Нечисть, или Тайна старинной шкатулки

– Вот так и сказала: «Олег с работы придет»?

– Ага, именно. Я дальше своими разговорами ее терзать не стала. Сказала, чтоб обращалась к нам с Ефимычем – это мой муж – в любое время суток. А что?! Мы с Семеном Ефимовичем всегда соседям готовы помочь. Но она нет чтоб поблагодарить, так рассеянно глянула на меня и к себе в квартиру пошла. Чудная стала. Да вы стучите громче, стучите! Дома она, точно.

Не дожидаясь, когда Есия подойдет, Лидия Яковлевна сама дробно застучала сухоньким кулачком в дверь.

– Лена! Открывай! Ле-на-а! Она такая растяпа, – повернувшись, пожаловалась Роза Карловна Есии. – Сколько раз дверь открытой оставляла – это ужас просто. Иногда приду домой, а у нее ключи в замке торчат. Приходится звонить, напоминать, чтобы ключи вытащила да дверь заперла.

– Да что вы так переживаете, Роза Карловна? У вас же в общем коридоре замок есть. Видимо, Елена вам полностью доверяет, если не торопится закрываться.

– Ах, – всплеснула руками женщина, – да разве ж это замок? Его же ногтем мизинца открыть можно! Заходи и бери чего хочешь. А Лена – она безалаберная такая, просто ужас. Вечно обе двери открытыми оставит и сидит. Один раз так и вовсе всю неделю жила без ключей.

– Это как?

– А очень просто. Потеряла всю связку, и все ей недосуг было новые сделать. Выскочит, двери просто прикроет и пошла по магазинам шляться. Конечно, я, когда видела такое, прикрывала всегда. Так она вернется и тарабанит в дверь. Злится на меня. Никакой благодарности! Вот что за человек такой, прости господи. А если бы я не замечала открытой двери да не закрывала за ней каждый раз?! Ограбили бы ее, и все дела. Один раз так накипело у меня, что не выдержала, высказалась. Так Лена обиделась и две недели не здоровалась со мной. Но я же добрая, не могу мимо открытой двери пройти. А чтоб самой первой не начинать разговаривать с ней, я кулаком ей в дверь стукну со всей силы да и иду к себе. А она потом выходит и закрывает. Вот так стучала, – и Роза Карловна продемонстрировала свой коронный удар кулачком, дверь этом глухо щелкнула и открылась.

– Ой, – растерянно оглянулась Роза Карловна на Есию. – А у Лены и сейчас не заперто…

Быстро отодвинув пожилую женщину в сторону так, чтобы ее не было видно в дверном проеме, Есия плотно прижалась к стене и крикнула:

– Крайнева, вы дома? С вами все в порядке? Кто-нибудь здесь есть?

– Как вы лихо, прям как в кино, – уважительно прошептала Роза Карловна, когда Есия, переведя дух, «отклеилась» от стены.

– Ну что вы, элементарные меры безопасности. Пойдемте в квартиру.

Как только они переступили порог, Роза Карловна уверенно посеменила вперед. Судя по всему, здесь она находилась не первый раз и отлично ориентировалась в квартире Крайневых.

– Лена, ты где? – позвала Роза Карловна. Она поспешила к ванной комнате. Заглянув туда, коротко вскрикнула и схватилась рукой за сердце.

Есия подбежала ближе. На светло-сизом кафеле лежала девушка. Слипшиеся от крови волосы закрывали лицо, рядом валялась опрокинутая корзина с вывалившимся из нее бельем. Ноги девушки были поджаты, а руки безвольно вытянуты вдоль тела. Складывалось впечатление, будто перед тем как ей нанесли удар, она присела, чтобы загрузить белье в стиральную машину.

– Леночка, что же это такое, – всхлипывая, запричитала Роза Карловна. – Вот напасть же какая на семью. Говорила я ей, надо священника позвать, квартиру освятить. Нельзя в нечистой квартире жить!

– Почему вы так говорили Елене? – спросила Есия, присев у тела девушки и убирая волосы с ее лица.

Губы жертвы посинели, лицо было белым как стена.

– Потому что какая-то чертовщина здесь еще при жизни Тамары Макаровны началась. – Нашарив на полке в ванной валерьяновые капли, Роза Карловна трясущимися руками отсчитывала их в стопку. – То кто-то будто бы ходит, половицами скрипит, то посуда ни с того ни с сего на кухне гремит, то ночью что привидится…

Есия тем временем осматривала рану на голове девушки. Довольно обширная и глубокая, она имела неровные края с поперечными белесоватыми тканевыми перемычками. Похоже, девушку ударили чем-то тяжелым, к примеру, бронзовой статуэткой. Есия осмотрелась по сторонам в поисках подходящей вещи. Но ни в ванной, ни в прихожей ничего подобного не заметила. Только подставка для зонтиков, ключница да пара прикрученных к стенам шкафчиков для обуви. Опять повернувшись к девушке, Есия провела по ее шее, нащупывая сонную артерию, и оглянулась на Розу Карловну:

– Она жива. Поищите бинты и вату, мне нужно остановить кровь.

– Слава богу, Леночка не погибла, – обрадовалась соседка. – Я бегу уже, бегу.

Она моментально испарилась, но через сорок секунд уже стояла рядом: в руках автомобильная аптечка, в которой оказались вата, стерильный бинт, перекись водорода и йод. Роза Карловна опустилась на колени возле тела и стала неуклюже помогать обрабатывать рану.

– Я уже дальше сама, а вы вызывайте поскорее «скорую помощь», – попросила Есия.

Роза Карловна от волнения растерялась. Она вдруг поняла, что не помнит, где у соседей стоит телефон, и нервно заметалась по комнатам. Наткнулась на него в спальне, схватила трубку и бросилась к Есии.

– Что там «скорая»? – не поднимая головы, спросила Есия. – Вы дозвонились, Роза Карловна?

– Сначала занято было, а теперь никто не поднимает. Я все время номер набираю.

– Дайте мне. – Есия нетерпеливо выдернула телефон из рук Розы Карловны и набрала номер полиции.

– Говорит капитан юстиции Гостищева из следственного управления. Примите вызов. Женщина, тридцать лет, находится в своей квартире без сознания. На голове глубокая рана. Срочно выезжайте. Да, и вызовите «скорую помощь» поскорее, пожалуйста. У меня не получилось дозвониться.

– Скоро приедут? – виновато спросила Роза Карловна, переминаясь с ноги на ногу.

– Будем надеяться. Так что с квартирой Крайневых не так? Расскажите.

– Ах да. Знаете, Есия Павловна, старые люди такое чертовщиной называли. Вечно у них в ванной то стук частый слышался, то свист, то шаги чьи-то… Зайдет туда Тамара Макаровна – а там никого. Бесовщина, в общем, какая-то у нее в квартире творилась. Разве это нормально так жить? Какой человек выдержит?! Вот Тамара Макаровна и умерла. Легла в ванную и утонула. Ну вот скажите мне, какой нормальный человек ляжет в ванную уставшим? Я понимаю еще, когда работают от зари до зари. Так напашешься, что сил нет до постели доползти. Но Тамарочка была пенсионеркой. С чего ей дотягивать принятие ванны до того момента, когда валишься с ног?

Есия пожала плечами:

– Всякое бывает. Может, заснуть не могла, решила в ванной расслабиться. А может, сердечная недостаточность или еще что. Вскрытие делали? Какая официальная причина смерти?

– Утопление, – буркнула Роза Карловна и перекрестилась. – Тамара Макаровна взрослая женщина, разве она не понимала, что так делать нельзя?!

Глава 4

Герман

Беспокойно оглядевшись по сторонам, Герман хотел выбраться из узкого пространства, в котором оказался. Он попытался повернуться и встать, но тут же был остановлен грозным окриком:

– Не надо!

Герман с детства послушанием не отличался, а сейчас моментально подчинился. Смиренно сложил руки и замер, будто мертвый. Голос же, словно обрадовавшись покорности, сразу же монотонно забубнил. Да все о душе, о любви, о смерти. Тихий, размеренный, он укачивал как на волнах.

«Или в колыбели», – подумал Герман и сонно заулыбался. И тут же пригрезился ему дом его детства и мать, склонившаяся над колыбелью. Тонкая, изящная, словно сотканная из света и пены кружев, она глядела на него и улыбалась. Его ангел-хранитель, ушедший на небеса так рано. Но сейчас – он чувствовал это! – она была снова с ним. Провела рукой по его волосам и поцеловала теплыми губами в лоб.

– Мама, – прошептал Герман.

Он протянул руки, чтобы обнять ее, прижаться к родному плечу, но она вдруг растаяла. И остался лишь запах ванили, хвои да морозной утренней свежести.

– …всякий, делающий грех, есть раб греха, – опять ворвалось в сознание гундосое бубненье попа.

– Не буду слушать, не хочу! – воспротивился Герман. – Пристал как банный лист, бу-бу да бу-бу. Отпустил бы уже домой к Марфе, мне ей пару вопросов задать нужно. Хочу спросить, как я все-таки сюда под эти доски попал? Ведь это она перед тем мне медовухи принесла… Наверное, налила какого-то зелья в кувшин. Не зря, ох не зря про Марфу говорили, что она с местной ведьмой дружбу водит. А я все не верил.

Как все это началось? Поставила Марфа кувшинчик на стол, присела на краешек стула и принялась пристально глядеть, как Герман кулебяку с грибами доедает.

Он в ответ лишь усмехнулся:

– Чего расселась, налей! – и с удовольствием увидел, как мгновенно посерело ее лицо и дрогнули в обиде губы.

Марфа махнула рукой служанке, и та бросилась выполнять приказание.

Нет, Герман не был равнодушен к жене. Совсем даже наоборот! Он любил ее. Любил так, что порой ему хотелось сжать ее в объятиях и держать. Иногда он ловил себя на мысли, что в этом есть нечто извращенное. Так от большой и нежной любви маленький мальчик крепко сжимает птичку в кулаке. А потом не понимает, отчего она испустила дух.

Герман влюбился в Марфу, как только ее увидел. Ясноглазая, светловолосая, она казалась совершенством. Идеал, богиня, нимфа! Он долго жил мечтой о недостижимом идеале, о женщине, ради которой был бы готов на все. И вот она стала его законной женой. Первые дни, даже месяцы он пребывал в полной эйфории, а потом его постигло жестокое разочарование: Марфа оказалась обычной и земной. Ей нравилось внимание других мужчин, и Герману все время казалось, что она изменяет ему. Нет, он не смог получить подтверждение изменам, но был уверен, что ему просто еще не удалось ее поймать.

Мстил он за крушение своих идеалов методично и изощренно. «Доставал» мелкими придирками и деспотичными запретами, не приходил ночевать и никогда не винился и не успокаивал, если заставал супругу в слезах.

А потом случайно в парке увидел, как поручик Сухомлинов смотрит на Марфу влюбленными глазами. Он явно что-то хотел сказать и не решался, а в его взгляде было такое обожание, что Германа охватила глухая ревность. Этим вечером он первый раз Марфу избил.

Герман и сам не понимал, что с ним происходит. Порой ему до боли в сердце хотелось обнять Марфу, приголубить. Но он вспоминал, что она ему неверна, и грубил ей. А однажды, изрядно перебрав вина, решился поведать Марфе, как любит ее. Покаяться, попросить прощения. Сказать, что ревнует, что не может без нее жить. И молить, молить о любви, которой он был лишен.

Но стоило ему только начать, как она рассмеялась. Даже не выслушала! И это убедило его в подозрениях: Марфа не любит его и ему не верна. И он избил ее второй раз.

Теперь Германа раздражало в Марфе все: и как она пишет, аккуратно выводя кругленькие, словно бусинки, буквы. И как думает, глядя в потолок и закусив кончик карандаша; и как слушает музыку, чуть-чуть склонив голову набок и мечтательно глядя вдаль; и как смеется, распахивая объятия бегущим навстречу ей близнецам.

Но эти же жесты, подмеченные им у кого-нибудь другого, вызывали мучительно-сладостную боль, напоминая о его любимой недоступной Марфе.

И вот вчера Герман нашел письмо.

«Mon cher ami, – писал незнакомец, – я уезжаю, и мне будет очень не хватать Вас…»

А дальше неизвестный объяснялся в любви. Он сумел найти именно те слова, которые когда-то хотел, но так и не смог сказать Марфе Герман. Он так писал о своем чувстве, что каждое слово, каждая буква дышали нежностью.

Нет, в письме не было ни слова об измене. Напротив, незнакомец сокрушался, что так и не смог покорить «неприступную Марфу», и теперь уносит в своем сердце ее нетронутый образ. Но Герман от ревности буквально рассвирепел.

Дальнейшее он помнил смутно. Как, каким образом в его руках оказалась плетка, он тоже не знал. Не помня себя, остервенело стегал Марфу. О, если бы только она запросила пощады, покаялась, он бы опустил плеть. Но Марфа не издавала ни звука, и это бесило его еще больше.

Как в тумане Герман видел близнецов, повисших на его руках. И прислугу, которая, ворвавшись следом, скрутила его.

На следующий день Герман весь вечер просидел в придорожном кабаке. А ночевать пошел к чернобровой хозяйской дочке. Она девка справная, на нее многие окрестные парни заглядываются, а вот к Герману прилипла – не оторвать. Да только зачем она ему? Даже душу излить да про холодность Марфы поговорить – и то не получится. Противно.

Далеко за полночь ему привиделась жена, купающаяся в ночной реке. Длинные волосы распластались по воде, белые руки отдавали синевой в лунном свете. А на берегу, глядя на нее, сидел мужчина. Герман вскочил с бьющимся сердцем, оделся и выскочил во двор. Светила полная луна, тихо трещали сверчки.

Герман пошел берегом реки. Отчасти чтобы сократить путь, а отчасти – чтобы избавиться от наваждения. Когда до тропинки, ведущей к его дому, оставалось чуть больше ста метров, Герман вдруг услышал голос. Ее, Марфы, голос. Она читала что-то нараспев, подняв руки к небу и глядя на звезды.

Герман осторожно подошел ближе и спрятался в кустах. Это действительно была Марфа, и бормотала она что-то на латыни. Герман разобрал несколько слов, но общего смысла так и не уловил.

Гнев закипел в его груди. И ведь не побоялась лихих людей, одна ночью на речку пошла. Он вспомнил сон и нервно огляделся по сторонам, выискивая спутника Марфы. Не найдя, вышел на берег и быстро разделся.

– Ну я тебя сейчас пугну. Будешь знать, как ночью одной на реку ходить.

Он быстро бросился в воду и, надавив ей сзади на плечи, начал топить.

«А ведь никто не видел, как я вдоль речки шел, – мелькнула подлая мысль. – Утопи я ее сейчас – никто не узнает. Скажут, сама потонула».

Пока Марфа барахталась, сопротивляясь, он держал ее под водой. А когда смирилась, схватил в охапку и на берег поволок.

А на следующий день та медовуха и появилась на столе.

Он сначала ничего не почувствовал. Выпил, отставил в сторону чарку и от кулебяки с грибами откусил. Вдруг перед глазами все закружилось, поплыло. Герман подумал сперва, что отчего-то слишком быстро опьянел, но внезапно комната стала будто хрустальной. Все – и стол, и стулья, и стены стали хрупкими до невозможности, надулись пузырями и затем разлетелись острыми брызгами.

Круглые осколки градом осыпались вниз и заскакали мячиками по полу. Герман закричал и схватился за глаза. Голова кружилась, хрустальной пылью забивало рот, нос, не давая дышать.

А потом все вокруг стало желтым. В детстве это казалось забавным – найдешь цветное стеклышко и смотришь через него на мир. И он весь желтый – небо, люди, облака… Но сейчас все было всерьез, и от этого становилось жутко. Герман дернул ворот, задыхаясь, и потянулся к кувшину с водой. Кувшин покатился по столу и упал на пол. Вслед за ним рухнул Герман.

«Не надо было грибочки медовухой запивать», – уже теряя сознание, услышал он чей-то голос.

Вот так все и случилось. А теперь вот очнулся Герман в чужом доме и с грубой шерстью на руках. Интересно, может быть, это ему только снится?

Герман прислушался. Голос все еще монотонно бубнил, наставляя раба Божьего на путь истинный.

– …и вернутся к нам деяния наши, и пожнем мы то, что посеем…

«Вернутся, – мысленно согласился Герман. – Марфе все ее деяния вернутся. Будет знать, как мужа не уважать».

– …и потому надлежит рабу божьему Герману исправить то, что может быть исправлено, и сделать то, что должно быть совершено…

«Зря я вчера Марфу в омуте не утопил. Не было бы сегодня со мной такой неприятности».

– …и продолжить начатое, ибо не ведаем, что творим…

«Скорей бы уже отпускал», – тоскливо подумал Герман.

– …и возвратится раб божий Герман на землю в виде духа нечистого, духа домашнего, и задача будет ему дана наладить мир и гармонию в семье. Да свершится сие во искупление! – загремел напоследок голос, и вдруг все стихло.

Герман с облегчением вздохнул и, чувствуя, как тело становится невесомым, закрыл глаза.

А его уносило ввысь как пушинку, подхваченную ветром. Оттуда он видел все – свои ошибки, свои победы. Лента жизни быстро промелькнула перед ним, и он очутился в абсолютной тишине. Звуки, запахи исчезли, была только бескрайняя пустота.

Потом Германа швырнуло в скопление звезд, оттуда выбросило в черную воронку. Там завертело, закрутило с такой силой, что он зарычал от боли, но не услышал своего голоса.

Это продолжалось ужасно долго. Он чувствовал себя то огромным, вмещающим всю Вселенную, то крошечным, сжавшимся в точку и грозящим вот-вот исчезнуть.

Теперь Герман точно знал: есть вещи пострашнее, чем смерть. Это раствориться, исчезнуть без остатка, разлететься по Вселенной звездной пылью. Нет, даже не пылью – превратиться в ничто, в пустоту. И знать, что никто и никогда больше не вспомнит о тебе.

Это было так страшно и так несправедливо, что Герман принялся неистово повторять:

– Господи, Боже, принимаю волю Твою! И да свершится суд Твой и на земле и на небе…

Он путал слова и фразы, боясь замолчать хотя бы на минуту. Ему казалось, что тогда он сразу исчезнет, и только молитва удерживает его на грани бытия.

Так молился он до изнеможения, пока не понял, что вокруг что-то изменилось. Вращение замедлилось, и тьма вокруг перестала быть враждебной. Она окрасилась в мягкие розовые тона, и его вдруг выкинуло в ослепительную белизну.

Снова была та же самая комната с ходиками без гирь и картиной с растекшимися часами. Из стены прорезались неясные тени и материализовались в двух невысоких человечков.

– Ты пошто ему память-то не до конца стер? – ворчливо поинтересовался один.

– Дык шут его знает, – хитро блеснул глазами второй. – Прикидывался беспамятным совсем. Зачем обманул, бес его знает?!

«И ничего я не прикидывался!» – хотел обиженно выкрикнуть Герман, но только невнятно промычал.

– Иж ты, не ндравится ему, – покачал головой первый. – Ты, милок, потерпи. Чай не я, а ты сам себе наказание, тьфу ты, работу над ошибками выбирал.

Второй затрясся, поскрипывая, что, видимо, изображало смех.

«Какую работу? Над какими ошибками? Когда выбирал?» – хотел спросить Герман, но не успел.

Человечки растянули перед его глазами легкую дымчатую ткань, и все исчезло.

Глава 5

Есия

Мать Елены Крайневой, Галина Аркадьевна, приехала после телефонного звонка очень быстро. Она даже опередила «скорую помощь» минут на пять и, неумело пытаясь помочь дочери, причитала, и стонала. Когда наконец приехали врачи и засуетились вокруг Елены, Есия отвела Галину Аркадьевну в сторону.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов. Позволите?

– Да, конечно, – подавленно откликнулась женщина.

– Я расследую дело о гибели Олега Крайнева, мужа Елены. Сегодня приехала сюда поговорить с Леной и застала ее без сознания. У вас есть предположения, кто мог это сделать?

– Нет, абсолютно.

– Тогда посмотрите, пожалуйста, не пропало ли в квартире чего-то ценного?

Женщина рассеянно оглянулась по сторонам и покачала головой:

– Нет, ничего не вижу. Хотя… Знаете, вот здесь у Лены статуэтка стояла. Имитация голливудского «Оскара». Леночка раньше мечтала актрисой стать, но только чтоб обязательно очень известной. Ну, вы знаете, как мы все мечтаем в детстве. И один из ее молодых друзей, Павлик, подарил ей статуэтку «Оскара» на день рождения. Как символ ее будущих мировых побед. Я еще тогда посмеялась: «Ты же, – говорю, – русской актрисой стать хочешь. Зачем тебе “Оскар”?» А она мне ответила, что я ничего не понимаю. Лена потом всюду таскала эту статуэтку с собой, где только ни жила. Уж не знаю, в память ли о Павлике или о своей несбывшейся мечте… Мальчик тот погиб во время службы в Ингушетии. Автомобиль, в котором Павлик ехал из Назрани в Беслан, подорвался на мине. – Галина Аркадьевна подошла к высокому обувному шкафчику в прихожей и положила на него ладонь. – Вот тут статуэтка стояла. Я сначала от страха и не заметила, что ее нет.

– Понятно. Из чего статуэтка сделана была?

– Бронза.

– Тяжелая?

– Да.

– Хорошо, давайте тогда пройдемся по остальным комнатам, может быть, увидите какие-нибудь перемены.

Галина Аркадьевна послушно кивнула и прошла вперед. Оглядевшись, она наморщила мучительно лоб:

– Вроде бы все на месте. Хотя… – Она помедлила, словно колеблясь, говорить или нет, и процедила сквозь зубы: – Кольца с рубином не вижу. А должно быть.

– Кольцо?

– Я перед смертью Олега заходила к Лене, Дениске в подарок детский конструктор принесла. И вот здесь, – она показала на книжную полку над столом, – стояла красная бархатная коробочка. Такая изящная, что я невольно взяла ее в руки полюбоваться. Открыла – а в ней кольцо с рубином. Мне даже показалось, что оно старинное. Но я не эксперт, могу ошибаться.

– Возможно, подделка под старину?

– Может быть.

– А могла Елена переставить куда-нибудь коробочку? Допустим, спрятать? Все-таки драгоценностям не место на книжной полке.

– Ах, боже мой, вы просто не знаете мою дочь! Она безалаберная и совершенно равнодушно относится к вещам. Даже к дорогим. Не знаю, может, я виновата, что вовремя не привила Лене любовь к порядку. А может, она сама такая народилась. Но я так и не сумела ей объяснить, почему вещи не должны лежать на виду, особенно дорогие.

– Понятно. Значит, кольцо исчезло. А откуда оно у Елены, знаете?

– Нет, – быстро сказала Галина Аркадьевна и, увидев удивленно поднятую бровь Есии, торопливо добавила: – Нет, правда, я не знаю! Лена такая скрытная! Если не захочет говорить – ни за что не расскажет. Я ее, разумеется, спросила, откуда такое дорогое кольцо. А она только губы поджала. Тогда я ее в упор спрашиваю: «Олег подарил?» Процедила сквозь зубы «нет» и разговор на другую тему перевела.

– Как полагаете, у вашей дочери был другой мужчина?

– Да что вы! – всплеснула руками Галина Аркадьевна. – Как вы только могли такое о моей девочке подумать?! Она любила Олега и ни за что бы не стала изменять ему.

– А как вы относились к Олегу?

Галина Аркадьевна вздернула подбородок и сжала в куриную гузку губы. Несколько секунд стояла молча, глядя невидящим взглядом в пространство, потом вздрогнула и в упор посмотрела на Есию.

– Да, я не любила его, – с вызовом отозвалась она. – А за что мне было его любить?! За то, что как только женился на молодой девушке, так сразу ее в домашнее хозяйство по самые уши запряг? За то, что вечно метался – то одним делом займется, то другим и никогда ничего до конца не довел?

– Он был намного старше Елены?

– На семь лет. Мужику тридцать семь, скоро тридцать восемь должно было исполниться, а ему все хиханьки-хаханьки. Все в бирюльки играл. Да и фактурой не оброс, точно подросток выглядел: капюшон на голову, руки в карманы – и вперед! Ну что это такое?! Разве так одеваться в тридцать семь лет солидно?!

К вечеру, когда Есия освободилась, желание идти на встречу с бывшим мужем испарилось совершенно. Несколько раз она хваталась за телефон, чтобы позвонить Игорю и отменить встречу, но каждый раз трусливо нажимала на «отбой».

«Что же ты? – мысленно подбадривала она себя. – Да скажи ты ему, что устала и никуда уже не хочешь идти».

Ох, это привитое с детства чувство долга! Это омерзительное чувство вины, из-за которого Есия постоянно ощущала себя несвободной. Она вечно что-то кому-то была должна, и ей категорически не хватало смелости отстаивать свои интересы.

– Ты лапша, – как-то раз безапелляционно заявила ей Софья, выслушав Есины жалобы на загруженность. – Знаешь такую поговорку: «Кто везет, того и погоняют»? Так вот ты та самая лошадь в упряжке и есть. Сбрасывай с себя лишнего седока.

– Я не умею, – жалобно протянула Есия.

– Так учись!

Есия после этого честно пыталась научиться, но от ее неуклюжих попыток становилось только хуже. Прежде всего ей самой.

Когда стрелка приблизилась к критической отметке 18.00, Есия сорвалась с места и понеслась к месту встречи.

И «Печки-лавочки» и «Эсквайр» находились практически рядом, на одной стороне улицы и всего в ста метрах друг от друга. Есии оставалось пройти еще примерно треть расстояния, как вдруг сзади раздались быстрые шаги и на ее плечо легла чья-то рука.

– Еся! – радостно осклабился Игорь, когда она повернулась. – А я тебя давно уже здесь поджидаю. – В «Эсквайре» столько народу – не протолкнуться, все столики заняты. Так что я сменил место дислокации, будем праздновать в «Печках-лавочках».

– Что праздновать?

– Ну как же?! Наше примирение. Мы же теперь будем вместе, не правда ли? – и он заискивающе улыбнулся.

С трудом подавляя нарастающее раздражение, Есия пошла за ним к «Печкам-лавочкам». Подойдя к столику, где уже по-хозяйски расселся Игорь, она поставила сумку на стул и расстегнула пальто. Игорь все это время сидел и, умильно улыбаясь, наблюдал за ней. Только когда она уже сняла пальто, он вдруг спохватился и помог повесить его.

– Что будешь? – спросил он.

– Игорь, давай расставим все точки над «i». Я, наверное, испорчу сейчас тебе настроение, но никаких «мы» давно нет. И больше не будет.

– Не торопись с ответом. Давай я сейчас принесу что-нибудь поесть, мы выпьем легкого вина, расслабимся и обо всем поговорим. На голодный желудок решения не принимают.

– Боюсь, мой желудок тебе не союзник. Мне совершенно расхотелось есть.

– А помнишь, как у нас все начиналось? Ты шла мне навстречу, вся такая красивая в лучах утреннего света, и я не мог оторвать от тебя глаз. Ты была такая необыкновенная – тоненькая, стройная. Твои волосы светились золотистым ореолом, и ты была одета в голубое платье.

– Не фантазируй, Игорь. Не в голубое, а в зеленое, и это было вечером, а не утром.

– Я прекрасно все помню, – обиделся он. – Это ты перепутала. С кем ты познакомилась тем вечером? Это был Георгий, да? Или Степан?

– Это невыносимо! – Есия встала.

– Все-все, прости, больше не буду ревновать. Сядь, пожалуйста, – он потянул ее за руку вниз. – Я хотел сегодня рассказать, как раз и навсегда влюбился в тебя. «Вот она – моя будущая жена!» – сказал я себе и решил во что бы то ни стало добиться тебя. И ведь добился! А помнишь, я подарил тебе сиреневые тюльпаны, и они стали для нас символом нашей любви.

Есия вздохнула.

– Игорь, наша встреча была ошибкой, я сейчас абсолютно уверена в этом. Начиналось все очень красиво, но дальше пошло наперекосяк. Извини, мне не очень хочется нашу с тобой совместную жизнь вспоминать.

– Зачем ты так говоришь?! – воскликнул он. – Я ведь все делал для тебя. Да вспомни же, вспомни!

Есия, задумчиво разглядывая Пьявченко, покачала головой.

– Пожалуй, я пойду. Мне правда пора. Обещала маме пораньше прийти, не задерживаться.

Он вскочил и бухнулся перед ней на колени.

– Хочешь, я на колени перед тобой встану, только чтобы ты выслушала меня?

– Ты уже стоишь, Игорь. – Есия смущенно озиралась по сторонам.

Люди за соседними столиками с интересом наблюдали за разворачивающейся перед ними сценой. И это было понятно: стремительно нарастающий градус разговора обещал пикантное зрелище.

– Я же ни о чем особенном тебя не прошу, только о совместном ужине. Просто скажи «да», и я буду счастлив! – Он сказал это так громко, что теперь на них оглянулись и те, кто сидел дальше и мирно беседовали.

– Игорь, пожалуйста, перестань. – Есия густо покраснела.

– Нет. Только если ты согласишься со мной поужинать, и никак иначе! – Он дурашливо затряс головой, обнял ее за колени и уткнулся носом в живот.

– Я согласна, согласна.

Сейчас ее уже раздражало в бывшем муже все: и его влажный лоб, оставивший отметины на ее светлой юбке, и прилипшие ко лбу рыжие волосы, и дурацкая ухмылка, и даже щегольские часы, купленные то ли на распродаже, то ли по случаю у сильно нуждающегося в деньгах приятеля. Есия слышала эту историю несколько раз, но детали всегда благополучно забывала.

Игорь резво вскочил и, машинально отряхнув джинсы, побежал к кассе. Есия осталась за столиком. Искушение улизнуть из кафе было так сильно, что она заерзала. Единственное, что сдерживало – нежелание попасть в центр еще одного публичного скандала. В том, что Игорь бросит подносы и моментально окажется рядом, она не сомневалась.

Между тем он сгребал все, до чего мог дотянуться. Вероятно, недавняя сцена пробудила в нем зверский аппетит. Да такой, что любящий плотно поесть Игорь совсем слетел с катушек. Есия наблюдала за ним мрачно, уже смирившись с неизбежностью общения, но продолжая ругать себя за трусливость. Есть же счастливые люди, которые легко умеют говорить «нет». И почему она не входит в их число?

– Я взял сырники со сметаной – они тут сегодня очень хороши, – заявил Игорь, сгружая тарелки на стол. – Еще две отбивные с грибами, одну сметанку с сахаром – это мне, я помню, ты не любишь, два салата, жаркое в горшочке, селедку под шубой, вареную кукурузу, паштет и жюльен.

– М-м, – застонала Есия, закрывая глаза и сжимая пальцами виски.

– Что, голова болит, да? Это у тебя от голода. Сейчас поешь – и все пройдет. Начни с отбивной. Тут ее готовят – пальчики оближешь!

Он окинул плотоядным взглядом стол, заставленный снедью, придвинул к себе свою часть тарелок и начал есть. Делал он это суетливо и дергано, будто боялся, что отнимут. Есия мрачно отметила, что по степени заинтересованности едой он сравнится разве что с дикарем, голодавшим до этого неделю.

Есть решительно не хотелось. Есия вяло ковыряла вилкой сырники, наблюдая, как в ненасытной утробе бывшего мужа последовательно исчезают отбивная, жаркое, жюльен и оба салата. Широко открыв рот и сузив в щелочки глаза, он откусил от бутерброда, и бордюрчики масла пролезли через щели между его широко поставленными зубами. Это оказалось последней каплей. Она отодвинула тарелку и встала.