Полное собрание стихотворений

      Не слушайте вы их вранья,
      Отец всем добрым детям я;
      По смерти муки не страшитесь,
      Любите, пейте, веселитесь...
      Но с вами я заговорюсь...
      Прощайте! Гладкого боюсь!
      Коль в рай ему я дам дорогу,
      Чорт побери меня, ей Богу!"
      1821 (?)
      ЛУНА
      Я вечером с трубкой сидел у окна;
      Печально глядела в окошко луна;
      Я слышал: потоки шумели вдали;
      Я видел: на холмы туманы легли.
      В душе замутилось, я дико вздрогнул:
      Я прошлое живо душой вспомянул!
      В серебряном блеске вечерних лучей
      Явилась мне Лила -- веселье очей.
      Как прежде шепнула, коварная мне:
      "Быть вечно твоею клянусь при луне".
      Как прежде за тучи луна уплыла,
      И нас разлучила неверная мгла.
      Из трубки я выдул сгоревший табак,
      Вздохнул и на брови надвинул колпак.
      1821 или 1822
      Н. И. ГНЕДИЧУ
      Муза вчера мне, певец, принесла закоцитную новость:
      В темный недавно Айдес тень славянина пришла;
      Там, окруженная сонмом теней любопытных, пропела
      (Слушал и древний Омер) песнь Илиады твоей.
      Старец наш к персям вожатого-юноши сладко приникнув,
      Вскрикнул: "Вот слава моя, вот чего веки я ждал!"
      1821 или 1822
      НА СМЕРТЬ ***
      (сельская элегия)
      Я знал ее: она была душою
      Прелестней своего прекрасного лица.
      Умом живым, мечтательной тоскою,
      Как бы предчувствием столь раннего конца,
      Любовию к родным и к нам желаньем счастья,
      Всем, милая, она несчастлива была,
      И, как весенний цвет, расцветший в дни несчастья,
      Она внезапно отцвела.
      И кто ж? Любовь ей сердце отравила!
      Она неверного пришельца полюбила:
      На миг ее пленяся красотой,
      Он кинулся в объятия другой
      И навсегда ушел из нашего селенья.
      Что, что ужаснее любви без разделенья,
      Простой, доверчивой любви!
      Несчастная, в душе страдания свои
      Сокрыла, их самой сестре не поверяла,
      И грусть безмолвная и жаждущая слез,
      Как червь цветочный, поедала
      Ее красу и цвет ланитных роз!
      Как часто гроб она отцовский посещала!
      Как часто, видел я, она сидела там
      С улыбкой, без слезы роптанья на реснице,
      Как восседит Терпенье на гробнице
      И улыбается бедам.
      1821 или 1822
      ЭЛЕГИЯ
      Когда, душа, просилась ты
      Погибнуть иль любить,
      Когда желанья и мечты
      К тебе теснились жить,
      Когда еще я не пил слез
      Из чаши бытия, -
      Зачем тогда, в венке из роз,
      К теням не отбыл я!
      Зачем вы начертались так
      На памяти моей,
      Единый молодости знак,
      Вы песни прошлых дней!
      Я горько долы и леса
      И милый взгляд забыл, -
      Зачем же ваши голоса
      Мне слух мой сохранил!
      Не возвратите счастья мне,
      Хоть дышит в вас оно,
      С ним в промелькнувшей старине
      Простился я давно.
      Не нарушайте ж, я молю,
      Вы сна души моей
      И слова страшного: люблю
      Не повторяйте ей!
      1821 или 1822
      РОМАНС
      Одинок месяц плыл, зыбляся в тумане,
      Одинок воздыхал витязь на кургане.
      Свежих трав не щипал конь его унылый,
      "Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой!"
      Не к добру грудь моя тяжко вздыхает,
      Не к добру сердце мое что-то предвещает;
      Не к добру без еды ты стоишь унылый!
      Конь мой, конь, верный конь, понесемся к милой!"
      Конь вздрогнул, и сильней витязь возмутился,
      В милый край, в страшный край как стрела пустился.
      Ночь прошла, все светло: виден храм с дубровой,
      Конь заржал, конь взвился над могилой новой.
      1821 или 1822
      В АЛЬБОМ Б.
      У нас, у небольших певцов,
      Рука и сердце в вечной ссоре:
      Одной тебе, без лишних слов,
      Давно бы несколько стихов
      Сердечных молвило, на горе
      Моих воинственных врагов;
      Другая ж лето все чертила
      В стихах тяжелых вялый вздор,
      А между тем и воды с гор
      И из чернильницы чернила
      Рок увлекал с толпой часов.
      О, твой альбом-очарователь!
      С ним замечтаться я готов.
      В теченьи стольких вечеров
      Он, как старинный мой приятель,
      Мне о былом воспоминал!
      С ним о тебе я толковал,
      Его любезный обладатель!
      И на листках его встречал
      Черты людей, тобой любимых
      И у меня в душе хранимых
      По доброте, по ласкам их
      И образованному чувству
      К свободно-сладкому искусству
      Сестер бессмертно молодых.
      1821 или 1822
      ПЕТЕРБУРГСКИМ ЦЕНЗОРАМ
      Перед вами нуль Тимковский!
      В вашей славе он погас;
      Вы по совести поповской,
      Цензируя, жмете нас.
      Славьтесь, Бируков, Красовский!
      Вам дивится даже князь!
      Член тюремный и Библейский
      Цензор, мистик и срамец,
      Он с душонкою еврейской,
      Наш гонитель, князя льстец.
      Славься, славься, дух лакейский,
      Славься, доблестный подлец!
      Вас и дух святый робеет;
      Он, как мы у вас в когтях;
      Появиться он не смеет
      Даже в Глинкиных стихах.
      Вот как семя злое зреет!
      Вот как всё у нас в тисках!
      Ни угрозою, ни лаской,
      Видно, вас не уломать;
      Олин и Григорий Спасский
      Подозренья в вас родят.
      Славьтесь цензорской указкой!
      Таски вам не миновать.
      Между 1821 и 1824
      ЗАСТОЛЬНАЯ ПЕСНЯ
      ES KANN SCHON NICHT IMMER SO BLEIBEN*
      (Посвящена Баратынскому и Коншину)
      Ничто не бессмертно, не прочно
      Под вечно изменной луной,
      И все расцветает и вянет,
      Рожденное бедной землей.
      И прежде нас много, веселых,
      Полюбят любовь и вино,
      И в честь нам напенят бокалы,
      Любившим и пившим давно.
      Теперь мы доверчиво, дружно
      И тесно за чашей сидим.
      О дружба, да вечно пылаем
      Огнем мы бессмертным твоим!
      1822 Роченсальм, в Финляндии
      * Это уже не может всегда так оставаться (Нем. - Прим. "ImWerden")
      (19 ОКТЯБРЯ 1822 ГОДА)
      Что Иличевский не в Сибири,
      С шампанским кажет нам бокал,
      Ура, друзья! В его квартире
      Для нас воскрес лицейский зал.
      Как песни петь не позабыли
      Лицейского мы мудреца,
      Дай бог, чтоб так же сохранили
      Мы скотобратские сердца.
      ВДОХНОВЕНИЕ
      (Сонет)
      Не часто к нам слетает вдохновенье,
      И в краткий миг в душе оно горит;
      Но этот миг любимец муз ценит,
      Как мученик с землею разлученье.
      В друзьях обман, в любви разуверенье
      И яд во всем, чем сердце дорожит,
      Забыты им: восторженный пиит
      Уж прочитал свое предназначенье.
      И пр'езренный, гонимый от людей,
      Блуждающий один под небесами,
      Он говорит с грядущими веками;
      Он ставит честь превыше всех частей,
      Он клевете мстит славою своей
      И делится бессмертием с богами.
      1822
      Н. М. ЯЗЫКОВУ
      (Сонет)
      Младой певец, дорогою прекрасной
      Тебе идти к парнасским высотам,
      Тебе венок (поверь моим словам)
      Плетет амур с каменой сладкострастной.
      От ранних лет я пламень не напрасный
      Храню в душе, благодаря богам,
      И им влеком к возвышенным певцам
      К какою-то любовию пристрастной.
      Я Пушкина младенцем полюбил,
      С ним разделял и грусть и наслажденье,
      И первый я его услышал пенье
      И за себя богов благословил,
      Певца Пиров я с музой подружил
      И славой их горжусь в вознагражденье.
      1822
      СОНЕТ
      Златых кудрей приятная небрежность,
      Небесных глаз мечтательный привет,
      Звук сладкий уст при слове даже нет
      Во мне родят любовь и безнадежность.
      На то ли мне послали боги нежность,
      Чтоб изнемог я в раннем цвете лет?
      Но я готов, я выпью чашу бед:
      Мне не страшна грядущего безбрежность!
      Не возвратить уже покоя вновь,
      Я позабыл свободной жизни сладость,
      Душа горит, но смолкла в сердце радость,
      Во мне кипит и холодеет кровь:
      Печаль ли ты, веселье ль ты, любовь?
      На смерть иль жизнь тебе я вверил младость?
      1822
      СОНЕТ
      Я плыл один с прекрасною в гондоле,
      Я не сводил с нее моих очей;
      Я говорил в раздумьи сладком с ней
      Лишь о любви, лишь о моей неволе.
      Брега цвели, пестрело жатвой поле,
      С лугов бежал лепечущий ручей,
      Все нежилось. -- Почто ж в душе моей
      Не радости, унынья было боле?
      Что мне шептал ревнивый сердца глас?
      Чего еще душе моей страшиться?
      Иль всем моим надеждам не свершиться?
      Иль и любовь польстила мне на час?
      И мой удел, не осушая глаз,
      Как сей поток, с роптанием сокрыться?
      1822
      * * *
      София, вам свои сонеты
      Поэт с весельем отдает:
      Он знает, от печальной Леты
      Альбом ваш верно их спасет!
      1822 или 1823
      РОЗА
      Роза ль ты, розочка, роза душистая!
      Всем ты, красавица, роза цветок!
      Вейся, плетися с лилией и ландышем,
      Вейся, плетися в мой пышный венок.
      Нынче я встречу красавицу девицу,
      Нынче я встречу пастушку мою:
      "Здравствуй, красавица, красная девица!"
      Ах!.. и промолвлюся, молвлю: люблю!
      Вдруг зарумянится красная девица,
      Вспыхнет младая, как роза цветок.
      Взглянь в ручеек, пастушка стыдливая,
      Взглянь: пред тобою ничто мой венок!
      1822 или 1823
      ЖАЛОБА
      Воспламенить вас -- труд напрасный,
      Узнал по опыту я сам;
      Вас боги создали прекрасной -
      Хвала и честь за то богам.
      Но вместе с прелестью опасной
      Они хол'одность дали вам.
      Я таю в грусти сладострастной,
      А вы, назло моим мечтам,
      Улыбкой платите неясной
      Любви моей простым мольбам.
      1822 или 1823
      К А. Е. И.
      Мой по каменам старший брат,
      Твоим я басням цену знаю,
      Люблю тебя, но виноват:
      В тебе не все я одобряю.
      К чему за несколько стихов,
      За плод невинного веселья,
      Ты стаю воружил певцов,
      Бранящих все в чаду похмелья?
      Твои кулачные бойцы
      Меня не выманят на драку,
      Они, не спорю, молодцы,
      Я в каждом вижу забияку,
      Во всех их взор мой узнает
      Литературных карбонаров,
      Но, друг мой, я не Дон-Кишот -
      Не посрамлю своих ударов.
      1822 или 1823
      * * *
      До рассвета поднявшись, извозчика взял
      Александр Ефимыч с Песков
      И без отдыха гнал от Песков чрез канал
      В желтый дом, где живет Бирюков;
      Не с Цертелевым он совокупно спешил
      На журнальную битву вдвоем,
      Не с романтиками переведаться мнил
      За баллады, сонеты путем.
      Но во фраке был он, был тот фрак запылен,
      Какой цветом -- нельзя распознать;
      Оттопырен карман: в нем торчит, как чурбан,
      Двадцатифунтовая тетрадь.
      Вот к обеду домой возвращается он
      В трехэтажный Моденова дом,
      Его конь опенен, его Ванька хмелен,
      И согласно хмелен с седоком.
      Бирюкова он дома в тот день не застал, -
      Он с Красовским в цензуре сидел,
      Где на Олина грозно вдвоем напирал,
      Где фон Поль улыбаясь глядел.
      Но изорван был фрак, на манишке табак,
      Ерофеичем весь он облит.
      Не в парнасском бою, знать в питейном дому
      Был квартальными больно побит.
      Соскочивши у Конной с саней у столба,
      Притаясь у будки стоял;
      И три раза он крикнул Бориса-раба,
      Из харчевни Борис прибежал.
      "Пойди ты, мой Борька, мой трагик смешной,
      И присядь ты на брюхо мое;
      Ты скотина, но, право, скотина лихой,
      И скотство по нутру мне твое".
      (Продолжение когда-нибудь).
      Между 1822 и 1824
      К МОРФЕЮ
      Увы! ты изменил мне,
      Нескромный друг, Морфей!
      Один ты был свидетель
      Моих сокрытых чувств,
      И вздохов одиноких,
      И тайных сердца дум.
      Зачем же, как предатель,
      В видении ночном
      Святую тайну сердца
      Безмолвно ты открыл?
      Зачем, меня явивши
      Красавице в мечтах,
      Безмолвными устами
      Принудил все сказать?
      О! будь же, Бог жестокий,
      Будь боле справедлив:
      Открой и мне взаимно,
      Хотя в одной мечте,
      О тайных чувствах сердца,
      Сокрытой для меня.
      О! дай мне образ милый
      Хоть в призраке узреть;
      И пылкими устами
      Прильнуть к ее руке...
      Когда увижу розы
      На девственном челе,
      Когда услышу трепет
      Стыдливой красоты,
      Довольно -- и, счастливец,
      Я богу сей мечты
      И жертвы благовонны,
      И пурпурные маки
      С Авророй принесу!
      <1823>
      К СОФИИ
      За ваше нежное участье
      Больной певец благодарит:
      Оно его животворит;
      Он молвит: боже, дай ей счастье
      В сопутники грядущих дней!
      Болезни мне, здоровье ей!
      Пусть я по жизненной дороге
      Пройду и в муках, и в тревоге;
      Ее ж пускай ведут с собой
      Довольство, радость и покой!
      Вчера я был в дверях могилы;
      Я таял в медленном огне;
      Я видел: жизнь, поднявши крылы,
      Прощальный взор бросала мне;
      О жизни сладостного чувства
      В недужном сердце не храня,
      Терял невольно веру я
      Врачей печальные искусства:
      Свой одр в мечтах я окружал
      Судьбой отнятыми друзьями,
      В последний раз им руки жал,
      Мой бедный гроб не провожать,
      Не орошать его слезами,
      Но чаще с лучшими мечтами
      Мечту о друге съединять...
      И весть об вас, как весть спасенья,
      Надежду в сердце пролила;
      В душе проснулися волненья;
      И в вашем образе пришла
      Ко мне порою усыпленья
      Игея с чашей исцеленья...
      Февраль 1923
      * * *
      Анахорет по принужденью
      И злой болезни, и врачей,
      Привык бы я к уединенью,
      Привык бы к супу из костей,
      Не дав исполнить сожаленью
      Физиономии своей;
      Когда бы непонятной силой
      Очаровательниц и фей
      На миг из комнаты моей,
      И молчаливой, и унылой,
      Я уносим был каждый день
      В ваш кабинет, каменам милый.
      Пусть, как испуганная тень
      Певца предутреннего пеньем,
      Послушав вас, взглянув на вас,
      С немым, безропотным терпеньем
      И к небесам с благодареньем
      Я б улетал к себе тотчас!
      Я услаждал бы сим мгновеньем
      Часы медлительного дня,
      Отнятого у бытия
      Недугом злым и для меня
      Приправленного скукой тяжкой.
      Февраль 1823
      К ОШЕЙНИКУ СОБАЧКИ ДОМИНГО
      Ты на Доминго вечно будь,
      Моя надежда остальная,
      И обо мне когда-нибудь
      Она вздохнет, его лаская.
      1823
      К ПТИЧКЕ, ВЫПУЩЕННОЙ НА ВОЛЮ
      Во имя Делии прекрасной,
      Во имя пламенной любви,
      Тебе, летунье сладкогласной,
      Дарю свободу я. -- Лети!
      И я равно счастливой долей
      От милой наделен моей:
      Как ей обязана ты волей,
      Так я неволею своей.
      1823
      РОМАНС
      Вчера вакхических друзей
      Я посетил кружок веселый;
      Взошел -- и слышу: "Здравствуй, пей!"
      -- Нет, -- молвил я с тоской тяжелой, -
      Не пить, беспечные друзья,
      Пришел к вам друг ваш одичалый:
      Хочу на миг забыться я,
      От жизни и любви усталый.
      Стучите чашами громчей;
      Дружней гетер и Вакха пойте!
      Волнение души моей
      Хоть на минуту успокойте!
      Мне помогите освежить
      Воспоминанья жизни вольной
      И вопли сердца заглушить
      Напевом радости застольной.
      1823
      РОМАНС
      Не говори: любовь пройдет,
      О том забыть твой друг желает;
      В ее он вечность уповает,
      Ей в жертву счастье отдает.
      Зачем гасить душе моей
      Едва блеснувшие желанья?
      Хоть миг позволь мне без роптанья
      Предаться нежности твоей.
      За что страдать? Что мне в любви
      Досталось от небес жестоких
      Без горьких слез, без ран глубоких,
      Без утомительной тоски?
      Любви дни краткие даны,
      Но мне не зреть ее остылой;
      Я с ней умру, как звук унылый
      Внезапно порванной струны.
      1823
      РОМАНС
      Прекрасный день, счастливый день:
      И солнце, и любовь!
      С нагих полей сбежала тень -
      Светлеет сердце вновь.
      Проснитесь рощи и поля;
      Пусть жизнью все кипит:
      Она моя, она моя!
      Мне сердце говорит.
      Что вьешься, ласточка, к окну,
      Что, вольная, поешь?
      Иль ты щебечешь про весну
      И с ней любовь зовешь?
      Но не ко мне, -- и без тебя
      В певце любовь горит:
      Она моя, она моя!
      Мне сердце говорит.
      1823
      РОМАНС
      Только узнал я тебя -
      И трепетом сладким впервые
      Сердце забилось во мне.
      Сжала ты руку мою -
      И жизнь, и все радости жизни
      В жертву тебе я принес.
      Ты мне сказала "люблю" -
      И чистая радость слетела
      В мрачную душу мою.
      Молча гляжу на тебя, -
      Нет слова все муки, все счастье
      Выразить страсти моей.
      Каждую светлую мысль,
      Высокое каждое чувство
      Ты зарождаешь в душе.
      1823
      С. Д. П-ОЙ
      (ПРИ ПОСЫЛКЕ КНИГИ "ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ИСПАНИИ", СОЧ. БУЛГАРИНА)
      (Сонет)
      В Испании Амур не чужестранец,
      Он там не гость, но родственник и свой,
      Под кастаньет с веселой красотой
      Поет романс и пляшет, как испанец.
      Его огнем в щеках блестит румянец,
      Пылает грудь, сверкает взор живой,
      Горят уста испанки молодой;
      И веет мирт, и дышит померанец.
      Но он и к нам, всесильный, не суров,
      И к северу мы зрим его вниманье:
      Не он ли дал очам твоим блистанье,
      Устам коралл, жемчужный ряд зубов,
      И в кудри свил сей мягкий шелк власов,
      И всю тебя одел в очарованье!
      1823
      РУССКАЯ ПЕСНЯ
      Голова ль моя, головушка,
      Голова ли молодецкая,
      Что болишь ты, что ты клонишься
      Ко груди, к плечу могучему?
      Ты не то была, удалая,
      В прежни годы, в дни разгульные,
      В русых кудрях, в красоте твоей,
      В той ли шапке, шапке бархатной,
      Соболями отороченной.
      Днем ли в те поры я выеду,
      В очи солнце -- ты не хмуришься;
      В темном лесе в ночь ненастную
      Ты найдешь тропу заглохшую;
      Красна ль девица приглянется -
      И без слов ей все повыскажешь;
      Повстречаются ль недобрые -
      Только взглянут и вспокаются.
      Что ж теперь ты думу думаешь,
      Думу крепкую, тяжелую?
      Иль ты с сердцем перемолвилась,
      Иль одно вы с ним задумали?
      Иль прилука молодецкая
      Ни из сердца, ни с ума нейдет?
      Уж не вырваться из клеточки
      Певчей птичке конопляночке,
      Знать, и вам не видеть более
      Прежней воли с прежней радостью.
      1823
      РУССКАЯ ПЕСНЯ
      Что, красотка молодая,
      Что ты, светик, плачешь?
      Что головушку, вздыхая,
      К белой ручке клонишь?
      Или словом, или взором
      Я тебя обидел?
      Иль нескромным разговором
      Ввел при людях в краску?
      Нет, лежит тоска иная
      У тебя на сердце!
      Нет, кручинушку другую
      Ты вложила в мысли!
      Ты не хочешь, не желаешь
      Молодцу открыться,
      Ты боишься милу другу
      Заповедать тайну!
      Не слыхали ль злые люди
      Наших разговоров?
      Не спросили ль злые люди
      У отца родного;
      Не спросили ль супостаты
      У твоей родимой:
      "Чей у ней на ручке перстень?
      Чья в повязке лента?
      Лента, ленточка цветная,
      С золотой каймою;
      Перстень с чернью расписною,
      С чистым изумрудом?"
      Не томи, открой причину
      Слез твоих горючих!
      Перелей в мое ты сердце
      Всю тоску-кручину,
      Перелей тоску-кручину
      Сладким поцелуем:
      Мы вдвоем тоску-кручину
      Легче растолкуем.
      1823
      РУССКАЯ ПЕСНЯ
      Скучно, девушки, весною жить одной:
      Не с кем сладко побеседовать младой.
      Сиротинушка, на всей земле одна,
      Подгорюнясь ли присядешь у окна -
      Под окошком все так весело глядит,
      И мне душу то веселие томит.
      То веселье -- не веселье, а любовь,
      От любви той замирает в сердце кровь.
      И я выду во широкие поля -
      С них ли негой так и веет для тебя;
      Свежий запах каждой травки полевой
      Вреден девице весеннею порой,
      Хочешь с кем-то этим запахом дышать
      И другим устам его передавать;
      Белой груди чем-то сладким тяжело,
      Голубым очам при солнце не светло.
      Больно, безнадежной тосковать!
      И я кинусь на тесовую кровать,
      К изголовью правой щечкою прижмусь
      И горючими слезами обольюсь.
      Как при солнце летом дождик пошумит,
      Травку вспрыснет, но ее не освежит,
      Так и звезды не свежат меня, младой;
      Скучно, девушки, весною жить одной!
      1824
      РУССКАЯ ПЕСНЯ
      Пела, пела пташечка
      И затихла;
      Знало сердце радости
      И забыло.
      Что, певунья пташечка,
      Замолчала?
      Как ты сердце, сведалось
      С черным горем?
      Ах! убили пташечку
      Злые вьюги;
      Погубили молодца
      Злые толки!
      Полететь бы пташечке
      К синю морю;
      Убежать бы молодцу
      В лес дремучий!
      На море волы шумят,
      А не вьюги,
      В лесе звери лютые,
      Да не люди!
      1824
      ПЕСНЯ
      Наяву и в сладком сне
      Всё мечтаетесь вы мне:
      Кудри, кудри шелковые,
      Юных прелестей красота,
      Прелесть -- очи и уста,
      И лобзания живые.
      И я в раннюю зарю
      Темным кудрям говорю:
      Кудри , кудри что вы вьетесь?
      Мне уж вами не играть,
      Мне уж вас не целовать,
      Вы другому достаетесь.
      И я утром золотым
      Молвлю персиям младым:
      Пух лебяжий, негой страстной
      Не дыши по старине -
      Уж не быть счастливым мне
      На груди моей прекрасной.
      Я твержу по вечерам
      Светлым взорам и устам:
      Замолчите, замолчите!
      С лютой долей я знаком,
      О веселом, о былом
      Вы с душой не говорите!
      Ночью сплю ли я, не сплю -
      Всё устами вас ловлю,
      Сердцу сладкие лобзанья!
      Сердце бьется, сердце ждет, -
      Но уж милая нейдет
      В час условленный свиданья.
      1824
      РОМАНС
      Друзья, друзья! я Нестор между вами,
      По опыту веселый человек;
      Я пью давно; пил с вашими отцами
      В златые дни, в Екатеринин век.
      И в нас душа кипела в ваши лета
      Как вы, за честь мы проливали кровь,
      Вино, войну нам славили поэты,
      Нам сладко пел
      Мелецкий про любовь!
      Не кончен пир -- а гости разошлися,
      Допировать один остался я.
      И что ж? ко мне вы, други, собралися,
      Весельчаков бывалых сыновья!
      Гляжу на вас: их лица с их улыбкой,
      И тот же спор про жизнь и про вино;
      И мниться мне, я полагал ошибкой,
      Что и любовь забыта мной давно.
      1824
      РАЗОЧАРОВАНИЕ
      Протекших дней очарованья,
      Мне вас душе не возвратить!
      В любви узнав одни страдания,
      Она желаньяутратила
      И вновь не просится любить.
      К ней сны младые не забродят,
      Опять с надеждой не мирят,
      В странах волшебных с ней не ходят,
      Веселых песен не заводят
      И сладких слов не говорят.
      Ее один удел печальный:
      Года бесчувственно провесть,
      И в край, для горестных не дальный,
      Под глас молитвы погребальной,
      Одни молитвы перенесть.
      1824
      * * *
      Твой друг ушел, презрев земные дни,
      Но ты его, он молит, вспомяни.
      С одним тобой он сердцем говорил,
      И ты один его не отравил.
      Он не познал науки чудной жить:
      Всех обнимать, всех тешить и хвалить,
      Чтоб каждого удобней подстеречь
      И в грудь ловчей втолкнуть холодный меч.
      Но он не мог людей и пренебречь:
      Меж ними ты, старик отец и мать.
      1824
      МЫ
      Бедный мы! что наш ум? -- сквозь туман озаряющий факел
      Бурей гонимый наш челн п'о морю бедствий и слез;
      Счастье наше в неведеньи жалком, в мечтах и безумстве:
      Свечку хватает дитя, юноша ищет любви.
      1824
      ЭПИТАФИЯ
      Жизнью земною играла она, как младенец игрушкой.
      Скоро разбила ее: верно, утешилась там.
      1824
      КУПАЛЬНИЦЫ
      (Идиллия)
      "Как! ты расплакался! слушать не хочешь и старого друга!
      Страшное дело: Дафна тебе ни полслова не скажет,
      Песен с тобой не поет, не пляшет, почти лишь не плачет,
      Только что встретит насмешливый взор Ликорисы, и обе
      Мигом краснеют, краснее вечерней зари перед вихрем!
      Взрослый ребенок, стыдись! иль не знаешь седого сатира?
      Кто же младенца тебя баловал? день целый, бывало,
      Бедный на холме сидишь ты один и смотришь за стадом:
      Сердцем и сжалюсь я, старый, приду посмеяться с тобою,
      В кости играя поспорить, попеть на свирели. Что ж вышло?
      Кто же, как ты, свирелью владеет и в кости играет?
      Сам ты знаешь никто. Из чьих ты корзинок плоды ел?
      Всё из моих: я, жимолость тонкую сам выбирая,
      Плел из нее их узорами с легкой, цветною соломой.
      Пил молоко из моих же ты чаш и кувшинов: тыквы
      Полные, словно широкие щеки младого сатира,
      Я и сушил, и долбил, и на коже резал искусно
      Грозды, цветы и образы сильных богов и героев.
      Тоже никто не имел (могу похвалиться) подобных
      Чаш и кувшинов и легких корзинок. Часто, бывало,
      После оргий вакхальных другие сатиры спешили
      Либо в пещеры свои отдохнуть на душистых постелях,
      Либо к рощам пугать и преследовать юных пастушек;
      Я же к тебе приходил, и покой и любовь забывая;
      Пьяный, под песню твою плясал я с ученым козленком;
      Резвый, на задних ногах выступал и прыгал неловко,
      Тряс головой, и на роги мои и на бороду злился.
      Ты задыхался от смеха веселого, слезы блестели
      В ямках щек надутых -- и все забывалось горе.
      Горе ж когда у тебя, у младенца, бывало?
      Тыкву мою разобьешь, изломаешь свирель, да и только.
      Нынче ль тебя я утешу ? нынче оставлю? поверь мне,
      Слезы утри! успокойся и старого друга послушай". -
      Так престарелый сатир говорил молодому Микону,
      В грусти безмолвной лежащему в темной каштановой роще.
      К Дафне юной пастух разгорался в младенческом сердце
      Пламенем первым и чистым: любил, и любил не напрасно.
      Все до вчерашнего вечера счастье ему предвещало:
      Дафна охотно плясала и пела с ним, даже однажды
      Руку пожала ему и что-то такое шепнула
      Тихо, но сладко, когда он сказал ей : "Люби меня Дафна!"
      Что же два вечера Дафна не та, не прежняя Дафна?
      Только он к ней -- она от него. Понятные взгляды,
      Ласково-детские речи, улыбка сих уст пурпуровых,
      Негой пылающих, -- все, как весенней водою, уплыло!
      Что случилось с прекрасной пастушкой? Не знает ли, полно,
      Старый сатир наш об этом? не просто твердит он: "Послушай!
      Ночь же прекрасная: тихо, на небе ни облака! Если
      С каждым лучем богиня Диана шлет по лобзанью
      Эндимиону счастливцу, то был ли на свете кто смертный
      Столько, так страстно лобзаем и в пору любови!
      Нет и не будет! лучи так и блещут, земля утопает
      В их обаятельном свете; Иллис из урны прохладной
      Льет серебро; соловьи рассыпаются в сладостных песнях;
      Берег дышит томительным запахом трав ароматных;
      Сердце полнее живет и душа упивается негой".
      Бедный Микон сатира прослушался, медленно поднял
      Голову, сел, прислонился к каштану высокому, руки
      Молча сложил и взор устремил на сатира, а старый
      Локтем налегся на длинную ветвь и, качаясь, так начал:
      "Ранней зарею вчера просыпаюсь я: холодно что-то!
      Разве с вечера я не прикрылся? где теплая кожа?
      Как под себя не постлал я трав ароматных и свежих?
      Глядь, и зажмурился! свет ослепительный утра, не слитый,
      С мраком ленивым пещеры! Что это? дергнул ногами:
      Ноги привязаны к дереву! Руку за кружкой: о боги!
      Кружка разбита, разбита моя драгоценная кружка!
      Ах, я хотел закричать: ты усерден по-прежнему, старый,
      Лишь не по-прежнему силен, мой друг, на вакхических битвах!
      Ты не дошел до пещеры своей, на дороге ты, верно,
      Пал, побежденный вином, и насмешникам в руки попался! -
      Но плесканье воды, но веселые женские клики
      Мысли в уме, а слова в растворенных устах удержали.
      Вот, не смея дышать, чуть-чуть я привстал; предо мною
      Частый кустарник; легко листы раздвигаю; подвинул
      Голову в листья, гляжу: там синеют, там искрятся волны;
      Далее двинулся, вижу: в волнах Ликориса и Дафна,