Последний трюк каскадера

Мы начинаем в кабинете Фромана в тот же вечер, после того как все улеглись. Он внимателен и встревожен. То и дело почесывается. Суетится.

— Долго разговаривать нет нужды, — говорю я ему. — Я постучу в ставни, а ты вызовешь комиссара. То и другое одновременно. Если, к несчастью, его не окажется дома, повесишь трубку. Я услышу и не буду продолжать. Отложим все до завтра. А теперь посмотри на меня. Я не кричу. Я слишком взволнован. Но говорю очень быстро, нервно… Господин комиссар… Говорит Шамбон… Из Ля Колиньер… Вы слышите их?.. Там несколько человек… Со стороны парка… Взламывают застекленную дверь… Приезжайте скорее… Мне нечем защищаться… Затем ты передохнешь… Дре воспользуется этим, чтобы вставить слово… Ты сделаешь вид, что не понимаешь, так как слишком испуган. Будешь то и дело повторять: «Что?.. Что?..» А затем умолять: «Сделайте же что-нибудь… меня убьют…» Я разобью стекло и дважды выстрелю в стену… Ты выпустишь телефонную трубку, будто падаешь в обморок… Дре к тому моменту уже выедет. Тебе останется только ждать. Нетрудно, правда?

Он смотрит на меня испытующе.

— Ты не согласен?

— Да… то есть я думаю, что получится, но…

— Но что?

— Я предпочел бы стрелять сам. Я притворяюсь, будто не понимаю.

— Ты хочешь… Это усложнит дело. Тебе придется выпустить телефонную трубку, подбежать к двери, выстрелить… Вижу, что сцену можно прекрасно разыграть так, как он предлагает. Если я заупрямлюсь, смутное подозрение, которое заставляет его осторожничать, вмиг окрепнет. Какая гарантия, что я буду целиться в стену? Но я умею обходить неожиданные препятствия.

— Как хочешь. Мне лично все равно. Самое главное, действовать молниеносно.

Проходит секунда, полная напряжения, тайных мыслей. Мы смотрим друг другу прямо в глаза, изучаем друг друга, как два игрока в покер. Если он мне скажет: «Зачем тебе револьвер? Я сам его принесу, прежде чем звонить», — все пропало. Гоню эту мысль. Он говорит первый:

— Ладно. Я быстро. Я невинно улыбаюсь и добавляю:

— Все будет в порядке, старик. Доверься мне.

Он сияет. Любит, когда я называю его «старик». Труднейший рубеж позади. Я продолжаю:

— Твоя очередь… Нет, стой у письменного стола. Я буду на пороге. Без пауз. Начинай: «Господин комиссар… Говорит Шамбон».

Он сразу находит верный тон. Актер от рождения, он поразительно органичен. Когда говорит: «Они в парке… Взламывают дверь», — даже дышит прерывисто. «Боже, я пропал… Если бы у меня было оружие… Ничего… ничего… Помогите, комиссар!» Я его останавливаю.

— Отлично. Нет нужды заучивать текст наизусть. Достаточно импровизации. Жаль, что ты не пошел по актерской части.

— Я неплохо защищаюсь, — скромно признает он. И тут же добавляет в порыве мелочного критиканства:

— Концы с концами не сходятся. Смотрите… Шпингалет не так-то легко оторвать. Как это вам удастся?

— Да я его развинчу на три четверти еще днем… Это пустяки.

С ним всегда надо разговаривать повелительным тоном. Я оставляю костыль, кладу ему руку на плечо и говорю увлеченно:

— А теперь за дело.

***

Я притворился спящим, когда услышал стук в дверь. Крикнул, подавив зевок:

— Что надо?.. Кто там?

— Инспектор Гарнье.

— В такое время, инспектор! Ведь за полночь.

— Поторопитесь.

— Хорошо, хорошо. Сейчас.

Нарочно натолкнулся на столик, с шумом рассыпав стопку журналов. Выругался. Когда открывал дверь, лицо мое выглядело злым.

— Что случилось?

— Умер господин Шамбон. Его только что убили.

— Как?.. Марсель?

— Да. В кабинете дяди. Вас ждет комиссар. Я изобразил потрясение, продолжая застегивать пижаму. Инспектор выкатил мою коляску. Помог мне сесть.

— Придется поторопиться. Вы ничего не слышали? — сказал он.

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— В него всадили две пули, а среди ночи два выстрела трудно не услышать.

— Я сплю со снотворным, как вы знаете. Когда это случилось?

— Около одиннадцати часов.

— Сестре сказали?

— Нет еще. Он был явно не в духе, отвечал резко.

— Напрасно комиссар не принял всерьез эти угрозы, — заметил я. — Вы в курсе?

— Разумеется.

— Племянник отправился вслед за дядей. Согласитесь, это черт знает что.

Дре был в кабинете — руки в карманах, шляпа сдвинута на затылок, — осматривал труп. Взглянул на меня устало.

— Вот так работа, — прошептал он. — Две пули в упор, и это… Подбородком указал на взломанную дверь и осколки стекла.

— Я все слышал. Беднягу убили в тот момент, когда он разбирал бумаги на письменном столе. Он позвонил мне буквально в панике. Напрасно я кричал ему: «Бегите!… Что поделаешь!…»

Сцену я знал в мельчайших подробностях, но старательно разыгрывал изумление, смешанное с ужасом.

— Их было несколько?

— Да, думаю, да.

— Они что-нибудь украли?

— Вряд ли. Они должны были услышать шум… Совершенно очевидно, им помешали и пришлось срочно смываться.

— Профессионалы?

— Сам хотел бы знать.

— Мое мнение: они пришли убрать его, — сказал инспектор за моей спиной.

— Подойдите, — приказал Дре и помог мне опереться на костыли.

— Видите… Он стоял лицом к убийцам… Можете ли вы спокойно, хладнокровно смотреть на его лицо?

— Попробую.

Я наклонился, глядя на тело Шамбона. Во мне шевельнулось подобие жалости и отвращение. К нему? К самому себе? Какая разница?

— Видите, на его лице застыло вовсе не выражение ужаса, — продолжал Дре. — Я не забыл, как звучал его голос в трубке. Как у смертельно испуганного человека. И что я вижу? Лицо умиротворенное. Я бы даже сказал: смерть с иронией на устах. Что скажете?

Он был прав. Бедняга Шамбон, стараясь превзойти самого себя, хотел выглядеть мужественным, и это выражение застыло на его обычно подвижном лице. До последнего мгновения он путал мои карты.

— О, если хотите, — заметил я. — Не так-то просто сказать что-либо определенное.

Я выстрелил в ту минуту, когда он повернулся ко мне с обычной самодовольной улыбкой. И вот он лежал на спине, навеки удовлетворенный и снисходительный. Я отпрянул.

— Он был убит наповал, — продолжал Дре. — Судебно-медицинская экспертиза даст свое заключение, но мне и так все ясно. Когда вы видели его в последний раз?

— В полдень. Мы вместе позавтракали. Мне не показалось, что он сколько-нибудь озабочен. После кофе он поднялся к матери… Госпожа де Шамбон знает?

— Сейчас узнает. Успеет, бедная женщина. Когда врач и эксперты уедут, я займусь ею и вашей сестрой. Мне хотелось бы незамедлительно знать, что он вам рассказывал со времени нашей последней встречи. Ведь у вас были самые добрые отношения, не правда ли?

— И да, и нет. С какой-то точки зрения, мы были товарищами — и даже очень. С другой стороны, как бы настороже друг с другом. Если говорить откровенно, он ухаживал за Изой, а мне это не очень нравилось.

— Представьте себе, я в этом не сомневался. Весьма интересно, весьма! — воскликнул Дре.

Он несколько раз покачал головой, словно поздравляя себя, затем, услышав шум в коридоре, слегка меня оттолкнул.

— Это моя бригада. Подождите в библиотеке, мы продолжим беседу.

— Мне ничего не известно, комиссар. Я не очень представляю, чем могу быть вам полезен.

— Напротив… может, хотите курить?.. Гарнье, сходи за его трубкой… Садитесь рядом и не волнуйтесь. Через пять минут я подойду к вам.

Я доковылял до библиотеки. Тревожиться было незачем, но, несмотря ни на что, я был настороже.

Люди из судебно-медицинской экспертизы вели себя в кабинете шумно, переговаривались во весь голос, словно не замечая убитого. Я узнал врача, расслышал слова: «Крупного калибра… Прямое попадание в сердце». Гарнье принес мне мою трубку и табак. Я чувствовал слабость, словно выполнил рискованный акробатический трюк. Однако все, казалось, было в порядке. Все меры предосторожности приняты. Клещи положил на место, предварительно их вытерев. На гравии аллеи костыли не оставили следов. Наконец, обе анонимки выглядели достаточно недвусмысленными. Разумеется, у Дре были подозрения. До такой степени драма выглядит инсценированной… даже две драмы… и почти одинаковые… и каждый раз свидетель с телефонной трубкой в руке… Кто угодно заподозрил бы неладное, тем более Дре!… Однако ни одну деталь нельзя вменить мне в вину. Мать Шамбона возопит, пустит в ход связи. И что дальше? Ее сын имел право влюбиться в Изу. Под Изу нельзя подкопаться, ведь я предусмотрительно подсказал Шамбону: «Они в парке… Взламывают дверь…» Они! Злоумышленники, взломщики, подонки — откуда Изе знать о них! О, таинственные смерти в замке взбаламутят любителей сплетен. Но мы не станем долго ждать, чтобы переселиться куда-нибудь подальше.

Я ничего не боялся. Люди шумно сновали взад-вперед, ходили по парку. Пришел потрясенный Жермен.

— Какое горе! Что такое мы сделали Господу?

— Вы ничего не слышали?

— Ничего. Всю ночь у меня под ухом грохочут грузовики. Если прислушиваться к звукам, я бы не спал ночами напролет. Нас разбудил звонок комиссара. Я хотел предупредить госпожу и вашу сестру. Честно говоря, я совсем потерял голову. Молодой человек, приехавший с комиссаром, велел мне сидеть спокойно: нас, мол, позовут, когда понадобится. Теперь-то я вижу, если мы тут останемся, нас всех прирежут.

— Полно, полно, Жермен! Успокойтесь. Вы же участник Сопротивления!

— Это куда лучше! Честное слово! Не хотите ли рюмочку?

— Спасибо… Они тут надолго?

— А, эти-то!… Сразу видно, им не приходится заниматься уборкой. Вы думаете, их интересует покойный? Как бы не так! Они крутятся вокруг да около, перешагивают через него, словно это не христианин, а животное. Возмутительно! Бедный мой господин! Такой конец! В коридоре показался Дре.

— Жермен… будьте добры… подойдите, пожалуйста! — И, обращаясь ко мне:

— Я сейчас вернусь.

Снова шарканье ног. Голоса. «Отодвинь кресло… Через дверь, так удобнее». Звон разбитой фарфоровой статуэтки. «Осторожнее! Черт!» Шум удаляется. Слышно только скольжение, легкий скрип выдвигаемого ящика, щелчок снятой телефонной трубки. Это Дре шнырит повсюду, вынюхивает. Слышу только его тихий голос.

Вдруг меня охватывает страх… так… ни с того ни с сего. Лоб и руки покрылись испариной. И это я, столько раз стрелявший во врагов, которые хотели моей смерти… но то была липа… судороги, подскакивают; через минуту они уже вставали и хохотали от души. А тут Шамбон! Его распирало от самодовольства, но ведь он был чист, как дитя! Увы, не киношная смерть! Подкашиваются колени. Конец. Смертельная бледность. Как у тех бедолаг, которых расстреливают по всему свету. Фроман — еще куда ни шло. Этот был мерзавцем.

Но Шамбон — всего лишь избалованный мальчишка. Двое мертвецов — такова цена моих ног. Вдруг я понял, что теперь не перестану допрашивать самого себя.

Дре кашлянул, заговорил сам с собой, передвигая какой-то предмет. Затем вышел из кабинета и тихо толкнул дверь в библиотеку.

— Прошу прощения, что заставил ждать. Служба! — сказал Дре, схватил стул и уселся напротив меня.

— Прежде чем мы двинемся дальше, мне думается, можно прояснить кое-какие моменты. Между двумя делами имеется странное сходство.

— Вы находите? — говорю я. — Какое же сходство между самоубийством и убийством?

Он любезно улыбается, он внимателен, приветлив, будто в соседней комнате никого не убивали, будто не наступил уже второй час ночи, будто…

— Хорошо, — говорю я с досадой. — Что вы от меня хотите? Повторяю: я спал. Я ничего не знаю. Разумеется, как все, как вы, например, я знал, что Шамбону кто-то угрожает, но не придавал этому большего значения, чем вы, комиссар. Ведь вы считали, что никакой опасности нет, не так ли? И не было оснований для беспокойства.

Почему он улыбается? Чем это он так доволен? Вот сунул руку в карман… и достал бумажник.

— Давайте поговорим об этих письмах, — говорит Дре. — Весьма, знаете ли, интересные письма. Более интересные, чем вы думаете.

Он разворачивает, аккуратно разглаживает их ладонью, затем читает вполголоса с видимым наслаждением:

— «Последнее предупреждение. Сволочь, убирайся с дороги или тобой займутся… хватит махинаций, сволочь. Убирайся, иначе…» Письма в результате экспертизы, проведенной моими коллегами и мной, изрядно помялись и пообтрепались.

— Да, местами отстает клей, — отвечаю я.

— Совершенно верно. Смотрите, вот здесь, например. Он ловко отделяет кусочек бумаги и протягивает мне.

— Видите? Здесь слово «дороги».

— Вижу. И что?

— Так вот, на обратной стороне что-то напечатано, все эти кусочки вырезаны из газет. Предположим, что вырезка сделана на четвертой странице. Это место, таким образом, неизбежно соответствует какому-то элементу текста на третьей странице. Правильно?

— Совершенно верно.

— Теперь смотрите. Слово «дороги», допустим, взято с оборотной стороны, что же мы прочтем на лицевой?

— Читаю: разное. Так важно, чтобы я прочел слово «разное»?

— Нет. Это простой эксперимент. Но его можно расширить.

Он приподнимает ногтем уголок малюсенького квадрата и легонько отклеивает его.

— Извините. Я не слишком доверяю работе моего помощника. В лаборатории все изучили и с лицевой, и с обратной стороны. Затем я попросил, чтобы все осторожно приклеили на прежнее место, лишь бы только держалось. Дело в том, что я хотел попросись вас порассуждать так же, как я.

Начинаю чувствовать дурноту. Не понимаю, куда он клонит. Дре тем временем продолжает:

— Это — слово «предупреждение». Переверните его. Смелее не бойтесь. Пожимаю плечами.

— На обороте может быть все что угодно.

— И что же вы обнаружили?

— Баллотировка. Бред.

— Ну нет!… Теперь давайте тщательнейшим образом отклеим буквы, из которых составлены письма.

— Что же вы хотите обнаружить?.. Связный текст на обороте?

— Это было бы слишком, — улыбается Дре. — Но за неимением связного текста можно наткнуться на существенную мелочь.

— Послушайте, комиссар. Чего ради я буду играть с вами в какие-то игры? Может, по-вашему, это и увлекательно, только вся ваша лапша ни к чему.

Глазом не моргнул! Знает, что мое раздражение в значительной степени наигранное.

— Вы правы, — соглашается он. — Давайте проще.

Он переворачивает и раскладывает по порядку кусочки бумаги, затем сообщает результат: список… Друар.

— Друар — кандидат по проблемам экологии. 8225… бюро… А! Вот это самое важное. Выражение «займутся»… Мы точно — знаем, откуда это. «Фигаро», из того номера, который вышел на следующий день после первого тура голосования. Читаю с обратной стороны: «избрано 11 402 человека»… И так далее. Когда же эти результаты могли быть опубликованы?.. На следующий день после первого тура. Вы слушаете меня?

Я натянут как струна, чувствую, вот-вот последует жесткий удар, и, хотя не знаю еще, в чем дело, не намерен сдаваться.

— Вы помните, когда умер президент Фроман? — продолжает Дре.

— Не скажу точно, но примерно числа пятнадцатого прошлого месяца, в субботу.

— Следовательно, — вопрошает Дре глубокомысленно. — Следовательно?.. Посчитайте-ка. Как раз за три недели до выборов.

На этот раз меня словно крючком поддели за подбородок. Я парализован. В голове рассыпаются обрывки мыслей. Надо было соображать… Загнан в угол. Сам виноват! Виноват!

Виноват! Столько ухищрений, и вот тебе… Болван! Только держаться! Не подавать виду!

Понемногу мне удается овладеть собой. На моем лице написан все тот же вежливый интерес, но я как бы начинаю скучать. Дре зорко следит за мной и продолжает свой маленький эксперимент.

— Вот что из этого следует, — говорит он. — Президент умер задолго до получения писем с угрозами, когда ему предлагали убраться с дороги. Может, теперь вы понимаете, что из этого следует?.. Нет?.. Должен честно признаться, что вначале я тоже не понял. Сказал только: «Мертвым не угрожают». И только потом сообразил, что, вероятно, кто-то хотел подбросить доказательства необъяснимого самоубийства.

Он пристально наблюдает за мной, но все еще с видом чиновника, которому словно неловко высказывать собственное мнение.

— Это первая ошибка, — говорит он. Я пытаюсь иронизировать:

— Почему первая?.. Есть и другие?

— На ум сразу же приходит вторая. Вы ведь согласны, что анонимные письма — липа, не правда ли? Они понадобились для того, чтобы кого-то обмануть. Кого? Меня?.. Но для меня следствие было закрыто. И факты установлены… В таком случае, кого именно эти письма должны были ввести в заблуждение? Подумайте-ка. Кто должен был наткнуться на них?.. Ваша сестра Изабелла. На этот раз я взрываюсь:

— Соблаговолите оставить ее в покое. Дре успокаивает меня жестом.

— Не надо гневаться, — говорит он. — Я нашел конец нити. Разматываю клубок. Вот и все. Дело выеденного яйца не стоит. Ваша сестра терялась в догадках, отчего умер ее муж, и ей подбросили ответ. Он умер, потому что его заставили умереть.

— Однако…

— Подождите. Не прерывайте меня. Кто мог составить эти письма?.. О, вы знаете, ответ тут однозначен. Не кто иной, как господин де Шамбон.

— Это мог бы сделать и я, раз уж вы до такого додумались. Обвиняйте меня! — вскипел я.

— Тише! Не будем терять из виду главное. Если бы можно было принимать эти анонимки всерьез, они поразительным образом ослабили бы версию самоубийства. Вспомните фразу: «Убирайся, иначе…» «Иначе» означает: тебе крышка. В чьих же интересах было внушить вашей сестре, что ее мужа могли убить? Я поставлю, если угодно, вопрос по-другому: кому выгодно было освободить ее от угрызений совести, сомнений, быть может?.. Кто утверждал, что ему тоже угрожают? Теперь вы понимаете. Опять-таки господин де Шамбон.

— Он? Ради какой корысти?

— Господин Монтано. — Дре говорит вполне добродушно. — Не прикидывайтесь непонимающим. Он добился бы таким образом внимания, интереса, симпатии, даже привязанности со стороны персоны, которая не вечно носила бы траур. Господин де Шамбон ровно ничем не рисковал, так как автором угроз был именно он. Выигрывал же он все. Давайте начистоту. Неужели вы не догадывались, что он был влюблен в вашу сестру? Стоило ли отрицать? Однако я ограничиваюсь одним словом:

— Продолжайте.

— Продолжение следует с неумолимой логикой. Поскольку господин де Шамбон знал, что ему никто не угрожал, зачем ему понадобилось придумывать сегодняшнюю комедию?

— Какую комедию? Дре удобно усаживается в кресле напротив меня.

— Забавный вы человек, — ворчит он. — Вы что, забыли сцену? Господин де Шамбон звонил мне, пока взламывали дверь. Следовательно, в комнате их было двое. Он и тот, другой. Ему нечего было бояться. Другой был его сообщником. Обо всем они договорились заранее. Он с ликующим видом стучит о подлокотник кресла.

— Подумать только, я бы ни о чем не догадался, если бы эти кусочки бумаги были покрепче приклеены!

Слишком часто я был на волосок от смерти, чтобы теперь признаться во всем, как мелкий воришка, потерявший самообладание.

— То есть вы полагаете, что у бедняги Шамбона был сообщник? — говорю я.

Глаза Дре блестят. Не исключено, что он уже давно знает, в чем дело. Он наклоняется и фамильярно шлепает меня по мертвому колену.

— Сообщник был с самого начала. Между нами говоря, о Шамбоне не скажешь: ума палата. Вы представляете его в качестве организатора всей этой аферы? Нет. Никогда в жизни. Зато другой… Этот номер с псевдоубийством — ловко придумано. Раз уж мы теперь играем в кошки-мышки, не мешает это делать с блеском.

— Так вы считаете, — говорю я, — самоубийство Фромана на самом деле было убийством?

— Помилуйте, вы же сами знаете. Малый из Братской помощи услышал незнакомый тихий голос: «Я покончу с собой. Я живу в Ля Колиньер». Но ведь звонить мог кто угодно. Шамбон… Вы… Кстати, такая мысль промелькнула у меня в голове.

— Сознайтесь, — прерываю я его, — вы были бы в восторге, если бы это был я.

— Э-э-э! — тянет он озорно, глаза же по-прежнему выдают цепкое внимание. — Если у господина де Шамбона кишка тонка, то у вас, напротив… Кому бы пришло в голову требовать от вас алиби в вашем-то положении?.. Вы катаетесь взадвперед… Например, в упор стреляете в президента Фромана… Остальное — игрушки для того, кто когда-то снимался в кино. Всего лишь профессионально разыграть сценарий с участием господина де Шамбона. Я прерываю его, пытаюсь высмеять:

— Затем я устраиваю убийство бедняги Марселя. Ради какой корысти, скажите на милость?

— Ради обеспеченности.

Произнесенное слово как камень, брошенный в воду: воцаряется тишина. Вывернуться невозможно.

— Обеспеченности, — повторяет Дре. — Материальной обеспеченности, моральной гарантии. Смерть президента Фромана спасла от нужды вас и вашу сестру. Смерть господина де Шамбона исключает шантаж. Мне неизвестно, какие чувства питал он к вашей сестре. Все это предстоит выяснить позднее. Достаточно заметить, он мог принудить ее вступить с ним в брак, для вас же это было недопустимо… Господин Монтано, я не враг вам. Посмотрите мне прямо в глаза… как мужчина мужчине. Ваша сестра для вас — все на свете. Особенно с тех пор, как произошла катастрофа. Разве я не прав? То, что вы свели счеты с президентом Фроманом, понять можно. Он отнял у вас все. Его женитьба! Представляю, чего вам это стоило.

— Нет, этого никто не может представить, — возражаю я.

— Затем на вашем пути встал другой несчастный идиот. И держал вас в своей власти, так как помог инсценировать самоубийство президента. Что ж, свершилось. Все сказано. Все кончено. Мне стало даже легко.

— Ну как? — спрашивает Дре.

— Согласен… Я убил обоих. Но клянусь вам, Иза ни о чем не подозревала.

— В самом деле ни о чем?.. С этим довольно трудно согласиться.

— Послушайте, комиссар. Мы с нею занимались таким ремеслом, где взаимное доверие — вопрос жизни и смерти. Понимаете?.. Мне вопросов не задают. Для нее я — носитель истины. Она невинна.

Дре задумчиво качает головой.

— Можно вам и поверить, но все-таки нужны доказательства, — тихо говорит он.

Итак, добрались до конца. Мгновенно оцениваю обстановку.

Чем я рискую? Будь я один, получил бы небольшой срок. К такому калеке, как я, закон не слишком строг. Но Иза захочет выручить меня, взяв всю вину на себя. А Дре с его слащавыми замашками с удовольствием ее утопит. Захочет загладить собственные промахи.

— Я вам все расскажу, — предлагаю я.

— Именно. Расскажите-ка мне все.

Это дарует мне несколько часов жизни. Он не подумал о револьвере. Прощай, Иза. Ты выкрутишься одна. Ты ведь не забыла наши трюки. Не забыла взгляды, которыми мы обменивались в момент, когда опускали забрало шлема. «Люблю тебя и выиграю». На этот раз я проиграл. Но я люблю тебя, Иза. Люблю тебя.

***

Робкая, нерешительная, не смея сесть, она смотрела по сторонам. Секретарша указала ей на кресло.

— Господин директор сейчас придет.

Книги, афиши — повсюду… Издательство Данжо… Премия читателей… Премия Медичи…

— Прошу прощения, — сказал директор. Уже на пороге он давал понять своим видом, что спешит. — Давайте поговорим о деле. Вы догадываетесь, почему мы вас пригласили? Он сел за письменный стол, достал рукопись из папки и положил перед собой.

— Узнаете?.. «Последний трюк каскадера». Ну как же… Вот и подпись: Жорж Анслен. Господин Анслен не смог прийти?

— Нет, — прошептала она. — Брат умер.

— О, какое несчастье. Давно?

— Уже более двух месяцев назад.

— А! Мне так хотелось задать вам несколько вопросов. Он открыл рукопись, полистал ее, задумался.

— Вы, конечно, хорошо знаете текст?

— Я его перепечатывала и правила.

— Прекрасно. Значит, я могу с вами говорить. Сразу хотел бы сказать: эта рукопись интересует нас. Она неровная. Не всегда легко следить за действием из-за ломаной композиции… Из настоящего, так сказать, времени действие вдруг переходит в прошедшее… Между нами говоря, обратные кадры — устарелый прием. Он смеется.

— Грех молодости. Совершенно очевидно, это первое произведение. Дальше. Хотелось бы также отметить другие мелкие недостатки. Например, рассказчик связывает свою историю с последними муниципальными выборами. Это — его право. Но в таком случае ему следовало бы соблюдать большую точность в датировке. Точности же здесь недостает. Теперь, обратите внимание, еще одна очень наивная деталь. Всем известно, что на билетах в кинотеатр проставлен номер.

Следовательно, невозможно, предъявив билет на послеполуденный сеанс, доказать алиби на вечер. Но вы, быть может, могли бы это поправить… Нет? Вижу, что вы на этом не настаиваете… Знаете, ведь это всего лишь детективный роман… Поймите меня правильно. Если бы господин Анслен был сейчас здесь, он, конечно, не отказался бы. Кем он был по профессии?

— У него не было профессии.

— Ах, вот как… В таком случае… это псевдоубийство по телефону?

— Плод фантазии.

— Эти трюки каскадера?

— С восьмилетнего возраста брат жил в стальном корсете. Он страдал полиомиелитом.

— Простите меня. Это просто невероятно!

— Он не мог даже сесть на велосипед.

— Да что вы говорите!… Сколько же ему было лет?

— Двадцать.

— Так. Понимаю. Просто невероятно!

— Я читала ему журналы, книги. Не отходила от него. Нужно было, чтобы кто-нибудь помогал ему жить воображением.

— Но… а вам… сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— Гм! И откуда только он взял эти персонажи?

— Они ведь существуют. Герой по имени Марсель де Шамбон — это наш старший брат. Президент — наш дядя.

— А комиссар полиции?

— Наш отец.

— Кто он по профессии?

— Он был налоговым инспектором. В прошлом году умер от инфаркта… Для Жоржа это означало свободу. Вскоре после его смерти он начал писать роман.

— Но… он не мог писать?

— Он диктовал мне. Я чуть-чуть правила, по мере того как дело продвигалось вперед.

— Ну, а ваша мать? О ней не упоминается, если только…

— Она покинула нас очень давно… уехала со скрипачом.

— А! Теперь я лучше понимаю. Но это ужасно. Он сильно страдал?

— Нет. Но почти не спад. В конце, когда рукопись была готова, он сказал мне: «Теперь я могу умереть. Если бы роман вышел в свет, я был бы счастлив». Он умер от отека легких. Бедный мой Жорж. Он так был достоин счастья…

Траур очень шел ей. «Так Иза — это вы. И вы помогли ему свести счеты с жизнью. Быть может, это и ваши счеты», — подумал директор. Он помолчал секунду, затем добавил:

— Вы не замужем… из-за него? Она не ответила. Он достал из палки бумаги, разложил их перед ней и сказал:

— Проект договора…