Путешествия пана Вроучека

      Тема героической борьбы гуситов всегда привлекала Чеха. Ей посвящал он стжщ и поэмы - "Гусит на Балтике" (1868), "Адамиты" (1873), "Жижка" (1878) и др. В повести она нашла свое продолжение. Обращаясь к страницам истории, Чех удовлетворял свою тоску по людям большим и цельным, жизнь которых служила примером и укором потомкам. В самом начале путешествия у пана Броучека, не понимавшего, что же с ним происходит, мелькает мысль, а не в страну ли антиподов он попал? Догадка эта скоро рассеивается, но и подтверждается в то же самое время. Пронзив толщу истории, Броучек действительно оказался в стране противоположных нравственных измерений. Чех развертывает здесь излюбленную систему контрастов, сталкивая прошлое с настоящим, мужество с малодушием, одухотворенность с мелочным расчетом, героеа с антигероями. И в отличие от первой повести, полностью выдержанной в ироническом ключе, здесь сатирическое начало сплетается с героическим, язвительный смех с подлинной, не пародийной патетикой.
      Воссоздавая прошлое, Чех не идеализирует старину. С достоверностью историка; изучившего "свой" период, с убедительностью художника, способного проникаться изображаемым, вживаться в материал, рисует он нравы и быт средневековья, узкие улочки с непролазной грязью, кромешной тьмой по ночам и тусклыми фонарями в руках одиноких прохожих; старинные дома со слюдяными окошками, низкими потолками и топорной мебелью. Автор даже сочувствует тоске Броучека по комфорту и цивилизации, но подводит читателя к мысли, что, выиграв в мелочах, получив газовые фонари и водопроводы, умывальники и столовые приборы, потомки проиграли в чем-то крупном. Они научились не только пользоваться носовыми платками и вилками, но и приспосабливаться к любым обстоятельствам, кривить душой, бесплодно топтать землю, покорно сносить несправедливость.
      Сатирическое обличение мещанина постепенно и исподволь перерастает в обличение современного Чеху общества. Ведь Вроучек - его законное дитя. Мужественное поведение гуситов в схватке с крестоносцами и неистребимая трусость Броучека приводят к выводу: нелепо не дикое средневековье с его грубостью и наивностью, привычкой "тыкать" друг другу и вытирать руки о скатерть, - нелеп цивилизованный буржуазный век, плодящий трусов и предателей.
      Повесть имеет ярко выраженную дидактическую направленность. В финале открыто прозвучит приговор автора своему современнику. Ян Жижка бросит Матею Броучеку слова упрека: "Безумна мысль, что человек далеких будущих веков может прийти к своим предкам, но даже если бы и могло случиться это неслыханное чудо, - бог не допустит, чтобы у нас были такие потомки!" Пан Броучек также не остается в долгу.
      Ничто не в состоянии поколебать его самоуверенность, изменить его психологию - ни фантастический лунный пейзаж, ни атмосфера героического столетия. В завидной верности Броучека самому себе - точно найденная модель поведения героя.
      Ведь мещанин всегда прав, и все, что расходится с его представлениями, вызывает у него чувство брезгливого недовольства. Вернувшись в привычную современность, Броучек со своих позиций обрушивается на прародичей. "Эпоха гуситства произвела на пана домовладельца крайне неблагоприятное впечатление... Пан Броучек не имеет ничего против так называемого патриотизма, пока он, остается в пределах разумного...
      Но требовать, как гуситы, чтобы человек ради патриотизма или вообще ради каких-то принципов рисковал своим имуществом или даже собственной жизнью, чистейшее безумие!.. Короче говоря, гуситы были невероятные сумасброды..." Матей Броучек стал образом нарицательным. Он вошел в дознание многих " читательских поколений как своеобразный ёталон мещанина, олицетворяя классический набор присущих ему свойств.
      Вспомним, что писал о мещанстве Горький, один из его вамых беспощадных критиков:- "Пружину, которая приводит в движение колесики мещанских идей, приводит в движение сила тяготения мещанина к покою. Все молитвы мещан могут быть сведены без ущерба их красноречию к двум словам: "Господи, помилуй!" Как требование к государству, к обществу и в несколько развернутой форме молитва эта звучит так: "Оставьте меня в покое, дайте мне жить, как я хочу"[Горький М. Собр. соч. в 30-ти т., т. 25. М., 1953, с. 18. ]
      Горький подчеркивал характерное качество мещанства: сугубый материализм, заботу о земном, экономическом благополучии - "очень MHoгo кушать, очень мало работать, очень мало думать". [Горький М. Собр. соч., т. 25, с. 22. ]Пан Броучек прямо-таки живая тому иллюстрация.
      Представители равных национальных литератур и разных исторических эпох (то, что Чех предчувствовал, Горький хорошо знал), оба писателя сходятся в характеристике явления, которое, как накипь, образуется в жизни общественных формаций, мешая прогрессу на его любых ступенях.
      "Путешествие в XV столетие" уже публиковалось в русском переводе. "Путешествие на Луну" переведено впервые.
      Изданные вместе, они полнее раскрывают поднятую автором тему, позволяют почувствовать эволюцию, которую претерпел образ Броучека.
      Совместное их издание, кроме того, делает более наглядной художественную структуру повестей, представляющих своеобразную симметрическую систему. Оба путешествия происходят как бы в противоположных направлениях от исходной оси - реальности XIX века. Сначала пан Броучек вознесен на Луну, потом спущен в глубины история. Сначала слишком далек от жизни, потом брошен в ее водоворот.
      Обе повести начинаются со вступления, гда автор объясняет свое обращение к данному сюжету. Затем следуют сцены в "Викарке". В первой повести пан Броучек изучает брошюрку о Луне, во второй - занят разговорами о подземных ходах и таинственных темницах. В обоих случаях автор как бы намекает на маршруты предстоящих странствий. Рагворачнваются они тоже по cходному плану. И на Луне, и в недрах истории пан Броучек, подобно гeрою "Божественной комедии", обретает своих Виргилиев.
      В первом случае это поэт Лазурный, во втором - гусят Ян от Колокола. В каждой из повестей иронически намечена любовная линия, без которой, как известно, не обходится ни один приличный авантюрный роман. На Луне пан Броучек становится объектом безответной любви воздушной Эфирии. В пятнадцатом столетии он сан засматривается на прелестную Кунку. В каждой повести ееть своя кульминация и развязка - возвращение путешественника к исходной точке, на Градчаньг.
      В обеих повестях автор смело сводит разные языковые пласты, сочетая современную разговорную речь со стилизацией под изысканную "чистую поэзию" или под грубовато-тяжеловесный язык гуситской эпохи. Это создает дополнительный источник комического, вносит забавную путаницу во взаимоотношения персонажей, которые то и дело озадачивают друг друга не только поступками, но и речами.
      "Двоичная система", господствующая в повестях, задана и замыслом противопоставить Броучека незнакомой среде, столкнуть разные мировоззрения, - и самой спецификой жанра сатиры, подчеркивающей всевозможные противоречия и несоответствия.
      Некоторое пристрастие автора к симметрии, контрастам и параллелизмам можно объяснить и навыками Чеха-поэта. Они помогают автору выпукло выразить идею, экономно и естественно организовать материал. Повести оставляют ощущение изящества и стройности конструкции. В них проявилось свойственное большим художникам чувство гармонии и пропорций.
      Рука поэта дает себя знать и в описании старой Праги, Градчан, которые, видимо, не случайно выбраны стартовой площадкой для путешествий Броучека. Дело, наверное, не только в том, что именно на Граде пражском приютилась знаменитая "Викарка", где любил бывать сам писатель; сама романтическая обстановка Градчан прямо-таки располагает к ним. Оттуда одинаково близко и до Луны, и до глубин истории. Луна заливает своим светом градчанские надворья, проплывает над островерхими крышами домов и шпилями костелов, и кажется, что до нее - рукой подать. А дворцы и соборы, крепостные стены и башни стоят как вечные декорации к уже отзвучавшим сценам из давних времен. И прошлое там властно притягивает к себе, разжигает воображение... "Когда, вступив на третий двор замка, оказываешься перед величавым колоссом собора, стремящим к небу каменный лес декоративных колонн и арок, из всех углов вдруг выступают тени тысячелетнего прошлого и наполняют мою фантазию кипением мрачных и пестро-сверкающих образов".
      Написанные девяносто лет назад, повести Чеха и по сей день пользуются неизменным читательским спросом. Они выдержали испытание временем и вошли в живой фонд чешской литературы. Связанные со своей эпохой, они неизбежно выходят за ее рамки. Отражая атмосферу конкретного исторического периода, представляют интерес и для грядущих читательских поколений. "Путешествия Броучека" расширяют наши представления о прославленной чешской сатире и о творчестве одного из интереснейших писателей XIX века.
      Л. Будагова
      ПРАВДИВОЕ ОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ ПАНА БРОУЧЕКА НА ЛУНУ
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      Раздался резкий стук в дверь и, прежде чем я успел крикнуть "войдите!", в комнату ворвался человек скорее маленького, нежели высокого роста, однако с довольно внушительным брюшком, на котором поверх ворсистого плюшевого жилета красовалась тяжелая золотая цепочка с многочисленными брелоками в виде полумесяцев. Но и помимо этого в костюме незнакомца сказывалась солидность вкуса состоятельного пражского мещанина, а круглая, гладко выбритая, иссинякрасная физиономия была исполнена того благородного достоинства, какое придает человеку лишь законное обладание четырехэтажным домом.
      - Я имею честь говорить с паном редактором? - осведомился он, хотя и учтиво, но тоном, который не сулил ничего хорошего.
      Надвигавшуюся грозу предвещали и толстые багровые руки в массивных золотых перстнях. Правая яростно металась у меня прямо перед глазами, а левая лихорадочно теребила цепочку от часов, так что маленькие серебряные полумесяцы громко звякали друг о друга.
      - Что вам угодно, сударь? - отозвался я как можно хладнокровнее.
      - Я пан Броучек. Матей Броучек, пражский мещанин и владелец дома, четырехэтажного дома, за которым нет ни крейцара долга. У меня двенадцать квартирантов, все, как один, порядочные съемщики, кроме, правда, одного, художника... А так - все, как один, порядочные съемщики. Среди моих жильцов - советник верховного земского суда, верховного, смею заметить. Я пользуюсь всеобщим уважением и не потерплю, чтобы какой-то щелкопер позорил мое имя. Я его не на улице нашел и не украл - да-с! - чтобы обзывать меня масти... мисти... мистифи... гм, гм... чтобы срамить меня глупыми россказнями о Луне, в корых нет ни слова правды.
      "Броучек, Броучек..." - повторял я про себя, взывая к своей памяти, пока наконец не вспомнил злополучное "Путешествие пана Броучека на Луну" Б. Роусека, фантастические путевые заметки, которые в прошлом году, поддавшись минутной слабости, я поместил в "Кветах". К сожалению, с этим Б. Роусеком не путайте его с молодым поэтом-однофамильцем, чей стихотворный сборник, изданный под псевдонимом, наделал недавно порядочно шуму,- так вот, с Б. Роусеком я был немного дружен и испытывал даже нечто вроде сострадания к этому непутевому человеку. Он мог бы заполучить себе теплое местечко и стать полезным членом человеческого общества, но черт дернул его взяться за писание стихов и рассказов.
      Рецензенты и друзья без зазрения совести расхвалили его, и судьба Роусека была решена. Теперь вместе с сединой (и лысиной вдобавок!) к нему пришло сознание того, что он свалял дурака и ступил на ложный путь, но поздно. Иногда, в порыве откровенности, я говорил ему: "Милый Роусек, пора бы тебе бросить пиСанину! Ты же сам признаешь, что родился посредственностью и что теперь, на старости лет, тебе изменяют последние крохи юмора и фантазии. Вокруг тебя писатели, перед которыми мы преклоняемся, но посмотри только, что о них пишут! Вся наша литература великое ничто, смехотворное фиаско, мыльный пузырь, который мы превозносили как играющее всеми цветами радуги чудо и который в один прекрасный день лопнул, превратившись в мыльные брызги. Вот что пишут, да к тому же еще советуют: "Оставьте ваши, детские забавы, бросьте свое мыло и примитесь за что-нибудь более полезное!" Если нация нуждается в книге, ей на первых порах вполне хватит переводной литературы и наших критических пирaмид. Возможно, впоследствии кто-нибудь да вытащит чешский литературный воз из болота. Уже сейчас в нашем узком кругу найдется несколько светлых голов, от которых со временем можно ожидать чего-либо путного... Видишь, милый Роусек, что говорят о нашей литературной братии. Чего же надеешься добиться ты, коль скоро сам признаешь, что не бог весть какой гений. Послушайся, дружище, моего доброго совета: брось бесполезное бумагомарание и займись чем-нибудь другим! Хоть ты yже далеко не молод, авось выклянчишь себе уютное местечко. Не откладывай этого в долгий ящик, сейчас же принимайся за дело! Я одолжу тебе свою новую черную пару - мы ведь с тобой одного роста! - а если хочешь, то и выходные перчатки, и белый галстук. Не скупись на униженные поклоны, ссылайся на свои скромные заслуги - они и впрямь весьма скромны,- придай лицу жалостливое выражение - глядишь, может, кто и вспомнит о каком-нибудь пустующем стуле в каком-нибудь региональном учреждении, который милостиво соблаговолят занять твоей невзрачной персоной".
      Так в минуты откровения не раз говаривал я неудачнику.
      Он молча переминался с ноги на ногу, грыз ногти и, конечно же, опять раздумывал над тем, как бы обвести меня вокруг пальца и всучить очередную пачкотню.
      Попался я на его удочку и в прошлом году.
      Однажды сей литературный калека прискакал ко мне с подозрительно поблескивавшими глазами и начал плести что-то о новой вещи, которую-де он намеревается сочинить. Так бывает всякий раз, едва только в его мозгу забрезжут контуры будущего творения.
      И, глядя на лихорадочно-восторженное лицо Роусека, слушая его вдохновенные речи, невольно начинаешь верить, что в голове у этого человека созрел потрясающий замысел - стоит только перенести его на бумагу, и цитадель бессмертия будет взята.
      В тот раз Роусек с жаром вещал о "блистательной юмореске", "великолепной сатире" или остроумной "комико-фантастической повести", что-то в этом роде.
      Пока он принес лишь первую главу, которую тут же мне и огласил. Из нее я узнал, что героем новой вещи Роусека является некий Матей Броучек, пражский домовладелец, непостижимым образом угодивший из градчанского трактирчика "Викарка" на Луну. Следующие главы должны были повествовать о том, что он там увидел и пережил. Никто не станет отрицать, что из этого могло получиться все, что угодно, а следовательно, и нечто стоящее; к тому же Роусек делал такие умопомрачительные намеки насчет дальнейшего, столь многообещающе сверкал глазами, что в конце концов ему удалось внушить мне сумасбродную мысль, будто в его лице я имею дело с чешским Свифтом, Сервантесом и Рабле одновременно.
      Он до такой степени заморочил мне голову, что я позволил тотчас отэскортировать себя с роковою первой главой в типографию. Правда, Роусеку пришлось поклясться, что он умрет, но в течение восьми дней представит мне всю рукопись целиком.
      Но чего стоят клятвы Роусека! Все кончилось как обычно. Вместо всей рукописи я с трудом заполучил от него через месяц вторую главу. И каждую последующую мне приходилось у него буквально вырывать в последнюю минуту, умоляя и даже прибегая к угрозам. С качеством рукописи дело обстояло и того хуже.
      Оригинальное, остроумное, блестящее произведение осталось в голове Роусека, а на бумаге возникала тусклая, нелепая мешанина из плохо понятых и неверно списанных пассажей из научных трудов (Роусек и наука!), сумбур из жалких острот и убогого подражания зарубежным юмористам. Уже после третьей главы несчастный автор признался, что вся затея ему опротивела, и, когда он своему достойному сожаления детищу переломил наконец позвоночник неожиданным финалом, где вовcе неостроумно объявил путешествие на Луну жалкой мистификацией, выдумкой, принятой им за чистую монету, у меня гора с плеч сваяшшеь.
      Я утешал себя надеждой, что снисходительные читатели посмотрят на случившееся сквозь пальцы и "Путешествие" будет предано заслуженному забвению.
      И вот предо мною живой укор, напоминающий мне о моем грехопадении.
      Однако я не мог сдержать улыбки при виде разъяренного господина домовладельца.
      - А! Так вы, видимо, пришли по поводу той злосчастной лунной истории?
      - Да, по поводу белиберды, которая только сейчас попала мне в руки. Меня не интересуют всякие ерундовые листки, и до вчерашнего вечера я понятия не имел о существовании вашего журнала. Но вчера в трактир "У петуха" пан официал [ Официал- мелкий канцелярский чиновник в АвстроВенгрии. Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчиков. ] принес вот это распрекрасное произведение...
      - Успокойтесь, сударь! Ваше негодование совершенно беспочвенно! По чистой случайности вас тоже зовут Броучеком, и даже Матеем Броучеком, и столь же случайно...
      - Случайно? - с неослабевающей яростью перебил меня пан Броучек.- Уж не хотите ли вы сказать, что у какого-то другого Матея Броучека тоже есть четырехэтажный дом в Старом городе, что он тоже холостяк, ходит вместе со мной в "Викарку" к Вюрфелю и в трактир "У петуха" и что он, как и я, купил книжку о Луне, а?
      Столь разительное совпадение поставило меня в тупик. Проклятый Роусек! Не желая себя утруждать, он попросту подцепил своего героя в ближайшем трактире, даже физиономия в его описании весьма похожа на оригинал.
      - Но, дорогой друг,- успокаивал я разгневанного гостя,- если даже писатель и воспользовался вашей драгоценной особой, что же тут такого? Невинная шутка, не более. Никому и в голову не придет, будто вы всерьез пытались кого-то убедить, что были на Луне...
      - Да, но я действительно был на Луне! - внушительно отчеканил пан Броучек, выпятив грудь и вскинув голову.
      Можете себе представить, как я на него воззрился!
      Я искал в лице пана Броучека признаков лукавства и, не найдя их, пришел к выводу, что передо мной - сумасшедший, свихнувшийся за чтением лунной галиматьи Роусека, в чем, надо сказать, не было бы ничего удивительного.
      Но как описать мое изумление, когда пан Броучек выложил неопровержимые доказательства сврего пребывания на Луне, кои доказательства любезный читатель найдет на последних страницах этой книги! Долго не решался я поверить столь невероятному сообщению, пока наконец доводы пана Броучека, ясные, как бозкий день, не прогнали последнюю тень сомнения.
      Засим, разумеется, я счел своим святым долгом не только надлежащим образом извиниться перед паном Броучеком, но и дать правдивый отчет (то-то мир изумится!) о его лунных открытиях и приключениях, каковые столь же сравнимы с нелепыми измышлениями мистификатора Роусека, сколь бессмертное[ Поэтическое описание ночи и собора св. Вита. Читатель знакомится с внутренним миром пана Броучека. Иллюзия землетрясения. Пессимистические раздумья о Земле. Диковинные обстоятельства, при которых пан Броучек оказался на Луне. ] полотно с детской пачкотней.
      Мысленно я уже представляю себе, какое радостное волнение вызовет моя книга в народе нашем, какой завистью наполнит она сердца наших недоброжелателей. Наконец, наконец-то человечеству удалось взять рубеж, на протяжении стольких веков отделявший нас от остальных обитателей вселенной; наконец-то на далекое небесное тело, куда до сих пор едва проникали лишь пытливые взоры астрономов, впервые в истории цивилизации ступила нога человека, да к тому же еще нога простого чешского гражданина, который затмил тем самым славу Колумба!
      В заключение подчеркну, что эту вещицу я скомпоновал совместно с паном Броучеком в процессе длительных дискуссий, для которых пан Вюрфель с необычайной готовностью предоставил нам свое заведение. Это - плод многих бессонных ночей, ночей, которыми мы бескорыстно пожертвовали ради блага человечества и славы чешского имени.
      В королевском Граде пражском, в "Викарке", в день св. архангела
      Михаила.
      С. Ч.
      1
      Хотя в нынешнем году во время летних вакацнй в одном пражском журнале и проскользнуло сообщение о некоем иностранном туристе на планете Венера, однако нужно учесть, что это сообщение пришло из Америки. Мимоходом замечу: мои лунные путевые очерки (за исключением предисловия и небольшого добавления в конце первой главы) были написаны еще до того, как появилась эта американская утка, что могут засвидетельствовать издатель и иллюстратор
      настоящей книги.
      Прим. автора.
      Была ясная летняя ночь. Величественный колосс собора св. Вита купал в серебристом сиянии свои стройные колонны и ажурные башенки, свои легкие, украшенные каменным кружевом арки; от каменных лиан и дерев на освещенные уступы падали фантастические тени, которые делали собор похожим на сказочный храм духов, сотканный из волшебных бликов и таинственного полумрака.
      Объятый священным покоем, среди мертвенных кварталов дремал этот каменный гимн прошлому; лишь из двух окон старинного дома на тесной улочке, тянущейся позади собора вдоль Оленьего рва, еще сочился поздний свет, да время от времени тишину нарушали случайные звуки.
      Вот скрипнула дверь, ведущая на улицу, и явственно донеслось: - Ну, будьте здоровы, пан Вюрфель!
      - Доброй ночи, пан домовладелец! Соблаговолите навестить нас опять, да поскорее! - ответил другой голос.
      На улицу неверным шагом вышел мужчина, его таинственная фигура, закутанная... Нет, хватит! Вижу, что с поэтического, не лишенного романтической окраски слога я невольно сбиваюсь на трезвую прозу, и потому скажу просто: это пан Броучек покинул известный градчанский трактирчик "Викарка" и не торопясь пустился в путь к своему дому, находившемуся за Влтавой в Старом Городе. Возвращался он позднее обычного, но это его нисколько не тревожило, ведь дома, за тюлевыми занавесками, пана Броучека ожидала всего лишь "сиротливая подушка", которую наш закоренелый холостяк, вопреки поэту, отнюдь не "орошал горючими слезами".
      Хотя нан Матей Броучек и является домовладельцем, однако он вовсе не походит на тех чванливых, ограниченных пузанов, какими живущие впроголодь писатели из низкой зависти огульно изображают домовладельцев. Он обладает врожденной смекалкой, а в промежутках между взиманием квартирной платы избытком времени, которое использует для того, чтобы расширить свои познания в различных областях. Делает он это, разумеется, бессистемно, по-дилетантски и разбрасывается, идя на поводу случайных побуждений или минутной прихоти. Вследствие этого в его книжном шкафу собралось весьма разношерстное общество: брошюра об уходе за канарейками соседствовала с таинствами вольных каменщиков, египетский сонник - со справочником по новейшим типам канализации, руководство для домашнего изготовления ликеров - с экспериментальной психологией Гины, пояснения к налоговому закону - с историей испанской инквизиции и т. д. Столь же пестрая смесь знаний теснится в его голове. При этом пана Броучека отличает здоровое и довольно радостное мироощущение, которое лишь изредка омрачается тенью пессимизма. В такие минуты Броучек весьма строго, а то и с едким сарказмом судит о текущих событиях, о недостатках в работе муниципалитета, о социальном, устройстве, о новых законах и других общественных делах. Впрочем, а тут его дурное настроение постепенно сменяется более радужным, и тем скорее, чем чаще наполняется высокая, с блестящим оловянным колпачком стеклянная кружка, над котoрой он обычно и произносит свои нравоучительные хирады.
      В тот вечер, о котором идет речь, наш герой пришел к пану Вюрфелю в особенно мрачном настроении, причиной которого был одна из его квартиронанимателей, художник по роду занятий подробности инцидента вряд ли интересуют читателя, поэтому задерживаться на них я не буду. Не найдя на сей раз в трактире Вюрфеля подходящей компании, пан Броучек молча, как факир, уселся в углу и извлек из кармана популярную брошюру о Луне, которую, находясь во нового научного увлечения, приобрел по дороге на Градчаны. Он углубился в чтение и - о, чудо! - с каждой новой главой, которую он неизменно заключал возгласом "еще одну, пан Вюрфель!", в его истерзанную душу проливалась из небесных сфер капля бальзама. Когда же наконец брошюра была дочитана, пан Броучек обнаружил, что остался в трактире наедине с хозяином. Заказав еще одну кружку пива, он вступил с паном Вюрфелем в оживленную беседу относительно системы лунных кратеров, выразив под конец твердое убеждение, что на Луне, вопреки ученым-маловерам, обитают живые существа, с чем пан Вюрфель тут же согласился, многозначительно посмотрев при этом на часы.
      Пан Броучек начал было подкреплять свою гипотезу аргументами, но хозяин так часто и так демонстративно стал поглядывать на часы; что гость не мог не понять истинного смысла этих выразительных взглядов. Завершив свои рассуждения последним глотком, он вышел в ясно-лунную ночь.
      Перед собором св. Вита пан Броучек остановился.
      По-видимому, его захватила величественная красота собора, озаренного магическим лунным светом. Броучек клонился то вправо, то влево, словно с разных сторон рассматривая прекрасную отделку монументального сооружения; временами он сильно откидывался назад, точно желая хорошенько разглядеть остроконечные башенки в самом венце каменного великана, а затем низко нагибался вперед, как бы отдавая дань смирения его царственному величию. Внезапно пана Броучека изумило странное явление. Он обнаружил удивительную расплывчатость и подвижность всех очертаний: прямые линии колебались и становились волнообразными, кривые - ломаными, колонны наклонялись друг к другу и снова выпрямлялись, будто тоненькие деревца под порывами ветра; шпиль собора, заметно покачиваясь, принимал участие во всеобщем разброде, который трудно было объяснить чем-нибудь, кроме внезапного землетрясения... Пан Броучек почувствовал, что его тоже начинает качать, и, охваченный страхом, поспешил удалиться.
      Вскоре, однако, он успокоился. Очевидно, это было просто галлюцинацией. Не торопясь продолжал он путь мямо костела св. Иржи, мимо мрачных строений, к Старой замковой лестнице, растягивая удовольствие от романтической ночной прогулки за счет частых зигзагов с одной стороны улицы на другую.
      Его взор непроизвольно блуждал по звездному небу и наконец остановился на круглой красавице Луне.
      Мечтательно и безмятежно взирала она сверху, обратив к пану Броучеку свой нежный серебристый лик о мягкими чертами, едва проступавшими на светящемся диске подобно тисненому узору на просфоре. С тех пор как пан Броучек заделался астрономом-любителем, черты эти приобрели для него совершенно особое значение. Глядя на них, он рисовал в своем воображении гигантские горные цепи, обширные моря, потухшие кратеры, зияющие расселины. Впрочем, вскоре научный интерес вновь уступил место поэтическому воодушевлению, к которому примешивалось чувство легкого страха. Дело в том, что у пана Броучека есть свои странности, к числу коих относилась навязчивая идея, будто он один из тех смертных, кто подвержен таинственным притягательным чарам Луны. Это свое предположение он основывает лишь на том, что несколько раз просыпался не на постели, а подле нее, на полу.
      Тем не менеe пан Броучек всегда тщательно закрывает на ночь деревянные ставни, дабы в спальню не проникла ни одна ниточка коварной серебристой пряжи, которая могла бы его, спящего, завлечь под самые фронтоны, где гуляет ветер, и водить по узким карнизам на головокружительной высоте.
      Вот и теперь это сумасбродное опасение вызвало у него озноб. Однако пан Броучек тут же вспомнил, что бодрствует, что вполне владеет всеми своими членами и, стало быть, не находится в том беззащитном, каверзном состоянии, в каком легко оказаться жертвой небесной злодейки. Успокоившись, пан Броучек смело глянул в лицо воображаемому врагу и вскоре примирился с ним настолько, что уже мог искренне им любоваться. Эта перемена явствовала из тех ламентаций, которые он вполголоса принялся изрекать по дороге: - А ты, месяц, бледнолицый брат, ты там наверху выглядишь неплохо! Улыбаешься безмятежно и благостно, словно тебе неведомы треволнения и горести, прибежищем которых является наша Земля! О, несомненно, существа, населяющие тебя, гораздо счастливее нас, бедных землян! У них небось нет домов, которые доставляют своим владельцам куда больше хлопот и огорчений, чем радости; нет ничтожных пачкунов и мазил, место которым в лечебнице для душевнобольных или в кутузке, а не в порядочном доме, где они не платят хозяину ни гроша, отравляя ему жизнь и доводя его до белого каления. Ты, конечно, и понятия не имеешь об адвокатах, о налоговых конторах, твои обитатели не омрачают друг другу существования роварством и клеветой, мошенничеством и подлостью.
      На Луне не выходят газеты, которые ежедневно за завтраком портят землянам аппетит, будоража желчь политическим брюзжанием и словесными потасовками, сообщениями о непойманных грабителях и нерасследованных убийствах, о ложных банкротствах и заседаниях рейхсрата. Словом, как бы там ни было, хуже, чем у нас, наверняка быть не может. На Земле стало просто невмоготу: всюду алчная драка из-за куска хлеба, борьба одного сословия с другим, ненависть народа к народу, война всех против всех. Что ни день, то железнодорожная катастрофа или какой-нибудь новый вакон - так не лучше ли распрощаться с этим скверным шариком?..
      Произнося свой пессимистический монолог, пан Броучек дошел до Старой замковой лестницы и, перегнувшись через ограждающую ее невысокую стену, глянул вниз на темное скопище домов, над которым торчали всевозможные башни и башенки, озаренные лунным сиянием. Но картина эта занимала его недолго; повинуясь некоей магической силе, он опять уставился на Дуну.
      Мне трудно решиться написать, что за этим последовало... Я знаю, научные предрассудки слишком сильны, чтобы кто-нибудь поверил моему рассказу и не назвал его глупой выдумкой. Однако совесть не позволяет мне в угоду предрассудкам описывать события иначе, чем они происходили на самом деле.
      Пан Броучек взобрался на стену и, не сводя глаз с Луны, медленно двинулся поверху. Внизу, на склоне градчанского холма, раскинулся обширный сад какого-то вельможи; в верхней, более крутой части холма, были разбиты террасы, поодаль виднелись обрамленные ажурными перилами две каменные лесенки в стиле барокко, которые, расходясь и снова сходясь через правильные интервалы, вели наверх к небольшой беседке, лепившейся к ограде. Возможно, мое описание не совсем точно, но я не отношусь к последователям Золя и скрупулезной точности ради не брошу перо на самом интересном месте, чтобы бежать на Градчаны поглядеть на эти лесенки и на эту беседку...