Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки

Супермены в белых халатах или Лучшие медицинские байки

Денис Цепов

Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера

Обнаженный махом

Случилась эта удивительная история в одном провинциальном английском госпитале, где я работал ответственным дежурным по родильному отделению, на местном наречии – реджистраром. Госпиталь этот, хотя и находился по лондонским меркам во тьме таракани, обслуживал, тем не менее, примерно два миллиона человек разного сельского английского населения. Работы в родилке хватало, и скучно не было совсем… Тут тебе и санавиация, тут тебе и охотно беременеющие жены королевских морских пехотинцев, чья база находилась неподалеку в городке Стонтон, и фермерши с мозолями от чрезмерного катания на лошадях, и даже представительницы сельской аристократии, так называемые помещицы.

Родильное отделение на десять коек, а в конце длинного коридора – палаты интенсивной терапии и операционный блок, перед входом в который располагались разные служебные помещения – душевые для акушерок, комната отдыха анестезиолога, раздевалки и прочая, прочая… Комната отдыха врача-акушера, с кожаным диваном, большим телевизором и Интернетом, была на некотором отдалении, в восточном крыле акушерского блока.

Так вот, заступаю в субботу в восемь вечера на дежурство. В новом хирургическом костюме, в любимой свежевыглаженной операционной шапочке с нарисованными на ней маленькими эскимосами и оленями, обвешанный пейджерами, и сразу же зовут меня в третью родильную комнату, посмотреть тетеньку с многоводием, зарожавшую на тридцать седьмой неделе[1]. Произвожу внутренний осмотр, чтобы уяснить положение головы плода, и вдруг – цунами! Все три с половиной литра околоплодных вод под давлением схватки выливаются на меня одним стремительным потоком, как из ведра. Следом появляется голова младенца, а потом, незамедлительно, и он сам. Кладу новорожденного маме на живот, под его вопли перерезаю пуповину, кладу послед в специальный тазик и понимаю, что мне нужно в душ, причем как можно быстрее: я с головы до ног покрыт склизкими, пахучими околоплодными водами с примесью детских какашек, крови и еще черт знает чего. Новый операционный костюм – мокрый насквозь, и с любимой хирургической шапочки тоже капают околоплодные воды. Высоко нести знамя английского акушерства в таком состоянии было невозможно, и я пулей побежал в душ, хлюпая и оставляя на полу мокрые следы. Так как до комнаты врачей надо было идти минуты две, я без промедления решил воспользоваться ближайшим – душем для акушерок в родильном отделении.

Сорвав с себя всю мокрую одежду, я бросил в раковину часы, бедж и протер спиртовыми салфетками мокрые пейджеры. Пейджеров, или, как их называют на медицинском сленге, «блипов», у дежурного акушера обычно два: красный, издающий тревожные вопли в критических ситуациях, в случаях внезапно возникшего риска для жизни пациента, он называется «краш блип», и черый, «персональный блип», который пищит по всем остальным вопросам.

Включаю горячий душ и интенсивно смываю с себя кровь, меконий и амниотическую жидкость[2], ожесточенно намыливаясь жидким мылом с антисептиком. Полностью отмывшись, я удовлетворенно выключил воду и вдруг понял, что у меня нет ни запасной одежды, ни полотенца. Все эти полезные штуки я забыл, поспешая в душ, ибо ощущение слизи и какашек на физиономии было не из приятных.

И вот я стою: ответственный дежурный доктор отделения беременности и родов высокого риска в женском душе, без трусов, мокрый, с двумя пейджерами в руках, с беджем, в красных операционных резиновых тапочках и в часах. «Надо что-то делать», – мелькнула мысль… Попытался высунуться из двери душа и позвать кого-нибудь из акушерок. В поле зрения никого не оказалось: все сидят с роженицами по комнатам. Звал, звал – безрезультатно. Оставалось одно – улучить момент и стремительной пулей метнуться в раздевалку оперблока, где лежат желанные новые комплекты хирургического белья.

Бежать метров пятнадцать. В принципе, за пять-шесть скачков можно допрыгнуть. Как назло в этот же момент начал звонить черный пейджер, наверняка дежурный консультант, мистер Редклифф звонит узнать, все ли в порядке на отделении, прежде чем отправиться спать в своем особняке. Решение принято! Выскакиваю из душа в темный коридор, тускло освещенный подмигивающей лампой дневного света. Поскальзываюсь. С криком «Бляяадь!» падаю на пол.

В этот самый момент включается яркий свет, и в начале коридора появляется акушерка Маргарет с ознакомительным туром по родильному отделению для беременных и их мужей – человек пятнадцать, не меньше. Понимая, что мужик, лежащий в одних часах и с беджем в родильном отделении на полу, престижа госпиталю не прибавит, волоча ногу, отползаю в сторону раздевалки оперблока. Застывшая группа беременных во главе с акушеркой Маргарет офонаревшим взглядом наблюдает мою голую жопу, исчезающую в дверях раздевалки.

Через пять минут выхожу как ни в чем не бывало на отделение, весь в чистом, но без шапочки.

– Ну что ж, продолжим обход? – вопрошаю без тени смущения…

Среди акушерок тотальный шок – все рыдают. Маргарет, утирая слезы, говорит, что хотела сказать группе посетителей: «А это наш оперблок», – но сказала: «А это Дэннис, наш ответственный дежурный доктор, он… из России».

Как я стал гинекологом, или Говно-вопрос

Моя карьера в гинекологии началась с одного примечательного случая, о котором я и хочу вам поведать.

Был я тогда, в тысяча девятьсот девяносто пятом году, студентом четвертого курса в Первом питерском ЛМИ[3]. Моя мечта стать гинекологом рассыпалась на глазах. Чтобы попасть на акушерско-гинекологический поток, так называемую субординатуру, надо было либо платить денежку «кому надо», либо иметь такие знакомства с «кем надо», чтобы одного телефонного звонка было достаточно для зачисления. Был и третий путь: нужно было так понравиться профессору Новикову или доценту Яковлеву, чтобы они пропиарили тебя заведующему кафедрой, убедив его в том, что такое юное дарование, как ты, просто необходимо кафедре, гинекологии и медицинской науке в целом.

Задача была совершенно невыполнимая. Денег и знакомств не было. Понравиться доценту Славе Яковлеву было еще труднее. Это был бог оперативной гинекологии. Демон операционной. И последняя инстанция в случаях, когда профессора и академики, внезапно покрывшись мелкими капельками пота, орали: «Слава! Мойся! У нас кровотечение!» Слава мылся, неторопливо, вразвалочку подходил к столу и решал проблему. Худощавый, невысокий, с пронзительным взглядом и бородкой клинышком, он мне напоминал Джонни Деппа, если последнему накинуть еще лет пятнадцать. В операционной он не делал ни одного лишнего движения и не произносил ни одного лишнего слова. Его неторопливая манера оперировать вызывала у меня щенячий восторг. Это было состояние, близкое к тому, когда я, будучи шестилетним мальчиком, утром первого января нашел под елкой настоящую игрушечную железную дорогу. Каждое слово, тихо произнесенное им, весило примерно двести килограммов. Медсестры боготворили и боялись Славу Яковлева, все пациентки, от шестнадцатилетних школьниц до тридцатипятилетних бизнес-леди и шестидесятилетних заведующих овощебазами, были тайно влюблены в Славу Яковлева. При словах «обход доцента Яковлева», каждый вторник в десять ноль-ноль, все без исключения пациентки отделения лежали в кроватях, без трусов, в полном макияже и источали сильнейшие парфюмерные ароматы, варьировавшиеся от «Диора» и «Живанши» до «Красной Москвы», от смеси которых у заведующей анестезиологией, Елены Иванны Сысоевой, начиналась мигрень. Интересно заметить, что в другие дни, когда обход делали другие доктора, включая профессора Новикова, ничего подобного не происходило. Жополизов Слава не выносил, «блатных» ужасно гнобил, любимчиков не терпел, и подкатить к нему на хромой козе не представлялось возможным. Но ходили легенды, что, если понравиться Славе Яковлеву, он не только научит тебя божественно оперировать, но и возьмет на субспециализацию, что и было, собственно, пределом мечтаний.

И вот, следуя своему «плану завоевания сердца доцента Яковлева», я устроился работать санитаром оперблока на отделение оперативной гинекологии. Специально. Чтобы быть ближе к мечте. Мой оперблок блестел, как флагманский фрегат накануне императорского смотра. Я драил его с остервенением, и надежда, что Божественный Слава Яковлев обратит на меня внимание, не давала мне покоя. Однажды Слава Яковлев, проходя по оперблоку, похвалил старшую операционную сестру, Диану Васильевну, за идеальную чистоту. «Оперблок – гордость отделения!» – сказал он ей своими двухсоткилограммовыми словами. Та тут же состроила глазки и, зардевшись, промурлыкала: «Стараемся, Владислав Геннадьевич!» Обидно было до слез. Но ничего не поделаешь.

И вот, в одно из ночных дежурств, произошло нечто, что сблизило нас навсегда.

К нам поступила женщина с острым животом[4] и тридцатинедельной беременностью. Ужасная боль в животе, рвота, электролитные нарушения, сдвиг лейкоцитов влево, ничего не понятно… Позвали хирургов… Хирурги, как водится, спокойно сказали: так как тетенька беременная, приняли решение оперировать в гинекологической операционной.

Тут я сделаю небольшое отступление. Есть «чистые» операционные, а есть «грязные». В «чистых», как правило, не выполняются гнойные операции и операции, связанные с разрезами кишки. Наша гинекологическая операционная была как раз «чистая», но, так как случай был экстраординарный, решили использовать именно ее.

Так вот, час ночи. Два хирурга оперируют женщину, Слава Яковлев в ослепительно-белом операционном халате стоит, наблюдает, готовый прийти на помощь хирургам. Я, в не менее ослепительно-белом халате, гордым санитаром стою на подхвате, на случай «дай-подай-принеси». Вскрывают брюшную полость. Аппендикс в норме. Желчный пузырь не воспален. Огромная раздутая кишка, заполненная каловыми массами. Феноменальным количеством каловых масс. Кишечная непроходимость. Ни перекрута, ни перегиба, ни ущемления кишки так и не нашли. Хирурги переглядываются. Стало быть – функциональная непроходимость. Значит, оперировать кишку не надо. Хирурги принимают решение эвакуировать каловые массы через прямую кишку. Живот зашивают. Хирурги просят шланг и вакуумный отсос. Слава Яковлев обращается ко мне: «Молодой человек, принесите шланг и отсос». Я срываюсь выполнять приказ, но оказалось, что в гинекологической операционной есть только шланги узкого диаметра. Я приношу шланг диаметром в один сантиметр. Шланг вставляют в попу пациентке, включают вакуум. Первые два килограмма каловых масс поступают в контейнер. Слава Яковлев явно раздражен – такого количества говна в этой «чистой» операционной еще не было! Тем временем с хирургического отделения подогнали шланг большего калибра, и эпопея с эвакуацией каловых масс продолжилась.

Внезапно процесс остановился. Произошла закупорка шланга. Доцент Яковлев, вращая глазами, поручает мне прочистить шланг. Я иду к крану, где моются инструменты, начинаю мыть шланг, пытаясь вытряхнуть из него говно. Вдруг чую, за спиной – САМ.

– Твою мать, что ты его трясешь?! Это же чистая операционная!

– Так больше негде, Владислав Геннадьевич!

– Знаю, что негде! Дай я сам!

Яковлев берет шланг, ловким движением вставляет его в патрубок крана и нервно открывает воду. Происходит взрыв. Все вокруг в говне. Я, в ослепительно-коричнево-белом халате, белые стены предоперационной в коричневую крапинку, доцент Яковлев – вообще весь в говне, включая бородку клинышком. То есть абсолютно все.

Доцент Яковлев посмотрел на меня. На себя в зеркало. Зачем-то спросил, как меня зовут, и скомандовал: «В душ, блядь!» После душа я и доцент Яковлев, вновь в ослепительно-белом, заняли исходные позиции. После эвакуации еще пяти килограммов каловых масс возник дефицит тары. Все пять литровых контейнеров вакуумного отсоса были заполнены говном. Тары не хватало. Было принято решение использовать вакуум по открытому контуру с привлечением подручной посуды. Каловые массы складировались в тазики, кастрюльки и прочую посуду, найденную в оперблоке. Вонь стояла невыносимая. Создавалось впечатление говенного апокалипсиса. Когда процесс эвакуации каловых масс закончился, в операционной осталось совсем мало людей, да и те, время от времени, выходили «подышать». Говно было везде. Чистая операционная, гордость отделения, превратилась в пещеру из говна. А я был ее почетным Али-Бабой.

Пациентку увезли выздоравливать, хирурги, привычные к говну, с флегматичным видом удалились восвояси. Остались двое: я и Слава Яковлев. Он – потому что заведующий отделением, а я – потому что кто-то должен был убирать все это дерьмо.

– Денис, посыпь все хлоркой и иди спать, – сказал Слава Яковлев. Голос его дрожал. – Пиздец операционной! Все плановые операции на завтра отменить! Завтра вызовем дезинфекцию.

Наутро, зайдя в операционную, я обнаружил, что кучки говна, засыпанные хлоркой, превратились в сталактиты. То есть окаменели. Но это была уже не моя проблема. Дежурство закончилось.

С тех пор Слава Яковлев стал меня замечать. Он первым здоровался в коридоре на зависть интернам! Мы вместе ходили курить к нему в кабинет, где он рассказывал байки и однажды даже научил меня вязать хирургические узлы. Позже, через год, на экзамене по акушерству и гинекологии, который я сдал на «отлично», он подмигнул мне и спросил, не хочу ли я продолжить обучение по специальности на кафедре.

Так я стал хирургом-гинекологом. И учеником Славы Яковлева.

Особенности родов у английских дам высшего света

Еще не перевелись в Южном Девоншире носители знатных фамилий, отпрыски пэров и, возможно, даже прямые потомки сэра Чарльза Баскервиля, сохранившие благороднейшие манеры и говорящие на таком изысканном английском, что хочется взять блокнот и записывать за ними каждое слово, чтобы потом при случае щегольнуть на одном из госпитальных балов. Однако неумолимый ход времени все же накладывает отпечаток и на незыблемые английские традиции. И вот яркое тому подтверждение.

Джессика и Джонатан, утонченная молодая пара с ярко выраженными врожденными аристократическими замашками, говорящие по-английски словно персонажи сериала «Дживс и Вустер», пришли к нам рожать своего первенца, тоже потенциального отпрыска знатной фамилии, между прочим. Было все, что по всем аристократическим канонам должно сопровождать рождение первенца, а именно: толщиной с «Войну и мир» план родов, расписанный поминутно, распечатанный на бумаге «Конкера» (двадцать фунтов стерлингов за пачку, с водяными знаками) и обрамленный в шикарную кожаную папку с серебряными уголками. Записи в том фолианте были примерно такие: «Когда начнутся первые схватки, я бы хотела, чтобы сестры милосердия принесли мне чашку свежезаваренного чая „Эрл Грей“, чтобы набраться сил перед родами». Или, к примеру: «Я бы хотела, чтобы роды проходили как можно более естественно, и ни при каких обстоятельствах не даю своего согласия на использование эпидуральной анестезии[5], так как это противоречит моим представлениям о нормальных родах…»

Была там и стереосистема «Боуз» с расслабляющей музыкой, и голубой свет, создающий атмосферу благолепия в затемненной родильной комнате, напрочь вырубающий и без того сонную акушерку Дженни, которая вернулась вчера в два часа ночи с дружеской попойки и пыхала все утро таким факелом, что увяли к черту все хризантемы на отделении; и заготовленные две бутылки в позолоченном ведерке, и лепестки роз для бассейна… Ну, в общем, подготовились на славу… Остались сущие мелочи – родить малыша.

Первые неприятности начались с первыми серьезными схватками… Вместо того чтобы отведать бодрящего чаю с лепестками роз, Джессика спокойным ровным голосом сообщила всем о своем твердом решении выброситься из окна, если ей сию минуту не сделают эпидуральную анестезию. Для этого был вызван анестезиолог, который согласился организовать «эпидуралку» при условии, что дама вылезет из бассейна. После оживленных переговоров все пришли к решению, что анестезиолог в бассейн не поместится, и лучше всего проводить анестезию на кровати. После эпидуральной анестезии вновь заструился голубой свет и замяукала в магнитофоне приятная расслабляющая музыка.

Большего внимания заслуживает второй период родов… Несмотря на эпидуральную анестезию, потужной период может быть достаточно болезненным, и разные женщины ведут себя в нем по-разному. Кто-то кричит благим матом, так что пролетающие за окном птицы падают замертво, кто-то, сжав зубы, тужится сквозь боль, кто-то требует немедленного кесарева сечения, кто-то просто сдается и впадает в тихое запредельное отчаяние… Но у аристократов, как выяснилось, все иначе…

Вот такой примерно диалог, который я не побоюсь назвать классическим, произошел между мной и Джессикой непосредственно перед рождением ее ребенка.

– Джессика, я должен заметить, что шейка вашей матки полностью раскрылась и голова ребеночка вот-вот покажется на свет.

– Очень мило с ее стороны, надеюсь, вы останетесь с нами до конца и проинформируете меня о том, что пора тужиться.

– Несомненно. Тем более что тужиться необходимо, как только вы почувствуете, что начинается схватка.

– ААААА!!!! (Схватка!) ААААА!!!!! Извините.

– Вам совершенно не стоит извиняться, это вполне нормально – так себя вести в родах.

– Извините, что информирую вас об этом, но боюсь, что я обкакалась.

– Очень хорошо. Мы позаботимся об этом, вам не о чем волноваться.

– Благодарю вас. Вы очень добры. Я не волнуюсь, просто обычно я делаю это без свидетелей.

– Не сомневаюсь.

– АААА!!!! (Схватка!) ААААА!!!! Извините.

– Наберите полную грудь воздуха и потужьтесь!

– !!!!!!!!!!!!!

– Отлично, голова уже родилась. Теперь нам надо родить плечики и туловище!

– Доктор, будьте откровенны со мной. Надеюсь, что волосы у малыша не рыжего цвета?

– Нет, мадам. Могу вас заверить.

– Очень хорошо. Не будете ли вы так добры усадить Джонатана на стул. Это не его обычный цвет лица…

Джонатан тем временем, с лицом белого цвета, неуклонно сползает по стенке на пол, его подхватывает акушерка.

– !!!!!!!!!! (Схватка!)

Родившегося мальчика подносят к Джессике. Ни тени эмоций на лице, кроме одной-единственной мелькнувшей слезы, пробежавшей по щеке так быстро, как будто бы ее и не было…

– Good afternoon, baby boy!

– Уааа-уаааааа!!!!!!

Самым интересным неожиданно оказался последний диалог, когда родили плаценту, зашили небольшой разрез на промежности, привели в чувство счастливого отца семейства и разлили «Боллинджер» по бокалам. Джессика все еще находится в родильном кресле с ногами на подставках и десятком подушек под головой.

– Посмотрите, Джесс, вашего огромного живота больше нет!

– Blimey! I can see my bits now, can I not?[6]

– You can indeed![7]

– Thanks for your help.[8]

Да… Леди во всем, ну что тут скажешь…

Эсс Пушкин, или Трудности перевода – 1

Завелась у нас как-то в клинике девушка-докторесса из Москвы по имени Светлана. Она закончила ординатуру по гинекологии дома, вышла по Интернету замуж за английского электрика и приехала в Англию жить и сдавать экзамены на медицинскую лицензию. Сдача медицинских экзаменов в Англии – процесс, требующий не только большого ума, но также самоотречения, времени и усердия, поэтому параллельно с сидением за учебниками Светлана приходила два раза в неделю к нам в клинику, где ей было дозволено сидеть с докторами на приеме и наблюдать за работой родильного отделения и операционной.

Так вот, работаю я с утра в родильном отделении, а Светлана, миловидная блондинка из Москвы, ходит за мною хвостом и задает вопросы. К обеду, когда мы закончили обход и плановые операции, нас выловил мистер Данкли, заведующий отделением, великий профессор, ценитель русской литературы и, как выяснилось, большой любитель поболтать с интересными блондинками из Москвы.

– Хеллоу, Дэннис! Хеллоу, Свэтлана!!!! – начал свой многочасовой диалог мистер Данкли. Я сразу сообразил, что сейчас начнется «про Солженицына, перестройку и КГБ», и, ловким движением подтолкнув Светлану вперед, попытался незаметно исчезнуть из поля зрения профессора. Однако дальнейшее настолько заинтересовало меня, что я остался послушать.

– Свэтлана! Как вы находите нашу клинику? Набираетесь ли вы здесь полезного опыта для вашего экзамена на лицензию?

– Да, мистер Данкли, – перешла Света на русский английский. – Мне очень нравится в клинике! Итс сач э привеледж фор ми то би эйбл ту си зе верк оф сач э биг гайниколоджикал асс, лайк ю, мистер Данкли!

Возникла неловкая пауза. Улыбка застыла на лице мистера Данкли и стала медленно превращаться в вопросительную гримасу.

Я нервно закашлял: до меня медленно дошло то, что хотела сказать Светлана и что у нее получилось! Но тем дело не кончилось. Света продолжала:

– Дэннис из олсо – биг асс! Ай лернт э лот фром хим ласт вик!

Мистер Данкли с интересом посмотрел на меня и с задумчивым видом удалился в свой кабинет.

Вечером, когда я снова встретил его, он загадочно спросил меня: «Дэннис! Ты случайно не знаешь, что Светлана имела в виду, назвав меня „большой гинекологической задницей“?»

– Не могу сказать, мистер Данкли. Я думаю, она восхищалась вашей работой. Сленг москвичей иногда трудно понять даже мне…

– Я бы хотел однажды выучить русский!!! Это язык Достоевского! Пушкина! Толстого!

Мистер Данкли оседлал любимого конька, и следующие полчаса моей жизни были посвящены русской культуре.

Моряк моряка видит издалека

В нашем «краснознаменном» Девонширском госпитале восемь операционных. В каждой из них, естественно, стоит по наркозному аппарату. Наркозный аппарат, если кто не знает, это такой шкафчик с трубочками и мониторами, который поддерживает жизнедеятельность пациента во время операции. Наркозный аппарат – фетиш и предмет поклонения анестезиологов всего мира. Не так давно я заметил одну очень странную вещь: на все наши наркозные аппараты сбоку кем-то, но явно не производителем навинчены небольшие медные таблички. На табличках не инвентарный номер и не год выпуска, а совершенно непонятные мне слова:

BRUMMER

GNEISENAU

TIRPITZ

PRINZ EUGEN

BISMARCK

Кому и зачем в уездном Девоншире взбрело в голову обзывать наркозные аппараты немецкими именами, оставалось для меня полнейшей загадкой. До тех пор пока к нам не приехали врачи-гинекологи из Мюнхена обмениваться опытом. Немцы ходили гуськом по оперблоку, говорили: «Я! Я! Натюрлих!» – восхищались английской анестезиологией и цокали языками. Позже, на банкете, глава немецкой делегации Уве Штайнер произнес пламенную речь на сносном английском. О сотрудничестве, партнерстве и взаимопонимании. В частности, он сказал:

– Я заметил, что все ваши наркозные аппараты названы немецкими именами! Мне, как настоящему немцу, это очень приятно! Давайте выпьем за дружбу между Англией и Германией! Прозит!

Тревор Хиндли, начальник всех анестезиологов Девоншира и потомственный морской офицер Королевского флота Ее Величества, нагнувшись ко мне и заговорщицки подмигнув, прошептал: «Боюсь, что наркозные аппараты названы именами немецких кораблей, потопленных английским флотом во Второй мировой войне».

Весь оставшийся вечер я думал о дружбе между народами и о чисто английском чувстве юмора.

Как принять роды у капитана «боинга»

Женщины героических профессий – моя слабость, а также сфера пристального изучения и искреннего восхищения. Что заставляет двадцатилетнюю девушку пойти в королевские морские пехотинцы или в пожарницы? Что движет желанием женщины управлять многотонным грузовиком, паровозом или, скажем, трансатлантическим «Боингом-747»?

Несмотря на всю героичность и провозглашенную полную независимость от мужчин, такие тетеньки, что характерно, тоже беременеют и то и дело приходят к нам рожать детей. Тут-то часто и возникают трудности психологического плана. Нередко выходит, что сильной, независимой женщине, инструктору по боевому карате в Королевской морской пехоте со стальными нервами и смертельным ударом, бывает психологически гораздо труднее родить ребенка, нежели женщине-повару, женщине-парикмахеру или, к примеру, женщине-домохозяйке.

Видимо, дело тут в том, что женщины типично «мужских» профессий, привыкшие держать под полным контролем ситуацию, себя и, нередко, других людей, очень часто полностью теряют контроль и уверенность в себе в ситуации родов, когда от них, в общем-то, мало что зависит, а на карту поставлено слишком много – их собственная жизнь и, главное, жизнь и здоровье их ребенка. Они, привыкшие принимать решения в сложных ситуациях сами, теперь вынуждены полностью, безоговорочно, на сто процентов доверять врачу – человеку, которого они зачастую видят впервые в жизни! А это – нелегко. Профессионально занимающиеся сложным десижн-мейкингом[9] и риск-менеджментом[10] меня поймут…

Кстати, знаете ли вы, что из мужей, присутствующих на родах, чаще всего падают в обморок, аки бледные курсистки, именно пожарные и морские пехотинцы!? Причина, скорее всего, та же. Но покончим со вступлением и перейдем непосредственно к повествованию!

В то утро выпало мне, реджистрару Девонширского госпиталя, делать плановые кесарева сечения, в утреннем распорядке их обычно три, так чтобы закончить все к часу дня. Обычно перед операцией пациентка встречается с хирургом, он рассказывает, что именно собирается делать на операции, какие при этом есть риски для жизни и здоровья и что обычно предпринимается, чтобы эти риски свести на нет. Захожу в палату, вижу пациентку. Дженни. Лицо белого цвета. Глаза полны ужаса. Руки трясутся. В общем, боится до смерти. Начинаем разговор, пытаюсь шутками-прибаутками ее как-то развеселить, успокоить и приободрить. Получается, но с трудом. И тут в мою голову закрадывается подозрение…

– Кем вы работаете, Дженни? – вкрадчиво так спрашиваю…

– Пилотом на «Инглиш Эйрвейз», «боинги» вожу и аэробусы…

– Капитаном?

– Ага…

Оп-па! Тут все сразу стало понятно! Пообщались мы еще минут десять, согласие больной на операцию кое-как получено, но, чувствую, хоть и улыбается женщина наша пилот, ужас в глазах все-таки присутствует… Конечно! Это тебе не штурвалом рулить да автопилота включать, как бы свысока нисходя до пассажиров по громкой связи! Дескать, говорит капитан… всем расслабиться… я, хитрый профессионал, крут и спокоен… а вам сейчас бифштекс принесут и «Шато Моргон» в маленькой бутылочке…

Видела бы она ужас в моих глазах каждый раз при взлете и посадке! И это с учетом как минимум трехсот граммов коньяку, принятых на грудину заблаговременно! Страшно ж ведь! Кошмар! Сидишь как овощ, пристегнутый, благоухаешь, как безмозглый гладиолус, после массового опробывания духов в магазине дьюти-фри, и при этом дико боишься умереть – сделать-то ничего уже нельзя…

Кто он, этот летчик?

Сколько он вчера выпил виски?

Может, он вчера с женой поссорился?

Может, он спал плохо?

Кто последний раз проверял у этого «боинга» шланг бензонасоса?

А винтики, интересно, в креплениях шасси туго закручены?

А не китайской ли домашней сборки ероплан?

Вот эти мысли обычно приходят ко мне в голову каждый раз, когда я сижу в самолете перед взлетом, пьяный и тревожный, делаю вид, что читаю рекламный журнал «Полетное ревю» о том, как мило, оказывается, купаться на пляже Эпанема и как вкусно кормят в Праге.

Тех, кто выживет, блин.

Я так думаю, что примерно с таким родом мыслей Дженни, женщина-летчик, ехала на каталке в операционную на кесарево сечение. День рождения ее ребенка! Светлый день, если бы не страх перед операцией. На которой, если верить этому шутнику-доктору с легким восточноевропейским акцентом, то есть мне, обычно все проходит без осложнений, но редко, крайне редко может быть такое, ага! значит, все-таки может, что хоть святых вон выноси… Чего только стоит фраза: «Мы делаем экстирпацию[11] матки во время кесарева сечения крайне редко, и только в том случае, когда кровотечение становится опасным для жизни и другие методы остановки кровотечения не помогают!» Есть о чем подумать, не правда ли?

Я захожу в операционную, Дженни уже на столе со спинальной анестезией, при которой пациент полностью находится в сознании, но не чувствует боли. На лице смирение и тихий ужас. Накрываю операционное поле, поправляю свет, киваю ассистенту, анестезиологу – все готовы – можно начинать.

И я начинаю. Обращаясь к Дженни, которая видит мою голову через экран, отделяющий ее от стерильного поля, и все, что я делаю, – через отражение в бестеневой лампе, говорю:

– Уважаемые пассажиры, добро пожаловать на борт нашего лайнера «Цезарь-747», выполняющего свой рейс… в матку… за ребенком. Говорит командир корабля, пилот-реджистрар высшей категории Дэннис!

Акушерки переглянулись, дескать, «не заболел ли наш мальчик?», и только анестезиолог понял меня правильно и беззвучно ржал, уткнувшись в историю родов. Дженнифер даже на минуту перестала бояться и вопросительно уставилась на меня своими большими от страха глазами. Я продолжал:

– Все готово к взлету, все системы жизнеобеспечения проверены и работают нормально, на всем протяжении нашего получасового маршрута стоит прекрасная погода, однако на второй-третьей минуте после взлета возможна некоторая турбулентность, связанная с доставанием малыша из матки. Пожалуйста, во время рождения малыша не отстегивайте привязные ремни и не гуляйте по салону!

– Анестезиолог к взлету готов!

– Ну, взлетаем тогда!

Разрез… Подкожка, диатермия, апоневроз, белая линия, брюшная полость, мочевой пузырь вниз, разрез на матке, воды, воды, воды… Ребенок! Достаем! Урраааа! Орет! Живой! Красавчик! Молодец!

Дженнифер плачет, но уже от счастья… и улыбается. Страх отступил, полегчало…

– Уважаемые пассажиры, наш лайнер начинает снижение (шью матку). Через некоторое время вам будут предложены товары нашего дьюти-фри: прохладительный внутривенный окситоцин и антибиотик дня – аугментин. Новую гламурную линию обезболивающих препаратов, включая трамадол и диклофенак, вы сможете приобрести после приземления, в послеоперационной палате! (Зашиваем апоневроз.) Пожалуйста, не забывайте свои личные вещи и инструменты в животе пациентки (счет тампонов и инструментов верен!). Просьба оставаться на своих местах до полной остановки лайнера… (Зашиваю кожу косметическим внутрикожным монокрилом.)

Дамы и господа, наш лайнер совершил посадку в палату выздоравливающих аэропорта «Хитроу»! Командир корабля и экипаж прощаются с вами и желают вам и вашему беби дальнейшего счастливого пути! Надеемся на встречу через год!

Через неделю я обнаружил в своем внутреннем почтовом ящике бутылку коньяка «Хеннесси» и записку: «Спасибо за мягкую посадку, коллега. Захотите сменить профессию – мой „боинг“ в вашем распоряжении. Капитан Дженнифер Лорренс».

Есть ли в Даулише девушки на выданье?

Урогинекологическая клиника в провинциальном английском госпитале. Всем девушкам-пациенткам хорошо за семьдесят… Проблемы после менопаузы у женщин возникают самые разнообразные: и недержание мочи, и выпадения матки, и опущения стенок влагалища, и прочая, и прочая… Но старушки не расстраиваются и к гинекологу на осмотр ходят регулярно и с удовольствием, тем более что это хороший повод накануне сходить в парикмахерскую на укладку и нацепить свои бриллианты.

В кабинет входит миссис Юингс, семидесятипятилетняя бабуля с высоченной прической, полным макияжем и, на мой взгляд, на слишком высоких для ее возраста каблуках. Этакая радикальная блондинка из частного дома престарелых в местечке Даулиш. Кстати, прибрежная деревенька Даулиш – не самое дешевое место на берегу Атлантического океана, чтобы скромно и со вкусом окончить свои дни. Частные дома престарелых там – это практически пятизвездочные отели, только с медицинской помощью. По-нашему – пансионаты. Поздоровались, поговорили за матку, за детей, за дороговизну жизни в Лондоне.

– Доктор, а вы не бывали в Даулише?

– Конечно, миссис Юингс, я частенько бываю в этом чудном городке и люблю сиживать по воскресеньям в пабе «Королева Елизавета» на берегу океана за бокалом красного вина.

– Тогда, возможно, вы заметили, что в Даулише полным-полно… блядей?

Я профессионально смутился, но, не подавая вида, продолжал разговор, становившийся весьма интересным.

– Дело в том, миссис Юингс, что за все время моего пребывания в Даулише я таки не заметил того факта, что там полным-полно блядей…

Миссис Юингс наклонилась ко мне и неистово прошептала, обдав меня ароматом старинных духов:

– Вы не видели там блядей, потому что все они сидят по домам престарелых и практически не выходят наружу!

Профессора бранятся – только тешатся

Раннее утро в оперблоке. Начался операционный день. Операционные у нас сообщаются между собой стеклянными дверьми, и, в принципе, если прислушаться, по музыке, что играет в стереосистеме в той или иной операционной, можно понять, кто именно сегодня оперирует. Мистер Галипот, уролог, отрезает людям почки под хриплый баритон Леонарда Коэна, мистер Пэрис-Гамильтон, хирург, ищет в пациентах неотрезанное под Билли Холидей, а ваш покорный слуга предпочитает на лапароскопиях слушать Джипси Свинг, а на открытых операциях – Тома Уэйтса. Профессор Клементс, хирург-гинеколог, предпочитает делать свои «операции века» под едва слышные мелодии Вивальди.

Так вот, идет микрохирургическая операция по восстановлению маточных труб у жены какого-то то ли царя, то ли принца одной из стран Ближнего Востока. За «роялем» – профессор Клементс. Тихо-тихо нашептывает Вивальди стереосистема «Боуз», в операционной полнейшая тишина, все передвигаются на цыпочках, и слышно, как в прорези между операционной маской и голубым операционным колпаком шуршат пышные ресницы операционной сестры Донны. Донна всегда очень расстраивается, что ее шикарную грудь не видно под стерильным, наглухо задраенным хирургическим халатом, и поэтому ей остается только шуршать ресницами. Кстати, следует заметить, что операционные сестры уделяют макияжу глаз огромное внимание, ведь именно эту часть всегда видит хирург, и кокетничать с ним удается зачастую только глазами, в перерывах между «зажим, зажим, спирт, огурец». Хорошей операционной сестре, кстати, совершенно не нужно в большинстве случаев говорить, что именно нужно хирургу. Надо только протянуть руку, и желаемый зажим Гуиллама или ножницы Мак-Индо тут же оказываются в руке.

Но оставим грудь операционной сестры Донны в покое… Речь, собственно, не о ней, а об общении между хирургами во время операции. Я ассистирую профессору, от бинокля с лампой, надетого на голову, ужасно болят глаза. Но без него нельзя – нитку невооруженным глазом просто не видно. Операция по восстановлению маточных труб ужасно кропотливая и напряженная, занимает часа три, не меньше. Вдруг из соседней операционной начинают доноситься… громкие ритмичные звуки. Первое впечатление – соседи не любят Вивальди и пытаются показать непопулярность данного композитора сильными ударами молотка по водопроводной трубе. Профессор Клементс перестает оперировать. Он поднимает голову и просит сестру-анестезистку немедленно узнать, «кто это долбит молотком и мешает ему делать операцию тысячелетия». Сестра-анестезистка говорит, что в соседней операционной сегодня осуществляет протезирование бедра профессор Эггертон, лучший друг и собутыльник профессора Клементса, его товарищ по лондонскому яхт-клубу и великий хирург-ортопед Старого и Нового Света.

– Дарлинг, – обратился он к сестре-анестезистке опять, – не могли бы вы пойти в операционную профессора Эггертона и сказать, что профессор Клементс очень просит его не долбить молотком ближайшие два-три часа, так как профессор Клементс выполняет очень деликатную операцию на маточных трубах, и, кроме того, из-за его ударов молотком по пациенту мистеру Клементсу не слышно Вивальди!

Анестезистка скрылась за прозрачной дверью ортопедической операционной.

– Терпеть не могу ортопедишек! Разве это хирургия? Мясники и то работают нежнее… – продолжал бурчать профессор Клементс.

Через минуту удары молотком по бедру пациента прекратились, и профессор Клементс, удовлетворенно крякнув, продолжил деликатнейшую операцию всех времен и народов, а звуки Вивальди опять нежно заполнили прохладный воздух операционной. Однако минут через пять долбление молотком возобновилось с утроенной силой. Профессор Клементс снова перестал оперировать, отложил микропинцет, поднял голову и, найдя глазами сестру-анестезистку, спросил:

– Dear, what exactly has professor Eggerton said, when you told him, that professor Clements asked him to stop that disgusting hammering noise, because he was doing this most delicate microsurgery operation and was trying to concentrate?[12]

Рыжая сестра-анестезистка густо покраснела.

– Sorry, professor Clements. Professor Eggerton has asked me to tell you to… FUCK OFF![13]

– I thought he might! See, Mr. Tsepov, those orthopaedic surgeons do not have any nice manners.[14]

Профессор Клементс продолжил операцию. От хирургического бинокля у меня уныло болела голова. За стеной продолжали долбить молотком еще минут пятнадцать.

Потом заработала электродрель. Профессор Эггертон начал пилить бедро.

Особенности рвоты беременных у английских аристократок

Рвота беременных – ситуация не самая приятная. Она случается на ранних этапах беременности, когда хорионический гонадотропин[15] начинает бороздить просторы материнской сосудистой системы. В тяжелых случаях рвота случается более десяти раз в день, делая жизнь несчастной беременной совершенно невыносимой. Поражает данная зараза все без исключения слои населения, от аристократок до их домработниц включительно. Будучи гинекологом широкого профиля, я то и дело встречаюсь с подобными пациентками на утреннем обходе. Главное – успокоить их, дать противотошнотные лекарства, обеспечить замену потерянной жидкости через капельницу и, вколов в попу изрядное количество витаминов, выпроводить домой.

Ребекка попала к нам в отделение прямо со скачек в Роял Аскот[16]. Сам-то я никогда там не был, происхождение не позволяет, но пацаны рассказывают, что там собираются все знаменитые и богатые, включая английский высший свет. Джентльмены в цилиндрах, запах дорогих сигар, янтарный «Боллинджер» в высоких бокалах, очаровательные английские дамы с правильным произношением в туалетах от «Кавалли» и в шляпах от «Алтон Конвент».

Шляпы на Роял Аскот – это особая традиция. Там уж кто во что горазд! С перьями и без, с забавными вензелями и различными рюшечками. Шляпные магазины на Джермин-стрит[17], на самом деле, могут открываться только раз в году – за неделю до скачек в Роял Аскот! Именно в это тревожное время там можно встретить сливки британской аристократии, толпящиеся в очередь за шляпами. Цены разные. Несмотря на строгое ограничение – «не более двух шляп в одни руки», шляпы по цене тысяча фунтов за штуку уходят на ура.

Так вот, Ребекку начало мутить после первого же заезда. Факторы риска налицо: шесть недель беременности, пригубленный бокал шампанского и скакуны по кругу – даже опытного аристократа начнет тошнить, не то что молоденькую рыжеволосую графиню.

Заботливый супруг Джеймс, почуяв неладное, тут же эвакуировал любимую со скачек. До частной клиники на Харли-стрит ехать было долго, поэтому привезли к нам. А у нас-то на отделении – благодать! Весь цвет британской иммиграции во всем своем этническом многообразии! От Албании до Монголии, от Молдавии до Сомали. И тут Джеймс с Ребеккой. Англичане. Прямо с Роял Аскот! При полном параде!

Медсестра Джесс с выпученными глазами пробежала мимо меня со скоростью поезда Паддингтон – Глазго красить ресницы и причесываться, скороговоркой повторяя: «Маза-фака! Мазафака! Королева приехала!» Королева к нам и правда хотела приехать, но давно, когда открывали новый операционный блок. Но потом как-то потеряла интерес к нашему госпиталю и не приехала. Не видевший пациенток-графинь долгие месяцы, я, слегка смущенный, на ходу вспоминая хорошие манеры, подошел к Ребекке. Она лежала бледная на кровати, свесив ноги в изумительной красоты туфлях.

– Здравствуйте, Ребекка, меня зовут Дэннис, я ответственный дежурный доктор по экстренной гинекологии. Прекрасное платье, вы были на свадьбе?

– Нет, на скачках в Роял Аскот…

– Прекрасно! Я читал о них у Вудхауза. Прекрасный способ провести субботу!

– Меня тошнит…

Мне искренне хотелось помочь Ребекке. И не потому, что она такая красивая и аристократичная, и даже не потому, что она моя пациентка, а потому, что очень уж она была несчастна и немного нелепа в своем бежевом платье посреди кишащего улья под названием «Эмердженси гайнеколоджи департмент».

– Скажите, Ребекка, сколько недель вашей беременности? У вас есть результаты УЗИ или какие-нибудь анализы крови с собой? – спросил я, пока медсестра набирала противорвотный «Максалон» и устанавливала капельницу.

– Нет… б… ббб… бббб… Кажется, меня сейчас стошнит!

– Минуточку, я дам вам тазик!

Следует сказать, что тазики для рвоты – это очень удобно. Это такие бумажные кастрюльки, которые не надо мыть, а можно выкидывать в мусор прямо с тошнотиками. Обычно в каждой палате есть изрядный запас подобных тазиков – на всякий случай.

– Меня тошнит! Бууууээээ! Буэээээ! БуЭЭЭЭЭЭЭЭ!!!!

Времени для раздумий не было, я молниеносно схватил бежевый картонный тазик и заботливо подставил его Ребекке. Ее стошнило с размахом. Тазик уже почти было наполнился, когда я почувствовал, что у меня похолодело внутри. Из тазика торчало страусиное перо. Ребекку вырвало в собственную шляпу ценой в четверть моей месячной зарплаты.

– Сорри, Ребекка… кажется, я перепутал тазики…

Мой голос дрожал. Из шляпы мне на туфли капал «Боллинджер». Вернее, в том, что капало мне на ноги, он наверняка был… Ребекка отреагировала как настоящая леди:

– Thanks, Dennis. I feel much better now. Please do keep the hat[18].

Да ну вас с вашей экзотикой

В графстве Ноттингемшир, как и в любом другом графстве туманного Альбиона, то и дело встречаются представители разных экзотических конфессий. Да порою таких, что католики с протестантами, при всем их тревожном историческом наследии, просто не идут с ними ни в какое сравнение. Конечно, не мне решать и судить, во что людям верить а во что нет, но признаюсь честно – иногда бывает страшно.

Вот так подсядет в поезде какой-нибудь ведьмак с десятисантиметровыми кольцами в ушах и с железной палочкой в носу и проозонирует воздух перегаром от Ноттингема до самого Сент-Панкраса. Да нет, это, конечно же, не страшно – перегаром мы и сами умеем… Страшновато становится, когда возникает конфликт между тем, во что верит пациент, и тем, что видит врач.

Докторам по роду службы приходится иметь дело со всеми слоями общества без исключения. Причем слоям этим в экстремальной ситуации сохранять человеческое лицо вовсе не обязательно, а вот докторам, наоборот, – желательно, иначе теряется первичная идея медицины – помогать всем, несмотря на их убеждения, манеры и внешний вид.

И какие бы ужасные гримасы ни корчили вам ваши пациентки в ответ на несложные вопросы, они все без исключения имеют право иметь здорового ребеночка. И наш долг, как ответственных за все женское население на данном конкретном участке графства, этого ребеночка им организовать!

То есть проследить, чтобы младенец этот не помер от естественных и внешних причин, которые мы, профессионалы, можем и должны предотвратить.

Работал я в то время реджистраром в одном большом английском госпитале, охватывающем почти миллион женского населения. Работы было очень много. Еще бы – пять тысяч родов в год! И это без учета родов на дому, нам-то привозили в основном тетенек высокого риска.

Идешь ночью на работу по длинному больничному коридору – красота. Тишина, картины на стенах, запах кофе…

Открываешь дверь в родилку, а там засада и ужас, контраст такой, будто попадаешь из уютной спальни в бежевых тонах в рубку подводной лодки во время боевой тревоги.

Кого-то везут в операционную, кто-то рожает с воплями, кто-то стонет в приемном покое, акушерки отрывисто рапортуют о том, что происходит в девяти родильных комнатах. И посреди всего этого – ответственный дежурный врач, или, по-английски, реджистрар.

На него практически все в родильном отделении замыкается. Вечером реджистрар обычно розового цвета, к утру чаще – зеленого. В восемь утра – время передачи дежурства. Зеленый реджистрар идет спать – розовый заступает на дежурство, получает краш-пейджер и все! Теперь он за все отвечает, до тех пор пока не позеленеет окончательно.

Только что шел по коридору с картинами… и все! Все закончилось! Приятный тихий вечер завершился, начался ритм родилки. Ритм принятия решений и немедленного их воплощения в реальность.

Так вот, заступаю я на дежурство в один из таких безумных вечеров. Акушерка-координатор родильного отделения рассказывает, что к чему: комнату семь, видимо, будем кесарить через часа два, комнату шесть переводим на антенатальное[19], единице – обезболивающее и домой и так далее…

Но особого внимания в тот вечер заслуживала родильная комната номер девять и ее обитатели.

Пациентка в девятке – первые роды, привезли три часа назад из хижины в Шервудском лесу, где она рожала без намека на прогресс, застряв на восьми сантиметрах раскрытия шейки аж со вчерашнего вечера. Скорую вызвали прямо в лес.

Акушерка, с выражением крайнего дискомфорта на лице, регистрирует в истории родов периодические урежения сердцебиений плода до восьмидесяти ударов после каждой схватки. Это неважный признак, прямо скажем…

Тетенька заявляет с самого порога, что напрочь отказывается от любых исследований, мониторинга сердца плода, кесарева сечения и вообще любого вмешательства в естественный процесс родов. Кроме этого, требует женщину-врача и, если возможно, сигаретку с марихуаной для обезболивания.

Читаю план родов, написанный пациенткой.

«В момент, когда будет рождаться ребенок, я, мой бойфренд, моя подруга и оба ее бойфренда (один – бывший бойфренд, а второй нынешний) с сестрой моего бывшего бойфренда (Джонни) хотим остаться в темноте, зажечь свечи и встретить таинство появления ребенка абсолютно обнаженными, исполняя при этом ритуальные песнопения.

Как только ребенок родится, я хочу, чтобы его передали Бальтазару (моему нынешнему бойфренду), и он прижал его к своей коже, а потом передал мне! Плаценту после отделения желаю взять с собой домой, чтобы потом закопать в огороде. Категорически не разрешаю применять всякие уколы, щипцы, вакуум-экстракцию и любые разрезы».

Желание пациентки – закон. Будем следовать, по возможности, плану родов и, конечно же, надеяться на лучшее. Насчет массового обнажения публики в момент рождения ребенка я не был уверен с самого начала… однако, раз тетенька приехала, мы будем ненавязчиво пытаться ей помочь. Но сначала неплохо было бы разобраться, что вообще происходит…

Несколько слов, чтобы описать присутствующую на родах тусовку. Сказать, что окружавшая роженицу публика была экстраординарная, – значит не сказать ничего. Меня не покидало ощущение того, что я попал на шабаш ведьм.

Представьте себе небольшую родильную комнату, в которой решили провести мини-съезд колдунов и колдуний. В изобилии присутствовали различные колдовские инструменты и снадобья: хрустальный шар, должно быть для прогнозирования темпа раскрытия шейки матки, настойка на беличьих хвостах, видимо, чтобы роды прошли «пушистенько», настойка на овечьем гузне – на всякий пожарный и куриные лапы в изобилии, видимо на случай, если внезапно понадобится куриный бульон. Да простит мне читатель мою иронию.

Участники бормочут заклинания, глаза у всех вращаются, а у одной дамы вообще все зубы – железные… В общем – весело и страшно.

У нас тем временем вполне реальная задача – родить малыша, чтобы кричал и был не очень синий. Подхожу к тетеньке, говорю:

– Здравствуйте, мисс. Извините, но вся дежурная бригада у нас сегодня – мужская. Надеюсь, вы не станете возражать? Мне надо вас осмотреть, чтобы понять, насколько раскрыта шейка матки и как низко находится голова ребенка. Еще мне нужно знать, насколько хорошо чувствует себя ваш ребенок, для этого я хочу начать мониторить сердцебиение плода, и, вполне вероятно, если подтвердится мое подозрение, что ребеночек не вполне здоров, мне нужно будет взять у него немного капиллярной крови на анализ.

Отрицательно качает головой. Хочет, чтобы все было естественно.

Ну вот, стоило из леса в такую даль тащиться…

Терпеливо объясняю, что если все-все-все будет естественно, то вполне естественно может наступить очень много неприятных вещей. Я сам за естественные роды – горой. Лучше их ничего нет, это точно. Но в случае с этой девушкой ситуация, похоже, склоняется в сторону серьезных осложнений. Ритуалы ритуалами, это все, конечно, важно и интересно, но ребенка, похоже, пора рожать немедленно. Надо срочно как-то убедить в этом девушку…

Через двадцать минут, к моему счастью, мне были разрешены обследование и мониторинг.

В результате обследования стали очевидными две вещи: первая – полное раскрытие шейки матки. Это для нас хорошо. Вторая – сердцебиение плода упало со ста сорока до шестидесяти ударов и не восстанавливается в течение уже четырех минут. Это для нас очень плохо.

Описываю девушке всю экстремальность ситуации. Говорю, что надо срочно рожать ребенка. Последствия промедления могут быть трагичны. Так как тужиться ей не хочется, предлагаю два варианта: или щипцы прямо сейчас, или кесарево, минут через пять, когда развернут экстренную операционную.

– Дайте мне пять минут, я должна обсудить это с моими братьями и сестрами.

– Хорошо, только, пожалуйста, если можно, не очень долго.

Мнения публики разделились. Идут дебаты. Кто-то поет. В ход пошел хрустальный шар. Сердцебиение плода шестьдесят в минуту. Я проявляю некоторую настойчивость.

Вместо культурного «Скорое принятие решения в вашем случае было бы крайне желательно ввиду быстро ухудшающегося здоровья ребеночка», жестко говорю правду:

– Товарищи колдуны и колдуньи! Если мы не родим ребенка в ближайшие десять минут, мы можем его потерять.

Девушка дает согласие на акушерские щипцы. Отлично! У меня все для этого уже готово! Неонатологи[20], анестезиолог – все в сборе. Операционная развернута на случай, если щипцами вытащить не удастся и придется делать кесарево сечение.

Акушерские щипцы, стоит заметить, несмотря на их устрашающий средневековый вид – очень нежный и безопасный инструмент. Если им правильно пользоваться. Главное правило – нельзя тянуть со всей силы. Если голова не рождается при плавном потягивании – лучше от щипцов отказаться и сделать кесарево.

Обезболиваю, накладываю щипцы, ждем схватку. Сердцебиение плода восемьдесят в минуту. Из рук вон плохо! Так, схватка… приготовились…

Вдруг гаснет свет.

– Мать моя женщина! Это еще что такое?

Я вежливо так, тихонечко так, нежно так поворачиваю голову туда, где стоит свита рожающей, но не для того, чтобы прожечь их взглядом, а наоборот, чтобы попросить их зажечь свет, и вижу в полумраке свечей шестерых голых сотоварищей рожающей, недоуменно сгрудившихся у меня за спиной. Анестезиолог с педиатром стоят неподалеку, закатив глаза внутрь.

– СВЕТ! СВЕТ БЫСТРО! – рявкаю я тоном, от которого у акушерки немедленно начинает дергаться глаз.

Свет, правда, включили мгновенно.

– Доктор! Вы не могли бы тоже снять с себя всю одежду? И вы тоже… – Обнаженная дама из окружения роженицы с блаженной улыбкой обратилась к неотложной бригаде.

– Не стесняйтесь своего тела! Давайте воссоединимся с природой и встретим новую жизнь, скинув все одежды!

Анестезиолога тирада молодой ведьмы не убедила, педиатр тоже обнажаться отказался.

Пользуясь возникшей продолжительной паузой, мне удалось поймать хорошую схватку, и я нежным потягиванием щипцов рожаю голову ребенка. Успели! Сердцебиение восстанавливается… Вот и первый самостоятельный вдох… Розовеет! Ну слава богу…

Голая свита, потрясая бубнами, бросается поздравлять родившую с успешными родами.

Голый бойфренд Бальтазар в одних бусах подходит к новорожденному, чтобы прижать его к своей коже в соответствии с запланированным ритуалом. Ему подают ребенка. Бальтазар берет ребенка на руки, но вместо того, чтобы прижать его к груди, отдает обратно, состроив при этом брезгливую гримасу.

– Эта… вы не могли бы его немного протереть, что ли… а то он весь в какой-то липкой фигне.

Эх, вы… а еще лесные братья…

Порнодельфинчик, или Операция века

Пациентки-порнозвезды у нас в госпитале большая редкость. То ли они вообще не болеют никогда, то ли лечиться ходят в специальные клиники для порнозвезд – остается загадкой. Тем не менее одна порнозвезда таки заболела и попала к нам в отделение неотложной помощи с болями в правом боку. Сначала, конечно, было непонятно, что она – порнозвезда. Просто девушка, очень стройная и красивая, с ангельским лицом, пухлыми губами «бантиком» и длинными ногами. А боли в правом боку – это чаще всего либо аппендицит, либо тазовая инфекция, либо киста яичника.

Вызывают. Прихожу девушку смотреть, привет, говорю… где болит… давайте животик пощупаем… Смотрю и вижу: в самом низу живота у девушки татуировка – дельфинчик. Хвост у него – совсем близко к лобку, а умная мордочка смотрит вверх и находится как раз чуть-чуть выше линии бикини. Красивая у вас татуировка, думаю. Дельфины – друзья человека. А еще думаю, как бы между прочим, что если придется девушку оперировать, то дельфину ампутации хвоста никак не избежать… Ну, красота красотой, а на работе надо заниматься делом, а не созерцанием дельфинчиков.

Посмотрел анализы… Внутреннее исследование особых результатов не дало – пришлось прекратить из-за сильной болезненности. Диагноз получился несколько размытый: аппендицит под вопросом, тазовый перитонит под вопросом, осложненная киста яичника под вопросом.

Позвал дежурного хирурга. Всегда полезно мнение коллеги выслушать, помогает. Дежурным хирургом оказался доктор по фамилии Чапай. Воображение тут же нарисовало Василия Ивановича на коне с гигантским скальпелем вместо сабли. Однако Чапай оказался не легендарным комдивом, а обычным индусом в чалме и с усами. Его сопровождал рыжий интерн, должно быть, Петька.

Хирурги долго совещались и решили – «наше». Скорее всего – аппендицит, берем на лапароскопию, но и вы, говорят, будьте наготове, на случай, если это окажется «ваше», гинекологическое. Я говорю – хорошо, буду нервно прогуливаться возле операционной, насвистывать «Боже храни королеву» и ждать новостей. Хирурги уходят, я, дописывая историю, сижу рядом с девушкой, и тут она мне выдает:

– Если вы во время операции мне дельфинчика своим скальпелем повредите – я просыпаться не желаю! Я, между прочим, модель, и он мне нужен для работы.

– Хорошо, – говорю, – постараемся. А можно поинтересоваться, в каких журналах снимаетесь? (Ну я же не знал на тот момент, что она порнозвезда!)

– А во всяких… в тех, которые в магазинах на верхней полке стоят.

– Это каких это? Я откуда знаю, какие там журналы стоят на верхних полках?!

– Ну, порно… Слышали про такие?

– Аааа… Понятно… (Господи, лучше бы я умер, ужас, ужас!)

– Так вот, дельфинчика не трогайте! Я повторяю – дельфинчика не трогать ни при каких обстоятельствах!

Слово пациентки – закон! Пишу крупными буквами в истории болезни:

«Уважаемая хирургическая бригада, довожу до вашего сведения, что пациентка в высшей степени против повреждения лобкового дельфина (татуировки) во время операции.

Искренне ваш, Мр. Д. Цепов, гинекологический реджистрар».

Дописываю историю, ухожу к себе в родильное отделение. Как раз привезли кого-то со схватками в тридцать три недели. Тетенька с дельфинчиком немного отошла на второй план, так как хирурги взяли ее к себе и обещали позвать, если что, прямо на операцию.

Не прошло и двух часов – хирурги вызывают в операционную. На лапароскопии аппендицит не подтвердился, а присутствует перекрученная киста яичника, сантиметров восемь. А это показание к чревосечению – открытой операции. Захожу в операционную, моюсь, подхожу к столу – и сердце мое падает куда-то в район желудка… Хирургический реджистрар стоит со скальпелем и собирается делать разрез как раз там, где у дельфинчика шея. Я кричу: «СТОП!» Но по телу дельфинчика уже красной струйкой потекла кровь от разреза… Я говорю хирургу, ласково так: «Ты историю болезни читал, Олень?» Оказалось, здесь читал, там не читал… там рыбу заворачивал… Ну, все… Приехали… Продолжаем операцию. Я удаляю перекрученный некротизированный яичник. Зашиваем послойно. Кожа. Надо как-то пришивать гребаному дельфинчику башку. И чтобы был как живой. Зовем пластического хирурга. Обьясняем трагизм положения. Просим пришить дельфинчику голову и, если возможно, чтобы «как живой». Приходит пластический хирург. С интересом смотрит на нас с хирургическим реджистраром. Вздыхает… но соглашается! Достает все такое микроскопическое… ниточки-иголочки… Зашивает кожу так, что четырехсантиметрового разреза вообще не видно. Бормочет что-то про идиотов и дилетантов…

Поздно вечером прихожу в палату. Девушка с дельфином не спит. Объясняю все про яичник, дескать, киста перекрутилась, яичник некротизировался – нужно было удалять… Второй яичник – в порядке.

Кивает понимающе. Благодарит.

– Кстати, хотите еще морфина?

– Нет, спасибо… мне вполне комфортно.

– А вот знаете еще вот что… – Голос у меня предательски дрожит. – Так получилось, что вашему дельфинчику нечаянно, по трагическому стечению обстоятельств и моему недосмотру… отрезали голову!

(О, ужас! Прощай, лицензия!) Мы вызвали лучшего пластического хирурга, который пришил голову обратно так, что вообще незаметно!

Маленький рубец, конечно, будет, но очень-очень незаметный! Я очень сожалею о том, что произошло, и пойму, если вы решите обратиться в суд. – Выдыхаю.

А девушка-модель хитро посмотрела на меня и говорит: «Tell you what… I don’t give a fuck about the bloody dolphin. Thank god, you haven’t stitched up my… you know… That’s what I really need for work»[21].

Великий и могучий

Так получилось, что у нас на работе открывали новый акушерский оперблок, созданный английскими умельцами с использованием новейших технологий на многие тыщи фунтов стерлингов. Помпа была немалая – красная лента, речь главного врача, журналист из местной реакционной газетенки с репортером из местного отдела Би-би-си. Обещалась даже быть старушка-королева, но не смогла… Когда помпезность поутихла и шумная публика покинула банкетный зал, остались только люди, непосредственно имеющие отношение к процессу: я, мой ординатор Билли, врач-интернша Салли и мой начальник мистер Данкли. О нем расскажу особо. Это такой профессорского типа дяденька-джентльмен, до фанатизма влюбленный в акушерство и, как ни странно, до поросячьего визга (ну, насколько позволяет ему итонское образование) – в русскую литературу. То и дело он отлавливает меня в коридоре и теребит мне мозг рассуждениями о Солженицыне, бередит мне ностальгические раны цитатами из «Доктора Живаго» и заставляет мою русскую душу трепетать при упоминании о Бунине, Толстом и Достоевском, моих любимых авторах, которыми я «наслаждался» еще в шестом классе, склонившись над хрестоматией по русской литературе.

В общем, так получилось, что первую операцию в новой операционной пришлось делать мне. Это не из-за каких-то суперзаслуг перед клиникой и отечеством, просто я оказался в тот день ответственным дежурным по родилке. И так как новая операционная считалась открытой, то оперировать надо было именно там и нигде более. Что и было сделано. До часу дня мы с Биллом раскидали плановые кесарева и сидели в кофейне, пили кофе с булочкой. Подлетает, словно вихрь, мистер Данкли.

– Поздравляю, Дэннис! Это такая честь для тебя, сына великого русского народа, положить начало работе самой современной акушерской операционной на юго-западе Англии! Ты – первый! Представь! Как Гагарин! Как Горбачев! Как пэрэстройка! Как гластност!!!!

Тут его понесло в такие дебри, о которых писать мне утомительно. Я встал со стула, ибо сидя выслушивать такое не позволяла торжественность момента.

– Дэннис! Скажи мне! – Мистер Данкли впадал в очередной припадок русофилии, который, судя по блеску в глазах, обещал закончиться цыганочкой с выходом, не меньше. – Скажи мне, Дэннис! А как по-русски будет ПЕРВЫЙ?

Я ничуть не смутился и сказал с патриотичнейшим выражением на лице: «ПЕРВЫЙ!» – а потом зачем-то добавил «НАХ!».

– Какой могучий, какой выразительный язык! – сказал мистер Данкли и, подняв обе ладони вверх, неистово повторил: – «ПЕРВЫЙ, НАХ!» Дэннис, я правильно говорю?

– О да, мистер Данкли… – исправлять что-то было уже поздно.

– ПЕРВЫЙ, НАХ! – На нас начали обращать внимание медсестры, сидящие в кафе.

Мистер Данкли взял свой стакан кофе и направился к выходу.

– Первый, нах! – сказал он, повернувшись ко мне перед самой дверью, и хитро подмигнул.

«УЖОС, НАХ!» – эхом отозвались его слова…

Контрацепция по-ирландски, или Как напугать королевского морского пехотинца

Каждый взрослый мальчик знает, что контрацепция – «дело сугубо женское». Далее, чем презерватив как средство самообороны, мужская храбрость обычно не распространяется. «Дорогая, ты не забыла выпить гормональную таблеточку?», «Любимая, ты спираль не потеряла третьего дня на аэробике?», «Единственная, тебе маточные трубы не жмут? А давай тебе их перевяжем? Ну или поставим на них танталовые клипсы?», «Нет… ну что ты… операция лапароскопии совершенно безопасна, риск того, что хирурги сделают дырку в аорте, всего лишь один на сто тысяч… нет, ты не зазвенишь в аэропорту „Хитроу“… и к тебе не будут прилипать другие металлические предметы…»

Предложение же перевязать семенные канатики у нас, у нормальных пацанов, вызывает страх, ужас и панику. Консультировал я как-то одну рыжую ирландскую пару по поводу послеродовой контрацепции. Она – учительница, а он – королевский морской пехотинец с квадратным подбородком и кулаками размером с голову средней руки младенца и, одновременно, нежный, любящий муж, принимающий чуткое участие в обсуждении методов планирования семьи. Сидим, обсуждаем все методы по порядку, сначала за презервативы, потом за «Ясмин», потом за «Мирену» и так далее.

– Доктор, мы бы хотели что-нибудь негормональное и перманентное… у нас это третий ребенок, поэтому, скорее всего, мы больше детей не хотим, правда, Кэрол?

– Правда, Нил.

Таким образом, дошли до перманентных методов. Так вот, говорю, помимо женской стерилизации есть еще мужская стерилизация, когда перевязываются семенные канатики… Смотрю, Нил бледнеет, заметно теряет интерес к происходящему и бубнит что-то себе под нос. Кэрол же, наоборот, внимательно слушает и активно кивает. Заканчиваю свой рассказ про мужскую стерилизацию и вопросительно смотрю на супругов в ожидании их выбора.

– Нил, что ты думаешь по поводу мужской стерилизации?

– Кэрол! Разве ты не помнишь, как изменился наш кот после того, как ему отрезали яйца? Он потерял интерес не только к кошкам! Он умер от ожирения, Кэрол! Я не дам себе отрезать яйца! Даже из-за любви к тебе, Кэрол! Я профессиональный военный!

– Нил, но ты же не яйцами воюешь! – Кэрол поняла, в чем именно заблуждается ее супруг, но по ирландской народной традиции продолжала издеваться над несчастным мужем.

– Кэрол! Я не дам отрезать себе гребаные яйца! Если ты так хочешь, отрежь себе сиськи, а яйца мои не трогай! Все! Разговор закончен! Фак! Заманили-таки!

Нил вскакивает и, густо покраснев, марширует из кабинета вон, прежде чем я успеваю открыть рот с целью разъяснить ему, что яйца ему никто отрубать не собирается.

У Кэрол от смеха на глазах выступили слезы…

– Доктор, я думаю, спираль будет вполне подходящим методом, не правда ли?

– Да, Кэрол, мы можем поставить ее вам во вторник. Пожалуйста, объясните Нилу, что его яички вне опасности…

– Да, конечно… он же военный… яйца ему еще понадобятся.

Забавная математика, или Контрацептивы по блату

Мой приятель и сосед – Константин Папандопулос – преуспевающий адвокат греческой наружности. Разъезжает он на новеньком «порше», а по субботам приводит к себе домой дам веселого нрава и сногсшибательной внешности для совместного увеселения и любовных кувырков. Как и у большинства греков, которых я знаю, в нем удивительным образом сочетаются скрупулезное отношение к деньгам и невероятная щедрость, граничащая с безумием. Стучится как-то воскресным утром ко мне Папандопулос весь в помаде и с выражением крайней тревоги на лице. Выслушав краткую справку о том, как я люблю просыпаться в восемь утра по воскресеньям, он изложил мне в деталях свою финансово-половую проблему.

Тем злополучным субботним вечером Папандопулос нечаянно повстречал в баре «Пятый Этаж», в том, что в Харви-Никольсе, на Найтсбридж, барышню ослепительной красоты и сразу после того, как между ними возникла страсть, привел ее к себе домой «послушать джаз». Следует заметить, что мы с женой давно уже перестали обращать внимание на ритмичные постукивания кровати Папандопулоса в стену нашей спальни по субботам. Так, разве что иногда крикнешь в сердцах: «По голове себе хером постучи, грека-через-реку!» – да и только…

Так вот, в ту субботнюю ночь стучали особенно резонансно, и у Папандопулоса слетел презерватив. Ни Папандопулос, ни дама его сердца не планировали ни материнства, ни отцовства в ту ночь, поэтому решили приобрести средства экстренной контрацепции.

В Англии «Левонел», то самое средство от зачатия, продается в любой аптеке по двадцать пять фунтов за пачку, однако если покупать его по рецепту врача, то стоит он всего шесть пятьдесят. Так вот, взъерошенный Папандопулос пришел ко мне за рецептом в надежде сэкономить. Получив необходимый рецепт, Папандопулос умчался в аптеку и через двадцать минут вернулся с пачкой «Левонела» и… бутылкой шампанского «Моэт Шандон» (розничная цена двадцать пять фунтов) мне в качестве магарыча. Кто понимает: шампанское «Моэт» с утра в воскресенье – это самый писк и отдохновение души. Сидим с женой в постели, пьем «Шандон» и думаем, как классно сэкономил Папандопулос на контрацептивах. Ведь недаром говорят старожилы: «Слетел гондон – неси „Шандон“!»

Держите ножки крестиком!

Иногда бывает, что дети рождаются в самых неожиданных местах. То и дело мы, акушерские работники широкого профиля, выбегаем ловить новорожденных то на госпитальную парковку, то в стоящую перед входом в приемный покой машину скорой помощи, то еще куда… Обычно бывает очень весело: женщина тужится на сиденье своего «бентли», акушер пытается втиснуться между женщиной и обитым красным деревом спидометром, педиатр с корзиной стоит наготове, а папаша большими глазами смотрит, как его кожаный салон заливают околоплодные воды и прочие физиологические жидкости.

Но однажды было еще драматичнее. Роузи, мать четверых детей, ожидающая своего пятого, и, по уверениям мужа Роузи, последнего ребеночка, приехала совсем заранее. Тридцать восемь недель, воды не отходили, схваток нет. На вопросительный взгляд акушерки Роузи ответила с шотландской прямотой, что, дескать, так получилось, что четвертого своего ребенка она родила дома… в унитаз. Младенца отловили и отмыли, но неприятный осадок остался. Решили, наверное, что будет сантехником, они в Англии, кстати, получают фунт за минуту работы. А как все получилось – отошли воды, схваток не было, так, слегка кольнуло в боку. Ну и решила сходить, так сказать, перед родами, по большому. Результаты – три килограмма восемьсот граммов – превзошли все ожидания. Родила за одну внезапно «накатившую» схватку.

И теперь Роузи сказала, что, дескать, было ей чувство, что вот-вот она начнет рожать, и решила приехать заранее. Бригада с уважением отнеслась к предчувствиям Роузи и, заверив ее, что никаких родов в унитаз больше не предвидится, выделила ей шикарную родильную комнату и подключила живот к аппарату КТГ[22].

Через два часа захожу в родилку, Роузи лежит, читает дамский роман.

– Ну и где беби? – спрашиваю.

– Похоже, ложная тревога, док. В боку не кольнуло, значит, беби еще не готов. Я, наверное, домой пойду? А то там Гарри с четырьмя спиногрызами сам не справится, чует мое сердце…

– Нет уж, Роузи. Давайте-ка мы вас лучше на дородовое положим, душечка вы моя. Если до завтра ничего не произойдет, то тогда домой, о’кей?

Через пятнадцать минут я, пробегая из одной родилки в другую, увидел, как Роузи утиной походкой направляется к лифту. На дородовом отделении ее ждали кровать, ужин и «Кто хочет быть миллионером» по телику. Нажав кнопку лифта, она остановилась, вздохнула и потерла правый бок.

– Что, начинается, Роуз? – спросил я озабоченно.

– Да нет… так, слегка в боку кольнуло… не то, что вы подумали… уже прошло.

– Ну, ты сообщай, если чего начнется…

Через полчаса, когда я только заварил себе чайку с лимоном и достал сандвич с семгой и свежим огурчиком, сработал «краш-блип».

Пи! Пи! Пи! Пи!

– Экстренный вызов неотложной акушерской бригады в дородовое отделение! Акушерская бригада в дородовое отделение! Акушерская бригада в дородовое отделение! – визгливым голосом кричала тетенька из свичборда.

Вызвав лифт по экстренной кнопке (эта суперкнопка блокирует все остальные кнопки и присылает тебе лифт с недовольными пассажирами, едущими по своим делам), я через минуту оказался в антенатальном отделении. Сзади рысили анестезиолог и педиатрический реджистрар. В дверях отделения меня встретила бледная акушерка Джесс.

– Комната восемь рожает в унитаз!

– Твою мать!

Вбегаю в женский туалет, смотрю, и впрямь наша Роузи – опять рожает в унитаз! На этот раз кроя матом на чем свет стоит. Ее держит за руки другая бледная акушерка – Линда. Вылавливаю из унитаза младенца, зажимы на пуповину, педиатр, отсос, кислород. Кричит! Родили послед и попытались водрузить Роузи на подъехавшую каталку. Она не захотела.

– Да что я, сама не дойду? – И раздосадованная Роузи ковыляет к своей кровати, оставляя за собой кровавые следы.

– Роузи, что же случилось?

– Док… сорри. Глупая я корова. Кольнуло в боку… но не так, как в прошлый раз… совсем не так. Я, я подумала – вряд ли начинается, но все равно схожу-ка я по-большому…

Через шесть часов Роузи ушла домой, оставив нам на столе коробку конфет и открытку с надписью: «Дорогая акушерская бригада! Большое спасибо за то, что вы спасли моего сына Бобби, выловив его из унитаза. Видимо, все-таки это мой стиль родов. А сантехников в семье много не бывает. Может, приду, через годика два, снова. Ваша Роуз О’Салливан».

Секс во время беременности – нужно ли это нам?

Большинство женщин находят сексуальные отношения привлекательными. Так уж был задуман этот хитрый проект под названием «человек». Вместо того чтобы каждый раз лепить из теста Адамов, а из Адамовых ребер Ев, Дизайнер решил, что гораздо более забавно будет сделать так, что Адамы и Евы будут размножаться сами. Для этого всем нам в мозг была прикручена специальная штука, которая, начиная с юного возраста и заканчивая преклонными годами, «капает нам на психику», заставляя испытывать при виде представителя противоположного пола приятнейшие и ярчайшие из эмоций и совершать при этом глупейшие из поступков. Ни для кого не секрет, что все эти стихи, сонеты, ожерелья из алмазов, надушенные письма и резаные вены, все эти признания, слезы, геройские поступки и коварные интриги задуманы Дизайнером лишь для одной цели – размножения. И поэтому вот вам, получите: стихи, вены, килограммы губной помады, трусы со стразами, письмо Онегина Татьяне и прочие невероятные страдания. Сложно сказать, как там дальше получилось… То ли Дизайнеру наскучили размножающиеся человеки, и он перестал модерировать процесс, то ли человеки «просекли фишку» и, пока Дизайнер дремал, изобрели презерватив, спираль и контрацептивные пилюли, но факт остается фактом – ежедневный секс с целью воспроизведения себе подобных становится все менее и менее модным. А секс исключительно ради удовольствия – все более и более популярным.

Примечания

1

Средняя продолжительность беременности от зачатия до родов составляет тридцать восемь недель (эмбриональный срок). Средняя продолжительность беременности от начала последней менструации до родов составляет сорок недель (акушерский срок). Использование акушерского срока более распространено в медицине, так как дата зачатия, как правило, трудноопределима.

2

Амниотическая жидкость – жидкость, находящаяся внутри плодных оболочек и окружающая плод во время беременности. Меконий – первые кишечные выделения новорожденного.

3

Первый питерский ЛМИ (или «Первый мед» на петербургском сленге) – медицинский институт, в настоящее время – Медицинский университет, самое престижное учебное заведение в Петербурге.

4

Острый живот (медицинский сленг) – с острыми болями в животе.

5

Эпидуральная анестезия – один из методов анестезии, при котором лекарственные препараты вводятся в эпидуральное простанство позвоночника через катетер, в результате чего теряется общая болевая чувствительность.

6

Боже! Наконец-то я увижу свои интимные места, не правда ли? (англ.).

7

Без сомнения! (англ.).

8

Спасибо за помощь (англ.).

9

От английского decision making – принятие решения.

10

Risk management – управление рисками.

11

Экстирпация – полное хирургическое удаление ткани или органа.

12

Дорогуша, а что именно сказал профессор Эггертон, когда вы сказали, что профессор Клементс просит его немедленно прекратить эти отвратительные удары молотком по пациенту, так как он выполняет очень деликатную микрохирургическую операцию и пытается сконцентрироваться? (англ.).

13

Извините, профессор Клементс, но профессор Эггертон просил передать, чтобы вы пошли на хуй (англ.).

14

Я так и думал. Вот видите, мистер Цепов, у этих хирургов-ортопедов совершенно отсутствуют хорошие манеры! (англ.).

15

Хорионический гонадотропин – один из первых специфических гормонов беременности.

16

Роял Аскот – самые знаменитые и изысканные скачки в Англии.

17

Джермин-стрит – знаменитая улица в Лондоне. Здесь расположены магазины, в которых, начиная с XVIII века, совершают покупки английские аристократы и члены королевской фамилии.

18

Спасибо, Дэннис, мне уже лучше. Шляпу, пожалуйста, оставьте себе (англ.).

19

Дородовое.

20

Неонатологи – врачи, занимающиеся проблемами новорожденных.

21

Вот что я вам скажу… мне вообще насрать на гребаного дельфина. Хорошо что вы мне не зашили… ну вы поняли… Вот она-то мне точно для работы нужна (англ.).

22

КТГ – кардиотокография, метод функциональной оценки состояния плода во время беременности и родов.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.