Не путай клад с могилой

Он не договорил. Усатый с замаха ударил батюшку крестом по переносице.

– Да я тобi, москаль поганий, зараз всуну цей лiтак до рота! А ну, руки вгору, очi нарiзно!

Батюшка окаменел от страха, хотя и не понял, что усатый требует от него поднять руки вверх, а глаза поставить врозь. Оценивший тонкий юмор напарника, водитель громко заржал, отчего «Фольксваген» стал подпрыгивать на ямах. Священнику стало дурно, и только когда усатый принялся грубо его обыскивать, больно тыкая ладонью под ребра, он окончательно понял, что не только взвалил на себя непосильную задачу, но попросту не способен вынести этих жестоких и глубоко порочных людей.

– Нема рукопису! Нема, Микол, – говорил усатый, зачем-то дергая отца Агапа за волосы. – Може, вiн його з'iв, так дати попiку просратися?

И они оба снова громко ржали, и автомобиль трясся вместе с ними. Вскоре село осталось позади, мучители притихли. Водитель, не оборачиваясь, сквозь зубы процедил:

– Вяжи йому очi!

Усатый хлопнул себя по лбу, что-то пробормотал и вытащил из заднего кармана штанов кусок растянутого черно-синего носка. Отец Агап почему-то решил, что сейчас его будут усыплять при помощи эфира, и ожидание приближающегося беспамятства, которое сродни смерти, превратит его в безвольное и бесчувственное тело, окатило его волной неописуемого ужаса.

– Тогда вы… – задыхаясь, произнес он, отчаянно дергая за дверную ручку – Тогда вы ничего не получите… Я вам обещаю… Вы пожалеете! Да увидит бог ваши прегрешения!

– И рота йому закрий, – добавил водитель, – бо в мене ушi в'януть вiд цiеi мови.

Прощаясь с жизнью, батюшка застонал, уже не сопротивляясь, покорно позволяя усатому натянуть на свои глаза, как спортивную шапочку, кусок носка. Мир для отца Агапа погрузился во мрак. Некоторое время он, боясь дышать, прислушивался к своим внутренним ощущениям. Ему показалось это странным, но он продолжал слышать гул мотора и втягивать носом застарелую вонь носка.

Прошло не меньше получаса. Наконец машина остановилась. Щелкнули дверные замки. Машина качнулась, и батюшка услышал ровный и сильный шум. Сначала ему показалось, что это шумит ветер по верхушкам сосен, но потом он догадался, что где-то недалеко протекает бурная горная река.

Его крепко взяли под локоть и потянули наружу. Батюшка споткнулся о порожек, вторая нога застряла между сиденьями. Слепой, потерявший ориентацию, он машинально протянул руки вперед, прикрывая лицо, и тяжело повалился на траву. Затем та же сильная рука схватила его за ворот рубашки, заставляя подняться на ноги. Батюшка медленно распрямил спину, опасаясь обо что-нибудь удариться. В таком угнетенном состоянии, в какое его загнали недобрые люди, отец Агап лучше бы стоял на коленях – так ближе к богу. Выпрямившись во весь рост, он почувствовал себя незащищенным и одиноким.

Прошло несколько минут – ему показалось, что достаточно много, – как совсем рядом с ним раздался голос – не усатого и не водителя:

– Я його знаю.

И через минуту тот же голос:

– Тут щось не так. Шпигун! В пiдпiл курву!^[11]

Священника подтолкнули в спину. Вытянув руки вперед, он пошел, стараясь не поднимать ноги, чтобы не пропустить яму или порог, и все же зацепился за какой-то острый предмет и снова упал. На этот раз его подняли за волосы, и боль была столь сильной, что если бы не тугой носок, то слезы ручьем полились бы по щекам.

Он почувствовал под ногами ступени, очень долго преодолевал их, боясь снова упасть, потом ощутил запах жилья: дерева, керосина, печи, табака. Под ним гулко отзывались дощатые полы, позвякивала посуда. Затем скрипнули двери, батюшка миновал еще какое-то замкнутое пространство, потом опять пошел по ступеням, но на это раз вниз, под ногами зашуршал гравий, заскрипели тяжелые ворота, запахло бензином и машинным маслом…

Носок с его головы сорвали неожиданно, отчего отец Агап зажмурился – сумрачный свет показался ему ослепительным. Когда он снова открыл глаза, то усатый, стоя в дверном проеме, дружелюбно махал рукой. Лязгнула металлическая дверь, затем, похоже, навесной замок. И все стихло.

Чувствуя, что нервы его на пределе, отец Агап опустился на холодный бетонный пол и с трудом трижды перекрестился. Во рту его так пересохло, что он, даже не замечая, где находится, машинально посмотрел вокруг в поисках воды.

Вероятно, это был подземный гараж или погреб. Стены представляли собой сырую кирпичную кладку, потолок – бетонные плиты, между которыми были проложены черные от пропитки шпалы. В углах в беспорядке лежали тряпки, канистры, ржавые болты и гайки, железнодорожные костыли и что-то похожее на электромоторы.

– Господи, господи! – бормотал священник, глядя на стены и потолок. – Прости меня, неразумного! Не внемлил я гласу твоего, ослушался…

Сев в углу на кучу промасленного тряпья, священник стал в деталях вспоминать последние события с того момента, как к нему подошел усатый. «Он спросил, все ли я привез, – припомнил батюшка. – Я ему ответил: да, но сначала покажите Марину. После этого он стал вести себя грубо. Может быть, я сказал что-то не то?»

Священник облизал губы и машинально пошарил рукой в углу. Барабаном загудела канистра. Батюшка придвинул ее к себе, открыл крышку на горловине и, опустив голову, втянул носом воздух. Пахло ржавой водой, но его это не остановило. Он сделал несколько жадных глотков. Вода, выплескиваясь из канистры толчками, облила его шею, затекла за ворот рубашки.

Ну вот, уже лучше, подумал священник, сплевывая песок. Теперь можно размышлять дальше. Они стали обыскивать чемодан…

Батюшка любил думать логично и последовательно, как и совершать церковные обряды – не торопясь, соблюдая строгую очередность молитв и действ. Но сейчас это давалось ему с трудом. Он заметил, что хоть и пытается детально вспомнить то, чем занимались бандиты в дороге, все же не может избавиться от навязчивой и преждевременной мысли о странном мужском голосе: «Я його знаю… Шпигун!» «Да что ж это такое, – волнуясь все больше, подумал батюшка и снова взялся за канистру. – Неужели я боюсь признаться, что этот голос мне знаком… Нет, более того! Я боюсь признаться, что уверен в том, кому этот голос принадлежит…»

Новый порыв к страстной молитве батюшка преодолел с трудом. Он вскочил на ноги и, сотрясая бетонный пол толстыми подошвами ботинок «Трек», стал быстро ходить из угла в угол.

«Надо успокоиться и привести свои мысли в порядок, – мысленно призвал себя к мужеству батюшка. – Даже если я не ошибся. Даже если этот голос в самом деле принадлежит…»

Он остановился и застыл, словно услышал за спиной глас божий. «А чему ты удивляешься?» – подумал батюшка и даже повел руками. Ему казалось, что рядом с ним стоит его двойник, его материализованное «я», и обращается к нему, как к живому. Если в ту ночь перед тем, как Марину похитили, ты видел его, ты видел, как он швырнул кирпич в стекло, то нет ничего странного, что он находится здесь. Слуга сатаны, поднявший руку на юное и безгрешное дитя! Змей-искуситель, развратник и греховодник!

Дав волю своим чувствам, батюшка сполна навешал эпитетов на подлого похитителя Марины, показав господу свою праведную ненависть к падшему человеку. Потом он призадумался: а как давно началось это падение? И чем больше думал, тем все более страшные картины рисовало воображение.

Глава 38

Отцу Агапу казалось, что этот огромный и жестокий день не закончится никогда, что за стенами подвала будут матово светить низкие облака и сыпать мелкий, растворяющий тени дождь, отчего весь мир будет казаться бесцветным и плоским, как изображение на некачественной фотографии. И когда вдруг лязгнул замок и отворилась узкая дверь в металлических воротах, он не поверил своим глазам. Проем залила бархатная чернота ночного неба, усыпанная серебряными опилками звезд. Но не это заставило батюшку вскрикнуть и кинуться к двери. В подвал зашла Марина.

– Девочка моя! – закричал священник, почувствовав, как в одно мгновение с его души свалился камень.

Он неловко облапил ее, безмолвную, хрупкую, в чужой, не по размеру большой кожаной куртке, передавшей ему холод и свежесть ночи, и, часто гладя ее по рыжим волосам, заплетающимся от волнения языком бормотал:

– Уже ничего не бойся. Все уже позади. Я с тобой. Господь услышал наши молитвы. Нас уже ничто не разлучит. Они уже не посмеют тебя обидеть…

Марина молчала. Отец Агап подумал, что девушка плачет, и провел ладонью по ее щекам, чтобы вытереть слезы, но щеки были сухими. Он слегка отстранил ее от себя и посмотрел на ее спокойное, сосредоточенное лицо.

– Тебя… били? – осторожно, боясь этим вопросом причинить подопечной боль, спросил он. – Эти негодяи издевались над тобой?

Марина молчала, и священник воспринял молчание как знак согласия и мужества.

– Ты молилась? – тише спросил он и, не дожидаясь ответа, взял ее за руку и повел в угол, на тряпичную кучу. – Я нашел воду! – восторженно добавил он. – Они забыли, что в канистре осталась вода! Ты, наверное, умираешь от жажды?

Он торопливо встал на колено у канистры, открыл крышку, бережно налил в ладонь и медленно поднес ее к губам Марины. Девушка так же медленно отвела ладонь батюшки в сторону и повернулась к нему спиной.

– Что с тобой? – прошептал отец Агап. Сквозь его пальцы просачивалась ржавая вода, и капли ритмично цокали по бетону. – Ты не узнаешь меня?

Марина круто повернулась, глубоко вздохнула и, плотнее запахивая куртку, прикрыла глаза.

– Простите, батюшка, – слабым голосом произнесла она. – Я только сейчас… только сейчас стала понимать, что… Ох, прижмите меня к себе, прижмите крепко!

Отец Агап, умирая от жалости к девушке, принял ее в свои объятия. Марина долго не могла оторваться от его груди. Потом она глухим голосом сказала:

– Меня кололи психотропными препаратами. И я все забыла!

– Негодяи!! – вскричал батюшка, дрожа от ненависти. – Антихристы!! Нелюди!!

– Не надо, – поморщившись, попросила Марина. – Это бесполезно. Здесь хоть из пушки стреляй – снаружи никто ничего не услышит.

– Но ты же видела?! – гневался батюшка, крепко сжимая плечи Марины. – Ты видела его, этого бессовестного разбойника?! Я узнал голос! Это же он! Он!

Марина, закрыв глаза, отрицательно качала головой.

– Нет, батюшка, нет! Я ничего не видела! Меня усыпили клофелином. Но мы не о том говорим. У нас мало времени. Меня скоро уведут отсюда.

– Как? – отшатнулся батюшка и опять крепко схватил Марину за плечи. Наверное, он причинял ей боль, и Марина морщилась. – Тебя уведут? Разве нас снова разлучат?

– Да, – жестко ответила Марина. – Меня впустили к вам только для того, чтобы вы убедились, что я жива и здорова. Не тратьте понапрасну время. Отдайте им манускрипт! Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее нас с вами отпустят.

Батюшка выдержал паузу. Ему неимоверно трудно было смотреть в молящие глаза девушки.

– Присядь, – тихо и с достоинством сказал он. – Выслушай меня и постарайся понять.

Он сел. Марина, закутавшись в куртку, продолжала стоять.

– У меня манускрипта нет, – произнес батюшка.

– Как? – Марине, должно быть, показалось, что она ослышалась.

– У меня его никогда и не было.

– Но как же?! – с безумной улыбкой произнесла Марина. – Как же не было? А почему же вы здесь? Зачем вы приехали сюда?

– Чтобы разделить с тобой твою горькую судьбу.

– Чтобы разделить? – ужаснулась Марина и вдруг нервно рассмеялась и почти закричала: – Да зачем мне нужен этот дележ? На кой черт мне твое сострадание? Мне манускрипт нужен! Без него мне ни свободы, ни жизни не видать! Ты понимаешь это, болван?

Отец Агап помертвел. Его взгляд, устремленный в глаза Марины, превратился в немой крик. Он не мог поверить своим ушам. Его хрупкий цветок, над которым он столько времени так старательно и бережно колдовал, стремясь наполнить душу девушки любовью к богу, вдруг на глазах порос ядовитыми шипами.

– Что ты, Марина! – едва смог произнести он. – Побойся бога, девочка моя! Что ты говоришь!

Марина дернула головой, схватилась руками за виски, потом машинально вытащила из кармана куртки сигарету, чиркнула зажигалкой и, выдыхая дым, негромко сказала:

– Простите меня, батюшка. Я не в своем уме. Это все наркотики… У меня нервы уже ни к черту!

– Ты разве… куришь? – растерянно спросил батюшка. Ему казалось, что сердце его не выдержит такой страшной метаморфозы.

– Тут не только закуришь! – буркнула Марина и, не вынимая сигареты изо рта, качнула головой, кидая косичку на грудь, сняла с нее резинку, расплела и распушила рыжие волосы. Казалось, что на ее голове вспыхнул факел. – Все! Все! – добавила она, сжимая кулаки. – Давайте оба успокоимся, возьмем себя в руки. Иначе по глупости испортим все хорошее, что между нами было… Рассказывайте, батюшка, не молчите! Сейчас нельзя молчать. Нам надо выговориться и облегчить душу. Вы же сами учили меня этому.

Отец Агап медленно приходил в себя. Она, наверное, права, думал он. Обстоятельства меняют человека против его воли. Марина стала другой, но только внешне. Внешне! Ее душа по-прежнему чиста и светла, я чувствую это, мою интуицию трудно обмануть.

Он с трудом сдержал в себе желание вновь кинуться к ней и прижать ее к себе. «Как я мог! – упрекал себя священник. – Как я мог позволить своим чувствам даже на мгновение отторгнуть ее от себя? Она же святая! Она столько перенесла и не сломалась!»

– Ну! – крикнула Марина. – Не молчите же! Что с моим отчимом? Где он? Кто вас сюда прислал? Где манускрипт?

– С твоим отчимом все в порядке, – торопливо ответил священник, хватая воздух губами. – Не знаю, к какому решению они пришли…

– Кто – они? – перебила Марина.

– Твой отец и Кирилл Андреевич. Я слышал, как они ругались. Точнее, не столько ругались, сколько говорили на повышенных тонах. Валерий Петрович просил Кирилла Андреевича отвезти манускрипт, а тот отказывался.

– А что Курахов? Профессор что? – нетерпеливо уточнила Марина.

– Он что-то говорил про милицию, немного угрожал… Я не все разобрал, о чем они говорили.

– Так кто все-таки привезет манускрипт? Сколько мне еще сидеть в этой дыре?

Батюшка виновато пожал плечами.

– Наверное, твой отчим. Или Кирилл Андреевич. Если, конечно, Валерий Петрович сможет его уговорить… Ах, бес меня попутал! Надо было мне предложить Валерию Петровичу свои услуги.

– Надо было! – едко повторила Марина. – Почему умные мысли всегда приходят с опозданием?.. Кто еще был в гостинице? Кто еще мог подслушать телефонный разговор?

Она сказала «еще подслушать», и это, безусловно, точное определение больно резануло батюшке слух.

– Никто, – покачал он головой. – Никого в гостинице, кроме меня, Кирилла Андреевича и твоего отчима, не было.

– А если все-таки Вацура? – Марина размышляла и спрашивала одновременно. – На чем он поедет? На поезде или на своей машине?

– Боюсь ввести тебя в заблуждение… – начал было отец Агап, но Марина его не дослушала.

– Ладно, – сказала она. – Завтра истекает срок. Если манускрипта не будет, то я не знаю, что они с нами сделают.

– Нет, девочка моя! – с жаром заговорил батюшка. – Я не позволю им…

– Будет вам! Прыгаете, как петушок, – усмехнулась Марина, кинула окурок на пол и раздавила его ногой. – Прощайте, батюшка. Наше время истекло.

– Не забывай о молитвах! – посоветовал напоследок отец Агап. – Господь обязательно услышит и придаст сил. Мы выдержим. Наш дух не сломать…

Марина толкнула железную дверь и вышла под черный бархат звездного неба. Дверь за ней закрылась. Лязгнул замок.

Обессиленный, опустошенный, отец Агап лег на холодный бетонный пол, подложил под голову канистру, накрылся сверху куском драной мешковины и прикрыл глаза. «Самое страшное не в том, вовремя подвезут манускрипт или нет, – подумал он. – Самое страшное случится тогда, когда я узнаю, что она все еще любит слугу сатаны».

Глава 39

Труднее всего было найти тару. Не отходя от исторических штампов, Влад решил использовать что-то вроде прогнившего деревянного ящика. Но найти такой ящик, который при наличии бурной фантазии можно было бы принять за средневековый ларец, оказалось делом весьма непростым.

К вечеру они доехали до туристского поселка Яремча, от которого до Лазещины оставалось совсем ничего, и, на малом ходу проезжая мимо дворов, свалок, заброшенных хозяйственных построек, выискивали подходящий ящик.

– Это все не то, – говорила Анна, вытряхивая из фанерной коробки угольные крошки и рассматривая ее со всех сторон. – Такие штуки выпускают на соседней картонной фабрике, и любой лох сразу поймет, что его надувают.

– Может быть, завернуть все в тряпку? – вслух думал Влад.

– Тряпка не может пролежать в земле пять веков, – возразила Анна, кидая коробку на кучу угля. – Нужен маленький сундучок из дорогих сортов дерева, обитый золотыми или серебряными уголками, с инкрустированным бриллиантами замочком, украшенной дорогими камнями ручкой. Причем все должно быть тусклым от сырости и времени, а деревянная основа – трухлявой.

Влад в сердцах откинул в сторону оцинкованное ведро без днища и отряхнул куртку от черной пыли.

– В общем, с этого маленького сундучка и надо было начинать, а не с монет, – сказал он расстроенным голосом.

– Постой! – сказала Анна. – Давай подумаем логически. Графиня едет в карете по горам восточной Трансильвании с казной Солдайи. Вот ты историк. Скажи мне, что такое казна?

– Это монеты и драгоценности.

– А сколько их могло быть? Ящик? Мешок? Вагон?

Влад пожал плечами.

– Понятия не имею, сколько смогла вывезти Аргуэльо.

Такой ответ Анну не устроил.

– Вывезти, допустим, она могла бесконечно много. Особенно, когда сокровища достаются даром. Я спрашиваю, много ли золота и драгоценностей могло быть в казне Солдайи?

– Вряд ли. Из-за турок торговый оборот генуэзских колоний резко упал. Купцы обнищали, сократились налоги. Значит, и казна заметно полегчала.

– Нет, это не ответ, – нахмурилась Анна и, открыв багажник, стала искать в продуктовых пакетах остатки колбасы. Ленивый белый пес, обитающий на угольном складе и по странному стечению обстоятельств сохранивший свой естественный цвет, качнул влево-вправо своим хвостом и, остановившись у ног Анны, поднял узкую лисью морду.

Влад понял, что его авторитет историка готов пошатнуться в глазах Анны, и попытался исправить положение:

– Сундук с золотом она, безусловно, вынести из осажденного города не могла.

– А маленький такой сундучок размером с «дипломат»?

– И такой, думаю, тоже вряд ли удалось бы вынести незаметно.

– Что ж она, по-твоему, золото выносила в карманах?

– Вот это больше всего похоже на правду. Карманов, конечно, у нее не было, но в складках ее пышного платья можно было кое-что спрятать. Кроме того, графиню, как дипломата, сопровождали вельможи и слуги, одежду которых тоже можно было нашпиговать монетами и украшениями.

– Так зачем мы с тобой лазаем по мусоркам и ищем ящик? Оказывается, у графини его и в помине не было! – усмехнулась Анна, разламывая кружок «Докторской» и кидая псу.

– Мы с тобой не с историками имеем дело, Анюта, – объяснил Влад. – А с уголовниками. Они в таких тонкостях разбираться не будут. Главное, чтобы, как пишут в книгах, «штык лопаты глубоко вошел в землю и наткнулся на прогнившую крышку сундука».

– Послушай, а что мы с тобой голову ломаем? – сказала Анна, растягивая слова. – Глиняный кувшин! Ты же мне сам говорил, что черепица хранится практически вечно!

Пес, не дождавшись, когда Анна кинет последний кусок, встал на задние лапы и щелкнул зубами, вырывая кусочек колбасы из ее пальцев.

– Кувшин? – переспросил Влад. – А почему бы и нет? Только где мы его найдем к утру?

Анна фыркнула.

– Вот чего полно в Закарпатье, так это елок и керамики! Поехали!

В ближайшей деревне они купили десяток яиц, молока, творога и замечательный кувшин с широким горлышком, который как две капли воды был похож на склеенные экспонаты, выставленные в судакском краеведческом музее. Хозяин, с которым Анна, во избежание припадка национализма, изъяснялась на английском, усиленном мимикой и жестами, был очень удивлен тем обстоятельством, что покупатели просили кувшин похуже и постарее.

Когда начали сгущаться сумерки, они приехали в поселок Ясыня, зажатый со всех сторон мохнатыми горами, застроенный деревянными приютами и гостиницами с высокими остроугольными крышами, покрытыми красной черепицей, похожей на рыбью чешую, где вечерний прохладный воздух был напоен пряным запахом печного дыма, скота, прелого сена и шашлыков.

Машину они оставили на стоянке, а сами поселились в трейлере, которые в качестве жилых домиков использовались на туристской базе «Эдельвейс». Это было милое и живописное местечко, где ни на минуту не утихали музыка, истошные крики отдыхающих, грубо акцентированный мат гуцулов, смешанный со звоном бьющихся о речную гальку пустых бутылок.

Свет в трейлере, как назло, отключили, и Анне пришлось готовить ужин при свече. Пока она резала кубиками и поджаривала на походной газовой горелке великолепные белые грибы, купленные у железнодорожной станции, Влад, расположившись на полу, «красил» монеты соляной кислотой, смазывая их кисточкой с обеих сторон. На глазах монеты темнели, превращаясь из латунных подделок в древние, потускневшие от времени «подлинники». Высохшие монеты он аккуратно опускал в кувшин.

– Посмотри! – сказал он Анне, протягивая ей потяжелевший «клад».

Анна взяла сосуд двумя руками, просунула внутрь руку, зачерпнула горсть монет, рассмотрела их в слабом свете горящего фитиля.

– Похоже, – сказала она. – Если бы я откопала такую штуку на своей даче, то стопроцентно была бы уверена, что это настоящий клад. И все же мы должны привести их на место в сумерках.

Они наскоро поужинали и легли спать. Влад расположился на нижней полке у тамбура, а Анна – в центральном отсеке. Двери между ними не было, и Влад, ворочаясь, попытался вовлечь Анну в разговор о парадоксах истории, но Анна, повернувшись к стене, на вопросы не отвечала. Тогда он встал, подошел к ее полке, присел рядом и коснулся ее плеча губами.

Анна, словно ждала этого, сразу же повернулась лицом к Владу, взяла его руку, крепко сжала и попросила:

– Будь другом, иди спать.

И в эту ночь, как и во все предыдущие, Влад остался другом.

* * *

Они встали рано, когда горы еще были покрыты паутиной сырого тумана, а пастухи только-только начали выгонять из овчарен стада, и еще не на всех домах закурились печные трубы, и еще не все туристы «Эдельвейса» утихли в своих трейлерах и упали в постели.

Из-за плохой видимости семь километров они ехали четверть часа, благо что шоссе в это время было пустынным, и лишь раз проезжую часть пересекло стадо полусонных коров, которые, приглушенно позвякивая колокольчиками, медленно растворялись в тумане.

Влад съехал с шоссе на мокрую от росы полянку, прижал машину к зарослям молодого боярышника, чтобы она не слишком бросалась в глаза со стороны дороги, и выложил из багажника на траву два небольших рюкзачка с притороченной к одному из них саперной лопаткой с коротким черенком.

Слева от полянки шумела мелкая, глинистого цвета река. Она волокла за собой гальку, щепки и ветки. Во многих местах из воды обнажались гладкие спины больших валунов. В разные стороны от них расходились упругие струи, и казалось, что камни медленно плывут против течения.

Влад пошел через реку не разуваясь, прыгая с камня на камень, и напрасно. Покрытые слизкими водорослями и илом, они были слишком скользкими, чтобы на них можно было устоять. Потеряв равновесие, Влад резко присел и упал в воду плашмя, опасаясь, как бы при падении не уронить рюкзак, в котором он нес драгоценный кувшин. Течение тотчас понесло его, накрывая с головой. Это не представляло опасности, и Анна лишь с досадой следила, как Влад, растопырив руки и подняв голову над водой, хватался за камни и сильными движениями раскидывал их вокруг себя, словно играл в водное поло. Он встал на ноги мокрый с ног до головы, заметно расстроенный от своей неловкости – сильный человек всегда больнее падает.

Сразу за рекой начался обширный луг, который круто поднимался вверх, до кромки леса, а все, что было выше ее, пряталось в тумане. От мокрых, осевших под собственной тяжестью стогов исходил дурманящий пряный запах. Здесь Влад стянул с себя куртку и майку и выжал их. От его крепкого тела валил пар, словно он только что вышел из сауны. Анна, прикрывая глаза от яркого солнечного света, смотрела на поросший лесом склон.

– Глазу не за что зацепиться. А нужен какой-нибудь хорошо заметный ориентир.

– Кроме того, этот ориентир должен находиться недалеко от осыпи или обрыва, – усложнил задачу Влад. Он набросил лямки рюкзака на голый торс, а мокрую одежду сунул под клапан.

– Этак мы можем месяц искать подходящее место, – сказала Анна.

Влад мрачнел все больше. Он молчал, чаще останавливался и озирался по сторонам. Анна понимала его. Там, в Судаке, идея казалась просто замечательной. Облапошить преступников, подсунув им ложный клад, и освободить Марину представлялось совсем пустяковым делом. Здесь же, за несколько часов до встречи с вымогателями, фокус с кладом выглядел уже весьма сложным. Малейший просчет мог насторожить бандитов и привести к печальным последствиям. «Я поведу их один», – думал Влад, искоса поглядывая, как Анна, проваливаясь по щиколотку в трухлявый валежник, ищет место, куда бы поставить ногу.

Спустя час они вышли на тропу, которая бежала через лес параллельно долине. Солнце уже показалось из-за кромки гор, туман таял прямо на глазах, и между стволами деревьев, окрашенных первыми лучами, проглядывало затененное ущелье, синусоида реки, облепленная по бокам галькой, словно сахарной крошкой.

Стена леса неожиданно расступилась, и путь преградила глубокая промоина. Анна и Влад молча переглянулись и скинули рюкзаки. Влад оживился. Он не спешил открыто ликовать, но обрывистый берег высохшего русла был очень похож на то, что они с Анной искали. Влад прошел по краю травяного ковра, проверяя его на прочность, потом встал лицом к обрыву, словно на прыжковую тумбу в бассейне, и сиганул вниз. Его ноги едва ли не по колено увязли в рыхлом песке.

– Брось-ка мне лопату! – попросил он, снял кожаную ленту, стягивающую волосы, тряхнул головой, снова повязал ее на лоб и стал похож на индейца, какими их показывали в югославских фильмах. Ветер, волнами проходящий по верхушкам елей, срывал с них дождевые капли. Они веером секли крепкий торс Влада. От утренней сырости стало зябко, но Влад не стал надевать куртку. Ему нравилось позировать перед Анной, и, украдкой поглядывая на нее, он не совсем естественными, но красивыми, как в балете, движениями вгонял лопатку в сыпучий склон, выкапывая горизонтальную нору.

Выпендрежник, подумала Анна, демонстративно поворачиваясь к Владу спиной. Ей не нравилось, когда мужчины уж слишком явно хотели понравиться, играли мускулами, когда это вовсе не обязательно было делать, как мальчишки изо всех сил старались быть похожими на какого-нибудь отважного киногероя. Кирилл всегда был самим собой, неожиданно подумала Анна, и он никогда никому не подражал.

Влад, не замечая изменений в настроении Анны, продолжал вдохновенно рыть, мощно отбрасывая песок далеко от себя. Вскоре ему пришлось встать на колени, а потом с головой влезть в нору. Копать становилось все труднее, места для маневра оставалось все меньше, и Влад, мучаясь от того, что выглядит уже совсем не героически, лег ничком, втиснул тело в узкую пещеру, выгребая песок одной рукой. Теперь он напоминал вовсе не индейца, а крупную мясистую котлету, вывалянную в панировочных сухарях.

– Хватит! – сказал он сам себе, вылезая из норы и отряхивая джинсы. – Метра два будет, не меньше.

Анна сделала два шага от края обрыва и посмотрела себе под ноги.

– Где-то здесь?

– Да… – кивнул Влад.

– Я не провалюсь?

– Метровый слой грунта, корни деревьев, камни, – ответил Влад. – Автомобиль выдержит… Давай кувшин!

Он в нерешительности крутил кувшин в руках, раздумывая, как его разместить в земле – стоя или лежа. Широкая и толстая пробка из обыкновенной речной глины успела высохнуть и слегка растрескалась, что придавало ей потрепанный веками вид.

– На бочок, – посоветовала Анна и стала мерить шагами расстояние до ближайшей ели.

Влад затолкал кувшин в нору, перекрестил его и стал закапывать хранилище. Выползая из норы, он обрушил широкие пласты песка вперемешку с камнями, потом разгладил свои следы на склоне и выбрался наверх. Дело было сделано. Теперь кувшин был скрыт под толстым слоем нетронутой земли и крепким сплетением корней, и тот, кто станет откапывать его сверху с поляны, вгонит лопату в спрессованный веками грунт.

Анна все мерила шагами поляну, приседала, щурилась, прицеливалась то на ели, то на большой валун, наполовину вросший в землю и покрытый мягким мхом.

– Получается так, – сказала Анна. – Надо идти от ели к валуну сорок четыре шага, потом поворачиваться к обрыву и еще семнадцать шагов.

Влад еще раз прошелся по поляне, внимательно глядя под ноги. Случайно оброненный предмет мог вызвать подозрение у преступников. Поляна должна была остаться девственно чистой.

Они спустились вниз по тропе, которая вывела их к старым заброшенным овчарням без крыш, с прогнившим полом и неприятным застоявшимся запахом внутри. Оттуда они без труда добрались до шоссе.

– Условие я им поставлю жесткое, – сказал Влад, заводя машину и выезжая из кустов. – Я поведу их в лес только в том случае, если с нами пойдет Марина. Второе: куда бы меня ни повезли, ты должна находиться на своем месте и ни во что не вмешиваться.

– А где мое место?

Влад глянул на Анну – шутит она или говорит серьезно?

– Здесь. В машине. Ты поставишь ее в тех же кустах, у реки. И будешь ждать нас с Мариной. Или только Марину.

Влад говорил слишком серьезно и слишком акцентировал на опасности, которая его подстерегала. Даже если опасность была слишком велика, Анна не хотела, чтобы такой сильный мужчина, как Влад, заострял на этом внимание. Он опять красовался. Это была крепкая и скверная привычка. «Наверное, – подумала Анна, – в детстве ему чего-то не хватило – то ли внимания девочек, то ли привлекательности, то ли уважения друзей, и он – вольно или невольно – в любой удобный момент начинал напоминать о своих качествах. А может быть, он просто пытается убедить меня в том, что обладает безусловными преимуществами перед Вацурой? Тогда это тем более напрасно. Меня трудно в чем-либо убедить. Я все вижу сама и сама прихожу к выводу…»