Истории любви в истории Франции (№9) - Женщины времен июльской монархии

Не успела она появиться на сцене, как по залу прокатился ропот изумления. Г-жа Гордон, полная решимости произвести сильное впечатление, вышла в облегающем платье, вырез которого доходил до кончиков грудей.

Потом она запела, и зрители с необыкновенным волнением отметили, что каждая высокая нота сопровождалась выпрыгиванием из декольте «двух пунцовых вишенок певицы»…

Во время антракта офицеры, красные от возбуждения, с жаром обсуждали исключительные достоинства дивы. И, конечно, среди энтузиастов был полковник Водрей. Взволнованный и размечтавшийся, он направился в гримерную г-жи Гордон. Она была приятно удивлена его появлением. В свои пятьдесят шесть лет полковник выглядел еще очень привлекательно. Его высокий рост, широкие плечи, внушительная грудь, впечатляющие усы притягивали взор дам. Элеонора подумала, что жертва ее будет не слишком мучительной.

Что касается Водрея, то он казался более чем соблазненным. Послушаем, что рассказывает Альфред Нейман: «Полковник остановился на пороге ее гримерной, широко раскрыл глаза, прижал руку к сердцу, как если бы у него заболело от восхищения, и наконец вошел».

После нескольких комплиментов офицер, привыкший к стремительным победам, схватил руку певицы и стал осыпать ее ласками. Потом наклонился и принялся «покрывать руки Элеоноры поцелуями, поднимаясь все выше и выше. Молодая женщина терпеливо ждала, когда он доберется до плеча. Наконец она сказала, что он, без сомнения, увидит ее на вечеринке, которую устраивает генерал после концерта».

Через два часа полковник действительно встретился с ней, и эта новая встреча послужила поводом для комичной сцены, если верить описанию Альфреда Неймана:

«Г-жа Гордон повела себя очень сдержанно и даже не сняла кружевной шали, прикрывавшей ее плечи, грудь и руки. Полковник не отходил от нее ни на минуту. Его начальник, Вуароль, за которым внимательно следила жена, так что он и подумать не мог о какой-нибудь фривольности, счел необходимым отвести подчиненного в сторону и напомнить, чтобы тот вел себя на публике приличнее. В частности, генерал посоветовал отказаться от мысли приподнимать в присутствии всех шаль г-жи Гордон.

— Ну что ж, тогда я спою, мой генерал, — сказал Бодрей.

Он круто повернулся и направился к фортепьяно. Сев за инструмент, он спел немецкую застольную песню, назло Вуаролю, который был большим германофобом. Все стали громко аплодировать, а г-жа Гордон с улыбкой подошла поздравила его. Полковник с жаром поцеловал ей руку и сказал:

— Давайте споем вместе!

Сначала они спели, с большим успехом, бретонскую народную песню, потом песню Беранже об императоре «Расскажи нам, бабушка, о нем». На какой-то миг в гостиной воцарилось молчание, а потом офицеры, в особенности молодые, взревели хором: «Расскажи нам, бабушка, о нем!» Генерал был в смятении; он аплодировал из вежливости и только после того, как другие уже хлопали. Г-жа Гордон легонько пожала руку полковника и сказала ему на ухо:

— Как это мило с вашей стороны…

Вот так, в первый же вечер г-же Гордон удалось соблазнить Водрея, восстановить полковника против генерала и заставить молодых офицеров обнаружить их бонапартистские настроения.

К полуночи певица вернулась в свой отель. Ее сопровождал Бодрей. С вечеринки он вышел, держа ее под руку и чувствуя себя триумфатором. Отель, в котором она жила, находился неподалеку: расстояние было таким коротким, что не располагало к серьезным заявлениям. Карета довезла их очень быстро. Полковник обхватил руками певицу и сказал умоляющим голосом, что знает здесь недалеко маленькую гостиницу. Она только рассмеялась…

— Боже мой, когда вы уезжаете? — спросил он в отчаянии.

— Завтра.

— Когда же я увижу вас снова? Когда и где?

Она пожала плечами. Он знал, что она живет в Баден-Бадене. Наконец она позволила поцеловать себя.

Он простонал:

— Я скоро приеду… Я должен увидеть вас снова…

Рыбка попалась на крючок.

На следующей неделе полковник Бодрей приехал в Баден-Баден. Г-жа Гордон приняла его с необычайной любезностью. Но когда он попытался уложить ее на софу, лицо ее приняло строгое выражение:

— Полковник, я не принадлежу себе. Душой и телом я предана делу, которое для меня дороже жизни. Я знаю, что вы искренне любите меня… Вы тоже мне симпатичны, но я не могу отдать себя в руки человека, не разделяющего мои политические взгляды…

Бодрей, чья способность что-то понимать была целиком замещена желанием, взял Элеонору за плечи и прижал к себе:

— Я уверен, что дело, которому вы служите, может быть только справедливым. Я готов вам помогать…

И он попытался скользнуть рукой к ней под юбку. Г-жа Гордон отступила:

— Вы можете мне в этом поклясться?

— Я клянусь вам!

Тогда она набросилась на полковника с рассчитанной необузданностью и наградила его поцелуем, смелость которого превосходила все мыслимые пределы.

На сей раз Водрею показалось, что он приближается к конечной цели. Он попытался объять богатейшую грудь певицы, но Элеонора снова выскользнула из его рук и сказала, краснея:

— Немножечко терпения, мой друг. Еще мгновение — и вы познаете такое счастье, что многие мужчины вам позавидуют…

И она вышла из комнаты, послав полковнику воздушный поцелуй.

Бодрей уселся в кресло и стал ждать, полный надежд. Через несколько минут в коридоре послышались шаги. Полковник устремился к двери, готовый принять в объятия г-жу Гордон, которую уже видел в воображении в прозрачном дезабилье.

Но вместо нее вошел мужчина. Маленького роста, тщедушный, с огромным носом и желтоватым лицом.

К своему ужасу, Бодрей узнал в нем принца Луи-Наполеона.

Это и было то счастье, которое ему пообещала Элеонора…

Покручивая свой ус, Луи-Наполеон рассматривал несколько мгновений стоявшего перед ним по стойке «смирно!» колосса.

— Полковник, — произнес он наконец, — г-жа Гордон мне много говорила о вас, о вашем уме и о вашем патриотизме. Я рад вас видеть.

Бодрей был несколько удивлен сильным немецким акцентом принца, который при этом заговорил с ним о Франции. Но он, конечно, не подал виду.

— Садитесь, друг мой, — сказал Луи-Наполеон. Когда Бодрей робко опустился на край софы, принц удобно устроился в кресле и произнес:

— Полковник, несколько недель назад я вам писал. Вы тогда не смогли сразу дать ответ моему адъютанту. Я понял, что вам необходимо подумать. Я не мог поверить, что ваше молчание будет окончательным ответом. Теперь я вижу, что был прав. Я подготавливаю великое предприятие и хотел бы, чтобы вы приняли в нем участие.

Потом, с понимающей улыбкой, принц добавил:

— Впрочем, г-жа Гордон, которая, совершенно очевидно, находится под вашим обаянием, настоятельно просила меня, чтобы ваше участие в деле было значительным. Должен признать, полковник, что, как и вы, я не в силах отказать хорошенькой женщине.

Нитка, за которую дергали, была слишком заметна, но Бодрей, ослепленный любовью, увидел в этих словах лишь бесспорное свидетельство интереса, который к нему проявляла певица…

Покраснев до ушей, он поблагодарил принца, сказал, что польщен, и, не отрывая взгляда от полураскрытой постели прекрасной Элеоноры, пообещал свою поддержку, не зная даже, чего от него ждут.

Луи-Наполеон встал, протянул мягкую руку, которую воодушевленный краткой речью

полковник лихорадочно пожал, и удалился.

Почти в то же мгновение г-жа Гордон вошла в комнату и, не говоря ни слова, прижалась к полковнику. После долгого поцелуя она лишь мимикой дала понять, что готова подарить ему лучшую часть себя самой.

С этого момента события стали развиваться стремительно.

У Водрея, правда, не было никакого политического опыта, но зато он умел задрать женскую юбку, опрокинуть даму на кровать и в течение нескольких минут создать у нее полную иллюзию того, что вся страна оккупирована казаками. Не прошло и мгновения, как прекрасная Элеонора оказалась раздавлена, истискана, истрепана, четвертована до такой степени, что в заключительный момент оказалась не в силах издать ту знаменитую, полную артистизма ноту, которая обычно вызывала восхищение у партнеров…

Всю ночь ей пришлось выдерживать сладостные атаки полковника, желание которого, казалось, с каждым разом только увеличивалось.

На следующее утро Бодрей был бескомпромиссен:

— Я обязан вернуться в Страсбург, но тебя я забираю с собой. Я поселю тебя в квартире неподалеку от казармы.

Г-жа Гордон влюблено улыбнулась. Квартира рядом с артиллерийской казармой — да это же позиция, лучше которой и не придумаешь, прямо в центре Страсбурга. Она с воркованием согласилась…

Перед тем как покинуть Баден-Баден, Бодрей еще раз встретился с Луи-Наполеоном, который в самых общих чертах ознакомил его со своими планами и сообщил, что для поддержания безопасной связи с ним решил придумать себе псевдоним и назваться каким-нибудь персонажем.

— Ну, скажем, я буду вашей маленькой невестой, — сказал он просто.

Но так как полковник, совершенно обалдевший, смотрел на него круглыми глазами, он уточнил:

— Я буду называться Луизой Вернер… А вы можете взять себе имя, какое захотите…

После этого, полный достоинства, он вернулся в свои апартаменты.

Через два дня Водрей привез г-жу Гордон в Страсбург и поселил ее в доме номер четыре по улице Орфелен. Дом располагался прямо напротив казармы.

Теперь каждое утро, перед тем как явиться на службу, он наносил своей любовнице краткий визит. Продемонстрировав ей свои лучшие чувства, он рассказывал Элеоноре о состоянии умов страсбургских офицеров. За исключением генерала Вуароля, преданного Луи-Филиппу, все, казалось, одобряли приход нового Бонапарта. Так что дела принца шли как будто неплохо.

«Водрей радовался, — рассказывает Реймон Пено, — видя радость в глазах своей очаровательной подруги». Однако он все еще не решался броситься в авантюру с головой. Он обещал свою поддержку, он обожал г-жу Гордон, но как все дисциплинированные военные, он чувствовал себя не очень ловко в момент измены…

Догадавшись, какие муки совести терзают ее любовника, Элеонора попросила принца написать ему. Луи-Наполеон послал полковнику довольно странное для заговорщиков письмо. Вот его текст:

«Месье, я не писала вам с того дня, как уехала, потому что сначала ждала, когда вы сообщите свои адрес. Однако сегодня, когда вы заняты приготовлениями к свадьбе, мне хочется написать вам несколько теплых слов. Вы неплохо меня знаете и, конечно, осведомлены о чувствах, которые я к вам питаю. Но мне доставляет огромное удовольствие самой сказать об этом, и я не в силах больше молчать. Месье, теперь вам принадлежит все, что заставляет биться мое сердце: прошлое, настоящее, будущее. Раньше, когда я вас не знала, я жила словно без руля; подобно мореплавателю пустившемуся на открытие новых миров, я черпала веру в успех в собственном мужестве; у меня было много надежд и мало уверенности. Но с тех пор как я увидела вас, месье, мне показалось, что горизонт прояснился, и я могу крикнуть: „Земля! Земля!“

Я считаю своим долгом в нынешних обстоятельствах, когда мое замужество зависит от вас, еще раз выразить вам свое дружеское расположение и сказать, что, каким бы ни оказалось ваше решение, что никак не повлияет на мои чувства к вам. Я хочу, чтобы вы действовали исключительно в соответствии с вашими убеждениями и были уверены, что, пока я жива, я буду с нежностью вспоминать ваше. прекрасное ко мне отношение. Буду также счастлива, если когда-нибудь смогу доказать вам свою признательность.

А пока, в ожидании сообщения, выйду ли я замуж или останусь старой девой, прошу вас рассчитывать на мою самую искреннюю любовь.

Луиза Вернер» .

Это письмо буквально гальванизировало Водрея. Он поклялся себе ни в коем случае не допустить, чтобы принц Бонапарт остался старой девой, и поспешил броситься к ногам Элеоноры.

— Принц мне написал, — сообщил он ей. — Я — его Земля! Он может рассчитывать на меня. Вы все можете рассчитывать на меня. Он выйдет замуж!..

Г-жа Гордон не знала содержания высочайшего письма. И тем не менее ей показалось, она поняла, несмотря на взволнованные слова полковника, что он готов принять участие в заговоре…

К тому же предстояло еще на период до совершения государственного переворота оградить Водрея от влияния генерала Вуароля и нескольких офицеров, преданных правительству, тогда как Персиньи должен был продолжить бонапартистскую пропаганду в Страсбурге.

Как-то утром Элеонора, нежась в его объятиях, сказала:

— А что, если мы совершим маленькое путешествие как молодожены? Мне так хочется побыть с тобой наедине.

У Водрея был маленький домик в деревне под Дижоном. Вне себя от радости, он повез туда Элеонору. «Там в течение двух недель, — сообщает Альфонс Бомон, — только и занимались, что живыми картинами, вдохновленные Кама-Сутрой». Женщина с головой, г-жа Гордон ни на минуту не забывала намерений принца. В перерывах между двумя всплесками чувств она подготавливала полковника к главной роли, которую ему предстояло сыграть в момент мятежа .

24 октября Водрей и Элеонора покинули Бургундию и направились в Кольмар, где остановились в гостинице «Ангел» под именем г-на и г-жи Сессей. Там они встретили Персиньи, который дал им последние инструкции, а 26 октября любовники вернулись в Страсбург.

У обоих было необыкновенно приподнятое настроение. Виконт доверительно сообщил им, что государственный переворот намечен на 30 октября, на рассвете…

28 октября 1836 года в Страсбурге шел снег. В 11 часов вечера Луи-Наполеон, пряча нос в поднятый воротник сюртука, вышел из кареты у дома на улице Фонтен.

Кучер помог донести багаж до маленькой комнатки, снятой Персиньи для принца, и вернулся на улицу.

Принц подошел к окну и долго предавался мечтам, глядя на падающий снег. Потом открыл чемодан, вынул мундир, который должен был надеть через день, а также специально заказанную генеральскую шляпу, которая своим фасоном, по совету Персиньи, напоминала шляпу императора. Стоя перед зеркалом, он искал, как бы поэффектнее приладить головной убор, который ему еще не приходилось носить. Наконец, он надел шляпу откровенно поперек головы, как это делал Наполеон I.

Однако он показался себе смешным и был этим огорчен.

Спать он улегся в плохом настроении. На следующий день к нему явился Бодрей и представил разработанный им план операций. Ничто в этом плане не было отдано на волю случая: 4-й артиллерийский полк, возглавляемый офицерами, связанными с повстанческим движением, должен поднять 3-й артиллерийский полк и 46-й пехотный полк, тогда как в задачу других отрядов входит захват генерала Вуароля, арест префекта и печатание листовок.

Вечером Луи-Наполеон тайно перебрался в дом четыре по улице Орфелен, где жила г-жа Гордон, пообедал крылышком цыпленка, разложил мундир на диване, набросал несколько прокламаций, написал письмо матери и лег спать, в то время как Водрей в соседней комнате приготовился провести последнюю ночь любви с красавицей Элеонорой.

В 6 часов утра начались военные операции. Полковник Водрей собрал свои войска во дворе казармы Аустерлиц и, не говоря ни слова, вышел на середину плаца.

Пораженные этим, бравые артиллеристы ломали голову, уж не должен ли появиться вслед за ним сам король, но тут, предшествуемый командиром эскадрона со знаменем в руках, над которым восседал орел, к ограде подошел Луи-Наполеон.

Полковник поспешил ему навстречу, поприветствовал поднятой вверх шпагой и вскричал:

— Солдаты! В этот миг свершается великая революция. Здесь перед собой вы видите племянника императора. Он прибыл, чтобы возглавить вас. Он прибыл на французскую землю, чтобы вновь отвоевать права народа: народ и армия могут рассчитывать на него, он вернет им славу и свободу. Солдаты, может ли племянник императора рассчитывать на вас?

В ответ раздалось громогласное:

— Да здравствует император!

Тогда слово взял Луи-Наполеон. Он заговорил о своем дяде, об Аустерлице, о Ваграме, о былой славе, потом неожиданно направился к одному офицеру и, как передает свидетель, «судорожно обнял его».

Этот непредвиденный жест вызвал новый взрыв энтузиазма. Принц, считавший, что дело складывается очень удачно, принял на себя командование, и под звуки военной музыки полк покинул казарму и направился к дому генерала Вуароля, которого надо было «нейтрализовать» как можно скорее.

Привлеченные шумом на улице, добрые страсбуржцы поспешили к окнам, недоумевая, что же происходит, хотя и готовые кричать все, что угодно. Подтверждение этому находим в одном анекдоте тех времен: на мосту Сен-Гийомен принц горячо пожал руку какому-то прохожему:

— Мы рассчитываем на вас.

Прохожий, обалдев от неожиданности, стащил с головы шапку и, полагая, что правильно поступает, воскликнул:

— Да здравствует король!

Тут к нему подскочил Водрей:

— Дурак! Надо кричать «Да здравствует император!».

Прохожий не стал спорить. Он снова снял шапку и крикнул;

— Да здравствует император!

Вскоре маленькое войско подошло к дому Вуароля. Луи-Наполеон в сопровождении Водрея вошел. Генерал встретил их в нижнем белье, позеленевший от страха.

— Что вам угодно?

Принц, желавший, чтобы факт государственного переворота не вызывал сомнений, принял отеческий тон:

— Генерал, я пришел к вам как друг. Я был бы в отчаянии, если бы мне пришлось поднимать наше старое трехцветное знамя без такого бравого офицера, как вы. Гарнизон города на нашей стороне. Решайтесь и присоединяйтесь к нам…

Маленький генерал неожиданно выпрямился:

— Нет, вы ошибаетесь. Гарнизон не на вашей стороне, и я не собираюсь присоединяться к вам.

Луи-Наполеон почувствовал себя очень неловко, услышав такой решительный отказ, которого совершенно не ожидал. Пытаясь увлечь Вуароля, он решил повторить то, что имело такой успех во дворе казармы. Он раскрыл объятия и произнес с чувством:

— Подойдите, бравый генерал, чтобы я мог вас обнять.

Но эта фраза не произвела эффекта, на который он рассчитывал. Вуароль, совершенно перепуганный, отбежал и спрятался под столом. Тогда разъяренный Бодрей положил руку на плечо генерала в подштанниках и закричал:

— Очень хорошо, месье Вуароль. От имени императора я лишаю вас звания и арестовываю. И если вы попытаетесь бежать или оказать сопротивление, мои люди применят оружие. Следуйте за мной.

Генерал поклонился:

— Я уступаю насилию, — сказал он. — Но прошу вас, монсеньер, подождите несколько минут. Я только оденусь.

— Я пойду с вами, — заявил Водрей.

— К сожалению, г-жа Вуароль еще в неглиже…

Принц, неизменно галантный, запретил Водрею входить в жилые комнаты генерала Вуароля, который, расшаркавшись, исчез.

По прошествии десяти минут поджидавшие стали удивляться, что генерала так долго нет. С позволения принца полковник толкнул дверь. Г-жа Вуароль в папильотках сидела в комнате одна. Генерал сбежал из дома по другой лестнице…

Принц поспешил на улицу:

— Быстрее в казарму Финкмат!

Но генералу Вуаролю хватило времени поднять по тревоге 46-й пехотный полк и отдать им строжайший приказ оказать сопротивление. При появлении во дворе казармы Финкмат Луи-Наполеон и его люди попали буквально в ловушку, были арестованы и обезоружены.

Так что галантность принца привела к провалу государственного переворота.

Если Персиньи при содействии г-жи Гордон удалось выскользнуть из Страсбурга, то Водрей и Луи-Наполеон были препровождены в крепость.

Через несколько дней принца перевезли в Париж, где префект полиции, г-н Делессер, принял его с большим уважением. В течение двух часов, сидя в огромной столовой префектуры, Луи-Наполеон беседовал со своим тюремщиком, не подозревая, что именно в этот момент судьба, развлекаясь, уже вязала новые узелки.

И действительно, как раз в эту столовую дети г-на Делессера, Сессиль и Эдуард, приходили каждое утро и под руководством унтер-офицера саперного батальона занимались гимнастикой в компании с двумя испанскими девушками, одну из которых звали Евгения Монтихо.

В АМЕРИКЕ ЛУИ-НАПОЛЕОН ПУСКАЕТСЯ В РАЗГУЛЬНУЮ ЖИЗНЬ

Жизненный путь императора — это прежде всего путь галантного человека, и пролег он через рощицы Арененберга, альковы Флоренции и притоны Нью-Йорка…

Мартэн Руссе

В Париже Луи-Наполеон находился не для того, чтобы его судили. Король знал, что делу принца судебный процесс будет только на пользу, и потому решил замять дело. Поэтому перед страсбургским судом предстали лишь статисты. А главный обвиняемый, которого сочли просто легкомысленным мальчишкой, был отправлен в Америку…

15 ноября Луи-Наполеон прибыл в Лорьян, где поднялся на борт парусного фрегата «Андромеда».

После мучительного плавания с единственной малоутешительной остановкой в Рио-де-Жанейро он высадился в Нью-Йорке в начале января 1837 года, имея в наличии всего пятнадцать тысяч франков золотом, которые он получил в момент отъезда из Франции от сделавшего этот отеческий жест Луи-Филиппа.

Пока будущий император прогуливался по Бродвею, открывая для себя полностью поглощенный бизнесом Новый Свет, в страсбургском Дворце правосудия сообщники предстали перед судом присяжных.

Когда г-жа Гордон появилась в отсеке для обвиняемых рядом с Водреем и пятью другими заговорщиками, по залу прокатился восхищенный шепот публики. Певица выглядела очень элегантно в шляпке из белого сатина, платье из черного шелка и кружевного воротника с крупной вышивкой…

В своих ответах на вопросы председателя суда она продемонстрировала большую преданность делу принца и призналась, что утром в день восстания встретила генерала Вуароля в тот самый момент, когда тот, сбежав из собственного дома, поспешил в казарму, чтобы поднять гарнизон против заговорщиков.

— У меня самой было два пистолета, — заявила она с подкупающей простотой. — Мне хотелось всем вам размозжить голову, но потом я подумала, что вы все участвуете в заговоре, и дала вам пройти.

Маленького генерала задним числом охватила дрожь.

После двенадцати дней судебных дебатов суд всех оправдал, к величайшей радости страсбургских обывателей, которые устроили шествие в городе и банкет, на котором чествовали сообщников принца… После этого г-жа Гордон поехала в Париж, потом в Лондон, где снова встретилась с Персиньи, которому досталась нелегкая задача заменить в ее постели одновременно Луи-Наполеона, бурного полковника Водрея и еще дюжину страсбургских офицеров, которым певица регулярно позволяла попользоваться своим атласным телом…

В Нью-Йорке Луи-Наполеон с большим облегчением узнал о помиловании своих сообщников. Радость его, однако, была испорчена другой новостью. Мать сообщила ему, что разъяренный страсбургским делом король Жером отказал ему в руке принцессы Матильды. «Я бы предпочел, — писал он, — отдать свою дочь какому-нибудь крестьянину, чем человеку, столь амбициозному и честолюбивому, который способен играть судьбой бедной девочки, чуть было не доверенной ему…»

Такое решение всерьез огорчило принца, который, несмотря на все свои похождения, был влюблен в свою очаровательную кузину. В течение нескольких дней он был мрачнее тучи. А потом решил немного встряхнуться. А так как ему требовалось разом отвлечься и от своего политического провала и от несостоявшейся любви, кинулся в разгул, о котором до этого он и его окружение много говорили на американской земле.

Для начала, как рассказывает Артюр Пандари, «он навестил дома терпимости и повел себя в них, так что труженицы этих заведений приходили в ужас при каждом следующем его появлении».

Затем он стал подыскивать себе девиц прямо на панели и устраивать у себя на квартире, которую снимал в Олд Сити Отеле, очень веселые сборища. Как-то ночью одна из девиц, приглашенных на очередную вечеринку, выскользнула из комнаты и с воплями кинулась по лестнице, подняв на ноги весь отель. Выскочившим из соседних номеров постояльцам бедняжка поведала, что принц, желая развеселить гостей, попросил ее использовать ламповое стекло в не предназначенных изобретателем целях. А так как она отказалась, то эти господа разбили упомянутое стекло о ее голову…

Такого рода истории неизбежно порождали всевозможные слухи и небылицы. Доходило даже до утверждений, что в Нью-Йорке Луи-Наполеон жил на содержании у нескольких легкодоступных девиц. В 1862 году, в брошюре Эжена де Миркура, опубликованной в Женеве, слышны отзвуки этих обвинений. Послушаем его:

«Так как в Нью-Йорке его выгнали из отеля на Рид-стрит, где он все время забывал заплатить какую-то ничтожную сумму, ему пришлось поселиться у женщины, которая обслуживала клиентов у себя на дому. Он жил на содержании у этой несчастной в течение многих месяцев; сам он при ней выполнял ту же роль, что и в публичном доме, когда навещал своих любовниц. Он был одновременно и покровителем, и поставщиком клиентов, и любовником. В квартире любовницы Луи Бонапарта часто происходили скандалы и потасовки, особенно когда наступал момент расплачиваться за услуги. Будущий лондонский констебль частенько прибегал к жестоким мерам, чтобы наказать строптивых клиентов, что, в свою очередь, приводило принца к другим стычкам, теперь уже с полицией. Но однажды ночью очередная ссора окончилась намного хуже, чем обычно: несчастный парень, которого Луи Бонапарт и его любовница изрядно поколотили за то, что он не пожелал подчиниться их требованиям, посчитав их чрезмерными, пожаловался в полицию на то, что его избили и обобрали. Власти посадили племянника великого императора в тюрьму по обвинению в насилии, нанесении побоев и травм. В состоянии крайней депрессии он обратился к одному адвокату, занявшемуся позже изданием газеты „Брукли Дейли Эдветайзер“, чтобы тот взял на себя его защиту в суде. И только благодаря изворотливости своего защитника принцу удалось избежать грозившего ему осуждения и добиться помилования…

Вот что писал позже этот почтенный адвокат, когда экс-заключенный нью-йоркской тюрьмы стал императором: «В те времена (1837 год) мы не особенно верим, что этот развращенный молодой человек, бывший нашим подзащитным и все еще не заплативший нам за юридические услуги и судебные издержки, станет когда-нибудь императором французов. Тем не менее мы полагали, что осуществление его честолюбивых устремлений лишь ускорит нависший над его головой ужасный приговор» .

Однако эта нищенская жизнь, несмотря на постыдные средства, которыми пользовался Луи Бонапарт для удовлетворения своих низких страстей, не могла устраивать его долго, так как мешала обеспечению многих других потребностей натуры. В конце концов, когда он исчерпал все свои средства, его выгнали из трех публичных домов, которые он посещал; за его слишком гнусные притязания к жрицам этих злачных мест он был выставлен за дверь. Любовницу, у которой он жил, арестовали вместе с ним, но она оказалась менее удачливой, была осуждена и продолжала находиться в тюрьме; нью-йоркская полиция не спускала с него глаз и всячески мешала ему приобрести источники существования прежними постыдными способами.

Возможно, Эжен де Миркур зашел слишком далеко в своем утверждении, будто Луи-Наполеон вел в Нью-Йорке жизнь сутенера, но нельзя не признать, что этот период жизни будущего императора французов еще и сегодня остается малоизвестным…

Да и потом, как говорил Октав Мирбо, «если хочешь управлять нацией, надо владеть многими профессиями»…

В июне 1837 года Луи-Наполеон получил тревожное письмо из Арененберга. Королева Гортензия сообщала ему, что перенесла операцию, что дело ее совсем плохо и что она хотела бы его видеть.

Из Америки он отплыл 27-го числа. 23 июля он был в Лондоне, где посольство Франции отказало ему в выдаче паспорта. Он воспользовался протекцией швейцарского консула, чтобы въехать в Голландию, а оттуда в Германию. 4 августа он был у постели своей матери.

Спустя два месяца, на рассвете 5 октября, кроткая королева Гортензия, истерзанная раком, испустила последний вздох. Ей не было и пятидесяти пяти…

На следующий день г-жа Сальваж де Фавроль, душеприказчица Гортензии, пригласила Луи-Наполеона на конфиденциальный разговор.

— Я должна сделать вам важное признание.

— Говорите.

— У вас есть сводный брат…

Принц побледнел, но промолчал.

— Его зовут Огюст де Морни. Ему двадцать семь лет. Его отцом является Шарль де Флао, в свою очередь, незаконный сын г-на де Талейрана. Утверждают, что по материнской линии он происходит от Людовика XV, так как его матерью была Адель дю Бюиссон де Лонпре .

— Где он живет?

— В Париже. Он принимал участие в Алжирской кампании и покрыл себя славой в битве под Константиной. В настоящее время ведет жизнь денди, является законодателем мод, посещает королевский двор, занимается журналистикой и дает у себя балы.

— Возможно, я с ним как-нибудь встречусь.

Подойдя к окну, он облокотился на подоконник. Устремив взор на озеро Констанция, Луи-Наполеон, казалось, погрузился в свои обычные мечтания. В действительности же он обдумывал, нельзя ли как-то использовать сводного брата, это, как и он сам, дитя любви, столь неожиданно свалившееся ему на голову…

Момент для возобновления страсбургской попытки все не подворачивался. По истечении нескольких недель Луи-Наполеон благоразумно покинул Швейцарию, не дожидаясь, пока его вышлют, и поселился в Лондоне.

Узнав эту новость, обрадованный Луи-Филипп поспешил сообщить ее королеве Амелии:

— Я полагаю, мой друг, что мы наконец покончили с этим амбициозным лунатиком, который принимает себя за своего дядю.

После чего, успокоившись относительно собственного царствования, отправился выслушать доклад префекта полиции, который сообщил ему о последнем парижском скандале. Типичный король-буржуа, каковым и являлся Луи-Филипп, он обожал фривольные анекдоты и пикантные полицейские сообщения.

В тот день, 5 февраля 1839 года, Его Величество получил возможность полакомиться больше обычного. Необыкновенная история приключилась с женой одного адвоката, пользовавшегося большим уважением в предместье Сен-Жермен. Звали эту даму г-жа де Ракур.

Эта очаровательная молодая женщина, обожавшая, чтобы кто-нибудь «поухаживал за ее садиком», как говаривал в свои лучшие дни г-н де Шатобриан, задумала устроить на Сретение довольно необычное развлечение.