Современная электронная библиотека ModernLib.Net

НАСЛАЖДЕНИЕ («Il piacere», 1889)

ModernLib.Net / Д'аннунцио Габриэле / НАСЛАЖДЕНИЕ («Il piacere», 1889) - Чтение (стр. 7)
Автор: Д'аннунцио Габриэле
Жанр:

 

 


      — Нет.
      Но она улыбалась, так как ей было приятно, что отмечали этот царственный вид, которым она славилась. И Андреа Сперелли продолжал соблазнять ее то в шутку, то тоном мольбы, сопровождая свой голос обольстителя упорным, пристальным, проницательным взглядом, который, казалось, раздевал женщин, видел их нагими сквозь платье, касался их живой кожи.
      — Я не хочу, чтобы вы смотрели на меня так, — сказала Донна Ипполита, почти оскорбленная, слегка покраснев.
      На трибуне оставалось немного людей. Дамы и мужчины гуляли по траве вдоль ограды, или толпились вокруг одержавшей победу лошади, или держали пари с кричавшими маклерами, при изменчивом солнце, которое то появлялось, то исчезало среди нежного архипелага туч.
      — Сойдемте, — прибавила она, не замечая внимательного взгляда Джанннетто Рутоло, который стоял, опершись о перила лестницы.
      Проходя при спуске мимо него, Сперелли сказал:
      — До свиданья, маркиз. Скачем.
      Рутоло низко поклонился донне Ипполите, и мгновенное пламя окрасило его лицо. В приветствии графа ему послышалась легкая насмешка. Он остался у перил лестницы, следя все время глазами за парою на кругу. И, видимо, страдал.
      — Рутоло, смотрите в оба! — сказала ему со злым смехом графиня Луколи, спускаясь по железной лестнице под руку с доном Филиппо дель Монте.
      Он почувствовал укол в самое сердце. Донна Ипполита и граф Д'Уджента, дойдя до ложи судей, возвращались к трибуне. Дама держала древко зонтика на плече, вращая его пальцами: белый купол, как ореол, вертелся сзади ее головы и густые кружева колебались и вскидывались, не переставая. И в этом подвижном кругу время от времени она смеялась словам юноши; и легкий румянец еще окрашивал благородную бледность ее лица. Время от времени они останавливались.
      Джаннетто Рутоло, делая вид, будто желает осмотреть входящих на круг лошадей, навел на них бинокль. Руки у него заметно дрожали. Каждая улыбка, каждое движение, каждый поворот Ипполиты причинял ему острую боль. Когда он опустил бинокль, он был очень бледен, В устремленных на Сперелли глазах возлюбленной он уловил этот взгляд, которых он знал хорошо, потому что когда-то он озарил его надеждой. Ему показалось, что все кругом рушилось. Долгая любовь кончалась, непоправимо разбитая этим взглядом. Солнце не было больше солнцем; жизнь не была больше жизнью.
      Трибуна быстро наполнялась народом, так как был уже близок сигнал к третьей скачке. Дамы становились на сиденья стульев. По ступеням пробегал говор, как ветер по наклонному саду. Раздался колокольчик. Лошади понеслись, как ряд стрел.
      — Буду скакать в честь вас, Донна Ипполита, — сказал Андреа Сперелли Альбонико, прощаясь и отправляясь готовиться к следующей скачке любителей. — Tibi Hippolyta, semper! — Она пожала ему руку крепко, в знак пожелания успеха, не думая, что среди участников был и Джаннетто Рутоло. Когда немного спустя она увидела на лестнице бледного любовника, то открытая жестокость равнодушия царила в ее прекрасных темных глазах. Старая любовь отпадала от ее души, как мертвая оболочка под напором новой. Она не принадлежала больше этому человеку; не была связана с ним никакими узами. Непостижимо, как быстро и всецело овладевает своим сердцем женщина, когда она больше не любит.
      «Он отнял ее у меня» — думал Рутоло, направляясь к трибуне Жокей-клуба по траве, в которой, казалось, его ноги вязли, как в песке. На небольшом расстоянии впереди непринужденным и уверенным шагом шел другой. Его высокая и стройная фигура в сером платье отличалась тем особенным неподражаемым изяществом, которое дается только родовитостью. Он курил. Джаннетто Рутоло, следуя сзади, чувствовал запах папиросы при каждом выпускании дыма; и это вызывало в нем невыносимое отвращение, тошноту, поднимавшуюся в нем, как при отравлении.
      Герцог Ди Беффи и Паоло Калигаро стояли на пороге, готовые к скачке. Герцог опускался на расставленные ноги движением гимнаста, чтобы испытать эластичность своих колен. Маленький Калигаро проклинал ночной дождь, сделавший грунт тяжелым.
      — Теперь, — сказал он Сперелли, — у тебя много шансов с Мичинг Маллечо.
      Джаннетто Рутоло слышал это предсказание и почувствовал острую боль в сердце. С этой победой он связывал какую-то смутную надежду. В своем воображении он видел последствия выигранной скачки и счастливый исход поединка с врагом. При раздевании каждое его движение выдавало озабоченность.
      — Вот человек, который прежде чем сесть верхом видит открытую могилу, — сказал герцог Ди Беффи, комическим движением кладя ему руку на плечо. — Ессе homo novus.
      Андреа Сперелли, впадавший в такие мгновения в веселое настроение, разразился тем открытым хохотом, в котором заключалось наиболее чарующее проявление его молодости.
      — Что вы смеетесь? — спросил его Рутоло смертельно бледный, вне себя, пристально смотря на него из-под нахмуренных бровей.
      — Мне кажется, — ответил Сперелли спокойно, — что ваш тон немного резок, дорогой маркиз.
      — Ну и что же?
      — Думайте о моем смехе, что вам угодно.
      — Думаю, что он глуп!
      Сперелли вскочил на ноги, сделал шаг вперед и замахнулся на Джаннетто Рутоло хлыстом. Паоло Калигаро удалось каким-то чудом удержать его руку. Вырвались другие слова. Подошел Дон Маркантонио Спада; узнав о ссоре, сказал:
      — Довольно, дети. Вы оба знаете, что вам нужно сделать завтра. Теперь же вам нужно скакать.
      Противники молча оделись. Затем вышли. Весть об их ссоре уже обошла круг и поднималась на трибуны, напрягая ожидание скачек. Графиня Луколи с утонченным злорадством передала ее донне Ипполите Альбонико. Последняя, не выказывая ни тени волнения, сказала:
      — Жаль. Были, кажется, друзья.
      Толки, меняясь, распространялись на прекрасных женских устах. Толпа людей теснилась около тотализатора. Мичинг Маллечо, лошадь графа Д'Уджента, и Бруммель, лошадь маркиза Рутоло, были фавориты. Потом следовал Сатирист герцога Беффи и Карбонилла графа Калигаро. Знатоки однако не доверяли первым двум, полагая, что нервное возбуждение обоих седоков должно непременно повредить скачке.
      Но Андреа Сперелли был спокоен, почти весел.
      Чувство превосходства над противником придавало ему уверенность; кроме того, это его рыцарская наклонность к опасным приключениям, унаследованная от отца с его байроновскими замашками, помогала ему видеть этот случай с ним в блеске славы; и все врожденное благородство его юношеской крови просыпалось в виду опасности. Донна Ипполита Альбонико вдруг возвысилась в его душе, еще более желанная и более прекрасная.
      Он пошел навстречу своей лошади с бьющемся сердцем, как навстречу другу, несущему давно ожидаемую весть о счастье. Нежно погладил ей морду; и глаза животного, эти глаза, в которых неугасимым пламенем сверкало все благородство породы, опьянили его, как магнетический взгляд женщины.
      — Маллечо, — прошептал он, поглаживая ее, — сегодня великий день! Мы должны победить.
      Его тренер, рыжеватый человек, устремив свой острый взгляд на других, проходивших на поводах у конюхов лошадей, сказал хриплым голосом:
      — Будьте спокойны.
      Мичинг Маллечо была прекрасная гнедая лошадь завода барона Саубейран. Порывистая стройность формы соединялась в ней с чрезвычайной крепостью ног. Казалось, что лоснящаяся и тонкая кожа, под которой видны были сплетения жил на груди и на боках, дышала паром и огнем, настолько вся она пылала жизнью. Могучая на скаку, очень часто на охоте она уносила своего господина за все препятствия римских полей, при каком угодно грунте, не останавливаясь ни перед тройным забором, ни перед стеной, бесстрашно следуя за собаками по пятам; крик седока подгонял ее сильнее шпор; а ласка заставляла ее дрожать.
      Прежде чем сесть, Андреа внимательно осмотрел всю сбрую, убедился в крепости каждой пряжки и каждого ремня; затем, улыбаясь, вскочил в седло. Тренер, смотря вслед удалявшемуся хозяину, выразительным жестом выказал полную уверенность.
      У тотализатора теснилась толпа играющих. Андреа почувствовал, что взоры всех устремлены на него. Он повернул голову в сторону правой трибуны, чтобы увидеть Альбонико, но не мог ничего различить в толпе дам. Раскланялся вблизи с Лилиан Сид, которой был хорошо знаком галоп Маллечо за лисицами и за химерами. Маркиза д'Аталета издали сделала ему знак упрека, так как уже знала о ссоре.
      — Какова ставка на Маллечо? — спросил он Людовико Барбаризи.
      Направляясь к старту, он хладнокровно обдумывал план, с которым можно было надеяться на победу; и всматривался в своих трех соперников впереди него, учитывая силу и опытность каждого. Паоло Калигаро был лукавый демон, не хуже любого жокея изучивший все хитрости ремесла; но Карбонилла, хотя и резвая, была не очень вынослива. Герцог Ди Беффи, ездок высшей школы, взявший не один приз в Англии, ехал на упрямой лошади, которая легко могла сдать перед случайным препятствием. Тогда как Джаннетто Рутоло ехал на превосходной и хорошо выезженной лошади; но, хотя и очень сильный, он был слишком стремителен и впервые участвовал в скачках. Кроме того, он должно быть был в крайне нервном состоянии, что и было заметно по многим признакам.
      Смотря на него, Андреа думал: «Моя сегодняшняя победа несомненно повлияет на завтрашнюю дуэль. Он наверно потеряет голову и здесь и там. Я должен быть спокоен на обоих полях сражения». Потом, еще подумал: «Каково состояние Донны Ипполиты?» Ему показалось, что кругом наступила необычная тишина. Измерил глазом расстояние до первой изгороди; заметил на кругу блестящий камень; обратил внимание, что Рутоло наблюдал за ним; и вздрогнул всем телом.
      Раздался звонок; но Бруммель уже поскакал, и, так как заезд начался не одновременно, старт не состоялся. И второй раз был объявлен фальстарт, из-за того же Бруммеля. Сперелли и герцог Беффи обменялись мимолетной улыбкой.
      Третий старт удался. Бруммель тотчас же отделился от группы, следуя вдоль забора. Остальные три лошади некоторое время скакали рядом; благополучно взяли первую изгородь; за ней вторую. Каждый из трех седоков держался своего плана. Герцог Ди Беффи старался держаться в группе, чтобы перед препятствием Сатирист мог следовать примеру других. Калигаро сдерживал горячность Карбониллы, чтобы сберечь силы для последних пятисот метров. Андреа Сперелли постепенно увеличивал скорость, желая потеснить врага перед более трудным препятствием, И в самом деле, мало-помалу, Маллечо оставила товарищей и стала наседать на Бруммеля.
      Рутоло услышал приближающийся галоп позади себя и был охвачен таким волнением, что не видел больше ничего. Все смешалось в его глазах, точно он был близок к обмороку. Он делал неимоверное усилие, чтобы удержать шпоры на животе лошади; и приходил в ужас от мысли, что силы могут изменить ему. В ушах у него стоял беспрерывный шум, и сквозь шум он слышал короткий и сухой крик Андреа Сперелли.
      — Гоп! Гоп!
      Маллечо, более чувствительная к голосу, чем к хлысту, пожирала расстояние, была не далее трех или четырех метров от Бруммеля, начинала догонять его, обгонять.
      — Гоп!
      Высокий барьер пересекал круг. Ругало не видел его, потому что потерял всякое сознание и сохранил одно бешеное желание приникать к животному и гнать его на удачу вперед. Бруммель сделал скачек; но без поддержки седока ударился задними ногами и так неудачно упал по другую сторону, что всадник потерял стремена, хотя и удержался в седле. Несмотря на это, он продолжал скачку. Андреа Сперелли занимал теперь первое место; Джаннетто Рутоло, все еще без стремян, следовал вторым, имея за собой Калигаро; герцог Ди Беффи, из-за отказа Сатириста, шел последним. В таком порядке проскакали мимо трибун; услышали смутный, сейчас же умолкший говор.
      На трибунах за ними следили с крайним напряжением внимания. Некоторые указывали на развитие скачек громким голосом. При всякой перемене порядка лошадей среди протяжного говора вырывался целый ряд восклицаний; причем дамы вздрагивали. Донна Ипполита Альбонико, стоя на скамейке и опираясь на плечи стоявшего ниже мужа, смотрела, не шевелясь, с изумительным самообладанием; и разве только слишком плотно сжатые уста да слегка нахмуренный лоб могли, пожалуй, обнаружить напряжение. Затем сняла руки с плеч мужа, боясь выдать себя каким-нибудь невольным движением.
      — Сперелли упал, — громко заявила графиня Луколи.
      Маллечо действительно во время прыжка оступилась на влажной траве, и упала на колени, но тут же поднялась. Андреа скатился через ее голову без всякого вреда; и с быстротою молнии снова вскочил в седло, в то время как Рутоло и Калигаро нагоняли его. Бруммель, хотя и с ушибленными задними ногами, делал чудеса, благодаря своей чистокровности. Карбонилла, наконец, в поразительно умелых руках седока развила всю свою резвость. До конца оставалось около восьмисот метров.
      Сперелли видел, что победа ускользала от него; но собрался со всеми своими силами, чтобы снова добиться ее. Стоя в стременах, наклонясь к гриве, он издавал время от времени этот короткий, тонкий, пронзительный крик, имевший такую власть над благородным животным. В то время как Бруммель и Карбонилла, утомленные тяжелым грунтом, начинали ослабевать, Маллечо увеличивала силу своего порыва, готова была занять прежнее место, уже касалась победы пламенем своих ноздрей, после последнего препятствия, опередив Бруммеля, достигала головою плеч Карбониллы. Метров за сто до конца понеслась вдоль ограды вперед, вперед, оставляя между собой и вороною Калигаро расстояние в десять корпусов. Раздался колокольчик; по всем трибунам грянули рукоплескания, как глухой треск града; на залитом солнцем лугу пронеслись крики в толпе.
      Выходя за ограду, Андреа Сперелли думал: «Счастье со мною сегодня? Будет ли оно со мною завтра?» В предчувствии торжества им овладел гнев перед темною опасностью. Он готов был встретить ее сейчас же, в этот же день, без малейшего замедления, чтобы насладиться двойною победою и вкусить затем плода из руки донны Ипполиты. Все его существо загоралось дикой гордостью при мысли об обладании этой белой и роскошной женщиной, на правах сильного. Воображение рисовало ему еще неизведанное наслаждение, страсть как бы иных времен, когда кавалеры распускали волосы любовниц убийственными и нежными руками, пряча в них еще влажный от усилия борьбы лоб, и еще горькие от проклятий уста. Он был охвачен тем неизъяснимым опьянением, которое вызывает у некоторых людей рассудка упражнение физической силы, испытание мужества, проявление жестокости. Остаток первобытной жестокости в нас иногда всплывает со странною силой, и даже под жалким благородством современного платья наше сердце бьется иногда каким-то кровавым порывом и жаждет резни. Андреа Сперелли полной грудью вдыхал горячий и острый пар от своей лошади и ни одни из множество тонких духов, которые он предпочитал до сих пор, не доставили его обонянию более острого наслаждения.
      Едва он слез с лошади, как был окружен поздравлявшими его подругами и друзьями. Мичинг Маллечо, исчерпанная, дымящаяся и взмыленная, фыркала, вытягивала шею и потряхивая уздечкой. Ее бока то поднимались, то опускались беспрерывно и так сильно, что, казалось, готовы были разорваться; мускулы у нее дрожали под тонкой кожей, как тетива после выстрела; ее налитые кровью и расширенные глаза сверкали жестокостью хищного зверя; ее кожа, испещренная широкими, более темными пятнами, наливалась то здесь, то там под ручьями пота и беспрерывная дрожь по всему ее телу вызывала сострадание и нежность, как страдание человеческого существа.
      — Бедный друг! — прошептала Лилиан Сид.
      Андреа осмотрел ее колени, чтобы убедиться не пострадали ли они во время падения. Были невредимы. Тогда, тихо потрепав ее по шее, с невыразимой нежностью в голосе он сказал:
      — Ступай, Маллечо, ступай. И смотрел ей вслед.
      Затем, переодевшись, пошел отыскивать Людовико Барбаризи и барона Санта Маргериту.
      Оба приняли поручение быть его секундантами в дуэли с маркизом Рутоло. Он просил устроить все поскорее.
      — Устройте все еще сегодня вечером. Завтра, в час дня, я должен быть свободен. Но завтра утром дайте мне поспать до девяти. Я обедаю у Ферентино; зайду к Джустиниани; и потом, позднее, в Кружок. Вы знаете, где меня найти. Благодарю вас, друзья, и до свиданья.
      Он поднялся на трибуну; но избегал немедленной встречи с Донной Ипполитой. Чувствуя на себе женские взгляды, улыбался. Много прекрасных рук потянулось к нему; много милых голосов называло его просто Андреа; иные же называли его так даже с некоторым хвастовством. Дамы, ставившие на его лошадь, сообщали ему сумму выигрыша: десять луидоров, двадцать луидоров. Другие же с любопытством спрашивали:
      — Будете драться?
      Ему казалось, что в один день он достиг вершины романтической славы успешнее, чем герцог Букингемский и господин Лозен. Он вышел победителем из героической скачки; снискал новую любовницу, пышную и величавую, как догаресса; стал причиной смертельной дуэли; и теперь шел спокойно и приветливо не более и не менее обычного, среди улыбок стольких женщин, известных ему кое-чем другим, кроме изящества рта. Разве он не мог назвать у многих из них тайную ласку или своеобразную сладострастную привычку? Разве сквозь всю эту белизну весенних платьев он не видел светлую, похожую на золотую монету, родинку на левом боку Изотты Челлези; или несравненный живот Джулии Мочето, гладкий, как чаша из слоновой кости, чистый, как живот на статуе, благодаря полному отсутствию того, о недостатке чего в античной скульптуре и живописи скорбел поэт Тайного Музея? Разве в серебристом голосе Барбареллы Вити он не слышал другого невыразимого голоса, беспрерывно повторявшего бесстыдное слово; или в невинном смехе Авроры Сеймур — другого, невыразимого, хриплого и гортанного звука, несколько напоминавшего мурлыканье кошки у очага или воркование горлицы в лесу? Разве ему не была известна утонченная развращенность графини Луколи, вдохновлявшейся на эротических книгах, на гравюрах и миниатюрах; или непреодолимая стыдливость Франчески Дадди, которая в крайнем приступе страсти, как умирающий, призывала имя Божье? Были здесь и улыбались ему почти все обманутые им или обманувшие его женщины.
      — Вот герой, — сказал муж Альбонико, подавая ему руку с необыкновенной сердечностью и крепко пожимая ее.
      — Настоящий герой, — прибавила донна Ипполита ничего не выражающим тоном вынужденной любезности, прикидываясь незнающей о драме.
      Сперелли поклонился и прошел дальше, так как чувствовал какую-то неловкость перед этой странной благосклонностью мужа. В его душе мелькнуло подозрение, что он благодарен ему за эту ссору с любовником жены, и улыбнулся низости этого человека. Когда он обернулся, глаза Донны Ипполиты встретились и слились с его глазами.
      На обратном пути из кареты князя ди Ферентино он увидел ехавшего по направлению к Риму Джаннетто Рутоло, в маленькой двуколке, мелкой рысью правя лошадью, с опущенной головой и сигарой в зубах, не обращая внимания на жандарма, который предлагал ему занять место в линии экипажей. В глубине, на полосе желтого, как сера, света сумрачно выделялся Рим; вне этой полосы на бледно-голубом небе высились статуи на крыше Латеранской Базилики. И тогда у Андреа появилось ясное сознание мучительной боли, которую он причинил этой душе.
      Вечером, в доме Джустиниани, он сказал Альбонико:
      — Итак, решено, что завтра с двух до пяти я жду вас. Она хотела спросить его:
      — Как? Разве вы не деретесь завтра? Но не решилась. Ответила:
      — Я обещала.
      Немного спустя, к Андреа подошел ее муж с чрезвычайною предупредительностью взял его под руку, желая узнать подробности дуэли. Это был еще молодой мужчина, белокурый, изящный, с сильно поредевшими волосами, с белесоватыми глазами и двумя торчащими из-под губ передними зубами. Немного заикался.
      — Стало быть? Стало быть завтра?
      Андреа не мог победить в себе отвращение; и держал руку вытянутой вдоль тела, чтобы дать понять, что он не любит подобной фамильярности. Увидев барона Санта Маргериту, освободил руку и сказал:
      — Мне необходимо переговорить с Санта Маргеритой. Простите, граф.
      Барон встретил его со словами:
      — Все готово.
      — Хорошо. В котором часу?
      — В половине одиннадцатого, в вилле Шарра. Шпаги и фехтовальные перчатки. На жизнь и смерть.
      — Кто же с той стороны?
      — Роберто Кастельдьери и Карло де Суза. Все уладили быстро, избегая формальностей. Секунданты Джаннетто были уже налицо. В Кружке составили протокол о поединке без лишних разговоров. Постарайся лечь не слишком поздно; прошу тебя. Ты, наверное, устал.
      Из щегольства, выйдя из дома Джустиниани, Андреа зашел в Кружок любителей охоты; и начал играть с неаполитанскими спортсменами. Около двух явился Санта Маргерита, заставил его покинуть стол и решил проводить его пешком до дворца Цуккари.
      — Дорогой мой, — убеждал он по дороге — ты слишком смел. В таких случаях неосторожность может быть роковою. Чтобы сохранить все свои силы хороший фехтовальщик должен столько же заботиться о себе, как и хороший тенор о сохранении голоса. Рука так же чувствительна, как и горло; связки ног настолько же нежны, как и голосовые связки. Понял? На механизме отзывается малейший беспорядок; инструмент портится, перестает служить. После ночи любви или игры, или кутежа даже удары Камилла Агриппы не могли бы попадать в цель, и отражение не было бы ни метко, ни быстро. И вот достаточно ошибиться на один миллиметр, чтобы получить три дюйма железа в тело.
      Они были в начале улицы Кондотти; и в глубине увидели Испанскую площадь в ярком лунном свете, белый остов лестницы и высоко в нежной лазури — церковь Св. Троицы.
      У тебя, конечно, — продолжал барон — много преимуществ пред противником: между прочим, хладнокровие и опыт. Я видел тебя в Париже против Гаводана. Помнишь? Превосходная дуэль! Ты дрался как бог.
      Андреа самодовольно засмеялся. Похвала этого выдающегося дуэлиста возбуждала в его сердце гордость, наполняла его избытком сил. Его рука инстинктивно, сжимая палку, повторяла знаменитый удар, пронзивший руку маркиза Гаводана 12 декабря 1885 года.
      — Это была, — сказал он — «отраженная терца». И барон продолжал:
      — Джаннетто Рутоло в фехтовальном зале — порядочный боец; на дуэли — слишком горячится. Он дрался всего один раз, с моим братом Кассибиле; и кончил печально. Слишком злоупотребляет первыми тремя положениями. Тебе поможет «остановка» и «поворот вправо»… Мой брат проткнул его при втором приеме. В нем и твоя сила. Но смотри в оба и старайся сохранить позицию. Ты должен хорошенько помнить и то, что имеешь дело с человеком, у которого ты, говорят, отнял любовницу и на которого ты поднял хлыст.
      Вышли на Испанскую площадь. При свете отражавшейся с высоты католической колонны луны, фонтан издавал глухое и тихое журчание. Четыре или пять извощичьих карет стояли в ряд с зажженными фонарями. С улицы Бабуино доносился звук колокольчиков и глухой топот как бы идущего стада.
      У подножия лестницы, барон простился.
      — Прощай, до завтра. Приду за несколько минут до девяти, с Людовико. Сделаешь два удара, чтобы размяться. О враче же позаботимся мы. Ступай, спи покрепче.
      Андреа стал подниматься по лестнице. На первой площадке остановился, привлеченный приближавшимся звоном колокольчиков. На самом деле, он чувствовал некоторую усталость; и какую-то грусть в глубине сердца. После гордого волнения крови при этом разговоре об искусстве драться и воспоминании своей храбрости, им начинало овладевать какое-то не совсем ясное, смешанное из сомнения и недовольства беспокойство. Чрезмерное напряжение нервов в этот бурный и мутный день начинало ослабевать под влиянием благодатной весенней ночи. — Зачем без страсти, из простого своеволия, из одного только тщеславия, из одной дерзости ему угодно было возбудить ненависть и страдание в душе этого человека? — Мысль о чудовищной муке, которая, конечно, должна была угнетать его врага в такую тихую ночь, почти пробудила в нем сострадание. Образ Елены, как молния, пронзил его сердце; вспомнилась тревога предыдущего года, когда он потерял ее, и ревность, и злоба, и невыразимое уныние. — И тогда стояли светлые, тихие, благоухающие ночи; и как они угнетали его! — Он вдыхал воздух, в котором носилось дыхание цветущих в боковых садиках роз и смотрел как внизу, по площади проходило стадо.
      Густая беловатая шерсть сбившихся в кучу овец подвигалась вперед беспрерывной волной, смыкаясь наподобие грязной воды, затопляющей мостовую. К звону колокольчиков изредка примешивалось дрожащее блеяние; и другое блеяние, более тонкое и более робкое, раздавалось в ответ; пастухи верхом, сзади и по сторонам, время от времени издавали крики и подгоняли стадо палками; лунный свет сообщал этому шествию стада в великом уснувшем Городе какую-то таинственность, и оно почти казалось видением далекого сна.
      Андреа вспомнил, как в одну ясную февральскую ночь, выйдя с бала в английском посольстве, на улице Двадцатого Сентября, они встретили с Еленой стадо овец; и карета должна была остановиться. Елена, прижавшись к окошку, смотрела на проходивших вдоль колес овец и с детской радостью показывала маленьких ягнят; а он придвинулся лицом к ее лицу, полузакрыв глаза, прислушиваясь к топоту, блеянью и звону.
      — Почему именно теперь вернулись все эти воспоминания об Елене? — Он стал медленно подниматься дальше. Поднимаясь, он еще сильнее почувствовал свою усталость; колени у него подгибались. Вдруг мелькнула мысль о смерти. «Если я буду убит? Если получу скверную рану, которая сделает меня калекой на всю жизнь?» Вся его жажда жизни и наслаждения всколыхнулась при этой мрачной мысли. И он сказал себе: «Нужно победить». И видел все выгоды этой второй победы: обаяние удачи, славу храбрости, поцелуи донны Ипполиты, новые любовные связи, новые наслаждения, новые прихоти.
      И подавив всякое волнение, он занялся упражнением своей силы. Спал до самого прихода обоих друзей; принял обычный душ; велел разостлать на полу кусок клеенки; затем попросил барона сделать несколько ударов, а Барбаризи — атаковать себя, причем точно выполнил несколько приемов.
      — Отменный кулак, — сказал барон, поздравляя его. После упражнения Сперелли выпил две чашки чаю с несколькими легкими бисквитами. Выбрал широкие брюки, пару удобных башмаков с низкими каблуками и мало накрахмаленную сорочку; приготовил перчатку, несколько смочив у нее ладонь и посыпав канифолью; привязал кожаный ремешок для прикрепления рукоятки к руке; осмотрел клинок и острие обеих шпаг; не забыл ни одной предосторожности, ни одной мелочи. Когда все было готово, сказал:
      — Идемте. Было бы хорошо, если бы мы были на месте раньше остальных. А доктор?
      — Ожидает нас.
      На лестнице он встретил герцога Гримити, явившегося также по поручению маркизы Д'Аталета.
      — Проеду с вами на виллу, чтобы сейчас же дать знать Франческе, — сказал герцог.
      Спустились все вместе. Герцог, раскланявшись, сел в коляску. Остальные разместились в закрытой карете. Андреа не подчеркивал хорошего настроения, потому что шутки перед тяжелым поединком казались ему признаком дурного тона; но был удивительно спокоен. Он курил, прислушиваясь к спору Санта Маргариты и Барбаризи по поводу недавно происшедшего во Франции случая, допустимо ли или нет пользоваться во время дуэли и левой рукой. Время от времени он наклонялся к дверце и смотрел на улицу.
      В это майское утро Рим сверкал на солнце. По дороге какой-то фонтан озарял своим серебристым смехом маленькую площадь, еще всю в тени; в дверь какого-то дворца виднелся двор с колоннами и статуями; с архитрава какой-то каменной церкви свешивались майские украшения в честь Богородицы. С моста показался Тибр, сверкавший среди зеленоватых домов, убегая к острову Св. Варфоломея. После небольшого подъема открылся огромный город, величественный, лучистый, усыпанный колокольнями, колоннами и обелисками, увенчанный куполами и башнями, как акрополис, четко выделяясь на синем небе.
      — Ave Roma, moriturus te salutat, — сказал Андреа Сперелли, бросая окурок в сторону Города.
      Потом прибавил:
      — Право, дорогие друзья, удар шпаги был бы мне неприятен сегодня.
      Въехали в виллу Шарра, на половину уже развенчанную строителями новых домов; свернули в аллею из высоких и стройных лавров с двумя рядами роз. Высунувшись из кареты, Санта Маргерита увидел другую карету, стоявшую на площадке перед виллой; и сказал:
      — Нас уже ждут.
      Он взглянул на часы. Недоставало десяти минут до назначенного часа. Остановил карету; и с секундантом и хирургом направился к противникам. Андреа остался ждать в аллее. Он начал перебирать в уме некоторые приемы нападения и защиты, которых он намерен был держаться с вероятием успеха; но его развлекала расплывчатая игра света и тени сквозь сплетение лавров. Его глаза блуждали по колыхавшимся от утреннего ветра ветвям, а его душа думала о ране; и благородные, как в любовных аллегориях Петрарки, деревья вздыхали над его головой, где царила мысль о хорошем ударе.
      Барбаризи явился за ним и сказал: — Мы готовы. Сторож открыл виллу. В нашем распоряжении комнаты нижнего этажа: большое удобство. Иди, раздевайся.
      Андреа пошел за ним. Пока он раздевался, оба врача вскрыли свои ящики с блестящими стальными инструментами. Один был еще молодой, бледный, плешивый, с женскими руками, резким ртом, с постоянно двигавшеюся, необыкновенно развитой, нижней челюстью. Другой был пожилой, коренастый, весь в веснушках, с густой рыжеватой бородой и бычачьей шеей. Один казался физическим противоречием другому; и это их различие привлекло внимание Сперелли. Они приготовляли на столе повязки и карболовую кислоту для дезинфекции шпаг. Запах кислоты распространялся по комнате.
      Когда Сперелли был готов, он вышел на площадку со своим секундантом и доктором. И зрелище Рима, из-за пальм, еще раз привлекло его внимание и вызвало глубокий трепет. Нетерпение охватило его. Он хотел быть уже на месте слышать команду к нападению. Казалось, что в руке у него был решительный удар, победа.
      — Готово? — спросил его Санта Маргерита, идя ему навстречу.
      — Готово.
      Место было выбрано в тени, с боку виллы, на усыпанной мелким щебнем и утрамбованной площадке. Джаннетто Рутоло стоял уже на другом конце с Кастельдьери и де Суза.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20