Человеческая комедия - Брачный контракт

— Как же вы его спасете? — спросил Поль.

— Послушайте, граф, ведь вы влюблены?

— Да.

— Ну, так я вам ничего не скажу: влюбленные болтливы, как сороки. Если вы проговоритесь, это может расстроить ваш брак. Нет, я не дам вам никаких объяснений, но зато обеспечу ваше счастье. Вы верите в мою преданность?

— Что за вопрос!

— Ну, так знайте: госпожа Эванхелиста, ее дочь и нотариус ловко нас обошли. Их хитрость беспредельна. Ей-богу, искусная игра!

— Как! И Натали с ними? — вскричал Поль.

— Ну, руку на отсечение не дам, — сказал старик. — Раз вы ее любите — женитесь. Но ради вас самих мне хотелось бы, чтобы свадьба не состоялась, и в этом случае вас никто не мог бы обвинить!

— Почему?

— Эта девушка способна промотать все богатства Перу. К тому же она ездит верхом, как цирковая наездница, и, по-видимому, своенравна. Из такой девушки хорошей жены не выйдет.

Поль пожал руку мэтра Матиаса и самоуверенно сказал:

— Будьте спокойны. Но что я должен делать сейчас?

— Настаивайте на этих условиях, они не наносят ущерба ничьим интересам. Госпожа Эванхелиста согласится на них, так как ей очень хочется выдать дочку замуж. Я заглянул в ее карты, берегитесь ее!

Граф де Манервиль вернулся в гостиную, где его будущая теща вполголоса совещалась с Солонэ, точно так же как Поль только что совещался с Матиасом. Натали, отстраненная от участия в этих таинственных переговорах, обмахивалась веером. Она думала в замешательстве:

«Что за странность! Почему меня не хотят посвятить в мои собственные дела?»

Молодой нотариус лишь смутно представлял себе, к чему клонились эти условия, основанные на самолюбии обеих сторон, условия, на которые его клиентка готова была опрометчиво согласиться. Если Матиас был только нотариусом, то Солонэ был вдобавок молодым человеком и вел дела со свойственным молодости задором. Частенько случалось, что из-за личного тщеславия он забывал об интересах клиента. При данном стечении обстоятельств мэтр Солонэ больше всего боялся, как бы вдова не заметила, что Ахилл был побежден Нестором, а потому посоветовал ей немедленно дать согласие на предложенные условия. Ему было мало дела до того, как рассчитаются между собой будущие наследники. Лишь бы г-жа Эванхелиста освободилась от долговых обязательств и обеспечила себе безбедное существование, а дочь ее вышла замуж, — это уже было для него победой.

— Всему Бордо будет известно, что вы даете за Натали около миллиона ста тысяч франков и что у вас еще остается двадцать пять тысяч дохода, — сказал Солонэ на ухо г-же Эванхелиста. — Я не надеялся на такой успех.

— Но объясните мне, — спросила она, — почему буря сразу улеглась, как только придумали учредить майорат?

— Вам и вашей дочери не доверяют. Майорат нельзя отчуждать, ни один из супругов не имеет на это права.

— Но ведь это просто оскорбительно!

— Нет. Это называется у нас, нотариусов, предусмотрительностью. Старичок поймал вас в ловушку. Если вы не захотите основать майорат, он скажет: «Значит, вы собирались промотать состояние моего клиента и видите помеху в майорате, при котором невозможны подобные посягательства, как и в тех случаях, когда оговорено раздельное пользование имуществом».

Солонэ оправдывался перед самим собою: «Пока дойдет дело до окончательных расчетов, вдовушку успеют уже похоронить».

Госпожа Эванхелиста удовлетворялась покамест объяснениями Солонэ, к которому питала полнейшее доверие. К тому же она не знала законов; раз дочь выходила замуж, пока больше ничего не требовалось; важно было сделать первый шаг, и она ликовала, добившись успеха. Таким образом, как и полагал Матиас, ни Солона, ни г-жа Эванхелиста не представляли себе всей глубины его замысла, основанного на безошибочном расчете.

— Итак, господин Матиас, — сказала вдова, — все обстоит благополучно.

— Сударыня, если и вы и граф согласны на такое предложение, вам нужно подтвердить это в моем присутствии. Итак, мы решили, — продолжал он, поглядывая на них обоих, — что брак будет заключен при условии учреждения майората, в который войдут поместье Ланстрак и особняк на улице Пепиньер, принадлежащие будущему супругу, а затем восемьсот тысяч франков, лично принадлежащие будущей супруге, на каковую сумму приобретается недвижимость. Простите, сударыня, что я это повторяю, но здесь необходимо вполне определенное, с надлежащей ясностью выраженное согласие. Для учреждения майората придется выполнить ряд формальностей: снестись с министерством юстиции, добиться королевского указа; нужно немедленно совершить купчие на приобретаемые земли, чтобы таковые были включены в перечень тех недвижимостей, которые в силу королевского указа станут неотчуждаемыми. В какой-нибудь другой семье понадобилось бы письменное обязательство, но здесь, я думаю, достаточно простого согласия сторон. Итак, согласны вы?

— Да, — сказала г-жа Эванхелиста.

— Да, — сказал Поль.

— А я? — воскликнула Натали, смеясь. — Вы несовершеннолетняя, мадемуазель, — ответил ей Солонэ, — и, право же, это не так плохо.

Было решено, что мэтр Матиас составит контракт, а мэтр Солонэ приведет в порядок счета по опеке и что все документы будут подписаны за несколько дней до бракосочетания, как это требуется законом. Оба нотариуса поднялись и откланялись.

— Идет дождь. Не угодно ли, Матиас, я вас подвезу? — спросил Солонэ. — Мой кабриолет у ворот.

— Моя карета к вашим услугам, — сказал Поль, которому, очевидно, хотелось лично проводить старика.

— Я не хочу, чтобы вы теряли из-за меня время, — ответил Матиас, — и воспользуюсь любезностью коллеги.

— Ну-с, — сказал Ахилл Нестору, когда экипаж уже катил по мостовой, — вы поступили, право, как настоящий патриарх. В самом деле, молодые люди разорились бы.

— Меня испугало предстоящее им будущее, — сказал Матиас, не распространяясь по поводу истинной подоплеки своего предложения.

Нотариусы походили сейчас на двух актеров, обменивающихся за кулисами рукопожатием, после того как на сцене они только что бросили друг другу гневный вызов.

— Так, значит, — сказал Солонэ, думавший, между тем, о юридической стороне дела, — на меня возлагается покупка имений, о которых вы говорили? Ведь приданое предназначено именно для этой цели?

— А как же иначе собственность мадемуазель Эванхелиста может войти в майорат, учреждаемый графом де Манервилем? — спросил Матиас.

— Этот вопрос может разрешить министерство юстиции, — ответил Солонэ.

— Но ведь я являюсь нотариусом обеих сторон, — возразил Матиас. — А впрочем, господин де Манервиль может купить земли на свое имя. Составляя купчие, мы упомянем, что имения приобретаются на капитал, полученный в приданое.

— У вас на все есть ответ, старина! — сказал Солона, смеясь. — Вы нынче были бесподобны, вы разбили вас в пух и прах.

— Для старика, не подозревавшего о ваших пушках, заряженных картечью, это не так уж плохо, а?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Солонэ.

Жестокая борьба, поставившая на карту все благосостояние семьи, была для них лишь поводом для юридических споров.

— Сорок лет практики — это не безделица! — заметил Матиас. — Послушайте-ка, Солонэ, я человек покладистый: вы можете вместе со мной составить купчие на земли, которые будут присоединены к майорату.

— Благодарю вас, дорогой Матиас. В любое время я к вашим услугам.

Пока оба нотариуса ехали домой, мирно беседуя и ощущая лишь некоторое жжение в глотке, Поль и г-жа Эванхелиста чувствовали нервную дрожь, сосание под Ложечкой и легкое головокружение, какое после напряженного разговора испытывают люди с горячим характером под наплывом взбаламученных чувств и желаний. Когда уже готовы были утихнуть последние отголоски бури, г-же Эванхелиста пришла в голову ужасная мысль, блеснувшая, как молния, и вселившая в нее тревогу. «Уж не разрушил ли мэтр Матиас в несколько минут все, над чем я трудилась целых полгода? — всполошилась она. — Не помог ли он Полю выйти из-под моего влияния, пробудив в нем подозрительность, пока они беседовали в соседней гостиной?»

Госпожа Эванхелиста стояла перед камином, в задумчивости облокотившись на мраморную доску. Когда затворились ворота за каретой, увозившей нотариусов, она повернулась к Полю, нетерпеливо желая разрешить свои сомнения.

— Это самый ужасный день в моей жизни! — воскликнул Поль, в восторге, что спор кончился. — До чего, однако, несговорчив старина Матиас! Да услышит бог его пожелания, чтобы я стал пэром Франции! Милая Натали, мне хочется этого не столько для себя, сколько для вас. Вы — все мое честолюбие. Я живу только вами!

Велика была радость г-жи Эванхелиста, когда она услышала слова Поля, сказанные от всего сердца, и заглянула в прозрачную лазурь его глаз, — ни в его взгляде, ни в выражении его лица нельзя было заметить никакой задней мысли. Она упрекала себя за те колючие слова, какими позволила себе пришпорить Поля; упиваясь победой, она решила в будущем установить мир и согласие. Обычным своим спокойным тоном, придав своим глазам обаятельное выражение мягкого дружелюбия, она обратилась к Полю:

— Я могла бы сказать то же самое. Я погорячилась, мой мальчик, но ведь это не со зла. Что поделаешь — испанская кровь! Оставайтесь всегда таким, как сейчас, — добрым, как ангел; забудьте мои необдуманные слова и дайте мне руку.

Поль был смущен, чувствовал себя бесконечно виноватым; он обнял г-жу Эванхелиста.

— Милый Поль, — сказала она растроганно, — почему эти крючкотворы не уладили дело без нас, раз все можно было так хорошо уладить!

— Зато я увидел, — ответил Поль, — как вы великодушны и благородны.

— О да, Поль! — воскликнула Натали, пожимая ему руку.

— Нам нужно еще, мой мальчик, поговорить о кое-каких мелочах, — сказала г-жа Эванхелиста. — Многие придают большое значение пустякам, но мы с дочерью стоим выше их. Натали не нуждается в бриллиантах, я отдаю ей свои.

— Ах, маменька, неужели вы думаете, что я возьму их? — воскликнула Натали.

— Да, дитя мое, ведь это — одно из условий контракта.

— Но я не хочу, не согласна тогда выходить замуж! — возмутилась Натали. — Пусть эти драгоценности останутся у вас; ведь для отца было таким удовольствием дарить их вам. Как может Поль требовать…

— Помолчи, девочка, — сказала мать, глаза которой наполнились слезами. — За свое неумение вести дела мне придется поплатиться еще большим…

— Чем же?

— Придется продать наш особняк, чтобы уплатить тебе свой долг.

— Разве вы что-нибудь должны мне? Ведь я обязана вам всей жизнью! Я ваша вечная должница! Если ради моего замужества вам придется принести в жертву хоть самую малость, — я замуж не выйду, так и знайте!

— Дитя!

— Милая Натали, — сказал Поль, — поймите, что никто из нас не требует никаких жертв ни я, ни вы, ни ваша мать; они нужны нашим будущим детям…

— А если я не пойду за вас? — перебила она.

— Значит, вы не любите меня? — воскликнул Поль.

— Перестань, глупенькая! Ты думаешь, что брачный контракт — все равно что карточный домик, на который стоит только дунуть — и конец? Глупышка, ты даже не знаешь, каких трудов стоило уладить вопрос о майорате для твоего первенца! Так не создавай же для нас новых помех.

— Но зачем разорять маменьку? — спросила Натали, взглянув на Поля.

— А зачем вы так богаты? — возразил он, улыбаясь.

— Перестаньте спорить, дети, ведь вы еще не поженились, — сказала г-жа Эванхелиста. — Слушайте, Поль, Натали не нуждается ни в свадебных подарках, ни в нарядах, ни в драгоценностях. У нее и так всего довольно. Чем тратиться на подношения, лучше приберечь деньги на кое-какие роскошества в домашней жизни. Какая глупость, какое мещанство — выбрасывать сотню тысяч франков на подарки, от которых вскоре не останется ничего, кроме шкатулки, подбитой белым атласом! Напротив, пять тысяч франков в год на наряды избавят молодую женщину от целой кучи забот; тогда этих ста тысяч хватит на всю жизнь. Наконец деньги, сбереженные на свадебных подарках, пригодятся вам, чтоб заново отделать ваш парижский дом. А весной мы переедем в Ланстрак, так как за зиму Солона ликвидирует мои дела.

— Все складывается как нельзя лучше, — сказал Поль, чувствуя себя на верху блаженства.

— Значит, я поеду в Париж! — обрадовалась Натали, да так, что если бы де Марсе мог ее слышать, он бы не на шутку испугался.

— Что ж, — сказал Поль, — тогда я напишу де Марсе, чтобы он взял на всю зиму ложу у Итальянцев и ложу в Опере.

— Какой вы милый! Я не решалась просить вас об этом! — воскликнула Натали — Право же, быть замужем очень приятно, если мужья умеют угадывать желания своих жен.

— А как же иначе? — сказал Поль. — Однако уже полночь, пора домой.

— Что так рано? Посидите еще! — сказала г-жа Эванхелиста тем ласковым тоном, к которому мужчины столь чувствительны.

Расстались они в наилучших отношениях, соблюдая самую утонченную предупредительность; однако спор, возникший из-за материальных интересов, посеял в душе у будущих зятя и тещи семена недоверия и враждебности, готовые прорасти под влиянием пылкого гнева или разгоряченного самолюбия. Подобные препирательства при заключении брачного контракта, связанные С приданым и дарственными записями, уже зарождают неприязнь почти во всех семьях; здесь действуют и самолюбие, и оскорбленные чувства, и досада, что приходится идти на жертвы, и стремление по возможности их уменьшить. Во всяком споре одна из сторон неизбежно одерживает победу, другая — терпит поражение. Родители как жениха, так и невесты стремятся заключить сделку с выгодой для себя; с их точки зрения, это чисто коммерческий вопрос, где налицо те же хитрости, барыши и убытки, что и во всякой торговле. По большей части в такие споры посвящен только муж; новобрачная же, подобно Натали, остается непричастной к этим соглашениям, от которых, однако, зависит, будет ли она богата или бедна.

По дороге домой Поль думал о том, что благодаря опытному нотариусу почти все его состояние вне всякой опасности. Если г-жа Эванхелиста будет жить вместе С дочерью, можно будет расходовать свыше ста тысяч франков в год; таким образом, его надежды на беззаботную жизнь были близки к осуществлению.

«Моя будущая теща, по-видимому, очень добрая женщина, — думал он, все еще находясь под впечатлением притворной ласковости, посредством которой г-жа Эванхелиста старалась рассеять облачко, навеянное спором. — Матиас ошибается. Странный, однако, народ нотариусы, они все истолковывают в дурную сторону. Всему виной этот вздорный Солонэ, хоть он и корчит из себя умника».

Меж тем как Поль, ложась спать, перебирал в уме все победы, одержанные им, как ему казалось в этот вечер, г-жа Эванхелиста, в свою очередь, чувствовала себя победительницей.

— Ну что, маменька, ты довольна? — спросила Натали, провожая мать в спальню.

— Да, душенька, — ответила ей мать, — все вышло так, как мне хотелось, и у меня с души свалилась тяжесть, которая так томила меня сегодня утром. Поль, в сущности, добряк. Милый мальчик! Конечно, мы постараемся, чтобы ему хорошо жилось. Ты дашь ему счастье, а я займусь его политической карьерой… Я хорошо знаю испанского посланника, могу возобновить и другие свои знакомства. О, скоро мы установим связи с самыми влиятельными людьми, все будет к нашим услугам. Вы станете веселиться, милые дети, а мой удел — честолюбие, которое скрашивает остаток жизни. Итак, не пугайся, что я хочу продать наш дом; неужели ты думаешь, что мы еще вернемся в Бордо? В Ланстрак — пожалуйста! Но зиму будем каждый год проводить в Париже, где отныне сосредоточены наши истинные интересы. Ну что, Натали, ведь нетрудно было исполнить то, о чем я тебя просила?

— Было как-то стыдно, маменька.

— Солонэ советует мне обратить в пожизненную ренту деньги, вырученные за дом, — сказала г-жа Эванхелиста, — но я поступлю иначе, потому что хочу, чтобы все мое состояние, до последнего гроша, досталось тебе.

— Я видела, что вы все очень рассержены, — заметила Натали. — Каким же образом буря утихла?

— Я предложила им свои бриллианты, — ответила мать. — Солонэ был прав! Как искусно провел он все дело! Принеси мой ларчик, Натали. Я никогда не задумывалась над тем, сколько стоят мои драгоценности. Как глупо, что я оценила их всего в сто тысяч франков! Разве госпожа де Жиас не говорила, что одни только серьги и ожерелье, подаренные мне в день свадьбы твоим отцом, стоят по крайней мере сто тысяч? Твой отец был так щедр! А наш семейный алмаз «Дискрето»[3], подаренный Филиппом II герцогу Альбе и завещанный мне теткою, был когда-то оценен, насколько я помню, в четыре тысячи квадруплей.

Натали подала матери ее жемчужные ожерелья, бриллиантовые уборы, золотые браслеты, всевозможные драгоценности и разложила их на туалетном столике, любуясь ими с безотчетным влечением, охватывающим многих женщин при виде сокровищ, посредством которых, как утверждают талмудисты, проклятые богом ангелы соблазнили дочерей человеческих, исторгнув для них из недр земли эти цветы небесного пламени.

— Конечно, я умею только принимать драгоценности в подарок и носить их, — сказала г-жа Эванхелиста, — но думаю, что не ошибаюсь, — их тут на изрядную сумму. А кроме того, раз мы будем жить одним домом, я могу продать свое серебро, оно только на вес стоит тысяч тридцать. Помнится, когда мы приехали из Лимы, таможня оценила его именно в эту сумму. Солонэ прав! Надо послать за Эли Магюсом. Пусть еврей произведет оценку. Может быть, и не придется обращать в пожизненную ренту остаток состояния.

— Как прелестно это жемчужное ожерелье! — воскликнула Натали.

— Надеюсь, Поль оставит его для тебя, если так тебя любит. По правде говоря, он должен был бы заказать новую оправу для этих драгоценных камней, которые он получит от меня, и подарить их тебе. А бриллианты — твои, так и в контракте будет сказано. Ну, спокойной ночи, мой ангел. После такого трудного дня и тебе и мне нужно отдохнуть.

Итак, креолка, щеголиха, знатная дама, не умеющая разобраться в условиях контракта, к тому же еще не изложенного письменно, заснула в радужном настроении, заранее рисуя себе, как ее дочь выйдет замуж за человека, которого легко водить за нос, как обе они будут распоряжаться у него в доме и смогут вести прежний образ жизни, присоединив к своим богатствам состояние зятя. Предъявив отчет по опеке и получив подтверждение, что полностью рассчиталась с дочерью, она все еще будет располагать достаточными средствами, чтобы жить в свое удовольствие.

«Глупо было так беспокоиться, — подумала она. — Поскорее бы только покончить со свадьбой!»

Таким образом, и г-жа Эванхелиста, и Поль, и Натали, и оба нотариуса были очень довольны результатами переговоров; как в том, так и в другом лагере возносили хвалу господу, — опасное положение! Ведь когда-нибудь наступит момент, и у побежденного откроются глаза. По мнению вдовы, побежденным был ее будущий зять.

На другое утро Эли Магюс явился к г-же Эванхелиста; так как всюду ходили слухи о предстоящем браке Поля с Натали, то он думал, что дело идет о покупке драгоценностей для невесты. Поэтому еврей был очень удивлен, узнав, что нужно произвести как бы официальную оценку бриллиантов тещи. Благодаря нюху, свойственному евреям, и кое-каким осторожным расспросам он догадался, что стоимость драгоценностей будет, возможно, учтена в брачном контракте. Поскольку бриллианты не продавались, он оценил их высоко, как если бы кто-нибудь покупал их у ювелира. Только ювелиры умеют отличить азиатские алмазы от бразильских. Камни из Голконды и Визапура распознаются по чистоте воды, по игре, которых недостает другим алмазам, имеющим слегка желтоватый оттенок, из-за чего они, при одинаковом весе с азиатскими, ценятся ниже. Серьги и ожерелье г-жи Эванхелиста, целиком из азиатских бриллиантов, были оценены Эли Магюсом в двести пятьдесят тысяч франков. Что касается «Дискрете», то это был, по его мнению, один из лучших алмазов, находившихся во владении частных лиц; он был известен ювелирам и один стоил сто тысяч. Узнав о цене камней, показывавшей, как щедр был ее муж, г-жа Эванхелиста осведомилась, может ли она немедленно получить за драгоценности эту сумму.

— Нет, сударыня, — ответил еврей, — если вы хотите их продать, то я могу предложить только семьдесят пять тысяч за алмаз и полтораста — за ожерелье и серьги.

— Почему же такая разница? — с удивлением спросила г-жа Эванхелиста.

— Сударыня, — сказал еврей, — чем бриллианты красивее, тем дольше они у нас лежат. Чем дороже камни, тем реже представляется случай их сбыть. Но так как торговец не должен терять проценты с капитала, то ему надо их как-нибудь возместить, а также покрыть возможные убытки от резкого колебания в цене, которым подвержен такого рода товар, — этим и объясняется разница между покупной и продажной ценой. Вы уже потеряли проценты с трехсот пятидесяти тысяч франков за двадцать лет. Даже если вы надевали свои бриллианты десять раз в году — это обходилось вам по тысяче экю за каждый вечер. А сколько платьев можно сшить на тысячу экю! Значит, те, кто хранит бриллианты у себя, поступают безрассудно; к счастью для нас, женщины не хотят входить в эти расчеты.

— Благодарю вас за разъяснения, они мне пригодятся.

— Значит, вы хотите продать камни? — с жадностью спросил еврей.

— А сколько стоит все остальное? — осведомилась г-жа Эванхелиста.

Еврей прикинул, сколько может весить золото оправ, посмотрел жемчужины на свет, тщательно перебрал рубины, диадемы, аграфы, браслеты, фермуары, цепочки и пробормотал:

— Здесь немало бразильских бриллиантов, купленных в Португалии! Я бы мог дать за все это не больше ста тысяч франков. Но если продавать из рук в руки, — добавил он, — можно было бы взять за них и свыше пятидесяти тысяч экю.

— Я оставлю эти камни у себя, — сказала г-жа Эванхелиста.

— И сделаете ошибку, — заметил Эли Магюс. — На одни только проценты с той суммы, какую они представляют собой, вы через пять лет купили бы такие же прекрасные бриллианты и вдобавок сохранили бы весь капитал.

Об этой необычной беседе все узнали, и тем самым дана была новая пища слухам, вызванным пререканиями по поводу брачного контракта. В провинции все быстро становится известным. Слуги г-жи Эванхелиста, услыхав несколько громких возгласов, вообразили, что спор зашел дальше, чем это было на самом деле; их пересуды с другими лакеями мало-помалу распространились далее и наконец из людских перешли в гостиные. К тому же внимание всего города и светского общества давно было привлечено браком этих молодых людей, одинаково богатых. Всех, от мала до велика, это так интересовало, что через неделю по Бордо ходили самые причудливые слухи. «Г-жа Эванхелиста продает свой особняк! Неужели она разорилась? Она предлагала свои бриллианты Эли Магюсу. Из переговоров между нею и графом де Манервилем ничего не вышло!» Будет ли заключен этот брак? Одни утверждали, что будет, другие — что нет. Оба нотариуса, когда у них допытывались об этом, опровергали сплетни и ссылались на чисто юридические трудности, сопряженные с учреждением майората. Но когда слухи начинают расти, их нелегко искоренить. Несмотря на уверения обоих нотариусов, несмотря на то, что Поль продолжал ежедневно бывать у г-жи Эванхелиста, сплетники не унимались. Кое-какие девицы, их маменьки и тетки, раздосадованные этим браком, о котором мечтали сами невесты или их семьи, не могли простить г-же Эванхелиста ее удачу, точно так же, как иной писатель не может простить собрату его успехи. Кое-кто мстил испанке за ее роскошный образ жизни и высокомерие, целых двадцать лет задевавшие чужое самолюбие. Видный чиновник префектуры утверждал, что и в случае разрыва оба нотариуса и члены обеих семей все равно вели бы себя точно так же и говорили бы то же самое. То обстоятельство, что учреждение майората сопряжено было с длительными хлопотами, еще более укрепляло подозрения доморощенных мудрецов города Бордо.

— Они будут всю зиму морочить нас; весной поедут на воды и только через год объявят, что свадьба расстроилась.

— Разве вам не ясно, — говорили одни, — чтобы не подавать повода к неблагоприятным толкам ни о той, ни о другой стороне, дело представят так, будто разногласия тут ни при чем, а всему виною министерство юстиции, которое якобы отказало в учреждении майората из-за каких-то формальных придирок.

— Госпожа Эванхелиста, — говорили другие, — жила на такую широкую ногу, как будто к ее услугам были по меньшей мере рудники Валенсианы. Ну, а пошло дело начистоту — у нее ни гроша не оказалось в кармане!

Какой удобный случай для каждого, кому не лень, подсчитать, сколько тратила все эти годы прекрасная вдовушка, и категорически заявить, что она разорена! Слухи были так упорны, что заключались пари, состоится или нет этот брак. Законы светского общества таковы что об этих сплетнях знали все, кроме непосредственно заинтересованных лиц. У Поля де Манервиля и у г-жи Эванхелиста не было ни отъявленных врагов, ни преданных друзей, которые только и могли бы поставить их в известность об этих пересудах. У Поля были дела в Ланстраке, и он заодно решил устроить там охоту с участием нескольких знакомых молодых людей — своего рода мальчишник. Все нашли, что эта поездка как нельзя лучше подтверждает общие подозрения. При таких обстоятельствах г-жа де Жиас, у которой была дочь на выданье, сочла уместным, чтобы удостовериться во всем самолично, навестить г-жу Эванхелиста и с тайным злорадством выразить ей соболезнование по поводу постигшей ее неудачи. Натали и ее мать никак не могли взять в толк, чем было вызвано плохо скрываемое волнение маркизы, и спросили, уж не произошла ли с нею какая-нибудь неприятность.

— Как! — ответила та. — Разве вы ничего не знаете о слухах, которыми полон весь город? Я не придаю им никакой веры, но все же приехала узнать правду, чтобы пресечь их, если не повсюду, то по крайней мере в кругу моих знакомых. Как ваш друг, я не могу ни сама прислушиваться к подобным нелепым сплетням, ни допускать, чтобы они распространялись.

— Но что случилось? — воскликнули мать и дочь. Госпожа де Жиас с видимым удовольствием пересказала своим слушательницам ходившие о них толки, не упуская ни одной подробности и не скупясь на булавочные уколы. Натали и ее мать с улыбкой переглянулись: они прекрасно поняли и смысл рассказа и побуждения их приятельницы. Испанка отомстила ей, как Селимена — Арсиное.

— Разве вы не знаете, дорогая, — ведь вам так хорошо известны провинциальные нравы! — разве вы не знаете, на что способна мать, когда ей нужно сбыть дочку с рук и это никак не удается сделать из-за отсутствия приданого, или женихов, или потому, что дочь недостаточно красива, недостаточно умна, иногда — и то и другое вместе? Такая мать готова останавливать почтовые кареты, убивать людей, подстерегать прохожих на перекрестке; она заложила бы сама себя, если бы представляла хоть какую-нибудь ценность. В Бордо немало матерей в таком положении; они думают, вероятно, что мы рассуждаем и действуем на их лад. Естествоиспытатели описали нам нравы хищных зверей; но они упустили из виду мать и дочь, которые ловят женихов. Это гиены, которые, по словам псалмопевца, ищут, кого поглотить; но, кроме свойств, присущих этим животным, они обладают мужским умом и женской хитростью. Все эти бордоские паучихи, мадемуазель де Белор, мадемуазель де Транс и некоторые другие, долго ткали свои тенета, но напрасно — не попалась ни одна муха, даже не прожужжала где-нибудь поблизости; теперь они взбешены, — я понимаю их и прощаю все их ядовитые речи. Но вы! Ведь вы можете выдать свою дочь замуж, стоит лишь вам захотеть; вы богаты, у вас есть титул, вы далеки от всякой провинциальности; ваша дочь так умна, одарена, красива, имеет возможность выбирать; вы так отличаетесь от всех своими парижскими манерами, — как же вы могли придать этим слухам хоть какое-нибудь значение? Вот что нас больше всего удивляет. В жизни моего зятя политика будет играть важную роль; поэтому юристы, в связи с заключением брака, сочли необходимым выполнить кое-какие формальности. Но неужели я обязана всем отдавать в них отчет? Неужели мания все публично обсуждать распространяется и на частную, семейную жизнь? Уж не разослать ли мне письменные приглашения всем отцам и матерям вашей провинции, чтобы они обсудили с нами пункт за пунктом весь брачный контракт?

И на жителей Бордо полился поток эпиграмм. Г-жа Эванхелиста уезжала из города, она могла произвести смотр всем своим друзьям и недругам, вышутить их, вволю поиздеваться над ними, ничего не опасаясь. Поэтому, разбирая, почему такой-то или такой-то особе было выгодно наводить тень на ясный день, она дала полный простор язвительным замечаниям, прибереженным ею до поры до времени.

— Но, дорогая моя, — возразила маркиза де Жиас, — эта поездка господина де Манервиля в Ланстрак, эти увеселения с участием молодых людей, — согласитесь сами, при подобных обстоятельствах…

— Ах, дорогая моя, — прервала ее наша знатная дама, — неужели вы думаете, что мы отличаемся мелочной мещанской церемонностью? Разве графа Поля надо держать на привязи, точно он может убежать? Или, по-вашему, нам нужно удерживать его с помощью жандармов? Уж не боимся ли мы, что его похитят у нас какие-нибудь бордоские заговорщики?

— Ах, дорогой друг, вы не поверите, как я рада, что… что…

Маркиза осеклась, — слуга доложил о приходе Поля. Как истый влюбленный, Поль не остановился перед тем, чтобы проскакать четыре лье, покинув своих товарищей по охоте, лишь бы провести часок с Натали; он был в сапогах со шпорами, с хлыстом в руке.

— Милый Поль, — сказала Натали, — вы даже не подозреваете, каким красноречивым ответом маркизе служит ваш приезд.

Узнав о сплетнях, ходивших по Бордо, Поль даже не рассердился, а просто рассмеялся.

— Может быть, эти господа догадываются, что у нас не будет ни шумной свадьбы, ни празднества на провинциальный манер, ни торжественного венчания в полдень, — вот они и злятся. Ну что ж, дорогая теща, — сказал он, целуя руку г-же Эванхелиста, — дадим им бал в день подписания брачного контракта, наподобие того, как для простонародья устраивают гулянье на большой площади Елисейских полей; потешим наших друзей горьким удовольствием — поставить свои подписи под таким брачным контрактом, какой в провинции уж поистине редкость!