Конец Осиного гнезда

Брянцев Георгий Михайлович
Конец Осиного гнезда

      БРЯНЦЕВ ГЕОРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ
      Конец Осиного гнезда
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      "ОСИНОЕ ГНЕЗДО"
      1. СВЯЗНИК ГАУПТМАНА ГЮБЕРТА
      Телефонный звонок дошел наконец до моего сознания. Я вскочил и подбежал к аппарату. В окне уже брезжил рассвет. Вызывал к себе подполковник Фирсанов.
      Хотя за год войны пора было привыкнуть ко всяким неожиданностям, я все же встревожился - фронт проходил недалеко, всего в полусотне километров отсюда. С вечера, когда я отправлялся на квартиру, никаких непредвиденных заданий для меня в штабе партизанского движения как будто не намечалось. Наоборот, мне приказали сутки не появляться в штабе, пока не закончу обработку материалов, которые собрал во время своей недавней ходки в тыл противника. И вот - неурочный звонок...
      Спал недолго - всего часа два: ночи нашего прифронтового городка были тревожными, его бомбила вражеская авиация, и лишь незадолго до рассвета наступала тишина.
      Наскоро умывшись и одевшись, я рассовал по карманам папиросы, фонарик, складной нож - все, что при любых обстоятельствах должно было быть при мне, - затянул ремень с полевой сумкой и пистолетом и выскочил из дому. Светало. Теплели краски неба. Зеленоватая полоска на востоке быстро розовела. Рассветный ветерок пахнул в лицо прохладой, росистой свежестью и донес из соседнего садика волнующий запах влажной мяты. Листья тонкой березки у моего окна будто умылись росой - были совсем мокрые.
      С холма, на котором стоял дом, виден городской парк, окутанный туманной дымкой. Река тоже курилась туманом, и в нем неясно вырисовывались металлические формы железнодорожного моста.
      Я вышел из палисадника, прикрыл за собой калитку и зашагал вниз по травянистой узенькой улице, между двумя рядами бревенчатых домиков с резными наличниками окон и крылец. Через две-три минуты я уже был на мощеной "главной" улице.
      Городок просыпался рано. Немилосердно грохоча по булыжной мостовой, промчалась трехтонка. В ее обшарпанном кузове, держась друг за друга, стояли люди с кирками и лопатами. На перекрестке расхаживал солдат-регулировщик с автоматом. С северной окраины, где размещались ремонтные мастерские фронта, доносился тяжелый гул танковых моторов, а с восточной, с аэродрома, - звенящий рокот самолетов.
      На улице виднелись следы ночной бомбежки: чернели воронки, пахнущие гарью и свежей землей, - вечером их не было. Тротуар в одном месте завалило грудой кирпича. У водоразборной колонки из-под земли фонтаном била вода. Вокруг лужи, деловито чирикая, копошились неугомонные воробьи. Едкий дымок горелой краски щекотал нос.
      Я торопливо обошел трансформаторную будку, превращенную бомбой в груду мусора, из которой торчали обрывки проводов, сваленный взрывной волной серебристый тополь, и выбрался на тенистую окраинную улицу, обрамленную двумя рядами старых лип.
      Вот и аккуратный, обшитый тесом зеленый дом штаба. Его окна украшают кружевные, богатой резьбы наличники, а верх венчает легкая шатровая башенка с флюгером. Буйная, густая трава скрывает обитый досками фундамент.
      Знакомый часовой у калитки с подчеркнутой молодцеватостью приветствовал меня и пропустил во двор. Я вбежал на крашеные деревянные ступеньки крылечка, прошел застекленную веранду по дорожке из небеленого холста и, перешагнув порог комнаты, увидел подполковника Фирсанова.
      Подполковник стоял у окна, дымя папиросой. Видимо, он не спал в эту ночь. Лицо у него было усталое, веки припухли и покраснели.
      - Майор Стожаров по вашему вызову явился! - доложил я.
      Подполковник хмуро сказал:
      - Поедете в Красные Кочинки. Там поймали парашютиста. С вами будет офицер из разведотдела армии. Надо допросить пойманного. Если это гитлеровский солдат-десантник, передайте его армейцам, а если агент-разведчик, везите сюда.
      - Слушаюсь, - сказал я. - Разрешите выполнять?
      "Эмка" мчалась по разбитому большаку в клубах пыли. Прыгая по рытвинам и ухабам, она обгоняла санитарные машины, автофургоны, повозки, грузовики и жалась к обочине, уступая дорогу автоколоннам, идущим к фронту. Над большаком висело тугое, душное облако пыли: пыль тянулась за каждой встречной машиной, пыль, несмотря на поднятые стекла, забивалась внутрь.
      Рядом с шофером дремал, привалившись к дверце, майор Коваленко из разведотдела армии. Это был пожилой человек, старый чекист, пенсионер, с начала войны снова вставший в строй. А я спать уже не мог.
      Почти неделя прошла с тех пор, как мы с Семеном Криворученко вернулись на Большую землю, в этот прифронтовой городок, но я все еще не сжился с мыслью, что нахожусь "дома". Все пережитое и виденное продолжало мучительно тревожить. В тылу врага, когда мы отдыхали где-нибудь в лесной глухомани, Семен иногда говаривал с грустью: "Как-то сейчас там, дома?" И мы молча думали о "доме", вкладывая в это понятие всё - и наш штаб, и армию, и Москву, и далекие тыловые города, где остались наши близкие: у Семена мать, у меня моя Маша и маленькая Танюшка.
      И сейчас в машине, ощущая во рту соленый вкус пыли, я думал о жене, дочке и вообще о детях, встреченных мною на дорогах войны.
      Мне припомнилась одна такая встреча. Это было ранней весной в тылу противника. Снег, рыхлый, ноздреватый, залежался только в лесу. Вдали мы увидели сожженную деревушку. На опушке сиротливо стоял единственный уцелевший дом - старенький, весь поросший мхом.
      У порога нас встретила тощая, с выпирающими ребрами, старая собака. Она поднялась с нагретой солнцем земли, уступила нам дорогу и тоскливо поглядела на нас, В доме мы увидели маленькую девочку. Это было до того неожиданно, что мы застыли, глядя на нее во все глаза. Она сидела на широкой, толстой деревянной скамье и крохотными чумазыми руками перебирала сорное зерно. Поверх грязного ситцевого платья на ней была чья-то большая суконная куртка, над полом свисали голые ножки. Спутанные волосы, давно забывшие о гребешке, падали на плечи.
      Она нас не испугалась. Даже не удивилась, а только внимательно и пристально разглядывала.
      После долгого молчания я сказал:
      - Здравствуй, девочка!
      - Здравствуй, - тихо ответила она и потупила взор.
      - Где твоя мамка? - опросил Криворученко.
      - Мамки у меня немае... - еще тише ответила девочка. - И сестры немае... Немцы побили.
      Начальник штаба партизанского отряда Василий Чухнов шумно вздохнул и спросил.
      - С кем же ты живешь?
      - С тетей Варей.
      - А где ж она?
      - Пишла за хлибом, за ричку.
      - И ты совсем одна?
      - Никого немае.
      - А в деревне еще кто есть?
      - Ни.
      - А давно ушла тетя Варя?
      - Четыре дни.
      - И ты не боишься одна?
      - Боюсь, - призналась девочка. - У ночи Каштан шибко вое. - Она проворно спрыгнула со скамьи, взрослым движением оправила на себе неуклюжую куртку и, подойдя к порогу, звонко крикнула: - Каштан!
      На зов явился уже знакомый нам худущий пес и уставился на маленькую хозяйку грустными глазами. Запустив ручонку в свалявшуюся рыжую шерсть пса, девочка представила его нам:
      - Це Каштан.
      - А как тебя зовут, дочка? - поинтересовался я.
      - Катю.
      - Сколько ж тебе лет?
      - Шисть.
      - Вы и раньше жили здесь?
      - Ни, в Полтави. Тату був машинистом, а мама працювала в дитсаду. Нас пид Брянском разбомбили, и тату тамось убило. Мы не знайшли его... - Катя сделала паузу, сдвинула белесые брови и сказала: - Пидемте, дяденька, я вам покажу могилку мами.
      Мы переглянулись и молча последовали за ней. Катя, шлепая босыми пятками по холодной земле, провела нас к маленькому холмику недалеко от дома.
      - Тут мы с теткой Варей сховали маму и Таню, - проговорила она и тихо, беззвучно заплакала, вытирая грязным кулачком градом катившиеся слезы.
      У нас троих тоже что-то подкатило к горлу. Василий Чухнов подхватил Катю на руки и стал неумело, прокуренным басом, успокаивать ее. Мы вернулись в дом.
      - Что же ты кушаешь? - спросил Семен.
      - Хлиб...
      - Ну, угощай и нас, - шутливо сказал Чухнов, опуская Катю на скамейку.
      Она стеснительно улыбнулась:
      - Мало у мени... - Но все же, спрыгнув со скамьи, подошла к полке, поднялась на носки, взяла кусочек черной сухой лепешки, напоминающей изношенную подошву, и подала Чухнову.
      - Вот спасибо! - поблагодарил Чухнов, глотнул от волнения воздух, сунул лепешку в карман и спросил: - Как фамилия тети Вари?
      Катя задумалась и не сразу ответила:
      - Грунь...
      Мы переглянулись. Все стало ясно: Варвара Грунь два дня назад по заданию отряда отправилась в разведку, и эсэсовцы схватили ее на железнодорожном разъезде.
      - Вот что, Катюша, - заговорил Чухнов. - Пойдешь с нами в партизанский отряд?
      Она не колебалась:
      - Пиду. А як же с тетей Варей?
      - Она знает к нам дорогу, придет.
      - А Каштан?
      - Каштана заберем с собой.
      - Пиду! - твердо сказала девочка.
      - А фашистов, которые загубили твоих папку, мамку, сестренку, мы непременно накажем. Всех перебьем, - скрипнув зубами, пообещал Чухнов, снова беря Катю на руки.
      - А в Полтаву звернемея? - недоверчиво спросила она.
      - Обязательно!
      ...Мы шли глухим лесам. Чухнов посадил Катю на плечо. Она ему что-то рассказывала. Сзади, опустив голову, плелся обессилевший Каштан.
      На этом мои воспоминания прервались. Мы приехали в Красные Кочинки. Машина остановилась у правления колхоза.
      Майор Коваленко проснулся и тяжело полез из машины. Через прохладные сени, где стоял полумрак, мы прошли в большую, светлую комнату с бревенчатыми стенами
      Нас встретила председатель колхоза Ульяна Семеновна, пожилая, крепко сбитая женщина с полным простодушным лицом и совсем молодыми глазами.
      Всё убранство комнаты составляли большой, покрытый красным сукном стол, несколько табуреток, деревенской работы крепкий шкаф и развешанные по стенам сельскохозяйственные плакаты.
      Осведомившись, не голодны ли мы, и распорядившись, несмотря на наши протесты, насчет чайку, Ульяна Семеновна принялась рассказывать подробности ночного происшествия. Рассказ ее был короток.
      Ночью, в половине первого, к ней в избу прибежал дед Ефим, караульщик колхозных коровников, и сообщил, что пролетевший самолет что-то сбросил над коровниками и что сброшенный предмет висит на старой сосне. Ульяна Семеновна живо подняла людей, приказала деду Ефиму не шуметь и побежала с народом к ферме. Действительно, на высокой сосне неподвижно висело что-то темное. Стали кричать - никто не отзывается. Тогда один шустрый паренек, Мишка, вскарабкался на сосну, пригляделся и закричал сверху, что, мол, на суку висит человек. Народ, понятно, ахнул. Снова стали окликать - и снова ответа не последовало.
      Ульяна Семеновна послала в деревню за рыболовной сетью. Когда сеть принесли, на дворе уже рассвело, и все увидели, что в самом деле, запутавшись в парашютных стропах, вниз головой висит человек. Сеть растянули под сосной, затем тот же Мишка снова забрался на дерево и подрезал стропы. Человек упал в сеть. Он был жив, но без сознания. Колхозники обыскали его и пришли к выводу, что это чужой человек, не наш, не советский. Чужака накрепко связали, заперли в амбарушке и приставили караульщиками деда Ефима и Мишку.
      - Покажите-ка нам, уважаемая Ульяна Семеновна, что нашли на нем, на этом висельнике, - попросил майор Коваленко.
      Ульяна Семеновна открыла толстые визгливые дверцы шкафа и вынула сверток. В свертке оказались: пистолет "Вальтер" с запасной обоймой, пятьдесят пять тысяч рублей советских денег, расческа в пластмассовом футляре, коробок спичек "Малютка", металлический портсигар, набитый махоркой, и начатая пачка "Беломорканала". Кроме того, в свертке были паспорт, служебное удостоверение, профсоюзный билет и две справки, отпечатанные на пишущей машинке. Одна удостоверяла, что владелец ее, Брызгалов Спиридон Кузьмич, освобожден от военной службы ввиду болезни грыжи. Справка была выдана Смоленским горвоенкоматом. В другой бумажке значилось, что гражданин Брызгалов является агентом отдела снабжения Старопокровского ремонтно-механического завода и направляется на один из уральских заводов в служебную командировку сроком на двадцать пять дней по делам, связанным с выполнением срочного заказа оборонного значения.
      Майор Коваленко попросил привести задержанного. Ульяна Семеновна вышла в сенцы.
      - Посмотрим, каков этот залетный гусь, - сказал Коваленко. - Только бы он не отдал богу душу. Целую ночь вниз головой провисел...
      Опасения оказались напрасными. Скоро дед Ефим, вооруженный охотничьей двустволкой, и Мишка ввели в дом человека со связанными руками. Майор отпустил конвоиров, и мы остались с глазу на глаз с ночным гостем.
      Это был долговязый белесый человек с голубоватыми неподвижными глазами. Ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать, и сорок лет. Невыразительная помятая физиономия, тонкая шея, костлявая фигура, выпирающие на спине лопатки - в общем, не красавец. На нем были синий поношенный шевиотовый костюм, полосатая сорочка с помятым галстуком, желтые полуботинки. На плечи его был накинут дешевый рыжий плащ. Встретишь такого на улице - пройдешь мимо, не обратив на него никакого внимания.
      Майор Коваленко развязал ему руки и приказал сесть. Парашютист опустился на табуретку и уставился в пол.
      Майор спросил тихим, безразличным голосом:
      - Фамилия?
      - Моя? - Парашютист дернулся, но тут же, не поднимая глаз от пола, заученно-быстро ответил: - Брызгалов, Спиридон Кузьмич Брызгалов. Раненбургский район, Рязанская область, одна тысяча девятьсот пятого года рождения.
      - Если врете, потом раскаетесь, - предупредил майор. - Всякая, даже малейшая ложь обернется против вас.
      Брызгалов поглядел на нас, снова уставился в пол и стал покусывать ногти.
      Я внимательно смотрел на него и решил, что этот субъект не из храбрых. Это было написано на его вялом, тусклом лице. Да и взгляд...
      В бледных голубых глазах Брызгалова за внешним тупым безразличием я угадал страх, неодолимый страх, свойственный большинству предателей. Этот заговорит начистоту.
      - Фамилия? - все так же тихо повторил Коваленко.
      Парашютист молчал. Правой рукой он нервно водил по подбородку.
      - Думайте побыстрее, чтобы не жалеть после, что долго думали, - сказал Коваленко.
      Но парашютист по-прежнему молчал, безразлично глядя под ноги майора. Видимо, он решал, какой тактики ему надо держаться.
      - Ну?.. - напомнил Коваленко. - Назовите вашу настоящую фамилию.
      Брызгалов судорожно вздохнул, помял кадык и с усилием произнес:
      - Ладно. Я скажу правду...
      Оказалось, что Брызгалов - это его последняя фамилия. За свою жизнь он сменил их так много, что затрудняется вспомнить и назвать все. Он был вором-рецидивистом, много раз подвергался аресту, три раза судился и отбыл в общей сложности шесть лет наказания. Бежал из места заключения. В последнее время был участником крупной банды железнодорожных грабителей и связанных с ними спекулянтов. На товарных станциях и в пути следования вскрывали запломбированные вагоны и расхищали грузы. "Были крупные дела, не без гордости сообщил он. - В Минске два вагона обуви и мануфактуры вывезли..." В сорок первом году ограбил и убил железнодорожного кассира-артельщика. Поймали. Приговорили к высшей мере - расстрелу. Это произошло 18 июня в Бресте, за четыре дня до начала войны.
      Брызгалов подал ходатайство о помиловании. Началась война. Брызгалова в арестантском вагоне отправили на восток. Под Минском поезд попал под бомбы, вагон разнесло в щепы. Из заключенных уцелели немногие, в том числе и Брызгалов. Пользуясь ночной темнотой и паникой, он бежал, укрылся в какой-то деревне и дождался прихода гитлеровцев. Он явился к германскому офицеру - командиру танковой части, рассказал о себе и предложил свои услуги. Тот направил его в какой-то штаб. Гитлеровцы хорошенько допросили его, направили на подготовку и теперь, через год, выбросили с парашютом на советскую территорию с заданием собирать разведывательные данные в прифронтовой полосе. Приказано ему осесть в районном городке Бутове и ждать агента-посыльного.
      - И все? - не скрывая усмешки, спросил Коваленко.
      Фашисты иногда практиковали заброску парашютистов на нашу территорию с подобными заданиями, и изложенная Брызгаловым версия звучала более или менее правдоподобно. Скорее - менее...
      - Зачем же вас выбросили так далеко от фронта? - спросил я. - Да еще в гражданской одежде? И с командировочным направлением на Урал.
      Брызгалов неопределенно пожал плечами:
      - Ошиблись, видать.
      - Вы прыгнули, когда бомбили город?
      - Да.
      - А какие дела вас ожидали на Урале? - поинтересовался Коваленко.
      Брызгалов оскалил в усмешке большие желтоватые зубы:
      - Я туда и не собирался. Удостоверение это так, для отвода глаз, на всякий случай.
      - А пятьдесят пять тысяч?
      - Ну, это на расходы.
      - Так много?
      - Наших денег они не жалеют.
      - Та-ак... - протянул Коваленко и вдруг резко скомандовал: Раздевайтесь!
      В глазах предателя мелькнул страх. Он покачнулся, как от удара, и дрожащим голосом переспросил:
      - Раздеваться? Сейчас?
      - Сейчас и поживее! - приказал Коваленко.
      Он встал из-за стола и направился к Брызгалову.
      Предатель вскочил на ноги. Табуретка упала.
      Несколько секунд Брызгалов и майор пристально глядели друг другу в глаза. Затем Брызгалов медленно стянул с себя пиджак. Коваленко, глядя в лицо предателя, передал пиджак мне.
      - Дальше... - сказал он.
      - Совсем... раздеваться? - спросил Брызгалов.
      - Да, - ответил Коваленко. - Догола.
      Предатель расшнуровал ботинки, разулся, снял одежду и сел, обхватив бледными руками голые плечи.
      Я занялся обследованием пиджака: осмотрел карманы, в которых ничего уже не было, и принялся прощупывать подкладку.
      Тогда Брызгалов вдруг скороговоркой выпалил:
      - Я всё скажу, граждане начальники. Всё, всё! Один черт! Запутался...
      - А мы и не сомневались, что вы всё скажете, - очень спокойно отозвался Коваленко, осматривая брюки. - Куда же вам деваться?
      - Правильно, гражданин майор! - подобострастно подтвердил Брызгалов. Всё, всё скажу.
      Вооружившись перочинным ножом, я вспорол борт пиджака и извлек из-под подкладки кусочек жестковатой бумаги, обернутый лоскутком бязи.
      - Так... - проговорил Коваленко, - Интересно. Ну-ка, посмотрим...
      Это была часть фотокарточки молодой женщины, обрезанная по ломаной линии.
      Брызгалов не сводил глаз с майора. От сильного волнения на лбу у него выступили росинки пота.
      - Ну?.. - обратился к нему Коваленко.
      Брызгалов шумно выпустил из груди воздух и, облизнув сухие губы, сказал:
      - Влип!
      - Дальше? - потребовал Коваленко, заканчивая осмотр одежды.
      - Фотокарточка - это пароль, - проговорил Брызгалов. - Вещественный пароль. Теперь я расскажу все по порядку.
      - Одевайтесь, - разрешил Коваленко.
      Брызгалов медленно оделся, обулся и, бросив взгляд на стол, где лежали отобранные у него вещи, попросил разрешения закурить.
      Коваленко взял щепотку махорки, листок бумаги из своего портсигара и передал предателю.
      - Фотокарточку, эту половинку, надо показать Саврасову. У него вторая половичка. Сложенные вместе, они должны составить целую фотографию.
      - Кто такой Саврасов?
      - Инженер.
      - Где он?
      Брызгалов назвал один из уральских городов.
      - Кто вас послал к нему?
      - Гауптман... Капитан Гюберт.
      Далее выяснилось, что после побега из арестантского вагона Брызгалов попал из танковой части не в штаб дивизии, а в разведывательную организацию гитлеровцев и что его подготовкой занимался некий капитан Гюберт.
      Брызгалову было приказано побыстрее проникнуть на Урал, отыскать инженера Саврасова, сказать ему три слова: "Шифр 17 апреля", получить информацию и вернуться обратно к капитану Гюберту. Для этого ему и выдано было служебное удостоверение, паспорт и командировочное предписание на имя агента снабжения Старопокровского завода. Документы принадлежали одному из расстрелянных гитлеровцами советских граждан. Из пятидесяти пяти тысяч рублей - сорок Брызгалов должен был передать Саврасову, а пятнадцать оставить себе.
      - Вы знаете Саврасова? - спросил я.
      - Нет.
      - А где обитает капитан Гюберт?
      Брызгалов назвал небольшой районный город, оккупированный гитлеровцами. Но Гюберт живет не в самом городе, а примерно в километре от него, в лесу, в бывшем детском санатории. В распоряжении Гюберта имеется небольшой штат из двадцати - двадцати пяти человек, и среди них двое русских. Фамилий их Брызгалов не знает.
      - Может быть, знали, но забыли? - спросил Коваленко.
      - Совсем не знал, - ответил Брызгалов. - Мне с ними не разрешали...
      - Сколько времени вы пробыли в резиденции Гюберта?
      - Восемь месяцев. С декабря прошлого года. И никуда не выходил. Вся территория обнесена колючей проволокой в три ряда, круглосуточно охраняется, подходы заминированы. У них там все своё: и кухня, и баня, и радиостанция, и электродвижок...
      Он докурил цигарку до самых губ, аккуратно положил окурок на пол и затоптал ногой.
      - Что вы должны были сказать Саврасову при встрече? - спросил я.
      - Ничего.
      - То есть?
      - Вначале ничего. Я должен был показать ему вот этот кусок фотокарточки, и всё.
      - А потом?
      - А после того как Саврасов мне покажет вторую половинку, сказать ему: "Шифр 17 апреля".
      - Что это значит?
      - Не могу знать. Капитан Гюберт не сказал мне об этом ничего...
      - Выкладывайте всё! - жестко сказал Коваленко, глядя прямо в лицо парашютисту.
      Брызгалов рассказал, что он обязан был выслушать Саврасова, хорошенько запомнить всё, что тот скажет, и, не теряя времени, возвратиться с докладом к капитану Гюберту. Капитан в ближайшее время не намерен переносить свою резиденцию, по крайней мере, к такому заключению пришел Брызгалов. Возможно, что Саврасов снабдит его новыми документами, командировкой в прифронтовой район. Возвращаться Брызгалов должен через линию фронта на том участке, где ему указано. Он назвал это место. При встрече с первым же гитлеровцем надо сказать пароль: "Ахтунг, панцер!", что в переводе означает: "Внимание, танки!", и потребовать, чтобы его доставили к гауптману Гюберту. На участке передовой, где обусловлен переход, пароль, данный Гюбертом, будет известен командирам германских частей.
      - А кто вас свел с Гюбертом?
      - Он сам приехал в штаб танковой дивизии и забрал меня, - ответил Брызгалов. - Нас сопровождала охрана и солдаты фельджандармерии.
      - И Гюберт сразу отвез вас в свою резиденцию? - спросил я.
      - Нет, - ответил Брызгалов. - Меня еще месяца два держали в кутузке жандармерии. Вытребовали из Бреста сохранившиеся судебные дела, всё проверяли. Гюберт время от времени приезжал беседовать со мной, а в декабре забрал к себе.
      2. КОМАНДИРОВКА
      Прошло три дня. Ничего нового Брызгалов не рассказал. Подполковник Фирсанов позвонил в Центр. Выслушав его, Центр предложил допросы временно прекратить и сообщил, что на днях к нам вылетит полковник Решетов. Кто такой Решетов - никто у нас не знал.
      Полковника мы встретили утром на фронтовом аэродроме. Это был рослый хмурый человек, судя по его выправке - в прошлом строевик. Представившись и поздоровавшись с нами, он уселся в машину рядом с шофером, наклонился вперед к ветровому стеклу и молчал всю дорогу до штаба. Я сидел сзади, и в глаза мне бросилась одна особенность: правой рукой Решетов все время старательно массировал кисть левой. Эта кисть была заметно бледнее правой, суше и помечена большим белым рубцом, идущим по тыльной стороне.
      В рабочей комнате Фирсанова он уселся на маленький жесткий диванчик, прижавшийся к простенку между окнами, расчесал свои густые волосы и расстегнул воротник гимнастерки.
      - Садитесь, товарищи, - сказал он нам - подполковнику Фирсанову, майору Коваленко и мне.
      Его спокойное хмурое лицо со сросшимися на переносице бровями казалось утомленным.
      Пауза затянулась. Полковник курил. Мы ждали.
      - Где парашютист? - спросил наконец Решетов, потирая больную руку.
      - Во дворе, рядом, - ответил Фирсанов.
      - Где его лучше допросить: там или здесь?
      - Только у меня, там негде.
      - Распорядитесь, чтобы его привели, - приказал Решетов.
      Я, как младший по званию, вышел и через несколько минут возвратился с Брызгаловым.
      За эти дни Брызгалов немного отошел, отдохнул, глаза его, тогда, при первом знакомстве в колхозе, показавшиеся мне очень маленькими, теперь как бы увеличились и смотрели с некоторой наглецой, словно он уже считал себя в полной безопасности.
      - Садитесь, - бросил ему полковник.
      Брызгалов осторожно сел.
      Решетов несколько секунд молча смотрел ему в глаза. Брызгалов поежился под его тяжелым взглядом, как жук, наколотый на булавку, потом нервно передернул плечами и уставился в пол.
      - Вас готовил к переброске Гюберт? - спросил Решетов.
      - Эге... Я уже говорил об этом вот им. - И Брызгалов небрежно кивнул в нашу сторону.
      Глаза полковника сузились.
      - Встать! - резко сказал он. - Отвечать, как полагается!
      Брызгалов вскочил, словно его подбросило сильной пружиной, подтянулся, вытянул руки по швам.
      Решетов ставил вопросы громко, четко, отрывисто, не отводя взгляда от Брызгалова.
      - Да, капитан Гюберт, - отвечал Брызгалов. - Он готовил к переброске и возил на аэродром.
      - Кто сопровождал в самолете?
      - Тоже он.
      - Еще кто?
      - Второй немец.
      - Фамилия?
      - Не знаю.
      - А Саврасова знаете?
      - Нет, никогда в глаза не видел.
      - А Гюберт Саврасова знает?
      Лицо Брызгалова застыло; казалось, в его голове происходит какая-то усиленная работа мысли.
      Задержавшись с ответом, он сказал наконец:
      - По-моему, не знает.
      - Садитесь! - разрешил полковник. - Почему вы так решили?
      Брызгалов сел, вздохнул, вытер влажный лоб рукавом пиджака и начал рассказывать. Накануне выброски Гюберт обстоятельно беседовал с ним. В ходе беседы он вызвал к себе незнакомого Брызгалову русского и предложил ему: "Опишите подробнее и точнее наружность Саврасова". Брызгалов считает, что, если бы Гюберт лично знал Саврасова, он бы не передоверил описание его наружности другому. К тому же, когда этот русский рисовал портрет Саврасова, Гюберт спросил его, кто выше ростом - Брызгалов или Саврасов. Русский взглянул на Брызгалова, попросил его встать со стула и ответил, что Саврасов, если и выше, то очень ненамного.
      Трудно было предположить, чтобы Брызгалов врал так тонко. К тому же этот вопрос к его личной судьбе не мог, по-видимому, иметь отношения. Из рассказанного можно было заключить, что Гюберт действительно не знал Саврасова.
      Это обстоятельство, очевидно, пришлось по душе Решетову. Он чему-то усмехнулся, прошелся по комнате и продолжал допрос:
      - Как звали русского?
      Брызгалов покачал головой. Этого он не знал. Может быть, при нем Гюберт и называл русского по имени или фамилии, но Брызгалов не обратил на это внимания, не запомнил. За все время пребывания в разведывательном пункте он видел этого русского только два или три раза и знаком с ним не был.
      - В чем он был? - спросил Решетов.
      - В гражданском костюме.
      - Обрисуйте мне его, - предложил полковник. - Каков он собой?
      Брызгалов помедлил немного, видно собираясь с мыслями, потер угреватый лоб, посмотрел в потолок, прищурил один глаз, точно прицеливался, и начал рассказывать. Он дал яркий, сочный, запоминающийся портрет, по крайней мере я получил довольно живое представление о внешности и характерных особенностях этого неизвестного "русского".
      - Значит, брови у него мои? - спросил Решетов.
      Брызгалов посмотрел на полковника исподлобья и ответил:
      - Пожалуй... А в плечах он поширше немного. Он пожирнее вас, а вы суховаты...
      - Какое вознаграждение обещал вам Гюберт по возвращении?
      Брызгалов потупился и после небольшой паузы проговорил:
      - Обещал на тридцать тысяч часов и золота из Ювелирторга... И интересную должность...
      - Какую именно?
      - Начальника полиции в Рославле.
      Полковник усмехнулся, прошел к дивану, сел и принялся за свою левую руку.
      Я попросил разрешения задать арестованному несколько вопросов.
      - Спрашивайте, - сказал полковник.
      Брызгалов перевел взгляд на меня.
      - Вы владеете немецким языком? - спросил я.
      Брызгалов разрешил себе улыбнуться: кроме русского, он не владел никакими.
      - Как же вы изъяснялись с Гюбертом?
      - Хм... Он по-русски говорит не хуже нас с вами.
      Полковник быстро встал:
      - А может быть, Гюберт не немец?
      - Немец! - твердо заверил Брызгалов. - Самый настоящий немец. С немцами по-своему он говорит очень быстро. А по-русски говорит хоть и правильно, но медленно.
      - А почему вы решили, что тот, незнакомый вам человек, русский? осведомился я.
      - И по разговору и по обличию. Нет, уж тут я не ошибаюсь.
      - Так... - произнес Решетов и хлопнул себя по коленям. - Еще есть вопросы?
      Вопросов не было.
      - Отправьте, - распорядился полковник.
      Я увел арестованного и вернулся.
      - Можете быть свободны, - сказал Решетов мне и Коваленко.
      Мы вышли. Я решил отправиться домой и закусить, так как с утра у меня крошки во рту не было. Коваленко остался в штабе
      День выдался жаркий. Я шел теневой стороной улицы, не торопясь. Колонка была уже починена, три воронки засыпаны, около трансформаторной будки стояла грузовая машина: несколько бойцов грузили в ее кузов глыбы кирпичей, спаянные цементным раствором.
      Когда я перешагнул порог дома, меня встретил настойчивый телефонный звонок. Я вбежал в комнату и схватил трубку. Звонил Коваленко:
      - К полковнику Решетову, быстро! Где вы пропадаете?
      - Как - где? Я только что до дому дошел, еще не завтракал даже.