Спустя годы, анализируя шаги, направленные не столько даже на предотвращение, сколько на нивелирование тех ужасных последствий, которые могли принести бомбардировки ФАУ-1 и ФАУ-2, Черчилль напишет:
«С того момента, когда начальники штабов в апреле 1943 года послали мне докладную записку, и до первых налетов в июне 1944 года прошло около пятнадцати месяцев. Не пропал даром ни один день. Не была упущена ни одна возможность. Своевременно начались широкие приготовления, длившиеся много месяцев и стоившие больших средств. Когда наконец на нас обрушился этот удар, мы смогли отразить его, хотя и при тяжелых потерях в людях и сильном ущербе собственности, но без особого урона для нашей боеспособности или для операции во Франции»[210].
Стратегия партнерства
Какой опыт могут перенять современные менеджеры из стратегических инициатив британского политика? Стратегию партнерства. Как и в большинстве вопросов науки управления, в этом вопросе Черчилль придерживался сбалансированного подхода, прекрасно отдавая себе отчет в ограниченности инструмента партнерских отношений. Слишком сильны эгоистичные интересы разных сторон, чтобы постоянно сохранять единство. «История всех коалиций – это длинное повествование о бесконечных жалобах союзников друг на друга», – отмечал он в биографии своего предка, первого герцога Мальборо[211].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «История всех коалиций – это длинное повествование о бесконечных жалобах союзников друг на друга».
И тем не менее, когда этого требовала ситуация, Черчилль забывал о недостатках и начинал искать союзников. «Хуже союзников может быть только война без союзников», – неоднократно повторял он в годы Второй мировой войны[212]. Поэтому, едва заняв пост премьер-министра, Черчилль сразу же сосредоточил все внешнеполитические усилия на привлечении США на сторону Соединенного Королевства. Он начал бомбардировать Рузвельта письмами, объясняя, что в случае падения Великобритании для Соединенных Штатов наступят тяжелые времена.
4 июня 1940 года Черчилль выступил с обращением по радио:
«Мы никогда не сдадимся, и даже если – хотя я не верю в это ни одной минуты – наш остров или значительная его часть будут захвачены, а население будет умирать от голода, наша заокеанская империя, вооруженная и обороняемая английским флотом, продолжит борьбу до тех пор, пока в час, предназначенный Богом, Новый Свет со всей своей силой и мощью не выступит для спасения и освобождения Старого Света»[213].
Эти слова были адресованы как к британскому народу, так и к американскому правительству. Не случайно посол Великобритании в США лорд Лотиан тут же отреагировал на выступление своего премьера, отметив, что оно должно ободрить «тех, кто верит – если даже Великобритания погибнет, ее флот все же сумеет пересечь Атлантический океан и добраться до них».
Черчилль ответил лорду Лотиану следующим посланием:
«Последние слова моей речи были адресованы, конечно, в первую очередь Германии и Италии, которым в данный момент противна уже одна мысль о войне между континентами, и притом войне длительной; кроме того, я имел в виду также и доминионы, опекунами которых мы являемся. Тем не менее я всегда учитывал и то, что если бы Великобритания пала в результате вторжения, то прогерманское правительство могло бы добиться от Германии гораздо более легких условий, выдав ей флот, что превратило бы Германию и Японию в хозяев Нового Света. Столь подлое действие никогда не было бы совершено нынешними советниками Его Величества; но если бы было сформировано какое-либо квислинговское правительство[214], оно именно так бы поступило, и, пожалуй, оно не могло бы поступить иначе. Президент должен ясно осознать это. Вы должны говорить с ним в этом духе и, таким образом, рассеять беззаботное предположение Соединенных Штатов, что они сумеют в результате проводимой ими политики подобрать обломки Британской империи. Наоборот, они подвергаются страшному риску, что их могущество на море будет полностью сломлено. Более того, нацисты, безусловно, потребуют островов и морских баз, чтобы держать в страхе Соединенные Штаты. Если мы погибнем, то у Гитлера будут все шансы завоевать мир.
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Хуже союзников может быть только война без союзников».
Надеюсь, что все вышеизложенное окажет помощь в Ваших переговорах»[215].
Плодотворная работа Лотиана, поддерживаемая постоянной перепиской между «бывшим военным моряком»[216] и президентом, закончилась передачей в августе 1940 года правительством США Великобритании пятидесяти реконструированных эсминцев взамен на аренду сроком на 99 лет ряда военно-морских баз в Вест-Индии и на Бермудских островах. При этом важным был не объем оказанной помощи, а сам факт помощи. По словам Черчилля: «Передача эсминцев Англии в августе 1940 года явилась событием, которое, безусловно, приблизило Соединенные Штаты к нам и к войне; этот шаг явился одним из первых в длинной цепи все менее и менее нейтральных действий в Атлантическом океане, оказавших нам исключительную услугу. Этот шаг свидетельствовал о переходе Соединенных Штатов из положения нейтральной к положению невоюющей стороны. Хотя Гитлер не мог позволить себе обижаться на подобную тактику, весь мир, как мы увидим ниже, понял значение этого события»[217].
Соединенные Штаты стали не единственными, кого Черчилль рассматривал в качестве потенциального союзника. Британский политик также устремил свой взгляд на Советский Союз. Еще в 1933 году, после выхода Германии из Лиги Наций, Черчилль признался своей кузине Клэр Шеридан, что готов объединиться с большевиками ради разгрома Адольфа Гитлера[218].
В отличие от США, привлечение СССР в качестве союзника было задачей совершенно другого уровня. Слишком рьяно и слишком последовательно Черчилль выступал против большевистского режима, чтобы теперь, в начале Второй мировой, спустя двадцать лет после организации интервенции в советское государство, он мог бы спокойно объявить себя его союзником. Для него протянуть руку Сталину означало пересмотр всей внешнеполитической доктрины. Но он готов был пойти на это. Гитлер – враг номер один, и для борьбы с ним Черчилль согласен был совершить даже такое дипломатическое salto mortale.
«Если Гитлер вторгнется в ад, я прочитаю панегирик в честь дьявола!» – скажет он своему секретарю Джону Колвиллу[219].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Если Гитлер вторгнется в ад, я прочитаю панегирик в честь дьявола!»
Первую попытку налаживания отношений с Советским Союзом Черчилль предпринял в июне 1940 года. Он написал Сталину в связи с назначением в Москву нового британского посла сэра Стаффорда Криппса:
«В настоящее время, когда лицо Европы меняется с каждым часом, я хочу воспользоваться случаем – принятием вами нового посла Его Величества, – чтобы просить последнего передать вам от меня это послание.
Наши страны географически находятся на противоположных концах Европы, а с точки зрения их форм правления они, можно сказать, выступают за совершенно разные системы политического мышления. Но я уверен, что эти факты не должны помешать тому, чтобы отношения между нашими двумя странами в международной сфере были гармоничными и взаимно выгодными».
Признавая, что «только сам Советский Союз может судить о том, угрожает ли его интересам нынешняя претензия Германии на гегемонию в Европе», Черчилль предложил Сталину возобновить контакт, чтобы у них была возможность «консультироваться друг с другом по тем европейским делам, которые неизбежно должны интересовать нас обоих»[220].
Сталин на призыв британского премьера не откликнулся.
Через восемь месяцев Черчилль повторил попытку. На этот раз поводом для обращения стали разведданные, что в качестве своей следующей цели Гитлер наметил нападение на Советский Союз[221].
Британский премьер написал главе СССР:
«Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, то есть после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из пяти бронетанковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено.
Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов»[222].
Черчилль направил письмо с таким текстом сэру Стаффорду Криппсу, «при условии, что оно будет вручено Сталину лично Вами».
12 апреля Криппс сообщил в Лондон, что послание он пока не передал. Все дело в том, объяснил посол, что перед самым получением указанного документа он написал письмо заместителю министра иностранных дел СССР А. Я. Вышинскому, в котором в пространных выражениях отметил, что сотрудничать со странами, сопротивляющимися державам Оси, в интересах СССР.
«Если бы теперь, – продолжал Криппс, – я передал через Молотова послание премьер-министра, выражающее ту же мысль в гораздо более краткой и менее энергичной форме, то я опасаюсь, что единственным результатом было бы ослабление впечатления, которое уже успело произвести мое письмо на Вышинского. Советское правительство, я уверен, не поняло бы, зачем понадобилось вручать столь официально такой краткий и отрывочный комментарий по поводу фактов, о которых оно, несомненно, уже осведомлено, и притом без какой-либо определенной просьбы объяснить позицию Советского правительства или предложений насчет действий с его стороны.
Я считал необходимым изложить вам эти соображения, ибо я сильно опасаюсь, что вручение послания премьер-министра не только ничего не дало бы, но и явилось бы серьезной тактической ошибкой»[223].
Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден объяснил ситуацию Черчиллю, добавив при этом, что «доводы сэра Стаффорда Криппса против вручения Вашего послания приобретают, мне кажется, известную силу. Если вы согласитесь, я предложил бы сообщить Стаффорду, что ему незачем вручать сейчас вашу телеграмму. В том случае, если Вышинский благожелательно отнесется к его письму, тогда он просто изложит ему факты, содержащиеся в вашем послании»[224].
Однако Черчилля подобное положение дел не устраивало. Он поставил перед собой конкретную цель – не столько информировать советское руководство о запланированной атаке немецких войск, сколько установить отношения со Сталиным. «Я придаю вручению этого послания Сталину особую важность, – написал Черчилль Идену. – Я не понимаю, почему с этим возникают трудности. Посол не может оценить должным образом военное значение того или иного факта. Прошу вас выполнить мою просьбу»[225].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Я придаю вручению этого послания Сталину особую важность. Я не понимаю, почему с этим возникают трудности. Посол не может оценить должным образом военное значение того или иного факта».
Из письма У. Черчилля министру иностранных делПрошло два дня, а ситуация так и не изменилась. Черчилль вновь стал давить на Идена:
«Вручил ли сэр Стаффорд Криппс Сталину мое личное письмо с предостережением насчет германской опасности? Меня весьма удивляет такая задержка, учитывая значение, которое я придаю этой крайне важной информации»[226].
На этот раз глава Форин-офиса велел Криппсу немедленно передать послание премьера. Требование было выполнено на следующий день – Криппс вручил письмо А. Я. Вышинскому. Спустя четыре дня Вышинский сообщил, что телеграмма британского премьера «передана Сталину»[227]. Однако вождь всех времен и народов оставил ее без ответа.
На этом история не заканчивается. В октябре 1941 года в Москву для переговоров с советским правительством приехал министр авиационной промышленности и очень близкий к Черчиллю человек Макс Бивербрук. Во время одной из встреч со Сталиным зашла речь об апрельском послании Черчилля, на что глава СССР ответил, что он «не помнит об этом предупреждении».
Когда реплика Сталина дошла до нашего героя, он пришел в бешенство. Британский премьер тут же связался с Иденом:
«Это было единственное послание, которое я направил лично Сталину до нападения Германии на СССР. Оно было немного зашифровано, ввиду огромного значения передаваемой в нем информации. Краткость этого послания и тот исключительный способ коммуникации с передачей письма одного главы государства другому главе государства через посла должны были обратить внимание Сталина. Это просто удивительно, что посол набрался наглости задержать эту телеграмму на шестнадцать дней и вручить ее Вышинскому. Возможно, она так никогда и не достигла Сталина или была передана ему мимоходом. Криппс несет огромную ответственность за столь твердолобое и тормозящее поведение»[228].
Если бы Черчилль знал, как функционирует советская партийная машина, он наверняка был бы менее категоричен. В Кремле без ведома главы СССР даже муха не могла сесть на стекло, а такого, чтобы верный Вышинский, с которым Сталин сидел в Баку в одной тюремной камере, не передал бы ему письмо от главы другого государства, и быть не могло. Верховный, конечно, получил эту телеграмму. Просто для Сталина все эти письма с предупреждениями были не чем иным, как попытками западных держав спровоцировать его на войну с Германией.
В октябре 1942 года, во время визита в Москву, Черчилль вновь вернется к своему посланию. Обращаясь к Сталину, он скажет:
– Лорд Бивербрук сообщил мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 года вы спросили его: «Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?» Да, я действительно заявил это, имея в виду телеграмму, которую отправил вам в апреле 1941 года.
И в этот момент Черчилль достал злополучный документ. Когда он был прочтен и переведен, Сталин лишь пожал плечами.
– Я помню, – сказал он. – Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около того.
Как потом вспоминал Черчилль:
«Во имя нашего общего дела я удержался и не спросил, что произошло бы с нами всеми, если бы мы не выдержали натиска, пока он предоставлял Гитлеру так много ценных материалов, времени и помощи»[229].
Все эти перипетии с телеграммой не смогли отвлечь Черчилля от главной цели – приобретение во что бы то ни стало нового союзника. В пятницу вечером 20 июня 1941 года Черчилль отправился на уик-энд в загородную резиденцию британских премьер-министров Чекерс. Позже он скажет:
«Я знал, что нападение Германии на Россию является вопросом дней, а может быть, и часов. Я намеревался выступить в субботу вечером по радио с заявлением по этому вопросу. Разумеется, мое выступление должно было быть составлено в осторожных выражениях, тем более что в этот момент Советское правительство, в одно и то же время высокомерное и слепое, рассматривало каждое наше предостережение просто как попытку потерпевших поражение увлечь за собой к гибели и других. Поразмыслив в машине, я отложил свое выступление до вечера воскресенья, когда, как я думал, все станет ясным»[230].
К воскресенью действительно все прояснилось. Когда Черчилль проснулся, ему сообщили, что в 4 часа утра войска вермахта пересекли границу СССР. Наступление идет по широкому фронту. У Красной армии ожидаются тяжелые потери в технике и людях.
«У меня не было ни тени сомнения, в чем заключаются наш долг и наша политика, – напишет Черчилль спустя годы. – Не сомневался я и в том, что именно мне следует сказать. Оставалось лишь составить заявление. Я попросил немедленно известить, что в 9 часов вечера я выступлю по радио. Весь день я работал над своим заявлением. Я не имел времени проконсультироваться с военным кабинетом, да в этом и не было необходимости. Я знал, что в этом вопросе мы все мыслим одинаково»[231].
У Черчилля и в самом деле не было времени собирать кабинет. В тот день в Чекерсе гостили Энтони Иден и Макс Бивербрук. Также срочно был вызван Стаффорд Криппс, который в этот момент находился в Англии. Лорд Бивербрук заметил, что «верит в силу и способности русских противостоять врагу». Криппс был менее оптимистичен. Он обратил внимание присутствующих на «целый ряд трудностей, с которыми придется столкнуться России в борьбе с блицкригом».
Черчилль не вступал в дискуссию. По словам Бивербрука: «Он в основном слушал, лишь иногда задавая вопросы. Затем Уинстон вышел в сад и некоторое время пробыл под палящими лучами солнца на жаре. После чего снова собрал нас для принятия окончательного решения. На самом деле это решение сложилось в его голове заранее – России должна быть оказана повсеместная помощь. Это решение было принято без согласования с кабинетом. Это решение было принято без оглядки на возможную критику (даже безмолвную) со стороны некоторых кругов его собственной партии и представителей СМИ»[232].
Черчилль сделал шаг вперед навстречу Советскому Союзу, отлично понимая, что в столь критический час ни реакция прессы, ни хула консерваторов не могли изменить тот простой и страшный факт, что в истории Второй мировой войны начался новый, самый жуткий и самый кровопролитный этап.
Определившись с внешнеполитическим курсом, Черчилль занялся подготовкой текста своего предстоящего выступления по радио. С небольшими перерывами он проработал над речью весь день. Джон Колвилл записал в своем дневнике:
«Речь премьер-министра была готова всего за двадцать минут до начала выступления. Я очень сильно нервничал, но еще больше нервничал Иден, который хотел просмотреть текст и все никак не мог это сделать. Когда же Уинстон показал нам законченный вариант, мы были все потрясены – речь была наполнена драматизмом и четко описывала нашу политику, направленную на поддержку России»[233].
В 9 часов вечера Черчилль выступил по Би-би-си перед британцами, Советским Союзом и всем миром:
«За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем. Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся – да, ибо бывают времена, когда молятся все, – о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искус ными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и ногам десяток стран. Я вижу также серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи. Я вижу в небе германские бомбардировщики и истребители с еще незажившими рубцами от ран, нанесенных им англичанами. За всем этим шумом и громом я вижу кучку злодеев, которые планируют, организуют и навлекают на человечество эту лавину бедствий. Я должен заявить о решении правительства Его Величества, и я уверен, что с этим решением согласятся в свое время великие доминионы, ибо мы должны высказаться сразу же, без единого дня задержки. Удвоим свои усилия и будем бороться сообща, сколько хватит сил и жизни»[234].
МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА: По мнению профессора Филипа Котлера, при выборе партнеров «должен превалировать творческий подход».
«Шедевр», – запишет поздно вечером в своем дневнике британский дипломат Гарольд Никольсон[235].
Но не все слушали выступление британского премьера с таким благодушием. Нашлись и те, кого столь резкие перемены во внешнеполитическом курсе и удивляли, и пугали. Но Черчилля было не переубедить:
«Когда вы сражаетесь за самые важные вещи на свете и когда ваш товарищ бьется как медведь, забудьте прошлые обиды. Нужно думать о сегодняшних нуждах и завтрашних возможностях»[236].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Когда вы сражаетесь за самые важные вещи на свете и когда ваш товарищ бьется как медведь, забудьте прошлые обиды. Нужно думать о сегодняшних нуждах и завтрашних возможностях».
Британский премьер понимал – без союзников Великобритания не сможет одержать победу над нацистской Германией[237]. Но как соотносится исповедуемый Черчиллем курс на создание партнерских отношений с современной концепцией менеджмента? Еще лет десять назад разработка стратегии была для руководства компаний синонимом обеспечения конкурентоспособности на рынке. На это были направлены множество теоретических моделей, в частности модель конкурентных стратегий Майкла Портера. Однако сегодня все большей популярностью пользуется альтернативный подход стратегического партнерства и взаимодействия.
У современных организаций имеется большой набор инструментов для стратегического партнерства. К ним можно отнести и выбор привилегированных поставщиков, и установление стратегического бизнес-партнерства, и создание совместных венчурных предприятий, не говоря уже о слиянии и поглощении. По мнению профессора Филипа Котлера, при выборе партнеров «должен превалировать творческий подход, поскольку создание прочного союза, в котором каждый участник способствовал бы укреплению сильных сторон и преодолению слабостей остальных членов альянса, – задача весьма непростая»[238]. Но судя по современным тенденциям развития бизнеса, за этой задачей – будущее.