Дорога в рай (Рассказы)

      После этого она ушла, и я видел только небо, бледно-голубое небо. Облаков не было, но всюду были немецкие истребители - вверху, внизу, с обеих сторон, и от них некуда было деться. И сделать я ничего не мог. Они атаковали меня по очереди, а пока один атаковал, другие делали виражи и мертвые петли, беззаботно кружась и танцуя в воздухе. Но я не боялся, потому что на крыльях у меня были смешные картинки. Я держался уверенно и думал про себя: "Да я и один с целой сотней справлюсь и всех сшибу. Как рассмеются, так и начну стрелять. Вот что я сделаю".
      Они подлетели ближе. Все небо кишело ими. Их было так много, что я не знал, за кем из них следить и кого атаковать. Их было так много, что они образовали сплошную черную завесу, и лишь в некоторых местах можно было увидеть кусочки голубого неба. Но самолетов хватало и на то, чтобы залатать эти прорехи, а только это и имело значение. Главное - чтобы их хватало, тогда все будет в порядке.
      А они все приближались. Они подлетали все ближе и ближе и вот уже были прямо у меня перед носом, так что я видел черные кресты, которые ярко выступали на "мессершмиттах" и на фоне голубого неба. Поворачивая голову из стороны в сторону, я видел все больше самолетов и все больше крестов, а потом видел только кресты и кусочки голубого неба. Кресты соединились друг с другом, словно взялись за руки, образовали круг и стали танцевать вокруг моего "гладиатора". Моторы "мессершмиттов" радостно пели низкими голосами. Они распевали "Апельсинчики как мед". {Песенка-считалка из популярной детской игры (наподобие нашего "ручейка"), в которой обыгрывается звон колоколов лондонских церквей.} То и дело в центр круга по очереди выходили двое из них и атаковали меня, и я понимал, что они и есть "апельсинчики". Они делали виражи, резко меняли курс, приподнимались на цыпочках и опирались о воздух то одним крылом, то другим.
      Апельсинчики как мед,
      В колокол Сент-Клемент бьет.
      Но я по-прежнему сохранял уверенность. Я умел танцевать лучше, чем они, да и партнерша у меня была лучше. Это была самая красивая девушка на свете. Я бросил взгляд вниз и увидел изгиб ее шеи, мягкий наклон плеч, изящные руки, распростертые в страстном томлении.
      Неожиданно я увидел пробоины от пуль в правом крыле. Я рассердился и одновременно испугался, но больше рассердился. Потом снова обрел уверенность и сказал про себя: "Немец, который сделал это, лишен чувства юмора. В любой компании всегда найдется человек, у которого нет чувства юмора. Но мне-то что тревожиться. Тут и тревожиться-то не о чем".
      Потом я увидел еще пробоины и опять испугался. Я отодвинул фонарь кабины, приподнялся и закричал:
      - Идиоты, да вы бы хоть посмотрели, что за смешные картинки! Смотрите, что нарисовано на хвосте, почитайте, что написано на фюзеляже. Вы только посмотрите на фюзеляж!
      Но они продолжали делать свое дело - танцевали парами в центре крута и, приблизившись ко мне, стреляли. А двигатели "мессершмиттов" громко пели:
      И Олд-Бейли, ох, сердит.
      Возвращай должок! - гудит.
      Все больше пробоин было в крыльях моего самолета, в капоте двигателя и в кабине.
      И неожиданно пробоины появились и в моем теле.
      Боли, однако, я не чувствовал, даже когда вошел в штопор и крылья моего самолета захлопали - хлоп-хлоп-хлоп, а потом они стали хлопать все быстрее и быстрее, голубое небо и черное море погнались друг за другом по кругу и наконец исчезли, и только солнце мелькало, когда я крутился. Однако черные кресты преследовали меня, продолжая танцевать и держась друг за друга. Я по-прежнему слышал пение их моторов:
      Вот зажгу я пару свеч
      Ты в постельку можешь лечь.
      Вот возьму я острый меч
      И головка твоя с плеч.
      {Перевод считалки В. Голышева.}
      Хлоп-хлоп-хлоп - били крылья, и вокруг меня не было ни неба, ни моря, осталось одно лишь солнце.
      А потом было только море. Я видел его внизу и видел белые барашки на нем. "Белые барашки бегут по беспокойному морю", - сказал я про себя. Я знал, что соображаю хорошо, потому что белые барашки были на море - это я видел. И еще я знал, что времени оставалось немного, потому что море и барашки приближались, белые барашки делались все больше, а море уже было похоже на море и на воду, а не на пустую тарелку. И вот остался только один белый барашек. Он мчался с пеной у рта, поднимая брызги и выгибая спину. Он как безумный скакал по морю, один-одинешенек, и остановить его было невозможно. Вот тут я понял, что сейчас разобьюсь.
      Потом стало теплее. Ни черных крестов больше не было, ни неба. Было тепло, но не жарко и не холодно. Я сидел в красном бархатном кресле. Был вечер. В спину дул ветер.
      - Где я? - спросил я.
      - Ты не вернулся с боевого задания. А поскольку ты не вернулся, тебя считают убитым.
      - Тогда я должен сообщить об этом матери.
      - Нет. Пользоваться телефоном запрещено.
      - Почему?
      - Отсюда звонят только Богу.
      - Так что же со мной произошло?
      - Не вернулся с боевого задания, считаешься убитым.
      - Неправда. Это ложь. Гнусная ложь, потому что вот я здесь, а вы говорите - не вернулся. Просто вы хотите запугать меня, но вам это не удастся. Вам это не удастся, это я говорю, потому что я знаю, что это ложь, и я возвращаюсь в свою эскадрилью. Вы меня не остановите, потому что я просто встану и пойду. Видите, я уже иду, видите - иду.
      Я поднялся с кресла и побежал.
      - Сестра, покажите мне еще раз эти рентгеновские снимки.
      - Вот они, доктор.
      Снова тот же женский голос, на этот раз ближе.
      - Что-то вы сегодня ночью расшумелись. Дайте я поправлю вам подушку, а то вы ее с кровати сбросите.
      Голос был совсем близко. Он звучал мягко и ласково.
      - Я пропал без вести?
      - Ну что вы, конечно нет. С вами все в порядке.
      - А мне сказали, что пропал.
      - Не говорите глупости. У вас все хорошо.
      Глупости, глупости, глупости, но день-то до чего хороший, и бежать никуда не хочется, и остановиться нельзя. Я продолжал бежать по траве и не мог остановиться, потому что ноги сами несли меня, и я не мог ничего с этим поделать. Они будто и не моими были, хотя когда я посмотрел вниз, то увидел, что мои, и ботинки мои, да и ноги составляют с телом одно целое. Но они не хотели слушаться меня. Они бежали себе по полю, и я вынужден был бежать вместе с ними. Я бежал, бежал, бежал, и, хотя в некоторых местах на поле встречались кочки и ухабы, я ни разу не споткнулся. Я бежал мимо деревьев и изгородей, и на каком-то поле мне встретились овцы. Они перестали щипать траву и бросились наутек, когда я пробегал мимо. Раз я увидел свою мать в светло-сером платье. Она собирала грибы. Когда я пробегал мимо, она подняла голову и сказала: "Я собрала уже почти целую корзину. Скоро пойдем домой, хорошо?" Но мои ноги не пожелали останавливаться и продолжали бежать.
      Потом я увидел отвесную скалу. А за ней было темно - это я тоже видел. Вот стоит себе эта скала, а за ней сплошная темнота, хотя, когда я бежал по полю, светило солнце. Солнечные лучи не проникали дальше скалы, за которой была одна лишь темнота. "Вот, наверное, где начинается ночь", - подумал я и снова попытался остановиться, но и на этот раз не вышло. Мои ноги побежали быстрее к скале, делая большие шаги. Я попытался остановить их, схватившись за штанину, но и это не помогло. Тогда я попробовал упасть. Но мои ноги оказались проворнее, и, падая, я всякий раз приземлялся на обе ступни и продолжал бежать.
      Теперь скала и темнота были гораздо ближе, и я видел, что если не остановлюсь, то свалюсь со скалы. Я еще раз попытался броситься на землю и снова приземлился на ступни и продолжал бежать.
      Оказавшись у обрыва, я по-прежнему бежал быстро, а потому полетел в темноту и стал падать.
      Поначалу было не очень темно. Я видел деревца, росшие на склоне скалы, и по пути я хватался за них руками. Несколько раз мне удавалось ухватиться за ветки, но те всякий раз тотчас ломались, потому что я был такой тяжелый, да и падал так быстро, а однажды я вцепился обеими руками в толстый сук. Дерево согнулось, и я услышал, как корни с треском вырываются из скалы, так что я вместе с деревом полетел дальше вниз. Потом стало темнее, потому что солнце и день остались далеко в полях за вершиной скалы. Падая, я старался не закрывать глаза и видел, как темнота из серо-черной делается черной, из черной - иссиня-черной, из иссиня-черной превращается в сплошную тьму, до того осязаемую, что я мог коснуться ее руками, а вот видеть не мог. Я продолжал падать, но было так черно, что нигде ничего не было видно. Что-либо предпринимать было бесполезно, как бесполезно было беспокоиться или думать о чем-то, и всему виной темнота и падение. Бесполезно, и все тут.
      - Сегодня вы выглядите лучше. Намного лучше.
      Опять женский голос.
      - Привет.
      - Привет. Мы уж решили, что вы никогда не придете в сознание.
      - Где я?
      - В Александрии. В госпитале.
      - И давно я здесь?
      - Четыре дня.
      - Сколько сейчас времени?
      - Семь утра.
      - Почему я ничего не вижу?
      Я услышал, что она подошла ближе.
      - Просто мы ненадолго наложили вам на глаза повязку.
      - Ненадолго - это насколько?
      - Скоро снимем. Да вы не беспокойтесь. С вами все в порядке. Знаете, а вам очень повезло.
      Я пытался ощупать свое лицо, но у меня ничего не вышло. Под пальцами было что-то другое.
      - Что у меня с лицом?
      Я услышал, как она подошла к кровати и коснулась моего плеча.
      - Не говорите больше ничего. Вам нельзя разговаривать. От этого вам может быть только хуже. Лежите спокойно и ни о чем не беспокойтесь. У вас все в порядке.
      Я услышал, как она подошла к двери, открыла, а потом закрыла ее.
      - Сестра, - сказал я. - Сестра.
      Но она уже ушла.
      МАДАМ РОЗЕТТ
      - О Боже, до чего же хорошо, - сказал Старик.
      Он лежал в ванне: в одной руке - стакан виски с содовой, в другой сигарета. Ванна наполнилась до краев, и время от времени он добавлял горячей воды, поворачивая кран пальцами ног.
      Он приподнял голову и отхлебнул виски, потом снова откинулся и закрыл глаза.
      - Умоляю тебя, вылезай, - послышался голос из соседней комнаты. Вылезай, Старик, ты уже больше часа там сидишь.
      Юнец сидел голый на краю кровати, медленно попивая из стакана и дожидаясь своей очереди.
      - Ладно, - отозвался Старик. - Выпускаю воду.
      И он протянул ногу и вытащил пальцами пробку.
      Юнец поднялся и побрел в ванную со стаканом в руке. Старик полежал в ванне еще немного, потом бережно поставил свой стакан на полочку для мыла, поднялся и взял полотенце. Он был невысокого роста, приземист, с сильными толстыми ногами и выступающими икрами. У него были грубые вьющиеся рыжие волосы, а тонкое, несколько заостренное лицо покрыто веснушками. Рыжие волосы росли у него и на груди.
      - Боже мой, - сказал он, глянув на дно ванны, - да я полпустыни сюда принес.
      - А ты смой песок и пусти туда меня. Я пять месяцев не мылся в ванне.
      Это было в начале войны, когда мы сражались с итальянцами в Ливии. Очень были трудные денечки, потому что летчиков не хватало, а летать приходилось много. Из Англии их, разумеется, не могли прислать, поскольку шла битва за Британию. Поэтому приходилось подолгу оставаться в пустыне, ведя странную, неестественную жизнь, обитая в одной и той же грязной маленькой палатке, моясь и бреясь каждый день из той же кружки, из которой до этого чистил зубы, постоянно вынимая мух из чая и из тарелок с едой, при этом песчаные бури одинаково бушевали как вне палаток, так и внутри их, и даже обычно уравновешенные мужчины ожесточались, теряли самообладание, срываясь на товарищах и злясь на самих себя. Они страдали дизентерией, "египетским поносом", у них болели уши, и их донимали все те болячки, которые неизбежны при жизни в пустыне. На них падали бомбы с итальянских С-79, у них не было воды, женщин, они не видели, чтобы из земли росли цветы. У них почти ничего не было, а был лишь песок, песок, песок. На старых "глостер-гладиаторах" они сражались с итальянскими СР-42, а когда не летали, не знали, чем себя занять.
      Иногда кто-нибудь ловил скорпионов, сажал их в канистры из-под керосина и заставлял сражаться не на жизнь, а на смерть. В эскадрилье всегда был чемпион среди скорпионов, свой Джо Луис, {Джо Луис (1914 - 1981) американский боксер, чемпион мира в тяжелом весе в 1937 - 1949 годах} который был непобедим и выигрывал все бои. Ему давали кличку; он становился знаменитым, а его тренировочный рацион держался под большим секретом, известный только хозяину. Считалось, что тренировочный рацион для скорпионов очень важен. Одних кормили солониной, другим давали нечто под названием "маконачиз" - отвратительные мясные консервы, третьих потчевали живыми жуками, а еще были такие, которых заставляли выпить перед боем немного пива. От пива скорпион будто бы становится счастливым и обретает уверенность. Эти последние всегда проигрывали. Но были великие битвы и великие чемпионы, а по вечерам, когда полеты заканчивались, можно было увидеть группу летчиков и техников, собравшихся на песке в кружок. Опершись руками о колени, они следили за битвой, подбадривали скорпионов и кричали, как кричат зрители во время поединка боксеров или борцов. Потом приходила победа, и хозяин победителя ликовал. Он плясал на песке, кричал, размахивал руками и громко расписывал достоинства победоносного питомца. Хозяином самого выдающегося скорпиона был сержант, которого звали Мечтатель. Он кормил чемпиона одним лишь мармеладом. У скорпиона была неприличная кличка, но он выиграл подряд сорок два боя, а потом тихо скончался во время тренировки, и это случилось как раз тогда, когда Мечтатель раздумывал над тем, не отпустить ли его для воспроизводства себе подобных.
      Так что сами видите: поскольку, когда живешь в пустыне, больших радостей нет, то большими радостями становятся маленькие радости, и детские забавы становились забавами взрослых мужчин. Это относилось ко всем в равной мере: к летчикам, механикам, укладчикам парашютов, капралам, которые готовили еду, и к владельцам лавок. Это относилось и к Старику и Юнцу. Они выпросили себе отпуск на двое суток, и их подбросили самолетом до Каира. Оказавшись в гостинице, они мечтали о ванне с не меньшим нетерпением, чем молодожены ждут первой брачной ночи.
      Старик вытерся и, обмотавшись полотенцем и положив руки под голову, улегся на кровати. Юнец был в ванной. Положив голову на край ванны, он постанывал и вздыхал от блаженства.
      - Послушай-ка, Юнец, - произнес Старик.
      - Да.
      - А чем мы теперь займемся?
      - Женщинами, - ответил Юнец. - Найдем женщин и пригласим их на ужин.
      - Это потом, - сказал Старик. - Это может подождать.
      Был еще ранний вечер.
      - Мне так не кажется, - сказал Юнец.
      - А по-моему, - возразил Старик, - с этим можно и подождать.
      Старик был очень старым и разумным. Действовать поспешно было не в его правилах. Ему было двадцать семь лет, гораздо больше, чем кому-либо в эскадрилье, включая командира, и все весьма считались с его мнением.
      - Сначала пройдемся по магазинам, - сказал он.
      - А потом? - послышался голос из ванной.
      - Потом обдумаем сложившуюся ситуацию.
      Наступило молчание.
      - Старик?
      - Да.
      - Ты знаешь здесь каких-нибудь женщин?
      - Знал когда-то. Знал одну турчанку с очень белой кожей. Ее звали Венка. Еще была одна югославка, на голову выше меня, по имени Кики, и еще была, кажется, сирийка. Не помню, как ее звали.
      - Позвони им, - сказал Юнец.
      - Уже позвонил, пока ты ходил за виски. Ни одну не застал. Не вышло.
      - Вот так всегда, - сказал Юнец.
      - Походим сначала по магазинам, - сказал Старик. - У нас еще куча времени.
      Юнец вылез из ванны через час. Оба надели на себя чистые шорты и рубашки цвета хаки и пошли вниз. Пройдя через гостиничный вестибюль, они оказались на улице, залитой жарким солнцем. Старик надел темные очки.
      - Знаю, что мне нужно, - сказал Юнец. - Очки от солнца.
      - Хорошо. Пойдем купим.
      Они остановили извозчика и велели ему ехать в Сигурел. Юнец купил очки, а Старик - покерные кости, после чего они побрели по раскаленной многолюдной улице.
      - Обратил внимание на девушку? - спросил Юнец.
      - У которой ты купил очки?
      - Да. Темненькая.
      - Наверное, турчанка, - сказал Старик.
      - Мне все равно, - сказал Юнец. - Но девчонка потрясающая. Тебе так не показалось?
      Засунув руки в карманы, они шли вдоль Шариа-Каср-эль-Нил. Юнец надел только что купленные очки. Был жаркий день. Пыльная улица была переполнена египтянами, арабами и босоногими мальчишками. Мухи кружились вокруг мальчишек, жужжали возле их воспаленных глаз. Глаза у них были воспалены, потому что их матери сделали с ними что-то ужасное, когда мальчики были совсем детьми, и все затем, чтобы их не взяли в армию, когда они вырастут. Мальчишки шли следом за Стариком и Юнцом и громко кричали без устали: "Бакшиш! Бакшиш!" - и мухи преследовали попрошаек. В Каире пахнет не так, как в каком-нибудь другом городе. Пахнет тут не чем-то одним, и запах не исходит из какого-то определенного места. Им пропитано все вокруг: сточные канавы, тротуары, дома, магазины, товары, продающиеся в магазинах, еда, которая готовится тут же, лошади и лошадиный навоз на улицах. Им пропахли люди и солнце, заливающее своими лучами людей, а также сточные канавы, лошадей, еду и отбросы, валяющиеся на улицах. Это особый острый запах, в котором одновременно чувствуется и что-то сладкое, и гниющее, и жаркое, и соленое, и горькое, и он никогда не исчезает, даже прохладным ранним утром.
      Два летчика медленно брели в толпе.
      - Разве тебе она не показалась потрясающей? - спросил Юнец.
      Ему хотелось услышать мнение Старика.
      - Хороша.
      - Еще как хороша. Знаешь что, Старик?
      - Что?
      - Я бы хотел провести вечер с этой девушкой.
      Они перешли на другую сторону улицы и двинулись дальше.
      - Да ради Бога, - сказал Старик. - Но почему бы тебе не позвонить мадам Розетт?
      - Что еще за Розетт?
      - Мадам Розетт, - поправил его Старик. - Великая женщина.
      Они проходили мимо заведения, которое называлось "Бар Тима". Его держал англичанин, которого звали Тим Гилфиллан. Во время минувшей войны он был сержантом-квартирмейстером, и каким-то образом ему удалось остаться в Каире, после того как оттуда ушли военные.
      - А вот и Тим, - сказал Старик. - Давай-ка заглянем к нему.
      Внутри, кроме Тима, никого не было. Он был занят тем, что расставлял бутылки на полках за баром.
      - Так-так-так, - сказал он, обернувшись. - Где это вы, ребята, пропадали все это время?
      - Привет, Тим.
      Он не помнил их, но, глядя на них, было ясно, что они явились из пустыни.
      - Как там мой старый друг Грациани? - спросил он, облокотившись о стойку бара.
      - Он недалеко от нас, - сказал Старик. - Около Мерсы.
      - На чем вы сейчас летаете?
      - На "гладиаторах".
      - Вот черт, да на них же еще лет восемь назад летали.
      - Это все те же, - сказал Старик. - Совсем износились.
      Они взяли стаканы с виски и направились к столику в углу.
      - А кто она, эта Розетт? - спросил Юнец.
      Старик сделал большой глоток и поставил стакан.
      - Великая женщина, - ответил он.
      - Кто она такая?
      - Старая грязная сирийская еврейка.
      - Это ладно, - сказал Юнец, - но почему ты о ней вспомнил?
      - Что ж, - ответил Старик. - Я скажу тебе. Мадам Розетт держит самый большой бордель на свете. Говорят, что она может доставить тебе любую девушку во всем Каире.
      - Чушь собачья.
      - Нет, так и есть. А ты возьми позвони ей и скажи, где ты видел женщину, где она работает, в каком магазине, в каком отделе, опиши ее поточнее, а все остальное она сделает сама.
      - Да не будь же ты таким наивным, - сказал Юнец.
      - Это правда. Чистая правда. Мне о ней в тридцать третьей эскадрилье рассказывали.
      - Тебя разыграли.
      - Хорошо. Давай возьмем телефонный справочник и найдем номер ее телефона.
      - Под этой фамилией ее вряд ли найдешь в телефонном справочнике.
      - А я тебе говорю - найдешь, - сказал Старик. - Пойди и поищи мадам Розетт. Сам увидишь, что я прав.
      Юнец не верил ему, однако пошел к Тиму и попросил у него телефонный справочник. Вернувшись, он положил книгу на стол, раскрыл ее и принялся листать страницы, пока не дошел до "Роз...". Его палец двинулся по колонке. Розеппи... Розери... Розетт. Вот она, Розетт, мадам, адрес и номер телефона, все есть. Старик внимательно наблюдал за ним.
      - Нашел?
      - Да, вот здесь. Мадам Розетт.
      - Ну так почему бы тебе не позвонить ей?
      - А что я ей скажу?
      Старик посмотрел на дно своего стакана и перемешал пальцами кусочки льда.
      - Скажи, что ты полковник, - ответил он. - Полковник Хиггинс. Летчикам она не очень-то доверяет. И скажи, что ты видел красивую смуглую девушку, которая продает солнцезащитные очки в Сигуреле, и ты хотел бы, как ты выразился, поужинать с ней.
      - Здесь нет телефона.
      - Еще как есть. Вон он.
      Юнец огляделся и увидел телефон, который висел на стене в конце стойки бара.
      - У меня нет пиастра.
      - У меня есть, - сказал Старик.
      Он порылся в кармане и положил на столик монету.
      - Тим услышит все, что я буду говорить.
      - А какое, черт возьми, это имеет значение? Может, он и сам ей иногда звонит. - И прибавил: - Трус ты.
      - А ты говнюк, - сказал Юнец.
      Юнец был еще совсем ребенком. Недавно ему исполнилось девятнадцать - на восемь лет меньше, чем Старику. Он был довольно высок ростом, худой, с большой копной черных волос и красивым лицом с широким ртом; лицо его стало цвета кофе от пребывания на солнце в пустыне. Несомненно, он был лучшим летчиком в эскадрилье. Уже в начале войны он сбил четырнадцать итальянцев, что было документально подтверждено. По земле он передвигался медленно и лениво, как это делает усталый человек, и думал он медленно и лениво, как сонный ребенок, но, поднявшись в воздух, соображал быстро, и движения его становились быстрыми, настолько быстрыми, что казалось, он действует рефлекторно. Когда он ходил по земле, было такое впечатление, что он отдыхает, дремлет, чтобы накопить силы, перед тем как сесть в кабину, но зато потом он становился свежим и быстрым и готовым для двухчасовой предельной концентрации. Но сейчас Юнец находился далеко от аэродрома, и в мыслях у него было нечто такое, что заставляло его бодрствовать как во время полета. Может, это состояние и не продлится долго, но по крайней мере в ту минуту он действовал сосредоточенно.
      Он еще раз взглянул на номер телефона в справочнике, потом поднялся и медленно направился к телефонному аппарату. Опустив монету в один пиастр, он набрал номер и услышал гудок на другом конце. Старик сидел за столиком и смотрел на него, тогда как Тим по-прежнему расставлял за стойкой бара бутылки. Тим находился всего-то ярдах в пяти от Юнца и явно расположился слушать, о чем пойдет разговор. Юнец чувствовал себя довольно глупо. Он облокотился о стойку бара и стал ждать, надеясь, что никто не ответит.
      Но тут раздался щелчок. Трубку на том конце подняли, и он услышал женский голос:
      - Алло.
      - Здравствуйте, - ответил он. - Могу я поговорить с мадам Розетт?
      Он не сводил глаз с Тима. Тим продолжал расставлять бутылки, делая вид, что разговор его не касается, но Юнец понял, что тот прислушивается.
      - А я и есть мадам Розетт. А вы кто?
      В ее голосе слышались нотки нетерпения и недовольства. Казалось, ей меньше всего хотелось, чтобы ее тревожили именно в эту минуту.
      Юнец постарался сделать так, чтобы в его голосе звучала непринужденность.
      - Это полковник Хиггинс.
      - Полковник... как вы сказали?
      - Полковник Хиггинс.
      Он назвал фамилию по буквам.
      - Да-да, полковник. Что вам угодно?
      В ее голосе по-прежнему слышалось нетерпение. Эта женщина явно не из тех, кто станет церемониться. Он постарался держаться как можно более естественно.
      - Видите ли, мадам Розетт, я тут подумал... Не могли бы вы мне помочь в одном дельце?
      Юнец не отводил глаз от Тима. То, что он подслушивал, было ясно. Того, кто подслушивает, можно запросто вычислить, даже если тот и притворяется, будто ничего не слышит. В таких случаях человек старается не шуметь и делает вид, будто очень занят своей работой. Тим именно так себя и вел, переставляя бутылки с одной полки на другую, вертел их в руках, но не шумел и не оглядывался. В другом углу Старик курил сигарету, положив локти на столик. Он внимательно наблюдал за Юнцом. Ему нравилось следить за тем, что происходит, и он чувствовал, что Юнец стесняется Тима. Однако Юнцу надо было продолжать разговор.
      - Я тут подумал, может, вы могли бы мне помочь, - сказал он. - Я сегодня был в Сигуреле, купил там темные очки и увидел девушку, с которой очень хотел бы сегодня поужинать.
      - Как ее зовут?
      Резкий скрипучий голос зазвучал по-деловому.
      - Не знаю, - застенчиво ответил он.
      - Как она выглядит?
      - У нее... темные волосы, она... высокая и... очень красивая.
      - Какое платье на ней было?
      - Э-э... дайте подумать. Кажется, белое, с красными цветами.
      И тут, будто его осенило, он прибавил:
      - И красный пояс.
      Он вспомнил, что на ней был блестящий красный пояс.
      Наступила пауза. Юнец смотрел на Тима, который старался не греметь бутылками. Он осторожно брал в руки бутылку и так же осторожно ставил ее на место.
      И тут вновь послышался скрипучий голос:
      - Это может обойтись вам недешево.
      - Я понимаю.
      Юнцу вдруг надоел весь этот разговор. Ему захотелось закончить его.
      - Может, это будет стоить шесть фунтов, а то и восемь или десять. Не могу ничего сказать, пока не увижу ее. Вас это устраивает?
      - Да-да, устраивает.
      - Где вы остановились, полковник?
      - В отеле "Метрополитен", - не задумываясь, ответил он.
      - Хорошо, я вам перезвоню.
      И она бросила трубку.
      Юнец повесил трубку, медленно вернулся к столику и опустился на стул.
      - Ну как, - спросил Старик, - удачно?
      - Да вроде да.
      - Что она сказала?
      - Сказала, что перезвонит мне в гостиницу.
      - То есть перезвонит полковнику Хиггинсу в гостиницу?
      - О Господи, - пробормотал Юнец.
      - Да все в порядке. Мы скажем в гостинице, что полковник находится у нас в номере и чтобы соединяли с ним. Что она еще сказала?
      - Что это будет дорого стоить, от шести до десяти фунтов.
      - Розетт возьмет себе девяносто процентов, - сказал Старик. - Это грязная старая сирийская еврейка.
      - Что она теперь собирается предпринять? - спросил Юнец.
      Он был тихим человеком и теперь чувствовал себя неловко, оттого что затеял нечто такое, что может обернуться делом серьезным.
      - Она поручит какому-нибудь своему своднику разыскать девушку и разузнать, кто она такая. Если она уже есть в списках, тогда все просто. Если нет, то сводник тут же в Сигуреле, не отходя от прилавка, сделает ей предложение. Если девушка скажет ему, чтобы он убирался к чертям, он поднимет цену, если она еще раз пошлет его к чертям, он снова поднимет цену, и в конце концов она соблазнится наличными и скорее всего согласится. Затем мадам Розетт назовет тебе цену в три раза больше, а разницу возьмет себе. Платить ты будешь ей, а не девушке. Разумеется, потом девушка попадет в списки Розетт, а как только она окажется у нее в лапах, ей конец. В следующий раз Розетт будет диктовать цену, и девушка не сможет с ней спорить.
      - Почему?
      - Потому что если она откажется, то Розетт скажет: "Ладно, моя милая, я позабочусь о том, чтобы твои хозяева в Сигуреле узнали о том, чем ты занималась в прошлый раз, как работала на меня и как использовала их магазин в собственных интересах. И тебя уволят". Вот что скажет Розетт. Несчастная девушка перепугается и будет делать то, что ей скажут.
      - Судя по всему, хороший человек, - сказал Юнец.
      - Кто?
      - Мадам Розетт.
      - Чудесный, - сказал Старик. - Просто чудесный человек.
      Было жарко. Юнец вытер лицо носовым платком.
      - Еще виски, - сказал Старик. - Эй, Тим, еще пару того же.
      Тим принес стаканы и, не говоря ни слова, поставил на столик. Взяв пустые стаканы, он тотчас удалился. Юнцу казалось, что он изменился по сравнению с тем Тимом, который встретил их, когда они пришли. Теперь он был не веселым, а молчаливым и безразличным. Казалось, это не тот человек, который говорил: "Привет, ребята, где вы пропадали все это время?" Зайдя за стойку бара, он повернулся к ним спиной и стал опять расставлять бутылки.
      Старик спросил:
      - Сколько у тебя денег?
      - Думаю, фунтов девять.
      - Этого может и не хватить. Ты ведь отдал ей инициативу. Надо было тебе обозначить какой-то предел. Теперь она обдерет тебя как липку.
      - Знаю, - сказал Юнец.
      Какое-то время они пили молча.
      - Тебя что-то волнует, Юнец?
      - Ничего, - был ответ. - Совсем ничего. Пошли в гостиницу. Она может позвонить.
      Они расплатились за напитки и попрощались с Тимом, который кивнул им, но ничего не сказал. Они вернулись в "Метрополитен". Подойдя к администратору, Старик сказал:
      - Если будут спрашивать по телефону мистера Хиггинса, переключите на наш номер. Он будет у нас.
      - Да, сэр, - сказал египтянин и сделал у себя пометку.
      Войдя в спальню, Старик лег на кровать и закурил сигарету.
      - А вот я чем займусь сегодня вечером? - спросил он.
      Юнец по дороге в гостиницу был молчалив и не произнес ни слова. Он сел на край другой кровати, так и не вынув руки из карманов.
      - Послушай, Старик, - сказал он, - что-то мне больше не нравится затея с этой Розетт. Это очень дорого может стоить. Можем мы все это как-то отменить?
      - Да ты что! Ты теперь связан по рукам и ногам. С Розетт такие шутки не шутят. Скорее всего, она уже этим делом занимается. Тебе никак нельзя отказываться.