Отрицание ночи

После «семейной» фотосессии девочки позировали самостоятельно, по очереди.

Люсиль тихонько вернулась в примерочную, чтобы надеть свою собственную одежду. Она почувствовала на щеке слезу – внезапную, которую ничто не предвещало и за которой не последовали другие. Люсиль больше не хотела фотографироваться – она все объяснит матери. Она теперь не маленькая девочка, играющая в мячик, она не наивная глупышка в плиссированной юбке, она не нежный цветочек, который из нее пытаются сделать. Она другая, и больше она не может притворяться. Отныне часть жизни уходила в прошлое, часть жизни затухала.

Наверное, Люсиль сохранит воспоминания о том, как попрощалась с детством.

Жюстин и Виолетта с радостным визгом получили от мадам Ришар в подарок по два платья. Мадам Ришар велела Люсиль передать Лиане привет и дружеские пожелания. Девочки снова надели пальто, сказали «до свидания» и спустились по лестнице, удовлетворенные и молчаливые.

Дождь на улице так и не собрался. Люсиль решила пройтись пешком до самой улицы Мобеж. Она держала сестричек за руки, те шли с двух сторон от заслуженной модели и топали с каждым шагом все громче.

Люсиль ощущала под пальцами тепло детских ладошек и улыбалась.

Толкнув входную дверь, девочки наткнулись на Варфоломея. Он сидел в кресле и небрежно пролистывал журнал. Лизбет стирала полотенца в ванной, Мило и Жан-Марк, судя по шуму, тузили друг друга за закрытыми дверями комнаты. На полу валялось грязное белье, старые тряпки и школьные тетради.

Словом, дом вверх дном.

А Лиана, бросив хозяйство, отправилась в кино.

Лиана могла исчезнуть просто так. Когда беспорядок или шум становились невыносимыми, она сбегала. Лиана всегда любила средь бела дня уединиться в каком-нибудь темном углу, рухнуть на кровать и подремать часок-другой. Время ли обеда, накопилась ли в раковине гора грязной посуды, землетрясение ли или другое стихийное бедствие – Лиану ничто не волновало. Лиана преспокойно оставляла детей одних и отправлялась ужинать с Жоржем, игнорируя возмущенные замечания соседки, которая представить себе не могла, как мать может бросить на произвол судьбы таких крох.

Вот уже несколько недель сценарий повторялся. Стыд не ослабевал. Люсиль захватывала скакалку двумя руками, отрывалась от земли, но каждый раз веревка опутывала ноги. Люсиль начинала сначала, выпрямляла спину, замирала на секунду, чтобы сосредоточиться и – еще прыжок.

Но нет – выше головы не прыгнешь.

Та же история происходила и с гладкой веревкой, по которой учительница физкультуры заставляла детей взбираться вверх – к вершине Монблана. Люсиль удерживалась в нескольких сантиметрах от земли, раскачиваясь, как на качелях, затем прыгала вниз. Сперва мадам Марей думала – девочка ленится, но потом нос к носу столкнулась с очевидностью: Люсиль очень, очень неспортивная. В то время как большинство ребят в два счета справлялись с заданием, Люсиль отчаянно пыхтела, делая вид, что старается и всей душой тянется к вершине, отрываясь, однако, от пола не более чем на десять сантиметров. Мадам Марей не скупилась на сарказм и с каждой неделей свирепела. Как прекрасна наша милая Люсиль, болтающаяся на веревке, подобно свиному окороку! Ни ручки, ни ножки ее не держат – точно уязвимое насекомое на ветру. Постойте, ведь секунду назад речь шла про окорок! Мадам Марей с наслаждением ждала смешков и перешептываний в классе. Однако дети не реагировали на ее шуточки. Никто не улыбался. А ведь обычно дети друг к другу жестоки. Почему Люсиль Пуарье уважали? Ни мадам Марей, ни одна из подружек Люсиль не ответили бы на вопрос. Люсиль раскачивалась на своей веревке, подобно обезьяне в джунглях, в мертвой тишине…

Люсиль ненавидела спорт. Она боялась мячей, ракеток, гимнастического «коня». Она медленно бегала, не умела целиться, не умела играть в команде и всегда закрывала глаза на соревнованиях. Стоя Люсиль не могла достать кончиками пальцев до пола; сидя – не могла лечь грудью на колени, чтобы обхватить ступни. Колесо, шпагат, мостик, стойка на голове – от всего этого Люсиль бросало в дрожь. Люсиль не гнулась, ее непокорное тело не желало раскрыться. Лучшее, что Люсиль могла предложить, – кувырки через голову.

Мадам Марей казалось, что Люсиль не только не может, но и не хочет прилагать усилия ради спортивных занятий, и это учительницу оскорбляло. От девочки словно исходила тихая угроза – и невидимый конфликт с каждой пятницей назревал все больше. Марей ненавидела ученицу и не сдерживала своих эмоций, составляя школьные отчеты об успеваемости детей.

Лиана немного переживала по поводу неповоротливости дочери: Люсиль всегда бежала в конце строя, всегда последней прыгала в воду, с трудом соглашалась на партию в настольный теннис. По утрам Люсиль подолгу не вставала с постели – будто предпочитала наблюдать жизнь из своего маленького убежища, со стороны или узнавать о ней со страниц книг. Несмотря на многочисленные беременности, Лиана оставалась стройной, подтянутой, спину держала прямо, а нос – по ветру. Несколько лет назад она при свидетелях заявила, что в семьдесят лет с легкостью сядет на шпагат. Надо признать, Лиана имела все шансы выиграть пари…

Братья и сестры привыкли к исключительности Люсиль. Лизбет выделывала разнообразные пируэты и потрясающие акробатические трюки, Варфоломей прекрасно играл в теннис, Жан-Марк каждые выходные участвовал в соревнованиях по спортивному плаванию, Мило бегал. Малыши тоже проявляли завидную живость – стоило только взглянуть на то, как они скачут, танцуют и жестикулируют.

Урок физкультуры в лицее Ламартин превратился для Люсиль в пытку, ожидание которой не давало ей спокойно спать. В самом начале года она объясняла свое отсутствие на занятиях мигренями, болезненными месячными и несварением. Но Лиану не обманешь. И Люсиль снова стала посещать занятия. С камнем на сердце, с потными ладонями, приняв аспирин или что-нибудь от желудка.

Впрочем, ее терпение вскоре лопнуло. Со второго триместра безо всякой уважительной причины Люсиль снова принялась отчаянно косить от уроков физкультуры. Она бродила по улицам или сидела на скамейке в сквере, не замечая ни минут, ни часов. Пристрастившись к медитативному времяпрепровождению, Люсиль поняла, что и другие скучные уроки можно пропускать. Она подписывала дневник за Лиану и чувствовала себя свободной.

Ей был просто необходим воздух.

На каникулах, когда стояла теплая погода, Лиана с детьми регулярно ездили в Пьермонт – в семейный дом Лианы. Жорж присоединялся к ним по выходным. Люсиль, ее братья и сестры обожали эти места – запах мела, пыли и сырости в доме, карканье ворон, близость канала и реки. Дети подружились с соседскими ребятами своего возраста. Мало-помалу Люсиль, Лизбет и Варфоломей, к тому времени уже подростки, нашли себе целую компанию единомышленников. По вечерам они по очереди спрыгивали с балкона второго этажа и отправлялись навстречу приключениям. Перелезть через балкон, в общем-то, не составляло труда, хотя Люсиль несколько раз оступилась и всех переполошила, прежде чем усвоить нехитрую сноровку. Убедившись в том, что путь свободен, подростки мчались к маленькой сумеречной площади – своему излюбленному месту. Дружеской компанией ребята двигались в сторону реки, где, устроившись на берегу, болтали, пили лимонад или пиво и курили.

Однажды во время такой посиделки разговор зашел об отвратительном Пише, местном табачнике и пьянице, который бесстыжим образом эксплуатировал девочку, по неизвестным причинам доверенную ему государственными органами призрения на каникулы. Люсиль считала, что он ее домогался. Вот уже несколько месяцев, якобы опасаясь воровства, Пише запрещал подросткам всей компанией заходить в свою лавочку. Люсиль предложила совершить вторжение и покарать похотливого старика. Варфоломей разработал план. Товарищи решили «сорвать морковку», иначе говоря, сорвать и похитить красную ромбовидную вывеску с надписью «табак». Операцию назначили на следующий вечер. Снять вывеску оказалось не так-то просто, процесс занял порядочно времени – «морковка» висела выше, чем предполагалось, и весила около двадцати килограммов. Люсиль руководила разбоем. После нескольких неудачных попыток и подавленных смешков Варфоломей с приятелем добились желаемого результата. Вывеску отнесли на другой конец деревни и спрятали в заброшенном сарае. Люсиль ликовала!

На следующий день в газете «Yonne republicaine» появилась заметка о таинственном исчезновении вывески. Маленькая преступная шайка решила продолжить подвиги и в тот же вечер атаковать другую табачную лавку Пьермонта, чей владелец, не столь омерзительный, сколь зловещий, в любом случае ни у кого не вызывал симпатии. Вскоре в газете напечатали заметку побольше – журналист предполагал, что хозяева лавочек друг у друга «на мушке». Опьяненные успехом, подростки захотели развернуться по-настоящему. Спустя несколько дней, приложив немало усилий, они на тележке вывезли из соседней деревни еще одну вывеску табачной лавки. Газета посвятила событию целую вторую страницу: «Новая пропажа: кто они, загадочные похитители?»

Люсиль была счастлива.

Ей нравилось делать что-то абсурдное и совершенно бесполезное. Анонимная слава – никакой гордыни.

В результате все каникулы подростки занимались исключительно коллекционированием вывесок и нагромождением их в старом сарае. Местная пресса сходила с ума по «морковным» ворам и всякий раз выдвигала новые гипотезы. Однажды, проходя мимо газетного киоска, Люсиль всплеснула руками, увидев на первой полосе газеты: «Похитители табачных вывесок наносят новый удар!» Люсиль немедленно купила газету и принесла домой. Статья пестрила предположениями одно глупее другого: вывески крадет безумный маниакальный коллекционер; материалы идут в переработку; первые проделки региональной мафии; организованная борьба антитабачной лиги…

Команда из семерых «морковников» отказалась от продолжения приключений, только когда полиция Осера начала официальное расследование.

Я дописала до этого места – то есть испещрила буквами сто пять страниц вордовского документа – и вдруг поняла, что у меня нет абсолютно никаких планов на прекрасные осенние выходные. Тогда я решила наконец прослушать кассеты, которые мой дед записал за пятнадцать лет до смерти.

Где-то между 1984 и 1986 годом, сидя за столом в сигарном дыму, Жорж доверил свою жизнь тридцати семи магнитным лентам. Пятидесятичасовой монолог в основном был обращен к Виолетте, которой тогда исполнилось тридцать. Виолетта попросила отца рассказать о детстве. Жорж согласился, и его понесло. Завершив запись, он сделал копию для семейного архива.

Позже я подробнее остановлюсь на обстоятельствах, при которых заполучила кассеты. Скажу только, что несколько недель не могла прийти в себя. Я невольно стала свидетельницей страшной жестокости, поэтому так долго не включала запись, хотя давно и специально для этого приобрела доисторический магнитофон.

В своем повествовании я продвигалась ощупью, пытаясь передать дух эпохи и общества, в котором росла моя мать. Пока я исследовала чужие воспоминания об улице Мобеж, кассеты покорно пылились в пакете на тумбочке…

Когда я собралась написать о переезде своих бабушки и дедушки из Парижа в Версаль, я поняла, что что-то упускаю и надо послушать запись прежде, чем продолжать. Дедушка умер больше десяти лет назад, и вытаскивать его из могилы ради какого-то романа – не очень благородное занятие, но ведь зачем-то он сделал копии своих записей!

Оставить такой факт без внимания – это не в моем стиле.

Вынув кассеты из мешка и попытавшись их рассортировать, я поняла, что трех (18, 19, 20) не хватает. Первым порывом было – позвонить Виолетте и предупредить ее, однако я передумала. Незадолго до смерти и, я полагаю, уже приняв решение покончить с собой, Люсиль одолжила записи у Виолетты. Если бы я сказала Виолетте о пропаже трех кассет, она бы точно обвинила в этом маму. Люсиль действительно отличалась радикализмом и не раз весьма своевольно обращалась с семейными реликвиями. С другой стороны, кассеты вполне могли остаться у Виолетты – может, я не заметила их на дне коробки: в подвале было довольно темно.

В субботу утром я поставила кассету № 17, чтобы понять, на чем все прерывается. Как выяснилось – на 1942 году, в тот самый момент, когда Жорж теряет работу в газете «Вся Франция» (газете, предназначенной для семей тюремных заключенных). Жорж ищет новую работу, так как директора газеты арестовывают.

Двадцать первая кассета начиналась с момента, когда Жорж на вечеринке знакомится с Лианой. Жоржу двадцать пять лет, он изо всех сил строит из себя пожирателя женских сердец и плейбоя – его разнообразные тактики обольщения с момента переезда в Париж лишь совершенствуются, и, конечно, он завоевывает Лиану. Жорж обожает танцевать, давать волю шаловливым ручкам и развлекать дам элегантными шуточками. Он называет Лиану маленькой голубой феей (цитата из Шарля Трене), и та соглашается на один танец с ним, хотя, оценив его внешность, манеры и громкую славу, убеждается в том, что Жорж всего лишь самодовольный ходок. Лиана быстро и твердо обозначает границы: цвет ее платья зеленый, а не голубой, так что вольности и флирт следует оставить для разгульных девиц. Жорж покладист и умен. Он танцует с Лианой один танец, затем порхает от девушки к девушке и возвращается домой с семью номерами телефонов – «рекордное число», – уточняет он в интервью самому себе. Спустя несколько недель Жорж все еще не может забыть юную провинциалку с белокурыми кудрями и обворожительным румянцем, и вот, спустя несколько месяцев, вновь встречает ее на вечеринке одной из сестер Лианы, Барбары, которая уже вышла замуж и поселилась в Париже. До зари Жорж и «голубая фея» разговаривают о жизни, а утром сердцеед сопровождает благочестивую девушку на воскресную мессу. Они влюблены. Так Жорж, видавший виды, выбирает Лиану – единственную из всех, неопытную и наивную. Думаю, мой дедушка сразу распознал в Лиане женщину, которая будет предана ему всю жизнь всей своей светлой широкой и благородной душой и которая всегда будет видеть в нем блестящего невероятного мужчину.

Вернувшись в Жьен, Лиана просит у родителей позволения переписываться с Жоржем. Она несколько раз встречалась с ним в Париже, куда регулярно ездила брать уроки игры на скрипке. В сентябре 1943 года в Пьермонте они женятся, торжество устраивают в доме родителей Лианы, оставленном немцами. Поскольку Жорж беден как церковная мышь, сосед одалживает ему свой жакет – на размер больше, чем надо, – для венчания, а теща дарит ему костюм для церемонии заключения гражданского брака. Так Жорж – с тревогой – берет в жены женщину, с которой никогда не занимался любовью и «чьи груди не видел даже одним глазком» – уточняет он. Их короткое свадебное путешествие (несколько дней в провинции) – момент облегчения: Лиана оказывается темпераментной. Затем Жорж рассказывает о том, как они устраиваются в крохотной двухкомнатной квартирке в Париже и начинают совместную жизнь…

Примечания

1

Французский психоаналитик и педиатр.

2

Хватит (итал.).

3

Кончено (исп.).

4

Разновидность метро в Париже.

5

Blue – от английского выражения «to be in the blues» – хандрить.

6

От немецкого «Schmutz» – грязь, сор.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.