Подлодка [Лодка]

Внезапно снопы лучей бледно-зеленого света, похожие на распущенные веера, озаряют небосклон.

— Северное сияние! Только его и не хватало! — раздается голос командира.

Через весь небосвод протянулась гирлянда сверкающих стеклянных трубок, похожих на те, что свисают у нас дома с люстры в гостиной. По этой стеклянной занавеске волнами пробегает то бриллиантово-зеленое, то белое свечение. Из-за горизонта в небо тянутся переливающиеся копья, потухают, вспыхивают снова, слегка меркнут, вновь вытягиваются в длину по мере того, как становятся ярче. Вода вокруг лодки искрится, как будто усыпанная светлячками. Наш кильватерный след превращается в блестящий шлейф.

— Прямо как праздничный фейерверк, — отзывается о зрелище командир, — Мило, но для нас не совсем кстати.

По коротким фразам, которыми обменялись командир и штурман, я догадался, что они обсуждают, стоит ли нам атаковать середину конвоя на встречном курсе, двигаясь навстречу неприятелю. Штурман задумчиво поводит головой справа налево, затем — в обратную сторону. Старик, похоже, тоже колеблется.

— Лучше не будем! — наконец объявляет он и поворачивается к луне. Она похожа на почти идеальный круг, прорезанный в чернильном полотне неба, восхитительное белое пламя, которое светит, подобно газовому фонарю, белым, как мел, но необычайно ярким светом. Несколько туч дрейфуют от одного края небосвода к другому, как серые льдины. Оказавшись в свете луны, они тоже начинают светиться; местами эти небесные айсберги кажутся украшенными россыпью сапфиров.

Внизу, под луной, океан напоминает огромный лист смятой фольги, искрящейся и сверкающей, отражающей лунное сияние одновременно тысячами лучей. Такое впечатление, будто лунный свет заставил океан застыть в изумлении. Волн нет — лишь неподвижные груды бриллиантов. Внезапно мне вспомнилась сцена в баре «Ройаль» в ночь перед нашим выходом — Томсен. Не надо думать сейчас об этом.

Невзирая на лунный свет, Старик пытается подкрасться поближе к конвою, надеясь на наш темный задний план и, вероятно, полагаясь на ослабнувшую бдительность моряков конвоя.

Конечно же, мы невысоко высовываемся из воды, и при такой скорости от нашего носа расходятся не очень заметные волны. Если бы мы могли повернуться к врагу в фас, носом или кормой, мы были бы практически не видны. К сожалению, сейчас это невозможно: мы вынуждены следовать вместе с конвоем параллельным курсом, немного опережая корабли.

Почему вокруг такого большого конвоя так мало эскорта? — задаю я себе вопрос. Неужели для прикрытия своих флангов Томми смогли выделить лишь один корабль? Или мы уже оказались между внешним кольцом защиты и самим конвоем?

Старик знает, что надо делать. Это у него не первый конвой. Он отлично изучил тактику противника. Однажды он даже наблюдал в перископ глубинную атаку, направленную против него самого. Капитан эсминца решил, что лодка лежит глубоко в установленном месте, которое Старик уже давно успел покинуть. Старик полностью остановил двигатели, лодка зависла на перископной глубине, а он наблюдал, как эсминец утюжит облюбованный им участок моря, устилая его ковром из глубинных бомб. Он взял на себя роль спортивного комментатора, ведущего репортаж с захватывающего состязания, чтобы команда могла разделить с ним удовольствие.

Но сейчас он хранит молчание.

— Четыре колонны, — единственное, что удалось услышать от него за последние пятнадцать минут.

Удирая от дозорного корабля мы, очевидно, намного обогнали конвой. Вот поэтому некоторое время мы шли малым ходом. Командование наверняка направило сюда другие лодки, которые пока не успели подтянуться. Так что пока наша задача — сообщать о направлении движения конвоя.

— Может, подойдем еще поближе?

Вопрос командира адресован Крихбауму.

— Ммм! — все, что отвечает штурман, не сводя бинокля с конвоя. Для Старика мычание оказывается достаточным выражением согласия. Он отдает рулевому команду, которая по диагонали сближает нас с курсом конвоя.

Мы опять молча замираем. Волнуемся? Боже упаси! «Как сухопутные моряки» [72]— проносится у меня в голове. Сухопутные? При чем тут суша? Но я тут же одергиваю себя: «К дьяволу все посторонние мысли! Лучше соберись и смотри повнимательнее!»

— Занять боевые посты! — хрипло раздается голос командира. Он вынужден откашляться, чтобы прочистить голосовые связки.

Снизу один за другим доносятся громкие крики:

— Старшему инженеру: занять боевые посты в машинном отделении!

Шеф докладывает на мостик:

— Расчеты нижней палубы заняли боевые посты!

Но это еще не все:

— Первому вахтенному офицеру: торпедной команде занять боевые посты!

А теперь слышен высокий голос первого вахтенного, который не спутаешь ни с чьим:

— Торпедная команда заняла боевые посты!

Приносят дальномер, чтобы определить наводку на цель. Первый вахтенный офицер осторожно устанавливает его на штырь, словно это — сырое яйцо.

Если смотреть с кораблей конвоя, мы находимся прямо на лунной дорожке. Я никак не могу взять в толк, почему Старик не укроется в тень. Скорее всего, он думает, как могут рассуждать они: «Море сияет, как фольга при свете луны, ярче, чем при полуденном солнце. С чего это вдруг немецкие субмарины окажутся здесь?»

Старик явно рассчитывает на то, что защита врага с лунной стороны будет слабее. И похоже, он прав: если бы с этой стороны в ней не было брешей, нас бы уже давно заметили.

Я представляю себе расположение транспортов и кораблей эскорта так отчетливо, как будто вижу их на фотографии, сделанной с самолета-разведчика: четыре кильватерных колонны вытянулись прямоугольником, в центре которого — самые ценные корабли — танкеры, два корвета или сторожевых корабля в передовом охранении носятся широкими кругами перед конвоем, чтобы не дать никакой подлодке проскользнуть промеж пароходов в хвост конвоя, разойдясь с конвоем на встречных курсах. Взад и вперед мечутся эсминцы и корветы, прикрывающие фланги, конечно же, с той стороны, где нет луны. И далее, на большом удалении от всего этого скопища, арьергард — убийцы, корабли сопровождения, которые на самом деле предназначены не для защиты конвоя, так как подлодки едва ли в состоянии атаковать конвой с тыла. Их задача — позаботиться о каждой лодке, обнаруженной дозорными корветами, и обрабатывать ее до тех пор, пока конвой будет двигаться дальше.

20.00. Мне пришло в голову, что неплохо бы было иметь при себе вторую пленку для ночной съемки. Озаренный этой удачной идеей, я сломя голову бросаюсь вниз, устроив по пути немалый тарарам. Только я достиг центрального поста, как сверху раздается крик сразу нескольких голосов. Позабыв о пленке, я так же спешно карабкаюсь снова наверх.

— Приближается корабль, — это командир, — Вон там — с внешней стороны — видите, высовывается оттуда.

Я затаил дыхание. Впереди, четыре румба по левому борту, я замечаю мачты парохода. Но Старик глядит назад. Я смотрю в том же направлении. Вот и он: узкий силуэт, выступающий над горизонтом.

Что мы теперь будем делать? Нырнем? Скроемся? Откажемся от добычи? Пошлем ее к черту?

— Обе машины — полный вперед! — звучит ровный голос командира. Неужели он применит уже испробованную уловку и будет двигаться дальше?

— Один румб лево руля!

Значит, будет что-то новое.

Спустя минуту командир раскрывает свой замысел:

— Сближаемся с конвоем!

Когда я вновь нацеливаю свой бинокль на транспорты, штурман извещает более чем будничным голосом:

— Мачты растут!

Нам придется либо нырнуть, чтобы ускользнуть от приближающегося эсминца, либо подойти вплотную к конвою.

Наш кильватерный след виляет по сторонам, как огромный хвост. Над ним растекаются выхлопы дизелей, скрывая нас за своей дымкой; если повезет, этот трюк опять сработает. Как бы то ни было, сквозь эту завесу я больше не вижу тень эсминца.

Я поворачиваю бинокль вперед. Теперь конвой — прямо перед нашим носом.

— Черт бы его побрал! — вырывается у командира.

— Эсминец, похоже, начал отставать, — сообщает штурман. Проходят томительные минуты неуверенности, пока он не подтверждает. — Дистанция увеличивается!

Командир больше ни разу не взглянул на эсминец. Все его внимание приковано к вырастающим на горизонте возвышенностям — прямо у нас по курсу.

— Наш курс?

— Пятьдесят градусов!

— Возьмите пятнадцать румбов вправо, курс — сто сорок градусов!

Я по-прежнему не могу пошевелиться от страха.

— Они идут достаточно свободным строем… — замечает командир, и лишь теперь возвращается к эсминцу. — Хорошо, что мы не нырнули. На этот раз он подобрался к нам близко.

Неожиданно он спрашивает штурмана:

— Крихбаум, какое чувство вы испытали?

Штурман, не пошевелив локтями, отрывается от своего бинокля и поворачивает голову к командиру:

— Да уж известно какое, господин каплей! Правильно. Надо работать!

— Тогда полный вперед!

Любопытный разговор, подумал я. Они что, убеждают друг друга?

Я бросаю взгляд назад, в боевую рубку. С вычислителя положения цели, с определителя склонения и с механизма пуска торпед сняли чехлы. Шкалы мерцают голубоватым светом.

— Время? — обращается командир вниз.

— 20.10!

Невозможно поверить, что нам позволили незамеченными никем идти борт о борт с кораблями конвоя, как будто мы тоже из их числа.

— Не нравится мне этот силуэт, — негромко говорит командир штурману.

Я смотрю в том направлении и в бинокль различаю тень. Она движется под острым углом относительно нашего курса. Но вот приближается или удаляется — сказать нельзя. Тридцать градусов или сто пятьдесят? Это точно не пароход! Но Старик опять повернулся вперед.

Первый вахтенный офицер суетливо возится с дальномером. Он то посмотрит в окуляр, то на мгновение разогнет спину, чтобы оценить направление невооруженным глазом, взглянув на конвой поверх бульверка. Старик, ощущая его нервозность, тихонько интересуется насмешливо-сочувственным голосом:

— Нормальная видимость, господин первый вахтенный офицер?

Старик снова и снова оглядывается на луну. Наконец его раздражение прорывается наружу:

— Если бы ее можно было сбить оттуда…

Я возлагаю надежду на тучи, которые большими кучами обложили горизонт и постепенно поднимаются ввысь — но так медленно, лениво, что пройдет еще немало времени, прежде чем они скроют луну.

— Они отворачивают направо! — говорит Старик, которому незамедлительно вторит штурман:

— Я так и предполагал!

Тени и правда стали менее отчетливы.

Старик приказывает повернуть на десять румбов вправо:

— Они ведь не выкинут никакого нового фокуса?

Я стою так близко от целеуказателя, что слышу каждый выдох первого вахтенного. Мне не по себе: неясная тень больше не видна.

— Время?

— 20.28!

VIII. Вторая атака

Побелевшая луна приобрела более льдистый холодный оттенок. Небо вокруг ее четко очерченного гало чистое. Но от горизонта надвигается одна туча, похожая на авангард наступающих полчищ.

Но мой взор устремлен именно на это облако. Сперва оно двигается в правильном направлении, затем начинает замедляться, пока наконец почти не перестает подниматься вверх; вот оно начинает растрепываться на лоскуты, распускающиеся по одной нитке. Оно тает у нас на глазах. Вскоре от него остается лишь легкая дымка.

— Черт возьми! — шипит штурман.

Но вслед за ним другая туча, еще более громоздкая и тяжеловесная, чем первая, решается оторваться от горизонта.

Ветер сносит ее слегка в сторону, как раз туда, куда нам нужно. Никто больше не ругается, словно она может обидеться на ругань.

Я отвлекаюсь от облака, сосредоточив внимание на горизонте. Я различаю в бинокль нос, корму и надстройки в средней части транспортов.

Командир излагает первому вахтенному офицеру свой план:

— Устремиться на них и произвести пуск. Как только торпеды выйдут, немедленно переложить руль влево. Если эта туча будет подниматься и дальше, я перейду в генеральное наступление!

Первый вахтенный сообщает вводные данные для вычислителя положения цели, который обслуживает один наводчик в боевой рубке, а другой — на посту управления.

— Аппаратам с первого по четвертый — приготовиться к пуску из надводного положения!

Все четыре торпедных аппарата заполнены водой.

Из носового отсека по переговорной трубе докладывают:

— Аппараты с первого по четвертый к пуску из надводного положения готовы!

— Соединить дальномер и вычислитель положения цели. Пуск будет произведен с мостика! — отдает распоряжение первый вахтенный.

Команда звучит слаженно. Значит, он способен на это. Наверное, он заучил ее как следует.

Помощник за вычислителем в боевой рубке подтверждает полученную команду.

Старик ведет себя так, будто вся эта литургическая антифония [73] не имеет к нему ни малейшего отношения. Лишь напряженная поза выдает, что он внимательно следит за всем, что творится вокруг.

Теперь первый вахтенный офицер передает помощнику в рубке:

— Нос вражеского корабля направлен вправо — угол пятьдесят — скорость противника десять узлов — дистанция три тысячи метров — скорость торпеды тридцать — глубина три метра — позиция меняется.

Первому вахтенному вовсе не обязательно заботиться о точном задании угла пуска торпеды. Система наведения на цель сама рассчитывает его. Устройство напрямую соединено с гирокомпасом и дальномером, а также с торпедами, рулевой механизм которых постоянно корректируется. Каждое изменение курса лодки автоматически передается торпедам. Первому вахтенному офицеру остается только удерживать цель в перекрестье дальномера на мостике.

Он наклоняется к прицелу:

— Приготовиться к сверке параметров! …Отклонение…Ноль!

— Должно получиться! — бормочет командир. Он еще раз смотрит на луну. Второе облако остановилось, зависнув, как воздушный шар, привязанный тросом, который удерживает его на заданной высоте. До края луны осталось три ширины ладони: там он висит и не сдвигается ни на йоту.

— Ну же, один хороший рывок! — штурман потрясает кулаком; я никак не ожидал такого всплеска эмоций от всегда спокойного Крихбаума. Но нет времени изумляться поведению штурмана; командир резко оборачивает голову назад и приказывает:

— Самый полный вперед! Круто лево руля! Начинаем атаку! Открыть торпедные люки!

Крики внизу повторяют его команды. Нос лодки уже начал описывать круг вдоль горизонта — в поисках чужих силуэтов.

— Цель — корабли в середине! — Так держать! Курс — девяносто градусов!

Лодка несется прямиком на темные очертания, которые вырастают с каждой секундой.

Лемех форштевня взрезает сверкающее море, отваливая в обе стороны толстые пласты искрящейся воды. Вспучивается волна, блистая тысячами граней. Носовая часть лодки приподнимается, и поток брызг сразу обдает нас душем. Дизели работают на максимальных оборотах. Вибрирующий бульверк ходит ходуном.

— Выбирайте цель! — велит командир.

Склонившийся над прицелом первый вахтенный офицер не отрывается от окуляра.

— Вон там два перекрывающихся силуэта, мы ударим по ним. Видите? Слева от одинокого транспорта! Большему кораблю потребуется две торпеды, на остальные — по одной. Пускайте две торпеды: одну перед мостиком, другую — позади грот-мачты!

Я стою за спиной командира.

— Аппараты с первого по четвертый — товсь!

Мое прыгающее сердце подкатило куда-то к самому горлу, мысли путаются. Ревущие двигатели, тени кораблей, посеребренное луной море, последний рывок! Мы — подлодка, именно для этого и созданная; будем надеяться, что все сработает.

Первый вахтенный держит мишень в прицеле. Уголки его рта опущены, голос по-деловому сух. Он постоянно перепроверяет свои цифры. Правая рука легла на пусковой рычаг.

— Подсоединить первый и второй аппараты — угол шестьдесят пять — следить за изменением угла!

— Сообщите угол!

— Угол семьдесят… угол восемьдесят!

Я слышу, как командир совсем рядом со мной произносит:

— Аппараты первый и второй: пуск разрешаю!

Все мои чувства обострились: ни рапорта — лодка ничуть не покачнулась — вообще ничего! Лодка продолжает мчаться вперед, все ближе и ближе к транспортам.

Они ничего не заметили! — ничего!

— Подсоединить третий аппарат!

— Третий аппарат — пли!

— Десять градусов лево руля! — приказывает командир.

Лодка начинает поворачивать, выбираю свою очередную жертву из цепочки судов.

— Подсоединить четвертый аппарат! — раздается голос первого вахтенного. Он ждет, пока мы не наведемся на новую цель, и затем командует. — Четвертый аппарат — пли!

В этот миг я замечаю длинный низкий силуэт корабля рядом с выбранным в качестве цели пароходом — эта тень не такая темная, как остальные — похоже, корабль выкрашен в серый цвет.

— Руль круто влево! Подсоединить кормовой аппарат! — на этот раз приказ отдает командир. Лодка в повороте сильно кренится на борт. Тени уходят от нас направо.

— Корабль поворачивает в нашу сторону! — предупреждает штурман.

Я вижу, что теперь наша корма нацелена на силуэты, оставшиеся позади. Но я также вижу, что светлая тень сужается. Я могу даже различить полоску волны, поднятую ее форштевнем.

— Пятый аппарат — пли! Руль круто вправо! кричит командир. Едва лодка накренилась в другую сторону, как сверкает красно-оранжевая вспышка, за которой через доли секунды следует еще одна. Мощный удар, просвистевший в воздухе, поставил меня на колени, его резкий звук проникает в меня подобно холодному лезвию клинка.

— Сволочи, они открыли огонь! ТРЕВОГА! — орет Старик.

Один прыжок — и я уже падаю в люк. На мои плечи обрушиваются тяжелые сапоги. Я отскакиваю в сторону, налетев на столик с картами, и скрючиваюсь от боли. Кто-то передо мной катится по палубе.

— Погружение! — кричит командир и немедленно вслед за этим. — Круто право руля!

Сверху хлестнула вода. Из-за большой скорости мы входим в воду круче, чем обычно, но, не обращая на это внимания, командир приказывает:

— Все — на нос!

— Чертовски здорово получилось! — восклицает он, поравнявшись с нами.

До меня с трудом доходит, что он хвалит вражеских канониров. Вереница людей, спотыкаясь, пробирается через отсеки. Я замечаю испуганные взгляды. Все начинает скользить. Кожаные куртки и бинокли, висящие на крючках по обе стороны от люка, отрываются от переборки.

Стрелка глубинного манометра пролетает одно деление шкалы за другим, пока шеф не приказывает перевести рули глубины в реверсивное положение. Куртки и бинокли плавно, как в замедленном кино, возвращаются к стенке. Лодка стоит на ровном киле.

Я не могу перехватить взгляд командира. «Чертовски здорово получилось!» — если бы получилось чуть лучше, нам бы настал конец. В моей голове сидит единственная мысль: торпеды — что с торпедами?

— Так я и думал — это был эсминец, — говорит командир. Он запыхался. Я вижу, как вздымается его грудь. Он оглядывает всех нас, как будто желая убедиться, что все присутствуют, затем негромко предупреждает:

— Теперь их черед сделать ответный ход!

Эсминец! Так близко от нас! Старик должен был знать, что бледная тень — это не транспорт. Эсминцы Томми выкрашены в серый цвет, как и наши.

К тому месту, где мы скрылись под водой, на полном ходу спешит эсминец! «Ответный ход»! Похоже, он будет очень взрывчатым.

— Опустите ее на сто метров — только не торопясь, — приказывает Старик.

Шеф тихо повторяет команду. Он сгорбился позади операторов глубинных рулей, не сводя глаз с манометров.

Слышен шепот:

— Сейчас начнется!

Хочется сжаться, стать маленьким, незаметным!

Как там наши торпеды? Неужели все прошли мимо? Может такое случиться? Все пять? Двойной залп, затем два одинарных и пуск из кормового аппарата во время разворота. Ладно, положим, пятую торпеду выпустили, не успев как следует навестись на цель. Но другие? Почему нет взрывов?

Лицо шефа еще ближе наклоняется к круглому глазу манометра. На его лбу капельки пота блестят, подобно жемчужинам росинок. Я вижу, как некоторые капельки сливаются вместе и скатываются вниз, оставляя за собой влажную дорожку, похожую на след улитки. Он нетерпеливо вытирает лоб тыльной стороной ладони.

Мы не шевелимся ни на сантиметр.

Каждое мгновение они могут оказаться над нами.

Что произошло не так? Почему не слышно взрывов?

Все замерли в тягостном молчании. Стрелка глубинного манометра проходит еще десяток делений.

Я пытаюсь упорядочить свои мысли. Сколько времени прошло с момента погружения? — С какой скоростью двигался эсминец? — Промазали! — Все мимо! — Проклятые торпеды! — Привычное подозрение — саботаж! Что же еще? Неисправные рулевые механизмы, сволочи! А теперь каждую минуту Томми могут порвать нам задницы! Старик, видно, совсем рехнулся! Он провел торпедную атаку! На поверхности! Пошел на них прямо в лоб! Они, наверно, глазам своим не поверили! Интересно, сколько метров было до них? Сколько секунд потребуется эсминцу, чтобы настичь нас на максимальной скорости? А эти показушные маневровые команды? Право руля! — с ума можно сойти: Старик приказал повернуть круто на правый борт в тот момент, как мы уходили под воду. Так никто никогда не поступает. На что он рассчитывал? Потом я понимаю: Томми видели, как мы нырнули вправо. Старик попробовал одурачить их — будем надеяться, они не настолько искусны, как мы!

Старик уселся боком на рундук с картами. Мне видна лишь его согнутая спина да смутно белеющая над поднятым воротником подбитой мехом куртки фуражка.

Штурман практически полностью закрыл глаза: они превратились в щелки, сделанные резцом на лице деревянной статуи. Он закусил губу. Его правая рука цепко держится за кожух выдвижного перископа. В двух метрах от меня лицо помощника по посту управления кажется не более чем бледным пятном.

Тишину нарушает далекий приглушенный звук — как будто палочка ударила по плохо натянутой коже барабана.

— Одна есть! — шепчет командир. Он резко вскинул голову, и я увидел его лицо: глаза сузились, рот широко открыт.

Еще одно глухое сотрясение.

— И эта тоже! Они идут слишком долго! — сухо добавляет он.

О чем это он? О торпедах? Неужели две из них поразили цель?

Второй вахтенный офицер распрямляется. Его кулаки сжаты, а стиснутые зубы оскалены, как у обезьяны. Ясно, что он еле сдерживается, чтобы не заорать. Но он лишь сглатывает слюну и поперхивается. Гримаса застывает на его лице.

Стрелка глубинного манометра продолжает медленно ползти по шкале.

Еще один барабанный удар.

— Третья! — говорит кто-то.

Эти глухие разрывы — и это все, чего мы ждали? Я зажмуриваюсь. Все мои чувства обратились в один только слух. И больше ничего?

Но тут раздается такой звук, как будто один лист бумаги медленно разрывают пополам, и тут же быстро рвут другой на мелкие кусочки. Затем раздается жуткий скрежет металла, и теперь все вокруг нас рвется, грохочет, трещит, скребет.

Я так долго сдерживаю дыхание, что теперь вбираю его в себя огромным глотком, чтобы не задохнуться. Черт побери! Что происходит?

Старик поднимает голову:

— Двое пошли на дно, штурман — их ведь двое, как по вашему?

Слышен шум — наверно, это лопаются шпангоуты?

— Они — получили — свое! — переводя дыхание на каждом слове, выдавливает из себя Старик.

Никто не шевелится. Никто не издает победных воплей. Помощник на посту управления стоит рядом со мной, недвижим, застыв в привычной позе: опершись одной рукой о трап, повернув голову в сторону глубинного манометра. Оба оператора рулей глубины все еще закутаны в резиновую одежду, их зюйдвестки блестят от влаги. Стрелка белесого глаза манометра тоже замерла. Только сейчас я замечаю, что у рулевых-горизонтальщиков по-прежнему зюйдвестки одеты на головах!

— Они шли слишком долго. Я уже перестал надеяться, — опять знакомо ворчит низкий голос командира. Треск и грохот, гул и скрежет, похоже, никогда не кончатся.

— Вот теперь можно записать на свой счет парочку посудин.

И тут потрясший лодку удар сбивает меня с ног. Я едва успел ухватиться за трубу, чтобы не упасть. Раздается звон битого стекла.

Восстановив равновесие, я автоматически делаю два заплетающихся шага вперед, натыкаюсь на кого-то, ударяюсь об острый угол и проваливаюсь в проем люка.

Вот оно. Прощупывают! Расслабляться пока еще рано! Я изо всех сил приваливаюсь левым плечом к стальному проему люка. Обеими руками я цепляюсь за трубу, проходящую под моими бедрами. Это место — только мое. Ладонями я чувствую на ощупь гладкий слой эмалевой краски и ржавчину с нижней стороны трубы. Железная хватка, как тиски. Я пристально смотрю на запястье то левой, то правой руки, как будто мой взгляд заставит их сжаться еще сильнее.

Когда же будет следующий удар?

Я медленно поднимаю склоненную голову, как черепаха, готовая втянуть ее под панцирь в любой момент, когда обрушится ожидаемый удар. Я слышу лишь чье-то громкое сопение.

Мои глаза, словно под действием какой-то магической силы, прикованы к командирской фуражке. Он делает шаг, и его фуражка сливается с белой и красной шкалами по обе стороны водомера в одну картинку: клоунский полосатый кнут. Или леденцы неимоверных размеров, выставленные в вазах, подобно цветам, в витринах парижских кондитеров. Такой можно сосать целый день. Или маяк, который проплыл у нас слева по борту, когда мы покидали гавань. Он тоже был раскрашен красными и белыми полосами.

Проем люка отбрасывает меня от себя. От оглушительного взрыва, кажется, лопнут барабанные перепонки. Удар следует за ударом, как будто океан начинен огромными пороховыми бочками, детонирующими одна за другой.

Ковровая бомбардировка.

Боже мой, на этот раз они почти достали нас! Сделали второй заход. Они не дураки и не попались на нашу уловку.

Мой желудок сводят спазмы.

Снаружи ничего не слышно, кроме оглушительного бурления воды, ринувшейся назад, в пустоты, образовавшиеся после разрывов! Подводный водоворот, подхвативший лодку, резко бросает ее из стороны в сторону. По счастью, я так плотно забился в свое укрытие, как будто я кручусь на центрифуге.

Внезапно рев воды, кинувшейся сама на себя, желая заполнить вакуум после взрывов, стих, и мы снова можем слышать глухой рокот, стуки и скрежет других кораблей.

Командир смеется, как сумасшедший:

— Они точно идут ко дну — что ж, нам не придется давать по ним прощальный залп. Жаль, нельзя посмотреть, как эти корыта тонут.

Я негодующе моргаю глазами. Но голос Старика вновь звучит по-прежнему:

— Это был второй удар!

Я начинаю улавливать голос акустика. Должно быть, мои органы чувств отключились на какое-то время. Акустик уже давно и подробно докладывает обстановку, но до этого момента я не слышал ни единого слова.

— Эсминец по левому борту, двигается на тридцать градусов. Звук быстро усиливается!

Командир впился глазами в губы акустика:

— Что-нибудь изменилось?

Акустик колеблется. Наконец он сообщает:

— Звук уходит за корму!

Командир тут же приказывает увеличить скорость. Только теперь мои мозги прояснились настолько, что я начинаю понимать, что происходит, и думать вместе со всеми. Есть надежда, что эсминец пересечет наш курс далеко позади лодки, к чему, очевидно, и стремится Старик.

Мы не можем предугадать, в какую сторону повернет эсминец, который еще раз попытается пройти над нашими головами — Старик предполагает, что он повернет лево руля, ибо он перекладывает руль круто вправо.

В отсек входит старший механик Франц. Его лицо бело, как мел. На лбу выступили крупные капли пота, блестящие, как глицерин. Хотя здесь нет волн, чтобы надо было удерживать равновесие при помощи рук, он сначала повисает на левой руке, затем перехватывается правой.

— Они накрыли нас! — выпаливает он. Затем он начинает вопить, что ему нужны запасные кассеты для гирокомпаса.

— Прекратить бардак! — зло обрывает его командир.

Четыре взрыва гремят один за другим, слившись в один удар. Но их глубинные водовороты не доходят до нас.

— Позади — далеко позади! — издевается Старик. — Это не так просто, как кажется.

Вытянув левую руку на столике с картами, он расстегивает пуговицы воротника. Он собирается расслабиться с удобствами. Засунув руки в карманы кожаных штанов, он поворачивается к штурману.

Одиночный разрыв — не близко, но эхо от детонации звучит на удивление долго. Бульканье и рев, похоже, никогда не прекратятся.

Сквозь глухой шум доносится голос Старика:

— Они опять плюнули не в тот угол!

Ясно, что эсминец выбрал неверное направление — раздается еще пара далеких взрывов. Но зато звуки, порождаемые каждой бомбой, разорвавшейся хотя бы и в нескольких километрах от лодки, все равно терзают нас. И враг знает, как действуют на нашу психику бомбы, даже те, которые и близко не ложатся.

— Штурман, запишите.

— Jawohl, господин каплей.

— «22.40 — начали атаку» — Ведь именно в это время, так, штурман? — «начали атаку. Колонны двигались плотным строем» — именно, плотным строем. Сколько было колонн, указывать не обязательно. «Впереди по курсу и с лунной стороны хорошо различимы эсминцы…»

Как так? Хорошо различимы? Эсминцы хорошо различимы впереди по курсу… Значит, он не один? У меня пересохло во рту. Старик словом не обмолвился о них. Наоборот, он все время давал понять, будто с той стороны, откуда мы атаковали, эскорта вообще не было.

— «…хорошо различимы». Успеваете? «Атаковали справа вторую колонну» — тоже записали?

— Jawohl, господин каплей.

— «Луна очень яркая…»

— Это еще слабо сказано, — бормочет второй вахтенный офицер, но так тихо, чтобы командир не услышал.