Зеркало для героя

– А давно мы с тобой не виделись, да? Ты поправилась… А это каре тебе идет…

Она показалась мне какой-то странной, словно плохо понимала, кто я такой и что здесь делаю.

– Ничего не бойся, – подбодрил я ее, взял за руку и, выставив руку с револьвером вперед, ногой распахнул дверь. Дверь заскользила на петлях и ударилась в стену. Резкий звук эхом отозвался под полусферическим сводом и впитался в пустоту зала, в котором не было ничего, кроме каталки с седым стариком, мраморного пола и квадратных пятен солнечного света, лежащих на нем.

Я быстро подошел к Августино, который читал книгу и поднял голову при моем приближении, взвел курок и, облизав пересохшие губы, приставил ствол револьвера к его морщинистому лбу.

– Все, Августино, – прошептал я. – Конец.

Седой Волк смотрел на меня голубыми глазами и силился узнать. Он рассматривал меня как автопортрет, написанный кистью мастера, но никак не мог вспомнить, кто именно на нем изображен. Несмотря на свое состояние, я не мог не обратить внимание на то, как в самом деле сильно изменился Августино.

– Вы не устали? – наконец поинтересовался Седой Волк и, опустив глаза, послюнявил кончик пальца, перевернул страницу и сказал: – Погодите-ка, я вам зачитаю отрывок из Дантова «Ада»… «Как холоден и слаб я стал тогда, не спрашивай, читатель; речь – убоже; писать о том не стоит и труда. Я не был мертв, и жив я не был тоже; а рассудить ты можешь и один; ни тем, ни этим быть – с чем это схоже». Замечательно, не правда ли?

– Прикажи подготовить к отправлению катер, – произнес я, чувствуя, как меня начинает переполнять злость.

– Если не ошибаюсь, – сказал Августино, – вы пытаетесь меня испугать?.. Поздно, молодой человек. Вы опоздали по меньшей мере на месяц… А позвольте полюбопытствовать, зачем вам катер?

Он вел себя так, как ни один человек, в которого я когда-либо направлял оружие. Я со своим жалким револьвером представлял для Августино столь ничтожную субстанцию, что он совершенно искренне переживал по поводу прочитанного отрывка.

Опасаясь, что этот тщедушный и в то же время могущественный человек заболтает меня цитированием классика и неординарными вопросами, которые загоняли меня в тупик, я протянул револьвер Анне, чтобы она заменила меня, а сам обошел каталку и взялся за ручки.

– Предлагаете прогуляться? – спросил Августино и кивнул. – Отличная идея! Надеюсь, на улице не слишком жарко?

У меня ничего не получалось. Я выходил из себя, я бил кулаками в бетонную стену.

– Вот что! – Мое терпение наконец лопнуло, и я развернул каталку так, что Августино вновь оказался лицом ко мне. – Ты закроешь свой рот, иначе твоя обеспеченная старость закончится здесь и сейчас!

Я чувствовал: должно произойти то, к чему я не был готов. Так и случилось. Анна, глядя на меня холодными глазами, вдруг медленно подняла револьвер, целясь мне в лицо, и произнесла:

– Замолчи, Вацура. Ты проиграл.

– Вы проиграли, молодой человек, – повторил Августино. – И не надо по этому поводу кричать и ругаться… А я вас наконец узнал! Всякий раз вы навещаете меня с пистолетом! Это как понимать? Ваш имидж или же дурная привычка?

– Что? – переспросил я, не в силах поверить глазам. – Анна, ты меня не узнаешь?

– Узнаю, – ответила она спокойно.

– Что с тобой? Ты теперь на стороне этого…

– Да.

– Анна, ему сейчас будет плохо, – забеспокоился Августино, с тревогой глядя на меня. – Вызови, пожалуйста, прислугу, пусть принесет сердечные капли. Двадцать капель, не меньше!

– Не надо, – произнес я. Голос мой дрогнул. От чудовищного предательства перед глазами все поплыло, а к горлу подкатил комок. Влад был прав, думал я. Влад был тысячу раз прав…

– У меня есть предложение! – вдруг жизнерадостно воскликнул Августино. – Давайте в самом деле выйдем на воздух. Молодому человеку станет намного легче.

Он выпростал из-под пледа руку, в которой держал миниатюрную трубку, и, пискнув включателем, сказал кому-то:

– Голубчик, накрой нам в беседке на три персоны. И принеси сердечные капли… Побольше! Двадцать!

– Возьми, – сказала Анна, протягивая мне револьвер. Я машинально взял его и с удивлением покрутил в руке, не зная, что с этой штуковиной делать. Все происходило как во сне.

– Вы пробовали когда-нибудь сопа де себолья? – спросил меня Августино. – Иначе говоря, мексиканский луковый суп? Нет? Вы многое потеряли. Он вам непременно понравится! Представьте: ломтики обжаренного хлеба, смазанные смесью желтка и сыра, заливаются крепким бульоном на сметане…

Анна везла коляску с Августино. Я шел следом за ней, все еще судорожно сжимая рукоятку револьвера. Сказать, что я был обескуражен, – не сказать ничего. Это состояние хорошо передал Данте: «Речь – убоже. Писать о том не стоит и труда…»

Мы вышли из коридора на воздух. Охранник вытянулся перед Августино, как рыба на кукане.

– Может быть, ты поможешь? – спросила Анна, обернувшись, и уступила мне место у коляски.

В более идиотское положение я не попадал никогда. Это я заявляю со всей определенностью. Я вез своего злейшего врага Августино в инвалидной коляске по дорожке, выложенной из цветной плитки, и бережно, как заботливая сестра милосердия, преодолевал стыки. Седой Волк, не умолкая ни на минуту, хвалил Анну за ее выбор при покупке острова, тотчас переходил на тему о кризисе в современной мировой литературе, а затем снова говорил об Анне. К счастью, я не видел собственного лица, что спасло меня от неминуемой смерти, которая стала бы результатом ужасного стыда. Глядя на белую шапочку волос Августино, сквозь которую просвечивалась розовая лысина, я думал о себе в третьем лице, как о герое кинофильма: «Дал бы он рукояткой револьвера по этому розовому темечку!.. Что ж он везет его, как придурок?.. Куда же подевались его бесстрашие, боевитость и целеустремленность?»

Как ни странно, все эти качества никуда не подевались. Я не боялся здесь никого, я был уверен, что меня окружают враги, но начисто пропало желание драться с ними. Так бывает, когда исчезает объект конфликта. Мне все стало до лампочки – и угасающий Августино, и лаборатория, и охранники, и Анна…

Я оставил коляску, остановился, глядя по сторонам мутным взором, надеясь увидеть выход отсюда в другой мир, где всего этого нет и быть никогда не может, но меня окружал ухоженный парк, за деревьями которого виднелась белая стена.

– Сюда, молодой человек! – позвал меня Августино.

Анна завезла его в мраморную беседку, утопающую в цветах. Белый круглый стол был покрыт ярко-красной скатертью и сервирован по высшему классу. Два официанта стояли в позе ожидания друг против друга, слегка склонив головы.

– Присаживайтесь где вам удобно, – пригласил Августино, показывая рукой на стол. – Мне, в отличие от вас, уже не приходится выбирать себе место. На этой телеге я и умру… Анна, усаживай гостя!

Я избегал смотреть на Анну. Но она особенно и не старалась заглянуть мне в глаза. Меня удивляло ее железное спокойствие, точнее, какая-то душевная уравновешенность, монашеская умиротворенность, но все же я не мог сказать, что Анна вела себя так, словно находилась под воздействием гипноза или наркотических средств. В том-то и дело, что в ее движениях, интонации, взглядах присутствовала глубокая убежденность.

– Когда мы здесь первый раз встретились, Анна тоже смотрела на все вокруг вашими глазами, – сказал Августино, пристраивая за воротником белоснежную салфетку. – Э-э… будьте так любезны, маслиночку!.. Благодарю!.. Особенно после того, как она случайно увидела процесс родов… Вам чего? Кампари, вина, текилы?.. Водочки?.. Вы знаете, я тоже люблю классическую русскую водку. Особенно с маслинкой… Так вот, когда мне доложили, что наша подопечная совершила смертельный трюк и спрыгнула с вертолета, а затем увидела то, что без подготовки видеть не следовало бы, я понял, что мы вот-вот ее потеряем и она станет союзницей подлого Гонсалеса… Ваше здоровье!

Августино одним махом выпил рюмку водки, тотчас отправил в рот маслину и прижал край салфетки к губам.

– Я была в шоке, – призналась Анна, гладя по маленькой и почти безухой голове ручного гепарда, который беззвучно подбежал к ней и стал, как кошка, ластиться. – Я почти безоговорочно приняла сторону Гонсалеса и хотела вместе с ним все здесь сжечь и перепахать.

– Вот видите, – сказал мне Августино, протягивая в сторону Анны руку ладонью вверх. – А когда это было?

– Девять дней назад.

– Всего девять дней! И за это время у человека сознание перевернулось на сто восемьдесят градусов! – воскликнул Августино, кромсая ножом и вилкой крохотный кусочек белой рыбы. – Я знал, что все будет так, как и случилось, но, чтобы не тратить время на долгие идеологические споры, предпочел попросту выкрасть Анну из особняка. Так, если не ошибаюсь, делают с невестами горцы где-то на юге России.

Должно быть, я слишком выразительно посмотрел на Августино, и Седой Волк, положив на тарелку вилку и нож, залился на удивление приятным смехом, показывая свои великолепные фарфоровые зубы.

– Нет, нет! – замахал он рукой. – Не смотрите на меня так, вы неправильно поняли меня. Я сравнил Анну с невестой совсем не в том смысле, что я украл ее в этом качестве. Я имел в виду только метод – прекрасный радикальный метод, волевое решение, в итоге которого все становятся счастливы… Возьмите лангуста! Или вы равнодушны к дарам моря?

– Это, наверное, был единственный случай в моей жизни, – сказала Анна, глядя на меня, словно в зеркало, где видела только свое отражение, – когда насилие по отношению ко мне принесло такой замечательный результат.

– Это, голубушка, все оттого, что ты мало общалась со старым добрым Августино! – назидательно помахал пальцем Седой Волк и бросил гепарду кусок вяленой говядины. – А почему бы, друзья, нам не выпить еще по одной? Мне очень не хотелось бы, чтобы наш гость скучал.

– Он не скучает, – сказала Анна, хотя мне совсем не хотелось, чтобы она комментировала мои чувства. – Он просто ничего не понимает.

– Так уж ничего! – приятно проворчал Августино и подал знак официанту, чтобы тот наполнил рюмки. – Что тут непонятно? Анна сдает мне в аренду западную часть острова. Я буду исправно платить ей причитающуюся сумму. Порядок и чистоту гарантирую.

– Кирилл не об этом хочет узнать, – сказала Анна, глядя на меня. – Его интересует самое главное.

– Ах, самое главное! – произнес Августино. – Это, молодой человек, знание особой категории. Это почти марксистская наука, которая утверждала, что пролетариат сам не до конца знает, что ему необходимо на самом деле. Вот вы, например, знаете ли наверняка, что сделает вас полностью счастливым?.. Молчите? Надеюсь, не смерть противного ворчуна Августино?

– Для Кирилла счастье заключается в том, – сказала Анна, двумя пальцами поднимая какой-то дурацкий бутербродик на палочке размером с монету, – чтобы его всегда окружали друзья, но при этом не брать на себя никакой ответственности за их преданность.

«Много ты понимаешь!» – подумал я.

– Это правда? – вздернул Августино белесые брови. – Если да, то это не совсем хорошо, молодой человек. В жизни за все надо платить. И за преданность тоже, как бы кощунственно это ни звучало. Да, бескорыстному и верному другу надо платить. Я выражаюсь не буквально, и речь не идет о каком-то материальном вознаграждении.

Ты хочешь сказать, подумал я, исподлобья глядя на Анну, что я не платил тебе той же монетой за твою преданность?

– Боюсь, Анна, что ваш рецепт принят нашим другом в штыки, – сказал Августино, поднимая рюмку за тонкую ножку. – Он не пьет и не ест, а это верный признак того, что мы по-прежнему находимся на разных линиях фронта. Точно сформулировать символ человеческого счастья дано немногим. Может быть, в какой-то степени цыганам. И мне, старому доброму ворчуну Августино… Ваше здоровье!

– Знаете, почему мы с Анной так легко нашли общий язык? – спросил Августино, снова закусив маслинкой и на минуту прижав край салфетки к губам. – Потому… – он сплюнул косточку на кончик вилки, – потому, что мы с ней почти что родственные души. Не счастье, голубчик, а несчастье сближает людей. Кажется, об этом очень точно писал О'Генри?.. Интересно, вы не пьете из-за каких-то идейных соображений или же из-за ненависти ко мне?

– За тебя, Кирилл, – сказала Анна и поднесла бокал с вином к глазам.

– Дело в том, – продолжал Седой Волк, энергично прожевывая кружок колбасы, – что у меня погибла дочь Валери. Никого из родных у меня нет. Такая же грустная судьба у Анны… У тебя грустная судьба? – обратился Августино к Анне.

– Грустная, – ответила Анна и выпила.

– Была! – уточнил Августино, поднял вверх указательный палец и обратил свои голубые глаза на меня. – Молодой человек, а что вы слышали про клонирование?

Августино не спешил продолжать развитие этой темы и целую минуту не сводил с меня взгляда. Я вовсе не был намерен отвечать ему, как школьник учителю, но в уме все же попытался сформулировать ответ. Если не ошибаюсь, то это какие-то генетические опыты с созданием копий, и овечка Долли – результат этих опытов.

– Я тоже не знаю, – доверительно сказал Августино, приблизив ко мне седую голову. – Все там очень мудрено. Но вот они, – он показал рукой на здание лаборатории, – они знают. И этот красавец, – он погладил по голове гепарда, – тоже знает. Потому что он сам клонированная копия такого же гепарда, который, к несчастью, скончался год назад от несварения желудка. Тот скончался, а мы из его клетки отделили одно ядрышко, вставили его в яйцеклетку самки гепарда, и она родила нам этого красавца, живую копию оригинала. Ловко, правда?

Мне почему-то стало не по себе. Я вообще не переношу разговоров о создании каких-то пробирочных существ. Глянув на гепарда с нескрываемым отвращением, я медленно перевел взгляд на Анну. В голову, конечно, не могло прийти ничего, кроме ужасной глупости: а как представится она сейчас клонированным двойником настоящей Анны!

К счастью, этого не произошло. Анна никем не представилась, она вообще ничего не сказала и не подняла на меня глаза.

– Человечество еще не поняло, к какому величайшему открытию пришли ученые, – сказал Августино, что-то сильно сваливаясь на пафос. – Пока идет одна болтовня. Что-то обсуждают, что-то запрещают, фантазируют, собирают симпозиумы. А ведь мы, люди Земли, вплотную подошли к решению проблемы, над которой билось человечество с момента его зарождения, – проблемы бессмертия!

Он начал нервничать, зачем-то схватился здоровой рукой за колесо каталки, сдвинул ее с места, но тотчас жестом остановил официантов, которые уже были готовы кинуться к нему.

– Три года назад, потеряв дочь, я понял, что стремительно старею, что очень скоро наступит тот день, когда я превращусь в тлен, и мое колоссальное состояние, моя огромная власть разойдутся по липким рукам таких негодяев, как Гонсалес. Мучительнее всего мне было осознавать, что я опоздал, что болезнь уже не позволит мне оставить после себя наследника. И когда я уже потерял всякую надежду протянуть свой генетический код в будущее, я узнал о клонировании.

Он, словно выпив, на минуту прижал к губам салфетку, откашлялся и продолжил:

– И вот два года назад я построил на этом острове лабораторию, собрал со всего мира лучших ученых-генетиков и создал им все условия для работы, призванной ликвидировать самую великую несправедливость на Земле – неспособность отдельных людей оставить после себя потомство. Овечка Долли, о которой газеты и телевидение растрезвонили по всей планете, всего лишь школьный химической опыт в сравнении с тем, чего добились мы. Все сторожевые собаки на острове – клонированы, и эта прекрасная кошка, и множество обезьян, и кабаны, и коровы… У нас не было ни одной ошибки, и полтора года назад мы вплотную подошли к возможности клонировать человека. Для этого мне понадобилось большое количество молодых женщин, которые бы взяли на себя роль суррогатных матерей, «мамочек». В голодных деревнях Эквадора заманить хорошим заработком пару сотен женщин было простым делом. Каждая подписала со мной договор, отказавшись от всех прав на детей, которых произведет на свет в лабораторных условиях.

Августино помолчал, перевел дух и отпил немного сока. Его глаза изменились неузнаваемо. В них горел такой огонь фанатизма, что мне было страшно смотреть ему в глаза.

– Генетики на всякий случай перестраховались и внесли коррективы в генный код первых эмбрионов: они создали несколько существ без головного мозга. А раз нет мозга – то это не человек, и никакой моральной ответственности мы не несем. Так родилась еще одна идея, открывающая человечеству дорогу в бессмертие: запасные органы, которые можно менять по мере изнашивания собственных. Понимаете, о чем я говорю? При пересадке органов клонированного двойника своему оригиналу не происходит отторжения. Органы приживаются буквально на глазах! Нашему охраннику, который болел циррозом печени, почечными коликами и воспалением желчного пузыря, мы пересадили органы клонированного безголового двойника, и охранник как заново родился. Потом у нас появились богатые клиенты, которые пожелали создать клонированных двойников на «запчасти». Этот бизнес по своей прибыли не имеет равных. И вот недавно мы решились на эксперимент с полноценным клонированным эмбрионом. Около двадцати женщин уже вынашивают в себе моих двойников.

Губы Августино невольно вытянулись в улыбке. Он смотрел сквозь меня в будущее. Его сухая костлявая рука крепко сжимала никелированный подлокотник.

– Это даже не дети. Это больше! Это я сам обретаю вторую жизнь, но она уже не будет замыкаться в одном человеческом теле. Двадцать Августино Карлосов! Пока двадцать. Если эксперимент удастся и мальчики родятся нормальными, то потом появится еще сотня. А может быть, две сотни. Или тысяча!! И все они будут нести в себе мои способности, мою волю, мою власть! И весь мир окажется в моих руках!!

Глаза старика горели безумием. Рука, в которой он намеревался держать весь мир, дрожала.

– Может быть, я не встану с этого кресла в ближайшие двадцать лет – мой двойник, которого я разберу на запчасти и вырву из него спинной мозг вместе с позвоночником, должен развиваться не меньше двадцати лет. Но сердце, почки, печень, желудок и костный мозг я поменяю себе в ближайшие месяцы. И пока будет происходить мое обновление, в приамазонской сельве править будет мой новый помощник – Анна.

Я так дернул головой, посмотрев на Анну, что у меня едва не хрустнули шейные позвонки, а запасных у меня не было.

– Кстати, можете поздравить Анну, – продолжал Седой Волк. – Через девять месяцев она станет матерью. Такого счастья не мог дать ей ни один человек на Земле. К сожалению, и вы тоже, молодой человек.

У меня отвисла челюсть. Я хотел собраться с силами и сказать: «Все, хватит меня разыгрывать. Это уже не смешно. Мне уже плохо». Августино снова подал знак официантам, но со мной вдруг что-то случилось. Желудок сжался как печеное яблоко, и тошнотворная волна поднялась по пищеводу и навалилась на основание языка. Меня прошиб холодный пот. Ни слова не говоря, я встал из-за стола и, стиснув зубы, быстро вышел из беседки под пристальными взглядами официантов, свернул в ближайшие кусты и упал на колени, разрывая на шее ворот майки.

Спазм скрутил меня так, что у меня потемнело в глазах, и из этой бездонной темноты на меня хлынул поток скользких голеньких тел безголовых эмбрионов.

Глава 41

Безжалостно ломая заросли, словно находился в сельве, я быстро прошел через парк напрямик, оставил борозду на клумбе, уперся в белый забор со спиралью Бруно поверху, повернул в обратную сторону и тут столкнулся с Анной.

– Выход в другой стороне, – сказала она, протягивая мне револьвер. – Возьми, ты оставил его на столе.

Я рассматривал лицо Анны. Выразительные глаза, слегка вздернутые по внешним краям брови, губы, застывшие в неуловимом порыве что-то сказать или поцеловать, нежная шея, нежность которой подчеркивал белый костюм.

– Ты стала «мамочкой», Анна? – спросил я.

– Я стану матерью, – поправила она меня.

– Станешь матерью, не будучи беременной?

Я почувствовал, что причинил Анне боль. На ее месте я ответил бы так, что слова оглушили бы похлеще, чем пощечина. Но Анна промолчала. Довольно с нее, подумал я, испытывая жалость к своей подруге, которая сама, по своей воле, удалилась от меня на космическое расстояние и, кажется, уже жалеет об этом. Не ведает, что творит…

– Ты понимаешь, что связалась с сумасшедшим стариком? – спросил я. – С маньяком, который задался целью завоевать весь мир?

– Понимаю, – ответил Анна. – Ты прав. Не кричи, я знаю, что ты хочешь мне сказать.

– Но как мне не кричать после того, что я услышал и увидел?! Зачем ты все это затеяла? Разве тебе было так плохо, что ты пошла служить к этому сатане?

Анна, покусывая губы, смотрела на меня, и ее глаза тяжелели от слез.

– Ты до сих пор не понял… – произнесла она, – что каждая женщина хочет иметь ребенка, хочет иметь мужа, хочет иметь семью в том понимании, в каком мы привыкли понимать это слово.

– Но тебе ведь обещают не ребенка, Анна! – воскликнул я. – Тебя просто хотят тиражировать, сделать из тебя пиратскую видеокопию, подсунуть тебе дубликат, причем неизвестного качества! Кто родит тебе ребенка? Какая-то «мамочка», нашпигованная наследственными болезнями всего племени? Дикарка, от которой ребенок нахватается таких качеств, что тебе захочется повеситься! Тебе не страшно?!

Она отрицательно покачала головой. Я видел, что разговор на эту тему дается ей с огромным трудом. Она давно приняла решение, она устала спорить со мной, она фанатично шла к своей цели.

– Можешь называть этого ребенка как угодно, – шептала она. – Но факт остается фактом: он будет создан из моей плоти.

– Из твоей плоти! – продолжал распаляться я. – Ты докажи это кому-нибудь за пределами острова, что из твоей плоти! Да ты потом все ноги себе сотрешь, чтобы выбить для него свидетельство о рождении!

– Для нее, – поправила Анна. – Это будет девочка… Если бы ты знал, как нелегко мне было принять это решение! Я тысячу раз все обдумала и взвесила.

– Неужели, кроме этого безумца, никто не может тебе помочь?

– Никто, – ответила Анна. – Я консультировалась у лучших врачей. И все однозначно ставили крест на моем материнстве. Августино со своими генетическими опытами стал для меня мессией.

– Черт возьми этого Августино! – крикнул я. – Слышать не могу это имя! Омерзительное существо, Кощей Бессмертный! Он готов клонировать двойников, чтобы потом потрошить их и вживлять в себя их органы и жить вечно! Да меня тошнит только при одном упоминании имени Августино!

– Успокойся! – Анна взяла меня за руку. – Ты очень впечатлительный! Не все так страшно. Да, Августино может пересадить себе сердце, печень, почки и продлить свое биологическое существование. Но он не может обновить свой мозг. А это главное, что несет в себе содержание личности. Мозг Седого Волка безнадежно болен. Августино все время жалуется на расстройства памяти, головокружение и сильные головные боли. Медики не говорят ему всей правды, и потому Августино тешит себя иллюзиями о вечной жизни.

– Час от часу не легче, – произнес я. – Если Августино скоро умрет, то его место сразу займет Гонсалес. А этот тип не простит тебе измены.

– Гонсалес уже не займет место Августино, – ответила Анна, выждав некоторую паузу. – Августино отправил его с поручением в Кито, а там… А там он попадет в автомобильную катастрофу.

– Да. Естественно. Было бы странно… – Я не договорил и перевел разговор на другую тему: – Ты что же, в самом деле будешь заниматься делами Августино?

– Конечно, нет.

Я схватился за голову и дернул себя за волосы.

– И все-таки я не понимаю, как ты можешь спокойно ожидать ребенка, находясь рядом с преступником, по которому давно ржавеет электрический стул!

– Я преступлений не совершала.

– Ты будешь жить здесь?

– В «маяке».

– Одна?

– Надеюсь, что с тобой.

– Напрасно, – жестко ответил я. – На этой фабрике по производству безголовых младенцев я жить не собираюсь.

– В таком случае тебя никто здесь насильно держать не станет.

– Хочу предупредить, что комиссар полиции Маттос имеет огромный зуб на этот остров.

– Неприкосновенность Комайо как объекта частной собственности охраняется законом, – ответила Анна.

– Он имеет право прибыть на остров с инспекцией.

– Пусть прибывает, – холодно сказала Анна. – Маттос хочет найти здесь наркотики, и я предоставлю ему возможность сунуть свой нос во все щели. А потом еще предъявлю ему счет за нанесение морального ущерба.

– Ты думаешь, он не догадается, что вы потрошите младенцев?

– Никогда! – Анна отрицательно покачала головой. – Во-первых, те, кто это делал, никогда не сознаются. А во-вторых, лаборатория внешне ничем не отличается от любого цивилизованного медицинского центра акушерства и гинекологии.

– Маттос допросит «мамочек», – продолжал я наступать.

– Пусть допрашивает. Ни одна из «мамочек» ничего не знает о клонировании. Кроме того, Августино предъявит полиции договора о суррогатном материнстве. А это законом не запрещено.

– А безголовые дети?

– Даже если Маттос окажется свидетелем рождения такого ребенка, то не только он, но ни один эксперт-генетик не сможет доказать, что этот ребенок создан путем клонирования. А всякие наследственные уродства случаются в Южной Америке повсеместно. Это обычное явление.

У меня закончились «снаряды». Я покачал головой, признавая свое поражение:

– Ловко вы тут устроились.

– Они устроились, – поправила Анна.

Я махнул рукой и скривил губы:

– Ты с таким удовольствием отбивала все мои атаки на Августино, что мне уже трудно сомневаться в нерушимости вашего союза.

Взгляд Анны стал жестоким. Она едва слышно произнесла:

– Мне только бы получить своего ребенка, а потом я дотла сожгу эту лабораторию.

– Ты непринципиальна.

– Да, я ужасно непринципиальна. Мне плевать на заказчиков, которые ждут донорские органы, на «мамочек», на генетиков. Мне бы только получить свое.

– Неужели это для тебя так важно, Анна? – все не мог я поверить в искренность ее слов.

– Если ты имеешь в виду ребенка, то это смысл моей жизни.

– Но почему ты мне не говорила об этом раньше? – удивился я.

– Раньше? Раньше ты ничем не мог мне помочь, – ответила Анна. – А минувшей ночью на меня вдруг накатило и очень захотелось тебя отыскать. Пошла ночью к особняку, где ты ночевал. Взяла с собой гепарда, с ним в лесу не так страшно. Но собаки, которые охраняли особняк, почуяли его и подняли лай, а потом от страха забились куда-то в кусты. И мой гепард едва с поводка не сорвался. Ты вышел в сад с каким-то незнакомым мне парнем и выстрелил. Не знаю почему, но тогда у меня пропала охота встречаться с тобой.

– Значит, собаки так сильно испугались твоего гепарда?

– Те собаки – клонированные близнецы, а клоны, оказывается, на дух не выносят других клонов, инстинктивно чувствуют их приближение и боятся больше смерти. Странное явление… Наш ведущий генетик предполагает, что клонированные существа, находясь в большом количестве на маленьком пространстве, могут вести себя непредсказуемо и совершать страшные поступки. Потому их должно быть очень мало… А еще лучше, чтобы моя дочь была единственным клоном на Земле.

– Но откуда ты узнала, что я на острове?

– Я не знала. Я всего лишь предполагала. Пилот проболтался, как две ночи назад он потопил яхту в километре от берега. Я как чувствовала, что это приплыл ты. Думала, что с Владом. Дождалась ночи и пошла с гепардом по восточному берегу. Ночь была лунная, и я нашла следы на песке. Потом поднялась к «маяку»…

– Анна, я боюсь за тебя, – невольно вырвалось у меня. – Что ты делаешь?

– Молчи, Кирилл, – произнесла Анна и коснулась пальцами моих губ. – Отступать поздно. У ребенка уже бьется сердце. Я дождусь его, чего бы мне это ни стоило.

– Ты будешь счастлива потом?

Анна пожала плечами. Этого движения оказалось достаточно для того, чтобы с ресницы сорвалась слеза. Я скорее почувствовал, чем заметил ее порыв ко мне, но мои руки не дрогнули, не пошевелились, и я не принял Анну в свои объятия.

– Я тебя люблю, – прошептала она, прижимаясь к моей груди. – Я тебя очень люблю, только не бросай меня…

– Кирилл! – вдруг раздался знакомый голос за моей спиной.

Анна отскочила от меня столь поспешно, словно я был ее любовником и нас заметил ее муж.

По тропинке, вдоль ряда кустов, за которыми мы стояли, шел темнокожий охранник в бежевой униформе. Рука его, словно он был слепым, лежала на плече идущего впереди малорослого человека. Человек вытягивал шею и махал мне рукой. Это был Дик.

Глава 42

– Дружище! – крикнул я с удивлением, вмиг забыв об Анне. – Ты что здесь делаешь?

Красиво перепрыгнуть через забор из кустов не удалось. Нога запуталась в колючих ветвях, и я грохнулся на тропинку.

– Стоять! – предупредил охранник Дика и покрутил на пальце револьвер.

– Этот лис опять меня перехитрил! – кричал Дик. – Видит бог, мое терпение лопнет! А ты какими судьбами здесь? Я видел здесь Нику! Ты упадешь с дерева, когда я тебе обо всем расскажу!

– Тебя что, ведут на расстрел? – спрашивал я, поднимаясь на ноги и отряхивая джинсы.

– Я спрашивал, он не говорит, – отвечал Дик. – Они все тут какие-то молчуны. А дерутся плохо! Мне стыдно за Гонсалеса!

– Прикрой рот! – вяло пригрозил охранник.

– Ты когда им попался? – спросил я, приблизившись настолько, что охранник, растерянно глядя то на меня, то на Анну, закрыл Дика от меня своей грудью.

– Вчера взяли. В камере душно, – жаловался Дик. – Кормят одной рыбой.

– По тебе не видно, что тебя содержали в плохих условиях, – ответил я.

Наш непосредственный разговор обескуражил охранника. Он не вмешивался и не угрожал револьвером, потому что не понимал, имеет ли Анна какое-либо отношение к пленному Дику и в какой мере я могу пользоваться властью Анны. Я не обращал на охранника внимания, что было лучшим способом продемонстрировать свои полномочия, подошел к Дику и крепко обнял его. Сам не знаю, искренним был этот порыв или же я хотел продемонстрировать Анне свое отношение к человеку, который ни разу не обманул и не предал меня.

Мы хлопали друг друга по спине. Вакуэро скользнул своей щетиной по моему плечу и хриплым голосом заметил:

– А ты здесь, кажется, неплохо обосновался.

– Нет, – ответил я так, чтобы Анна могла меня слышать. – Это тебе так кажется. Я, как и ты, мечтаю унести отсюда ноги.