В канун Рагнарди

— Может, не надо?

Никакой реакции на этот вопрос, естественно, не последовало. Девушкам оставалось только прислушиваться к происходящему на улице и надеяться, что все обойдется быстро и благополучно — без травматизма и вмешательства правоохранительных органов.

С минуту за окном ничего не менялось. А потом...

Остервенившийся было мат внезапно затерялся в звуках, странно напомнивших Наташе, как почти совсем уже человек Каменные Плечи вламывался со своими гребцами в кишащие немыми приозерные заросли.

Многоногое суетливое шарканье, тяжелые выдохи, отчетливый длинный треск, толиков взвизг, прозвеневший истошной и неподдельной жаждой крови: «Убью гниду!!!» И сразу — стремительно убегающий топот, и подрагивающий от напряжения голос Антона — неторопливый такой, ласковый:

— Повторяй, ублюдок, повторяй: сквернословить — грех, напиваться — тоже грех...

В ответ — плаксивое нечленораздельное бормотание: очевидно, не успевший удрать ублюдок повторял.

Победители вернулись быстро, но триумфа не удостоились, поскольку вернулись не все. Потери были огромны — ровно треть личного состава (а если в пересчете на живой вес, так и того больше). Стараясь не смотреть в тревожно-вопросительные галочкины глаза, Антон буркнул смущенно и виновато:

— Галя, там с Толиком приключилась неприятность... Пойдем, поможешь.

Галочка ойкнула и вылетела из комнаты, едва не сбив с ног зазевавшегося в дверях Виктора. Антон протиснулся следом, но почти сразу вернулся, мрачно заходил по комнате. Где-то за стеной протестующе завопил Толик, заворковал что-то ласковый, жалеющий голос Галочки...

Наташа испугано прошептала, вслушиваясь:

— Что случилось? Его очень побили, да?

Антон раздраженно махнул рукой:

— Лопух он, вот что случилось. Говорил же ему, остолопу: не умеешь — не лезь, нарвешься. Тоже мне, Брюс Ли выискался. Ну ничего, теперь надолго запомнит, как без понятия ногами махать. Лопнули промеж ног его роскошные брючки, от пояса до пояса лопнули. И теперь он сидит в спальне красный, как хрен с бураком, и боится высунуть на люди свой длинный нос.

Наташа прыснула, зажала ладошками рот, плечи ее затряслись от изо всех сил сдерживаемого смеха. Антон глянул на нее, на ухмыляющегося во весь рот Виктора и сказал осуждающе:

— Стыдно смеяться над человеческим горем. За штанишки, между прочим, Толик штуку выложил, это вам не хвост собачий.

Наташа мгновенно оборвала смех, оглянулась на Виктора:

— Может, рассказать ему? Ну, про Толю, про все-все — рассказать?

Виктор пожал плечами: «Как хочешь», и Наташа решилась.

Антон слушал хмуро, морщился, мотал головой. Когда выслушал все, сказал:

— Чушь какая-то... Хотя, конечно, непонятно, чего это он помалкивал, что был знаком с Глебом. Глупо было помалкивать. В любом случае глупо: он же знал, что ты знаешь. И с фирмовыми шмотками тоже хреново получается — с его зарплатой и за год на одни эти поганые брючки не скопить...

Он умолк, потому что в комнате появился Толик, со сконфуженным видом и в антоновых штанах.

— Легок на помине, — Антон прищурился. — А Галя где?

— Там, зашивает. Скоро придет. — Толик присел, стыдливо спрятал под стул торчащие из слишком коротких штанин ноги.

— Зашивает, говоришь? Ну, пусть, — Виктор небрежно присел на угол стола, прищурился на толикову макушку. — Невесту, значит, работой загрузимши, а сам сачка давишь? Нехорошо это, друг мой Толик, не позволим. Мы тебе тоже работу нашедши. Помнишь, как Лева Задов Рощину говорил? «Сейчас я буду тебя пытать, а ты мне будешь отвечать». Понял?

Нет, Толик явно ничего не понял — так растерянно заморгал он, снизу вверх вглядываясь в жесткий прищур Виктора. Антону эта игра в гляделки быстро наскучила, и он решил взять быка за рога:

— Давай, колись, археолог, где ты берешь бабки на фирму? Колись, говорю, в темпе, пока не пришла Галя!

Толик, наконец, понял, а поняв — окрысился:

— Это мое дело! Где хочу, там и беру, вот!

— Толик, ты нас прости, пожалуйста, но сказать тебе придется, — Виктор морщился, теребил усы. — Это не только твое дело, поверь, и это очень серьезное дело. Мы тебе все объясним, ты только ответь сначала.

Толик затравлено оглядел своих мучителей — упрямо набычившегося Антона, хмурого Виктора, сжавшуюся на своем стуле, дрожащую от напряжения Наташу... Понял: не отстанут; заговорил — тихо, отрывисто, воровато озираясь на дверь:

— Вы читали «Монстры не умирают»?

Все трое помотали головами: нет.

— А «Новые каннибалы»?

— Я у Глеба видела, — подала голос Наташа. — Но только прочитать не решилась. Там на обложке морды нарисованы, такие страшные-страшные.

— А «В полночь, под хохот сов»? Тоже не читали?

— Я читал, — Антон пренебрежительно хмыкнул, пояснил остальным: — Редчайший маразм. Он там нахамил какому-то занюханному колдуну, и за это его на кладбище живьем жрали вурдалаки — сто двадцать страниц жрали, красочно так, со всевозможными подробностями... Слушай, археолог, ты кончай нам мозги всякой мутью пудрить! Отвечай на вопрос, пока добром просят, нехорошего тебе, для разнообразия, в ухо!

— Так вот я и отвечаю... — Толик был красен, несчастен и смотрел в пол. — Ты авторов помнишь?

— Ну, помню, — Антон пожал плечами. — Какие-то А. и Б. Хмырик. Мечта, а не фамилия, вот и запомнил. А что?

— Это не фамилия, — Толик жалко улыбнулся, вздохнул. — Это псевдоним, вот. Мой и Глеба. Мы с ним шесть романов написали. А гонорары я на шмотки тратил. Ну что, добились? Рады? Только, если Галочке проболтаетесь — я вам не друг!

— Так это и Глеб, значит, гонорары получал? — Виктор растерянно обернулся к Наташе.

Та кивнула:

— Он премии большие несколько раз получал. Ну, то-есть это он говорил — премии. Маме шубу купил, и мне, и на Камчатку мы с ним ездили, где гейзеры... Могли у него такие премии быть, Витя?

Виктор хмыкнул:

— Премии... Были премии, как же... За два года он что-то около одной отхватил: «За активную работу в стенгазете.» Двадцать два рубля. Минус подоходный, минус за бездетность, минус профсоюзные взносы. Только он не мог на нее шубу тебе купить, Наташ. Пропимши мы ее, премию эту. Вот, с Антоном втроем. Как раз на бутылку вермута хватило. А после вермута, между прочим, Глеб меня домой к вам затащил и с тобой познакомил.

— Что ж это вы писали такую муть? — Антон смотрел на Толика, как на увечного. — Лучше ничего не могли сочинить?

— Мы могли и лучше, — Толик снова вздохнул. — Мы сначала написали серьезную повесть, вот только издавать ее никто не хотел, говорили: не кассовая. А за такие вот кошмары один кооператив очень хорошо платит. Ну, мы с Глебом и подумали: зарплата маленькая, все равно надо как-то подрабатывать, так уж лучше так.

— Четырнадцатого апреля ты к Глебу чего приходил? — Виктор решил поставить все точки над и. — Очередной шедевр обсуждать?

Толик наморщил лоб, подумал, помотал головой:

— Не помню... Но если приходил, то, наверное, за этим.

— А конспирацию-то какую развел — это ж охренеть можно! — возмущение Антона не знало границ. — Такого тумана напустил, что кое-кто принял тебя, дурака, за упыристического шпиона. А ты, оказывается, не шпион, а просто хмырик.

Он осекся, потому что в комнату вошла Галочка с реставрированными штанами в руках.

И снова выдохся разговор. Галочка увела расстроенного Толика переодеваться, и процедура эта заняла у них времени много больше, чем может потребоваться, чтобы снять штаны и надеть другие. Наташа тихонько покачивалась на стуле, улыбалась рассеянно и благодушно: приходила в себя, успокаивалась.

Это ведь очень хорошо, когда Толик — это просто Толик, легкомысленный графоман, а не изощренный шпион недоброй могучей цивилизации (вряд ли он стал бы так глупо врать, ведь проверить его слова проще простого). Виктор молчал, следя, как нехотя втягивает прихотливые извивы голубоватого дыма открытое окно, а Антон бродил по комнате и сипел сквозь зубы какой-то мрачноватый мотивчик.

Потом вернулись Толик с Галочкой, прокрались к столу, уселись рядышком, поглядывая на притихшую компанию выжидательно и невинно — слишком уж невинно, чтобы не вызвать подозрений.

На покинутом Виктором стуле бесшумно материализовался Терентий Нилыч, опасливо огляделся, привстал было на задние лапы, интересуясь полупустыми тарелками.

Но тут Антон прекратил, наконец, свой моцион из угла в угол и хлопнул ладонью по стене столь решительно и трескуче, что старый маразматик с хриплым тягучим воплем порскнул в окно.

Антон бешено глянул ему вслед, энергично и бесшумно шевеля скрытыми в огненных дебрях губами. Потом — уже вслух — обратился к оставшимся:

— Ну, так я не понял!.. Мы что, так и будем водку жрать и штопать штаны, или все-таки займемся делом? Предлагаю решить, наконец, прав Глеб или нет. Иначе, весь этот наш треп будет только треп и ни хрена кроме... Чего мы вообще начали со второго вопроса?

Он умолк, выжидательно оглядел присутствующих, однако желающих высказаться не обнаружил.

— И вот так всю жизнь, — Антон плюхнулся на стул, упер руки в колени. — Как до дела доходит — сразу все будто воды в рот, и я один должен за вас потеть и отдуваться. И после этого кое у кого хватает нахальства обзывать меня треплом... — Он лицемерно пригорюнился, вздохнул:

— Ладно. Давайте рассуждать логически, по порядку. Какие-такие у нас есть факты, подтверждающие справедливость выводов Глеба? Ну, первый факт — это то, что произошло пятнадцатого апреля. А если попробовать абстрагироваться от эмоций и подумать: мог он все-таки просто надорваться на своих экспериментах? Галя, вот ты психолог... Просвети ты нас, необразованных лопухов: мог?

Галочка кивнула:

— Мог. Насколько я поняла, методологической подготовки у него не было. Собственно, ее и быть не могло — тема экстраординарная, никакой спецлитературы по ней, к сожалению, нет. Наверняка он четко не представлял себе, как именно следует добиваться того, чего он хотел добиться...

Представьте себе человека, который тащит тяжеленную тачку с включенными тормозами. Тормоза можно выключить, и тачка покатится очень легко, без усилий, но он не знает, как выключить тормоза. Он даже не знает, что тормоза вообще существуют. Вот так и Глеб...

— Тачек с тормозами не бывает, — буркнул технически подкованный Толик.

Галя досадливо скривилась, хотела что-то сказать — Антон махнул рукой: не обращай, мол, внимания, Толик — это Толик и медицина тут бессильна.

— "Они хочут свою образованность показать", — Виктор потупился. — Все все поняли. Галя. Спасибо.

— Так, — Антон привычно взялся за бороду. — Что там у нас имеет место быть дальше? Пропавшая диссертация? — он искоса взглянул на Виктора.

Тот осторожно и медленно гладил по голове приткнувшуюся к нему Наташу, на присутствующих не смотрел, смотрел в сторону:

— С диссертацией у меня некоторый карамболь вышедши. Никуда она, как вчера выяснилось, не пропадала. Лежала это она себе спокойненько у Глеба на столе, откуда ее вечером пятнадцатого взял на предмет занесения некоторых данных в отчет один очень научный сотрудник. А вчера он ее вернумши, при чем очень извинямшись, что никого не предупредимши. Вот такие пироги.

Толик поднял голову:

— А может быть он...

— Все может быть... — Виктор пожал плечами. — Может быть — он, а может быть — ты. А может быть — мы все здесь собрались упырячьи агенты и мозги друг другу пудрим. От скуки... Определенности нету, друг ты мой Толик, вот что плохо! Однозначности нету.

— Нету, — Антон удрученно покивал. — Ни однозначности, ни определенности. Что дальше-то у нас? Взрыв в пещере? Так вот, информирую. Я, как приехал, намалевал тут одну хреновину в форме возмущенного письма в Общество охраны памятников. Что, дескать, мы, все из себя туристы-этнографы в количестве четырех штук, наблюдали последствия акта вандализма и пакостного надругательства над древним святилищем вблизи населенного пункта Боровское, и что по случаю этого акта восьмые сутки пьем валидол за здоровье Общества охраны памятников. И что мы просим объяснить, зачем прогрессивная общественность свинооткормочного комплекса позволяет нехорошим людям вытворять подобные гадости прямо у себя под носом.

В общем, лихо я их расхреновил, и намедни они меня облагодетельствовали ответом. Да не просто ответом, а даже цельной вырезкой из газетенки под названием «Голос Боровчанина».

И голос этот гласит (пардон за каламбурчик-с, я не нарочно), что вышеозначенный омерзительный факт лежит на совести шайки браконьеров, учинивших в знакомой вам пещере склад динамита и прочей взрывчатой хреновины на предмет последующего глушения рыбы. При чем всю шайку уже замели. Взрыв же, якобы, произошел по причине молнии. Вот такая получается хреновая хреновина. Вырезку показать?

Желающих смотреть вырезку не нашлось. После минуты-другой всеобщего молчания Наташа спросила растерянно:

— Ну, а кость эта? Кость — она же есть? И еще сны — мои и Глеба... Они же были?

— А что — сны? — Антон уцепился за бороду обеими пятернями, речь его стала невнятной. — Ну, сны. Ну, были на свете когда-то такие люди — Кошка, Хромой, Странный... Ну и что? Может, Странный совсем не то говорил, что Хромому подумалось вследствие собственной лопуховости. А кость... Из чего следует, что кость имеет отношение к Странному? Ни из чего не следует. Знаки эти, пещера? Но ты же сначала там ничего не узнала. Это потом тебе стало казаться, что оно все знакомое.

— Ну, хорошо... — Наташа растерянно терла лицо кулачками. — Ну, пусть ты прав. — Но мы же все-все уже поняли про эту кость, ну, что пеленгатор она, и что центр...

Антон пожал плечами.

— Но мы же исходили из предположения, что Глеб был прав. А если предположить, что нет? Тогда все наши умствования ломаного яйца не стоят. И выеденного гроша — тоже.

Наташа дернула за рукав Виктора, просительно заглянула ему в лицо:

— Вить, а в папке этой... У Глеба там никаких доказательств нет? Ну, что упыри эти есть на самом деле?

Виктор накрыл ладонью ее до судорог стиснутый кулачок, разлепил, наконец, губы:

— Да, пожалуй, что нет, Наташ. Мысли там есть у него очень интересные. На почве Библии.

Ну, например, что люди до потопа жили по девятьсот лет, а детей у них было не больше, чем могло бы быть у современного человека, задайся он целью расплодить своих отпрысков по пустой планете... А потом сказал Господь: «Пусть будут дни их сто двадцать лет». То-есть, Глеб считал, что допотопные люди — они никакие не долгожители были, а просто жили медленнее, чем мы, раз в двенадцать-тринадцать. Ну, биологические процессы заторможенные — восприятие, обмен веществ, износ организма, значит, тоже... Вот, вроде, как у нас — с точки зрения бабочки поденки: для нее — жизнь, а для нас — день. Иначе, если бы они с нашим темпом жизни проживали по девятьсот лет... Ну, даже если считать, что человек обладает репродуктивными возможностями только в течение трети жизни, представляешь, сколько детей было бы у каждого из них? За триста лет — представляешь? Так вот, Глеб считал, что упыри сотворили человека по образу и подобию своему, а потом несколько раз искусственно повышали скорость биологических, мыслительных и прочих процессов человеческого организма. Скорость жизни, в общем.

И еще. Про Вавилонское столпотворение.

Глеб тут видел не только пример того, как по достижении определенного уровня развития человечество отбрасывали в первобытное состояние, лишали силы, ставшей опасной (намеками на такое, кстати, Библия пестрит: изгнание из рая, потоп и прочее). По мнению Глеба за попытку создания «столба до небес» (кстати, он считал, что никакая это не ракета, а нечто, нашему пониманию не доступное совершенно) сотворившие человека силы лишили его какого-то... Ну, способа восприятия окружающего мира, что ли... Способа, которым, творя по собственному образу и подобию, человека наделили было, но потом спохватились, что слишком сильным он делает человечество, что нельзя, опасно... Что за способ такой? Не знаю. И Глеб не знал. Может, нынешняя телепатия и экстрасенсорика — это рудименты того, отнятого...

Вот, собственно, и все, что можно в Глебовой папке считать доказательствами. Но это ведь тоже неоднозначно...

Антон, глядя в стол, мрачно изрек:

— Ехали мы это, ехали, вот, наконец, и приехали; глядь, — а ведь приехали мы туды, отколь ехали... Так как это сказано у классика? Может, мальчика-то и не было, а?

— Может, и не было, — согласился Виктор. — Только способен ли ты представить себе, мой друг Антон, что может получиться, если, отвечая на этот классический вопрос, мы ошибемся? Я лично представить это себе не могу: уж больно страшно становится.

2. СВЕТ

Лаборантке Танечке было очень стыдно. Так стыдно, что она прикрыла рукавом пунцовое свое лицо и оттуда, из-под рукава, бубнила какие-то невнятные оправдания, перемежая их душераздирающими вздохами. Виктор мрачно поглядывал на нее, на причиндалы для макияжа, разложенные поверх лабораторного журнала, на исходящий паром реактор...

Он прекрасно понимал, что Танечкина стыдливость вызвана вовсе не запоротым экспериментом — до лампочки ей этот эксперимент. Просто она успела выписать сложную композицию из нежно-салатных и перламутровых теней только вокруг одного глаза, и теперь, мягко выражаясь, выглядела.

— Ну, в общем, так, — Виктор легонько пристукнул пальцами по столу. — Послезавтра утром результаты должны быть на столе у шефа. Я, конечно, имею в виду достоверные результаты. Иначе все то, что вы мне тут пытаетесь вешать на уши в виде оправданий, вам придется изложить шефу, а я не думаю, что это его приведет в восторг. Вы поняли?

Он дождался сопровождаемого невнятным звуком кивка и резко повернулся к двери. Уже выходя, Виктор услышал за спиной тихое, но весьма эмоциональное «э-э-э!..», неопровержимо свидетельствующее о том, что Танечка показывает ему вслед язык. В ответ он так грохнул дверью, что из соседних комнат повысовывались перепуганные.

Вернувшись к себе, Виктор несколько минут бродил из угла в угол, успокаиваясь. Собственно, чего это он так взбесился? Не знает, что ли, что это за фрукт такой — Танечка? Не знает, что ничего серьезного ей поручать нельзя, а если уж поручил, так следить нужно как следует? Да знает, конечно, все он знает. Так почему же взъелся на лаборантку? На себя надо было взъедаться, на себя... Как это шеф выражается? «Для руководителя леность подчиненных не оправдание, а позор». Э-хе-хе...

Виктор подошел к окну, закурил, оперся ладонью о промозглое стекло. За окном был дождь. Скучная серая морось, прозрачные капли, медленно вызревающие на черных промокших ветвях — вызревающие, чтобы сорваться вниз, туда, где зыбкие отражения редких прохожих скользят в мутных зеркалах луж...

Телефонный звонок грянул за спиной, будто пулеметная очередь. Виктор вздрогнул от неожиданности, дернулся, выронил сигарету, злобно прошипел, глядя через плечо на неунимающийся аппарат: «Заткнись!..» Телефон, естественно, не послушался, и слава Богу. Звонила Наташа:

— Вить... Ты сейчас очень-очень занят, да? А ты не мог бы удрать с работы? Ну, прямо сейчас, взять и приехать — мог бы?.. Да нет, ты не бойся, ничего такого не случилось... Ну, то-есть, случилось, но... Ты приезжай, а?

И все. Несколько секунд Виктор растерянно слушал короткие гудки отбоя, потом спохватился и положил трубку.

Сбежать с работы в середине дня — это сулит новые, еще не испытанные ощущения...

Виктор медленно снял лабораторный халат, аккуратно повесил его на спинку стула. А, собственно, что такого страшного произойдет, если вправду сейчас взять и уйти? Да ни черта не произойдет. Никто не заметит — вот что произойдет. А если и заметят... Ну, шеф завтра устроит вздрючку и потом еще неделю будет, как выражается Антон, смотреть сквозь зубы. Ужасная перспектива для человека, собиравшегося бороться со внеземным сверхразумом! Анекдот... Да неужели это тема для раздумий: что дороже, Наташа или благорасположение шефа? Он представил себе, как завтра Уланов будет щурить ледяные глаза, брезгливо выясняя, была ли хоть сколько-нибудь уважительной причина «этой безобразной отлучки», представил собственное виноватое лицо, оправдания, объяснения... А черта лысого ему вместо объяснений! Это вот он, шеф, пусть объяснит, уважительная ли для него эта причина. И если нет... Если нет... Ну, так что же такое будет, если нет? Дуэль? Заявление об уходе? Гневная отповедь шефу, для которого люди — не люди, а винтики (прямо не Уланов, а второй Иосиф Виссарионович)? А кстати, минут двадцать назад кто-то, кажется, изволил повысить голос на лаборантку, посмевшую в рабочее время делать макияж...

Наташа открыла сразу, едва только Виктор успел коснуться кнопки звонка, как будто поджидала его у двери. Открыла, взяла за руку, привела в свою комнату, пихнула в кресло. Все это — молча.

Некоторое время Виктор растерянно смотрел на нее — раскраснелась, глаза блестят... Потом осведомился:

— Может быть объяснишь, что случилось?

— Случилось? — Наташа пожала плечами. — Ну, папку Глеба дочитала, Антону передала. Как договорились.

Она замолчала, пристроилась в кресле напротив.

— Между прочим, — Виктор нахмурился, — почему ты не на работе?

Наташа пожала плечами:

— А что я там забыла? Начальство все в командировку уехало, и руководить мной теперь ну совсем некому. А без руководства я не умею, я человек безынициативный.

Виктор осуждающе покачал головой:

— Ой, гляди, Наташа! Ведь выгонят тебя когда-нибудь за такие выходки. И правы будут, вот что самое обидное...

— Злой ты сегодня какой-то, — отметила Наташа неодобрительно.

— Да ничего я не злой. Просто у меня характер портится — все так говорят. Так что, если сию секунду не объяснишь, для какой надобности ты меня с работы выдернумши, я вконец озверею, учти!

— Ой! — Наташа захлопала в ладоши. — Хочу посмотреть на тебя в озверелом состоянии! Очень-очень хочу, ну пожалуйста, ну озверей!

Виктор вздохнул и покорно озверел. Наташа огорчилась:

— И всего-то? Бедная у тебя фантазия, оказывается... Ну, ладно. Сейчас мы с тобой к делу перейдем.

Она дотянулась до лежащего на столике газетного листа, ухватила его, притянула к себе. Лист был желтоват и выглядел так, будто его долго и тщательно пережевывали.

— Ну, ты крепко сидишь? — Наташа коротко и странновато глянула на Виктора, уткнулась в расстеленную на коленях газету. — Ты хорошо-хорошо сядь, поплотнее. Это чтоб не упасть. А теперь слушай: загадочная находка (это заголовок). "Сообщение, которое наверняка заинтересует любителей археологии, поступило из болгарского села Поморска Варница. Здесь уже третий год продолжаются раскопки поселения эпохи позднего палеолита, возраст которого — приблизительно 80 тысяч лет до нашей эры.

По мнению ученых это поселение относится к культуре, родственной Мадленской и Кроманьонской, т.е. населявшие его первобытные люди — охотники и собиратели — являются представителями самой ранней из известных в настоящее время ветвей Человека Разумного и принадлежат к виду Homo Sapiens Fossilis, с антропологической точки зрения уже практически неотличимому от современного человека.

Варницкое стойбище широко известно среди специалистов как место уникальных по своей сохранности находок утвари, оружия и даже фрагментов хижин времен палеолита.

Трудно поверить, но все эти предметы уцелели до нашего времени благодаря... пожару. Именно внезапный пожар заставил обитателей спешно покидать жилища. Рухнувшие стены и кровли похоронили под собой брошенные предметы обихода и уберегли их от пламени. Сами же деревянные детали построек, обуглившись, стали менее подвержены разрушительному действию времени.

Причина пожара, уничтожившего Варницкое стойбище, до сих пор остается загадкой. Характерно, что пока не найдены обгорелые человеческие останки. Следовательно, в пламени пожара не погиб ни один из жителей стойбища, а значит, предположение о том, что поселение было сожжено в результате нападения врагов, скорее всего ошибочно. Вероятно, несчастье было вызвано молнией либо неумелым обращением наших далеких предков с огнем.

После пожара Варницкое стойбище было покинуто обитателями, которые, вероятно, переселились в новые, более удобные для жизни места. Поиски их нового поселения продолжаются. И вот, в ходе этих поисков была сделана недавно поистине загадочная находка.

В русле ручья, пересохшего несколько тысячелетий тому назад, было обнаружено одинокое захоронение пожилого мужчины, первоначально датированное приблизительно тем же периодом, что и пожар Варницкого стойбища.

Следует отметить, что по своему способу захоронение практически не отличается от найденных ранее на территории стойбища, что дало повод некоторым горячим головам причислить погребенного к жителям сгоревших хижин. Невдалеке от места погребения в окаменевшем иле были обнаружены предметы, которые произвели настоящую сенсацию в научном мире: прекрасно сохранившийся бронзовый меч и небольшая дубинка из странного вещества, которое по плотности превышает любой из известных в настоящее время материалов.

Автор открытия, известный археолог из Пловдива Богдан Богданов в беседе с нашим корреспондентом отметил, что, по его мнению, погребенный не имеет к Варницкому стойбищу ни малейшего отношения. Очевидно, это современник гораздо более поздней эпохи, и его останки оказались на столь значительной глубине в результате тектонической передвижки геологических слоев. Это подтверждается хотя бы фактом обнаружения вблизи места захоронения меча, относящегося, вне всякого сомнения, к бронзовому веку.

Что же касается материала загадочной дубинки, то болгарский ученый счел своим долгом заранее опровергнуть несерьезную шумиху о пришельцах из космоса, которая, несомненно, поднимается вокруг этого вопроса. Доктор Богданов считает, что здесь мы имеем дело с неким секретом мастеров древности, который в настоящее время, к сожалению, утерян.

«История, — подчеркнул ученый, — знает немало подобных примеров».

Наташа откинулась на спинку кресла, тихонько сказала:

— Все.

Виктор растерянно всматривался в ее странно заискрившиеся глаза, кусал губы:

— Получается, что Странный не обманул Хромого тогда, у ручья.

— Получается... — Наташа снова потупилась, низко-низко наклонила голову. — А про Варницкое стойбище ты тоже понял?

— Старые Хижины?

— Ну конечно. И значит, все то, что было — оно было, Вить. Все-все было. Вот тебе и однозначность, и определенность, о которых ты так сокрушался...

Виктор тяжело поднялся, подошел к окну, побарабанил ногтями по прохладному стеклу. Потом снова повернулся к Наташе:

— Слушай, а что это за газета?

— Не знаю. Тут только половина листа — ни названия, ни даты... В нее книжка была завернута. Библиотечная книжка, старая такая, трепаная-трепаная... Вашей, кстати, библиотеки, институтской. Наверное, это Глеб ее взял. Ну, я подумала, что вернуть ее надо, только не хотела, чтобы в таком виде, хотела обернуть хорошей бумагой. Ну и наткнулась. Знаешь, а ведь обидно очень... Ну, вот что Глеб — он же часто-часто ее в руки брал, эту книгу, читал, там пометки его везде. А на газету внимания так и не обратил...

Виктор вздохнул:

— Обидно, конечно... — он снова вздохнул. — А что за книга?

— Да вон, лежит на столе... — Наташа уперлась локтями в колени, подбородок положила на стиснутые кулачки, пригорюнилась. — Ты возьми, кстати и сдашь завтра...

Она действительно была затрепана до предела — тоненькая, изрядно уже пожелтевшая книжица без обложки и трех первых страниц. Виктор рассеянно открыл ее, полистал. Изветшавшие, затертые до бахромы по краям листы переворачивались с вялым безразличным шелестом. Этот шелест умирающей бумаги, на которой, быть может, самые нужные и важные для кого-то мысли блекли, выцветали, рассыпались нечеткими буквами среди жирных пятен и следов грязных пальцев, нагонял тоскливое оцепенение. И поэтому Виктор трижды прочел абзац, подчеркнутый красным карандашом (четкая, будто под линейку, черта, разборчивая подпись Глеба на полях), прежде, чем понял, что именно он читает.

«Из двух равновероятных событий всегда происходит наименее желаемое. Эта формулировка, вероятно, известна читателю, как закон бутерброда, закон Мэрфи, или, может быть, закон Паркинсона.»

Вполне возможно, что Виктор так бы и не понял, почему Глебу эта далеко не новая информация показалась заслуживающей внимания, если бы следующий абзац, в котором речь велась совсем уже о другом, не начинался со слова «равновесие». И это слово Глеб тоже подчеркнул красным.

Равновесие. Равновесная система. Последняя запись в папке Глеба. И восемь восклицательных знаков после слова «сволочи». И закон бутерброда.

— Наташ... — Виктор положил книгу на подоконник, прихлопнул по ней ладонью. — Я, кажется, понял, зачем мы нужны упырями.

Он помолчал немного, потеребил усы. Наташа терпеливо ждала.

— Понимаешь, — снова заговорил Виктор, — вот если стоишь и ждешь трамвая, а его все нету и нету — стоит только закурить, как он сразу появится. При чем, если закурить чужую сигарету, которую не жалко, то никакого эффекта. А вот если свою... Ты подожди, Наташа, ты послушай...

В нашем мире дело обстоит так: если есть вероятность, что случится гадость какая-нибудь, то эта гадость непременно случается. Бутерброд, если упадет, то обязательно маслом вниз... Если один-единственный билет не подготовил — его на экзамене и вытащишь... Если заранее начинаешь к поездке готовиться — старательно, с удовольствием, предвкушая — сорвется поездка... Ну и так далее. Ты, наверное, и сама замечала, правда?

Наташа кивнула: правда.

— Ну, вот... — Виктор пощелкал пальцами, подыскивая нужные слова. — Ты только представь, как далеко мы бы ушли вперед, если бы не этот закон... Ведь это действительно закон, Наташ, это самая что ни на есть объективная реальность. Это уже давным-давно замечено и сформулировано не раз — в основном, конечно, в шутливой форме, потому что уж больно нелепым кажется на первый взгляд, но... ну, вот еще пример: визит-эффект. Если на пуск установки, скажем, является высокое начальство, пуск, как правило, срывается. При чем до прихода начальства все срабатывает отлично, и после ухода — тоже, а при начальстве — фиг... Это же факт, у меня у самого сколько раз так бывало! А термин, кстати, инженеры из НАСА придумали... Понимаешь?