Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Человеческая комедия - Брачный контракт

ModernLib.Net / Классическая проза / де Бальзак Оноре / Брачный контракт - Чтение (стр. 8)
Автор: де Бальзак Оноре
Жанр: Классическая проза
Серия: Человеческая комедия

 

 


 — Нужно сорок один год с половиной проработать нотариусом, чтобы понять, как больно мне видеть свое имя, напечатанное четко, на всеобщее позорище, в объявлениях о запрете, оспаривающих право вашей собственности на эти земли! Когда я прохожу по улице и вижу зевак, читающих эти ужасные желтые афиши, мне почти так же стыдно, как если б дело шло о моем собственном разорении и бесчестии. Встречаются глупцы, громко читающие все это вслух, как будто нарочно для того, чтобы привлечь любопытных; затем они все вместе начинают судить и рядить об этом. Разве вы не хозяин своего добра? Ваш отец промотал два наследства, прежде чем поправить свои дела и оставить вам столь значительное состояние. Вы не были бы де Манервилем, если бы не последовали его примеру. Притом, запрещения, накладываемые на недвижимость, — предмет специальной главы гражданского кодекса, они предусмотрены законом, ничего особенного тут нет. Но, не будь я седой старик, которого легко спихнуть в могилу одним толчком, я избил бы тех, кто глазеет на эти отвратительные строки: «Поиску г-жи Натали Эванхелиста, супруги графа Поля-Франсуа-Жозефа де Манервиля, имущество которой выделено из общей собственности постановлением трибунала первой инстанции департамента Сены…» и так далее.

— Да, — сказал Поль, — а теперь мы расстались совсем…

— Неужели? — воскликнул старик.

— Натали этого не хотела, — с живостью возразил Поль. — Мне пришлось ее обмануть, она даже не знает, что я уезжаю за границу.

— Как! Вы уезжаете?

— Да, я уже и билет купил и отправляюсь в Калькутту на «Прекрасной Амели».

— Через два дня? Итак, мы больше никогда не увидимся с вами, граф.

— Вам всего семьдесят три года, дорогой Матиас, и вы страдаете подагрой, а это — гарантия долголетия. Вернувшись из Индии, я еще найду вас в добром здравии. Ваш ум, ваше сердце к тому времени еще не утратят своей бодрости, и вы поможете мне восстановить здание, фундамент которого расшатан. В течение семи лет я хочу сызнова разбогатеть. Когда я вернусь, мне будет всего только сорок лет. В этом возрасте можно еще многое сделать.

— Как! — воскликнул Матиас, не скрывая удивления. — Неужели вы займетесь коммерцией — вы, граф де Манервиль? Вы серьезно об этом думаете?

— Я не буду графом, дорогой Матиас. Я решил уехать под именем господина Камилла (мою мать, как вам известно, звали Камиллой). К тому же у меня есть кое-какие знакомства, дающие мне возможность нажить состояние и другим путем. Коммерция будет моей последней ставкой. Словом, я еду, имея в кармане достаточную сумму денег. Это позволит мне попытать счастья, сразу затеяв какое-нибудь крупное дело.

— Откуда же эти деньги?

— Их пришлет один друг.

Услышав слово «друг», старик уронил вилку; на его лице отразилось не столько удивление или насмешка, сколько грусть: ему было больно, что Поль все еще находится во власти обманчивых иллюзий. Там, где граф предполагал твердую почву под ногами, взор Матиаса видел зияющую пропасть.

— Я проработал в нотариате около пятидесяти лет, но еще никогда не видел, чтобы друзья разорившихся людей давали им деньги взаймы.

— Вы не знаете де Марсе! Я совершенно уверен, что в эту самую минуту он продает свои ценные бумаги, если у него не нашлось свободных денег, и завтра же вы получите вексель на пятьдесят тысяч экю.

— Будем надеяться, что это так. Почему же ваш друг не помог вам раньше уладить дела? Вы могли бы спокойно жить в Ланстраке шесть — семь лет, пользуясь доходами, получаемыми графиней.

— Разве из этих доходов можно уплатить полтора миллиона франков долгов, в том числе пятьсот пятьдесят тысяч — моей жене?

— За четыре года полтора миллиона долгу?!

— Ничего удивительного. Разве я не подарил жене все бриллианты? Разве не израсходовал на обстановку для парижского дома полтораста тысяч, полученных за проданный госпожой Эванхелиста особняк? Разве не пришлось платить за купленные имения и нести другие расходы в связи с заключением брачного контракта? Наконец, чтобы расплатиться за Озак и Сен-Фру, нам пришлось продать ценные бумаги, принадлежавшие Натали и приносившие сорок тысяч дохода. Мы продали их по восемьдесят семь франков; таким образом, не прошло и месяца со дня свадьбы, как у меня уже было двести тысяч долгу… У нас оставалось шестьдесят семь тысяч годового дохода, а мы сверх того тратили ежегодно по двести тысяч. Учтя, что девятьсот тысяч франков пришлось взять под ростовщические проценты, вы без труда получите миллион.

— О черт! — воскликнул старый нотариус. — Дальше?

— Ну, мне захотелось дополнить бриллиантовый убор моей жены, начало которому было положено серьгами ее матери и жемчужным ожерельем с фамильным алмазом «Дискрето» в застежке. Я заплатил сто тысяч за веночек из алмазных колосьев. Итак, вот уже миллион сто тысяч. И наконец я должен вернуть жене ее приданое, то есть триста пятьдесят шесть тысяч франков.

— Однако, — возразил Матиас, — если бы графиня заложила свои бриллианты, а вы сделали бы заем под будущие доходы со своих имений, то это дало бы вам, по-моему, еще тысяч триста, с помощью которых вы могли бы утолить аппетиты кредиторов.

— Ничем нельзя помочь делу, Матиас, когда человек попал в беду, когда имения заложены и перезаложены, когда, прежде чем удовлетворить кредиторов, надо выделить имущество жены, когда наконец грозит протест векселей на сто тысяч франков… Надеюсь, мне удастся заплатить по ним, если земли мои не будут проданы за бесценок. А расходы по их отчуждению!

— Ужасно! — воскликнул старый нотариус.

— К счастью, удалось отменить наложенный запрет; имения можно продать, и разгоревшийся пожар удастся потушить.

— Продать Бельроз, — воскликнул Матиас, — когда вино тысяча восемьсот двадцать пятого года еще в погребах?

— Ничего не поделаешь. — Ведь одно Бельроз стоит шестьсот тысяч!

— Натали купит его по моему совету.

— Оно обычно дает шестнадцать тысяч дохода, не говоря о таких удачных годах, как тысяча восемьсот двадцать пятый год! Да я сам берусь продать Бельроз за семьсот тысяч, а фермы — по сто двадцать тысяч.

— Тем лучше! Я расплачусь со всеми кредиторами, если вдобавок удастся продать мой дом в Бордо за двести тысяч.

— Солонэ заплатит и больше, ведь он давно на него зарится. Он уходит от дел, располагая доходом в сто тысяч с лишним, нажитым махинациями с низкосортным вином. Он продал свою контору за триста тысяч и женится на богатой мулатке. Ее богатства взялись бог весть откуда, но, говорят, у нее миллионы. Нотариус занимается коммерческими операциями! Нотариус женится на мулатке! Ну и времена! Говорят, он разжился, пустив в оборот деньги вашей тещи.

— Она очень заботилась о благоустройстве Ланстрака и хорошо вела хозяйство; этим она с лихвой заплатила за предоставленное ей пристанище.

— Я никогда не думал, что она способна вести себя так примерно!

— Она очень добра и предана мне; она платила долги Натали, когда проводила с нами в Париже три месяца в году.

— А почему бы и нет, ведь она жила на доходы, приносимые Ланстраком, — возразил Матиас. — Она стала бережливой! Вот чудеса-то! Она только что купила имение Гренруж, между Ланстраком и Грассблем, и если аллею, ведущую из Ланстрака, продолжат до большой дороги, то на протяжении полутора лье будут тянуться только ваши земли. Она заплатила за Гренруж сто тысяч франков наличными, а приносит он чистоганом тысячу экю в год.

— Госпожа Эванхелиста все еще красива, — заметил Поль. — Благодаря жизни в деревне она прекрасно сохранилась. Я не поеду прощаться с нею; она захочет пожертвовать для меня последним, что у нее есть.

— Да вы понапрасну и съездили бы в Ланстрак, она сейчас в Париже. Быть может, она приехала в столицу в то самое время, когда вы уезжали.

— Она, должно быть, узнала о продаже моих имений и поспешила ко мне на помощь. В сущности, мне не на что жаловаться. Ведь меня горячо любят — сильнее нельзя любить в этом бренном мире! Меня любят обе женщины, соперничая друг с другом; одна ревнует к другой: дочь упрекает мать за то, что последняя слишком любит меня, мать упрекает дочь за расточительность. Их привязанность и погубила меня. Ну, как не стараться исполнить малейшие прихоти любимой женщины? Как ей отказать? И опять-таки, как же согласиться, чтобы она всем пожертвовала ради меня? Да, конечно, мы могли бы расплатиться со всеми долгами и переехать в Ланстрак; но я предпочитаю отправиться в Индию за новым богатством, только бы не лишать Натали привычной роскоши, которую она так любит. Поэтому я сам предложил выделить ее имущество. Женщины — ангелы, житейские заботы не должны их касаться.

Старый Матиас слушал Поля с явным недоверием и удивлением.

— Есть ли у вас дети? — спросил он.

— К счастью, нет, — ответил Поль.

— Я иначе представляю себе смысл брака, — откровенно заявил старый нотариус. — По-моему, жена должна делить с мужем все — и радость и горе. Я слыхал, что у новобрачных, страстно любящих друг друга, не бывает детей. Но разве наслаждение — единственная цель брака? Разве его целью не является скорее семейное счастье и продолжение рода? Правда, вам было всего двадцать восемь лет, а графине — лишь двадцать; вполне естественно, что вы думали только о любви. Тем не менее и ваше имя и условия вашего брачного договора — скажу это как истый нотариус — все это обязывало вас поскорее произвести на свет здорового мальчугана. Да, граф, даже в том случае, если бы у вас стали рождаться дочери, не следовало бы останавливаться до тех пор, пока не появится ребенок мужского пола; иначе зачем было основывать майорат? Ведь графиня вполне здорова, ей нечего бояться материнства. Вы скажете, что это устаревшие взгляды наших предков; но в знатных семействах, граф, законная супруга обязана рожать и воспитывать детей. Назначение женщины, как говорила герцогиня Сюлли, жена великого Сюлли, — отнюдь не в том, чтобы доставлять наслаждения: жена олицетворяет честь и доброе имя семьи.

— Вы не знаете женщин, добрый мой Матиас, — сказал Поль. — Чтобы быть счастливым, нужно любить их так, как им этого хочется. Разве не жестоко сразу же лишать свою молодую жену ее преимуществ, наносить ущерб ее красоте, не дав насладиться жизнью?

— Если бы у вас появились дети, в ней заговорила бы мать, она не была бы так расточительна, чаще оставалась бы дома.

— Если бы вам удалось убедить меня в справедливости ваших слов, — сказал Поль, нахмурившись, — то я был бы несчастнейшим человеком на свете. Не усугубляйте же моего горя, не читайте мне нравоучений задним числом; дайте мне уехать без горького осадка в душе.

На другой день Матиас получил вексель на полтораста тысяч франков, с уплатой по предъявлении, посланный графом Анри де Марсе.

— Вот видите, — сказал Поль, — оказывая мне неоценимую услугу, он даже не пишет при этом ни слова. У Анри самый непоследовательный и в то же время самый чудесный характер, какой я только знаю. Если бы вы видели, с каким чувством собственного превосходства этот еще совсем молодой человек рассуждает о любви, об общественных делах, о политике, — вы удивились бы не меньше моего, что он способен проявлять такую сердечность.

Матиас попытался было повлиять на Поля, чтобы тот переменил свое решение, но оно было непреклонно и опиралось на столь веские доводы, что старый нотариус оставил попытки отговорить своего клиента.

Редко случается, чтобы ставшие под погрузку суда отплывали в точно назначенный срок; но по роковому для Поля стечению обстоятельств ветер был благоприятный, и на другое утро «Прекрасная Амели» была готова распустить паруса. Ко времени отплытия корабля на пристани, как обычно, теснились родственники и друзья уезжающих и просто любопытные. Многие в этой толпе хорошо знали Манервиля. Если раньше он славился своим богатством, то теперь прославился своим разорением. Всех охватило живейшее любопытство, каждый спешил вставить словечко. Матиас провожал Поля, и ему было очень тяжело слышать долетавшие до него замечания.

— Взгляните-ка на человека, что стоит вон там, рядом со старым Матиасом, — кто бы мог узнать в нем того самого денди, который был прозван «душистым горошком» и пять лет назад задавал тон всему Бордо!

— Как, этот толстяк небольшого роста, в люстриновом сюртуке, смахивающий на кучера, — граф Поль де Манервиль?

— Да, душенька, тот самый, что женился на мадемуазель Эванхелиста. А теперь, разорившись, без гроша в кармане, он отправляется в Индию искать ветра в поле.

— Но как он мог разориться? Ведь он был так богат!

— О! Париж, женщины, игра на бирже, карты, привычка к роскоши…

— К тому же, — заметил кто-то, — Манервиль всегда был ничтожным человеком. Умом он недалек, характером мягок, как воск. Его ощипывали все, кому не лень; способностей у него нет никаких; право же, он рожден, чтобы разориться.

Поль пожал старику руку и поспешил на корабль, подальше от толпы. Матиас остался на пристани, провожая взглядом своего прежнего клиента, который, облокотившись на перила, стал презрительно разглядывать зевак. Когда матросы уже поднимали якоря, он вдруг заметил, что Матиас подавал ему знаки, размахивая носовым платком. Старик, по-видимому, был взволнован каким-то важным известием, которое сообщила подбежавшая к нему впопыхах ключница. Поль попросил капитана задержаться на несколько минут, послать шлюпку и узнать, что нужно старику нотариусу, который энергичными знаками призывал его сойти на берег. Чувствуя, что у него не хватит сил самому взойти на палубу, Матиас передал одному из матросов, приехавших со шлюпкой, два письма.

— Этот пакет, голубчик, — сказал бывший нотариус, указывая на одно из вручаемых писем, — вот этот, не спутай, только что доставлен нарочным, проскакавшим весь путь от Парижа до Бордо за тридцать пять часов.

Скажи это графу; возможно, что тогда он переменит решение.

— И придется высадить его на берег? — спросил матрос.

— Да, братец, — неосторожно ответил нотариус. Матросы, к какой бы нации они ни принадлежали, народ особенный, питающий глубочайшее презрение к людям сухопутным. А уж с каким-нибудь буржуа у них совсем нет общего языка; буржуа им совершенно чужд, они издеваются над ним, обкрадывают его при первом удобном случае, отнюдь не считая, что поступают бесчестно. Этот матрос, по воле случая, был из Нижней Бретани; из всего, что сказал ему старый Матиас, он понял только одно.

— Вот еще! — проворчал он, гребя обратно. — Высадить его на берег! А капитан-то потеряет пассажира! Коли слушать всех этих господ, так всю жизнь только и придется, что отвозить их на судно и снова высаживать на берег. Попросту старикан боится, как бы сынок не схватил насморк!

И матрос отдал Полю письма, ничего не передав на словах. Узнав почерк жены и де Марсе и догадываясь, о чем они могли ему писать, Поль решил не поддаваться искушению и не принимать жертв, внушенных великодушием. И с напускной беззаботностью он сунул письма в карман.

— Вот зачем отрывают нас от дела! По разным пустякам! — сказал матрос капитану на своем нижнебретонском наречии. — Если бы тут в самом деле было что-нибудь важное, как говорил тот старый хрыч, разве граф опустил бы пакет в свой люк?

Полный грустной задумчивости, которая в такие минуты овладевает даже сильными людьми, Поль махал рукой старому другу, со стесненным сердцем глядя на быстро удаляющиеся здания Бордо и прощаясь с Францией. Он сел на свернутые в круг канаты. Ночь застала его на том же месте, погруженным в думы. Когда наступили сумерки, в его душу нахлынули сомнения, он пытался заглянуть в будущее, но там не было ничего, кроме опасностей и неизвестности. Он спрашивал себя, хватит ли у него мужества для предстоящей борьбы. Его томила смутная тревога при мысли, что Натали предоставлена отныне самой себе; он начинал раскаиваться в принятом решении, ему было жаль Парижа, жаль прожитых дней. Вскоре он почувствовал приступ морской болезни. Всем известно ее действие; но самое ужасное из причиняемых ею, хоть и не опасных для жизни страданий — полная атрофия воли. Необъяснимое расстройство ослабляет все жизненные силы; душа как бы мертвеет, больной становится равнодушен ко всему на свете: мать забывает о ребенке, любовник перестает думать о возлюбленной, самый энергичный человек лежит безжизненным телом. Полю помогли спуститься в каюту, где он оставался трое суток, лежа пластом; его мучила рвота, матросы поили его грогом, он ни о чем не думал, погруженный в забытье. Затем он начал поправляться, здоровье вернулось к нему. Почувствовав себя лучше, он вышел на палубу погулять и подышать морским воздухом новых широт. Засунув руки в карманы и обнаружив там письма, он поспешил вынуть и прочитать их, начав с письма Натали. Для того, чтобы по достоинству оценить письмо графини де Манервиль, следует сначала привести здесь письмо, оставленное Полем жене при отъезде из Парижа. Вот оно.


Письмо Поля де Манервиля своей жене

«Моя дорогая, когда ты прочтешь эти строки, я буду уже далеко от тебя. Быть может, я буду уже на корабле, плывущем в Индию, где я собираюсь поправить наши дела, пришедшие в расстройство. Я не в силах был сказать тебе о своем отъезде. Я обманул тебя, но не мог поступить иначе. Зачем было понапрасну причинять тебе беспокойство? Ведь ты захотела бы пожертвовать ради меня своим состоянием.

Милая Натали, твоя совесть может быть вполне спокойна, я ни о чем не жалею. Вернувшись к тебе с миллионами, я последую примеру твоего отца: я сложу их к твоим ногам, как он сложил свои богатства к ногам твоей матери, и скажу: «Все это — твое». Я безумно люблю тебя, Натали; говоря это, я не боюсь, что ты воспользуешься моим признанием, чтобы упрочить свою власть надо мной. Этого страшатся только люди бесхарактерные. К тому же твоя власть надо мной была безгранична с первого же дня нашей встречи. Любовь к тебе — вот единственная причина моего разорения. По мере того как я разорялся, я испытывал исступленную радость игрока. Чем меньше у меня оставалось денег, тем ярче было мое счастье. Высшим наслаждением для меня было тратить свое богатство, чтобы доставлять тебе удовольствия. Мне хотелось, чтобы у тебя было еще больше причуд. Я знал, что иду к пропасти, но шел с сияющим от радости лицом. Заурядные люди не в силах понять таких чувств. Я поступал, как те влюбленные, что поселяются вдвоем на год или на два в домике на берегу озера, с твердым намерением покончить с собой, переплыв океан наслаждений, умереть, когда их чудесный сон, их любовь достигнет апогея. Я всегда находил, что такие люди поступают чрезвычайно разумно.

Ты ничего не знала ни о моих радостях, ни о моих жертвах. Разве скрывать от любимой женщины, во что обошлась ее прихоть, не высшее блаженство? Теперь я могу открыть тебе эти маленькие тайны. Ведь я буду далеко от тебя, когда ты прочтешь эти строки, дышащие любовью. Хоть я и лишен радости услышать твою благодарность, зато мое сердце не сжимается, как сжалось бы оно при разговоре с тобой обо всем этом. И потом, любимая, открыть тебе глаза, когда все уже в прошлом, — для меня прямая выгода: это упрочит нашу любовь в будущем. Но разве она нуждается в этом? Разве мы не любим друг друга истинной любовью, которая не ищет доказательств, не боится ни времени, ни расстояния, — любовью самодовлеющей?

О Натали! Я встал из-за стола, за которым пишу у камина эти строки, и подошел взглянуть, как ты спишь, ни о чем не подозревая, спишь по-детски, свесив одну руку с постели. Я уронил слезу на подушку, свидетельницу наших восторгов.

Созерцая твой мирный сон, я почувствовал прилив бодрости и уезжаю безбоязненно, уезжаю в надежде добиться душевного спокойствия, добиться богатства, достаточного, чтобы никакие тревоги не омрачали нашего счастья, чтобы ты могла удовлетворять все свои прихоти. Ведь ни я, ни ты не в состоянии отказаться от той жизни, какую мы ведем, от удовольствий, ставших привычными. Я — мужчина, у меня хватит твердости, на мне одном лежит обязанность достать необходимые средства. Быть может, ты вздумаешь последовать за мной, поэтому умолчу о названии судна, месте и времени отплытия. Один из моих друзей расскажет тебе все, когда уже будет поздно что-нибудь предпринять.

Натали, моя любовь к тебе безгранична; я люблю тебя, как мать — свое дитя, как любовник — свою возлюбленную, самоотверженно и бескорыстно. Я буду трудиться, чтобы тебе весело жилось; пусть моим уделом будут страдания, а твоим — счастливая жизнь. Развлекайся, ни в чем себя не стесняй, посещай Итальянский театр, Опару, балы, почаще бывай в свете, я все это разрешаю. Но, возвращаясь в гнездышко, где мы целых пять лет вкушали дивные плоды нашей любви, — вспоминай обо мне, мой ангел, вспоминай на короткий миг о своем друге и засыпай с мыслью о нем. Вот все, о чем я тебя прошу.

Я же буду мечтать о тебе всегда, моя ненаглядная! Буду ли я под палящими лучами солнца трудиться для нашего общего счастья, побеждая препятствия, или же, усталый, позволю себе отдохнуть, мечтая о возвращении, — мои думы всегда будут с тобой; ведь в тебе — вся моя жизнь. Я постараюсь мыслями переноситься к тебе, буду утешаться тем, что ты беззаботна и счастлива. Ночью люди живут иной, особенной жизнью; во сне все иначе, чем наяву; вот и у меня будет две жизни: одна, полная неизъяснимой прелести, — в Париже; другая, полная трудов, — в Индии. Тяжелый сон и чудесная явь; ибо я так сроднюсь с твоей жизнью, что действительность станет для меня сном.

И потом, у меня есть воспоминания. Я буду перечитывать, песнь за песнью, дивную поэму нашей любви» длившуюся пять лет, будут вспоминать эти дни, когда ты блистала в свете, когда очаровывала меня всегда по-новому, то в каком-нибудь восхитительном наряде, то полураздетая. Мои губы будут вспоминать вкус твоих поцелуев.

Да, мой ангел, я уезжаю, как влюбленный отправляется на подвиг, от которого зависит счастье с любимой женщиной. Прошлое будет для меня страстной мечтой, предшествующей обладанию; обычно обладание рассеивает эти грезы, но ты сумела придать им еще большую прелесть. Вернувшись, я найду новую женщину; разлука придаст тебе новое очарование. О моя возлюбленная, моя Натали, свято чти нашу любовь. Сохрани ту детскую чистоту, которой веет от тебя сейчас, в эту минуту.

Если даже ты обманешь мое слепое доверие — тебе нечего страшиться моего гнева: знай, я просто умру, ни словом не упрекнув тебя. Но женщина не обманывает того, кто предоставил ей полную свободу, ибо женщина неспособна на подлость; она водит за нос мужа-тирана, но никогда не обманет человека, для которого ее измена равносильна смерти. Нет, это немыслимо! Прости за то, что сейчас вырвалось у меня, — ведь это так естественно для влюбленного.

Мой ангел, повидайся с де Марсе; я сдал ему внаймы наш особняк, но ты останешься в нем жить. Это — фиктивный договор, заключенный во избежание напрасных убытков. Кредиторы, не зная, что уплата мною долгов — лишь вопрос времени, могли бы наложить арест на обстановку и лишить тебя права пользоваться нашим домом. Будь ласкова с де Марсе, я целиком доверяю его порядочности и умению вести дела. Пользуйся его советами, пусть он будет твоим защитником и покровителем. Как бы он ни был занят, у него всегда найдется время, чтобы оказать тебе услугу. Я поручил ему провести ликвидацию моих дел.

Если ему придется заплатить некоторые мои долги и впоследствии ему потребуются деньги — надеюсь, что ты вернешь их ему. Но не думай, что я отдаю тебя под наблюдение де Марсе; нет, я вверяю тебя тебе самой. Советуя обращаться к нему, я не хочу насильно навязывать его тебе. Увы! Я не в силах говорить сейчас о делах, ведь мне осталось провести возле тебя какой-нибудь час. Я ловлю твое дыхание, пытаюсь угадать, что тебе снится, и каждый твой вздох напоминает мне о счастливых часах нашей любви. В ответ на каждое биение твоего сердца я открываю тебе сокровищницу своей любви, и я осыпаю тебя розами моей души, подобно тому как дети рассыпают розы перед алтарем в день праздника Тела господня.

Пусть тебя охраняют наши общие воспоминания, ведь их так много! Мне хотелось бы перелить в твои жилы свою кровь, чтобы ты целиком была моею, чтобы твои мысли стали моими мыслями, твое сердце — моим сердцем, чтобы я мог перевоплотиться в тебя. Словно в ответ, ты что-то прошептала во сне. Будь всегда так же чудно хороша и безмятежна, как сейчас! О, до чего мне хочется обладать волшебной властью, о которой говорится в сказках! Я наслал бы на тебя сон на все время нашей разлуки, чтобы, вернувшись, разбудить тебя поцелуем. Какая нужна сильная воля, как горячо нужно тебя любить, чтобы решиться расстаться с тобой в такую минуту! Ты религиозна, ты испанка и будешь свято чтить обет, данный во сне тому, кто и без слов сумел его расслышать.

Прощай же, родная! Твой «душистый горошек» уносит буря, но он вернется к тебе на крыльях счастья. Нет, моя Нини, я не прощаюсь с тобой, потому что я с тобой не расстаюсь. Разве не ты вдохновишь меня во всем, что я предприму? Мечта о предстоящем нам незыблемом счастье воодушевит меня, направит к верной цели мои шаги. Ты везде останешься со мной, и светить мне будет не тропическое солнце, а твой пламенный взор. Будь же счастлива, насколько может быть счастлива женщина в разлуке с любимым.

Мне хотелось бы, чтобы ты не во сне, не бессознательно ответила на мой прощальный поцелуй; но я не должен будить тебя, моя Нини, мой обожаемый ангел! Проснувшись, ты почувствуешь у себя на лбу слезинку; пусть она будет твоим талисманом! Всегда думай о том, кто, быть может, умрет за тебя, вдали от тебя; думай не столько о муже, сколько о возлюбленном, который поручает тебя всевышнему».


Ответ графини де Манервиль своему мужу

«О мой любимый, в какое глубокое горе повергло меня твое письмо! Имел ли ты право, не посоветовавшись со мной, принять решение, одинаково тяжкое для нас обоих? Разве ты свободен? Разве ты не принадлежишь мне? Ведь я наполовину креолка и могла бы поехать вместе с тобой! Я вижу из твоих строк, что ты не нуждаешься в моем присутствии. За что, Поль, ты посягаешь на мои права? Что я стану делать в Париже одна?

Мой ангел, ты берешь на себя всю мою вину. Ведь и я виновата в нашем разорении! Ведь мои наряды тоже были грузом, который перетянул чашу весов. Ты заставил меня проклясть беззаботную, счастливую жизнь, которую мы с тобой вели последние четыре года Как мучительно сознание, что ты уехал на целых шесть лет! Можно ли разбогатеть за это время? Вернешься ли ты?

Предчувствия не обманули меня; недаром я с безотчетным упрямством отказывалась от раздела имущества, хотя ты настойчиво требован этого вместе с маменькой. Вспомни, что я говорила тогда! Ведь это значило бросить на тебя тень, поколебать твою кредитоспособность. Тебе пришлось рассердиться, чтобы я наконец уступила.

Мой дорогой Поль, никогда еще ты не стоял в моих глазах так высоко! Ты не поддался отчаянию, ты вновь отправился искать счастья… Нужно обладать твоим характером, твоей силой воли, чтобы так поступить. Мне хочется упасть к твоим ногам. Когда человек так искренне признается в своих слабостях, когда он старается поправить свои дела ради того же, из-за чего он разорился, — ради любви, ради непреодолимой страсти, — он достоин восхищения, Поль! Иди же вперед без боязни, преодолевай препятствия, не сомневайся в своей Натали: это значило бы сомневаться в себе самом. Бедняжка мой, ты хотел бы воплотиться во мне; но разве и я не буду жить одной жизнью с тобой? Душой я буду не здесь, в Париже, а там, куда закинет тебя судьба Хотя твое письмо и причинило мне жгучую боль, но в то же время преисполнило меня радости; ты заставил меня испытать эти противоречивые чувства, потому что, видя, как ты любишь меня, я с гордостью убедилась, что ты постиг всю силу моей любви. Раньше мне иногда казалось, что я люблю тебя больше, чем ты меня; но теперь я признаю себя побежденной, и ты можешь присоединить эту сладостную победу к победам, ранее одержанным тобою; от этого я буду только больше тебя любить. Пока мы в разлуке, я все время буду носить на груди, возле самого сердца, твое чудесное письмо, где ты изливаешь передо мной душу. Это письмо доказало мне, что все между нами осталось по-старому; оно моя гордость, ведь в нем вся твоя душа. Я поселюсь вместе с маменькой в Ланстраке, похороню себя для светской жизни и буду как можно бережливее, чтобы полностью уплатить все твои долги.

С нынешнего дня, Поль, я стала другой женщиной; я бесповоротно простилась со светом, я не хочу удовольствий, если ты не можешь разделять их со мною. К тому же я все равно должна уехать из Парижа и жить замкнуто. Мой мальчик, узнай, что теперь ты вдвойне должен стремиться разбогатеть. Если бы твое мужество нуждалось в поощрении, ты ощутил бы прилив новых сил. Ты догадываешься, мой друг? У нас будет ребенок. Ваши заветные мечты сбылись, сударь! Мне не хотелось внушать тебе пустую надежду, — нам и так уже пришлось испытать из-за этого немало разочарований, — мне не хотелось, чтобы радостное известие оказалось впоследствии ложным Но теперь я могу сообщить его с полной уверенностью; я счастлива, что могу доставить тебе это утешение и облегчить твою скорбь.

Сегодня утром, ничего не подозревая, думая, что ты отправился по делам в город, я пошла в церковь Успения возблагодарить бога. Могла ли я предвидеть несчастье? Все улыбалось мне этим утром. Выходя из церкви, я встретила маменьку; узнав, что тебе грозит беда, она приехала на почтовых, захватив все свои сбережения, около тридцати тысяч франков, надеясь, что с их помощью тебе удастся поправить дела. Какое у нее доброе сердце, Поль! Я обрадовалась и поспешила домой, чтобы за завтраком, в нашей оранжерее, угощая тебя твоими любимыми лакомствами, сообщить сразу две радостных новости.

Вдруг Огюстина подает мне письмо от тебя… От тебя, когда мы только что провели ночь вместе, — разве это само по себе не говорит о какой-то драме? Меня охватил смертельный страх. Потом я стала читать… Я прочла твое письмо рыдая, и маменька тоже залилась слезами. Чтобы так плакать из-за кого-нибудь, надо горячо любить этого человека, ведь от слез женщина дурнеет. Я была чуть жива. Столько любви, столько мужества! Столько счастья и столько горя! Обладать такими сокровищами души и так внезапно разориться! И нет возможности прижать любимого человека к сердцу в ту минуту, когда так восхищаешься его благородством! Какая женщина могла бы устоять перед этой бурей чувств?

О, как мучительно знать, что ты далеко от меня, когда так хочется прижать твою руку к сердцу и тем успокоить его! Ты не можешь устремить на меня ласковый взгляд, который я так люблю! Не можешь вместе со мной радоваться, что наши надежды осуществились. И меня нет с тобой! Натали не может облегчить твои муки ласками, которые тебе так дороги, что из-за них ты забываешь обо всем на свете… Я хотела тотчас же поехать, полететь вслед за тобой, но маменька сказала мне, что «Прекрасная Амели» отплывает завтра утром, поспеть вовремя можно только на почтовых и что в моем положении было бы чистейшим безумием рисковать всем нашим будущим, подвергая себя тряске в карете.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10