Ребенок на заказ, или Признания акушерки

– Иди домой, детка, – сказала я. – Возьми с собой Пэтч, пожалуйста. Я постараюсь разобраться в том, что происходит, и расскажу тебе, ладно?

– Хорошо. – Она медленно повернулась, как будто неуверенная, стоит ли доверять мне ключ. И потом пошла по двору к своему дому.

Ключ был в грязи, и я вытерла его о свою футболку – верный признак того, что мне все безразлично, кроме того, что происходит с Ноэль. Я открыла дверь и вошла в кухню.

– Ноэль?

Я заперла за собой дверь, чувствуя, что мной овладевает паранойя. Ее сумка лежала на столе, как груда кожи, а ключи от машины – на стойке между плитой и раковиной. Опрокинутые кошачьи миски для еды и воды лежали на посудном полотенце. Раковина была пустая и чистая. Кухня выглядела слишком опрятно. Ноэль умела привести все в беспорядок, просто пройдясь по комнате.

Я вошла в крошечную жилую комнату, мимо заставленных книжных полок и старого телевизора, который несколько лет назад отдали ей Тара и Сэм, когда купили себе новый с большим экраном. Мимо облезлой коричневой софы. Перед телевизором на полу, на картонных коробках, заполненных, очевидно, детскими вещами, лежали пара ходунков и три автомобильных сиденья. На стене над софой были фотографии Дженни и Грейс в рамках и черно-белая фотография матери Ноэль, стоявшей у калитки. Меня всегда трогали фотографии наших детей рядом с фотографией ее матери. Я знала, что Ноэль считала дочь Тары и мою своей семьей.

Я прошла мимо одной из двух спален, которая служила Ноэль кабинетом. Как и жилая комната, она была полна коробок и мешков, а на письменном столе, заваленном бумагами и книгами, я увидела… большую салатницу, полную латука и помидоров.

– Ноэль?

Тишина в доме пугала меня. Не поскользнулась ли Ноэль в душе? Но почему тогда она просила Либби позаботиться о Пэтч? Я подошла к спальне и сквозь открытую дверь увидела Ноэль. Она лежала на спине, скрестив руки на груди, тихо и спокойно, как будто медитируя. Но ее восковое лицо и ряд пузырьков из-под лекарств говорили мне совсем другое. У меня перехватило дыхание, и я не могла двинуться с места. Я ничего не понимала. Я отказывалась это воспринять. Невозможно, думала я, это невозможно?

– Ноэль?

Я сделала крошечный шажок в комнату, словно пробуя температуру воды. И тут реальность нахлынула на меня всей тяжестью, и я бросилась к Ноэль. Я схватила ее за плечо и встряхнула. Ее волосы, как живые, рассыпались по моей руке. Но это было единственное, что осталось в ней живого.

– Нет, нет, нет! – кричала я. – Ноэль, нет! Не делай этого, прошу тебя!

Я схватила пустой пузырек, но мой мозг не воспринимал слова на наклейке. Мне хотелось уничтожить этот пузырек. Я швырнула его на пол и упала на колени у кровати. Обеими руками я сжала холодную руку Ноэль.

– Ноэль, – прошептала я. – Почему?

Удивительно, сколько всего можно не заметить в момент душевного потрясения. Записка лежала на ночном столике прямо передо мной. Я потянулась через нее за мобильником, чтобы позвать на помощь. Мобильник Ноэль был всего лишь в нескольких дюймах от ее рук. Она могла бы позвонить мне или Таре. Могла бы сказать: «Я только что сделала глупость. Приезжайте и спасите меня». Но она не сделала этого. Она не желала, чтобы ее спасли.

Полицейские и сотрудники «Скорой помощи» заполнили комнату, поглотив все пространство и весь воздух. В моих глазах все слилось в голубовато-серое море. Я сидела на стуле, который кто-то принес из кухни, все еще держа Ноэль за руку. Служба «Скорой помощи» констатировала смерть, и мы дожидались приезда судебного медика. Я отвечала на вопросы, которыми меня забросала полиция. Я знала офицера Уиттекера. Он каждое утро заходил в мое кафе и всегда брал круассан с малиновым кремом и подогретый маффин с бананом и орехами. Я наливала ему самый крепкий кофе и наблюдала за тем, как он насыпал в кружку пять пакетиков сахара.

– Вы звонили мужу, мэм? – спросил он. Он всегда называл меня «мэм», сколько раз я ни просила его звать меня по имени. Он ходил по крошечной спальне, посматривая на еще одну фотографию матери Ноэль, трогая за корешок книгу в маленьком книжном шкафчике под окном, изучая подушечку для булавок на туалетном столике, как будто все это могло дать ему ответ, что здесь произошло.

– Да.

Я позвонила Теду еще до того, как кто-то приехал. Он показывал клиенту дом или квартиру, и мне пришлось оставить ему сообщение. Он его еще не получил. Если бы он его получил, то позвонил бы мне в ту же секунду, как только услышал бы мой голос, с трудом выговаривающий слова, словно у меня случился инсульт.

– Кто ее ближайшие родственники? – спросил он.

О нет! Я подумала о матери Ноэль. Теду придется позвонить ей вместо меня. Я не смогу. И Тара тоже не сможет.

– Ее мать, – прошептала я. – Ей за восемьдесят, и она очень… слаба. Она живет в доме престарелых в Шарлотте.

– А это вы видели? – Рукой в резиновой перчатке он поднял с ночного столика листок бумаги и подержал его передо мной, чтобы я могла прочитать.

«Эмерсон и Тара, простите меня. Пожалуйста, присматривайте за моим садом и проследите, чтобы за моей матерью был уход. Я люблю вас всех».

– О нет! – Я закрыла глаза. – О нет! – Записка превратила все в реальность. До этого мгновения мне удавалось не думать о слове «самоубийство». А теперь оно было передо мной, написанное гигантскими буквами в моем мозгу.

– Это ее почерк? – спросил Уиттекер.

Я полуоткрыла глаза, чтобы не видеть весь текст записки сразу. Падающие буквы могли бы кому-то показаться непонятными, но мне они были хорошо знакомы. Я кивнула.

– У нее не было депрессии, мэм? Вам что-нибудь известно?

– Нет, нет. Она любила свою работу. Она никогда бы… Может быть, она была больна и ничего нам не говорила? А не мог кто-то убить ее и представить это как самоубийство?

Я снова взглянула на записку. На пустые пузырьки. На этикетках была ее фамилия. Кто-то из бригады «Скорой помощи» заметил, что некоторые рецепты были датированы прошлым месяцем, а другие выписаны много лет назад. Неужели она копила эти лекарства?

– Она говорила что-нибудь о своем здоровье? – спросил Уиттекер. – О посещении врачей?

Я потерла лоб, стараясь напрячь свою память.

– Она однажды повредила себе спину в автомобильной катастрофе, но она годами не жаловалась на боль, – сказала я. Мы беспокоились, что одно время она принимала много лекарств, но это было давно. – Она сказала бы нам, если бы ей было плохо.

Уиттекер осторожно положил руку мне на плечо.

– Некоторые все держат в себе, мэм, – сказал он. – Даже самые близкие нам люди. Мы никогда не знаем их до конца.

Я взглянула в лицо Ноэль. Такое красивое, но как пустая скорлупка. Ее уже не было там, внутри, и я уже забыла ее улыбку. Все это лишено смысла, думала я. Ей еще так много хотелось сделать.

Надо позвонить Таре. Одной мне не справиться. Вместе мы сообразим, что делать. Мы разберемся в происшедшем. Вместе мы все про нее знали.

Но передо мной лежало свидетельство – навсегда покинувшая нас подруга, – что на самом деле мы не знали ровно ничего.

4

Ноэль

Графство Робсон, Северная Каролина 1979

Она была ночной личностью. Как будто ей было мало дня, она не ложилась до раннего утра, читая или – втайне от матери – прогуливаясь, иногда лежа в гамаке, пытаясь сквозь кружево ветвей увидеть звезды. Она была такая все тринадцать лет своей жизни. Мать говорила ей, что она родилась ровно в полночь и поэтому путала день с ночью. Ноэль нравилось думать, что это потому, что в ней текла одна восьмая индейской крови. Она воображала, как индейцам приходилось бодрствовать ночами, остерегаясь врагов. По словам матери, в ней текла еще и голландская кровь и одна восьмая еврейской, и она любила шокировать своих одноклассников своей экзотической для Северной Каролины наследственностью. Но мать иногда кое-что выдумывала, и поэтому Ноэль научилась выбирать в ее рассказах те факты, в которые она желала верить.

Однажды поздно ночью она читала в постели «Властелина колец», когда она услышала быстрые шаги на гравии дорожки. Кто-то бежал по направлению к их дому, и она выключила свет, вглядываясь в темноту за открытым окном. Полная луна освещала лежащий на дорожке велосипед, словно заброшенный туда ветром.

– Акушерка? – закричал мужской голос, и Ноэль услышала стук в парадную дверь. – Акушерка?

Натянув шорты и заправив в них майку, Ноэль выбежала из спальни в обитую сосной комнату.

– Мама! – крикнула она, подбегая к двери спальни. – Мама! Вставай!

Ноэль зажгла свет на веранде и открыла дверь. Там стоял чернокожий парень с огромными испуганными глазами. Он занес кулак, словно снова собираясь застучать в дверь. Ноэль узнала его. Джеймс, как его там? Он был несколькими годами старше нее – может быть, ему было лет пятнадцать – и учился с ней в одной школе, хотя Ноэль не видела его там последний год. Он был тихий застенчивый парень, и однажды она услышала, как учительница говорила, что он может продолжить учиться и даже поступить в колледж. Такого нельзя было сказать о большинстве учеников ее школы, чернокожих или белых. Но когда он исчез, Ноэль перестала о нем думать. До настоящего момента.

– Позови мать! – Он был в страшном возбуждении и, казалось, готов был прорваться мимо нее в дом. – Она ведь у тебя акушерка, верно?

– Может быть, – уклончиво отвечала Ноэль. Предполагалось, что никто об этом не знал. Разумеется, знали все, но Ноэль не должна была заявлять об этом в открытую.

– Что значит «может быть»? – Джеймс толкнул ее в плечо, чуть не сбив с ног. Но она не испугалась. Боялся он, и боялся настолько, что даже толкнул ее.

– Убери от нее руки! – Ее мать вышла из спальни, натягивая халат. – Ты соображаешь, что делаешь? Закрой дверь, Ноэль! – Она сама хотела закрыть ее, но Ноэль крепко держалась за ручку.

– Он говорит, что ему нужна акушерка, – сказала она. Мать отпустила дверь и взглянула на парня.

– Вот как? – спросила она, словно не веря ему.

– Да, мэм.

Теперь он выглядел раскаивающимся, и Ноэль видела, что он дрожит от усилия быть вежливым, когда на самом деле ему хотелось кричать и умолять.

– Моя сестра. Она рожает, а у нас нет…

– Вы живете в доме на заливе?

Мать прищурилась, глядя куда-то вдаль, мимо него, как будто она могла разглядеть дом сквозь темный лес.

– Да, мэм, – сказал он. – Вы можете прийти сейчас?

– Наша машина сломалась, – сказала мать. – Ты вызвал службу спасения?

– У нас нет телефона.

– Твоя мать с ней?

– Никого с ней нет! – Он топнул ногой, как нетерпеливый ребенок. – Прошу вас, мэм. Пожалуйста, придите!

Мать повернулась к Ноэль.

– Вызови службу спасения, пока я одеваюсь. И ты пойдешь со мной. Ты мне можешь понадобиться.

Раньше она никогда не брала с собой Ноэль, когда уходила по вызову. Но сегодня ситуация была совсем другая. Впервые в два часа утра в дверь постучал сосед. Иногда ее вызывали ночью по телефону. Ноэль слышала, как мать уходила, и знала, что будет одна готовить завтрак и собираться в школу. Мать обычно была уже дома, когда Ноэль возвращалась из школы, но ее никогда не волновали дела матери, что бы там ни происходило. Ноэль это было безразлично. Ее больше интересовало чтение, чем то, чем занималась ее мать.

Ее мать была стара – ей было пятьдесят два года, – и в светло-каштановых волосах пробивалась седина. Вокруг глаз и на шее у нее были морщины. Она была намного старше, чем матери одноклассников Ноэль, и все часто думали, что это ее бабушка. У матерей ее школьных друзей ухоженные ногти были покрыты лаком. Они красили губы и делали прическу в салоне в Ламбертоне. Ноэль смущал возраст матери и ее нестандартное поведение. Но когда она набирала номер службы спасения и старалась объяснить диспетчеру, где живет Джеймс, у нее возникло вдруг странное чувство, что теперь ее восприятие матери должно измениться.

Ноэль никогда раньше не знала, что мать способна бегать. Они трусили по грязной дороге вслед за велосипедом Джеймса. Даже со своей синей парусиновой сумкой с инструментами мать обгоняла Ноэль. В воздухе стоял запах реки, и нити испанского мха свисали с кипарисов по сторонам дороги. Они свернули на тропинку вдоль залива, и за плечи Ноэль начал цепляться мох. Когда она была маленькая, мать рассказывала ей, как однажды жена индейского вождя ослушалась мужа, и он отрезал ей волосы и забросил их на ветви дерева, где они разрослись и начали покрывать ветви соседних деревьев. Ноэль не знала, какое это все имело отношение к Испании, но ей нравилось думать, что жена вождя могла приходиться ей прародительницей.

Ноэль с матерью следовали за Джеймсом до последнего поворота. На облезлых белых стенах домика мерцал лунный свет. Они услышали крики еще до того, как увидели дом. Голос походил скорее на крик животного, чем человека. Он, как острие меча, прорезал воздух. Услышав эти вопли, мать побежала еще быстрее, а встревоженная Ноэль слегка замедлила темп. Рождение живого существа было ей не в новинку – она видела, как кошка рожала котят, – но она никогда не слышала таких воплей.

– Где твои родители? – спросила мать Джеймса, бросившего на землю свой велосипед.

– Мама уехала в Ламбертон, – бросил он через плечо. – У нее сестра заболела.

Он ничего не сказал про своего отца, и мать Ноэль не стала его спрашивать. Они вбежали в дом, представлявший собой всего две низенькие маленькие комнатки. Первая – нечто вроде кухни, совмещенной с жилой комнатой. В одном конце стояли кушетка, раковина и плита, в другом – маленький холодильник. Мать не обратила на комнату никакого внимания. Она устремилась на стоны, раздававшиеся из соседней комнаты. Там на двуспальной кровати лежала на спине девушка, тоненькая, как тростинка, но с огромным животом. С виду она была всего лишь на пару лет старше Ноэль. Ниже пояса она была голая, рубашка задралась ей на грудь. Колени у нее были согнуты, а между ног выдавалось что-то огромное и темное.

– О, да ты уже совсем доспела! – сказала мать. Она повернулась к Джеймсу.

– Наполни водой все горшки и кастрюли в доме и поставь кипятить! – распорядилась она.

– Да, мэм.

Джеймс исчез, а Ноэль стояла неподвижно, завороженная тем, что происходило с телом девушки. Такого же не может быть! Казалось, что все ее тело рвалось на части.

– Все в порядке, моя хорошая. – Разговаривая с девушкой, мать начала доставать из сумки вещи. – Не толкай! Я знаю, тебе так хочется, но пока не надо, ладно? Я тебе помогу, и все будет хорошо.

– Ничего хорошего не будет! – закричала девушка. – Не хочу я никакого ребенка!

– Ну, хочешь или не хочешь, а через несколько минут он у тебя появится.

Мать обернулась к Ноэль.

– Найди мне все чистые полотенца и белье, какое есть в этом доме, – сказала она, накладывая манжетку на тоненькую руку девушки, чтобы померить ей давление. – А потом намочи какую-нибудь тряпку в воде, которую накипятил парень, и принеси мне.

Ноэль кивнула и начала рыться в узеньком бельевом шкафчике, хватая с полок тщательно сложенные полотенца, простыни и наволочки. В соседней комнате она нашла Джеймса, дрожавшего над кастрюлями с горячей водой.

– Окуни это в теплую воду, – сказала она ему. – Какая здесь погорячее?

– Вот эта, может быть, – указал он на ближайшую к ней кастрюлю. Ноэль окунула одно полотенце в воду и, выжав его над раковиной, отнесла в спальню.

Мать развернула одну из простыней и подложила ее под ягодицы девушки. Затем, взяв теплое полотенце, она приложила его к натянувшейся коже вокруг головки ребенка.

– Это нормально? – спросила Ноэль шепотом, указывая рукой на раскинутые ноги девушки.

– Абсолютно нормально. – Мать отмахнулась от ее руки. Ноэль поняла, что, отвечая на ее вопрос, мать одновременно старалась успокоить девушку. – Почему бы тебе не помочь парню?

– Я хочу остаться здесь, – покачала головой Ноэль.

– Тогда возьми стул. Дай ей руку.

Ноэль подвинула стул к кровати. Девушка сжимала в руке край матраса. Ноэль неловко разжала ее пальцы и обвила их вокруг своей руки. Девушка стиснула ей руку. Слезы лились по ее лицу, и на лбу выступили капли пота. Кожа у нее была светлее, чем у Джеймса. Лицо роженицы искривилось от боли. Ноэль увидела, какая она хорошенькая и как она боится.

Она наклонилась вперед и вытерла девушке слезы кончиками пальцев.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Би, – прошептала девушка. – Я умираю, да? Этот ребенок меня убьет?

Ноэль покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Моя мама…

Би перебила ее новым воплем.

– Я разрываюсь на части! – кричала она.

– Ни одна женщина еще не разорвалась на части, – сказала мать. – Ты тужишься, как тебе и положено.

– У меня здесь жжет! – Она выпустила руку Ноэль, чтобы коснуться себя между ног. Глаза у нее расширились, когда она нащупала там что-то, чего Ноэль не могла видеть.

– Господи Иисусе! – сказала Би. – Господи Иисусе, спаси меня!

– Да, Господь Иисус, – засмеялась индейско-голландско-еврейская мать Ноэль, произнося эти слова, возможно, в первый раз в жизни. – Твой Господь Иисус здесь, с тобой, раз Он тебе нужен. – Она приподняла ей голову. – Ноэль, хочешь посмотреть, как этот ребенок появится на свет?

Ноэль подошла к ногам кровати. Темный круг стал еще больше, и она затаила дыхание, не представляя, как матери удастся извлечь ребенка из худенькой маленькой Би. Вдруг Би вскрикнула, и темноволосая смуглая головка выскользнула из ее тела.

Ноэль ахнула от изумления.

– Прекрасно! – сказала мать. – Дела у тебя идут отлично. – Она протянула руки к головке ребенка, не касаясь Би, но словно поддерживая головку в воздухе, как по волшебству. Головка повернулась набок, и Ноэль увидела крошечное личико, все сморщенное, как будто процесс рождения был так же труден для ребенка, как и для Би. Ноэль увидела маленькие косоватые глазки и губы со следами крови на них и осознала, что без всякой видимой причины плачет.

Ребенок выскользнул из тела Би в руки ее матери.

– Чудесный мальчик! – Мать завернула пищавшего младенца в полотенце и положила его на живот Би. Она проделала это так быстро и легко, что Ноэль поняла: это происходило уже сотни раз.

– Я не хочу этого ребенка, – простонала Би, но приподняла кончик полотенца, прикасаясь к влажным волосикам сына.

– Это мы еще посмотрим, – сказала мать. – А теперь нам нужно заняться еще кое-какой работой.

Ноэль наблюдала, как мать перерезала пуповину и извлекла плаценту, отвечая на ее вопросы и объясняя все, что она делала. Ее мать была совсем не та женщина, которая каждый вечер готовила ужин, убиралась в доме, кормила цыплят, выращивала помидоры и подстригала их жиденький газон. В этой комнате, наполненной животными криками, потом и кровью, ее мать преобразилась: она превратилась в другого человека – таинственного полумудреца-полуволшебника. Все в ней было прекрасно. Каждая морщинка на ее лице. Каждая серебряная нить в ее волосах. Каждый распухший сустав на ее руках, с такой легкостью и изяществом принявших маленького человечка в этот мир. В этот момент Ноэль поняла, что хочет быть такой, как она. Точно такой.

Служба спасения прибыла слишком поздно, чтобы принести какую-то пользу. Атмосфера в маленьком домике вдруг изменилась. Задавались неудобные вопросы. Блестели инструменты. Появились острые иглы и сосуды с жидкостью. Носилки на колесах.

Би испугалась.

– Не бойся. – Мать Ноэль стиснула ей руку, когда двое мужчин в униформе переносили роженицу с кровати на каталку. – Ты отлично справилась. Все у тебя будет хорошо.

– Это вы приняли ребенка? – спросил один из спасателей ее мать.

– Она – акушерка, – сказал Джеймс, и спасатель поднял брови.

– Просто соседка, пришла помочь, – быстро ответила мать. Однажды она провела несколько дней в тюрьме за занятия акушерской практикой, и Ноэль знала, что больше ей этого не хотелось. Пока матери не было дома, подружка отца, Дорин, жила у них. Отец объяснил дочери, что Дорин – прислуга. Ноэль было только девять лет, но она все поняла. В конце концов, отец развелся с матерью и женился на Дорин. Ноэль ненавидела эту женщину. Дорин украла у нее отца. Украла мужа у ее матери. «Никогда не обижай другую женщину, как Дорин обидела меня, – говорила ей мать. – Никогда не делай этого». Ноэль поклялась ей, что никогда так не поступит, и думала тогда, что говорит правду.

Домой они возвращались почти на рассвете. Шли медленно и какое-то время молчали. Жужжание цикад сменилось мирной тишиной, окутавшей их в полумраке. Время от времени в глубине леса Ноэль слышала какую-то птицу. Ей нравились эти звуки. Она слышала их иногда, блуждая по ночам.

Они свернули с тропинки на грязную дорогу, которая вела к их дому.

– Откуда ты знаешь, как это все делать? – спросила Ноэль.

– От мамы, а она – от своей мамы. Здесь нет никакой тайны, Ноэль. Сегодня врачи хотели бы, чтобы мы так думали. Они убеждают нас, что для того, чтобы родить ребенка, нужны лекарства, кесарево сечение – это такая операция, чтобы извлечь ребенка, – и всякого рода сложные приемы. Иногда они бывают необходимы. Хорошая акушерка всегда знает, когда безопасно для женщины рожать дома, а когда нет. Но это не ракетная техника.

– Я тоже хочу это делать.

– Что делать? Иметь детей?

– Быть акушеркой. Как ты.

Мать обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Тогда нужно, чтобы ты все сделала правильно. По закону. Чтобы тебе не пришлось скрывать свои способности, как мне.

– А как это по закону?

– Сначала надо стать медсестрой, – сказала мать. – Я никогда ею не была. Не думаю, что это вообще необходимо. Скорее вредно, потому что считается, что чем больше ты знаешь, тем лучше. Но в Северной Каролине свои законы, и нужно им следовать. Моя дочь не будет сидеть в тюрьме.

Ноэль мысленно вернулась в маленькую душную комнатку Би, где мать не сделала ничего плохого, только хорошее.

– Эта Би, – сказала Ноэль, – она всего на пару лет старше меня. Если бы у меня был ребенок, я бы его хотела. Я не понимаю, как можно не хотеть своего собственного ребенка.

Мать ответила не сразу.

– Иногда ребенка не хотят оставить именно потому, что его любят. Иногда женщина знает, что у нее нет средств, чтобы дать ребенку шанс устроиться в жизни, и тогда отдать его в хорошую семью – благое дело. – Мать глубоко вздохнула. – Этой девушке придется принять решение. Для темнокожего ребенка трудно найти приемных родителей. Поэтому я надеюсь, она оставит его. Может быть, ее мама поможет ей с ним. Но в пятнадцать лет это слишком рано. Так что сделай мне одолжение и не беременей, пока не станешь постарше.

– Не беспокойся. Мне даже целоваться с мальчиком не хочется, не то что завести с ним ребенка.

– Это все изменится. – В голосе матери Ноэль услышала улыбку.

Небо медленно розовело. Теперь уже хорошо было видно грязную дорогу под ногами, и впереди, за деревьями, Ноэль увидела угол их дома.

– Мне нужно еще кое-что тебе сказать, – снова заговорила мать, но совершенно другим голосом, как какая-то незнакомая женщина. – Мне давно бы следовало тебе рассказать, но тут отец ушел, и вообще… мне казалось, что это легло бы на тебя бременем.

Ноэль почувствовала, как у нее в груди что-то сжалось.

– Что, мама?

– Давай посидим во дворе, пока солнышко восходит, – сказала мать. – Я заварю нам чаю, и мы хорошенько потолкуем.

Ноэль замедлила шаги. Она не была уверена, хочет ли услышать то, о чем мать говорила таким странным, чужим голосом. У Ноэль появилось такое чувство, что ночью она ушла из дома одним человеком, а вернется другим.

И она оказалась права.

5

Тара

Уилмингтон, Северная Каролина 2010

Казалось, всего несколько недель прошло с тех пор, как я сидела в этой церкви на поминальной службе по Сэму. И вот мне снова пришлось прийти сюда сегодня. Эмерсон и я планировали все как в тумане. Эм спросила меня, не хотела бы я спеть, что я иногда делала на свадьбах или приемах, но я категорически отказалась. Слушая, как одна из нашего хора поет великолепным сопрано «Иисусе милостивый» Форе, я радовалась, что отказалась. Комок в горле не дал бы мне издать и звука. Не здесь, где память о поминальной службе по Сэму все еще стояла в воздухе. И не теперь, когда я все еще не могла поверить, что Ноэль больше нет.

Ее мать сидела слева от меня. Я не видела ее около года, и теперь, в восемьдесят четыре, она обнаруживала первые признаки старческого слабоумия. Она забыла мое имя, хотя помнила имена Эмерсон и даже Дженни, но она понимала, что Ноэль умерла. Сидя рядом со мной, она прижимала к губам сморщенный кулачок и снова и снова качала головой, словно не могла поверить в происходящее. Я понимала ее чувства.

Грейс сидела справа от меня, рядом с Дженни, Эмерсон и Тедом, накручивая на указательный палец прядь длинных волос, как всегда, когда нервничала. Она просила позволить ей остаться дома. «Я знаю, это тяжело», – сказала я ей утром. Я сидела на краешке ее кровати, где она лежала, завернувшись в простыню, как в кокон. Ее одеяло, в голубой и зеленый горошек, лежало на полу, и мне пришлось заставить себя оставить его там, а не поднять и аккуратно сложить в ногах кровати. «Я знаю, это напоминает тебе о поминальной службе по папе, но мы должны быть там и почтить память Ноэль. Она любила тебя и была так добра к тебе. Мы должны быть там ради ее матери. Помнишь, как было важно для нас, что люди пришли к папе?»

Она не ответила, и бугорок там, где под простыней обозначилась ее голова, не шевельнулся. По крайней мере, она слушала. Я надеялась, что она слушала.

– Люди пришли не ради папы, – продолжала я. – Они пришли ради нас, чтобы мы почувствовали их любовь и поддержку и чтобы разделить воспоминания…

– Ладно! – Она сорвала простынь с головы и поднялась с кровати, протиснувшись мимо меня. Волосы спутанной гривой лежали у нее на спине. – Ты когда-нибудь можешь помолчать? – бросила она через плечо. Я не стала осуждать ее за грубость. Я слишком боялась оттолкнуть ее еще дальше.

Я видела, что Грейс сжимает руку Дженни, и радовалась, что она таким образом оказывает помощь подруге. Дженни выглядела бледнее обычного. Она уже утратила частичку летнего загара, в то время как кожа Грейс все еще сохраняла свой карамельный оттенок. Дженни унаследовала слишком светлую кожу Эмерсон и тонкие темные волосы Теда, которые она волной напустила на левый глаз. Она была умненькая, и я ее очень любила, но, на мой предубежденный взгляд, она терялась рядом с Грейс. Когда я видела их в школе, я не могла не замечать, как реагируют на них ребята. Когда они приближались к Грейс и Дженни, глаза их были прикованы к моей дочери… пока они не вступали в разговор. Тогда словно магнит притягивал их к Дженни, а моя тихая девочка становилась невидимой.

Но Клив выбрал Грейс, а не Дженни. Клив был красивый мальчик, сын белой матери – Сюзанны – и темнокожего отца с убийственными голубыми глазами и улыбкой, от которой даже у меня подгибались колени, и я знала, что Грейс нашла в нем своего избранника. Теперь Дженни встречалась с мальчиком по имени Девон, а Грейс осталась в одиночестве. Отец погиб. Друг ушел. Осталась одна только неадекватная мать.

Йен сидел на скамье за нами. Он рассказал Эмерсон и мне о завещании Ноэль. Он давно знал, что оно существует, так как нашел его среди бумаг Сэма, но, конечно, не сказал мне ничего и не ожидал, что оно так скоро понадобится. Завещание было составлено недавно, месяца за два до смерти Сэма. Откровенно говоря, меня удивило, что Ноэль оставила завещание; она никогда не была очень организованным человеком. Но еще больше меня удивило, что она обратилась с этим к Сэму. Правда, она знала Сэма так же давно, как и меня, и они всегда были добрыми друзьями, несмотря на некоторые шероховатости в отношениях время от времени. Но содержание завещания было таково, что она не могла не испытывать неловкости, обсуждая его с ним, и я уверена, что и он испытал некоторое смущение, услышав ее распоряжения.

В завещании она назвала своей душеприказчицей Эмерсон. Когда Йен сказал мне об этом, я обиделась. Я не могла не обидеться. Эмерсон, Ноэль и я всегда были очень близки. Иногда я чувствовала себя немного в стороне, но я убедила себя, что это все мое воображение. Выбор душеприказчицы ясно показал, что я была изначально права. Не то чтобы я желала брать на себя эти обязанности, но я не могла не удивляться, что Ноэль не доверила это нам обеим. Приходило ли Сэму в голову предложить ей это?

Хотя более значительным было распределение ею своей собственности. Жила она очень скромно, но за годы ухитрилась скопить более пятидесяти тысяч долларов. Она хотела, чтобы Эмерсон проследила за тем, чтобы удовлетворялись все потребности ее матери. Если после этого останутся какие-то деньги, они должны быть распределены между Дженни и Грейс в соотношении семьдесят пять процентов к двадцати пяти, с большей долей для Дженни. Как отнесся Сэм к тому, что Ноэль ясно оказала предпочтение дочери Теда и Эмерсон, а не его собственной? Я понимала, что такое распределение было справедливо. Это было правильно. Дженни помогала Ноэль с детской программой и, казалось, ценила Ноэль больше, чем Грейс. Сами по себе деньги значения не имели. Ударом для меня стало осознание, что ее отношение к нам не было таким одинаковым, каким я его себе представляла.

В завещании Ноэль также просила, чтобы Сюзанна взяла на себя программу помощи детям, если она того пожелает, к чему Сюзанна была готова. Она сидела сзади нас, рядом с Йеном. Приближался ее пятидесятилетний юбилей, и я подумала, что празднование следует отменить. Она когда-то давно работала вместе с Ноэль, и с тех пор они дружили, вместе пережив развод Сюзанны и две ее онкологические операции. После последней у нее появились густые вьющиеся волосы, совершенно белоснежные. Когда я здоровалась с ней перед службой, я заметила, как хорошо она выглядит. Ее огромные круглые голубые глаза напоминали мне исполненную благоговейного страха маленькую девочку, и я не могла смотреть на нее без улыбки, даже когда она заболела и облысела после химиотерапии.

Я думала, что на службе появятся все старые пациентки Ноэль, но, оглянувшись, увидела, что маленькая церковь была заполнена меньше чем наполовину. Я обняла мать Ноэль, желая, чтобы она не оборачивалась. Я не хотела, чтобы она видела, что люди, которым Ноэль помогла, не потрудились прийти.