже было сказано выше, старшей медсестрой в местной реанимации. По возрасту она была старше активно поглощавшего прожаренный мясной фарш врача на три года.

Рита была женщиной умной и нормально-стервозной. Обзавелась семьей она весьма недавно и ненадолго, развелась по причине прозаической и в чем-то, в особенности для бывшего мужа, весьма грустной. Она, по физиологическим причинам, не могла иметь детей. Саму Риту это нисколько не смущало, чего нельзя было сказать о ее бывшем благоверном. Как результат, в тридцать три года милая и абсолютно нефригидная женщина оставалась одинокой, проживая в однокомнатной квартире, полученной после развода.

На Александра Анатольевича рыжая медсестра положила свой ярко-изумрудный взор давно, еще будучи замужем. Оказавшись снова вольной пташкой, Рита принялась за обстоятельную, стратегически просчитанную операцию по завлечению патологоанатома в сети огненноволосой паутины.

Специфика работы, при которой ей неоднократно приходилось сталкиваться со смертью и повреждениями человеческого организма, дала ей изрядную фору. Отторжения, связанного с основой жизнедеятельности и финансового благополучия Александра Анатольевича, не случилось.

Ну подумаешь! Морг, вскрытия, едкий запах формальдегидных растворов, изжелта-бледные, распластанные на столах тела, кучи дешевой одежды для похорон в кладовке (Александр Анатольевич не брезговал «левым» заработком, упаковывая и провожая чьих-то дорогих покойников в последний путь за умеренную плату, демпингуя цены «Горразнобыта»). Разве это оттолкнет женщину, перешагнувшую рубеж четвертого десятка, обладающую стальными нервами и постоянно сталкивающуюся со страшной Гостьей, забиравшей пациентов из палат ее отделения?

«Окучивание» претендента на руку и сердце прошло без сучка без задоринки. «Клиент», к тридцати годам приобретший склонность к постоянной спутнице и домашнему уюту, оборонялся обреченно и вяло.

К детям Александр Анатольевич относился спокойно и без ажиотажа. Куда больше его интересовал именно тот аспект, что с Ритой ему не придется прибегать к врачебному вмешательству при прерывании беременности. Окончательно она поразила его жестким сексом в маленькой комнате, примыкавшей к прозекторской, и он сдался.

Сейчас Рита развалилась на диване, наблюдая за партнером, жадно поглощавшим остывающий ужин. Лучше было бы находиться у него дома, где она давно навела именно тот порядок, который был по душе ей самой, но…

На стальных, легированных поддонах за стеной лежали три тела. Два совсем молодых пацана, попавших в аварию, и бомж, которого привезла «труповозка», вызванная овошниками, нашедшими его в подвале.

Если мальчишек следовало привести в то состояние, в котором их могли бы завтра похоронить, то бомжа нужно было обследовать, прежде чем отправлять на безымянное кладбище за городом. В общем, работы у избранника Риты было много, потому она и пришла. Э-эх, а жаль.

Женщина потянулась, закинув руки за голову и разведя в сторону мускулистые бедра, и улыбнулась, видя, как Александр Анатольевич поперхнулся, чуть не подавившись куском котлеты.

* * *

Семеныч, старший прапорщик ППС ГОВД МО Радостный, тщательно мыл руки в подсобке круглосуточного торгового павильона-«разливайки» на «пятаке». Тер ладони друг о друга, старательно используя брусок темного хозяйственного мыла. Вода из крана шла слабой струйкой, что раздражало и без того злого Семеныча. Да и раковина была забита, из-за чего в ней стояла на несколько сантиметров розовая от смытой им крови, с пеной от мыла, вода.

– Смыл? – Лидка, дородная ночная продавщица, заглянула в подсобку. – Ну, Семеныч, ты и зверь. Это же надо так человека отмудохать.

– Рот закрой. – Прапорщик снял с крючка грязное полотенце и начал вытирать руки. – Я и тебя бы отмудохал, не будь ты бабой. Раньше не могла позвонить, овца?

– Ты чего?! – Женщина напряглась, понимая, что заведенный мент запросто может «выписать» звездюлей и ей. – Что я сделала-то? Ну, пили они в «разливайке», и что? Дембельнулся вроде как один, вот и пили. Тихо и мирно, пока Керим не зашел…

Прапорщик развернулся к ней:

– Сколько раз было говорено, что раз пьют и темно, так звони? Я ведь, если захочу, запросто вашу рыгаловку закрою. Так и передай своему шефу. Мы вам не мешаем водку паленую продавать, налево от хозяина, так?

– Так…

– И с тобой я договаривался, что раз есть мои клиенты, так звонишь. Было дело?

– Было, Паш, но ведь молодые ребята-то. Друг с армии пришел, я и подумала…

– Ты бы, Лидок, думала поменьше, а то сдается мне, что ты точно не головой думаешь, а своим заводом.

– Каким заводом?

– По производству целлюлита, на который ты скоро трусы на рынке найти не сможешь, если жрать в два горла не прекратишь.

Лидкины пальцы, вцепившиеся в косяк, побелели от того, как она их сжала.

– Ну, ты и козел, – зло прошипела продавщица. – Хрен с тобой, Семеныч, будут тебе клиенты. Но если ты еще раз захочешь от своей Машки налево со мной сходить – хрен тебе. Понял?

– Да мне и даром не нужно. – Прапорщик сплюнул и шагнул к двери. – Подвинься, а то не протиснусь.

Выйдя в торговый зал, он направился к выходу из модуля.

Напарница Лидки, худенькая и зашуганная девушка, возилась в углу со шваброй, замывала кровь. За стеклянной дверью виднелся зад милицейской «таблетки», на которой патруль прапорщика объезжал улицы города. Бок о бок с ней уже стояла «газелька» «скорой помощи», которую пришлось вызвать сержанту Михайлову. Сам сержант вместе с третьим патрульным, молоденьким стажером, курил рядом со служебным автомобилем. Семеныч направился к «скорой».

На «пятак» они заехали планово и стали свидетелями того, как из крайнего окна «разливайки», уместившейся в самом конце ряда павильонов, вылетел высокий металлический стул.

Внутри бушевала драка. Какой-то пьяный парень в дембельском камуфляже старательно избивал полутатарина-полуазербайджанца Керима, работавшего в соседнем ларьке. Еще двое парней, вусмерть пьяных, крепко его держали. Кто выбил стулом окно, было неясно, да это и не интересовало пэпээсников. Все бы было ничего, если бы «камуфлированный» не решил доказать, что он не зря служил в войсках дяди Васи Маргелова.

Семеныч, злой по причине того, что должен был сегодня отдыхать, пить пиво и смотреть матч любимого «Рубина», думал недолго. Будучи в прошлом мастером спорта по боксу и обладая куда большей комплекцией, чем дембельнувшийся «голубой берет», он быстро доказал всю абсурдность действий отставного вояки. Пока двое других ментов выкручивали руки дружкам десантника, Семеныч, наскоро обработав заводилу, приступил к планомерному нанесению ему телесных тяжких, благо факт нападения на сотрудника при исполнении был налицо.

– Ну чего там? – Прапорщик подошел к «скорой», откуда как раз выбрался врач. – Здорово, Лех.

– Здравствуй, Паша. – Бывший одноклассник Семеныча достал из кармана мятую пачку «Явы», щелкнул зажигалкой. – Постарался ты на совесть, ничего не скажешь. Перелом лицевой кости, смещение перегородки носа и выбитые зубы. Не перегнул палку-то, а? Как считаешь, Паша?

– Да срать я на него хотел. Не хрен на меня кидаться было. Закрою его по полной, говнюка.

– Закроешь, закроешь. – Врач глубоко затянулся. – После выписки гражданина Абросимова из больницы. К слову, Паша, пацан-то ветеран. Дело такое…

– Какое, на хрен, такое?

– Да ты не злись, Паш. Просто на таких ребятишек сейчас наш новый президент ставку делает. Льготные кредиты, рабочие места, поступление в учебные учреждения и прочее. Смотри, как бы тебя самого не закрыли за превышение полномочий и несоответствие принятых тобою мер реальной действительности… А мальчика я увожу в «травму», Паша. Если повезет, так ему лицо слепят заново, ну а не повезет, так Квазимодой останется. На всю жизнь. И отчет я составлю, и в журнал запись сделаю, ты уж на меня не серчай, одноклассник.

– А пошел ты, Лех, на… – Семеныч сплюнул. – Имел я таких ветеранов, понял? Эй, экипаж, поехали в отдел сдавать орлов.

Дверцы уазика хлопнули, зафырчал двигатель, и «таблетка» покатила в сторону «дворца правосудия».

За павильоном, стоя под козырьком, курила зареванная Лидка.

* * *

Кир шел вдоль ряда клеток, осматривая свои владения и подданных. Владения были скромные, подданные неразумные и опасные. Тем не менее свою работу Кир любил. А ведь все началось с детства…

Детство ему выпало сложное, пришедшееся на девяностые, проходило в городе-герое Москве, точнее, в будущем Южном ее округе. В семье, кроме Кира, было еще трое детей, родители и бабушка. Родители жестоко пили, изредка работая в «окнах» между месячными запоями. Денег постоянно не хватало, игровых приставок и модных игрушек у детей не было. Единственным развлечением Кира были поездки с бабушкой в цирк или зоопарк, в те дни, когда ей платили пенсию. Вот тогда и возникла любовь к животным, которые хоть и живут в клетках, но не пьют, любят своих детенышей, оберегают их до момента взросления.

С учебой тоже не срослось, и Кир пошел, когда пришло его время, служить в армию. Вернулся, съехал на съемную квартиру и стал учиться на ветеринара. Из техникума его исключили на третьем курсе за жестокое избиение лиц кавказской национальности, обучавшихся с ним на одном потоке. Еле-еле удалось отмазаться от суда и прочего, что с ним связано. Как результат: должность зоотехника в разъездном зооцирке. Что Кира в принципе полностью устраивало.

– Ты чего нервничаешь, Джим? – Он остановился у клетки с большим орангутангом. – Старина, чет ты мне не нравишься сегодня…

Джим прыгал по клетке, крича и дергая стальные прутья. Он был старым и очень большим, с густой темно-рыжего цвета свалявшейся шерстью. Обычно спокойный и невозмутимый, сегодня орангутанг немного испугал Кира. Таким он его никогда не видел. Непонятно было, что вывело из себя старого и умного самца. Зоотехник покачал головой и пошел дальше, прислушиваясь к не совсем привычным для него звукам, которые издавали его питомцы.

В соседней с Джимом клетке набирали силу ор и крики семьи шимпанзе, метавшихся по своему «дому». Кир еле успел увернуться от полусгнившей моркови, которую метнула в него Шина, самая взрослая из самок.

Павианы дружно заорали на него, лишь только завидев.

Через стенку от них, раскачиваясь на четырех лапах, разинув пасть и демонстрируя роскошные клыки, ворчал Болго, большая горная горилла, жемчужина зооцирка.

– Да что за черт… – Кир подошел к клеткам с хищниками.

Хищников у них было довольно много. Три клетки занимали бурые медведи, общим количеством с медвежатами – до пяти голов. Плюс еще два белых.

Подойдя к ним, Кир оторопело уставился на обычно флегматичных мишек. Все самцы, включая громадного белого Шпаро, молчали. Но при этом амплитуды, в которых роль маятников выполняли медвежьи головы, поразили даже его. Только Машка, загнавшая обоих медвежат в угол, не раскачивалась. Вместо этого, заметив техника, медведица всей массой прыгнула на прутья, заревев и оскалив пасть. Кир поспешил как можно быстрее уйти, чтобы не волновать ее еще больше. Но и дальше дела были не лучше. Вой и ор нарастали.

Две семьи обычных и одна красных степных волков да плюс двое больших северных. Все люпусы выли, вытянув лобастые головы на крепких шеях.

Лев и львица. Три маленьких черных леопарда, в просторечии называемых пантерами, и один большой, африканский. Большой тигр-самец и маленькая самка. Три рыси и семья из четырех больших манулов, мать и три котенка. Кошки орали и шипели, а Хан, индийский тигр, носился по клетке кругами, изредка терзая ни в чем не повинную деревянную кормушку.

Рогатые, копытные и прочие миролюбивые тоже не подкачали. Олени, антилопы, сайгаки и даже африканский буйвол. Большой верблюд-бактриан, стоявший на самом входе в зоопарк. Лесные кабаны. Дикобразы, лемуры и мангусты.

Большие пернатые и серпентарий. Полный набор, короче. И все это мохнатое и пернатое сообщество сейчас выло, ревело, рычало, раскачивало клетки, создавая дикую какофонию.

– Успокойтесь уже! – Кир стоял посередине смотровой площадки, ничего не понимающий, нервничающий и немного напуганный.

– Кир, что творится?! – Сан Саныч, старший зоотехник, выскочил из прохода между клетками, натягивая на плечи старенькую штормовку. – Давно орать начали?

– Да какой давно, Саныч… – Парень повернулся к коллеге. – Пошел посмотреть минут пять назад, как да что, а они тут уже…

Быстрый топот по доскам настила на входе, запах «Жилетта» и «Капитана Блэка». Исполнительный директор, он же владелец и учредитель зоопарка в одном лице, Женечка Байсагин явился лично засведетельствовать факт безобразия.

Пухленький, в туго обтягивающих жирный зад джинсах и цветастой гавайке, он остановился рядом с зоотехниками и начал распоряжаться:

– Чего за хрень у вас творится, Саныч?!! Почему звери орут, я спрашиваю? Кормили?!

– Нет, епт, забыли! – Сан Саныч покосился на толстячка. – Сами-то поняли, что сказали, Евгений Петрович?

– Ты мне поумничай еще тут!!! А почему тогда крик такой, я вас спрашиваю? А?!

– Погода, может, меняться будет, Евгений Петрович… – Кир откровенно недолюбливал директора, но старался всегда быть вежливым. – Мало ли, животные все-таки…

– А ты еще поговори у меня, Кир! – Директор заводился все больше и больше. – Думаешь, не в курсе, что вы с Санычем здесь за шахер-махеры в обход меня делаете?!

– Что? – Старший зоотехник чуть не подавился дымом от сигареты. – Вы о чем, Евгений Петрович?

– А ты подумай, Саныч… – Байсагин свирепо на него глянул. – Думайте, как зверей заткнуть, понятно? Хоть здесь и старый район, нам один хрен проблемы с местными пенсионерами не нужны. Не поспит какая-нибудь баба Люся ночку, а с утра жалобу на нас накатает. И поедем мы с городка дальше, и без денег. Ясно?

– Ясно… – буркнул Кир в спину удаляющегося начальства. – Что ничего не ясно.

Сан Саныч сплюнул, понимая, что директор прав. Зооцирк разместился на старой площади городка, практически у самой трассы и железнодорожной линии. Невысокие старенькие дома с перекосившимися дверями и узкими оконцами. Крохотные «финские» домики, которые когда-то, судя по всему, ставили для самых первых жителей-нефтяников.

И прав был Женечка: жили в этих домиках, а вернее, доживали те самые старики.

* * *

– Ох… еще… еще… ммм… а-а-а… а-а-а-а-а!..

Ногти с темным лаком впиваются в спину и затылок. Длинные светлые волосы раскинулись по подушке. Хрипловатое мужское дыхание и тихое женское постанывание. Терпкий, перечный запах и другой, слегка сладковатый аромат. Большие, сильные ладони мнут мягкие бедра и крепкий, немного располневший зад. Кожу на мышцах пресса чуть колют короткие, отрастающие волосы на лобке. Скрип, все убыстряющийся и убыстряющийся. Маленькие капли пота в узкой ложбинке между твердых шаров грудей с острыми, торчащими сосками. Чуть приоткрытые губы, сквозь которые поблескивают зубы. Выгнутые маленькие женские ступни с напряженными пальцами. Пружины продавленного матраса торжествующе звенят и…

Тишина. Свет в окно ложится на две сплетенные фигуры, которые пока не хотят разъединяться, выжимая друг из друга последние капли удовольствия. Они лежат на скомканных простынях, наслаждаясь тем моментом, когда ничего вокруг не важно.

Снова скрип. Кровать старая, как и дом, в котором она стоит. Трещат половицы, когда-то любовно выкрашенные коричневой краской. Мужчина садится на край, щелкает кнопкой мобильника, глядит на время. Уже темно, вечер плавно перешел в ночь, а они и не заметили. Рука шарит по полу возле кровати, натыкается на коробку с соком.

Женщина смотрит на то, как он пьет, жадно, торопливыми глотками заливает жидкость в пересохшее горло. Поднимает руку и гладит широкую спину, проводит ноготками по ложбине позвоночника, с обеих сторон окруженной валиками мышц. Привстает и прижимается лицом к левому плечу мужчины:

– Сказка просто, до чего хорошо… мррр. – Трется щекой об него. – Хочу еще.

– Да с удовольствием. – Мужчина улыбается. – Сейчас, сейчас… Покурю только.

– Кури здесь, не ходи никуда. – Женщина потягивается, выгибаясь. – Все равно до утра выветрится. Ну, а если почует, скажу, что курила сама. М-м-м?

– Как скажешь. Слушай, Наташ, а он что, вообще ничего не подозревает?

– Да откуда ж, Вадик, я знаю. Твой брат, ты и думай, может он подозревать чего или нет.

Мужчина кивает. Докуривает, стоя у окна, растирает тлеющую сигарету в пепельнице и убирает в карман своей рубашки, висящей на стуле.

Когда оборачивается, то видит, что Наталья уже стоит на коленях, выгнув спину и чуть покачивая из стороны в сторону блестящими в свете из окна ягодицами. И думать ему сразу ни о чем не хочется…

Спинка кровати с гулким стуком бьется о стену дома.

На той же улице, где стоит этот старый, но еще очень крепкий дом, прямо напротив него, спряталась в темноте красная «Нива».

Егерь сидит на пассажирском сиденье, прихлебывая из стакана термоса еще теплый кофе. Внутри машины табачный дым настолько густой, что ему даже пришлось приоткрыть дверцу, чтобы запустить воздух. Между колен – полностью снаряженная «Сайга», чуть поблескивающая стеклом прицела. Егерю очень не хочется пускать ее в ход, но…

Вадим – у нее. Это ясно. На мобильник он не отвечает. Дома его нет. А возле дороги, ведущей в сторону Васильевки, одиноко приткнулся его джип.

У Егеря очень хорошее зрение и прекрасная память. Ошибиться в том, чей силуэт, подсвеченный огнем зажигалки, он увидел в окне их с Натальей спальни, было невозможно.

Там, где Егерь провел большую часть молодости, про такое говорили «кысмет». Не судьба и не рок, а именно кысмет… неизбежность. Надо было бы послушать друзей, а он… и ведь это его брат, младший двоюродный брат…

* * *

Город медленно засыпал. Вечер постепенно превращался в ночь, укутывающую все вокруг в темное и плотное одеяло.

Люди, почти шестьдесят тысяч, живших в этом городе, были разными. Добрыми, злыми, скучными, веселыми, расстроенными и довольными. Они просто жили, не думая о том, что для выбора времени у них не осталось…

Обычно слегка красноватое от зарева факелов небо на севере неожиданно резко окрасилось в ярко-зеленый цвет…

Альтернатива:

Надя могла послушать своего Иглесиаса-Мансура и поехать в областной центр, и остаться там на ночь, в палате той клиники, которую он предлагал ей для аборта…

Мансур мог подумать своей уже вполне взрослой головой и быть рядом со все еще школьницей, которая носила его ребенка…

Мирон мог плюнуть на зачет, свалить домой и не задерживать дотемна нефора Леху…

Леха мог попытаться преодолеть собственный страх перед громилой-одногруппником и уйти из бокса…

Александр Анатольевич мог забить на «левоту», уйти домой и вернуться рано утром, проведя ночь с Ритой…

Старшая медсестра могла не бежать к вновь приобретенному любовнику, а пойти в гости к подруге, которая звала ее так настойчиво…

Семеныч мог не избивать бывшего десантника, а скрутить его и быстро доставить в отдел…

Десантник мог сдержаться и не приставать к спокойному и тихому таджику, родители которого переехали в Россию еще при Горбачеве…

Вадим мог пересилить себя и не пойти к жене старшего брата, пока тот должен был находиться на очередном дежурстве в охотохозяйстве…

Зоотехники Кир и Сан Саныч могли наплевать на вопли зверья и пойти в ближайший кабак попить пива и не думать о работе до утра…

Наталья, жена Егора, которого чаще всего называли Егерем, могла не крутить шашни с его братом. Или хотя бы попытаться оттолкнуть от себя Вадима, который в момент Волны старательно изливал в нее остатки спермы…

Егерь… а что Егерь? Он мог бы остаться на участке за пару десятков километров от города…

* * *

Каждый из них мог хотя бы нанемного изменить то, что случилось позднее, когда с севера пришли зеленый свет и Волна. Это не спасло бы никого из них, но дало бы возможность хотя бы окончить жизнь не так страшно, как это произошло с большинством. Кысмет…

Взгляд вперед – 1

Рев, идущий сверху, вбивающий в землю, как колотушка для свай, все, что попадается на пути. Громадная, черная, ширококрылая тень ложится сверху, проносится, обдавая вонью, ударяя волной воздуха, забрызгивая едкими каплями…

Крик, дикий крик, проходящий через мембраны наушников… Взмах длинного, украшенного булавой костяных шипов хвоста. Багряные всплески из развороченной спины и перекошенного рта…

Затвор на себя, вскинуть вверх ствол автомата в бесполезной и обреченной попытке выжить. Вдавить до упора, до скрежета металлических частей внутри, до дергающих ударов отдачи спусковой крючок. Запах пороха, запах крови…

Взмах широкого, перепончатого, рваного, в прожилках сосудов крыла над головой и снова рев. Он заходит на еще один вираж перед атакой, не реагируя ни на стрельбу, ни на рвущие плоть попадания. Взмах – и он летит на меня…

Кровь ударами перфоратора колошматила в висках. Взмокший, хрипло глотая пересохшим горлом воздух, я сидел на краю кровати, сбросив одеяло, пытаясь унять бившую меня крупную дрожь. Опять, опять!!!

А ведь уверял меня пожилой, смахивающий на Айболита доктор, что таблетки помогут. Помогли, как же…

Снова и снова возвращаюсь туда, в проклятое и благословенное место, в чертов Район. Почти каждую ночь бегу, стреляю, тащу на себе окровавленные куски мяса, бывшие еще недавно друзьями. Не отпускает, не дает забыть. Ни хрена! Всегда со мной и во мне, как заноза, которую никак не вытащишь…

Теплая мягкая рука легла на плечо, обхватила, крепко прижимая к нежной и податливой груди. Длинная копна волос накрыла сверху, губы прижались к щеке.

– Снова?

– Ага… прости, разбудил тебя, солнце.

– Да ладно. Не в первый раз. Что сегодня было?

– Смок и туристы. Ох, еешеньки-ее. Не могу забыть, и все тут. Таблетки опять не помогают.

– Плохо. Будем здесь искать другого врача или в столицу поедем все-таки?

– Не знаю. Смысла нет.

– Ну, конечно, откуда ему быть… э-эх.

Она встала. Прошлепала босыми ступнями по ламинату, покачивая всем тем, что я так любил. Елена Прекрасная моя, чудо взъерошенное…

Все наперед просчитала. Хлопнула дверь холодильника, что-то забулькало, наполняя стакан. Опять шлепки, возвращающиеся в комнату, скрип кресла, в которое она села.

Голубоватый неровный свет мягко залил две самые прекрасные выпуклости, которые чуть качнулись, заставив меня еле слышно вздохнуть. Даже мурашки по спине пробежали и кровь снова застучала сильнее. Правда, не в висках. Щелкнула зажигалка, выхватив из темноты полные губы и четкий, правильный нос. И четыре звездочки на погоне ее форменного кителя, брошенного на боковину кресла.

– Сколько же ты вот так еще сидеть будешь на месте? Деньги пока не кончатся? Так им конец быстро придет, если в холодильнике вместо пива и водки постоянно будут «Баллантайн» и «Кьянти». На вот, прими снотворного.

– Еще не скоро закончатся… а там и работу найду. Ты чего?

– Найдешь, найдешь. Уже три месяца ищешь, и все никак. Может, к нам все-таки? Сам понимаешь, возьмут тебя сразу. Форму наденешь, командовать станешь…

– Нет уж, милая моя. Не пойду, хватит с меня. Набегался, настрелялся, пора и честь знать.

– Ну-ну. Ладно.

Стакан со стуком опустился на пол. Скрипнуло кресло, отпуская ее. Свет снова мягко облил все, что должно было быть им облитым. Мурашки пробежали еще раз, ладони толкнули меня в грудь, пружины кровати скрипнули…

Уже намного позднее, когда, свернувшись в теплый клубок и завернувшись в одеяло, она заснула, я встал. Тихо вышел на застекленный балкон. Было тепло, лето и не думало приближаться к своей середине. Закурил, глядя на восток.

Ночью небо там, куда я смотрю, всегда с красноватым оттенком. Покуда не сгорит весь газ, закачанный под землю, факелы вокруг Города не погаснут. А может быть, будут гореть и тогда. Кто знает?

Она права, конечно. Симптомы у нас у всех одни и те же. Мы долго ищем работу, скрывая от самих себя, что нам это не нужно. Просыпаемся каждую ночь, взмокшие от пота, с бешено бьющимся сердцем. И редко когда кто-то из нас уезжает отсюда.

Потому что там, в паре десятках километров от моей однокомнатной квартиры, небо ночью всегда озарено красным. Там, по периметру, постоянно барражируют вертолеты. Там, за колючкой и линией укреплений, своя жизнь.

Странная и страшная. Вошедшая в плоть и кровь, не отпускающая ни на шаг, заставляющая снова и снова возвращаться.

Еще одна ночь без сна. Вместо него – опять прокручивать в голове пленку собственного фильма, вновь уходя туда, где небо красно от жирно дымящих факелов.

Там Район. Там Город. Мой бывший родной город, в который я все равно вернусь…

Ветер злобно воет, рвет давно ставший черным полиэтилен теплицы, когда-то поставленной ее рачительным хозяином из крепко сваренных швеллеров и уголков. Ветер дико мечется по пустоши, бывшей раньше полосой садов и огородов, лезет в каждую щель, поднимает густую пелену пыли и мелкого мусора, пытается выгнать тепло из комбинезона там, где неплотно прилегает один из боковых клапанов. Когда ветру это удается, он, пройдя сквозь плотную ткань и металлопласт защитных пластин, прямо по голому телу бьет, как зазубренная спинка тяжелого ножа. И еще – легкая морось, отсекаемая, насколько это возможно, козырьком шлема, но все равно постоянно ложащаяся мелкими каплями на забрало, – ее влажная паутина может покрыть всего, с ног до головы, чуть блестящим ковром. Ткань непромокаемая, но если моросит больше двух дней, то кажется, что сырость все равно заползает внутрь комбеза.

Редкие, закрученные штопором, с белесой, покрытой лишаями слабо светящегося мха корой, деревья. У большей части то ли листья, то ли иглы, которые начинают странно шевелиться сразу после того, как приблизишься к ним меньше чем на метр. Стаи больших черных ворон, поднимающиеся в низкое, задернутое серыми тучами небо. Разрушающиеся дома ближайшего, почти пятнадцать лет назад брошенного микрорайона. Той его части, которая сейчас смотрит на нас мертвыми глазницами грязно-желтых «хрущевок», густо украшенных паутиной трещин. Одинокая игла телевизионной вышки виднеется чуть правее, протыкая волнующееся море древесных крон давно превратившегося в лес парка. Некогда в том добром и хорошем мире она была выкрашена в чередующиеся красно-белые полосы, от которых сейчас остались непонятного цвета облезлые лохмотья, болтаемые ветром.

Чавкающая сырая земля под подошвами высоких армейских ботинок. Привычная тяжесть «калаша», висящего поперек груди, и рюкзака за спиной. Давно ставшее знакомым и физиологически правильным давление от дыхательной маски на лице и эластичного ремня от шлема под подбородком. Без маски здесь, на подходе к Черте, никак. Туман поднимается два раза в день, и если попадешь в него без маски, то все, каюк…

Четкий писк зуммера анализатора, постоянно считывающего данные окружающей среды, и ровная зелень цифр в нижнем углу забрала, там, где встроен «жидкий» монитор. Да, приборы никогда не подскажут больше, чем интуиция и опыт, но с ними все же спокойнее. Некоторые изменения в том, что составляет каждодневную реальность Района, просто так не заметишь.

Мерно, шаг за шагом идем вперед. Аккуратно, стараясь использовать любое укрытие. Пять метров – и остановка. Поднять ствол, взять в прицел сектор возможного обстрела, дождаться тех, кто топает позади. Встать с колена и опять двинуться вперед. Мы уже очень близко к цели. Впереди Черта. Пройти через нее – и, возможно, станет проще.

Если пройти ее нормально, без потерь…

Ага, вот и она, родимая. Как будто железной щеткой по хребту провели. Дисплей шлема мигает, на какое-то время полностью вырубаясь. Вперед, не сворачивая ни на сантиметр.

Вмятая в землю банка из-под колы, почти совсем без краски, блестящая даже без солнца, – это первая вешка. Прямо напротив нее, сантиметров через сорок, вбитый железный штырь с номером «пять». Это вторая.

Никогда не доводилось идти по минному полю? Нет? Мне доводилось. И ни хрена не для выполнения ответственного боевого задания. Дурак просто был и домой хотел. Было нас, таких дебилушек, целых четыре человека. Так мы не просто шли, а бежали, торопясь на последнюю вертушку. И целыми остались, и успели. Хорошо хоть, что не зарекся тогда больше по минам не бегать. А то сам бы себя сейчас не уважал.

Хотя здесь кое-что пострашнее будет. Мин-то нет, и днем с огнем их в Районе и возле Города не найдешь. В отличие от всяких пакостей, которых здесь в избытке: «провалы», «конфорки», «горючки», «с добрым утром», «битум». Все, что вашей душеньке угодно, одним словом.

Лирика, не пойми откуда приходящая в голову в самый неподходящий момент. А что поделать, если натура такая? Черт с ней, пора двигаться вперед.

Десять вешек, отгораживающих около семи метров коридора внутри Черты. Осторожно втиснуться в этот узкий проход – каждый раз, когда опускаешь ногу, думаешь: не стал ли он за прошедшее время ложным? А вот и последняя – деревянная рогулька, на которую, явно после нашего последнего визита, какой-то шутник насадил череп бабуина. Или резуса, или шимпанзе… хрен редьки не слаще.

Все, вышли. Четко ощущаешь струйку пота на спине. Влажная, ненормального иссиня-черного цвета трава под наколенником. И, как обычно, пропавшие в никуда пятнадцать минут времени вместо тех десяти, которые мы потратили на Черту. Это уже сам Город, проклятое место, в которое мы возвращаемся вновь и вновь.

Впереди старое, полуразвалившееся здание подстанции, от которого нам прямо и до упора. На последних метрах перед самим Городом всегда кажется, что в нем самом будет легче. Это не так. Здесь не легче, а просто есть возможность краткой передышки, в самом-самом начале. Потом становится даже тяжелее, чем в пригороде, когда местные понимают, что на них свалилась свежая порция вкусного и полезного мышечного белка, вдобавок ко всему еще и увешанная ценной и качественной аппаратурой и амуницией.

Идем вперед, отсекая секторы наблюдения, внимательно прислушиваясь к внутренним голосам и писку зуммеров встроенных приборов наблюдения. Чаще всего в подстанции никто не прячется. Местное зверье, обычное, а также полностью разумное, здесь предпочитает не таиться. Оно давно привыкло, что, выйдя с Черты, рейдеры имеют одну приобретенную в Районе отвратительную привычку, которая выражается в шквальном огне по всему, что проявляет агрессивные наклонности.

Первые сто метров пройдены спокойно, никто и ничто не пытается каким-либо образом напороться на пулю. Останавливаемся аккурат за когда-то и кем-то привезенными, растрескавшимися армированными плитами. Концы арматурин, сейчас выставившие напоказ свои проржавевшие зубья, – штука опасная. Можно пропороть ткань легкого комбинезона, если напорешься на бегу. Хотя лично я не рисковал бы здесь бегать. Затаившихся, «якорных» опасностей-ловушек в этом квадрате много. Добираемся до плит и присаживаемся. Пять минут на отдых и определение обстановки.

Сегодня мы не в своем обычном составе. Подрядились провести каких-то стукнутых на всю голову туристов. Вон они, приземлились на пятые точки и жадно, это видно через прозрачные забрала, глотают воздух, приходя в себя. Последние двести метров перед Чертой мы неслись сломя голову, уходя от туманных волков. Стая решила взяться за нас крепко, вот и пришлось уносить ноги. Хорошо, что заметили мы их еще издалека, вот и успели драпануть. Если бы не эти, которые щас подняться не могут, то, может быть, и отогнали зверюг, а так… Волки – это звери «внешние», через Черту они не ходят, и проще удрать, а не тратить на них патроны.

Ну, да черт с ними. Поднимаю бинокль, хороший, немецкий, полностью совместимый с электронной начинкой шлема. Шарю искателем, пытаясь заранее рассмотреть опасность. Ну-с, что у нас есть интересного?!

Впереди парк и гаражи. Место нехорошее, мы обычно стараемся обойти его стороной. Хуже из близлежащих «плохих» территорий Района может быть только Колыма, бывший частный сектор в северной части города, и из-за этого так и названный первыми жителями. С десяток улиц – слошь полуразрушенные дома, потрескавшийся асфальт с участками, густо заросшими кислотником, развалившиеся сараи и подсобки, в которых кто только не водится. И еще там встречаются гуманоиды, которые зачастую куда опаснее любого животного. Хорошо все-таки, что мы смогли выйти не со стороны Колымы.

Так… между развалинами гаражей, мягко и обманчиво лениво перекатываясь, двигаются шары полевиков. И их много, не меньше пятнадцати. Лохматые, внешне вялые и медлительные ежи-переростки, выстреливающие полуметровыми щупальцами с десятками загнутых острых крючков. Это плохо, дробовик у нас один, а против них именно картечь – самое то.

Видоискатель цепляется за махину вышки, останавливается на четко видимой серой массе, плотно облепившей металлоконструкции где-то посередине. Вот черт его знает, что это. Может быть, остатки паутины, может быть, просто ветром занесло какой-нибудь брезент, сорванный с одной из трех проржавевших фур на стоянке.

Серая масса шевелится, подается вперед, расправляет темные, с прорехами паруса крыльев. Гибкая шея клонится в нашу сторону, водит по воздуху вытянутой массивной головой, челюсти дергаются, раскрываясь. Спустя несколько секунд до нас доносится рокочущий рев. Смок, мать твою!!!

Ребята вскакивают на ноги, понимая, что единственный шанс, который у нас остается, – это бой. Если уж он нас заметил, то разбежаться не получится, не успеем добраться ни до гаражей, ни до развалин домов. Да и бесполезно это, не поможет…

Туристы мечутся. Один рвет все-таки в сторону, несмотря на мой крик, надеясь скрыться от визжащего кошмара, который заходит на нас на бреющем полете. Далеко не убегает, споткнувшись о неприметную кочку и угодив точно на густой газон разрыв-травы. Сложенные в острые четырехгранные пирамидки листья мгновенно протыкают беднягу и тут же разворачиваются, разрезая его изнутри, подняв в воздух густую красную пыль.

А нам уже не до него, потому что смок приближается, широко раскрыв голодную пасть, утыканную кинжалами блестящих от слюны зубов. Громадные провалы черных глаз, развернутые крылья и кожистые мешки на шее, готовые плюнуть в нашу сторону кислотой…

Глава вторая

ночь – столкновения

Наталья кричала, захлебываясь собственным криком, и не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Ее сознание туго и жестко скрутила жестокая воля странного существа, стоявшего перед ней. Где был Вадим, она так и не поняла.

Когда она наконец-таки выбралась из темной глубины забытья, в которое ее закинула Волна, любовника в комнате не было. Вместо него прямо перед ней, застыв неподвижным изваянием и поблескивая в тусклом зеленоватом свете какими-то чешуйками и наростами, высилась странная мощная фигура, следившая за ней чуть светящимися глазами. А потом существо шагнуло вперед, попав в полосу довольно яркого света, падающего через выбитое стекло. И тогда Наталья закричала…

Свет выхватил из темноты мощные грудные пластины мышц под темно-желтоватой кожей, покрытой кожистыми буграми и чешуйками повсюду, где были сгибы и складки. Темная голова с какими-то выступами на макушке качнулась вперед, показав девушке себя во всей красе.

Вытянутое вперед рыло, заканчивающееся хоботом, образованным четырьмя мясистыми «лепестками», которые находились в постоянном движении. В самом центре мелькал, то прячась, то появляясь, черный язык-жало, свернутый в узкую трубочку. Далеко выступающие надбровные дуги, вернее, мясистые наросты над большими и глубокими черными глазами.

Голый череп, переходящий в костяной гребень с торчащими во все стороны редкими и острыми иглами. Резко вырубленные скулы, ограничивающие верхнюю часть морды со свисающими кожистыми брылами. Точащие в стороны, вытянутые, с острыми кончиками хрящеватые уши.

Существо сделало еще один шаг вперед, зашипев и резко развернув лепестки, образующие хобот. Блеснули мелкие острые зубы, усеивающие их внутреннюю поверхность, мелькнул темный язык, покрытый вязкой и тянущейся слюной.

Казалось, куда уж сильнее можно было бы кричать, но…

Наталья поперхнулась криком, уставившись на одну-единственную деталь, которую смогла заметить только сейчас. Нательный крест. Точно такой же, как и у ее мужа! Крест, который болтался сейчас на тоненькой золотой цепочке на шее этого монстра. Крест-близнец того, что всегда висел на шее Егеря. Их было два, абсолютно одинаковых, купленных на крещение Егерю и Вадиму, ее любовнику, приходящемуся Егерю двоюродным младшим братом.

Монстр шагнул к Наталье, издав резкий и показавшийся ей издевательским хохоток. Она сжалась в комок, захлебываясь слезами, готовясь к страшному концу.

Существо, бывшее не так давно Вадимом, шагнуло к ней, еще больше развернув лепестки с зубами и зашипев…

За разбитым стеклом грохнуло и блеснуло…

Макушка твари разлетелась ошметками, заляпав стену напротив и девушку своим липким, темным содержимым. Существо покачнулось, взревев, попыталось сделать еще один шаг и упало, успев разодрать кусок постельного белья острыми когтями вытянутой вперед руки.

Наталья всхлипнула, в ужасе глядя на чуть видневшееся над ее краем плечо твари.

За окном появился темный силуэт с поднятой и смотрящей стволом в дом «Сайгой». Чуть позже с еле слышным щелчком зажегся фонарь, закрепленный на цевье.

– Наташа, ты жива? – Глуховатый голос мужа заставил женщину вздрогнуть. – Наташа?

– Да… да!!! – Она громко закричала, поняв, что кошмар кончился. Может быть, и не совсем, но пока его точно не будет. Как бы она ни относилась к Егерю, как к мужу, но за ним она всегда чувствовала себя как за каменной стеной, не опасаясь никого и ничего.

Егерь вцепился в раму окна через разбитое стекло, напрягся и дернул. Рама подалась, с треском выдирая шпингалет. Мужчина оглянулся вокруг, затем перемахнул через подоконник и оказался внутри собственного дома. В который раз, наблюдая за его движениями, Наталья поразилась их экономичности и плавности. Егерь иногда даже пугал ее своим отточенным автоматизмом, которого нисколько не утратил с тех пор, как ушел со службы.

Он прошелся по комнате, стараясь не хрустеть осколками стекла, посветил фонарем на лежащую на полу тушу монстра, в которого превратился Вадим. Присвистнул, только этим и выдав свои чувства. Присел на корточки, внимательно разглядывая то, что осталось от головы. Провел пальцами по гипертрофированным, застывшим мышцам, покрытым чешуйчатой темной кожей. Задержался, нащупав крест, дернул, срывая его с цепочки, и поднес к глазам.

– Вадим, Вадим… – Егерь прошептал имя брата, встал, покосившись на жену. – Одевайся быстро. Уезжаем, пока не поздно.

– Да, да, конечно. – Наталья метнулась в комнату, в которой стоял шкаф-купе. И уже оттуда крикнула Егерю: – Одеваться удобнее?

– Да. – Егерь прошел мимо нее, направляясь в третью, самую дальнюю комнату. – Деньги не забудь и документы. Все вещи не бери, только те, что могут пригодиться. Свитер там, куртку…

Он подошел к старому, еще бабушкиному сундуку, оставшемуся ему в наследство, массивному, выкрашенному в светло-зеленый цвет. Открыл древний, но надежный замок. Достал большой и вместительный рюкзак, который постоянно держал наготове, разгрузочный армейский жилет, который привез из армии, и потертую «эрдэшку». Коснулся рукой стопки старых, выпущенных еще «Мелодией» пластинок с детскими сказками, каким-то чудом сохранившихся с того времени, когда они с Вадимом торчали в этом доме каждое лето. Вспомнил, как мечтал о том, что будет ставить сыну эти хорошие и добрые сказки. Даже отыскал на рынке «заюзанную», но все еще работающую магнитолу «Сириус». Ребенка так и не дождался, а теперь и сами мечты, похоже, уходили в небытие. Егерь сморгнул, почувствовав, что глаза предательски намокли. Сгреб в сторону открытки, которые когда-то коллекционировала его мама, подумав про себя, что удачно подвернулась путевка в санаторий, где она сейчас находилась. Под открытками находился сейф, где Егерь хранил свой «арсенал».

Он был невелик и дополнял «Сайгу» всего двумя «стволами» – ижевской вертикальной двустволкой и карабином СКС. И то и другое было надежным, вдобавок на карабине была установлена немецкая оптика. Там же лежали патроны и оставшиеся магазины к «Сайге». Егерь ухмыльнулся, оценив собственное вооружение, и залез еще глубже в сундук. Там, аккуратно завернутые в черный полиэтиленовый пакет и спрятанные (еще раз ухмыльнулся) в коробку из-под обуви, лежали «макар», обоймы и патроны к нему.

– Ну, вот и пригодился подарок…

Он покачал головой, подивившись своему спокойствию и интуитивному чувству обреченности. Это же надо, как четко в голове всплыло то решение, о котором не думалось еще полчаса назад. Да, с того момента многое изменилось, и то, что лежало в соседней комнате, то, что осталось от его брата, четко это доказывало. Но сейчас раздумывать некогда, нужно действовать.

С последним доводом Егерь был полностью согласен. Делать ноги нужно было как можно быстрее, так как тварь, которой он прострелил голову, никак не укладывалась в рамки какой-то локальной экологической катастрофы. Чем бы ни занималась в его отсутствие Наталья, он чувствовал за нее ответственность. А значит, делать ноги следовало быстро и по возможности аккуратно.

Он развернулся в сторону выхода из дома, попутно сняв со старого шифоньера два спальных мешка. Наталья уже оделась и упаковала свою спортивную сумку, с которой обычно ходила в бассейн. Джинсы, кроссовки, удобная толстовка с капюшоном, констатировал про себя Егерь, оставшись довольным внешним осмотром.

– Ну, все, двигаем. Документы не забыла?

– Нет. А… Вадим?

– Какой Вадим, Наташ?

– Как какой?.. Но…

Егерь повернулся к ней, пригляделся в тусклом зеленоватом свете из окон к ее лицу:

– Наташенька, то, что лежит в спальне, – не мой брат. Я не знаю, что это, но стрелял я точно не в Вадима. Стрелял я в непонятную тварь, которая чуть не убила тебя. Понимаешь?

Женщина всхлипнула, кивнув головой:

– Да, конечно, конечно…

Двигатель «Нивы» завелся сразу. Егерь выкрутил руль, выезжая на укатанный грунт между домами, и направил машину к дороге, ведущей к мосту, через который можно было попасть в Ключи, где находилась база лесничества.

* * *

Семеныч шарил по карманам в поисках зажигалки, но она никак не находилась, и прапорщик злился, кроя все вокруг матюгами. За спиной, в клетке, выли и ревели задержанные на «пятаке» нарушители, что было немудрено.

Семеныч пришел в себя позже остальных, у него сразу начала раскалываться голова, поэтому он не стал терпеть их вопли. Ругаясь и шипя от боли сквозь зубы, дергая неудобный ремешок на кобуре, он достал табельный ПМ и не глядя выстрелил в их сторону несколько раз. Потом ему пришлось сделать еще два выстрела и контрольный «звонок» в голову сержанту, который решил вмешаться.

Третий член экипажа не сказал ни слова. Твердый и жесткий руль уазика при резком торможении во время Волны сломал ему шею.

Прапорщик наконец-то нашел зажигалку и щелкнул, прикуривая. Едкий сигаретный дым заполнил тесную кабину, но Семенычу было на это глубоко наплевать. Ему он нисколько не мешал. Глубоко затянувшись, он откинулся на сиденье, пытаясь осмыслить то, что случилось. Получалось не очень…

Небо на севере слегка окрасилось в зеленоватый свет…

Вспышка, ярко-изумрудная, мгновенно выхватившая из тени все вокруг…

Что-то непонятное, мелкое, отблескивающее, пришедшее за вспышкой…

И темнота…

Да, дела…

Семеныч хмыкнул, понимая, что все, что было реальным еще час назад, теперь является чем-то вроде альбома со старыми фотографиями. Почему он пристрелил трех человек? Он не понимал причины, но это его волновало куда меньше того, что творилось вокруг.

А творилось что-то весьма непонятное. Пока прапор курил, мимо пробежал какой-то мужик, за которым гнались несколько дворовых шавок. И все бы ничего, да только у обычных дворняг глаза не светятся желтым светом, как противотуманки.

Где-то вдалеке грохнуло. Через какое-то время звук повторился, только гораздо ближе. И спустя десяток секунд ему стало видно, что один из домов по Первомайской горит. Причем горит весь, от первого до последнего этажа. Возникла мысль, что это бабахнул газ, и тут же пропала.

Семеныч неторопливо докурил сигарету и забычковал ее о простреленный затылок одного из бывших напарников. Попытался завести машину. В движке что-то заурчало, треснуло – и все. Автомобиль умер. Но прапорщик не расстроился, остался все таким же невозмутимо-спокойным.

Он достал из кобуры водителя пистолет и запасную обойму. Засунул ствол за пояс, обойму убрал в задний карман. Обошел машину и у второго бывшего напарника забрал «ксюху» и подсумок с тремя запасными магазинами. Пощелкал переключателями патрульного «Кенвуда», который наконец-таки ожил, выдавая в эфир мат и неадекватные вопли дежурного ГУВД.

Прапорщик покачал головой, внимательно выслушав весь бред, который засорял волны. Минусом в том, что он услышал, было то, что все было непонятно. Плюсом – факт, что заступавший в дежурство майор Пасечник, судя по всему, все-таки свалил домой, оставив вместо себя «желторотика» Ранеева, только недавно окончившего школу МВД. А это было только на руку Семенычу, который уже абсолютно точно понял, что следует делать в ближайшее время.

Наконец-то пришло время, по которому он так скучал, служа в ППС. И он опять сможет окунуться в пьянящее чувство собственного превосходства, которое ему обеспечит право сильного. Так с ним уже было когда-то, в тех местах, где много гор и суровых бородатых мужчин. Там Семеныч чувствовал себя в своей тарелке, проводя зачистки после прохождения армейских частей, стоя на блокпостах и безнаказанно делая все, что взбредет в голову.

Вспомнив о том приятном времени, Семеныч развернулся и пошел в сторону «дворца правосудия», абсолютно реалистично полагая, что до «оружейки» надо бы добраться как можно быстрее. Шаг у прапорщика был бодрый и пружинистый, как у любого довольного жизнью человека, который идет заниматься любимым делом. В принципе так оно и было. У существа, которое еще совсем недавно являлось сотрудником патрульно-постовой службы, впереди было много возможностей для удовлетворения своих любимых пристрастий.

Форменный серый китель давно треснул на спине, в районе лопаток и вниз по шву. Но Семенычу было на это наплевать. Как и на то, что из дыр торчали шипы позвоночного столба, поблескивающие в слабом свете нескольких еще работающих фонарей.

* * *

– А-а-а-а-а…

Монотонный звук стучал в уши, ломился внутрь головы, бил, казалось, прямо в мозг настойчивыми ударами молоточка.

Леха помотал головой, с трудом разлепив глаза. Сморщился, схватившись за затылок. Там оказалось что-то непонятное, мокрое, торчащее во все стороны какими-то странными выступами. Пальцы еще чуть-чуть пробежали по затылку, ткнулись в мягкую, вязкую и горячую массу. Он отдернул их с каким-то невнятным, загнанным куда-то вглубь сознания страхом. Поднес к глазам, пытаясь рассмотреть поближе то, что клейкой массой держало пальцы вместе, не давая развести их в стороны.

Свет… только сейчас Лешка понял, что света почти нет. Люминесцентные лампы, закрепленные под потолком, смотрели темными прямоугольниками, держащимися на провисших кабелях.

Но что-то горело, отбрасывая рыжие сполохи на светлые стены бокса. В левой стене была большая рваная дыра, пробитая столбом теплоцентрали, которая шла впритирку к гаражу. Туда вытягивало дым от горевшего масла в пластиковых канистрах, от емкости с солярой и запасных камер. Именно они горели, давая пусть и небольшое, но хоть какое-то освещение. Понятно, что дыра не спасала полностью. Леху затрясло от кашля, когда он вздохнул поглубже, легкие сразу наполнились едким дымом от паленой резины.

Пальцы, да, пальцы… в чем это они? Паренек поднес руку к глазам, завороженно рассматривая темную густую массу, лениво сползавшую вниз. Странно, но ему совсем не было больно, хотя голова-то точно была разбита.

– Ерунда какая-то… Ничего не понимаю…

Боли не было… совсем не было.

– А-а-а-а-а-а-а… – продолжало доноситься откуда-то… снизу?!!

Он попытался наклонить голову, чувствуя, как позвоночник трещит от напряжения. А может, и не позвоночник… трещало-то слишком явственно. Лешка напрягся и рванулся вперед. Краснота в глазах сгустилась, надавила, и что-то внутри его головы, раздувшись до размера маленького глобуса, лопнуло…

В себя он пришел от звуков собственного глубокого и грудного кашля и от звуков снизу, перешедших в тихое и тоскливое поскуливание. Леха покосился в сторону звуков, в этот раз у него, как ни странно, получилось. Причина скулежа сразу стала понятна.

Где-то в метре под ним, чуть подальше, находился Мирон. На ногах здоровяка, полностью размозжив ему ноги от колен и до ступней, лежал двигатель, бывший необходимым пособием в гараже. Обычно он висел на двух цепях, закрепленных на потолке, но сейчас по какой-то причине оказался внизу, попав прямо на Мирона.

Под недавним мучителем широко растеклась темная лужа, тускло поблескивающая в свете начинающих затухать горюче-смазочных. Мирон почти не двигался, лишь слегка крутил головой из стороны в сторону, жадно и шумно дыша и издавая тот самый, почти собачий скулеж.

Лешка осклабился. Да, он вполне понимал, что человек, постоянно насмехавшийся и издевавшийся над ним, по сути, был просто тупым здоровым пэтэушником, который делал все это из-за собственной недалекости. Но от этого Лешке легче не становилось. И сейчас он торжествовал, пусть и в силу сложившейся ситуации, но торжествовал. Ведь сейчас Мирон был совершенно беспомощен и жалок.

«А если…» – мелькнула в его голове мысль, которая неожиданно привела Леху в себя. Абсолютно четко он осознал, что секунду назад думал о том, как поудобнее можно было бы расколотить мироновскую тыкву на несколько частей. Понял и даже поежился от того, насколько четко представился ему сам механизм его последующих действий. Но…

Мысль не уходила, зацепившись за какой-то крючок, и даже продолжала развиваться.

Лешка нервно сглотнул. По натуре своей он был добрым парнем, как говорится, мухи не смог бы обидеть. В деревне у деда до сих пор не мог отрубить голову курице, из-за чего над ним беззлобно подшучивали родственники-пейзане. Никогда не ввязывался в драки, а если кто-то решал наподдать ему, то чаще всего Леха потом долго ходил с разбитым лицом и синяками на самых больных частях тела. Но сейчас…

Непонятное пока чувство заставило его превозмочь самого себя и пытаться сдвинуться с места по направлению к Мирону. В районе поясницы еще раз ощутимо хрустнуло. Он шагнул, с трудом поднимая безумно тяжелые, кажущиеся чужими ноги.

– А-а-а-а-а!!! – Мирон, повернувший голову в его сторону, издал безумный, рвущий связки вопль. – Не надо!!! Не на-а-а-до-о!!!

Что-то звякнуло с левой стороны, ударившись об пол. Лешка скосил глаза, пользуясь тем, что все-таки выбрался на более освещенный участок внутри гаража. И замер, еле успев поставить на пол тяжелую, налившуюся свинцом ногу.

Двигатель, лежавший на ногах Мирона, крепился на двух цепях. Длинных, с толстыми звеньями, заходящих на блоки, по которым агрегат можно было опускать и поднимать. Обрывки одной болтались под потолком. А вот вторая…

Вторая, задевшая загнутым крюком о бетон, залитая темной, так знакомо и жутко пахнувшей жидкостью, уходила концом прямо в левую Лешкину руку. Последнее из видимых звеньев наполовину высовывалось из широко разорванной кожи предплечья. Остальное уходило куда-то вглубь, вздуваясь уродливым, шишковатым наростом. Леха непонимающе смотрел на нее с минуту. Чуть напряг мышцы и вздрогнул, когда она втянулась внутрь. Потом, поняв, что это не все, повернул голову вбок. Чувствуя, как холодный пот ручейками прокатился по спине и лицу, посмотрел на грудь.

Из его тела выпирали непонятно как оказавшиеся в нем куски механизмов, именно металлические части от того самого двигателя, в котором так долго ковырялся Мирон. Они торчали из разошедшихся в разные стороны ребер, заляпанные его кровью, чуть поблескивающие в рыжих отсветах пламени. Неестественные, чуждые и непонятные. И он четко услышал, как там, непонятно каким образом работая, что-то проворачивалось…

И еще он стал выше, заметно выше. Теперь Лешка понял, почему так странно казалось ему то, что он так хорошо видел Мирона.

Но как?!! Каким образом могло такое случиться?!! Страх, вот и все, что чувствовал сейчас парень, час назад зашедший в злополучный бокс. Страх ослепил, затолкал внутрь все остальное, охватил острыми шипами колючей проволоки. В висках стучало громко и отчетливо: ЧТО СО МНОЙ?!! А потом, разом все погасив, в очередной раз пришло спасительное забытье, закутавшее расколотый рассудок в темное одеяло беспамятства…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.