Бесстрашные

Только теперь он понял, почему не получил ответа на два своих подробных письма, хотя граф всегда был очень точным. В одном из этих писем он спрашивал, являлся ли чек, который он нашел на своем столе, сюрпризом от него. Только граф знал его денежные затруднения и его адрес. К сожалению, суд, куда попали эти письма, так же мало поверил им в историю с чеком, как и остальным его показаниям. В этом усмотрено было скорее доказательство, что он, Швиль, ловко устроил все, и поэтому – отнюдь не случайный убийца, не новичок, а специалист своего дела. Оба письма вместо того, чтобы обелить его, еще усугубили его обвинение.

Солнце скрылось на горизонте. До Генуи Швилю надо было пройти километров десять. Он не ускорял шага потому, что совсем не хотел возвращаться в город до наступления темноты. Здесь, среди безлюдных полей, он чувствовал себя хорошо и хотел бы, чтобы весь земной шар состоял только из таких пустынных местностей. Каждый шаг приближал его к месту, где должна решиться его судьба. Время от времени он должен был сворачивать в сторону от прохожих: все чаще стали попадаться дома, и когда на темно-синем небе заблистали первые звезды, Швиль снова очутился на мостовой Генуи. Он невольно опустил руку в карман, где находилась карточка Элли, но не вынул ее. Ее слова еще звучали у него в ушах: «Только, когда не будет другого выхода». По ее понятиям, он был еще в безопасности: она, наверное, не откликнется, если он позовет ее сегодня же. Он бесцельно стал бродить по улицам, пока не ощутил непреодолимую усталость. Долгий путь давал теперь себя чувствовать, а прыжок с поезда вызвал сильную головную боль. Все его тело болело. Он сел на скамейку, стоявшую под старыми деревьями. Швиль не мог никак прийти к какому-нибудь решению; он видел, как его силы тают, и воля, подобно цветку, на который наступили тяжелым сапогом, слабеет.

Ночь была теплой и мягкой. Мраморные стены дворцов, освещенные луной, грезили о чем-то. Только темно-синее небо понимало эту тишину и смотрело вниз золотыми звездами. Вдали звучала мандолина, и мужской голос, дышащий страстью, пел серенаду. Швиль знал эту песню: он слышал ее несколько лет тому назад, когда плыл по Венеции в черной гондоле. Гондола была украшена разноцветными лампочками, и огни, танцуя вокруг нее, отражались в воде. Рядом с ним на пестрых подушках лежала Марлен и декламировала Данте. Он слушал тогда только ее голос; он лежал у ее маленьких ног, терзаемый страстью и такой счастливый, забывший обо всем…

– Разве не странно, что мы встречаемся сегодня уже во второй раз? – раздался около него знакомый голос. Перед ним стоял человек в панаме. Он уселся рядом со Швилем и спокойно положил ногу на ногу.

– Что вам угодно от меня, синьор? – спросил Швиль, чувствуя, что сейчас должно что-то произойти неожиданное, потому что его нервы были напряжены до последней степени и он не владел ими больше.

– Я хочу только знать, почему вы не хотите сознаться, что вы Курт Швиль, убийца графа Риволли?

– Что вы сказали? Повторите это еще раз! – угрожающе закричал Швиль, поднимаясь со скамейки.

– Я мог бы повторить хоть десять раз, – гласил ответ. И тогда случилось то, что Швиль предчувствовал, но не мог избежать: он размахнулся и изо всей силы ударил человека по лицу. Пощечина была, очевидно, очень сильной, потому что панама слетела с его головы. Но прежде, чем тот успел ответить на оскорбление, Швиль уже исчез за ближайшим углом. Он бежал большими скачками и остановился только тогда, когда очутился у мрачного портала того дома, который он покинул сегодня утром. Минуту он колебался, потом поднялся по ступеням и коротко, но в то же время нерешительно и застенчиво потянул за звонок.

Слуга, открывший дверь, сделал вид будто Швиль и не думал уходить, будто сегодня не случилось ничего необычного. Он почтительно поклонился и прошел вперед, чтобы раскрыть дверь.

Едва Швиль успел снять шляпу, как в его комнату, не постучав, вошла Марлен. На ней было черное, шелковое, тесно облегающее вечернее платье. Вместо серег из золота и кораллов в ее ушах были теперь черные бриллианты в платине, очень редкие камни, похожие на те, которые были в коллекции у графа Риволли. Только золотой обруч, поддерживавший утром ее густые, иссиня-черные волосы, по-прежнему был на своем месте. В руке она держала страусовый веер, пластинки которого были сделаны из выкрашенной в черный цвет слоновой кости и усыпаны рубинами.

Она подошла к нему и снова мягко провела рукой по его волосам.

– Значит все-таки вернулся? Я так и знала. Это было совершенно бесцельно и небезопасно, потому что Генуя кишит народом со всех концов мира. Твое лицо слишком хорошо известно и тебя ищут везде… ты должен отдохнуть, мой милый. Ты должен чувствовать себя здесь счастливым. Это будет твоей благодарностью за спасенную жизнь. До сих пор ты не был ко мне мил. Но я не сержусь. Я объясняю твое волнение тем, что тебе пришлось пережить. Твое сегодняшнее бегство также относится к этому. Мы больше не будем о нем говорить, хорошо? Наша встреча не должна быть омрачена упреками. Тебе не хватает мягкой женской руки, нежной, благоухающей и доброй. У тебя такие сухие, жаждущие губы, пойди сюда, мой мальчик. Пойди сюда, я поцелую тебя.

Она обвилась вокруг него, как змея, и когда Швиль почувствовал на своих губах ее пылающие губы, он устало закрыл глаза…

Дни проходили, как во сне. Швиль чувствовал себя отдохнувшим, подкрепленным, и нервы тоже успокоились.

Марлен показывалась редко, он видел ее только мимоходом. Тогда он целовал ее руку и, вопросительно смотря на нее, ждал, когда же наступит «это», но ничего не происходило. Ей не о чем было с ним говорить, и он целые дни проводил в саду, на шезлонге с книгой, возвращаясь в дом только на время обеда и завтрака, чтобы потом снова исчезнуть. На улицу он больше не выходил: его удерживало опасение быть узнанным. Он часто думал об Элли и надеялся встретить ее. В доме днем и ночью царила тишина.

Иногда кто-то играл на рояле. Без сомнения, это была Марлен: он знал ее удар. Его часто занимала мысль, что она хочет с ним сделать. Очевидно, сейчас она хотела предоставить ему возможность отдохнуть. Но чем дольше он оставался, тем менее удовлетворялся он этим объяснением. Им начинало овладевать смутное беспокойство. Почему с ним обращаются, как с больным в санатории? Разве она спасла его для того, чтобы ухаживать за ним? Почему Марлен избегала его? За все это время она ни разу не обедала с ним, мало того, он даже не знал остального дома. Единственным человеком, с которым он ежедневно встречался, был слуга, молчаливый итальянец. Но когда вопросы Швиля выходили из обычных рамок, его лицо принимало глупое выражение и он пожимал плечами.

Наступил день, когда Швиль не мог больше выдержать этой мучительной неизвестности.

– Я хочу поговорить с синьорой, – сказал он слуге.

Вскоре в его комнату пришла Марлен. Швиль обратил внимание на то, что на этот раз она не приняла его у себя.

– Ты хотел со мной говорить? – приветливо спросила она стоя.

– Да, но разве ты не сядешь?

– Если ты так это хочешь… – она грациозно опустилась на диван.

– Что все это значит, Марлен?

– Что ты называешь всем, милый?

– Для чего я здесь? Сколько времени я пробуду здесь?

– Можешь оставаться, сколько хочешь.

– Но что ты преследуешь, Марлен? Насколько я тебя знаю…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – перебила она, – но то, что ты думаешь, неверно: ты знаешь, что я тебя люблю.

– И поэтому я тебя никогда не вижу? Почему я не могу приходить к тебе?

– Там тебе нечего делать. Я знаю, что ты меня ненавидишь, и поэтому я появляюсь так редко, чтобы не действовать тебе на нервы.

– Ты лжешь, Марлен: ты женщина, шагающая через трупы. Я не могу поверить, чтобы у тебя было столько такта: все доброе, все человеческое знакомо тебе только в теории: но твое сердце совершенно невосприимчиво к подобным вещам. Ты самая большая загадка, которую я когда-либо знал. Скажи, Марлен, откуда у тебя такое состояние? Каждая вещь здесь стоит больших денег.

– А ты видел меня когда-нибудь бедной?

– Нет, но откуда у тебя деньги? Скажи мне.

– Ты действительно хочешь знать это? – спросила она, пронизывая его взглядом, от которого он невольно опустил глаза.

– Да, я хочу это знать, – медленно повторил он.

– Тогда ты должен примкнуть к моей касте.

– Что это за каста, и какие цели она преследует?

– Проводить мою волю. Разве этого мало?

– А что ты хочешь?

– Власти, мой милый.

– Для чего? Из тщеславия?

– Не спрашивай больше, тебе, постороннему, я и так сказала уже слишком много…

– Сколько человек принадлежит к твоей касте?

– Сотни в каждой стране; и все, кто покорился моей воле, счастливы.

– Счастливы, Марлен? Разве это возможно? Почему же я избегал тебя, как чумы? Почему я теперь не счастлив, когда я с тобой?

– Потому что ты не покоряешься моей воле, а то ты давно уже был бы счастливым.

– В чем же состоит счастье, которое ты даешь своим последователям?

– Ты спрашиваешь слишком много. Я должна уходить. – Внезапно сказала она. Встав, она поцеловала его в лоб и повернулась, чтобы уйти.

– Марлен, еще вопрос, – удержал он ее.

– А именно?

– Что случится со мной, если я не покорюсь твоей воле?

– Мне было бы очень жаль, потому что тогда нам пришлось бы расстаться: я не могу так долго терпеть в своем присутствии людей, не принадлежащих к касте. Между прочим, ты первый, кто не хочет присоединиться к нам. Подумай, в твоем положении, когда даже твоя жизнь не принадлежит тебе!

В ее словах впервые он почувствовал угрозу.

– Так кому же, черт возьми, принадлежит моя жизнь, если не мне? – вскричал он в бешенстве, готовый с сжатыми кулаками наброситься на нее. Но она не выказала ни малейшего страха и холодно произнесла:

– Твоя жизнь принадлежит мне, или…

– Или? – хрипло перебил он ее.

– Или палачу!

Швиль отпрянул назад. Комната завертелась у него перед глазами. Он дошел до дивана и со стоном опустился на него.

За окном в саду, освещенном лунным светом, казалось, танцевали эльфы. Из широко разинутой пасти каменного льва высокой дугой падала струя воды. Лунные лучи дробились в ней и как алмазы падали в белый мраморный бассейн. Аромат бесчисленных роз лился в широко раскрытое окно и обволакивал отчаявшегося человека.

День за днем проходили в прежней неизвестности. Марлен вообще больше не показывалась, не слышно было и ее игры на рояле. Когда он снова хотел поговорить с ней и сказал об этом слуге, тот принес ему записку.

«Я сказала тебе все, что могла, и не могу прибавить больше ничего. Сегодня ночью я приду к тебе, чтобы получить ответ. Подумай хорошенько».

– Вы принадлежите к касте? – неожиданно спросил Швиль слугу. Швиль нисколько не сомневался в том, что постороннему Марлен не доверила бы такого поручения. Но Агостино нельзя было вывести подобным вопросом из равновесия.

– Синьор говорит о вещах, которые мне совершенно непонятны, – коротко сказал он и ушел, не дожидаясь ответа.

«Значит, сегодня вечером», – подумал Швиль, когда он остался один. Сегодня он должен принять решение. Марлен или палач? Какой странный выбор! Время до прихода Марлен Швиль провел в странном состоянии. Его охватило удивительное равнодушие. Он не мог ни думать, ни читать: перелистывал страницы книги, не понимая ее содержания. Лежал в шезлонге, жмурясь от солнца, в десятый раз делал попытки прийти к какому-нибудь решению, но снова терял нить и должен был начинать снова. Наконец он отказался от дальнейших попыток. Когда наступил вечер, он сел против двери и сидел до тех пор, пока она не отворилась.

В дверях показалась Марлен. На ней было белое кружевное платье, а на ногах красные сафьяновые сандалии, застежки которых представляли собой розы из чеканного золота. Во рту она держала малахитовый мундштук с сигареткой. На тонких пальцах сверкали кольца, от которых шли тонкие золотые цепочки к браслетам. Она казалась сегодня серьезнее, чем обычно: между бровей то появлялась, то исчезала складка.

– Ты хотел говорить со мной, мой друг? – спросила она с хорошо разыгранным безразличием.

– Мне кажется, что нам обоим надо поговорить, – ответил Швиль.

– Как хочешь, дело не в этом. Что ты можешь мне сообщить?

– Я узнал от слуги…

– Я знаю, и что же?

– Я решил… – он замолчал.

– Что ты решил, милый?

– Что я ничего не буду делать, пока не узнаю задачи и цели «Бесстрашных».

– У нас никто не может ставить условий. То, что я приказываю, исполняется беспрекословно – и баста.

– А если дело идет о преступлении?

– Даже тогда. Я могу только уверить, что никакой закон не охраняет так жизнь и имущество граждан, как «Бесстрашные». Я не жалею ни времени, ни денег, чтобы охранять своих людей.

– Довольно, Марлен, я понял.

– И как гласит твой ответ?

– Я отказываюсь.

– Ты с ума сошел!

– Может быть.

– Тогда прощай. – Она протянула ему руку.

– Прощай, Марлен. Я больше не буду тебе в тягость.

Она не ответила и ушла, даже не посмотрев на него.

Швиль бросил последний взгляд на обстановку, в которой он провел столько мучительных, но безопасных дней. Он сразу же покинул дом. Отойдя довольно далеко, он вынул из кармана карточку, которую дала Элли. Теперь он может прибегнуть к ней.

Дом, который он искал, лежал в стороне, в грязной и пустынной местности. Он не нашел звонка и должен был постучать в занавешенное окно. Женщина с седыми волосами и большими черными глазами посмотрела на него. Вместо того, чтобы сказать что-нибудь, он показал карточку Элли. Женщина отодвинула засовы и провела Швиля через маленькую белую кухню по узкой лестнице наверх, в маленькую комнату. Там она зажгла лампу, завесив окно скатертью. Затем, не говоря ни слова, вышла.

Спустя четверть часа Элли вошла в комнату. Ее глаза сердито сверкали и в движениях сквозило нетерпение. Швиль встал.

– Послушайте, господин Швиль, если бы я знала, что вы так скоро прибегнете к моей карточке, то вы не получили бы ее, – воскликнула она.

– Но, фрейлейн Элли, разве я мог знать, что уже сегодня буду в безвыходном положении?

– Если бы вы знали, – ответила она спокойнее, – с какой опасностью сопряжена для меня подобная встреча!

– Об этом я не подумал, фрейлейн Элли: иначе я бы не поступил так. Но в чем заключается для вас опасность?

– Ах, оставьте лишние вопросы, я не могу долго задерживаться. Итак, что случилось?

– Я оставил Марлен во второй раз, и это уже навсегда.

– Вы с ума сошли! Разве вы не знаете…

– Я все знаю, фрейлейн Элли, – перебил он ее, – и именно поэтому я не хочу принадлежать к «Бесстрашным».

– Вот как, вы знаете уже все?

– Да, я знаю довольно много и меня удивляет только…

– …Что я принадлежу к касте?

– Да, вы правы. Все эти дни я много… и с большой печалью думал о вас.

Она ласково взглянула на него и вздохнула.

– Я вас тоже не забыла, – ответила она. – Я приготовила вам паспорт…

– Фрейлейн Элли! На самом деле?

– Да, но человек, изображенный на фотографии, носит короткую бородку. Вы должны отрастить ее прежде, чем сможете перейти границу.

– Но где же мне найти убежище так надолго? Я ведь не могу оставаться здесь…

– Вы поедете к озеру Гарда в Санта Феличе: там есть у меня в деревне знакомая, где вы можете пожить некоторое время.

Он с восхищением пожал ей руку.

– Фрейлейн Элли, я чувствую, что вас давит страшная тяжесть – поедемте вместе.

– Нет, нет, еще нельзя. Вы должны найти на земле такое место, где мы были бы в безопасности. «Бесстрашные» распространены по всему свету, и если они нас найдут…

Она внезапно замолчала и потушила свет.

– Тише, – прошептала она и осторожно отодвинула с окна скатерть.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, мне только показалось, что я слышу шаги, но я ошиблась. Не зажигайте огня. Через час приходите к палаццо Лазурного Берега. Оставайтесь на северной стороне, где темнее всего. Там я дам вам все, что вам нужно. Теперь я пойду, но вы выйдете из этой комнаты только через десять минут.

После этого Элли исчезла.

Швиль был счастлив найти в своем положении друга. Что Элли искренне желала ему добра, в этом он не сомневался. Значит, она тоже была в руках Марлен. Что же другое мог означать ее тяжелый вздох, и почему она так боялась? Его зависимость от Марлен была понятна: она спасла его от смерти. Но почему Элли оказалась в сети у Марлен? Почему Марлен имела на девушку такое влияние?

«Может быть здесь играет роль вознаграждение, – подумал он. – Но почему она тогда не отказывалась от работы, если та была ей слишком тяжела? Почему она не могла бежать?» Швиль ничего не понимал, ни на один из вопросов у него не было ответа. Он вышел из дома, предусмотрительно подняв воротник.

Только после полуночи он окольными путями по маленьким улочкам добрался до дворца. Глубоко засунув руки в карманы, как ночной гуляка, он прошелся по северной стороне. Он уже почти достиг места, где должен был встретиться с Элли, как вдруг услышал за собой поспешные шаги. Он неуверенно оглянулся и от страха едва мог двинуться дальше, потому что двое людей, шедших без сомнения к нему, были полицейские. Однако Швиль сохранил достаточно присутствия духа, чтобы не ускорять шагов. Это сразу бросилось бы в глаза. Может быть, оба спешили и поэтому так торопились. Как они могли узнать его в темноте? Так внушал себе Швиль мужество до того момента, пока сильные руки не схватили его, и один из полицейских не сорвал у него с головы шляпу.

– Это Курт Швиль! – торжествующе сказал он.

– Это ошибка! – отчаянно протестовал Швиль. Но он сам не надеялся, что ему поверят. И действительно, они только рассмеялись. Они долго хохотали, прежде чем успокоиться.

«Все потеряно! Палач победил», – мелькнуло в мозгу Швиля. Он шел, как будто его уже теперь вели на эшафот: он не мог бежать вместе с полицейскими, и они наполовину волокли его. Рядом с собой он слышал их тяжелое дыхание. «Милая Элли, – пронеслось в его мозгу, – спасение было так близко, что, казалось, стоило протянуть руку».

Вдали показалась светящаяся вывеска полицейского участка. О бегстве нечего было и думать. Полицейские так крепко держали его, что он едва мог пошевелиться. Он не мог оторвать взгляда от приближающейся вывески. За ней было начало конца. Вот они уже подошли, виден освещенный подъезд. Теперь еще только пятнадцать, десять, пять шагов, и они уже пришли. Швиль невольно повернулся влево, к двери, но его спутники, к его немалому удивлению, протащили его дальше.

– В комендатуру! – сказал один полицейский.

Значит, они не доставят его в участок, тем хуже. Вдруг оба остановились перед винным погребом. Ну да, они устали. Здесь, наверное, и по ночам можно было утолить жажду. Они сошли вместе с ним по каменной лестнице вниз и постучали. Старик-итальянец открыл дверь и провел их в погреб. При свете свечей виднелось много народу, которые сидели за стаканами вина.

Полицейские отпустили Швиля и направились к стойке, где сразу же завязали разговор с хозяином. О своем пленнике они, по-видимому, совершенно забыли, потому что разговор становился все оживленнее. Они даже повернулись к Швилю спиной с таким спокойствием, как будто приковали его. Швиль мгновение раздумывал. Что ему осталось терять, в конце концов? Он сделал несколько осторожных шагов по направлению к выходу. Этот маневр не был замечен его преследователями; он шагнул еще, дотронулся уже до засова на двери и отодвинул его в сторону. Проскользнув в образовавшуюся щель, он осторожно затворил за собой дверь и двумя прыжками очутился наверху. Задыхаясь, он выбежал на улицу и побежал, постоянно поворачивая, чтобы сбить с толку возможных преследователей. Измученный, весь в поту, он достиг, наконец, дома, где незадолго до того встретился с Элли. Свет за окном больше не горел, старуха уже наверное спала. Он осторожно постучал в стекло. К его удивлению, женщина сразу же высунула голову, как будто только и ждала этого.

– Меня преследуют, впустите, ради Бога, – взмолился Швиль.

– Я не могу вам открыть, уходите, откуда пришли. Вы навлекли на синьору Элли сегодня несчастье, – гневно сказала она и снова хотела захлопнуть окно. Но Швиль положил между рамами руку. Он должен был узнать, что случилось с девушкой.

– Что произошло? Скажите!

– И вы еще спрашиваете? Когда она пошла к дворцу Лазурного берега, чтобы встретиться с вами, на нее напали и утащили: теперь вы ее больше никогда не увидите.

– Напали, кто же? – спросил он.

– Вы еще спрашиваете кто? «Бесстрашные», разумеется, – прошипела она и, сбросив его руку, захлопнула окно.

Совершенно расстроенный, Швиль пошел дальше. В эту минуту он забыл, что сам находится в такой же опасности, как и Элли. Он думал не о себе, а только о ней. Его собственная судьба стала ему безразличной. Но когда он услышал позади себя шаги, эгоизм снова проснулся в нем.

Может ли он сожалеть об этой девушке? Нет, для этого у него нет времени. Снова началось дикое бегство по пустынным улицам. С ужасом он заметил, что его подметки сильно стучали под широкими сводами старых дворцов. Он прислонился к стене, сорвал с ног туфли и продолжал бежать в одних носках.

Неровные камни старого города изранили его ноги в кровь и причиняли жестокую боль, но он продолжал бежать. Во всей Генуе был только один-единственный дом, в котором он мог спастись – дом его врага. Когда он наконец достиг портала ее дворца, его силы уже подошли к концу, и только страх быть снова пойманным придал ему достаточно энергии, чтобы взобраться на лестницу. Действительно, по виду он не походил больше на человека. Из широко раскрытого, прерывисто дышащего рта свисал язык, волосы длинными прядями прилипли к мокрому лбу, а израненные ноги судорожно дергались при каждом прикосновении к камням. Когда слуга открыл дверь, Швиль упал ему на руки, и тот притащил его в спальню, потому что не мог отнести на руках.

Вскоре в комнату пришла Марлен, остановилась перед кроватью и провела рукой по его лбу. Курт открыл глаза и встретился с ее равнодушным взглядом. В уголках ее губ змеилась чуть заметная улыбка, но Швиль, хорошо знавший ее лицо, заметил ее.

– Ну, мой милый, у меня все-таки лучше, а? – спросила она.

– Где Элли? – крикнул он и попытался встать, но бессильно упал на подушки.

– Спи, отдохни. Ты совсем сошел с ума, – холодно ответила она.

– Где Элли? Скажи, или…

– Или? – вызывающе спросила она и уперлась руками в бока. Он знал этот жест, к которому она прибегала в минуту гнева.

Секунду он не мог найти ответа. Чем мог грозить он, которому угрожало все?

– Прости, Марлен, но мне очень хотелось бы это знать, – пробормотал он и закрыл глаза, чтобы не смотреть на нее.

– Какое тебе дело до девушки, и откуда я должна знать, что с ней случилось? Она, наверное, дома. Но не заботься о других людях, если хочешь сохранить свою голову, а что ты хочешь еще жить, это видно без сомнений. Достаточно посмотреть на тебя!

Она вышла из комнаты и с силой хлопнула дверью.

В своем будуаре Марлен закурила сигаретку, улеглась на шелковые подушки, пестрой и мягкой горой заполнявшие один угол комнаты, и закинула руки за голову, следя за уходящим дымом. Она была довольна: «Бесстрашные» нашли сегодня ночью еще одного брата, брата, который мог многое сделать.

В остерии, из которой бежал Швиль, оба полицейских продолжали еще сидеть за стаканом вина. Теперь на них были штатские костюмы. Мундиры лежали в свертке на соседнем стуле. Оба от души смеялись над бегством пленника, за которым они наблюдали в висевшем напротив зеркале. Потом они рассказали друг другу про приключения Швиля во время его первого бегства, потому что один был человеком в панаме, которому Швиль дал пощечину, а второй – бледным молодым человеком, заговорившим с ним в поезде и на улице.

– Если бы я не знал, что он станет «Бесстрашным», я бы посчитался с ним сегодня за эту пощечину, – сказал один. Потом, налив еще вина, чокнулся с товарищем и прибавил: – За здравие нового «Бесстрашного»!

Весь следующий день Швиль провел в кровати. Он чувствовал себя разбитым. Происшествия предыдущей ночи доказали ему, что его любовь к жизни сильнее чего бы то ни было. Нет, больше он не будет обманываться. Он хотел жить любой ценой. Элли? Да, его непреодолимо тянуло к этой девушке, и сердце сжималось при мысли о ее судьбе. Он, только он, был виноват в этом. Она его настоятельно просила прибегнуть к данному адресу только в случае крайней нужды, когда не будет никакого другого выхода. Разве вчерашний 50

случай был таким безвыходным? Разве он не был в полной безопасности и совершенно здоров? Чего он хотел от нее? Он хотел бежать, и она обещала помочь ему. Но разве он, как мужчина, как более сильный, не должен был терпеть, а не обращаться к ней за помощью при первой опасности, причинив ей самой несчастье? Эти мысли приводили его в отчаяние.

К вечеру его посетила Марлен. Она была очень приветлива, очень нежна и принесла ему бокал шампанского.

– Выпей, тебе это поможет, – сказала она. Он выпил и поблагодарил кивком головы.

– Ты для меня загадка, Марлен, – не мог он удержаться, чтобы не сказать.

– До сегодняшнего вечера, милый.

– Как так?

– Сегодня ты сможешь разрешить загадку.

– Я буду очень разочарован?

– О нет: я ведь знаю, как ты думал обо мне все время.

– Я не скрывал этого.

– Это было бы лишним. Ты знаешь мою способность разгадывать других. Я бы и без твоих слов знала, как ты ко мне относишься. Но скажи, мой друг, как можешь ты, будучи преследуемым, измучившимся, невинно осужденным на смерть, держаться еще за мировой порядок? Как можешь ты отказываться примкнуть к обществу, которое отвергает этот порядок? Из одного уже чувства чести, желания мести, из чувства возмущения против обращения с тобой ты должен был бы встать в угрожающую позицию. Ты мог бы, раз тебе больше нечего терять, начать новую жизнь. Курт, не упрямься, поверь мне, я хочу тебе добра. Покорись! Не спрашивай, хорошо это или плохо. Не имеющие совести, имеют преимущество. Будь мужчиной, борись за лучшие дни, не давай себя раздавить, противопоставь своим преследователям другую силу.

– Какую, Марлен?

– Свое богатство, милый. Эта власть могущественна, могущественнее судьбы.

– Могущественнее судьбы? – удивился он.

– О да, могущественнее, чем все предопределения людей. Видишь, сегодня жалкие остатки твоего я, твоя оболочка, труп давно уже был бы зарыт и забыт, потому что так приказывал мировой порядок, так велели судьи, так требовало общество – только я не захотела этого. И кто победил?

Она гордо, величественно взглянула на него, и в это мгновение казалась действительно властительницей. Разве она не была могущественной повелительницей? Разве у нее не была во всем мире верная армия, уверенно и точно исполнявшая ее приказания?

Она угадала его мысли и продолжала:

– Я победила, милый, потому что у меня огромная власть: деньги. Я рассыпала золото лопатами…

– А теперь ты требуешь, чтобы я заплатил тебе сторицей? – спросил он.

– Может быть. Но разве голова, освобожденная из петли… имеет цену? Спроси любого, кто идет на виселицу, что он отдал бы за свое спасение? Спроси, и ты без исключения услышишь только один ответ, который состоит из одного слова: «Все!»

Он молчал, потому что она была тысячу раз права. Кто мог судить об этом лучше чем он, переживший все это?

Она встала, уверенная в своей победе.

– Ты сейчас оденешься, скоро за тобой придет Агостино. Я пришлю тебе фрак.

– Для чего, Марлен?

– Сегодня вечером я представлю тебя остальным.

Когда она вышла, он начал одеваться. Разговор с Марлен произвел на него глубокое впечатление. Он не мог противиться ей. Спасенная жизнь стоит всего, любой жертвы, любой благодарности. Разве он не был у нее в долгу? Разумеется. Этого нельзя было отрицать.

Он снова обрел спокойствие. Может быть, цели «Бесстрашных» были гораздо невиннее, чем он предполагал? Кроме случая с Элли, у него фактически не было еще никакого доказательства, что деятельность Марлен была настолько преступной, какой она рисовалась ему. Что же касается Элли, то он не знал, правильны ли предупреждения старухи. Может быть, все было совсем иначе: Элли могла выдумать эту историю, чтобы избавиться от него: он не должен был сразу прибегать к ее помощи. Возникало и еще одно предположение. Может быть, Элли устроила историю с бегством для того, чтобы сообщить Марлен о его истинных намерениях?

Возможно, что она сидит теперь в своем уютном доме и смеется над его доверчивостью.

Вошел слуга и необычно низко склонился перед Швилем.

– Могу я просить синьора следовать за мной?

Он провел Швиля в большую гостиную, которой он до сих пор не видел. В роскоши этой комнаты было что-то покоряющее. Ослепительный свет бесчисленных свечей придавал стенам, обтянутым золотой парчой, небывалый блеск. Мебель была вызолочена, на коврах вытканы золотом лотосы. Картин в комнате не было, только в углу на пьедестале сидел огромный Будда, который, скосив глаза, смотрел с непоколебимым спокойствием на окружающее.

Марлен подошла к Швилю с протянутыми руками. Он сам не мог объяснить почему поцеловал ей сперва одну, потом другую руку. Может быть, эта нежность была следствием того, что сказочная обстановка подействовала и взбудоражила его. Слуга оставил их одних.

– Ты просто великолепно выглядишь во фраке, – сказала она, рассматривая его.

– Благодарю за комплимент, Марлен.

– Чувствуешь себя хорошо, милый?

– Благодарю…

– Ты, наконец, покончил со своей совестью?

– Наоборот, совесть покончила со мной.

– Это неясно, милый друг: о какой совести ты говоришь?