Узбекский барак

      В конце концов они купили синтетическую елку. Правда, ее приходилось опрыскивать, как покойника, жидкостью, имитирующей запах хвои, но она хотя бы не осыпалась.
      Он написал по этому поводу небольшое эссе.
      Как свету сопутствует тень, так прогресс сопровождается вызываемым им регрессом...
      Мать редко хвалила его статьи, а прочтя эту, насмешливо покачала головой. Прогресс - это когда детям живется лучше, чем их родителям, сказала она.
      А тогда она нарезала из газет игрушек, развесила по веткам клочья серой ваты, изображавшей снег, и позвала детей из других комнат. Водила с ними хоровод, два притопа, три прихлопа, запевала песню, а малыши, глядя на нее, старательно повторяли.
      После встречи Нового года мать принесла домой ведро краски. После первой встречи с живыми узбеками возобновились ночные кошмары Игоря, и, полагая, что их причиной являются впитавшиеся в стены комнаты запахи сгоревшей человеческой плоти, она решила с ними бороться. Сама все тщательно отмыла, отскребла, оштукатурила и покрасила. Запахи на какое-то время пропали.
      Не веря себе, она спрашивала Игоря: ведь больше не пахнет, правда? Он послушно кивал, соглашаясь: да, мама, да, больше не пахнет...
      И несколько следующих ночей он спал без сновидений.
      Но едва стены просохли, запах появился снова. Сначала слабый, потом все сильнее. И погибшие узбеки возвращались в его сны. Он еще сильнее начал плакать по ночам. Мать отчаялась, уже не зная, что предпринять.
      Еще она собиралась поменяться с кем-нибудь из перенаселенных бараков. Уже согласна была жить с одной, двумя семьями в одной комнате, но никто не соглашался. Все подозревали здесь неладное: что-то не так, раз сама просит поменяться из отдельной комнаты на общую. К тому же ходили слухи об узбекском бараке как о нечистом месте, где по ночам являются духи сгоревших нацменов.
      Много лет спустя мать рассказала ему с подробностями, в лицах, об одном разговоре с соседями, когда, разбуженные его плачем, они стали стучать в дверь и стену, и она вышла к ним в коридор.
      - Поймите, Игорек очень впечатлительный, - объясняла мать. - Я же просила всех: не надо рассказывать детям об этом ужасном пожаре! Но кто-то все равно рассказал. И теперь они снятся ему каждую ночь.
      - Больно нежный он у тебя, Лариса, - ответила ей соседка Ира, староста барака. - Ты сама виновата, хоть и с высшим образованием. Наши дети сначала тоже плохо спали, и ничего, мы не придавали значения, и они принюхались. Мой Петя тоже плакал ночами, а теперь ничего, прошло. Хоть и помладше твоего Игорька. Что, твой какой-то особенный? И запаха-то уже давно не чувствуется. Она потянула ноздрями, принюхиваясь. - Выветрился почти.
      - Ну это ты зря, - встрял ее вечно пьяный муж, недавно демобилизованный из-за тяжелой контузии. - Я до войны на мясокомбинате работал и знаю: вонь от мяса, может, и выветрится, а горелую кость ничем не перешибешь. Это как пить дать.
      - Вы как хотите, Лариса Михайловна, - перешла на официальный тон староста. - Вы у нас самая грамотная и потому должны понимать: мы так тоже не можем. Если это будет продолжаться, напишем заявление коменданту, что вы со своим сыном целенаправленно не даете нам спать, и попросим принять экстренные меры...
      Заявление было составлено, и вечером муж старосты, как всегда пьяный, носил его по комнатам на подпись. И по ошибке зашел к матери. Она растерянно прочитала, потом закрыла лицо руками. "Так ты чего, не согласна, что ли?" недоумевал тот.
      Женщины подписались все, некоторые мужчины подписать отказались.
      Мать потом показывала ему это коллективное заявление, она нашла его в своих бумагах.
      Там сверху и наискось красным карандашом была начертана резолюция: "Предупредить гр-ку Драгунову Л.М., что ей дается три дня сроку для наведения должного порядка в деле обеспечения ночного сна соседних с ней работников тыла, которые благодаря ей в условиях военного времени могут проспать на работу, иначе она с малолетним сыном, находящимся на ее иждивении, будут существенно уплотнены путем подселения на занимаемую в настоящее время площадь в порядке первой очереди". Неразборчивая подпись и дата: 17 июля 42 года.
      Мать старалась убедить коменданта переселить ее в другой барак. "Надо будет - переселим", - сурово ответил тот. Когда отпущенный срок был исчерпан, к ним постучался комендант, за спиной которого теснились соседи, поставившие подписи, и любопытная ребятня.
      Но к ним вышел Аркадий Грохолин, только что приехавший со станции.
      Он затворил за спиной дверь комнаты и что-то негромко сказал присутствующим. Вернувшись в комнату, он снова стал собираться туда, где уже стоял под парами очередной эшелон.
      - Живи спокойно, - сказал он матери. - Вас больше не потревожат.
      Еще Игорь Андреевич вспомнил, как соседки уговаривали мать позвать бабку, чтоб "ликвидировать сглаз". После фиаско с заявлением все вдруг стали уверены, будто ее сына сглазили. Мать сначала отмахивалась, но потом согласилась. Похоже, она испытывала неловкость после истории с неудавшимся коллективным заявлением.
      Вечером к ним пришла кривобокая, жуткая старуха и сразу стала махать руками над головой Игоря, нашептывая что-то страшное и неразборчивое. Ему запомнился взгляд матери. На ее лице, как в зеркале, отражался его испуг. Она неотрывно смотрела на сына, уже жалея, что согласилась. Когда сеанс закончился, она дала старухе банку тушенки, подаренную лейтенантом Грохолиным. Ворожея обрадованно прошамкала, сразу утратив часть своей мистической жути, мол, надо бы продолжить "сиянсы", чтобы окончательно избавить "младенчика" от сглаза.
      Мать промолчала. Больше тушенки у нее не было. Старуха ушла, но в ту же ночь вернулась к Игорю вместе с узбеками. И снова принялась размахивать руками. Оттесненные на второй план, узбеки смотрели на ее пассы - совсем как соседки в приоткрытую дверь - приоткрыв рты. Про Игоря будто забыли. В этом ли заключался ее метод, но в ту ночь он почти не плакал, хотя узбеки не уходили.
      12
      Когда Полина легла спать, они осторожно вышли на кухню и прикрыли дверь.
      - Выпить хочется, - призналась Марина. - Водки у вас не найдется? Прости, забыла: ты ее видеть не можешь. Кстати, меня уже спрашивали, почему?
      - В эвакуации я все время болел ангиной. И не помню себя без водочного компресса на шее. Я тогда пьянел от одного запаха.
      - Папочка, бедненький... - лицо Марины сморщилось и передернулось. - Фу! Представляю эту колючую и вонючую сырость на шее! Так вот почему я хлещу ее за двоих.
      Когда у него впервые заболело горло, мать стала забивать обрезками досок и фанеры щели в стенах и потолке. Дуть переставало, но сырость оставалась, а когда наступала зима, стена, выходившая на север, покрывалась льдом. К ней особенно было приятно прижиматься горячим лбом.
      Поднималась температура, и мать ставила ему градусник, через несколько минут вытаскивала и, разглядывая его, старалась сохранить невозмутимость - уже знала, что он за ней наблюдает.
      Она уходила на работу, и он сам совал градусник себе под мышку, потом внимательно разглядывал матовый столбик ртути, пересекавший несколько черных черточек над единственной красной.
      Однажды он спросил, что эти черточки означают и почему на термометре за окном, который они привезли с собой, их намного больше. Мать усмехнулась и погладила его по голове. "Просто для человека больше не надо", - сказала она.
      Он вспомнил ее слова через много лет, когда узнал, что выше и ниже градуировки человека поджидает смерть. От нее нас отделяет лишь узкий интервал в несколько градусов, нечто вроде просвета между лезвиями ножниц, готовых в любой момент перерезать нить жизни.
      - ...Потом я перенес осложнение на почки. Писал кровью в горшок, чтоб было понятнее.
      Он замолчал, увидев, что ее глаза наполнились слезами.
      - Папа, извини. Если тяжело вспоминать, лучше не рассказывать.
      - Твоя бабушка пришла в ужас, когда увидела кровь, - продолжил он после паузы, и Марина, успокаивая, положила руку на его запястье. - Но отдавать в больницу не хотела... Я как-то услышал за дверью ее разговор с соседками. Помню, очень ее убеждали, мол, не теряй зря время, роди себе еще одного, раз мужики интересуются. Еще неизвестно, выживет твой Игорек или нет. И все время ей напоминали про лейтенанта Грохолина.
      - Он женат, - сказала им мать. - И у него есть ребенок.
      - Ну и что, подумаешь. Сейчас все так. Твой-то Андрей к тебе ли вернется, еще неизвестно. Да и в каком еще виде. Вот Аркадию в тылу ничего не сделается! Целым будет, с руками и ногами. Гляди, Лариса, сама. Мужиков все меньше, а уже разборчивы стали, прямо куда там...
      - Боже, что делается... - покрутила головой Марина. - Выходит, пока дедушка воевал, она в тылу крутила любовь с офицером НКВД?
      Он пожал плечами, глядя в темное окно за ее спиной, в котором смутно отражались ее стройная шея и прямые плечи, а также его отечное бледное лицо с темными кругами под глазами.
      - Знаешь, мы с бабушкой были подружками, она всем со мной делилась, но как только я спрашивала о дедушке, она сразу замыкалась. Знаю, что он погиб в самом конце войны. Кстати, этот лейтенант из органов, он жив? Его можно найти?
      - Я пытался. Безрезультатно.
      - Извини, я перебила...
      - Когда речь зашла о больнице, я потом сказал матери, мол, она специально отправляет меня туда, раз я мешаю ей родить от этого лейтенанта другого мальчика.
      Она приоткрыла рот.
      - Уж не хочешь ли сказать, что в том возрасте ты знал, откуда берутся дети?
      - Представь себе, знал.
      - Веселая у нас семейка... И что она ответила?
      - Обняла и сказала, что никто ей кроме меня не нужен. Назавтра она отвела меня в больницу.
      - Обрыдаешься... - Марина засмеялась, отвернулась, вытерла глаза и мельком посмотрела в зеркальце. - На Ларису Михайловну это похоже.
      Он смутно помнил эту палату с низким сводчатым потолком (кажется, раньше здесь был монастырь), освещенную ночью лампами синего света.
      Это были нескончаемые душные дни и ночи, заполненные плачем, хрипами и стонами. Два-три десятка мальчишек, сменяя и заражая друг друга, сгорали здесь от высокой температуры. Сон здесь путался с явью, превращаясь в бред.
      Узбеки пришли к нему только однажды, в первую же ночь. Они присели на корточки в дальнем углу палаты, откуда смотрели с жалостью и сочувствием. Он не заметил, как они ушли. С тех пор больше уже не являлись. Даже когда он впадал в забытье.
      Наверно, так лучше, если одну напасть сменяет другая, пусть более сильная, перебивая ее, чем когда существует одна и та же, постоянная и неотвязная, делающая жизнь невыносимой, - записал он через много лет.
      - И долго ты там лежал? - тихо спросила Марина.
      - Однажды меня разбудил ее спор с дежурным врачом. Они вместе разглядывали содержимое моего горшка. Врач уверял, будто я пошел на поправку, и моя моча теперь имеет цвет красного стрептоцида, а не крови. Она потребовала, чтобы перестали его назначать.
      - Извини, а что хоть за страсть такая, красный стрептоцид? Я что-то слышала про красную ртуть. Или я что-то путаю?
      - Настоящая отрава. Нас пичкали ею с утра до вечера, убивая нас вместе с микробами. Вопрос был в одном: кто загнется первым. Микробы, как правило, были живучее.
      - Бедный... - она протянула руку и погладила отца по щеке. - А как же...
      - Меня спасла американская сгущенка. Как-то бабушка принесла мне целую банку.
      - А бабушка мне запретила ее есть, - вздохнула Марина. - Сказала, что от нее здорово толстеешь.
      - Надо изо дня в день есть вареную брюкву, жмых или кашу на воде, чтобы испытать потрясение от обыкновенной сгущенки... Теперь я каждый день ждал и гадал, принесет или не принесет. И капризничал, если она приходила с пустыми руками.
      - Зря ты мне раньше не рассказывал...
      Он вспомнил, как дрожала рука матери, когда она в первый раз поднесла чайную ложечку к его рту. Позже она призналась, что старалась не замечать взгляды других мальчишек. Стоило угостить одного, потом пришлось бы угощать остальных. И никому бы не досталось. Она будила его поздно ночью, когда все засыпали, чтобы никто не видел. Вернее, чтобы не чувствовать их взгляды.
      Однажды она не выдержала и покормила самого маленького мальчика, к которому никто не приходил. Кажется, у него была дифтерия. Он умер. Потом накормила еще одного... И вскоре ее прихода ожидала вся палата.
      - ...И врач был прав, и бабушка права. Мне прекратили давать красный стрептоцид, и моя моча с каждым днем становилась все прозрачнее. Вскоре меня выписали.
      - Кажется, я догадываюсь, где бабушка доставала сгущенку.
      - Да. Ее доставал все тот же лейтенант Аркадий Грохолин, служивший в НКВД.
      - Можешь дальше не объяснять, - Марина смотрела в упор округлившимися глазами. - Выходит, меня не было бы на свете, если бы моя бабушка не крутила амуры с энкавэдэшником?
      - Он сопровождал военные эшелоны... - неохотно ответил он. - И был женат, если тебе это интересно.
      - Ладно, сменим тему, а то далеко зайдем, - сказала Марина после паузы. Ты не хочешь узнать, что мне грозит, если я не верну долг?
      - Вы так громко разговариваете, что меня разбудили... - Полина вошла на кухню сонная, в накинутом халате.
      - Мамочка, извини, мы тут с папой кое-что выясняем.
      - Я хочу наконец узнать, кому и сколько она должна, - сказал Игорь Андреевич.
      - Объясняю. Вадим взял для меня на свое имя беспроцентный кредит в своем банке. Срок уже прошел. А я не хочу быть ему в чем-то обязанной. Теперь ясно?
      - А Олег? - спросила Полина. - Он тебе не может помочь?
      - Представь, в Тунисе пришлось платить за него в ресторане... - голос Марины был усталым. - Врал про свои большие доходы до последнего... Мы с Денисом летали на Камчатку кататься на горных лыжах. Там познакомились с Вадимом. В нашей группе был еще Олег. Он тоже подбивал ко мне клинья, но както робко...- она усмехнулась. - Вадим был у нас инструктором. Он учил меня кататься... Денис дико ревновал, устраивал сцены. Однажды Олег провалился под лед, мы его еле вытащили. До базы было далеко... Сауна как назло не работала. У него поднялась температура. Я гдето читала, как немцы во время войны спасали своих летчиков, попавших зимой в ледяное море. К ним под одеяло клали молодых девушек, и те их отогревали теплом своего тела. Я сказала народу об этом методе - никакой реакции. Наши девахи раньше строили Олегу глазки, а теперь скромно потупились. А мне, по семейной традиции, больше всех надо. При всех разделась и легла к нему под одеяло. Вот и вся лав стори...
      - Какой ужас... - охнула Полина.
      - Мама, иди лучше спать! Да, представь, твоя доченька пролежала с чужим мужиком в постели больше суток. Он был сначала совсем ледяной, потом стал отходить. Даже вспотел. Зато я от него застудилась. Пили с ним водку, горячий чай - и снова в постель. Денису это не очень нравилось. Стал выяснять отношения, а я его послала. Вадим спросил: если он провалится в полынью, буду ли я его так же отогревать? Я послала еще дальше. Денис потом просил прощения. А Олег ко мне привязался, везде за мной ходил, как телок... Все хотел, чтоб я его еще погрела. У него начался хронический кашель. Врачи велели его срочно в сухой жаркий климат, лучше к морю. Пришлось лететь с ним в Тунис... Но это все мелочи. Главное, я решила поставить бабушке нормальный памятник.
      - Но у нее уже есть памятник, - сказала Полина.
      - Я же сказала: нормальный! Какой я хочу. А не это уродство. Он уже почти готов, но его еще надо выкупить. Короче, если денег не найдем, мне придется срочно продать мою четырехкомнатную. Только тогда хватит.
      - Нет, только не это... - нахмурился Игорь Андреевич. - Она с таким трудом досталась твоей бабушке...
      - Папа, давай расставим все по своим местам, - она наклонилась к нему через стол. - Эта квартира моя, правильно?
      - Тебе нужно не разрешение, а согласие, - кивнул Игорь Андреевич. - Где ты собираешься жить?
      - С вами. Пустите блудную дочь? Обещаю ложиться не позже одиннадцати, поступлю в МГУ... А твою квартиру мы сдадим. И будем на это жить. Сейчас все так делают.
      - Тогда, может, лучше продать наши две квартиры, а нам втроем жить в твоей? - сказала Полина.
      - Я подумаю... - сомкнула брови Марина. - Действительно, может, так будет лучше. Но я хотела бы сначала услышать, какие такие трудности преодолела бабушка, когда ее получала. Может, расскажете наконец?
      - Это длинная история, - неохотно ответил отец. - Она тебе ничего не рассказывала?
      - Ну, будто все началось с ужасного барака, в котором вы жили во время войны и никак не могли оттуда вырваться. Его еще называли узбекским, потому что там до вас жили узбеки. Это все, что я знаю.
      - Они там сгорели. Заживо. И только поэтому его так назвали.
      - Какой ужас... - она прикрыла рукой рот.
      - Уже поздно, - он посмотрел на часы. - В другой раз. Оставайся ночевать, завтра поговорим.
      - Завтра тебе опять будет некогда, расскажи сейчас! - потребовала дочь. Как ваш поздний и потому любимый ребенок я могу знать...
      - Хорошо... - он переглянулся с женой.- В эвакуации она подружилась с одной партийной дамой, ее звали Нина Константиновна. Она была парторгом на заводе. Ее все там боялись. У нее был сын - даун, мой ровесник. Она его тоже растила без мужа. Это и сблизило их с твоей бабушкой. Она помогла нам выбраться из барака. Мы получили большую комнату в двухкомнатной квартире. По тем временам это была роскошь. Все нам завидовали. Но после войны началось массовое строительство хрущоб с отдельными квартирами. Их давали тем, кто жил в бараках и подвалах. Или у кого было меньше трех метров на человека. У нас с твоей бабушкой было двадцать четыре метра на двоих.
      Во второй комнате было десять метров. Обычно туда въезжали вдвоем, старались побыстрее родить, чтобы иметь вожделенный метраж и встать на очередь. Когда семья получала квартиру и переезжала, в эту комнату селились другие. Всего там сменилось пять семей.
      Эта долгожданная комната оказалась ловушкой. Последняя, пятая семья, молодожены Бачурины, задержалась дольше других - никак не могли родить. Игорь Андреевич слышал, как молодая плакалась матери на кухне: когда жили в бараке, она сделала подпольный аборт. Чуть не померла. Теперь ходит по знахарям и женским консультациям, чтобы родить, но все без толку. Наконец Бачурины привезли и прописали маленькую, пересохшую старушку из глухой деревни. Кажется, это была ее прабабушка. Подали документы, встали на очередь, но за неделю до получения ордера родственница померла, и метраж снова оказался выше предельной нормы.
      Выход подсказала мать: никому ничего не говорить до получения ордера. Покойницу держали на балконе, благо была зима. Ночью ее поливали водой, днем одеколоном, чтобы отбить запах.
      Наконец получили ордера, зашили усопшую в перину - много места она не занимала - и переехали в новую квартиру. Бачурина, рыдая, обнимала мать, звала на новоселье.
      О том, что старушка преставилась, они объявили уже с новой жилплощади. Мол, ее сердце не выдержало этакой радости. И, говорят, правнучка очень убивалась, когда ее хоронили. Мать на поминки не пошла. Села и написала письмо в Москву Нине Константиновне.
      - ...Помогла все та же Нина Константиновна. Ее перевели с повышением по партийной работе в Москву, она заняла там важный пост в ЦК. К тому времени ее сын умер - дауны долго не живут. Она перевела бабушку в Москву и устроила в свой отдел.
      - И наша Лариса Михайловна стала видным партфункционером... - вставила, не удержавшись, Полина.
      - Я это знаю, - прервала ее Марина. - Ктонибудь один, можно?
      - Тогда скажи, что для твоей матери отдельная квартира стала идеей фикс! сказала Полина, заметив их переглядывание. - Она ведь их все время меняла, как одержимая. Старую на новую, меньшую на большую, плохой район на лучший... Я чтото не то сказала?
      - Да все так...- ответила Марина. - Только я это тоже знала.
      - Нина Константиновна однажды ее приструнила, - добавил Игорь Андреевич после некоторого молчания. - Мол, поступают сигналы: ты используешь служебное положение... После этого бабушка поступила в аспирантуру и защитила кандидатскую по литейному производству.
      - Лишь бы иметь право на дополнительную жилплощадь! - воскликнула Полина. - Не все ты знала! Будто бес ее обуял! Сначала ей выделили однокомнатную в доме ЦК, она сменила ее там же на двухкомнатную. А уж потом сделала, добыла всеми правдами и неправдами эту прекрасную четырехкомнатную квартиру в Сокольниках на двоих. И ее ты собралась продать!
      - Мне надо ехать... - сказала Марина, ни на кого не глядя.
      Встала, потянулась, и Игорь Андреевич с женой снова залюбовались ее статью.
      Он проводил ее вниз до машины. Это был все тот же "опель" Вадима.
      Он вернулся, заперся в кабинете, включил диктофон. И стал вслушиваться в свой прерывающийся голос, выговаривающий отдельные слова из второго письма, написанного мужским почерком. Оно было короче, но с трудом поддавалось расшифровке.
      13
      Марина оформила продажу квартиры в Сокольниках как раз ко дню рождения матери. Они с Полиной заехали за ним в редакцию. Было решено в последний раз съездить в Сокольники, прежде чем отправиться на кладбище.
      Во дворе возле семиэтажного "сталинского" дома смуглые молодые люди в спортивных костюмах заканчивали разгружать два мебельных фургона: тяжелые ковры, диваны, антикварные тумбочки и столики с гнутыми ножками. Всем здесь распоряжался восточный пожилой мужчина в дорогом костюме-тройке с вышитой серебряной нитью тюбетейке на седой голове. Сверху доносился грохот отбойных молотков.
      Вишневый сад - последний акт. Самый первый в его жизни поход в театр. Он смотрел спектакль в Малом театре, с матерью... Все. Сюжет закольцован, дело идет к финалу.
      Полина не захотела вылезать из машины, а они с Мариной вошли в подъезд и вызвали лифт.
      Когда дверь открылась на их этаже, они не смогли выйти. Вплотную стоял огромный стенной шкаф. За ним были видны открытые настежь двери их бывшей квартиры и соседней, трехкомнатной, откуда доносились визг дрелей и тяжелые удары кувалды. Кажется, там ломали перегородки.
      - Ну чего, выйти хочешь? - с акцентом спросил Марину узкоглазый, чернявый парень, оглядев ее с ног до головы. Игоря Андреевича он будто не замечал. Подожди, да? Или давай выше этажом, потом спустишься, - он подмигнул. Соседи, да? В гости ходить будем.
      - Я в этой квартире раньше жила, - сказала Марина, взяв отца под руку.
      - Теперь мы жить будем, - посочувствовал парень. - Все течет, все меняется, так порусски говорят?
      - Все течет. Но меняется далеко не все, - сказал Игорь Андреевич.
      - Папа, поедем отсюда, - Марина взяла его за рукав. - Говорила же, не стоит приезжать...
      Игорь Андреевич нажал на кнопку первого этажа. Двери закрылись, кабина с гулом поползла вниз. Марина молча, глядя в сторону, стояла рядом.
      - Кто эти люди и зачем им столько ковров? - спросила Полина, когда они сели в машину.
      Они не ответили, и она, поджав губы, отвернулась к окну. Марина какое-то время сидела неподвижно, держа руки на руле.
      - Зря мы приехали... - повторила она.
      И повернула ключ зажигания. Осторожно вывела машину со двора.
      - Так жалко... - вздохнула Полина
      Марина остановила машину.
      - Да, эта квартира была моим родным домом, - сказала она, ни к кому не обращаясь. - Но я не хочу рассказывать своим детям, как она нам досталась. И хватит об этом!
      ...Они издали увидели новый памятник из черного мрамора на могиле матери, когда приехали на НиколоАрхангельское кладбище.
      Мать стояла во весь рост, отсвечивая на солнце, в античном, ниспадающем до земли платье.
      При жизни она никогда бы такое не надела. Предпочитала только закрытые.
      Там их ждали несколько человек, среди них Игорь Андреевич узнал Вадима. Тот издали коротко поклонился. Еще там был скульптор - бородатый, неряшливый и толстый мужчина в куртке, едва сходившейся на его животе. А также несколько стареющих девушек с цветами. Марина расцеловалась с ними, подошла к бородатому. Он поцеловал ей руку, она его обняла, чтото сказала на ухо.
      Присутствующие посторонились, когда она вплотную подошла к своей бабушке. И все увидели, что они одного роста и очень похожи.
      Игорь Андреевич оглянулся и увидел собирающуюся вокруг толпу. Люди подходили и смотрели, как Марина, чтото шепча и ничего вокруг не замечая, гладит и целует свое мраморное лицо.
      Однажды в Пицунде на пляже они с Полиной услышали смех Марины, доносившийся со стороны моря. Они приехали туда вчетвером в пансионат "Правда", и мать учила Марину плавать. И вот настал день, когда Марина поплыла сама, без ее помощи. С тех пор он ни разу не слышал, чтобы его дочь так смеялась.
      Игорь Андреевич остановился, не дойдя нескольких метров. И всетаки это была мать, а не Марина. Она будто материализовалась из его запечатлений и застыла, не успев чтото сказать.
      На старых фотографиях выглядела переменчивой, иногда до неузнаваемости, скульптору же удалось найти общее, так точно выразившееся в образе ее внучки.
      Полина подошла к дочери, обняла и заплакала.
      Вернувшись домой, Игорь Андреевич снова сел за диктофон. Он никак не мог закончить расшифровку второго, мужского письма, адресованного матери. Сказывались и плохой, торопливый почерк неизвестного офицера, и усталость доктора Фролова, и его собственный невнятный голос. Смысл отдельных фраз пришлось домысливать, поскольку часть слов он так и не расслышал.
      К утру он закончил.
      90944 г.
      Здравствуйте, тов. Лариса Драгунова!
      Сегодня получили от Вас письмо в ... сообщить ... об Аркадии Грохолине. Мы служили ... писали рапорты ... в действующей армии. Наша просьба ... командованием. В связи с этим могу сообщить ... июля 1944 года ... успешно форсировали реку Неман, а затем и реку Свислочь в районе городка ... на западном берегу Свислочи ... большое сопротивление. Наша задача - сломать ... дальше на запад. Через два ... была прорвана. ...1771944 года до 15 часов Аркадий был вместе со мной. Был горячий бой ... немного затих. Мы ... пообедали в сарае, после я пошел по делам службы, а он остался ... В этот момент противник открыл сильный арт. огонь. Осколок ... попал Аркадию в сонную артерию ... одно слово перевяжите. Через секунду он был мертв. Я ... организовал похороны и отправил похоронку его семье... дер. Гудавица юговосточней Пого... Белостокской области. Могилка ... устроено как следует. К организации похорон ... моим боевым товарищем ... Он мне о вас много ... ваше фото. Получив от вас письмо я как будто с ним поговорил ... терять таких друзей ... на Урале обязательно зайду.
      Пишите письма! С приветом.
      Подпись тоже была неразборчива.