Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кентерберийские рассказы

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Чосер Джеффри / Кентерберийские рассказы - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Чосер Джеффри
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


 
      С ним Продавец был индульгенций папских,
      Он приставу давно был предан рабски.
      Чтобы его получше принимали,
      Он взял патент от братства Ронсеваля.
      Теперь, с товаром воротясь из Рима,
      Он, нежной страстью к приставу томимый,
      Все распевал: «Как сладко нам вдвоем!» -
      Своим козлиным, жидким тенорком,
      И друг его могучим вторил басом,
      Мог голос зычный спорить с трубным гласом.
      Льняных волос безжизненные пряди
      Ложились плоско на плечи, а сзади
      Косичками казались, капюшон
      Из щегольства давно припрятал он
      И ехал то совсем простоволосый,
      То шапкой плешь прикрыв, развеяв косы
      По новой моде – встречным напоказ.
      В тулью был вшит Нерукотворный Спас.
      Он индульгенций короб, с пылу с жару,
      Из Рима вез по шиллингу за пару.
      Глаза его, как заячьи, блестели.
      Растительности не было на теле,
      А щеки гладкие желты, как мыло.
      Казалось, мерин он или кобыла,
      И хоть как будто хвастать тут и нечем -
      Об этом сам он блеял по-овечьи.
      Но что касается святого дела -
      Соперников не знал, скажу я смело.
      Такой искусник был, такой был хват!
      В своем мешке хранил чудесный плат
      Пречистой девы и клочок холстины
      От савана преславныя кончины.
      Еще был крест в цветных камнях-стекляшках,
      Была в мешке и поросячья ляжка,
      С их помощью, обманщик и нахал,
      В три дня он денег больше собирал,
      Чем пастырь деревенский за полгода
      Мог наскрести с голодного прихода;
      И, если должное ему воздать, -
      Умел с амвона петь он, поучать.
      Умел и речь держать пред бедным людом,
      Когда по церкви с кружкой шел иль с блюдом.
      Он знал, что проповедью, поученьем
      Народ склонить нетрудно к приношеньям.
      И на амвоне, не жалея сил,
      Он во всю мочь акафист голосил.
 
      Теперь, когда я рассказал вам кратко,
      Не соблюдая должного порядка,
      Про их наряд, и званье, и причину
      Того, что мы смешались не по чину,
      Расположась просторно и привольно
      В таверне, возле старой колокольни, -
      Пора сказать, как время провели
      Мы в этот вечер, как мы в путь пошли
      И чем досуг в дороге заполняли.
      Чтоб в озорстве меня не упрекали,
      Вас попрошу я не винить меня
      За то, что в точности припомню я
      Все речи вольные и прибаутки.
      Я это делаю не ради шутки:
      Ведь знаю я, что, взявшись рассказать
      Чужой рассказ, не надо выпускать
      Ни слова из того, что ты запомнил,
      Будь те слова пространны иль нескромны,
      Иначе все неправдой извратишь,
      Быль в небылицу тотчас обратишь,
      И брату не давай при том пощады:
      Рассказывай о всех поступках кряду.
      Спаситель путь указывал нам верный:
      Он прямо обличал, и нет в том скверны.
      Кто сомневается, пускай прочтет,
      Как говорил Платон на этот счет:
      Велел он слову действиям быть братом.
      Коль не сумел в сем сборище богатом,
      Где знать и чернь, и господа и слуги,
      Всем должное воздать я по заслуге, -
      Что ж, видно, было это не под силу, Ума, уменья, значит, не хватило.
 
      Трактирщик наш, приветливо их встретив,
      За ужин усадил и, чтоб согреть их,
      Сготовил снедь и доброе вино
      На стол поставил, и текло оно
      Весь вечер за веселым разговором,
      Шутливой песней, дружелюбным спором.
      Хозяин наш – осанкой молодецкой
      С ним не сравнялся б виндзорский дворецкий -
      Был статен, вежлив и во всяком деле
      Сноровист, весел и речист. Блестели
      Его глаза и речь была смела.
      И только что мы все из-за стола
      Успели встать и заплатить за ужин,
      Как он сказал, смеясь, что хоть не нужен
      Наш тост ответный, но он даст совет,
      Который помогал от многих бед,
      Первей всего от скуки: «Вас всегда,
      Друзья почтенные и господа, -
      Так молвил он, – я видеть рад сердечно:
      Такой веселой и такой беспечной
      Беседы я давно уж не слыхал,
      И целый год мой дом не принимал
      Таких веселых и простых гостей,
      У радости я не хочу в хвосте
      Плестись и ваши милости делить -
      Я мысль одну хочу вам подарить.
      Идете в Кентербери вы к мощам,
      И благость божия воздастся вам.
      Но вижу, что – на отдыхе ль, в дороге ль -
      Не будете вы чопорны и строги:
      Свой дух рассказом будете бодрить,
      Кому веселость может повредить?
      Коль с рожей постной едет путник бедный,
      Вот это плохо, это даже вредно.
      Но вы, друзья, послушавши меня,
      По вечерам, слезаючи с коня,
      Свежи и веселы и не усталы
      Пребудете, – тоски как не бывало.
      Так соглашайтесь! Если ж не удастся
      Мой замысел, пусть гром с небес раздастся
      И прах отца из гроба пусть встает,
      Меня ж земля пусть тотчас же пожрет».
      Недолго мы и в этот раз чинились,
      И выслушать его все согласились.
      «Друзья, – сказал он, – мой совет примите,
      Меня ж не очень рьяно вы хулите,
      Хоть он, быть может, незамысловат,
      Я думаю, что каждый был бы рад
      В пути соседей сказкой позабавить,
      Иль вспомнить быль, иль доблести прославить.
      Пусть два рассказа каждый подберет,
      А два других вдобавок припасет,
      Чтоб рассказать их нам в пути обратном.
      Кто лучше всех полезное с приятным
      Соединит – того мы угостим,
      Когда, воздав хвалу мощам святым,
      Ко мне воротимся. На общий счет
      Устроим пир мы. Я же в свой черед
      Свою веселость с вашей разделить
      Готов охотно, чтобы рассудить,
      Кому из вас награда подобает.
      Не надо платы мне. Кто ж не признает
      Решенья моего, расходы тот
      Поездки всей пусть на себя берет.
      Коль подчиниться моему приказу
      Согласны вы, так говорите сразу,
      И к утру я в дорогу соберусь».
      Мы рады были всей затеи груз
      Ему доверить, принесли присягу,
      Что без него не сделаем ни шагу.
      Его же обязали быть судьей
      И предоставить дом просторный свой,
      Чтоб победителя в нем угостить,
      А плату самому определить.
      Без возражений это порешив,
      Опять мы выпили и, отложив
      На утро сборы, улеглися спать.
      А поутру, чуть стало рассветать,
      Хозяин встал, и, поддавая пару,
      Нас кукареканьем он сбил в отару.
      Гурьбой, верхом, с волынкой вместо флага,
      Мы поплелись чуть побыстрей, чем шагом.
      Но вот хозяин придержал коня.
      «Друзья, – вскричал, – послушайте меня:
      Когда согласна утреня с вечерней,
      Тому из вас, кто слово держит верно,
      Пора начать и нам служить примером,
      А увильнет – тогда приму я меры.
      И пусть не пить мне эля и вина,
      Коль не заплатит он за все сполна!
      Потянем жребий, на кого падет
      Рассказывать, тот первый пусть начнет.
      Почтенный рыцарь, тянете вы первый;
      Мать аббатиса, бросьте четок перлы;
      Вам, господин студент, пора забыть
      Застенчивость и перестать зубрить.
      Сюда, ко мне, пусть каждый тянет жребий».
      И, видно, было суждено на небе
      Иль тут судьею нашим решено,
      Но только все мы дружно, заодно
      Судьбы разумной встретили решенье,
      Чтоб рыцарь выдумку иль приключенье
      По жребью первым тут же рассказал.
      Когда тот жребий рыцарь увидал,
      Решению судьбы он покорился
      И рассказать нам повесть согласился:
      «Коль рок велит мне, – он сказал, – начать,
      То помоги мне, пресвятая мать.
      Не будем прерывать, друзья, дорогу.
      Держитесь ближе, я же понемногу
      Рассказывать вам буду той порой».
      Мы тронулись, и вот рассказ он свой
      Неторопливо начал и смиренно,
      С веселостью и важностью почтенной.

Тут конец пролога в книге и начало первого рассказа, а именно рассказа Рыцаря

Рассказ Рыцаря
Здесь начинается рассказ рыцаря

 
      Предания давно минувших дней
      Нам говорят, что некогда Тезей
      Афинами единовластно правил,
      Что он себя победами прославил,
      Которым равных не было дотоле,
      И подчинил своей могучей воле
      Немало крупных и богатых стран.
      Он покорил и славный женский стан,
      Что Скифией когда-то назывался,
      С отважной королевой обвенчался,
      Прекрасной Ипполитой, и с сестрой
      Эмилией повез ее домой.
      Под музыку и радостные клики
      В Афины герцог двинулся великий;
      Делило с ним победы торжество
      Все воинство блестящее его.
      Когда б я мог без счета тратить время,
      Я б рассказал с подробностями всеми,
      Как амазонок победил Тезей
      Коварством и отвагою своей,
      Как разыгралось главное сраженье,
      Приведшее наездниц к пораженью,
      Как осажден был Ипполитин град
      Афинским храбрым воинством и взят,
      Как свадьбу их отпраздновали в храме,
      Украшенном огнями и цветами.
      Но это все оставлю в стороне:
      Идти за плугом долго нужно мне,
      А он волами тощими влечется;
      Вам рассказать мне много остается,
      Я не хотел бы помешать другим
      Успеть с рассказом выступить своим.
      Посмотрим, ужин ждет кого из нас!
      Итак, продолжу прерванный рассказ.
      Когда мной упомянутый герой
      Стоял почти под городской стеной
      В слепящем блеске торжества и славы,
      Он увидал, что перед ним заставой
      Вдруг вырос ряд одетых в траур дам,
      Склонивших головы к его стопам.
      Все, на коленях стоя, к паре пара,
      Рыдали так отчаянно и яро,
      Что можно утверждать: никто на свете
      Не слышал воплей горестней, чем эти.
      Рыдая и судьбу свою кляня,
      Они схватили под уздцы коня.
      «Что означает в праздничный сей миг, -
      Спросил Тезей, – ваш исступленный крик?
      Ужель из зависти внести отраву
      В мою победную хотите славу?
      Иль кто-нибудь нанес обиду вам?
      Скажите мне, и я ему воздам.
      Зачем вы в платье черное одеты?»
      Тут старшая в толпе несчастной этой,
      Издав предсмертному подобный стон,
      Которым каждый был бы поражен,
      Сказала: «Господин, себе по праву
      Победой ты стяжал и честь и славу,
      И нам нельзя завидовать тебе;
      Но нашей горестной внемли мольбе
      И смилуйся над жалкой долей нашей,
      Хоть капля сострадания из чаши
      Твоих щедрот на нас пусть упадет,
      Ведь каждая из нас ведет свой род
      От княжеской иль королевской крови, -
      Меж тем в пыли влачим мы век свой вдовий,
      Коварный рок, увы, неумолим:
      Всех давит злобным колесом своим.
      О господин, мы ждем тебя с войсками
      Уж целую неделю в этом храме
      Богини милосердья. Помоги нам,
      Яви себя всесильным властелином.
      Я, что сдержать рыданий не умею,
      Была женой владыки Капанея,
      Который в Фивах пал в проклятый час.
      Проклятие да ляжет и на нас,
      Рыдающих теперь перед тобою.
      Мужей лишились мы во время боя,
      Когда был город Фивы осажден.
      Теперь же – горе нам! – старик Креон,
      Что ныне царствует в пределах Фив,
      Исполнен гнева и несправедлив,
      Тиранства ради и из жажды зла,
      Чтоб обесчестить мертвые тела
      Фиванцев, павших в лютой битве той,
      Велел сложить из трупов холм большой,
      И ни за что не допускает он,
      Чтобы сожжен был кто иль погребен:
      Всех псам обрек он мерзостным приказом».
      И с этими словами дамы разом
      Все пали ниц, издав плачевный стон:
      «О, пожалей нас, безутешных жен,
      Чтоб горесть наша в грудь твою вошла».
      Тут знатный герцог вмиг сошел с седла,
      Скорбя об их несчастье и позоре.
      Он думал, сердце надорвется с горя,
      Узнав о том, что довелось снести
      Недавно жившим в славе и в чести.
      Фиванок он в объятья заключил,
      Стал тихо утешать по мере сил
      И в том им дал торжественное слово,
      Что всей своею мощью так сурово
      Мучителю Креону отомстит,
      Что в Греции народ заговорит
      О том, как поступил Тезей с Креоном,
      Достойным казни по любым законам.
      И в тот же час, не мешкая ничуть,
      Он, распустив свой стяг, помчался в путь -
      К твердыне Фивам во главе дружины.
      Не въехал он и не вошел в Афины,
      Не отдыхал и половины дня,
      Всю ночь в походе не слезал с коня,
      Царицу ж Ипполиту той порой
      С красой Эмилией, ее сестрой,
      Послал в Афины жить в чести и в холе,
      А сам на бранное помчался поле.
      С копьем и со щитом, багряно ал,
      Бог Марс на белом знамени сиял,
      По складкам стяга всюду блеск свой сея,
      А рядом трепетал флажок Тезея,
      Весь златом тканный: там набит, глядите,
      Тот Минотавр, что им сражен на Крите.
      Так ехал герцог, славный сын побед,
      А с ним и рыцарства блестящий цвет,
      Пока у Фив не стал он на лугу,
      Где дать решил сражение врагу.
      Но сокращу я повести объем.
      Креона он, что в Фивах был царем,
      В бою открытом поразил геройски,
      Посеял страх и бегство в фивском войске
      И приступом их град завоевал,
      Разбивши стены крепкие и вал.
      Несчастным вдовам возвратил он прах
      Супругов их, поверженных в боях,
      Чтоб, по обряду древних, трупы сжечь.
      Но чересчур бы затянулась речь
      Про скорбный плач, про вопли без числа,
      Про горе дам, покуда жгли тела,
      Про почести, что в милости своей
      Сей победитель доблестный, Тезей,
      При расставанье оказал тем вдовам…
      Прослыть я не желаю многословом.
      Победоносный вождь Тезей, сразив
      В бою Креона, стал владыкой Фив.
      Проночевал он ночь в открытом поле,
      И край перед его смирился волей.
      Чтоб обобрать тела убитых всех,
      Чтоб с них совлечь одежду и доспех,
      Трудились тати рьяно и исправно
      На утро той победы достославной
      И вот нашли средь груды бездыханной
      Покрытых не одной кровавой раной
      Двух рыцарей младых, лежавших рядом,
      В доспехах сходных, с дорогим окладом,
      Из коих звали одного Арситой,
      Другой же Паламон был знаменитый.
      Смерть овладела ими не вполне,
      И тотчас в них герольды по броне
      Признали августейших двух господ,
      Ведущих от владыки Фив свой род -
      Двух сыновей от царственных сестер.
      К Тезею братьев отнесли в шатер,
      Отрывши из-под кучи мертвых тел.
      А он тотчас отправить их велел
      В Афины век в неволе коротать
      (За них он отказался выкуп взять).
      Великий вождь, отдав приказ такой,
      Со всею ратью поспешил домой,
      Чело победным лавром увенчав,
      И там со славой и среди забав
      До смерти жил. (Что говорить нам доле?)
      Но в тесной башне в страхе и неволе
      Томился Паламон с Арситой-братом…
      Не откупить их ни сребром, ни златом…
      Так день за днем идет и год за годом,
      Когда однажды в мае пред восходом
      Эмилия, чей образ был милее,
      Чем на стебле зеленом цвет лилеи,
      Свежей, чем мая ранние цветы
      (Ланиты с розами сравнил бы ты:
      Не знаю я, которые алей),
      Покорствуя привычке юных дней,
      Оделась, встав до света на востоке:
      Не по душе ведь маю лежебоки.
      Все нежные сердца тревожит май,
      От сна их будит и кричит: «Вставай
      И верно мне служи, расставшись с ленью».
      Эмилия, исполненная рвенья
      Приветить май, на луч рассвета глядя,
      Предстала свежей в утреннем наряде.
      Златые кудри, в косу сплетены,
      На добрый ярд свисали вдоль спины.
      Она по саду, чуть взошло светило,
      Меж распускавшихся дерев бродила.
      Срывая цвет, то розовый, то белый,
      Для головы венок плела умело
      И пела, словно ангел неземной.
      Большая башня с толстою стеной,
      Главнейшая темница в той твердыне
      (Где рыцари в плену томились ныне,
      О коих был и дале будет сказ),
      Над садом этим высилась как раз,
      Где весело Эмилия бродила.
      Над морем воссияло дня светило,
      И бедный узник Паламон тогда же,
      Как ежедневно, с разрешенья стражи,
      Шагал по верхней горнице темницы,
      Преславный город видя сквозь бойницы
      И садик, где под зеленью ветвей
      Во всей красе и свежести своей
      Эмилия гуляла по дорожкам.
      Так грустный Паламон перед окошком
      Своей тюрьмы шагает взад-вперед
      И сам с собой печально речь ведет.
      «Зачем рожден я?» – молвит в скорби жгучей.
      И вышло так, – судьба ли то иль случай? -
      Что сквозь литые прутья на окне,
      Подобные бревну по толщине,
      Он вдруг узрел Эмилию в саду.
      «Ах!» – крикнул он, качнувшись на ходу,
      Как бы стрелой жестокою пробитый.
      Проснувшийся от возгласа Арсита
      Спросил его: «Что у тебя болит?
      Твой лик смертельной бледностью облит!
      Как? Плачешь ты? Кто оскорбил тебя?
      Сноси в смиренье, господа любя,
      Плененья гнет мучительный: ведь он
      Самой Фортуной, видно, нам сужден;
      Сатурна ли враждебным положеньем
      Иль прочих звезд злосчастнейшим стеченьем
      Ниспослан он, – таков, как ни борись,
      Был вид небес, когда мы родились.
      Итак, терпи: вот краткий мой совет».
      Тут Паламон промолвил так в ответ:
      «Мой милый брат, оставь такое мненье,
      Тебе его внушило заблужденье.
      Нет, не тюрьма исторгла этот стон:
      Я сквозь глаза был в сердце поражен
      До глубины, и в этом – смерть моя.
      Да, прелесть дамы, что, как вижу я,
      По саду там гуляет взад-вперед, -
      Причина слез моих и всех невзгод.
      Богиня ль то иль смертная жена?
      Самой Венерой мнится мне она».
      И, в увлечении не зная меры,
      Он, ниц упав, воскликнул: «О Венера,
      Коль ты явилась в вертограде том
      Передо мной, презренным существом,
      То помоги нам выйти из тюрьмы.
      Но если повеленьем рока мы
      До смерти здесь обречены невзгодам,
      То смилуйся хотя б над нашим родом,
      Низверженным по прихоти злодея».
      Меж тем Арсита, обозрев аллеи,
      Где дама та бродила взад-вперед,
      Ее красою дивной в свой черед
      Не менее был ранен и пленен,
      А может быть, сильней, чем Паламон,
      И, жалостно вздохнув, он говорит:
      «Увы, я дивной прелестью убит
      Красавицы, гуляющей по саду!
      И если я не вымолю отраду
      Лик созерцать ее хотя порою,
      Ждет смерть меня – я от тебя не скрою».
      Когда услышал эти речи брат,
      Он молвил, злобный обративши взгляд:
      «Ты говоришь, должно быть, для забавы?»
      А тот в ответ: «Мне не до шуток, право:
      Свидетель бог, тебе я не солгал».
      Тут Паламон, нахмурив бровь, сказал:
      «Не много чести обретешь ты в том,
      Что станешь предо мною подлецом.
      Я брат тебе по крови и обету.
      Мы крепкой клятвой подтвердили это, -
      Мы поклялись, что коль нас не замучат
      И смерть сама навек нас не разлучит,
      В делах любви не будешь мне врагом,
      Мой милый брат, как и ни в чем другом,
      Меня во всем поддержишь ты, любя,
      Как и во всем я поддержу тебя.
      Так ты клялся, и так клялся я тоже.
      От клятвы отрекаться нам негоже.
      Ты, спора нет, советник мой и друг,
      Но, как изменник, возмечтал ты вдруг
      О той, кому служу я, полюбив,
      И буду так служить, покуда жив.
      Нет, злой Арсита, не бывать тому!
      Я первый полюбил и своему
      Наперснику и брату по обету
      От всей души доверил тайну эту.
      И ты, что клятвой рыцарскою связан,
      По мере сил мне помогать обязан.
      Иль ты – изменник, в том сомненья нет».
      На то Арсита гордый дал ответ:
      «О нет, изменник здесь не я, а ты;
      Ты изменил, скажу без клеветы.
      К ней par amour я первый воспылал.
      А ты где был? Ведь ты тогда не знал,
      Назвать ее женой или богиней!
      Ведь у тебя – почтенье пред святыней,
      А здесь – любовь к живому существу.
      И сей любви в свидетели зову
      Я кровного и названого брата.
      Пусть первый ты, – ужели это свято?
      Ты знаешь, древний вопрошал мудрец:
      «Кто даст закон для любящих сердец?»
      Любовь сама – закон; она сильней,
      Клянусь, чем все права земных людей.
      Любое право и любой указ
      Перед любовью ведь ничто для нас.
      Помимо воли человек влюблен;
      Под страхом смерти все же служит он
      Вдове ль, девице ль, мужней ли жене…
      Но нет надежды ни тебе, ни мне
      При жизни милость дамы обрести.
      Ты знаешь сам: сидим мы взаперти;
      Обречены мы жить в темнице сей
      Без выкупа до окончанья дней.
      Так спорили два пса за кость большую,
      Дрались весь день, а вышло все впустую:
      Явился коршун вдруг, у драчунов
      Под носом кость стащил и был таков.
      В палатах царских правило такое:
      Всяк за себя, других оставь в покое!
      Люби, коль хочешь. Я люблю ее
      И буду впредь ей верен. Вот и все,
      Мы здесь в тюрьме должны страдать жестоко.
      Так пусть же каждый ждет веленья рока!»
      В сердцах и долго спорили друзья.
      Но повесть мне затягивать нельзя.
      Вернемся к сути. Приключилось раз
      (Путем кратчайшим поведу рассказ),
      Что знатный герцог, славный Перитой
      (Который был Тезею друг большой
      С младенчества и в детские года)
      В Афины прибыл, чтобы, как всегда,
      С приятелем покоротать досуг, -
      Милее всех ему был этот друг;
      А тот его любил с таким же жаром,
      И даже (если верить книгам старым),
      Когда один изведал смертный хлад,
      Другой его искать спустился в ад.
      Рассказывать о том охоты нет.
      Тот Перитой с Арситой много лет
      Был связан в Фивах дружбою святой.
      И, по мольбам и просьбам Перитоя,
      Тезей Арсите разрешил свободна
      Вон из тюрьмы уйти куда угодно,
      Без выкупа, с условием одним,
      Рассказ о коем следует за сим.
      Тезей с Арситой ясно меж собой
      Установили уговор такой,
      Что если бы Арситу кто застиг
      В Тезеевой земле хотя б на миг,
      Иль днем, иль ночью, иль в любую пору,
      То пойманный герой, по уговору,
      Главы своей лишится под мечом,
      И нет ему спасенья нипочем.
      Вот он простился и спешит домой…
      Эй, берегись, ответишь головой!
      Какую же Арсита терпит муку!
      Он в сердце чует хладной смерти руку.
      Он плачет, стонет, жалостно рыдает,
      С собой покончить втайне помышляет.
      «Зачем, – он думает, – родился я?
      Теперь еще тесней тюрьма моя.
      Я из нее вовеки не уйду:
      Я не в чистилище – уже в аду.
      Узнал меня на горе Перитой:
      Мне у Тезея в башне запертой
      Остаться бы в оковах, на запоре!
      Там в радости текла бы жизнь, не в горе.
      Лишь видом той, которой я служу
      (Хоть милости вовек не заслужу),
      Уже вполне я был бы услажден».
      «Мой милый брат, – он молвит, – Паламон!
      Победа – ах! – осталась за тобой!
      В тюрьме сидишь ты, взысканный судьбой…
      В тюрьме? О нет! Верней сказать – в раю.
      Судьба на счастье мечет зернь твою.
      Ее ты видишь, я же так далек;
      А раз ты с ней и так изменчив рок
      (Ведь рыцарь ты, отважен и удал),
      То, может быть, и то, чего ты ждал,
      Тебе пошлет судьба когда-нибудь.
      А я изгнанник, и к блаженству путь
      Мне без надежд отрезан навсегда.
      Земля, огонь, и воздух, и вода,
      И существа, что сделаны из них,
      Не утолят ужасных мук моих.
      Погибну я, истерзанный тоской.
      Прощайте, жизнь, и радость, и покой!
      Увы, напрасно от людей так много
      Поклепов слышим на судьбу и бога,
      Что жалуют нас лучшими благами,
      Чем можем мы порой придумать сами.
      Иной богатство вымолит, – оно ж
      Недуг накличет иль убийцы нож.
      А тот покинул, помолясь, тюрьму,
      Но челядью убит в своем дому.
      Нас караулят беды что ни шаг.
      Не знаем мы, каких мы просим благ.
      Мы все – как тот, кто опьянен вином.
      Пьянчуга знает – есть, мол, где-то дом,
      Не знает только, как пройти домой,
      И склизок путь под пьяною ногой.
      Вот так же мы блуждаем в сей юдоли:
      Мы жадно ищем путь к счастливой доле,
      Но без конца плутаем, как на грех,
      Все таковы, и сам я хуже всех.
      Не я ли мнил и тешился мечтой,
      Что, чуть я выйду из темницы той,
      И ждут меня веселье и услады.
      А ныне лучшей я лишен отрады.
      Эмилия! Нельзя мне видеть вас!
      Спасенья нет, настал мой смертный час».
      Тем временем несчастный Паламон,
      Узнав, что он с Арситой разлучен,
      Так возрыдал, что стены бастиона
      Тряслись от причитания и стона
      И кандалы, что на ногах он нес,
      Намокли от соленых горьких слез.
      Он восклицал: «Арсита, брат, о горе!
      Ты плод сорвешь, бог видит, в нашем споре!
      Свободно ты по Фивам ходишь ныне
      И мало тужишь о моей кручине.
      С твоим умом и мужеством, я мню,
      Собрать ты можешь войско и родню
      И край весь этот разорить войной.
      По договору ль, хитростью ль иной,
      Ты женишься на той прекрасной даме,
      По коей здесь я изойду слезами,
      Ведь если все возможности учесть, -
      С тех пор как ты свободу смог обресть,
      Ты – государь, соперник слишком сильный,
      А я погибну в клетке сей могильной,
      Вопя и воя до скончанья дней
      От всех тягот и мук тюрьмы моей.
      К тому ж любви терзанье роковое
      Скорбь и кручину умножает вдвое».
      Тут дико ревность разгорелась в нем,
      Проникла в сердце, грудь сожгла огнем.
      И стал похож наш узник безотрадный
      На букс засохший иль на пепел хладный.
      Он говорил: «Богиня, злой кумир,
      Что вечным словом сковываешь мир
      И на плите из твердого алмаза
      Навек законы пишешь и указы,
      Мы все, твоей подвластные короне, -
      Толпа овец, толкущихся в загоне.
      Ведь человека бьют, как скот рогатый,
      Сажают в тюрьмы, башни, казематы;
      Он терпит боль, несчастье и тревогу,
      И часто незаслуженно, ей-богу.
      Скажите, где же мудрость провиденья,
      Когда невинность терпит зря мученья?
      Ведь человек страдает тем сильней,
      Что должен по религии своей
      Во имя бога страсти побороть,
      А скот творит, чего желает плоть.
      Подохнет скот – и нет ему забот,
      А человека наказанье ждет,
      Хоть он и в жизни зло и скорбь терпел.
      Поистине, таков его удел.
      Пусть богослов на это даст ответ,
      Одно я знаю: полон муки свет.
      Увы, я вижу, вор и подлый змей,
      Изведший многих праведных людей,
      Свободно ходит и живет прекрасно,
      А я – в узилище томясь всечасно,
      Гоним Юноной бешеной, ревнивой,
      Почти что обескровившею Фивы
      (Хоть крепки были стены и брустверы),
      Терплю к тому еще и от Венеры,
      Боясь Арситы и к нему ревнуя».
      Но тут о Паламоне речь прерву я,
      Его в тюрьме оставлю и в плену
      И об Арсите вновь рассказ начну.
      Проходит лето, удлинились ночи,
      Страдают вдвое горше и жесточе
      И узник и влюбленный, и, ей-ей,
      Не знаю я, чей жребий тяжелей.
      Сказать короче: бедный Паламон
      Пожизненно в темницу заключен,
      Чтоб в ней томиться до скончанья дней;
      Арсита ж изгнан из державы сей,
      И никогда под страхом смерти впредь
      Возлюбленной ему не лицезреть.
      Кому ж теперь – влюбленные, решите! -
      Тяжеле? Паламону иль Арсите?
      Ведь этот даму видит день за днем,
      Но сам он скрыт в узилище своем,
      А тот повсюду ходит без труда,
      Но дамы не увидит никогда.
      Судите сами: вам оно видней,
      Я ж возвращаюсь к повести своей.
      Арсита в Фивах жил и сокрушался,
      Твердил: «Увы!» – и часто чувств лишался:
      Он с дамою своей навек в разлуке.
      Я вкратце вам скажу об этой муке,
      Что не был и не будет так убит
      Тоской никто – с тех пор как свет стоит.
      Еда, питье и сон на ум нейдут,
      И стал он тощ и высох, словно прут.
      Глаза ввалились, смотрит мертвецом,
      Как хладный пепел, бледен, желт лицом.
      Он, как отшельник, вечно одинок,
      Всю ночь рыдает, сетуя на рок,
      А чуть услышит песнь иль струнный звон,
      Безудержно и долго плачет он.
      Так пал в нем дух и вместе естество
      Так изменилось, что узнать его
      По голосу и речи невозможно,
      А вид изобличает непреложно
      Не тот недуг, что бог Эрот дарит,
      А манию, которую родит
      Сок черной желчи в чаше головной,
      Седалище фантазии шальной.
      Ну, словом, повернулось все вверх дном
      В Арсите, воздыхателе больном, -
      Обличье, обхождение и стать…
      Что мне о том весь день повествовать?

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5