Таинственный Восток

      Она смотрела в спину Роба, желая, чтобы он обернулся, но когда он сделал это, его глаза были совершенно пусты. Роб отвернулся, очевидно, озадаченный, потом взглянул через плечо и ухмыльнулся. Она не ответила на его улыбку, но посмотрела выразительно на Эрика, чье внимание было целиком поглощено рядами колбас, висящих над прилавками. Тогда Карен незаметно покачала головой. Роб кивнул два раза и подмигнул. Какое счастье, что большинство официантов Нью-Йорка - безработные актеры, мгновенно реагирующие на любой знак.
      Тощий Роб, надув щеки, пересек зал катящейся походкой полного коротышки с толстыми бедрами и подал им меню, сохраняя на лице маску конспиратора. Карен снова изобразила сдержанное чихание, чтобы не расхохотаться. Ей хотелось, чтобы Клэр видела этот спектакль. Он был прямо-таки Орсон Уэллес в роли Гарри Лайма в "Третьем мужчине".
      - Да? - Драматическая пауза. - Ваш заказ, сэр? - У Роба были интонации загробного баса-баритона Уэллса. Он разговаривал с Эриком, но краем глаза наблюдал за Карен. Если он подмигнет, она рассмеется, она знала это и для верности так сжала кулачки, что ногти впились в ладони.
      - Пусть закажет леди, - сказал Эрик. - Выберите за меня, Индира.
      У Роба глаза полезли на лоб.
      Карен сделала заказ. Горячие хатдогс с картофельным салатом и пиво для Эрика, свой любимый куриный суп для себя. Не вымолвив ни слова, не поведя бровью. Род записал заказ.
      Эрик перегнулся через стол и прокашлялся. Потом сказал:
      - Индира, я знаю, что вы найдете мои слова странными, но это правда. Вы первый человек, быть с которым для меня доставляет удовольствие впервые со дня моего приезда в этот город. Его глаза были такими искренними, такими ранимыми, что у нее сдавило в груди. Он потянулся через стол и взял ее руку, и все напряжение растаяло от этого сладкого, нежного пожатия. Такая простая вещь дотронуться до ее руки, но ей стало так тепло, она даже почувствовала головокружение. Карен обвела взглядом зал и, пожалела всех других женщин, потому что только ее руку держал Эрик.
      Ее внимание привлекла смеющаяся парочка. Мужчина был интересен и смугл, его спутница стройная и светлая, как сама Карен, ее роскошные белокурые волосы спадали на плечи расплавленным золотом.
      - Разве она не прелестна? - сказала Карен, кивнув в сторону пары. Знаменитая, нью-йоркская красавица.
      Эрик проследил за ее взглядом. Потом многозначительно покачал головой.
      - Слишком бледная, бесцветная. В ней нет вашего внутреннего огня.
      - Но разве ее волосы вы не находите совершенно роскошными? Они похожи на пшеницу.
      - Пшеницу? На солому! Никакого цвета. Она как мучной пудинг, ни вкуса, ни запаха. - Давление его руки усилилось. - Вот вы цвета золота, потемневшего от пламени, оттененного древней мудростью. Индира, я всегда мечтал, что полюблю такую женщину, как вы, индийскую женщину.
      - Но я не индийская женщина, - сказала она, не подумав. - Я имею в виду, в смысле культуры. Я скорее американская женщина в индийском теле.
      Эрик наклонился к ней, глаза его горели энтузиазмом.
      - Да, да! Вот что так обворожительно в вас. Неожиданное сочетание двух Индир. Вы воплощаете абсолютную тайну, единство противоположностей - инь и янь. Вы, Индира, олицетворение моей мечты.
      Подтекст этих слов вызвал у нее такое головокружение, что Карен вынуждена была закрыть глаза. Она чувствовала, как будто находится на краю крутого обрыва, и этот край осыпается у нее под ногами. Она попробовала ухватиться за спасительную банальность:
      - Жизнь полна неожиданностей, все меняется. Мне кажется, ошибочно возлагать свои надежды на кого-то, кого вы совсем не знаете...
      Он улыбнулся в ответ и сказал;
      - Вы читали Китса? Помните "Падение Хипериона"?
      - На самом деле, - призналась она пристыженно, - я никогда не подвигалась дальше "Оды греческой урне".
      - Ките сказал: "Каждый человек, чья душа не прах, имеет видения". Это очень опасно, Индира, разрушать людские видения...
      - Почему? - спросила она резко. - Все мечты когда-нибудь разрушаются, сталкиваясь с реальностью.
      - Мечта создает свою собственную реальность, потому что она проистекает из самой могучей силы на свете - романтического воображения. Вы можете пытаться, но вы никогда не разрушите ее, если мечтатель действительно верит в нее. - Его глаза сверкнули страстной убежденностью, и Карен бросилась в них сломя голову, в ослепительном свободном падении.
      Они шли вдоль Колумбус-авеню, ее коричневая рука в его большой светлой покоилась уютно, словно ядро орешка в свой скорлупе.
      Когда он обернулся, выискивая разрыв в уличном движении, она обнаружила, что его шея сзади покрыта золотистым пушком и целой россыпью веснушек, и ее сердце почему-то беспричинно дважды вздрогнуло. К тому времени, когда они дошли до поворота, она поняла, что напевает про себя, и решила, что в старой песенке ошибка. Правильно петь так: "Солнечный свет становится тобой, он начинается с твоих волос".
      Они брели, заглядывая в окна магазинов. Эрик своим глазом фотографа видел такие вещи, которые она раньше никогда не замечала: поток солнечных лучей, освещающий ворох старинной узорчатой ткани во всех оттенках - от лиловато-розового до клюквенного, поврежденную вывеску, на которой сохранилось слово "...затачиваем". Он заставляет меня чувствовать, подумала она. Он сам словно затачивает мою жизнь.
      Из-за угла с диким воплем вылетел мальчишка на роликах и устремился прямо на них. Эрик мгновенно прижал ее к себе и прикрыл от налетающего сорванца. Тот, смеясь и кудахтая, промчался мимо, едва не задев их.
      - Эти мальчишки совсем обезумели! - выдохнула она.
      - Они всего лишь дети, - мягко заметил он. Жанни говорила, что Эрик похож на айсберг, но Эрик, который все еще прижимал ее к себе, защищал ее своим телом, который целовал ее и говорил, что она похожа на плод граната, этот Эрик был мечтателем. Она чувствовала твердую силу в державших ее так бережно руках и биение его сердца, пробивавшегося сквозь одежду, словно между ними не было вообще никакой преграды.
      - Взгляните, - сказал он, освободив ее из своих рук и подтолкнув к витрине за ее спиной. - Они будут чудесно выглядеть на фоне ваших волос. - Эрик указал на пару тонко исполненных серег в виде гроздей крохотных золотых колокольчиков. - Вам нравится?
      - Очень милы, - согласилась она.
      - Хотите, я куплю их для вас? - Фраза прозвучала как вежливый вопрос, но по его тону Карен поняла, что он действительно намерен купить их.
      - Вы не должны этого делать. Я не могу принять такой подарок. Это было бы не правильно.
      Эрик почесал свой подбородок и спросил осторожно.
      - Это нарушает какие-то традиции? Разве в Индии считается табу принять...
      - О, нет. Просто я недостаточно знакома с вами, чтобы принять подарок такой стоимости.
      - Но, Индира, мы оба знаем, что время относительно. Каждое мгновение содержит в себе и наше прошлое, и наше будущее. Кто может утверждать, что мы не знали друг друга в предыдущей жизни?
      Она должна была признать, что этими словами он обезоружил ее.
      - Пойдемте, - настойчиво сказал он и, положив руку ей чуть ниже талии, втолкнул в магазин. - Чудесно! - воскликнул он, когда она вдела серьги в мочки ушей. Одного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы убедиться, насколько они шли к ее загорелой коже и черным волосам.
      - Замечательно! - сказал он.
      - Как будет по-датски "благодарю вас"?
      - Так, - пробормотал он и легонько качнул золотые колокольчики, так что они зазвенели, - Tusind Tak.
      - Tusind Tak, - повторила она и кивнула головой чуть-чуть, но достаточно, чтобы сохранить их нежный перезвон.
      Эрик захохотал, и глубокий, бронзовый раскат его смеха вызвал ответный золотой перезвон.
      - Теперь вы моя Принцесса Колокольчиков.
      Свою неспешную прогулку они завершили болтовней о Нью-Йорке и обсуждением своих рабочих проблем, схожих, как оказалось, в обеих странах. Маленькие колокольчики звенели при каждом шаге, и они смеялись в ответ на этот звон. Эрик нашел свободный столик в кафе на тротуаре напротив Линкольн-Центра и заказал кофе, сказав:
      - Должен признаться, что существует четыре вещи, без которых мы, датчане, не можем жить: кофе, живительная влага, смех и любовь.
      - Именно в таком порядке? - ухмыльнувшись, Карен сделала глоток. - А я думала, что все датчане меланхоличные и погруженные в раздумья, - поддразнила она, - как Гамлет.
      - Вы помните мою майку их Хельсингора? - Он провел рукой по своему лицу, и оно превратилось в мрачную маску. Бросив на нее острый и грозный взгляд, он продекламировал:
      - At vocre eller ikke were.
      - Что это значит?
      - "Быть или не быть". Мы стали много зловреднее со времен Шекспира. В сущности, Гамлет был англичанином, а вовсе не датчанином. Это англичане всегда меланхоличны. Поэтому-то они такие умные комедианты. Да?
      Он опустил голову к чашке, и ее пальцы вцепились в блюдце, так захотелось ей взлохматить эти упругие белокурые кудри, покрывавшие его голову, словно шлем из кованого золота. Чтобы дотронуться до них, было достаточно протянуть руку, но она не могла позволить себе сделать это.
      Легкий ветерок ворошил, путал эти кудри, прикоснуться к которым у Карен не хватало смелости. И тогда она подумала: если я не могу сделать этого, может быть, Индира может. Эта мысль столь изумила ее, что она откинула резко назад голову и громко рассмеялась, отчего зазвенели колокольчики в ее ушах.
      Эрик поднял голову. Неожиданно его глаза сузились, и, склонив голову набок, он взглянул на нее таким взглядом, какого она у него никогда раньше не видела.
      - Поверните голову налево, пожалуйста, - резко сказал он. Она автоматически сделала это, колокольчики вновь звякнули. Он ударил рукой по столу. - Да! Вот как вы должны быть освещены. Так, как сейчас на вас светит солнце. И ваши скулы выглядят так нежно, так необыкновенно красиво, вас надо фотографировать в чем-то таком, чтобы как можно четче проступала их нежность и ранимость. В чем-то очень американском.
      Его глаза блестели от возбуждения.
      - Немедленно! Вы должны немедленно ехать со мной в студию.
      - О, но я не могу. Не сейчас. Я...
      - Можете!
      И, опять обхватив ее чуть ниже талии, он потащил ее к такси,
      Глава 6
      - Не так, не так, - бормотал Эрик, проводя ее сквозь пустую студию. - Вас надо фотографировать вопреки вашему типажу, одевать тоже вопреки типажу.
      Он раскрыл дверь раздевалки.
      - Не понимаю, как я это сразу не понял. И ключевой свет должен быть отсюда. - Он поднял руку над головой, чтобы показать, откуда должен падать свет. - Ждите здесь. Я принесу одежду.
      - А что не так с моим типажем? - спросила она вдогонку, но он уже исчез. Однако прежде, чем она успела собраться с мыслями, он вернулся.
      - Вот, - сказал Эрик, сбросив ей на руки ворох одежды.
      Карен посмотрела поверх нее на Эрика.
      - Откуда это?
      - Из шкафа. Моя квартира находится на другой половине этого лофта <Дорогая квартира или студия в больших американских городах занимает целиком перестроенное чердачное помещение, имеет выход на крышу, где часто устраивается зимний сад, солярий и пр.>.
      - Но тут плиссированная рубашка и шорты для бега?
      - Точно! Этот контраст еще больше подчеркнет хрупкость и нежность вашего лица. Он сунул руки в карманы брюк.
      - Только никаких запонок, заверните манжеты. Воротник нараспашку. Ни чулок, ни туфель - я хочу, чтобы вы были с голыми ногами и ступнями. Серьги оставьте. А я пошел ставить свет.
      - Но у меня нет с собой нужной косметики, - запротестовала Карен, - моя не годится для студийной съемки, она только для повседневных нужд.
      - Не имеет значения, - бросил он, закрывая за собой дверь.
      Карен развернула шорты для бега - они были не больше обеденной салфетки. Никогда раньше она не надевала мужские вещи, даже рубашки своего брата, а мысль о том, что она надевает что-то, прилегавшее к телу Эрика, заставила ее задрожать.
      Она сняла свою одежду и надела шелковые голубые шорты Эрика. Они были такими мягкими, такими невесомыми, так нежно ласкали ее ноги. Она скользнула в его рубашку, расправила плечи и ухмыльнулась своему отражению - нужны две Карен, чтобы заполнить рубашку. Она попыталась принять атлетическую позу, но зеркало немедленно сообщило ей, что она выглядит глупо. Карен никогда не демонстрировала спортивную одежду. Если Эрик хочет, чтобы что-то получилось, ему придется самому ставить позы.
      Эрик возился с бесконечной простыней бледно-серой бумаги для задника, пытаясь так ее приладить, чтобы она покрывала одну стену и без излома спускалась на пол студии. В одних носках он отбежал назад, хмуро поглядывая на свой экспонометр. В небесном бестеневом сиянии нижних софитов он выглядел окутанным таинственным ровным туманом. Карен обтерла подошвы своих ног полотенцем и шагнула в этот серый туман. Это было все равно, что прыгнуть из аэроплана в величественные облака. Она ощутила легкое головокружение.
      Он опустил свой прибор и критично оглядел ее.
      - Пожалуйста, снимите бусы. Я хочу, чтобы ваше горло было более открытым и чтобы были видны линии грудей.
      Карен сняла бусы и протянула их ему в ладонь, а он сунул их в карман. Фотографы , говорили ев водобные вещи по сто раз на день, но сейчас все было как-то иначе. Серые глаза Эрика, казалось, были частью этого облака, в котором они стояли.
      - Я никогда не позировала раньше в таком костюме и немного боюсь, - нервно сказала она. Он покачал головой и усмехнулся.
      - Я снимаю не костюм, Индира, а вас. Не беспокойтесь, я покажу вам позу.
      Он ввел ее в центр серого облака, потом, согнувшись, попятился назад.
      - Не пытайтесь "продавать" эту одежду, пусть она будет как есть. Понятно? Мне нужен характер.
      Он схватил камеру со стола и начал щелкать затвором, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, выпрямляясь, приближаясь все ближе и командуя на ходу: "Повернитесь. Наклонитесь. Хорошо. Отставьте правую ногу... Дальше, дальше, так". Он рявкал, льстил, рычал: "Хорошо! Уберите плечо! Глаза на меня! Прекрасно! Оближите губы! Так!"
      К арен потеряла всякое представление о времени и пространстве. Ее воля испарилась, словно дым, она могла только подчиняться его голосу. Его команды были ее волей.
      - Опустите руки! Повернитесь направо, левую ладонь поставьте против стены. Замрите! Отбросьте волосы, я хочу видеть их завитки. Хорошо. Еще! Еще! Еще!
      Он диктовал позы все быстрее и быстрее, подгонял, уговаривал, двигался вместе с ней. Ей казалось, что они уподоблены танцорам, захваченным безумным движением - всеми этими поворотами, наклонами, выпадами до полного изнеможения.
      - Прижмитесь к стене, поверните голову направо, закиньте правую руку за голову, уберите локоть, теперь плечи. Нет, нет, вот так. - Он опустил камеру на пол и прижал ее плечи к стене. - Назад... Еще... - Его руки с силой сжали ее плечи, большими пальцами придавливая ключицы.
      Карен слышала, как он глубоко вздохнул, она повернула к нему свое лицо и увидела голод в его глазах. Что-то странное случилось с ее собственным дыханием, а когда его руки медленно и нежно скользнули по ее бокам к бедрам, она вообще перестала дышать.
      - Индира, - прошептал он неожиданно хриплым и прерывистым голосом. Индира, ты самое прекрасное существо, которое я когда-либо видел. Я обожаю тебя. - Его руки стиснули ее бедра, а когда он прижался к ней, ее тело само подалось, изогнулось ему навстречу, выдавая тайный голод, и жар его плоти передался ей.
      - О, Эрик, - только и смогла вымолвить она, когда он прижимался к ней все сильнее и сильнее, и она погрузила пальцы в его золотые волосы, и в ушах ее зазвенели колокольчики.
      - Принцесса Колокольчиков, - прошептал он, покрывая поцелуями ее волосы. Потом его губы коснулись ее губ, это было как дуновение ветерка, не более. Потом еще одно прикосновение, нежное, как мечта о любви.
      Она словно растворилась в своих ощущениях, все ее нервы пылали. Потом его губы нашли ее в поцелуе такой нежности, такой сладости и восторга, что она слабо качнулась к нему, сама обхватила его, чтобы не упасть. Она настолько утратила себя в переживаемом восторге, что выпала из времени и пространства. Она принадлежала ему.
      Его поцелуи, казалось, длились часы. Постепенно, с томной медлительностью, едва ощутимой, давление их все возрастало, пока ее губы не раскрылись навстречу ему, а ее язык не встретился с его языком. И в этот же момент его нежные руки настойчиво сомкнулись на ее грудях, словно поймали две взлетающие птицы. Карен ощутила, как напряглись ее соски, как отвердели они под его ладонями. Жадно припав губами друг к другу, они опустились вниз по стене, и она только тогда вдруг осознала, что каким-то образом оказалась без рубашки.
      - Моя принцесса, - шептал он, а затем чуть отстранился, чтобы взглянуть на ее груди, - я каждую ночь мечтал ощутить твое великолепное смуглое тело в своих руках. Как сейчас, в свете этих ламп... В снах я глядел, и глядел... Он ласкал ее плечи и груди, и она знала, что в мире нет ничего, чего бы она желала больше, чем его прикосновений. Она смотрела в его глаза и знала, что на всем свете нет ничего прекрасней этих голодных серых глаз. Когда он целовал ее шею, она знала, что он никогда не попросит больше, чем она пожелает дать сама. И когда он целовал ее груди, она знала, что нет ничего, чего бы она не отдала ему. Его нежность сокрушила все ее барьеры, его благородство смело всю ее защиту. Его голод разжег ее собственный.
      - Моя дорогая, - шептал он в ее влажные груди, - я должен видеть всю тебя, - с этими словами его руки опустились к шортам.
      - Нет! Эрик, нет! - вскрикнула она и, схватив его руки, подняла их к груди. Сердце ее бешено заколотилось. Как она могла забыть?
      - Но я должен видеть тебя, дорогая! Я должен видеть всю тебя!
      Карен почувствовала, что от ее враз вспотевшей спины намокла бумага задника. Еще один миг, и он бы узнал, что она блондинка.
      - Ах, эта роса любви, - сказал он мечтательно, проводя руками по ее вспотевшему торсу.
      Карен села, снова отняла от своих бедер ищущее руки и сказала:
      - - Эрик, я должна тебе кое-что рассказать.
      Он коснулся языком серьги в ее правом ухе, чтобы колокольчик звякнул.
      - Рассказывай, дорогая принцесса. - И чуть прикусил ее за шею.
      - Пожалуйста, Эрик, выслушай меня. Если я что-то значу для тебя, я надеюсь, постараешься ронять.
      - Я хочу понять о тебе все. - Он ласкал ее бедра, а она была не в состоянии контролировать его руки.
      - Эрик, прекрати! Дело в том, что я не могу заниматься любовью при дневном свете. Ни при каком свете, а только в темноте. В абсолютной темноте.
      - Но тогда я не смогу видеть тебя.
      - Извини, Эрик, но такая уж я есть.
      - Но, Индира, - молил он, - я никогда не занимался любовь в женщиной, которую не мог видеть. Я должен видеть тебя. - Нет, Эрик, нет.
      - - - Но твои груди словно пара голубей трепещут в моих ладонях - голодных голубей, с маленькими розовыми ротиками, умоляющими, чтобы их накормили. - И он целовал их, и дразнил их, пока она не застонала от наслаждения. Ее чувства напряглись до предела. - Пожалуйста, Эрик, - вскричала Карен. Она знала, что не сможет дальше удерживать его, - пожалуйста, остановись.
      Он в отчаянии обвел взглядом ослепительно освещенную студию.
      - Моя спальная залита солнцем. Где же тогда?
      - Может быть, темная комната для проявки?
      - Пошли, - скомандовал он, поднял ее на ноги и поспешно повел через студию к лаборатории. Они прошли сквозь занавешенную дверь, потом сквозь вторую, очутившись наконец в мире острых запахов химикатов, где можно было лишь угадывать в слабых очертаниях предметов высокие увеличители, ванночки и банки с проявителями.
      - Выключи! - потребовала Карен, указав на источник защитного янтарно-красного света. Он щелкнул выключателем, и они погрузились в абсолютный мрак. Осторожно, на ощупь Эрик подвел ее к тому, что в темноте было похоже на старую походную кровать, и посадил ее, как она предполагала, на угол.
      - Пусть это будет нашим секретным садом, дорогая Индира. - Когда он говорил, его губы касались ее губ. - Здесь ты будешь и моим солнцем, и моей луной.
      Карен никогда не находилась в такой абсолютной тьме, как сейчас, и это придало ей храбрости. Она чувствовала, что Индира способна совершать вещи, на какие никогда бы не решилась Карен. Она ощутила в себе вожделение, которого никогда не испытывала раньше. Темнота, как крепкое, опьяняющее вино, воспламеняло все ее чувства. Остались только прикосновения и звуки. Она слышала, как внизу по улице прогрохотал грузовик, как опустился лифт, как где-то в здании играло радио, как часы в лаборатории отбивают свой ритм. Еще она слышала шелест одежды Эрика, когда он снимал ее с себя, слышала его дыхание, и как оно становилось все чаще и чаще. Потом услышала, как его сердце бьется в одном ритме с ее собственным, и вдруг руки Эрика, его рот оказались повсюду, беря ее, раскрывая ее, призывая ее.
      Звук льющейся воды в раковине для промывки отпечатков звучал в ее ушах плеском струй в фонтане, когда Эрик покрывал поцелуями ее лицо. Она была уверена, что слышит аромат сандалового дерева и жасмина. Ее жаждущие груди затерялись в его больших, ублажающих руках, и она стонала, когда он обучал ее новым, секретным наслаждениям. Реки желаний заливали все ее клетки, ее сердце билось, как водопад, посылая журчащие бурные ручьи вплоть до кончиков ее пальцев.
      - Индира, - выдохнул он, охватывая ее бедра своими бедрами. - Ты воплощение всего самого прекрасного, что только может быть в женщине. Ты тайное совершенство моих самых пылких желаний. Ты, как неограненный рубин, твой скрытый блеск ждет, когда его освободит резец гранильщика. - И она задрожала от этих слов, которые разожгли в ней скрытый пожар. Он погрузил лицо в ее волосы, шепча:
      - Твои волосы - это черная, обольщающая сеть любви, твои щеки гладкие, как драгоценный камень, твои губы, как два плода.
      Она ахнула, когда он опять взял ее грудь.
      - Твои вздохи подобны шепоту дымки тумана в Долине Кашмира, а твои груди в темноте подобны зрелым сливам, которые умоляют меня, чтобы я Съел их.
      Карен желала высказать ему, как чудесно ей с ним, но вожделение мешало подобрать нужные слова, зато тело само говорило за нее. Она скользнула ладонями по его сильной, гладкой спине, ощутив под пальцами бугристость мускулов. Его плоть была такой твердой, ее трогать было все равно, что пытаться ущипнуть пленку, туго натянутую на нагретый солнце камень.
      Темнота стала ее любовником, ее демоническим любовником. Это было все равно, что отдаваться самой природе. Темнота была везде, и Эрик был темнотой. Она терялась, растворялась в нем, утратив всякую ориентацию. Тело Эрика стало для нее единственной реальностью, ее сущностью, ее осью. Эрик был над ней и под ней, вокруг нее и внутри нее, он брал ее и возносил ее. Она отдавала всю себя его силе, которая поднимала ее на пылающую арку желания, и его страсти, бросающей ее во вновь обретенное вожделение. Его нежность и его искушенность пробуждали в ней вулкан желаний. Карен и Эрик - они мчались рядом, как две звезды, расплавившиеся в ярком ослепляющем пламени. Они стали одной планетой, несущейся сквозь космические вихри к самому краю вселенной.
      Прижимая ее к себе, Эрик баюкал ее:
      - В этом мире нет женщины, - говорил он, нежно поглаживая пальцами ее спину, - которая могла бы сделать меня таким счастливым, каким сделала меня ты. - И он поцеловал ее с бесконечной нежностью.
      Карен ткнулась носом в его плечо.
      - Многие люди верят, что для каждого человека в мире существует один единственный человек, предназначенный только для него. Ты веришь, что это правда?
      - Не знаю. А ты?
      Карен провела рукой по его плотному бедру. Под ее ладонью напряглись мускулы. Она улыбнулась в темноте.
      - Конечно! Этот человек может оказаться парнем, живущим в соседнем доме, но он может оказаться и в удалении за десять тысяч миль. В таком случае, возможно, ты его никогда и не встретишь. И это очень печально. Ты можешь путешествовать из Нью-Йорка в Альбукеркс <Город в штате Нью-Мексико.> и пролетать прямо над его головой, но шансы встретить, возможно, всего один к десяти миллионам.
      - Значит, ты веришь в это?
      - Полагаю, что верю. Я думаю даже, что этот человек, нужный человек, заполняет какие-то пустующие места в тебе самом, как в головоломке только с половиной кусочков - причем отсутствуют самые важные, из серединки, не с краев. Так вот, когда ты встречаешь этого человека, а он и есть эти самые кусочки, то, неожиданно становишься чем-то законченным и цельным.
      - Какая очаровательная идея. - Он откинул локон с ее лица и поцеловал в щеку.
      Темнота придала ей храбрости. В роли Индиры она стала дерзкой.
      - Ты заставил меня так чувствовать - цельной, когда все кусочки на своих местах. О, Эрик, я испытываю восхитительное чувство, что мне никогда больше не придется печалиться по поводу того, что, может быть, я когда-то и пролетала над этим человеком, но так и не встретилась с ним.
      Где-то внутри его зародился смех, показавшийся ей ударом колокола в темноте.
      - Не смейся, я говорю серьезно. - И она дернула завиток волос на его груди.
      Руки Эрика теснее сомкнулись вокруг нее.
      - Способность дать радость, так же как и любовь, - это великий дар.
      Карен обхватила руками его спину, получая удовольствие от той силы, которую чувствовала под своими пальцами. Она откинула со лба длинные пряди, и вокруг ее головы разлетелись искры - разряды статического электричества.
      - Вот видишь? - радостно вскричал он. - Ты излучаешь свой собственный свет!
      Она снова тряхнула головой, так что волосы опять упали ей на лицо, а потом медленно провела длинными прядями по его лицу, шее, потом вниз, по широкой груди, осыпая искрами его живот и длинные ноги до самых ступней, а потом обратно, оставляя за ними сноп танцующих огоньков.
      - Еще! - простонал он. - Еще! Еще! - Когда он наконец схватил ее за бедра, его руки были крепки, как железо. - Ты моя богиня любви и огня! Подожги меня, возьми меня! - И темнота вокруг них превратилась в бесконечную череду сверкающих звезд.
      Карен лежала в кольце его спящих рук и дивилась страсти, что он пробудил в ней, наслаждению, которое он дал ей, секретному саду, созданному им для ее блаженства. Нет, подумала она, для блаженства Индиры. А потом подумала: а какая, собственно, разница? В темноте я и она одно и то же. А потом Карен погрузилась в сон.
      Разбудил ее шум лифта. Эрик все еще безмятежно спал, его левая рука нежно покоилась на том месте, взглянуть куда она ему не позволила. Осторожно подняв его кисть, настолько, чтобы суметь разобрать светящиеся стрелки, Карен взглянула на часы. Была почти половина пятого утра. Она поцеловала его сонный рот, осторожно выскользнула из-под его руки, встала с кровати и неуверенно зашагала в сторону, как она полагала, двери, стараясь ничего не задеть по пути, и все же неосторожно ударилась о шкаф, пытаясь нащупать дверную ручку. Эрик, хотя и хмыкнул во сне, но остался недвижим. Карен между тем пришлось развернуться и двинуться в другом направлении. Ладно, маленькое развлечение, подумала она, улыбнувшись, и лизнула ушибленное место. Благополучно миновав увеличители, она наконец-то нашла ручку, затем прошла первую дверь, вторую, и в конце концов, перебежав наискосок студию, очутилась в раздевалке возле своей одежды.
      Надо оставить записку, подумала она. Ужасно, конечно, оставлять его вот так, но что еще ей оставалось делать? Она разыскала в сумочке блокнот и ручку и быстро написала:
      "Эрик.
      Страсть, которая возникает с ночными соловьями, убывает с наступлением рассвета. Но не отчаивайся, ибо так же уверенно, как восходит солнце, снова возвращается и ночь".
      Во всяком случае она надеялась, что так и будет. Она подписала записку просто "И", поставила ее на ребро возле его камеры и тихо закрыла за собой дверь студии.
      Улицы были пусты и гулки и принадлежали лишь ей одной. В своем счастье Карен готова была обнять сама себя. "Я люблю!" - сообщила она прыгающему и клюющему голубю у ее ног. Она исполнила быстрый пируэт, и птица взмыла в воздух. "Люблю!" - крикнула она ласточкам, гнездящимся на серых скалах зданий. "Люблю!" - пела она, в то время как ее сердце высоко взлетало навстречу розовым облакам, тающим под лучами восходящего солнца. Бриз с Ист-Ривер намекал ей на близость моря, и оно само, абрикосовое, светлеющее лимонными просветами, обещало ясный и жаркий день. В воздухе уже дрожало марево. И далеко, как только она могла видеть вдоль улицы, все светофоры одновременно мигнули желтым, прежде чем через секунду загореться красным.
      Потом на небе показалось солнце, окрашивая верхушки небоскребов золотом, сверкающим так же, как сережки, звенящие в ее ушах. Карен чувствовала, словно какая-то часть ее самой взлетает куда-то высоко к блестящим шпилям и глядит оттуда на одинокую фигурку, с руками, обнимающими воображаемого Эрика, танцующую на ходу под аккомпанемент многозвучного клацания открываемых навстречу утреннему солнцу ставней магазинов.
      - O-hayo gozaimasi, - позвал владелец базарчика фруктов "Киото". - Dansi ha? - спросил он, улыбаясь и поворачиваясь возле пирамидки из апельсинов.
      Она поставила свои ступни в твердую третью позицию и поклоном выразила свое согласие, потом заявила: "Я влюблена!" - и широко раскинула руки.
      - Yoro shii, - сказал он, улыбаясь и кланяясь в ответ. - Dazo, - и вручил ей апельсин.
      Карен подбросила апельсин в воздух и поймала: "Спасибо вам, большое спасибо!" Снова поклонилась и продолжила свой танец по улице.
      Карен взглянула на свою смуглую руку, держащую яркий оранжевый апельсин. Нужно рассказать Эрику всю правду. И как можно быстрее. Она проткнула кожуру ногтем большого пальца, очистила ее и отбросила прочь. Но просто так об этом не расскажешь, только когда он будет в подходящем настроении, чтобы принять эту правду. Может быть, пригласить его на ужин, приготовить что-нибудь совершенно сказочное, а потом выложить все как есть между главным блюдом и десертом?