Верховная королева (Туманы Авалона - 2)

Брэдли Мэрион Зиммер
Верховная королева (Туманы Авалона - 2)

      Мэрион Брэдли
      Туманы Авалона
      Книга II
      ВЕРХОВНАЯ КОРОЛЕВА
      Глава 1
      Далеко на севере, во владениях Лота Оркнейского, на болотах лежал глубокий снег; и зачастую даже в полдень все тонуло в сумеречном тумане. В те редкие дни, когда светило солнце, мужчины выбирались на охоту, но женщины так и сидели взаперти в четырех стенах. Моргауза лениво крутила веретено - она ненавидела прясть ничуть не меньше, чем в детстве, однако для рукоделия более изящного в комнате было слишком темно. Из открытой двери потянуло стылым сквозняком, и она подняла взгляд.
      - Послушай, Моргейна, тут и без того слишком холодно, и ты сама все время жалуешься, что мерзнешь: теперь, никак, нас всех в сосульки превратить решила? - мягко упрекнула она.
      - Я вовсе не жаловалась, - возразила Моргейна. - Я разве сказала хоть слово? В комнате душно, точно в нужнике, да в придачу еще дым этот вонючий. Я всего лишь подышать хочу - и только-то! - Молодая женщина захлопнула дверь и возвратилась к огню, потирая руки и дрожа всем телом. - С середины лета я, почитай, так и не согрелась ни разу.
      - Вот уж не удивляюсь, - отозвалась Моргауза. - Этот маленький нахлебник вытягивает из твоих костей весь жар: ему уютно и тепло, а мать трясется от холода. Так оно всегда бывает.
      - По крайней мере зимнее солнцестояние миновало, светает нынче раньше, а темнеет - позже, - промолвила одна из прислужниц Моргаузы. - И, может статься, уже через пару недель ваш младенчик будет с вами...
      Моргейна не ответила. Вся дрожа, она склонилась над огнем и терла, терла руки - словно пытаясь унять боль. "А ведь девочка похожа на собственный призрак", - подумала про себя Моргауза, черты лица заострились, истончились до смертельной прозрачности, костлявые, точно у скелета, руки резко контрастируют с выпирающим животом. Под глазами залегли огромные темные круги, веки покраснели, точно опухли от долгих рыданий; однако за все те месяцы, что Моргейна пробыла под ее кровом, Моргауза ни разу не видела, чтобы молодая женщина пролила хотя бы слезинку.
      "Я бы охотно ее утешила, но как, если она не плачет?"
      На Моргейне было старое платье самой Моргаузы: выгоревшее, истрепавшееся одеяние темно-синего цвета и гротескно длинное в придачу. Смотрелось оно ужасно; Моргаузу выводило из себя, что родственница даже не потрудилась взять иголку с ниткой и хоть как-нибудь подшить подол. Ишь, лодыжки-то как распухли, так и выпирают из башмаков; а все потому, что в это время года никакой иной еды, кроме соленой рыбы и жестких, безвкусных овощей, нет. Все в замке нуждались в свежей пище, да только в такую погоду взять ее неоткуда. Впрочем, может статься, мужчинам повезет на охоте, и ей удастся заставить Моргейну поесть только что добытого мяса; сама выносившая четырех детей, Моргауза знала об истощении последних месяцев беременности отнюдь не понаслышке. Однажды, припомнила она, еще будучи брюхата Гавейном, она отправилась в маслодельню и поела там глины из запасов для отбеливания. Одна старая повитуха некогда рассказывала ей: если беременную женщину тянет на подобные странности, это значит, что на самом деле того требует дитя, и должно накормить его тем, что ему мило. Может статься, завтра у горного ручья удастся собрать свежих трав: беременным женщинам они всегда в охотку, особенно затянувшейся зимой, как вот сейчас.
      Роскошные темные пряди Моргейны спутались, коса растрепалась - похоже на то, что молодая женщина не причесывалась и не заплетала волосы вот уже много недель. А Моргейна тем временем отошла от огня, взяла с полки гребень, подхватила на руки одну из комнатных собачек Моргаузы и принялась ее расчесывать. "Лучше бы собой занялась!" - в сердцах подумала Моргауза, но промолчала. Последнее время гостья ее сделалась такой раздражительной, что лучше было вообще с нею не заговаривать. "Впрочем, чему тут удивляться, срок-то ее подходит", - подумала хозяйка, наблюдая, как гребень в исхудавших пальцах молодой женщины продирается сквозь спутанную шерстку. Песик тявкнул, заскулил, Моргейна поспешила его успокоить - за последнее время она ни с кем из людей не разговаривала столь мягко.
      - Уже скоро, Моргейна, - утешающе промолвила Моргауза. - К Сретенью ты уже разрешишься.
      - Дождаться не могу. - Моргейна погладила песика и опустила его на землю. - Ну вот, дружок, теперь тебе не стыдно находиться в дамском обществе... ну, и хорош же ты, а шерстка ровная да гладкая!
      - Разведу-ка я огонь, - проговорила прислужница по имени Бет, откладывая веретено и засовывая прялку в корзину с шерстью. - Мужчины вот-вот вернутся - уж и стемнело. - Она направилась к очагу, по дороге споткнулась о валяющуюся без дела деревяшку и едва не упала. - Гарет, маленький негодник, а ну, убери весь этот мусор! - Бет швырнула палку в костер, и пятилетний Гарет, что раскладывал прутья вокруг себя и что-то им вполголоса втолковывал, возмущенно завопил: дескать, палки - это его армия!
      - Но, Гарет, ведь сейчас ночь, армии пора разойтись по шатрам, - живо отозвалась Моргауза.
      Надувшись, малыш затолкал палки и прутья в угол, но деревяшку-другую заботливо спрятал в складках туники: эти были потолще; несколько месяцев назад Моргейна вырезала для мальчика из дерева грубое подобие воинов в доспехах и шлемах, а туники им выкрасила красным ягодным соком.
      - Моргейна, а вырежи мне еще одного римского рыцаря!
      - Не сейчас, Гарет, - возразила молодая женщина. - У меня руки немеют от холода. Может быть, завтра.
      Мальчик подошел ближе, к самым ее коленям.
      - А когда мне разрешат поехать на охоту с отцом и Агравейном, как взрослому? - сердито нахмурившись, вопросил он.
      - Ну, пожалуй, еще несколько лет придется подождать, - улыбнулась Моргейна. - Ты подрасти сперва немножко, а то, того и гляди, в сугробе утонешь!
      - Я большой! - объявил мальчик, выпрямляясь в полный рост. - Смотри, когда ты сидишь, я даже выше тебя! - Он с досадой пнул табурет. - А тут вообще делать нечего!
      - Ну, - предложила Моргейна, - скажем, я могла бы научить тебя прясть: чем не занятие? - Она подобрала заброшенное прислужницей веретено и протянула мальчику, но тот состроил гримасу и отпрянул назад.
      - Я буду рыцарем! Рыцарям прясть незачем!
      - Очень жаль, - хмуро встряла Бет. - Небось не изводили бы столько плащей да туник, кабы знали, сколько труда стоит их сделать!
      - И однако же, если верить легенде, был на свете один рыцарь, которому прясть приходилось, - промолвила Моргейна, протягивая малышу руки. - Иди-ка сюда. Нет-нет, Гарет, садись-ка лучше на скамью, ты ныне и впрямь слишком тяжел, и на коленях, точно младенца грудного, я тебя не удержу. Так вот: в стародавние времена, еще до прихода римлян, жил один рыцарь по имени Ахилл, и лежало на нем проклятие: старуха-колдунья предсказала как-то его матери, что он погибнет в бою, так что мать нарядила сына в юбку и спрятала среди женщин, и пришлось ему выучиться ткать и прясть и перенять все прочие умения, подобающие юной деве.
      - А погиб ли он в битве?
      - Еще как погиб! Когда осадили город Трою, всех рыцарей и воинов созвали к ее стенам, и Ахилл отправился на войну вместе с прочими и оказался лучшим из рыцарей. Еще рассказывают, что ему предложили выбор: либо он благополучно доживет до седых волос и умрет стариком в собственной постели и все о нем позабудут, либо жизнь его будет коротка и погибнет он молодым, в расцвете славы; и Ахилл предпочел славу; так о нем и по сей день повествуют сказания. Он сразился с одним троянским рыцарем по имени Гектор - Экторий по-нашему...
      - С тем самым сэром Экторием, что воспитал короля нашего Артура? изумленно уточнил мальчуган.
      - Конечно же, нет; ведь это все случилось много сотен лет назад; но, может статься, то был один из его предков.
      - Когда я отправлюсь ко двору и стану одним из Артуровых соратников, я буду первым воином в бою и возьму все награды на ристалище, - объявил Гарет. Глаза его размерами напоминали блюдца. - А что сталось с Ахиллом?
      - Не помню... эту легенду я слышала очень давно, еще при дворе Утера, - отозвалась Моргейна, потирая ладонями спину, как если бы у нее болело и там.
      - Моргейна, а расскажи мне про Артуровых рыцарей. Ты ведь Ланселета своими глазами видела, правда? Я тоже видел - на коронации. А он драконов убивал? Моргейна, ну, расскажи...
      - Не досаждай ей, Гарет; Моргейне нездоровится, - одернула мальчика Моргауза. - Ну-ка, беги на кухню; глядишь, там для тебя лепешка найдется.
      Малыш недовольно надулся, однако достал из складок туники своего деревянного рыцаря и побрел прочь, вполголоса с ним беседуя:
      - Итак, сэр Ланселет, отправимся-ка мы в путь и перебьем-ка мы в Озере всех драконов до единого...
      - Этот только о войне и битвах толкует, - досадливо проговорила Моргауза, - да еще о своем ненаглядном Ланселете: будто мало мне, что Гавейн уехал на войну вместе с Артуром! Надеюсь, когда Гарет повзрослеет, в земле воцарится мир!
      - Да, мир воцарится, - отрешенно промолвила Моргейна, - да только это все равно, потому что он погибнет от руки лучшего друга...
      - Что? - воскликнула Моргауза, глядя на нее во все глаза, но отсутствующий взгляд молодой женщины ровным счетом ничего не выражал. Моргейна мягко встряхнула собеседницу за плечи:
      - Моргейна! Моргейна, тебе недужится?
      Моргейна заморгала, покачала головой:
      - Прости... что ты сказала?
      - Что я сказала? Скорее, что такое ты сказала мне! - подступилась было к гостье Моргауза, но в глазах молодой женщины отражалось такое неизбывное горе, что по коже Лотовой супруги пробежали мурашки. Она погладила гостью по руке, списав мрачные речи на бред и беспамятство. - Ты, похоже, просто-напросто задремала с открытыми глазами. - Моргаузе очень не хотелось верить в то, что, возможно, на краткий миг к Моргейне пришло Зрение. Нельзя так себя изводить, Моргейна; ты почти не ешь и не спишь вовсе...
      - От еды меня тошнит, - вздохнула молодая женщина. - Ох, будь сейчас лето, я бы не отказалась от фруктов... прошлой ночью мне снилось, что я ем яблоки Авалона... - Голос ее дрогнул, Моргейна опустила голову так, чтобы Моргауза не заметила повисших на ресницах слез, стиснула руки и сдержала непрошеные рыдания.
      - Всем нам опротивели соленая рыба и копченая свинина, - отозвалась Моргауза, - но если Лоту повезло на охоте, надо бы тебе подкрепиться свежим мясом... - "На Авалоне Моргейну научили не обращать внимания на голод, жажду и усталость, - подумала про себя хозяйка замка, - и теперь, когда она на сносях и могла бы дать себе послабление, она словно гордится, терпя лишения и ни словом не жалуясь".
      - Ты - обученная жрица, Моргейна, и к воздержанию тебе не привыкать, но ребенку твоему голод и жажду выносить трудно, и сама ты слишком исхудала...
      - Не насмехайся надо мной! - яростно отозвалась Моргейна, указывая на свой огромный, выпяченный живот.
      - Но руки и лицо у тебя - просто кожа да кости, - промолвила молодая женщина. - Нельзя тебе морить себя голодом; ты носишь дитя, хоть о нем бы подумала!
      - Я задумаюсь о его благополучии, когда он задумается о моем! отпарировала Моргейна, резко вставая, но Моргауза, завладев ее руками, заставила ее вновь опуститься на скамью. - Милая девочка, уж я-то знаю, каково тебе приходится; я же четверых родила, ты разве забыла? Эти последние несколько дней хуже, чем все долгие месяцы, вместе взятые!
      - И ведь не хватило же у меня ума избавиться от него, пока еще было время!
      Моргауза открыла было рот, намереваясь одернуть собеседницу, но лишь вздохнула и промолвила:
      - Поздно судить да рядить, как следовало поступить и как не следовало; еще дней десять - и все завершится. - Моргауза извлекла из складок туники свой собственный гребень и принялась расплетать спутанную косу гостьи.
      - Полно, оставь, - досадливо бросила Моргейна, отстраняясь. - Завтра я сама все сделаю. Уж больно я устала, чтобы об этом задумываться. Но если тебе опротивело иметь перед глазами этакую растрепу, так ладно, давай сюда гребень!
      - Сиди спокойно, леннаван, деточка, - промолвила Моргауза. - Помнишь, когда ты была совсем маленькой, ты, бывало, звала меня, чтобы я тебя расчесала, потому что твоя няня, - как бишь ее звали?.. А, помню: Гвеннис, вот как, - она тебе все волосы выдирала, и ты говаривала: "Пусть лучше тетя Моргауза меня причешет". - Моргауза осторожно распутала колтуны, пропуская сквозь гребень прядь за прядью, и ласково потрепала Моргейну по руке: - У тебя чудесные волосы.
      - Темные и жесткие, точно грива пони зимой!
      - Нет, мягкие и тонкие, точно черная овечья шерсть, и блестящие, точно шелк, - возразила Моргауза, по-прежнему поглаживая темные пряди. - Сиди смирно, я заплету... Вот всегда я мечтала о девочке, которую могла бы наряжать в красивые платьица и вот так заплетать ей волосы... но Богиня посылала мне одних сыновей, так что почему бы тебе не побыть моей маленькой дочкой - сейчас, когда я тебе нужна... - Моргауза прижала темнокудрую головку к груди, и Моргейна прильнула к ней, вся дрожа, изнывая от непролитых слез. - Ну, полно, полно, маленькая, не плачь, уже недолго осталось... совсем ты себя извела, до чего нужна тебе материнская забота, маленькая ты моя девочка...
      - Просто... здесь так темно... до того солнышка хочется...
      - Летом солнца нам достается в избытке; даже в полночь еще светло, вот почему зимой его так мало, - промолвила Моргауза. Моргейна по-прежнему сотрясалась от безудержных рыданий; Моргауза крепче прижала ее к груди и принялась мягко укачивать. - Полно, маленькая, полно, леннаван, полно; уж я-то знаю, каково тебе... Гавейна я родила в самый темный зимний месяц. Мгла стояла непроглядная, и буря ярилась, вроде как сегодня, а мне было только шестнадцать, и боялась я ужасно - о родах и детях я ровным счетом ничего не знала. Как я тогда жалела, что не осталась на Авалоне жрицей, или при дворе Утера, или где угодно, лишь бы не здесь. Лот вечно воевал где-то в дальних землях, я ненавидела свой огромный живот, меня все время тошнило, и спина ныла, и я была совсем одна-одинешенька среди чужих мне женщин. Хочешь верь, хочешь нет, но только на протяжении всей этой зимы я втихомолку брала к себе в постель свою старую куклу и обнимала ее, засыпая в слезах! Что я была за ребенок! Уж ты-то по крайней мере взрослая женщина, Моргейна.
      - Я сама знаю, я слишком стара, чтобы вести себя так по-детски... - с трудом выговорила Моргейна, по-прежнему прижимаясь к Моргаузе, в то время как та ерошила и поглаживала ее волосы.
      - А теперь тот самый младенчик, которого я родила, еще не повзрослев толком, уехал сражаться с саксами, - проговорила Моргауза, - а ты, кого я сажала на колени, словно куклу, вот-вот и сама родишь младенчика. Ах да, я ведь помню, что у меня для тебя была хорошая новость: жена повара, Марджед, только что разрешилась от бремени - то-то нынче утром в овсянке было полным-полно шелухи! - так что вот для твоего чада уже готовая кормилица. Хотя, поверь, как только ты малыша увидишь, ты, конечно же, захочешь кормить его сама.
      Моргейна с отвращением поморщилась, и старшая из женщин улыбнулась:
      - Вот и мне всякий раз с каждым из сыновей так казалось накануне родов, но стоило мне лишь раз увидеть их личики, и я чувствовала, что ни за что дитя из рук не выпущу. - Молодая женщина ощутимо вздрогнула. - Что такое, Моргейна?
      - Спина заныла, слишком долго я сидела, вот и все. - Моргейна нетерпеливо вскочила и принялась расхаживать по комнате туда-сюда, сцепив руки за спиной. Моргауза задумчиво сощурилась: да, за последние дни выпяченный живот гостьи словно сместился ниже; теперь уже и впрямь недолго осталось. Надо бы распорядиться, чтобы в женском покое постелили свежей соломы и велеть повитухам готовиться принимать роды.
      Лотовы люди затравили в холмах оленя; тушу разделали, выпотрошили, аромат поджаривающегося над огнем мяса заполнил весь замок, и даже Моргейна не отказалась от куска сырой, сочащейся кровью печенки: по обычаю это яство сберегали для женщин на сносях.
      Моргейна передернулась от отвращения, как некогда сама Моргауза, когда, вынашивая каждого из четырех своих сыновей, имела дело с таким угощением, - однако, в точности как Моргауза, Моргейна жадно принялась высасывать кровь: в то время как разум бунтовал, тело требовало пищи. Позже, когда оленина прожарилось и слуги принялись нарезать мясо и разносить его по залу, Моргауза подцепила ломоть и положила его на блюдо племянницы.
      - А ну-ка, ешь, - приказала она. - Нет, Моргейна, ослушания я не потерплю; еще не хватало, чтобы ты заморила голодом и себя, и дитя!
      - Не могу, - тихо выдохнула молодая женщина. - Меня стошнит... отложи мой кусок в сторону, я попробую поесть позже.
      - Что-то не так?
      - Не могу есть... оленину... я ее ела на Белтайн, когда... теперь от одного запаха меня мутит, - опустив голову, пробормотала Моргейна.
      "А ведь ребенок этот зачат в Белтайн, у ритуальных костров. Что ее так терзает ? Такие воспоминания вроде бы исполнены приятности", - подумала про себя Моргауза, улыбаясь при мысли о бесстыдной разнузданности Белтайна. Интересно, уж не досталась ли девочка какому-нибудь особенно грубому скоту и не стала ли жертвой чего-то весьма похожего на насилие: это вполне объясняло бы ее отчаяние и ярость при мысли о беременности. Однако сделанного не воротишь, и Моргейна достаточно взрослая, чтобы понимать: не все мужчины - скоты, даже если однажды она оказалась в руках того, кто неуклюж и неискушен в обращении с женщинами.
      Моргауза взяла кусок овсяной лепешки и обмакнула его в растекшийся по блюду мясной сок.
      - Тогда съешь вот это: так мясо и тебе пойдет на пользу, - предложила она, - а я заварила тебе чаю из ягод шиповника; он кисловатый, тебе понравится. Помню, когда я сама была на сносях, мне страх как хотелось кисленького.
      Моргейна послушно съела лепешку, и, как отметила Моргауза, лицо ее слегка зарумянилось. Отхлебнув кислого напитка, она состроила гримаску, но, однако ж, жадно осушила чашу до дна.
      - Мне этот чай не нравится, - промолвила Моргейна, - но вот странно: удержаться я не могу.
      - Твой ребеночек до него охоч, - серьезно пояснила Моргауза. Младенцы во чреве знают, что им на пользу, и требуют этого от нас.
      Лот, вольготно развалившийся между двумя своими егерями, благодушно улыбнулся родственнице.
      - Староват зверь, да и костист больно, однако для конца зимы ужин из него славный, - промолвил он, - и рад же я, что досталась нам не стельная олениха. Мы двух-трех видели, но я велел своим людям оставить их в покое и даже псов отозвал, - пусть себе спокойно разродятся, а уж я видел, что срок подходит: оленихи ходят тяжелые. - Лот зевнул и подхватил на руки малыша Гарета: щеки малыша лоснились от мясного сока. - Скоро и ты подрастешь и станешь с нами на охоту ездить. И ты, и маленький герцог Корнуольский.
      - А кто такой герцог Корнуольский, отец? - полюбопытствовал Гарет.
      - Да младенчик же, которого носит Моргейна, - с улыбкой ответствовал Лот, и Гарет уставился на гостью во все глаза.
      - Не вижу никакого младенчика. Где твой младенчик, Моргейна?
      - В следующем месяце, в это время, я тебе его непременно покажу, сконфуженно усмехнулась Моргейна.
      - Тебе его Весенняя Дева принесет?
      - Можно сказать и так, - поневоле улыбнулась Моргейна.
      - А разве младенчики бывают герцогами?
      - Мой отец был герцогом Корнуольским. Я - его единственное дитя, рожденное в законном браке. Когда Артур стал королем, он отдал Тинтагель Игрейне; замок перейдет от нее ко мне и моим сыновьям, если, конечно, они у меня будут.
      "А ведь ее сын стоит ближе к трону, чем мой Гавейн, - подумала про себя Моргауза, глядя на юную родственницу. - Я - родная сестра Игрейны, а Вивиана - лишь единоутробная, так что Гавейн приходится королю родичем более близким, чем Ланселет. Но сын Моргейны будет Артуру племянником. Интересно, подумала ли об этом Моргейна?"
      - Тогда, Моргейна, конечно, твой сын - и впрямь герцог Корнуолла...
      - Может, это герцогиня... - вновь улыбнулась Моргейна.
      - Нет, я уж по животу твоему вижу, низкому и широкому, - носишь ты мальчика, - возразила Моргауза. - Я родила четверых, да и на прислужниц брюхатых насмотрелась... - Она одарила Лота ехидной усмешкой. - Мой супруг весьма серьезно воспринимает древнюю заповедь о том, что король - отец своего народа.
      - Думается мне, законным сыновьям от моей королевы побольше сводных братьев не помешает, - добродушно отшутился Лот. - Спина открыта, если брата рядом нет, гласит присловье, а сыновей у меня много... А что, родственница, не возьмешь ли арфу и не сыграешь ли нам?
      Моргейна отодвинула от себя остатки пропитанной мясным соком лепешки.
      - Уж больно много я съела, чтобы петь, - нахмурилась она и вновь принялась мерить шагами зал, заложив руки за спину. Подошел Гарет и потянул ее за юбку.
      - Спой мне, Моргейна, ну, пожалуйста. Спой ту песню про дракона.
      - Не сегодня: она слишком длинная, а тебе уже спать пора, - отозвалась молодая женщина, однако послушно подхватила маленькую арфу, что до поры стояла в углу, и присела на скамью. Взяла наугад несколько нот, склонившись над инструментом, настроила одну из струн и заиграла разухабистую солдатскую застольную песню.
      Лот и его люди подхватили припев. Эхо хриплых голосов прокатилось под закопченными балками:
      Саксы нагрянули полночью,
      Все спали, закрыв глаза.
      И перебили всех женщин
      Ведь саксу милее коза!
      - Готов поручиться, не на Авалоне ты эту песню выучила, родственница, - усмехнувшись, заметил Лот. Моргейна встала убрать арфу.
      - Спой еще, - взмолился Гарет, но молодая женщина покачала головой.
      - Сейчас не могу: дыхания не хватает. - Она поставила арфу в угол, взялась было за прялку, но спустя минуту-две вновь отложила ее в сторону и опять принялась ходить взад-вперед по залу.
      - Да что с тобой, девочка? - осведомился Лот. - Ты сегодня вся издергалась, точно медведь в клетке!
      - Спина ноет: видать, слишком долго я сидела, - отозвалась она. - Да и от мяса, что тетушка заставила меня проглотить, живот таки разболелся. Моргейна вновь заложила руки за спину - и вдруг согнулась пополам, словно тело ее свела судорога. А в следующий миг молодая женщина потрясенно вскрикнула, и Моргауза, не спускающая с нее глаз, заметила, как непомерно длинная юбка разом потемнела и намокла до колен.
      - Ох, Моргейна, да ты обмочилась! - закричал Гарет. - Ты ж уже взрослая, чтобы портить платья: моя нянька меня бы за такое прибила!
      - Гарет, замолчи! - резко одернула сына Моргауза и подбежала к племяннице. Та стояла, согнувшись пополам; лицо ее полыхало от изумления и стыда.
      - Все в порядке, Моргейна, не бойся, - проговорила она, поддерживая молодую женщину под руку. - Вот здесь больно и здесь тоже? Я так и подумала. У тебя схватки начались, вот и все, ты разве не знала?
      Впрочем, откуда девочке знать? Это ее первые роды, а к женским сплетням и пересудам Моргейна никогда не прислушивалась, так что с какой бы стати ей разбираться в приметах и признаках? Похоже, ее сегодня весь день одолевали первые боли. Моргауза позвала Бет и приказала:
      - Отведи герцогиню Корнуольскую в женский покой и кликни Меган и Бранвен. И распусти ей волосы: ни на ней самой, ни на ее одежде не должно остаться никаких узлов и завязок. - И, поглаживая волосы Моргейны, добавила: - Что бы мне понять это раньше, когда я тебе косу заплетала... я сейчас тоже приду и посижу с тобой, моя Моргейна.
      Моргейна, тяжело опираясь на руку прислужницы, побрела прочь. Королева проводила ее взглядом.
      - Пойду побуду с ней, - сказала она мужу. - Это ее первые роды; бедная девочка испугается не на шутку.
      - К чему такая спешка? - лениво возразил Лот. - Раз роды первые, стало быть, схватки продлятся всю ночь; успеешь еще подержать ее за руку. - Он благодушно улыбнулся жене. - Скора ты впускать в мир Гавейнова соперника!
      - Что ты имеешь в виду? - понизив голос, переспросила Моргауза.
      - Да всего лишь то, что Артур и Моргейна родились от одной матери, и ее сын ближе к трону, чем наш.
      - Артур молод, - холодно отрезала Моргауза, - он еще дюжиной сыновей обзаведется, ты и глазом моргнуть не успеешь. С чего ты взял, что ему так уж необходим наследник?
      - Судьба обманчива, - пожал плечами Лот. - В бою Артур неуязвим - не сомневаюсь, что Владычица Озера и тут руку приложила, чтоб ей пусто было, а Гавейн беззаветно предан своему королю. Но может случиться и так, что удача от Артура отвернется, и ежели такой день и впрямь настанет, хотелось бы мне быть уверенным, что ближе всех к трону стоит наш Гавейн. Моргауза, подумай хорошенько; с младенцами никогда не знаешь наверняка, выживет он или нет. Пожалуй, тебе стоило бы помолиться Богине, чтобы новорожденный герцог Корнуольский так и не вдохнул ни разу.
      - По-твоему, я могу так поступить с Моргейной? Она мне все равно что дочь!
      Лот ласково ущипнул жену за подбородок.
      - Ты, Моргауза, - любящая мать, и я тому весьма рад. Но очень сомневаюсь, что Моргейне так уж хочется качать на руках младенца. Сдается мне, я слышал, как она жалела о том, что не изгнала плод из чрева...
      - Она больна и измучена, - гневно возразила Моргауза. - Думаешь, я не говорила того же, устав таскать неподъемный живот? Да любая женщина твердит то же самое в последние несколько месяцев перед родами!
      - И все-таки, если ребенок Моргейны родится мертвым, не думаю, что она станет сильно о том сокрушаться. Да и тебе горевать будет не о чем, вот я к чему веду.
      - Она добра к нашему Гарету: мастерит ему игрушки, кукол всяких, сказки рассказывает, - защищала племянницу Моргауза. - Я уверена, что и своему ребенку она станет хорошей матерью.
      - Однако ж не в наших интересах и не в интересах нашего сына допустить, чтобы Моргейна видела в своем ребенке Артурова наследника. - Лот обнял жену за талию. - Послушай, радость моя, у нас с тобой четверо сыновей; вот вырастут они - и, того гляди, передерутся: Лотиан королевство небольшое, в конце-то концов! Но если Гавейн станет Верховным королем, для них всех владения найдутся, и в избытке!
      Моргауза медленно кивнула. Лот Артура терпеть не мог, точно так же, как встарь - Утера; но она понятия не имела, что муж ее настолько жесток.
      - Ты просишь меня убить новорожденного?
      - Моргейна - наша родственница и гостья, - возразил Лот, - и это священно. Я не решился бы навлечь на себя проклятие, пролив родную кровь. Я всего лишь сказал, что жизнь новорожденных и так висит на волоске, тем паче если не позаботиться о них должным образом, а если роды у Моргейны будут тяжелые, может, оно и к лучшему, если на младенца времени ни у кого не найдется.
      Сжав зубы, Моргауза отвернулась от мужа.
      - Мне нужно пойти к племяннице.
      Лот улыбнулся ей вслед:
      - Хорошенько обдумай, что я сказал, жена моя.
      Внизу, в небольшом покое, для женщин уже растопили очаг, над огнем побулькивал котелок с овсянкой, ибо ночь ожидалась долгая. На пол постелили свежей соломы. Моргауза, как все счастливые матери, уже позабыла об ужасах родов, но теперь при виде соломы стиснула зубы и задрожала. Моргейну переодели в свободную рубаху; распущенные волосы рассыпались по спине; опираясь на плечо Меган, она расхаживала по комнате туда-сюда. Во всем этом ощущалось нечто от праздника; воистину, в глазах прочих женщин так оно и было. Моргауза поспешила к племяннице и взяла ее под руку.
      - Ну же, походи немного со мной, а Меган пока приготовит свивальники для твоего дитяти, - предложила она. Моргейна подняла взгляд: смотрела она точно дикий зверек, что, запутавшись в силках, безропотно ждет, чтобы рука охотника перерезала ему горло.
      - Тетя, это надолго?
      - Ну, полно, полно, незачем опережать события, - ласково проговорила Моргауза. - Если хочешь, думай, что схватки у тебя длятся уже почти что целый день, так что теперь дело пойдет быстрее. - Но про себя подумала: " Тяжко ей придется; она такая крохотная, и ребенок у нее нежеланный; верно, впереди у нее - долгая, мучительная ночь..."
      Но тут Моргауза вспомнила, что гостья обладает Зрением, так что лгать ей бесполезно. Она потрепала племянницу по бледной щеке.
      - Ничего, дитя, мы о тебе позаботимся, как должно. С первым ребенком оно всегда непросто - вот ни за что не хотят они покидать уютное гнездышко, - но мы сделаем все, что в наших силах. А кошку в комнату принесли?
      - Кошку? Да, кошка здесь, но зачем, тетя?
      - Да потому, малышка, что, если тебе доводилось видеть, как кошка котится, ты знаешь: кошки производят на свет малышей, мурлыкая, а не крича от боли, и, может статься, присутствие кошки, которая наслаждается родами, умерит и твою боль, - объяснила Моргауза, поглаживая пушистую зверюшку. Это такая разновидность родильной магии; пожалуй, на Авалоне о ней не знают. Да, теперь можешь присесть: отдохни малость, подержи на коленях кошку. - В течение недолгой передышки Моргейна гладила мягкую шерстку, но вот она опять согнулась вдвое от резкой судороги, Моргауза заставила племянницу встать, и та вновь принялась расхаживать взад-вперед по комнате.
      - Пока можешь терпеть, ходи: так оно быстрее получится, - наставляла она.
      - Я так устала, так устала... - простонала Моргейна.
      "Прежде чем все закончится, ты еще не так устанешь", - подумала про себя Моргауза, но вслух не сказала ничего: лишь подошла и обняла молодую женщину за плечи.
      - Вот. Обопрись на меня, дитя...
      - Ты так похожа на мою мать... - проговорила Моргейна, прижимаясь к Моргаузе; лицо молодой женщины исказилось, словно она вот-вот заплачет. Ах, если бы мама была здесь... - Моргейна закусила губу, словно сожалея о мгновении слабости, и медленно побрела через битком набитую женщинами комнату: туда-сюда, туда-сюда...
      Часы ползли медленно. Кто-то из женщин уснул, но на их место заступили другие; прислужницы по очереди ходили с Моргейной взад-вперед, а та, по мере того как шло время, пугалась и бледнела все больше. Солнце взошло, но повитухи так и не разрешили Моргейне лечь на солому, хотя измученная роженица спотыкалась на каждом шагу и с трудом переставляла ноги. То она говорила, что ей холодно, и куталась в теплый меховой плащ, а то отбрасывала его от себя, жалуясь, что вся горит. Снова и снова ее тошнило и рвало; наконец, в желудке ничего уже не осталось, кроме зеленой желчи; но рвота не прекращалась, хотя женщины поили ее горячими травяными настоями, и Моргейна жадно проглатывала дымящуюся жидкость. Но вскоре снова начиналась рвота, и Моргауза, не сводя с родственницы глаз и обдумывая слова Лота, размышляла про себя: "Какая разница, чего она сделает и чего не сделает... Возможно, Моргейне вообще не суждено пережить этих родов".
      Наконец молодая женщина не могла сделать больше ни шагу, и ей разрешили лечь; Моргейна хватала ртом воздух и закусывала губы; приступы боли накатывали все чаще. Моргауза опустилась на колени рядом с нею и взяла ее за руку. Часы шли. Полдень давно минул; спустя какое-то время Моргауза тихо спросила:
      - А что, он... ну, отец ребенка... был заметно крупнее тебя? Иногда, когда дитя так долго не появляется на свет, это означает, что ребенок пошел в отца и для матери слишком велик.
      "Но кто все-таки отец ребенка?" - гадала про себя Моргауза, как много раз до того. Она видела, как в день коронации Артура племянница смотрела на Ланселета; если Моргейна и впрямь забеременела от него, тогда понятно, отчего Вивиана настолько разъярилась, что бедняжке Моргейне пришлось бежать с Авалона... За все эти месяцы Моргейна ни словом не объяснила причины своего ухода из храма, а про ребенка сказала лишь, что он зачат у костров Белтайна. А ведь Вивиана надышаться не могла на Моргейну; уж, наверное, она не допустила бы, чтобы та обзавелась ребенком от кого попало...
      Но если Моргейна, восстав против предначертанной ей судьбы, взяла в возлюбленные Ланселета или соблазнила его, заманив в рощу Белтайна, тогда чему удивляться, если жрице, которую Вивиана, Владычица Озера, избрала в преемницы, пришлось бежать с Авалона.
      - Я не видела его лица; он пришел ко мне как Увенчанный Рогами, только и ответила Моргейна. И Моргауза, обладающая малой толикой Зрения, поняла: молодая женщина лжет. Но почему?
      Часы шли. Улучив минуту, Моргауза вышла в главный зал, где люди Лота играли в бабки. Лот наблюдал; одна из Моргаузиных прислужниц - та, что помоложе, - устроилась у него на коленях, сам он рассеянно трепал рукою ее грудь. Завидев входящую Моргаузу, девица опасливо подняла глаза и собралась уже слезать, но Моргауза лишь пожала плечами.
      - Да сиди уж; среди повитух ты не нужна, а нынешнюю ночь, по крайней мере, я проведу со своей родственницей; некогда мне оспаривать у тебя место в его постели. Вот завтра - дело другое.
      Девица потупилась; щеки ее заполыхали алым.
      - Как там Моргейна, солнышко? - спросил Лот.
      - Плохо, - отозвалась Моргауза. - Я-то рожала куда легче. - И в ярости воскликнула: - Это ты накликал беду на мою родственницу, пожелав, чтобы она умерла родами?
      Лот покачал головой:
      - В этом королевстве заклятьями и магией владеешь ты, госпожа. А Моргейне я зла не желаю. Господь свидетель, жаль, если хорошенькая женщина пропадает ни за что, ни про что; а Моргейна куда как мила, хотя и языкаста. Хотя это, по чести говоря, у нее семейное, верно, солнышко? Да ведь блюдо только вкуснее, если соли добавить...
      Моргауза тепло улыбнулась мужу. Пусть себе Лот развлекается в постели с пригожими девицами (а красотка на коленях - лишь одна из многих), молодая женщина знала, сколь хорошо подходит своему королю.
      - Мама, а где Моргейна? - спросил Гарет. - Она обещала, что сегодня вырежет мне еще одного игрушечного рыцаря!
      - Моргейне недужится, сыночек. - Моргауза вдохнула поглубже, снова изнывая от беспокойства.
      - Скоро она поправится, - заверил сынишку Лот, - и у тебя будет маленький кузен, товарищ для игр. Он станет тебе приемным братом и другом; присловье гласит, что родственные узы сохраняют силу в трех поколениях, а узы приемной семьи - в семи; а поскольку сынок Моргейны связан с тобою и так, и этак, он будет для тебя больше, чем родной брат.
      - Другу я порадуюсь, - молвил Гарет. - Агравейн надо мной насмехается и зовет меня глупым, говорит, что для деревянных рыцарей я уже слишком большой!
      - Ну, так сынок Моргейны станет тебе другом, как только чуть-чуть подрастет, - заверила Моргауза. - Сперва он будет все равно что щенок, у которого и глазки-то еще не прорезались, но через год-другой ты уже сможешь с ним играть. Богиня внемлет молитвам малых детей, сынок, так что помолись Богине, чтобы она тебя услышала и дала Моргейне и крепкого сына, и здоровье, а не пришла к ней в обличье Старухи Смерти... - И неожиданно для себя самой Моргауза разрыдалась. Гарет потрясенно глядел на плачущую мать.
      - Что, любовь моя, все так плохо? - спросил Лот.
      Моргауза кивнула. Но для чего пугать ребенка? Она утерла глаза юбкой.
      Гарет поднял глаза к потолку и произнес:
      - Дорогая Богиня, пожалуйста, пошли кузине Моргейне крепкого сыночка, чтобы мы росли с ним вместе и вместе стали бы рыцарями.
      Против воли рассмеявшись, Моргауза погладила пухлую щечку.
      - Такую молитву Богиня наверняка услышит. А теперь мне надо вернуться к Моргейне.
      Но, выходя из зала, она ощутила на себе взгляд Лота и вспомнила, что он втолковывал ей раньше: дескать, всем будет лучше, если ребенок Моргейны не выживет.
      "Если Моргейна выйдет живой из этого испытания, я уже буду рада", подумала про себя Моргауза и едва ли не в первый раз пожалела, что так мало знает о могущественной магии Авалона, - теперь, когда так нуждается в заговоре или заклятии, способном облегчить муки Моргейны. Девочке так тяжко, так невыносимо тяжко; ее собственные роды с этими страданиями ни в какое сравнение не идут...
      Моргауза возвратилась в женский покой. Теперь повитухи поставили Моргейну на колени и заставили выпрямиться, чтобы облегчить ребенку выход из чрева, но роженица повисала у них на руках, точно безжизненная кукла, и двум прислужницам приходилось удерживать ее в вертикальном положении. Моргейна то вскрикивала, хватая ртом воздух, а то закусывала губу, подавляя крики и призывая на помощь все свое мужество. Моргауза опустилась на колени рядом с нею на сбрызнутую кровью солому и протянула к племяннице руки; Моргейна вцепилась в них, глядя на родственницу и словно не узнавая.
      - Мама! - закричала она. - Мама, я знала, что ты придешь...
      И вновь лицо ее исказилось; молодая женщина запрокинула голову, рот ее разверзся в немом крике.
      - Поддержи ее, госпожа, - промолвила Меган, - нет, сзади, вот так, чтобы она выпрямилась...
      И Моргауза, подхватив роженицу под руки, почувствовала, как та дрожит, тужится, всхлипывает, слепо сопротивляется, тщась высвободиться. Моргейна уже не в силах была помогать повитухам или хотя бы позволить им спокойно делать свое дело; она громко кричала, стоило к ней прикоснуться. Моргауза зажмурилась, не желая ничего видеть, изо всех сил удерживая хрупкое, бьющееся в конвульсиях тело роженицы. Та снова вскрикнула: "Мама! Мама!" Моргауза не знала, зовет ли та Игрейну или призывает Богиню. А в следующий миг молодая женщина обессиленно откинулась назад, в объятия Моргаузы, словно потеряв сознание; в комнате стоял острый запах крови, а Меган торжествующе подняла на руках нечто темное и сморщенное.
      - Взгляни, госпожа Моргейна, славного сыночка ты родила, - промолвила она, и, наклонясь к новорожденному, подула ему в ротик. Ответом ей был пронзительный, негодующий вопль: крик новорожденного, исполненный возмущения против холодного мира, в котором он вдруг оказался.
      Но Моргейна обессиленно повисла на руках у Моргаузы, измученная до смерти, и не смогла даже открыть глаза, чтобы взглянуть на свое дитя.
      Младенца выкупали и запеленали; Моргейна выпила чашку горячего молока с медом и с травами, останавливающими кровотечение, и теперь устало дремала. Она не пошевелилась даже тогда, когда Моргауза, наклонившись, легонько поцеловала ее в лоб.
      "Она не умрет, она исцелится" - думала Моргауза. В жизни своей она не видела, чтобы после родов столь тяжелых остались в живых и мать, и дитя. А по словам повитухи, после всего, что пришлось сделать, дабы сохранить жизнь ребенку, Моргейна вряд ли родит другого. Что, пожалуй, и к лучшему, решила про себя Моргауза.
      Она взяла запеленутого младенца на руки, вгляделась в крохотное личико. Дышал он вроде бы ровно, хотя порою случалось и так, что, если новорожденный не закричал сразу и приходилось подуть ему в рот, спустя какое-то время дыхание опять прерывалось, и дитя умирало. Но у этого нездоровой бледности и в помине нет, даже крохотные ноготочки розовые. Волосенки темные и совершенно прямые; крохотные ручки и ножки покрыты легким темным пушком... да, и этот тоже дитя-фэйри, в точности как сама Моргейна. Чего доброго, он и впрямь сын Ланселета и, значит, вдвойне ближе к Артурову трону.
      Ребенка нужно немедленно отдать кормилице... и тут Моргауза заколебалась. Вне всякого сомнения, Моргейна, как только немного отдохнет, захочет сама взять на руки и покормить свое дитя; так оно всегда бывает, неважно, трудные были роды или нет. И чем тяжелее дались они матери, тем больше она радуется, нянча своего малыша; чем мучительнее борьба, тем с большей любовью и ликованием она приложит ребенка к груди.
      И тут, вопреки собственной воле, она припомнила слова Лота. "Я хочу увидеть на троне Гавейна, но это дитя стоит у него на пути". Когда Лот обращался к ней, она не желала ничего слушать, но теперь, с ребенком на руках, Моргауза, сама того не желая, подумала про себя, что, если ребенка заспит кормилица или он окажется слишком слаб, чтобы взять грудь, большой беды в том не будет. А если Моргейна так ни разу и не подержит его и не покормит, огорчится она не то чтобы сильно; ежели такова воля Богини, чтобы ребенок умер...
      "Я всего лишь хочу избавить ее от лишних страданий..."
      Дитя Моргейны и, возможно, от Ланселета; а ведь оба принадлежат к древнему королевскому роду Авалона... если с Артуром случится беда, люди усмотрят в мальчике наследника трона.
      Вот только ей неизвестно доподлинно, от Ланселета ли этот ребенок.
      И хотя родила Моргауза четырех сыновей, Моргейна - та самая маленькая девочка, которую она ласкала, наряжала и баловала, точно куклу, и носила на руках, и расчесывала ей волосы, и купала ее, и дарила ей подарки. Сможет ли она так поступить с ребенком Моргейны? И кто сказал, что Артур не обзаведется дюжиной сыновей от своей королевы, уж кто бы она ни была?
      Но сын Ланселета... да, сына Ланселета она бы обрекла на смерть, не моргнув и глазом. Ланселет Артуру - ничуть не более близкая родня по крови, чем Гавейн, однако ж Артур предпочитает Ланселета, всегда и во всем обращается к нему, ни к кому другому. Точно так же, как она сама всегда оставалась в тени Вивианы, - никому не нужная, обойденная сестра, которую в королевы никогда не выберут, - Моргауза так и не простила Вивиане того, что та назначила для Утера Игрейну, - вот так же и беззаветно преданному Гавейну суждено вечно прозябать в тени более яркого Ланселета. А если Ланселет лишь играл с чувствами Моргейны или обесчестил ее - тем больше причин его ненавидеть.
      Ибо с какой бы стати Моргейне рожать Ланселетова бастарда втайне и безутешно горюя? Или Вивиана решила, что ее ненаглядный сынок слишком хорош для Моргейны? От внимания Моргаузы не укрылось, что на протяжении всех этих бесконечно долгих месяцев девочка украдкой проливала слезы: итак, она брошена и оплакивает свою любовь?
      "Вивиана, будь она проклята, играет в чужие жизни, точно в бабки! Не она ли бросила Игрейну в объятия Утера, ни на миг не задумавшись о Горлойсе; не она ли увезла Моргейну на Авалон; теперь она надумала разбить жизнь и Моргейне тоже?"
      Если бы только убедиться наверняка, что ребенок - действительно от Ланселета!
      Видя, как Моргейна мучается схватками, Моргауза жалела о том, что не обладает могущественной магией, способной облегчить роды; вот и теперь она сокрушалась о том, что в магии почти не смыслит. Живя на Авалоне, она не проявляла интереса к друидической мудрости, да и упорством не отличалась. Однако же, будучи Вивиановой воспитанницей, она перенимала то одно, то другое у жриц, ласкавших ее и баловавших; а те, добродушно, как бы между делом, - так взрослый потакает ребенку, - показывали ей заклинания и магические действа попроще.
      Ну что ж, вот теперь-то она ими и воспользуется. Моргауза заперла двери покоя и заново разожгла огонь; срезала три волоска от шелковистого пушка на головке ребенка и, склонившись над спящей Моргейной, отстригла несколько волосков и у нее. Уколола шпилькой пальчик младенца и тут же принялась его укачивать, унимая пронзительные вопли; а затем, бросив в огонь тайные травы и волосы, смешанные с кровью, прошептала некогда подсказанное ей слово и уставилась в пламя.
      Дыхание у нее перехватило. В гробовой тишине пламя вспыхнуло и угасло, и на мгновение взгляду ее открылось лицо - совсем юное, в обрамлении светлых волос; на лицо падала тень от рогов, а синие глаза, так похожие на Утеровы, казались совсем темными...
      Моргейна не погрешила против истины, когда сказала, что этот мужчина явился ей в обличье Увенчанного Рогами бога; и все-таки солгала... Моргауза могла бы и сама догадаться. Итак, для Артура накануне коронации был устроен Великий Брак. Входило ли в замысел Вивианы еще и это: ребенок, рожденный от двух королевских родов?
      Позади послышался чуть слышный шорох. Моргауза вскинула глаза: Моргейна с трудом поднялась на ноги и теперь стояла, вцепившись в спинку кровати. Лицо ее было бледнее смерти.
      Губы ее едва двигались; но взгляд темных, глубоко запавших от пережитых страданий глаз скользнул от огня к колдовским предметам на полу перед очагом.
      - Моргауза, - потребовала она, - пообещай мне, - если любишь меня, пообещай, - что ни слова об этом не скажешь ни Лоту, и никому другому! Обещай, или я прокляну тебя всеми ведомыми мне проклятиями!
      Моргауза уложила дитя в колыбель, обернулась к Моргейне, взяла ее под руку и повела назад к постели.
      - Ну же, приляг, отдохни, маленькая, мы это все непременно обсудим. Артур! Почему? Это Вивиана постаралась?
      - Обещай, что будешь молчать! - твердила Моргейна, возбуждаясь все больше. - Обещай, что никогда больше об этом не заговоришь! Обещай! Обещай! - Глаза ее исступленно блестели. Глядя на нее, Моргауза испугалась, что та доведет себя до лихорадки.
      - Моргейна, дитя...
      - Обещай! Или я проклинаю тебя силой ветра и огня, моря и камня...
      - Нет! - оборвала ее Моргауза, завладев руками собеседницы в попытке ее успокоить. - Смотри: я обещаю, я клянусь!
      Никаких клятв ей приносить не хотелось. "Надо было отказаться, надо было все обговорить с Лотом..." - думала она. Но теперь поздно: она уже поклялась... А Моргаузе совсем не хотелось испытать на себе силу проклятия жрицы Авалона.
      - А теперь приляг, - тихо проговорила она. - Тебе нужно уснуть, Моргейна.
      Молодая женщина закрыла глаза; Моргауза уселась рядом, поглаживая ее по руке и размышляя про себя. "Гавейн предан Артуру, что бы там ни произошло. От Гавейна на троне Лоту добра не дождаться. А этот... неважно, сколько уж там сыновей будет у Артура, этот - первый. Артур воспитан в христианском духе; то, что он - король над христианами, для него очень важно; это дитя кровосмешения он сочтет за позор. Всегда полезно знать какую-нибудь мрачную тайну своего короля. То же и о Лоте; я его, конечно, люблю, однако я взяла за труд разузнать кое-какие подробности его грехов и интрижек".
      Младенец в колыбельке проснулся и закричал. Моргейна тут же открыла глаза - как поступают все матери, заслышав детский плач. Едва в состоянии пошевелиться, она прошептала:
      - Мой малыш - это ведь мой малыш? Моргауза, я хочу подержать его.
      Моргауза собиралась уже вложить ей в руки спеленутый сверточек, но вовремя одумалась: если Моргейна возьмет ребенка, ей захочется покормить его, она полюбит сына, она не останется равнодушна к его судьбе. Но если отдать его кормилице прежде, чем Моргейна увидит его личико... что ж, тогда она никаких таких чувств к ребенку испытывать не будет, и мальчик достанется приемным родителям. А ведь оно недурно вышло бы, чтобы перворожденный сын Артура, сын, которого отец никогда не дерзнет признать, был всей душою предан Лоту и Моргаузе как истинным своим родителям; чтобы братьями ему стали сыновья Лота, а не сыновья Артура, которыми тот, возможно, обзаведется в браке.
      По лицу Моргейны медленно текли слезы.
      - Дай мне моего малыша, Моргауза, - взмолилась она. - Дай мне подержать малыша, я так хочу...
      - Нет, Моргейна; у тебя недостаточно сил, чтобы баюкать и кормить его, - ласково, но неумолимо произнесла Моргауза. - И к тому же... - Жена Лота быстро измыслила отговорку, в которую девочка, неискушенная во всем, что касается детей и родов, непременно поверит, - если ты хотя бы раз возьмешь его на руки, он не станет брать грудь кормилицы, так что нужно отдать ей малыша, не откладывая. Ты сможешь подержать его, как только чуть окрепнешь, а дитя привыкнет к ее молоку. - И хотя Моргейна расплакалась и, рыдая, протянула к ней руки, Моргауза унесла ребенка из комнаты. "Вот теперь, думала она, - мальчик - приемыш Лота, и мы обзавелись оружием против Верховного короля. Я же надежно позаботилась о том, чтобы Моргейна, когда она поправится, осталась к сыну равнодушна и согласилась поручить его мне".
      Глава 2
      Гвенвифар, дочь короля Леодегранса, устроившись на высокой стене сада и вцепившись в камень обеими руками, глядела на коней, что паслись на огороженном пастбище внизу.
      Позади нее разливалось сладкое благоухание ароматических и пряных трав для кухни и трав целебных - из них жена ее отца готовила лекарства и снадобья. На свой садик Гвенвифар надышаться не могла; пожалуй, из всех мест вне дома Гвенвифар любила только его. В четырех стенах она обычно чувствовала себя спокойнее, - или, скажем, в пределах надежной ограды; а садик, обнесенный стеной, казался почти столь же безопасным, как и замковые покои. Отсюда, со стены, она могла обозреть долину, а долина такая обширная и уходит куда дальше, чем в состоянии охватить взгляд... Гвенвифар на мгновение обернулась к спасительному саду; в немеющих пальцах вновь ощущалось легкое покалывание, а в горле застрял комок. Здесь, на стене, огораживающей ее собственные кущи, бояться нечего; если вдруг опять накатит удушливая паника, она просто развернется, соскользнет вниз и вновь окажется в безопасности родного сада.
      Как-то раз, когда Гвенвифар сказала вслух что-то в этом роде, Альенор, жена ее отца, раздраженно переспросила: "В безопасности от чего, дитя? Саксы так далеко на запад не забираются. А если и заберутся, так с холма мы их увидим за три лиги; от широты обзора наша безопасность и зависит, ради всего святого!"
      Гвенвифар никогда не сумела бы объяснить, в чем дело. В устах собеседницы эти доводы прозвучали вполне разумно. Ну, как ей втолковать здравомыслящей, практичной Альенор, что девочку пугает непомерное бремя этих бескрайних небес и обширных земель? Ведь бояться и впрямь нечего; бояться просто глупо.
      И все равно Гвенвифар задыхалась, ловила ртом воздух, чувствуя, как откуда-то снизу живота распространяется онемение, со временем доходя до горла, а повлажневшие руки словно мертвеют. И все-то на нее раздражались: замковый капеллан твердил ей, что снаружи ничего страшного нет, лишь зеленые земли Господни; отец кричал, что не потерпит в своем доме этих женских бредней - и Гвенвифар научилась не говорить о своих страхах вслух, даже шепотом. Лишь в монастыре она встретила понимание. О, милый монастырь; там ей было уютно, точно мышке в норке; там ей никогда, никогда не приходилось выходить за двери, вот разве что в обнесенный стеной монастырский садик. Гвенвифар очень хотелось бы вернуться в обитель, однако теперь она - взрослая женщина, и у мачехи ее - маленькие дети, так что той необходима помощь.
      Мысль о браке тоже ее пугала. Зато тогда у нее будет свой дом, где она, единовластная хозяйка, станет распоряжаться так, как угодно ей; и никто не дерзнет над нею смеяться!
      Внизу, на пастбище, среди коней она увидела стройного мужчину в алом; на загорелый лоб его спадали темные кудри. Гвенвифар не отрывала от него взгляда. Проворством и быстротой он не уступал и коням; недаром саксонские недруги прозвали его Эльфийская Стрела. Кто-то однажды нашептал ей, что, дескать, в нем самом есть кровь фэйри. Ланселет Озерный - вот как он себя называет; а в тот кошмарный день, заблудившись у магического Озера, Гвенвифар встретила его в обществе жуткой женщины-фэйри.
      А Ланселет между тем уже поймал выбранного им коня; один-два домочадца ее отца предостерегающе завопили, а Гвенвифар затаила дух. Ей самой отчаянно хотелось закричать от ужаса; на этом жеребце не ездил даже король - отваживались на это лишь один-два его лучших объездчика. Рассмеявшись, Ланселет пренебрежительно отмахнулся; он дождался помощника, передал ему поводья, а сам закрепил седло. До Гвенвифар долетел его веселый голос:
      - А что пользы объезжать дамскую лошадку, с которой любой управится с помощью сплетенной из соломы уздечки? Я хочу, чтоб вы видели: с помощью кожаных ремней, вот таким манером закрепленных, я управлюсь с самым необузданным из ваших жеребцов и превращу его в боевого коня! Вот так, смотрите... - Он подтянул пряжку где-то под конским брюхом и, упершись одной рукой, взлетел в седло. Конь встал на дыбы; Гвенвифар наблюдала за происходящим, открыв рот; Ланселет, наклонившись к самой шее коня, заставил его опуститься на ноги и, уверенно обуздав скакуна, пустил его неспешным шагом. Горячий конь затанцевал на месте, заметался туда-сюда, и Ланселет знаком велел королевскому пехотинцу подать ему длинное копье.
      - А теперь глядите... - прокричал он. - Предположим, что вон тот тюк соломы - это сакс; он кидается на меня с этим ихним тяжелым тупым мечом... - Ланселет отпустил поводья, и конь во весь опор помчался через пастбище; прочие лошади бросились врассыпную, а всадник обрушился на тюк, поддел его на копье, затем выхватил из ножен меч, стремительно развернул коня на галопе и принялся размахивать клинком, описывая круги. Даже король счел за лучшее отступить назад: конь во весь опор скакал на людей, но Ланселет резко остановил его перед Леодегрансом, соскользнул на землю и поклонился.
      - Лорд мой! Я прошу дозволения обучать людей и коней, чтобы ты смог повести их в битву, когда вновь нагрянут саксы, и разбить их наголову, как король - в Калидонском лесу прошлым летом. Мы одержали несколько побед, но в один прекрасный день состоится великая битва, в которой решится на веки вечные, суждено ли править этими землями саксам или римлянам. Мы дрессируем всех коней, что есть, но твои скакуны лучше тех, что мы покупаем или разводим сами.
      - Я не присягал на верность Артуру, - промолвил отец Гвенвифар. - Вот Утеру - другое дело; то был закаленный в боях воин и человек Амброзия. Что до Артура, он же, в сущности, еще мальчишка...
      - И ты считаешь так до сих пор, при том что Артур выиграл столько битв? - горячился Ланселет. - Вот уже больше года как его возвели на трон; он - твой сюзерен. Присягал ты ему на верность или нет, но любое его сражение против саксов содействует обороне и твоих земель тоже. Лошади и люди - просьба невеликая.
      Леодегранс кивнул:
      - Здесь - не лучшее место для того, чтобы обсуждать стратегию королевства, сэр Ланселет. Я видел, как ты управляешься с конем. Он твой, о гость.
      Ланселет поклонился и учтиво поблагодарил Леодегранса за подарок, однако Гвенвифар заметила, как вспыхнули и засияли его глаза: ну, ни дать ни взять, восторженный мальчишка! Интересно, сколько ему лет...
      - Пойдем в зал, - пригласил гостя отец. - Выпьем вместе, а потом я сделаю тебе одно предложение.
      Гвенвифар соскользнула со стены и пробежала через сад в кухни, туда, где жена ее отца надзирала за стряпухами, занятыми выпечкой.
      - Госпожа, отец вот-вот вернется вместе с посланцем Верховного короля, Ланселетом; им понадобится еда и питье.
      Альенор изумленно воззрилась на вошедшую.
      - Спасибо, Гвенвифар. Ступай, приоденься, и можешь подать им вина. А то у меня работы полно.
      Девочка побежала к себе в комнату, надела лучшее платье поверх простенького нижнего, закрепила на шее ожерелье из коралловых бусин. Расплела светлые волосы, так что они волною рассыпались по плечам; до того туго стянутые в косу, теперь они слегка вились. Надела тоненький золотой девический венчик и спустилась вниз, ступая легко и неспешно. Гвенвифар знала, что голубое платье идет ей как никакое другое, самое что ни на есть роскошное.
      Девушка взяла бронзовую чашу, наполнила ее теплой водой из котелка, висевшего у огня, добавила розовых лепестков; в залу она вошла одновременно с отцом и Ланселетом. Она поставила чашу, забрала и повесила их плащи, затем подала мужчинам теплую, благоуханную воду - омыть руки. Ланселет улыбнулся, и Гвенвифар поняла: он узнал ее.
      - Мы ведь уже встречались на острове Монахов, госпожа?
      - Ты знаком с моей дочерью, сэр Ланселет?
      Ланселет кивнул, а Гвенвифар как можно застенчивее и тише пояснила она давно поняла, что отец не терпит, когда она говорит смело и решительно:
      - Отец, однажды я заплутала, а он показал мне дорогу к монастырю.
      Леодегранс благодушно улыбнулся дочери:
      - Маленькая моя пустоголовая дурочка; ей довольно на три шага отойти от родного порога - и она уж заблудилась. Ну так что ж, сэр Ланселет, как тебе мои кони?
      - Я уже сказал тебе: они лучше всех тех, что мы покупаем или разводим сами, - отозвался гость. - Мы вывезли нескольких из мавританских королевств Испании, скрестили их с шотландскими пони, и получили коней, что быстры и отважны, при этом крепки и сильны, и способны выносить наш климат. Однако нам нужно больше. Поголовья растут медленно. У тебя коней в избытке; а я могу научить тебя дрессировать их, и со временем ты поведешь всадников в битву...
      - Нет, - возразил король. - Я - уже старик, и постигать новые способы ведения войны меня не тянет. Я был женат четырежды, однако первые мои жены рожали лишь слабеньких, хворых девчонок, что умирали еще в грудном возрасте; порою их даже окрестить не успевали. Дочери у меня есть; вот выдам замуж старшую - и супруг ее поведет в бой моих людей и станет обучать их, как сочтет нужным. Скажи королю, чтобы приехал сюда, и мы обсудим это дело.
      - Я - кузен лорда моего Артура и его конюший, сир, но даже я не вправе ему приказывать, - проговорил Ланселет сдержанно.
      - Что ж, тогда упроси его навестить старика, которому не под силу покинуть свой домашний очаг, - отозвался король не без ехидства. - А ежели он не приедет, так, пожалуй, со временем ему небезынтересно будет узнать, как я распорядился своими табунами и вооруженными воинами.
      - Вне всякого сомнения, король приедет, - с поклоном заверил Ланселет.
      - Так и довольно об этом; плесни нам вина, дочка, - приказала король. Гвенвифар робко приблизилась и разлила вино по чашам. - А теперь беги-ка к себе, нам с гостем надо поговорить о делах.
      Девочка ушла в сад и стала ждать; со временем из замка вышел слуга и зычно приказал подать лорду Ланселету коня и доспехи. К дверям подвели жеребца, на котором гость приехал, и второго - подарок от короля; спрятавшись в тени стены, Гвенвифар не сводила с всадника глаз; но вот он тронулся в путь - и она вышла на свет и остановилась, дожидаясь, пока гость поравняется с ней. Сердце ее гулко стучало: не сочтет ли ее Ланселет слишком дерзкой? Но вот всадник заметил ее, улыбнулся - и улыбка эта согрела ей душу.
      - Ты разве не боишься этого огромного, свирепого скакуна?
      Ланселет покачал головой:
      - Госпожа моя, сдается мне, не родился еще на свет тот конь, с которым бы я не управился.
      - А правда, что ты подчиняешь себе лошадей с помощью магии? - еле слышно прошептала девушка.
      Запрокинув голову, Ланселет звонко расхохотался:
      - Никоим образом, леди; магией я не владею. Просто я люблю лошадей и понимаю их - понимаю ход их мыслей, вот и все. Посуди сама: разве я похож на чародея?
      - Но... но говорят, что в тебе есть кровь фэйри, - промолвила девушка, и Ланселет разом посерьезнел.
      - Мать моя и впрямь принадлежит к тому Древнему народу, что правил этой землей еще до того, как сюда пришли римляне или даже северные Племена. Она - жрица на острове Авалон и очень мудрая женщина.
      - Я понимаю, что не пристало тебе дурно отзываться о матери, промолвила Гвенвифар, - но сестры на Инис Витрин рассказывали, будто женщины Авалона - все злобные ведьмы и служат демонам...
      Ланселет серьезно покачал головой.
      - Вовсе нет, - заверил он. - Я не то чтобы хорошо знаю мою мать; я воспитывался вдали от нее. Я страшусь ее не меньше, чем люблю. Но скажу тебе одно: зла в ней нет. Она возвела лорда моего Артура на трон и подарила ему меч - сражаться против саксов; по-твоему, это злое деяние? Что до магии - так чародейкой назовут ее разве что невежественные глупцы. По мне, если женщина мудра, так это великое благо.
      Гвенвифар пригорюнилась:
      - Я вовсе не мудра; я ужасно глупенькая. Даже среди сестер я научилась лишь читать Часослов, да и то с трудом; они сказали, что больше мне и не нужно. Ну, и всему тому, что надобно знать женщинам: стряпать, разбираться в травах, готовить несложные снадобья, перевязывать раны...
      - Для меня все это - тайна еще более великая, нежели укрощение коней, - то, что ты считаешь за магию, - широко улыбнулся Ланселет. А затем, наклонившись в седле, легонько коснулся ее щеки. - Ежели будет на то милость Господа и саксы дадут нам передышку еще в несколько лун, мы увидимся снова, когда я вернусь сюда в свите короля. Помолись за меня, госпожа.
      Ланселет ускакал; Гвенвифар долго смотрела ему вслед. Сердце ее гулко стучало, но на сей раз ощущение это заключало в себе некую приятность. Он еще вернется; он сам хочет вернуться! Отец говорил, что ее следует выдать замуж за воина, способного повести в битву коней и людей; а найдется ли жених лучше, чем кузен Верховного короля и его конюший? Значит, отец подумывает отдать ее в жены Ланселету? Девушка зарумянилась от радости и счастья. Впервые в жизни она почувствовала себя красавицей, смелой и отважной.
      Но когда она возвратилась в залу, отец задумчиво промолвил:
      - Этот красавчик, по прозвищу Эльфийская Стрела, и впрямь смазлив на диво, да и с лошадьми управляться умеет, но этаких щеголей всерьез принимать не стоит.
      - Но если Верховный король назначил его первым из своих военачальников, уж наверное, он - лучший из воинов! - возразила Гвенвифар, сама удивляясь собственной храбрости.
      Леодегранс пожал плечами.
      - Он же королевский кузен; странно было бы не даровать ему какого-нибудь поста в армии. А что, уж не попытался ли он украсть твое сердце или, - Леодегранс сурово нахмурился, и девушка похолодела от страха, - твою девственность?
      Гвенвифар снова вспыхнула, бессильно злясь сама на себя.
      - Нет. Он - человек чести, и все, что он мне говорил, он мог бы повторить и в твоем присутствии, отец.
      - Ну, так и не забивай ненужными мыслями свою пустую головку, грубовато предостерег Леодегранс. - Ты стоишь большего. Этот - всего лишь один из бастардов короля Бана от Бог весть кого, какой-то там девицы с Авалона!
      - Его мать - Владычица Авалона, могущественная Верховная жрица Древнего народа... да и сам он - королевский сын...
      - Сын Бана Бенвикского! У Бана с полдюжины законных сыновей наберется, - возразил отец. - Да и к чему выходить замуж за королевского конюшего? Если все пойдет так, как я замыслил, ты станешь женой самого короля Британии!
      Гвенвифар в страхе отпрянула:
      - Я боюсь быть Верховной королевой!
      - Да ты всего на свете боишься, - грубо оборвал ее Леодегранс. - Вот поэтому тебе нужен заботливый муж, а король, он получше королевского конюшего будет! - И, видя, что у дочери задрожали губы, тут же подобрел: Ну, полно, полно, девочка моя, не плачь. Доверься мне, я-то лучше знаю, что тебе во благо. Вот для того я у тебя и есть: чтобы присмотреть за тобою и выдать тебя за надежного человека, способного порадеть как должно о моей прелестной маленькой дурочке!
      Если бы король обрушился на нее с бранью и попреками, Гвенвифар, возможно, и продолжала бы настаивать на своем. "Но как, - обреченно думала она, - как сердиться на лучшего из отцов, который лишь о моем счастье и печется ?"
      Глава 3
      Однажды ранней весной, на следующий год после Артуровой коронации, госпожа Игрейна сидела в своей келье, склонившись над подборкой вышитых алтарных покровов.
      Всю свою жизнь она любила изящное рукоделие, но и в девичестве, и позже, замужем за Горлойсом, она, подобно всем женщинам, не покладая рук, ткала, и пряла, и обшивала весь дом. Как королева Утера, окруженная толпами слуг, она могла себе позволить тратить время на изящную вышивку и ткать кайму и ленты из шелка; а здесь, в обители, она нашла своему искусству достойное применение. "В противном случае, - думала она не без грусти, мне пришлось бы разделить удел столь многих монахинь: ткать лишь темное и грубое шерстяное полотно на платье" - такую одежду здесь носили все, включая саму Игрейну, - или тонкий, но скучный своей однообразностью белый лен на покрывала, камилавки и алтарные покровы". Лишь двое-трое из сестер умели работать с шелком и владели искусством вышивания; Игрейна же затмевала их всех.
      Игрейне было слегка не по себе. Нынче утром вновь, стоило ей усесться за пяльцы, ей померещилось, будто она слышит крик; не думая, она стремительно развернулась; ей показалось, будто где-то вдали Моргейна воскликнула: "Мама!" - и в крике этом звенело отчаяние и мука. Но в келье царила тишина, вокруг не было ни души, и спустя мгновение Игрейна осенила себя крестом и вновь принялась за работу.
      И все же... она решительно прогнала искушение. Давным-давно она отвергла Зрение как обольщение язычества; с чародейством она не желает иметь ничего общего. Игрейна отнюдь не считала Вивиану воплощением зла, однако Древние боги Авалона, несомненно, в союзе с дьяволом, иначе им ни за что не удалось бы сохранить свою силу в христианской земле. И этим-то Древним богам она некогда отдала свою дочь!
      В конце прошлого лета Вивиана прислала ей письмо со словами: "Если Моргейна у тебя, скажи ей, что все хорошо". Встревоженная Игрейна отписала сестре, что не видела Моргейну со времен Артуровой коронации и почитала, что та по-прежнему на Авалоне и в безопасности. Мать-настоятельница пришла в ужас, узнав, что одна из ее подопечных принимает гонцов с Авалона; Игрейна объяснила, что посланник принес ей весть от сестры, но настоятельница, по-прежнему недовольная, решительно объявила, что не дозволит никаких сношений с этим нечестивым местом, даже если речь идет всего лишь о письмах.
      Тогда Игрейна не на шутку встревожилась: если Моргейна покинула Авалон, стало быть, поссорилась с Вивианой. От веку того не слыхивали, чтобы жрица высшей ступени посвящения покидала Остров, разве что по делам Авалона. Чтобы Моргейна да уехала без дозволения Владычицы, ни словом ей не сказавшись, - при мысли о проступке столь вопиющем кровь у Игрейны застыла в жилах. Куда же Моргейна отправилась? Может, сбежала с полюбовником и теперь живет в нечестивом союзе, не освященном ни обрядами Авалона, ни церковными? Может, уехала к Моргаузе? Или лежит где-то мертвая? И тем не менее, хотя Игрейна непрестанно молилась за дочь, она вновь и вновь решительно отвергала соблазн воспользоваться Зрением.
      Однако же на протяжении почти всей зимы Игрейне казалось, будто дочь ее неизменно рядом: не бледная, суровая жрица, запомнившаяся ей по коронации, но малютка, что некогда была единственным утешением для перепуганной жены-девочки и матери-девочки в течение одиноких, беспросветных лет в Корнуолле. Маленькая Моргейна в шафранном платьице, расшитом ленточками; серьезное, темноглазое дитя в кармазинно-красном плаще; Моргейна с маленьким братиком на руках; двое ее детей, мирно спящие; темнокудрая головка и златоволосая - щека к щеке на одной подушке. Как же часто, размышляла про себя Игрейна, она пренебрегала девочкой после того, как стала женой возлюбленного своего Утера и родила ему сына и наследника для его королевства? При дворе Утера Моргейна никогда не была счастлива, равно как и особой любви к Утеру не питала. Именно в силу этой причины, а не только уступая просьбам Вивианы, Игрейна согласилась отправить дочку на воспитание к жрицам Авалона.
      Лишь теперь Игрейна почувствовала угрызения совести. Не поторопилась ли она избавиться от дочери, чтобы посвятить все свои помыслы Утеру и его детям? В памяти вопреки ее воле воскресло древнее присловье Авалона: "Богиня не осыпает дарами отвергающего их..." Отослав от себя собственных детей, свою плоть и кровь, одного - на воспитание (ради его же безопасности, напомнила себе Игрейна, воскресив в сознании тот день, когда маленького Артура сбросил жеребец: безжизненное тельце, в лице - ни кровинки...), а вторую - на Авалон; отослав их от себя, не сама ли она посеяла семена грядущих утрат? Не потому ли Богиня не пожелала даровать ей еще одного ребенка, если с первыми своими детьми она рассталась столь легко? Игрейна обсудила это все со своим духовником, и тот заверил, что она была совершенно права, отослав от себя Артура, - ведь всех мальчиков рано или поздно отдают на воспитание в чужую семью; но вот отправлять Моргейну на Авалон ни в коем случае не следовало. Если при дворе Утера девочка чувствовала себя несчастной, нужно было отвезти ее в какую-нибудь монастырскую школу.
      Узнав, что Моргейна покинула Авалон, Игрейна подумывала о том, чтобы послать гонца ко двору Лота и выяснить, не там ли ее дочь; но тут ударили морозы, и каждый день превратился в битву с холодом, с обморожениями, с губительной сыростью; в разгар зимы даже сестры ходили голодными и делились тем немногим, что оставалось у них из еды, с нищими и поселянами.
      А однажды, в суровые дни зимы, Игрейне померещилось, будто она слышит голос Моргейны, а та зовет - зовет ее в муке и боли: "Мама! Мама!" "Моргейна - одна-одинешенька, перепугана - Моргейна умирает? Где, о Господи, где же?" Игрейна стиснула в пальцах крест, что, подобно всем сестрам, носила у пояса. "Господь наш Иисус, охрани и защити ее; Мария, Матерь Божья, даже если она грешница и чародейка... сжалься над ней, Иисус, как сжалился ты над женщиной из Магдалы, а та была хуже ее..."
      Игрейна в смятении осознала, что на прихотливую вышивку упала слеза; чего доброго, теперь пятно останется. Она утерла глаза льняным покрывалом, отодвинула пяльцы подальше и сощурилась, чтобы лучше видеть... да, она стареет, зрение то и дело подводит или это слезы?
      Игрейна вновь решительно склонилась над вышиванием, но перед взором ее опять возникло лицо Моргейны, а в ушах зазвенел отчаянный крик дочери, словно душу ее вырывали из тела. Сама Игрейна так кричала и звала мать, которую и не помнила толком, когда производила на свет Моргейну... неужто все женщины при родах призывают матерей? Игрейна похолодела от ужаса. Моргейна рожает... неведомо где, этой лютой зимой... на Артуровой коронации Моргауза, помнится, пошутила на этот счет: дескать, Моргейна привередничает за столом так, точно младенца носит. Точно против воли, Игрейна принялась подсчитывать на пальцах; да, если Моргауза не ошиблась, Моргейне предстояло рожать в самый разгар зимы. И даже теперь, погожей весной, Игрейне мерещилось, что она вновь и вновь слышит тот крик; ей отчаянно хотелось поспешить к дочери, но куда, куда?
      Позади раздались шаги, предостерегающее покашливание, и девочка из числа юных воспитанниц монастыря произнесла:
      - Госпожа, к вам гости, и среди них - священнослужитель, не кто иной, как сам архиепископ! Они ждут во внешнем покое.
      Игрейна отложила вышивание в сторону. Как оказалось, пятна таки не осталось. "Ни одна из пролитых женщинами слез не оставляет следа в мире", горько подумала она.
      - С какой стати я понадобилась архиепископу?
      - Он ничего не сказал мне, госпожа, и, думается мне, матери-настоятельнице - тоже, - сообщила девочка, явно не прочь посплетничать. - Но разве ты не посылала дары тамошней церкви в день коронации?
      Да, на дары Игрейна не поскупилась, однако очень сомнительно, что архиепископ приехал побеседовать о былых подаяниях. Скорее всего, ему нужно еще что-то. Служители Божьи редко алчут даров для себя, однако все они, особенно те, что из богатых церквей, неизменно жадны до золота и серебра для алтарей.
      - А остальные кто? - полюбопытствовала Игрейна, видя, что девочка расположена поболтать.
      - Госпожа, мне неведомо, я знаю лишь то, что мать-настоятельница не хотела впускать одного из них, потому что, - глаза девочки расширились, он - чародей и колдун, она сама так сказала, и в придачу друид!
      Игрейна поднялась на ноги.
      - Это мерлин Британии, он мой отец, и никакой он не колдун, дитя, а ученый человек, искушенный в науке мудрых. Даже отцы церкви утверждают, что друиды добры и благородны и поклоняются Богу в согласии с ними, ибо друиды признают, что Господь пребывает во всем сущем, а Христос - один из многих пророков Господа.
      Девочка, получив выговор, покаянно присела до земли. Игрейна убрала вышивание и тщательно расправила покрывало.
      Выйдя во внешний покой, Игрейна обнаружила там не только мерлина и сурового незнакомца в темных одеждах - священнослужители постепенно переходили на такого рода облачения, чтобы отличаться от мирян; но третьего из присутствующих она узнала с трудом, даже когда тот обернулся. Мгновение Игрейне казалось, будто она смотрит в лицо Утера.
      - Гвидион! - воскликнула Игрейна и тут же поправилась: - Артур. Прости, я позабыла. - Она уже собиралась преклонить колени перед Верховным королем, но Артур, поспешно наклонившись, удержал мать.
      - Матушка, никогда не опускайся на колени в моем присутствии. Я тебе запрещаю.
      Игрейна поклонилась мерлину и угрюмому, строгому архиепископу.
      - Это моя мать, супруга и королева Утера, - промолвил Артур, и архиепископ растянул губы в некоем подобии улыбки. - Но ныне снискала она себе почести более великие, нежели королевский сан, ибо она - невеста Христова.
      "Тоже мне невеста, - подумала про себя Игрейна, - просто-напросто вдовица, что укрылась в Его доме". Однако вслух она ничего подобного не произнесла; лишь наклонила голову.
      - Госпожа, это Патриций, архиепископ острова Монахов, что ныне зовется Гластонбери, - продолжал между тем Артур. - Он прибыл туда лишь недавно.
      - О да, Господним соизволением выдворив из Ирландии всех злобных колдунов и чародеев, я приехал и сюда - очистить от скверны все христианские земли, - промолвил архиепископ. - В Гластонбери обнаружил я гнездо погрязших в пороке служителей Божьих, что терпели промеж себя даже совместные службы с друидами: при виде такого Господь наш, отдавший за нас жизнь, заплакал бы кровавыми слезами!
      - Стало быть, ты нетерпимее Христа, собрат? - тихо проговорил мерлин Талиесин. - Ибо Его, как мне помнится, изрядно бранили за то, что Он водит компанию с изгоями и грешниками, и даже мытарями, и девицами вроде Магдалины, в то время в нем хотели видеть сурового ветхозаветного пророка, под стать Иоанну Крестителю. И под конец, когда Он умирал на кресте, не он ли пообещал разбойнику, что той же ночью будет он с Ним в раю - я не прав?
      - Сдается мне, слишком многие дерзают читать Священное Писание и впадают в такого рода заблуждения, - сурово отрезал Патриций. - Те, кто слишком полагается на собственную ученость, со временем научатся, я надеюсь, прислушиваться к священникам и усваивать правильное толкование из их уст.
      Мерлин мягко улыбнулся:
      - В этом пожелании я к тебе не присоединюсь, собрат. Я свято верю: воля Господа состоит в том, чтобы все люди, что есть, взыскивали мудрости в себе самих, а не обращались за нею к другим. Младенцам, может статься, пищу пережевывает кормилица, но взрослым мужам подобает самим насыщаться и утолять жажду из источника мудрости.
      - Полно вам, полно! - улыбаясь, перебил его Артур. - Я не потерплю ссор промеж двумя дорогими моему сердцу советниками. Мудрость лорда мерлина для меня что хлеб насущный; он возвел меня на трон.
      - Сир, сие содеял Господь, - возразил архиепископ.
      - Но с помощью мерлина, - уточнил Артур, - и я дал обет, что всегда стану прислушиваться к его советам. Ты ведь не захочешь, чтобы я нарушил клятву, верно, отец Патриций? - Это имя Артур произнес на северный лад; воспитывавшийся на севере король усвоил и характерный выговор тех мест. Ну же, матушка, присаживайся, и давай поговорим.
      - Сперва позволь, я пошлю за вином; после скачки столь долгой тебе недурно бы подкрепиться.
      - Благодарю тебя, матушка. И, будь так добра, пошли вина и Кэю с Гавейном; они приехали сюда вместе со мной. Не захотели отпускать меня без охраны, видишь ли. Оба наперебой прислуживают мне как дворецкие и конюхи, словно сам я и пальцем пошевелить не в силах. Хотя вполне могу себя обиходить не хуже любого солдата, с помощью слуги-другого. Но эти двое и слышать ничего не хотят...
      - Твои соратники получат все самое лучшее, - заверила Игрейна и ушла распорядиться, чтобы заезжим рыцарям и их свите подали угощение и вино. Тем временем принесли вино; Игрейна наполнила чаши.
      - Как ты, сынок? - осведомилась она, придирчиво оглядывая Артура. Он казался десятью годами старше того хрупкого, стройного мальчика, что был коронован не далее как прошлым летом. Он подрос на половину ширины ладони, никак не меньше, и заметно раздался в плечах. На лице его алел шрам, что, впрочем, уже почти затянулся, благодарение Господу... ну, да для воина рана-другая - дело обычное.
      - Как видишь, матушка, я сражался, и немало, но Господь уберег меня, промолвил Артур. - А сюда я ныне прибыл по делам вполне мирным. Но сперва расскажи, как ты.
      - О, здесь ровным счетом ничего не происходит, - улыбнулась Игрейна. Однако я получила вести с Авалона о том, что Моргейна покинула Остров. Не у тебя ли она при дворе?
      Артур покачал головой:
      - Что ты, матушка, у меня и двор-то такой, что названия этого не заслуживает. Кэй печется о моем замке - мне просто-таки силой пришлось навязать ему эту должность, сам он предпочел бы поехать со мной на войну, но я приказал ему остаться и беречь мой дом как зеницу ока. А еще там живут двое-трое отцовских рыцарей, те, для которых дни битв давно миновали, с женами и младшими сыновьями. Моргейна - при дворе Лота; об этом мне сообщил Гавейн, когда его младший брат, юный Агравейн, прибыл на юг сражаться под моими знаменами. Он сказал, Моргейна приехала к его матери; сам он видел ее только раз или два; но она жива-здорова и вроде бы весела и бодра; она играет Моргаузе на арфе и распоряжается ключами от чулана с пряностями. Я так понимаю, Агравейн ею просто очарован. - Лицо его на мгновение омрачила тень боли; Игрейна подивилась про себя, но вслух ничего не сказала.
      - Благодарение Господу, что Моргейна в безопасности и под защитой своей родни. Я очень за нее боялась. - Для того чтобы выяснять, родила ли Моргейна ребенка, момент был явно неподходящий. - А когда Агравейн приехал на юг?
      - В начале осени, не так ли, лорд мерлин?
      - Сдается мне, что да.
      "Стало быть, Агравейн тоже пребывает в неведении; она и сама видела Моргейну и ничего такого не заподозрила. Если, конечно, насчет Моргейны это все правда, а не пустая фантазия, порождение ее досужего вымысла".
      - Ну что ж, матушка, я приехал поговорить о делах женских, в кои-то веки... похоже, мне необходимо обзавестись женой. У меня нет иного наследника, кроме Гавейна...
      - Мне это не по душе, - обронила Игрейна. - Лот ждал этого многие годы. Не слишком-то доверяйся его сыну и спину ему не подставляй.
      Глаза Артура полыхнули гневом.
      - Даже тебе, матушка, я не позволю так говорить о кузене моем Гавейне! Он - мой верный соратник, и я люблю его как родного брата, - увы, братьев у меня нет, - и никак не меньше, чем Ланселета! Если бы Гавейн мечтал о моем троне, ему довольно было бы ослабить бдительность лишь на каких-нибудь пять минут, не более, и пустым шрамом я бы не отделался - мне снесли бы голову, а Гавейн и впрямь стал бы королем! Я безоговорочно доверяю ему и жизнь свою, и честь!
      - Что ж, я рада, что у тебя такой преданный и надежный сподвижник, сын мой, - произнесла Игрейна, изумляясь подобной горячности. И, едко улыбнувшись, добавила: - То-то огорчается, должно быть, Лот при мысли о том, как любят тебя его сыновья!
      - Уж и не знаю, что я такого сделал, что они всей душой желают мне добра, но только так оно и есть, и воистину почитаю я себя счастливцем.
      - Верно, - подтвердил Талиесин, - Гавейн будет непоколебимо предан тебе до самой смерти, Артур, да и за пределами ее, буде на то воля Господа.
      - Людям воля Господа не ведома, - сурово возразил архиепископ. - ...И в итоге итогов окажется он другом более надежным, чем даже Ланселет, хотя и горько мне это говорить, - продолжал Талиесин, пропустив слова Патриция мимо ушей.
      Артур улыбнулся, и у Игрейны мучительно сжалось сердце: а ведь он унаследовал все обаяние Утера, и он тоже способен пробуждать в своих сторонниках беззаветную преданность! До чего же он похож на отца!
      - Право, я и тебя отчитаю, лорд мерлин, если ты станешь говорить так о лучшем моем друге, - промолвил между тем Артур. - Ланселету я тоже доверю и жизнь свою, и честь.
      - О да, доверить жизнь ему ты в полном праве, в этом я ни минуты не сомневаюсь... - вздохнул старик. - Не поручусь, что он выстоит-таки в последнем испытании, однако он искренне тебя любит и станет беречь твою жизнь превыше собственной.
      - Воистину, Гавейн - добрый христианин, но вот насчет Ланселета я далеко не так уверен, - промолвил Патриций. - От души надеюсь, что придет день, когда все эти нечестивцы, что называют себя христианами, на деле ими не являясь, будут разоблачены как демонопоклонники, каковые они, в сущности, и есть. Те, что не признают авторитета Святой Церкви в том, что касается воли Господней, - так это про них говорил Христос: "Кто не со Мною, тот против Меня" [Мф 12:30]. Однако по всей Британии можно встретить тех, что недалеко ушли от язычников. В Таре я расправился с ними, запалив Пасхальный огонь на одном из нечестивых холмов, и друиды короля не выстояли против меня. Однако даже на благословенном острове Гластонбери, по земле которого ступал святой Иосиф Аримафейский, я обнаруживаю, что священники, священники, вы подумайте! - поклоняются волшебному источнику! Обольщения язычества, вот что это такое! Я положу этому конец, даже если мне придется воззвать к самому епископу Римскому!
      - Вот уж не думаю, что епископ Римский имеет хотя бы отдаленное представление о том, что происходит в Британии, - с улыбкой заметил Артур.
      - Отец Патриций, весьма дурную услугу окажешь ты людям этой земли, заложив их священный источник, - мягко проговорил Талиесин. - Это - дар Божий...
      - Это - часть языческого культа. - Глаза епископа вспыхнули мрачным огнем фанатизма.
      - Источник - от Бога, - не отступался старый друид, - ибо во всем мироздании не найдется ничего, что не имело бы начала в Боге, а простецам потребны простые знаки и символы. Если они поклоняются воде, что изливает на мир Его благодать, так чего в том дурного?
      - Господу не должно поклоняться через символы, созданные руками людей...
      - Выходит, ты со мною единодушен, брат мой, - ответствовал мерлин, ибо часть друидической мудрости заключена вот в каком речении: Господу, что превыше всего, нельзя поклоняться в жилище, возведенном руками человека, но лишь под Его собственным небом. И все же вы строите церкви и богато украшаете их серебром и золотом. Так отчего же, по-вашему, дурно пить из священного родника, того, что Господь создал, и благословил, и наделил видениями и целительной силой?
      - Сие знание исходит от дьявола, - сурово объявил Патриций, и Талиесин рассмеялся.
      - А, но Господь создал сомнения, да и дьявола тоже, и в итоге итогов все придут к Нему и покорятся Его воле.
      - Достойные отцы, - перебил Артур, не успел Патриций ответить, - мы собрались здесь не о теологии спорить!
      - Верно, - облегченно подтвердила Игрейна. - Мы говорили о Гавейне и втором из сыновей Моргаузы, - его ведь Агравейн зовут, верно? И о твоем браке.
      - Жаль мне, - посетовал Артур, - что раз уж сыновья Лота всей душой меня любят, а Лот, в чем я не сомневаюсь, мечтает, чтобы наследник его рода возвысился, - жаль мне, что у Моргаузы нет дочери. Тогда бы я стал ему зятем, а Лот знал бы, что сын его дочери унаследует мой трон.
      - Да, оно сложилось бы весьма удачно, - кивнул Талиесин, - ибо оба вы принадлежите к королевскому роду Авалона.
      - Но разве Моргауза - не сестра твоей матери, лорд мой Артур? нахмурился Патриций. - Жениться на ее дочери - немногим лучше того, чтобы переспать с собственной сестрой!
      Артур заметно обеспокоился.
      - Я согласна, даже будь у Моргаузы дочь, об этом и думать не следовало бы, - молвила Игрейна.
      - Зато к сестре Гавейна я бы привязался с легкостью, - жалобно возразил Артур. - Мысль о том, чтобы жениться на чужой мне незнакомке изрядно меня угнетает, да и невеста, надо думать, не обрадовалась бы!
      - Такова судьба любой женщины, - отозвалась Игрейна, сама себе удивляясь; неужели спустя столько лет обида не сгладилась? - Браки пусть задумывают мудрые головы; юной девушке такое не по разуму.
      Артур тяжко вздохнул.
      - Король Леодегранс предложил мне в жены свою дочь, - как бишь ее там? - а в приданое за нею дает сотню лучших своих воинов, все при оружии, и ты только представь себе, матушка! - при каждом отменный конь из его собственных табунов; так что Ланселет сможет их обучить. В этом - один из секретов цезарей: лучшие римские когорты сражались верхом; а до того никто, кроме скифов, лошадей не использовал, разве что для перевозки продовольствия и порою - для верховых гонцов. Будь у меня четыре сотни конных воинов - матушка, да я бы играючи выдворил саксов с нашей земли, и они бы бросились сломя голову к своим берегам, визжа, точно их же псы.
      - Тоже мне, причина для женитьбы! - рассмеялась Игрейна. - Лошадей можно купить, а воинов - нанять.
      - Но продавать коней Леодегранс вовсе не склонен, - возразил Артур. По-моему, он так мыслит про себя, что в обмен на приданое - воистину королевское приданое, здесь ты мне поверь, - недурно было бы породниться с королем Британии. И он не один такой, просто он предлагает больше, чем другие.
      Так вот о чем я желал попросить тебя, матушка, - не хотелось бы мне посылать к нему самого обыкновенного гонца со словами, что я, дескать, беру его дочь, так что пусть отошлет ее к моему двору, словно тюк какой-нибудь. Не согласилась бы ты поехать отвезти королю мой ответ и сопроводить девушку сюда?
      Игрейна собиралась уже кивнуть в знак согласия, как вдруг вспомнила о своих обетах.
      - Отчего бы тебе не послать одного из своих доверенных соратников, скажем, Гавейна или Ланселета?
      - Гавейн - бабник тот еще, - со смехом отозвался Артур. - Я отнюдь не уверен, что хочу подпускать его к своей невесте. Тогда уж пусть Ланселет съездит.
      - Игрейна, чувствую я, что лучше поехать тебе, - удрученно проговорил мерлин.
      - А что такое, дедушка, - отозвался Артур, - неужто Ланселет настолько неотразим? Или ты опасаешься, что моя невеста влюбится в него вместо меня?
      Талиесин вздохнул.
      - Я поеду, если настоятельница даст мне дозволение покинуть обитель, быстро отозвалась Игрейна. А про себя подумала: "Конечно же, мать-настоятельница не может запретить мне побывать на свадьбе собственного сына. Воистину, я столько лет пробыла королевой, что теперь мне куда как непросто тихо-мирно сидеть в четырех стенах и дожидаться известий о великих событиях, происходящих в этой земле. Верно, таков удел всякой женщины, однако постараюсь избегать его сколь можно дольше".
      Глава 4
      Гвенвифар чувствовала, как в животе привычно всколыхнулась тошнота; неужто еще до того, как они отправятся в путь, ей придется бежать в уборную? И что ей прикажете делать, если та же потребность даст о себе знать уже после того, как она сядет в седло и выедет за ворота? Девушка подняла глаза на Игрейну: та стояла, статная и невозмутимая, чем-то похожая на мать-настоятельницу ее прежнего монастыря. В первый свой приезд, год назад, когда обговаривались условия брака, Игрейна держалась с ней по-доброму, словно мать. А теперь, приехав сопроводить Гвенвифар на свадьбу, она вдруг показалась строгой и властной; и, уж конечно, королева не испытывала и тени того ужаса, что терзал Гвенвифар. Как она может быть настолько спокойной?
      - Ты разве не боишься? Это так далеко... - дерзнула прошептать Гвенвифар, глядя на дожидающихся лошадей и носилки.
      - Боюсь? Конечно, нет, - отвечала Игрейна. - В Каэрлеоне я бывала не раз и не два, и маловероятно, чтобы на сей раз саксы собирались выступить с войной. Зимой путешествовать не то чтобы приятно - из-за дождей и слякоти, - но все лучше, чем попасть в руки варваров.
      Гвенвифар, до глубины души потрясенная и пристыженная, судорожно сжала кулачки и, потупившись, уставилась на свои дорожные башмаки, крепкие и безобразные.
      Игрейна завладела рукою девушки, расправила крохотные пальчики.
      - Я и позабыла, ты же никогда прежде не уезжала из дома, разве что в свой монастырь и обратно. Ты ведь в Гластонбери воспитывалась, верно?
      Гвенвифар кивнула:
      - Мне бы так хотелось туда вернуться...
      На мгновение проницательный взгляд Игрейны остановился на ней, и девушка затрепетала от страха. Чего доброго, эта дама поймет, что она, Гвенвифар, совсем не радуется предстоящей свадьбе с ее сыном, и невзлюбит сноху... Но Игрейна, крепко сжимая ее руку, произнесла лишь:
      - Я очень горевала, когда меня впервые выдавали замуж за герцога Корнуольского; я не знала счастья до тех пор, пока не взяла на руки дочь. Однако же мне в ту пору едва пятнадцать исполнилось; а тебе ведь почти восемнадцать, верно?
      Вцепившись в руку Игрейны, Гвенвифар почувствовала, как паника понемногу отступает; и все же, едва она вышла за ворота, ей показалось, что неохватное небо над головой таит в себе угрозу: зловещее, низкое, закрытое тучами. Дорога перед домом, там, где топтались лошади, превратилась в грязевое море. А теперь коней строили в некое подобие упорядоченного выезда, а уж столько мужчин сразу Гвенвифар в жизни своей не видела, и все гомонили, перекликались между собою, лошади пронзительно ржали, во дворе царила суматоха. Но Игрейна крепко держала девушку за руку, и Гвенвифар, вся сжавшись, поспешала за ней.
      - Я очень признательна тебе, госпожа, за то, что ты приехала сопроводить меня...
      - Уж слишком я суетна, - улыбнулась Игрейна, - ни за что не упущу возможности вырваться за пределы монастырских стен. - Она размашисто шагнула, переступая через дымящуюся кучу конского навоза. - Смотри под ноги, дитя, - гляди-ка, твой отец оставил для нас вон тех двух чудесных пони. Ты любишь скакать верхом?
      Гвенвифар покачала головой:
      - Я думала, мне позволят поехать в носилках...
      - Ну, конечно, позволят, если захочешь, - удивленно глядя на собеседницу, заверила Игрейна, - но, могу поручиться, тебе там очень скоро надоест. Моя сестра Вивиана, отправляясь в путешествие, обычно надевала мужские штаны. Надо было мне и для нас подыскать пару, хотя в моем возрасте это, пожалуй, уже и неприлично.
      Гвенвифар покраснела до корней волос.
      - Я бы никогда на такое не осмелилась, - пролепетала она, дрожа. Женщине запрещено одеваться в мужскую одежду, так и в Священном Писании сказано...
      - Апостол, сдается мне, о северных краях мало что знал, - прыснула Игрейна. - На его родине ужасно жарко; и слышала я, будто мужчины той страны, где жил Господь, про штаны слыхом не слыхивали, но все носят длинные платья, как было, да и теперь осталось, в обычае у римских мужей. Думаю, эта фраза подразумевает лишь то, что женщинам не подобает заимствовать вещи у какого-то определенного мужчины, а вовсе не то, что для них запретна одежда, сшитая на мужской манер. И уж конечно, сестра моя Вивиана - скромнейшая из женщин. Она - жрица на Авалоне.
      Глаза Гвенвифар расширились.
      - Она - ведьма, госпожа?
      - Нет-нет, она - ведунья, разбирается в травах и снадобьях и обладает Зрением, однако она принесла обет не причинять вреда ни человеку, ни зверю. Она даже мяса не вкушает, - промолвила Игрейна. - И образ жизни она ведет столь же простой и суровый, как любая настоятельница. Погляди-ка, промолвила она, указывая пальцем, - вон и Ланселет, первый из Артуровых соратников. Он приехал сопроводить нас и доставить назад коней и людей в целости и сохранности...
      Гвенвифар улыбнулась, щеки ее зарумянились.
      - Я знаю Ланселета, он приезжал показывать отцу, как дрессируют коней.
      - О да, в седле он смахивает на кентавра из древних легенд; вот уж воистину получеловек, полуконь, - подтвердила Игрейна.
      Ланселет соскользнул с коня. Щеки его, раскрасневшиеся от холода, цветом напоминали римский плащ на его плечах; широкий край плаща закрывал лицо на манер воротника. Рыцарь низко поклонился дамам.
      - Госпожа, - обратился он к Игрейне, - готовы ли вы тронуться в путь?
      - Думаю, да. Принцессину кладь уже сложили вон на ту телегу, сдается мне, - отозвалась Игрейна, глядя на громоздкую повозку, нагруженную доверху и закрытую шкурами: там ехали остов кровати и прочая мебель, ткацкие станки - большой и малый, огромный резной сундук, горшки и котлы.
      - Да уж, от души надеюсь, что в грязи она не увязнет, - промолвил Ланселет, глядя на пару запряженных волов. - Я не столько за эту телегу беспокоюсь, сколько вон за ту, другую - со свадебным подарком Артуру от Леодегранса, - добавил он без особого восторга, оглядываясь на вторую повозку, заметно больше первой. - Я бы рассудил, что стол для королевского замка в Каэрлеоне разумнее было бы соорудить на месте, - это если Утер не оставил бы ему в изобилии и столов, и прочей мебели... нет, не то чтобы я пожалел для госпожи обстановки, - добавил он, быстро улыбнувшись Гвенвифар, отчего девушка смущенно зарделась, - но - стол? Как будто Артуру замок нечем обставить!
      - О, но ведь этот стол - одно из величайших сокровищ моего отца, возразила Гвенвифар. - Это - военный трофей; мой дед сразился с одним из королей Тары и увез его лучший пиршественный стол... - видишь, он круглый, так что в центре можно усадить барда, чтобы развлекал гостей, а слуги могут обходить стол кругом, разливая вино и пиво. А когда владелец принимал у себя дружественных королей, все места оказывались одинаково почетны... вот мой отец и порешил, что стол - под стать Верховному королю, который тоже должен рассаживать своих высокородных соратников, не отдавая предпочтения ни одному из них.
      - Воистину, то - королевский дар, - учтиво согласился Ланселет, однако чтобы дотащить его до места, понадобится три пары волов, госпожа, и одному Господу ведомо, сколько потребуется плотников и столяров, чтобы собрать его уже на месте; так что, вместо того чтобы ехать с быстротой конного отряда, мы поплетемся, подстраиваясь под шаг самого медлительного из волов. Ну да пустяки, все равно свадьба без вас не начнется. - Ланселет вскинул голову, прислушался и закричал: - Иду, друг, уже иду! Не могу же я быть повсюду одновременно! - Рыцарь поклонился. - Дамы, мне должно дать нашему воинству знак выступать! Подсадить вас в седло?
      - Кажется, Гвенвифар желает ехать в носилках, - отозвалась Игрейна.
      - Увы, солнце зашло за тучу, - улыбаясь, проговорил Ланселет. - Но поступай как знаешь, госпожа. Льщу себя надеждой, что ты осияешь нас своим блеском как-нибудь в другой день.
      Гвенвифар мило смутилась, - как всегда, когда Ланселет обращался к ней со своими очаровательными речами. Девушка никогда не знала наверняка, серьезен ли он или просто дразнится. Рыцарь ускакал прочь - и внезапно Гвенвифар вновь похолодела от страха. Вокруг нее возвышались кони, туда и сюда метались толпы мужчин - ни дать ни взять, воинство, Ланселет правильно сказал, - а сама она лишь никчемная часть клади, вроде как военная добыча. Гвенвифар молча позволила Игрейне подсадить себя в носилки, внутри которых обнаружились подушки и меховой коврик, и забилась в уголок.
      - Я, пожалуй, оставлю полог открытым, чтобы к нам проникали свет и воздух? - спросила Игрейна, удобно устраиваясь на подушках.
      - Нет! - сдавленно воскликнула Гвенвифар. - Мне... мне лучше, если полог задернут.
      Пожав плечами, Игрейна задернула занавеси. Сквозь щелку она наблюдала за тем, как первые всадники тронулись в путь и как пришли в движение телеги. Воистину, все эти воины - королевское приданое. Вооруженные конники, при мечах, в доспехах - ценное прибавление к Артуровой армии. Примерно так Игрейна и представляла себе римский легион.
      Гвенвифар склонила голову на подушки: в лице ни кровинки, глаза закрыты.
      - Тебе дурно? - удивленно осведомилась Игрейна. Девушка покачала головой.
      - Просто оно все... такое огромное... - прошептала она. - Мне... Мне страшно.
      - Страшно? Но, милое мое дитя... - Игрейна умолкла на полуслове и спустя мгновение докончила: - Ну, ничего, вскоре тебе станет легче.
      Гвенвифар едва ли заметила, что носилки тронулись с места: усилием воли она погрузилась в некое отрешенное состояние полудремы, позволяющее ей не впадать в панику. Куда же она едет, под этим беспредельным, необозримым небом, через бескрайние болота и бесчисленные холмы? Сгусток паники в животе сжимался все туже. Повсюду вокруг нее ржали лошади, перекликались люди: ни дать ни взять, армия на марше. А сама она вроде как прилагается к снаряжению: к конской сбруе, к доспехам и к пиршественному столу. Она только невеста, вместе со всем, что ей принадлежит по праву: с одеждой и платьями, и драгоценностями, и ткацким станком, и котелком, и гребнями и чесалками для льна. Сама по себе она - ничто, ничегошеньки-то собой не представляет; она - лишь собственность короля, который даже не потрудился приехать и посмотреть на девушку, которую ему отправляют вместе с конями и снаряжением. Она - еще одна кобыла, племенная кобыла, на сей раз - на расплод королю, которая, хотелось бы надеяться, произведет на свет королевского наследника.
      Гвенвифар едва не задохнулась от гнева. Но нет, злиться нельзя; злиться не подобает; мать-настоятельница объясняла ей в монастыре, что предназначение всякой женщины - выходить замуж и рожать детей. Ей хотелось стать монахиней, остаться в обители, научиться читать и искусно рисовать красивые буквицы пером и кистью, но принцессе такая участь заказана; ей должно повиноваться воле отца, точно Господней воле. А ведь женщинам следует исполнять волю Божью особенно ревностно, ведь это через женщину человек впал в первородный грех, и каждой женщине полагается знать, что ее долг - искупить совершенное в Эдеме. Ни одну женщину вполне добродетельной не назовешь, кроме разве Марии, Матери Божьей; все прочие женщины порочны, и иными быть просто не могут. Вот и ее, Гвенвифар, настигла кара - за то, что она подобна Еве, за то, что грешна, гневлива и бунтует против воли Божьей. Гвенвифар прошептала молитву и усилием воли вновь погрузилась в полубессознательное состояние.
      Игрейна, нехотя примирившись с необходимостью ехать с задернутым пологом и тоскуя по свежему воздуху, гадала про себя, что, во имя всего святого, не так с ее будущей снохой. Она ни словом не возразила против этого брака - впрочем, она, Игрейна, тоже не протестовала против брака с Горлойсом; и теперь, вспоминая негодующую, перепуганную девочку, какой была когда-то, Игрейна сочувствовала Гвенвифар. Но зачем забиваться в душные носилки, почему не ехать с гордо поднятой головой навстречу своей новой жизни? Чего она боится? Неужто Артур такое уж чудовище? Ведь не за старика же в три раза старше ее девчонку выдают; Артур молод и готов окружить ее уважением и почетом.
      В ту ночь они заснули в шатре, поставленном на тщательно выбранном сухом месте, прислушиваясь к стону ветров и шуму проливного дождя. Ближе к утру Игрейну разбудили тихие всхлипывания Гвенвифар.
      - Что такое, дитя? Тебе недужится?
      - Нет... госпожа, как вы думаете, я понравлюсь Артуру?
      - Не вижу, почему нет, - мягко отозвалась Игрейна. - Ты ведь сама знаешь: ты на диво красива.
      - Правда? - В тихом голосе звучало лишь наивное неведение, отнюдь не застенчивая или жеманная просьба о комплименте и не уверенность в себе, чего разумно было бы ожидать в любом другом случае. - Леди Альенор говорит, нос у меня слишком большой, и еще веснушки, точно у скотницы...
      - Леди Альенор... - Игрейна вовремя вспомнила о снисходительности к ближнему своему; в конце концов, Альенор немногим старше Гвенвифар и за шесть лет родила четверых. - Боюсь, она самую малость близорука. Ты настоящая красавица. А волос роскошнее я в жизни своей не видела.
      - Не думаю, что Артуру есть дело до красоты, - промолвила Гвенвифар. Он даже не удосужился спросить, не страдаю ли я косоглазием, или, может, я одноногая, или у меня "заячья губа"...
      - Гвенвифар, - ласково увещевала Игрейна, - на любой женщине женятся в первую очередь ради приданого, а Верховный король обязан выбирать жену по подсказке своих советников. Тебе не приходило в голову, что и он тоже ночами не смыкает глаз, гадая, что за жребий уготовила ему судьба и что он примет тебя с благодарностью и радостью, поскольку, помимо приданого, ты принесешь ему и красоту, и кроткий нрав? Он готов смириться с тем, что ему достанется, но тем более счастлив он будет узнать, что у тебя нет... как это ты сказала? - ни косоглазия, ни "заячьей губы", ни следов оспы. Артур еще очень юн и в том, что касается женщин, весьма неопытен. А Ланселет, я уверена, уже рассказал ему о том, как ты красива и добродетельна.
      Гвенвифар перевела дух:
      - Ланселет ведь приходится Артуру кузеном, верно?
      - Верно. Он - сын Бана Бенвикского от моей сестры, верховной жрицы Авалона. Он рожден в Великом Браке - ты что-нибудь знаешь о подобных вещах? В Малой Британии иногда еще прибегают к древним языческим обрядам, пояснила Игрейна. - Даже Утера, когда он стал Верховным королем, отвезли на Драконий остров и короновали согласно древним ритуалам, хотя брака с землей от него не требовали; в Британии такой обряд совершает мерлин, так что именно он выступает жертвой вместо короля в час нужды...
      - Вот уж не знала, что эти древние языческие обряды в Британии все еще в ходу, - молвила Гвенвифар. - А... а Артур тоже так короновался?
      - Если и так, то мне он этого не сказал, - отозвалась Игрейна. Возможно, за это время обычаи изменились, и Артур довольствуется тем, что мерлин - главный из его советников.
      - А ты знаешь мерлина, госпожа?
      - Он мой отец.
      - В самом деле? - В темноте Гвенвифар глядела на нее во все глаза. Госпожа, а это правда, что, когда Утер Пендрагон впервые пришел к тебе еще до того, как вы поженились, явился он, благодаря магическому искусству мерлина, в обличье Горлойса, так что ты возлегла с ним, принимая его за герцога Корнуольского и почитая себя женой целомудренной и верной?
      Игрейна заморгала; до нее доходили отголоски сплетен о том, что она, дескать, родила Утеру сына неподобающе рано; но этой байки она не слышала.
      - Неужто так говорят?
      - Случается, госпожа. Так сказывают барды.
      - Ну, так это неправда, - объявила Игрейна. - На Утере был плащ Горлойса и Горлойсово кольцо: он добыл их в сражении; Горлойс предал своего Верховного короля и поплатился за это жизнью. Но что бы уж там ни напридумывали барды, я отлично знала, что это - Утер и никто иной. - В горле у нее стеснилось; даже сейчас, спустя столько лет, Игрейне казалось, что Утер по-прежнему жив и сражается где-то в далеких землях.
      - Значит, ты любила Утера? И мерлинова магия здесь ни при чем?
      - Ни при чем, - подтвердила Игрейна. - Я очень любила его, хотя, думается мне, поначалу он решил жениться на мне потому, что я происходила из древнего королевского рода Авалона. Так что, как видишь, брак, заключенный ради блага королевства, вполне может оказаться счастливым. Я любила Утера и могу пожелать такой же удачи и тебе, чтобы вы с моим сыном со временем полюбили друг друга такою же любовью.
      - Надеюсь, что так и будет, - и Гвенвифар вновь судорожно вцепилась в руку Игрейны. Что за маленькие, нежные, хрупкие пальчики, подумала про себя Игрейна, такие того и гляди сомнешь ненароком, то ли дело ее собственные сильные и умелые! Эта ручка не предназначена для того, чтобы пестовать младенцев и лечить раненых; эта ручка - для изящного рукоделия и молитв. Лучше бы Леодегранс оставил это дитя в милом ее сердцу монастыре, лучше бы Артур нашел себе невесту где-нибудь в другом месте! Впрочем, все в воле Божьей; Игрейна от души сочувствовала перепуганной девушке, но жалела и Артура, невеста которого - сущий ребенок и замуж идет против воли.
      Впрочем, когда ее, Игрейну, отослали к Горлойсу, она и сама была не лучше; может статься, с годами у девушки сил поприбавится.
      С первым лучом солнца лагерь пробудился; все, не покладая рук, готовились к дневному переходу, в конце которого отряд окажется в Каэрлеоне. Гвенвифар выглядела измученной и бледной; она попыталась было встать, но тут же повернулась на бок - и ее вырвало. На мгновение Игрейна дала волю нелестным подозрениям, но тут же прогнала злую мысль; маленькая, робкая затворница всего лишь больна от страха, вот и все.
      - Я же говорила, что в душных носилках тебя укачает, - бодро промолвила Игрейна. - Сегодня тебе надо бы проехаться верхом и подышать свежим воздухом; а не то на свадьбу ты приедешь бледной тенью, а не цветущей розой. - И про себя добавила: "А если мне придется ехать за задернутым пологом еще целый день, я точно сойду с ума; вот уж памятная получится свадьба, право слово: бледная, недужная невеста и буйнопомешанная мать жениха!" - Ну же, вставай - и в седло; а Ланселет составит тебе компанию; будет кому подбодрить тебя и развлечь разговором!
      Гвенвифар заплела косу и даже потрудилась изящно расположить складки покрывала; съела она немного, зато пригубила ячменного пива и спрятала в карман ломоть хлеба, сказав, что подкрепится позже, уже в седле.
      С первым светом Ланселет был уже на ногах.
      - Хорошо бы тебе поехать с госпожой, - предложила Игрейна. - А то девочка вся извелась; мудрено ли - в первый раз вдали от дома!
      Глаза юноши вспыхнули, он улыбнулся:
      - С удовольствием, леди.
      Игрейна ехала, держась позади молодой пары и радуясь возможности подумать в одиночестве. Как они хороши: темнокудрый, задорный Ланселет и Гвенвифар, вся - белизна и золото. Артур ведь тоже светловолос; дети у них будут - просто как солнышко. С некоторым удивлением Игрейна осознала, что не прочь стать бабушкой. Приятно, когда рядом - малыши, с ними можно играть, их можно баловать, и притом не твои это дети, так что нет нужды о них беспокоиться, изводить себя и тревожиться. Игрейна ехала, погрузившись в отрадные мечты; в монастыре она привыкла часами грезить наяву. Поглядев вперед, на молодых людей, скачущих бок о бок, она отметила, что девушка восседает в седле, выпрямившись, щеки ее порозовели, она улыбается. Да, правильно Игрейна поступила, отправив будущую сноху на свежий воздух.
      И тут Игрейна заметила, как эти двое смотрят друг на друга.
      "Господи милосердный! Так смотрел на меня Утер еще в бытность мою женою Горлойса: словно умирает от голода, а я - снедь вне пределов досягаемости... Что же из этого всего выйдет, если они и впрямь любят друг друга? Ланселет - воплощение чести, а Гвенвифар, могу поручиться, сама добродетель; так что же из этого всего выйдет, кроме горя и муки?" А в следующий миг Игрейна отчитала себя за свои подозрения: едут они на подобающем расстоянии друг от друга, за руки держаться не пытаются, а ежели и улыбаются, так ведь оба молоды, а день выдался погожий; Гвенвифар предвкушает свою свадьбу, а Ланселет везет коней и воинов своему королю, кузену и другу. " Так с какой бы стати им не радоваться и не беседовать друг с другом, веселясь и ликуя? Что я за злонравная старуха". И все-таки Игрейна не могла избавиться от смутной тревоги.
      "Чем это все закончится? Господи милосердный, неужели это такой уж грех - помолиться об одном-единственном мгновении Зрения?" А есть ли у Артура возможность с честью отказаться от этого брака? - задумалась она. Верховный король берет в жены девушку, чье сердце принадлежит другому - это ли не трагедия? В конце концов, в Британии полным-полно дев, готовых всем сердцем полюбить Артура и составить его счастье. Но приданое уже отослано, невеста покинула отчий кров, и подданные Артура, короли и вассалы, съезжаются полюбоваться на свадьбу своего юного сюзерена.
      Надо поговорить с мерлином, твердо решила Игрейна. Возможно, как главный советник Артура, он еще сможет воспрепятствовать этому браку - но удастся ли отменить свадьбу, избежав войны и раздора? Да и Гвенвифар жаль: мыслимо ли, чтобы невесту да публично отвергли в присутствии лордов всей Британии? Нет, поздно, слишком поздно; свадьба неизбежно состоится, как распорядилась сама судьба. Вздохнув, Игрейна поехала дальше, понурив голову; ясный, солнечный день вдруг утратил для нее всякую притягательность. Напрасно она яростно втолковывала себе, что все ее сомнения и страхи беспочвенны, что все это - досужие старушечьи домыслы; что все эти фантазии посланы ей дьяволом, дабы соблазнить воспользоваться Зрением, от которого она отреклась давным-давно, и вновь сделать ее орудием греха и чародейства.
      И все-таки взгляд ее вновь и вновь возвращался к Гвенвифар и Ланселету и к тому едва различимому свечению, что переливалось и мерцало между ними ореолом жажды, желания и тоски.
      В Каэрлеон они прибыли вскорости после заката. Замок стоял на холме, на месте древнего римского форта. Здесь еще сохранились остатки прежней римской каменной кладки - должно быть, во времена римлян место это выглядело примерно так же, подумала про себя Игрейна. В первое мгновение, обнаружив, что на склонах видимо-невидимо шатров и людей, она ошеломленно подумала, уж не осажден ли замок. И тут же поняла, что все это, верно, гости, съехавшиеся полюбоваться на королевскую свадьбу. При виде такой толпы Гвенвифар вновь побледнела и испугалась; Ланселет между тем пытался придать растянувшейся, расхлябанной колонне некое подобие внушительности. Гвенвифар закрыла лицо покрывалом и молча поехала дальше рядом с Игрейной.
      - Жалость какая, что все они увидят тебя изнуренной и усталой с дороги, - согласилась с нею королева. - Но гляди-ка, нас встречает сам Артур.
      У измученной девушки едва достало сил приподнять голову. Артур, в длинной синей тунике, с мечом в роскошно отделанных алых ножнах у пояса, задержался на мгновение поговорить с Ланселетом, возглавляющим колонну; а затем направился к Игрейне и Гвенвифар: толпа - и пешие, и конные почтительно расступалась перед ним.
      Артур поклонился матери.
      - Хорошо ли вы доехали, госпожа? - Он поднял взгляд на Гвенвифар, и при виде красоты невесты глаза его изумленно расширились. Игрейна с легкостью читала мысли девушки:
      "Да, я красива; Ланселет считает меня красавицей; доволен ли мною лорд мой Артур?"
      Артур протянул невесте руку, помогая ей спешиться; девушка покачнулась, и он поспешил поддержать ее.
      - Госпожа моя и супруга, добро пожаловать к себе домой и в мой замок. Да будешь ты здесь счастлива; да окажется этот день столь же радостным для тебя, как и для меня.
      Щеки Гвенвифар полыхнули алым. Да, Артур весьма пригож собою, яростно внушала себе девушка; как хороши эти светлые волосы, этот серьезный, пристальный взгляд серых глаз... Как непохож он на бесшабашного, веселого сумасброда Ланселета! Да и смотрит он на нее совсем по-другому: Ланселет взирает на нее так, точно она - статуя Пресвятой Девы на алтаре в часовне, а Артур глядит оценивающе и настороженно, словно видит в ней чужую, и не вполне уверен, друг она или враг.
      - Благодарю тебя, супруг и господин мой, - отозвалась девушка. - Как видишь, я привезла тебе обещанное приданое: воинов и коней...
      - Сколько коней? - быстро переспросил он. И Гвенвифар тут же смешалась. Откуда ей знать про его драгоценных скакунов? И надо ли показывать так ясно, что во всей этой истории со свадьбой он с нетерпением ждал отнюдь не ее, а лошадей? Гвенвифар выпрямилась в полный рост - для женщины она уродилась достаточно высокой, выше даже, чем некоторые мужчины, - и с достоинством промолвила:
      - Мне то не ведомо, лорд мой Артур: не я их считала. Спроси своего конюшего: уверена, что лорд Ланселет назовет тебе точное число, вплоть до последней кобылы и последнего молочного жеребенка.
      "Ах, молодец девочка!", - подумала про себя Игрейна, видя, как бледные щеки Артура зарумянились от стыда: упрек попал в цель.
      - Прошу меня простить, госпожа моя, - покаянно улыбнулся он. Воистину, никто и не ждет, что ты станешь утруждать себя заботами о подобных вещах. Не сомневаюсь, что Ланселет в должный срок обо всем мне расскажет. Я скорее думал о людях, с тобою приехавших; мне подобает приветствовать в них новых подданных, равно как и оказать достойный прием их госпоже и моей королеве. - На мгновение Артур вдруг показался совсем юным - ничуть не старше своих лет. Он оглянулся на толчею вокруг: на людей, коней, повозки, волов и погонщиков, и беспомощно развел руками. - Впрочем, среди всего этого шума и гвалта они меня все равно не услышат. Дозволь же сопроводить тебя к воротам замка. - Завладев рукою невесты, Артур повел ее по дороге, выбирая места посуше. - Боюсь, это древнее жилище покажется тебе довольно унылым. Это - крепость моего отца, но сам я не жил здесь с тех самых пор, как себя помню. Может статься, однажды, если саксы дадут нам передышку, мы подыщем себе дом более подходящий, но пока придется довольствоваться этим.
      Артур ввел невесту в ворота; Гвенвифар провела рукою по стене. Крепкая надежная римская кладка; стена высокая, толстая и выглядит так, словно стоит здесь от начала времен; вот здесь можно чувствовать себя в полной безопасности. Девушка любовно провела пальчиком по камню.
      - По-моему, здесь на диво красиво. Не сомневаюсь, что здесь безопасно... я хочу сказать, я уверена, что буду здесь счастлива.
      - Надеюсь, что так, госпожа... Гвенвифар, - отозвался Артур, впервые назвав невесту по имени... что за странный выговор! Интересно, где он рос, внезапно задумалась про себя девушка. - Я слишком молод, чтобы распоряжаться всем этим... всеми этими людьми и королевствами. И весьма порадуюсь я помощнице. - Голос его дрогнул, словно и Артур тоже испытывал страх, - но чего, ради всего святого, бояться мужчине? - Мой дядя Лот, король Оркнейский, - он женат на сестре моей матери, Моргаузе, - так вот он уверяет, что жена его правит не хуже него, когда он в отлучке - на войне или на совете. Я готов оказать тебе ту же честь, госпожа, и позволить править со мною вместе.
      И вновь Гвенвифар затошнило от накатившей паники. Как может он ждать от нее - такого? Разве женщину можно допускать к правлению? Какое ей дело, как поступают эти дикие варвары, эти северные Племена, или их вульгарные жены?
      - На такое я не смею и рассчитывать, лорд мой и король, - срывающимся голосом пролепетала она.
      - Артур, сын мой, и о чем ты только думаешь? - решительно вмешалась Игрейна. - Невеста вот уже два дня как в дороге, она утомлена и измучена! Не время обсуждать стратегию королевств, пока мы дорожную грязь с башмаков не отряхнули! Прошу тебя, передай нас на попечение своих дворецких, а завтра поговоришь с невестой в свое удовольствие!
      А ведь кожа Артура светлее ее собственной, подумала про себя Гвенвифар, видя, как жених ее во второй раз вспыхнул, точно ребенок после выговора.
      - Прошу меня простить, матушка, и ты, госпожа моя. - Он махнул рукой, и к гостьям подоспел смуглый, худощавый юноша с лицом, обезображенным шрамом. Шел он с трудом, заметно прихрамывая.
      - Мой приемный брат и мой сенешаль Кэй, - представил его Артур. - Кэй, это Гвенвифар, моя госпожа и королева.
      Кэй с улыбкой поклонился девушке.
      - Я к твоим услугам.
      - Как ты сам видишь, - продолжал Артур, - госпожа моя привезла с собою свою меблировку и все свое добро. Госпожа, Кэй в твоем распоряжении: вели ему расставить по местам твои вещи, как сама сочтешь нужным. А пока позвольте мне распрощаться; мне необходимо позаботиться о новоприбывших, о конях и снаряжении. - Артур вновь низко поклонился, и Гвенвифар почудилось, будто в лице его отразилось явное облегчение. Интересно, отчего: он разочарован в невесте или в этом браке его и впрямь интересует лишь приданое, кони и люди, как она и подозревала с самого начала? Что ж, она к этому готова; и все же приятно было бы, если бы ей оказали теплый прием ради нее самой. Гвенвифар с запозданием осознала, что темноволосый юноша со шрамом - Артур назвал его Кэем - терпеливо ожидает ее приказаний. Что ж, Кэй кроток и почтителен; его бояться нечего.
      Гвенвифар вздохнула, вновь дотронулась до крепкой стены замка, словно набираясь уверенности, и постаралась, чтобы голос ее звучал ровно, как то и подобает королеве:
      - В самой большой из повозок, сэр Кэй, находится пиршественный стол из страны Ирландии. Это - свадебный дар моего отца лорду моему Артуру. Стол этот - военный трофей, весьма древний и ценный. Распорядись, чтобы его собрали и установили в самом просторном трапезном зале. Но прежде, будь добр, позаботься о том, чтобы госпоже моей Игрейне отвели отдельный покой и приставили к ней прислужницу. - Слыша себя словно со стороны, Гвенвифар не могла не удивиться: а ведь она и впрямь говорит и держится, как королева! И Кэй, похоже, охотно воспринял ее в этой роли. Сенешаль поклонился едва ли не до земли и молвил:
      - Все будет сделано, и немедленно, госпожа моя и повелительница.
      Глава 5
      На протяжении всей ночи к замку целыми отрядами прибывали гости. С первым светом Гвенвифар выглянула в окно и увидела, что весь склон холма перед замком заполонили лошади, шатры и толпы мужчин и женщин.
      - Просто праздник какой-то, - сказала принцесса Игрейне, что делила с нею ложе в эту последнюю ночь ее девичества. Старшая из женщин улыбнулась:
      - Когда Верховный король берет себе жену, дитя, это праздник не из последних; все, что происходит на этом острове, с ним и в сравнение не идет. Погляди-ка, а ведь это свита Лота Оркнейского. "Может статься, Моргейна тоже с ними", - подумала она, однако вслух ничего не сказала. В молодости Игрейна облекала в слова каждую мысль, но не теперь, нет.
      До чего странно, размышляла Игрейна про себя, на протяжении всего детородного возраста женщина приучается думать в первую очередь о сыновьях, и только о них. А о дочерях если и вспоминает, то лишь предвкушая: вот вырастут они и перейдут в чужие руки; дочерей растят для чужой семьи. Моргейна - первое ее дитя; не потому ли она так прикипела к ее сердцу? Артур возвратился к матери после разлуки столь долгой; но, как это обычно случается с мужчинами, настолько отдалился от нее за это время, что через пропасть моста уже не перекинешь. Но что до Моргейны, - Игрейна поняла это на коронации Артура, - с дочерью она связана узами души, которые не порвутся вовеки. Только потому ли, что Моргейна разделяет с нею наследие Авалона? Не поэтому ли каждая жрица мечтает о дочери, что пойдет по ее стопам и вовеки ее не покинет?
      - Сколько народу! - пожаловалась Гвенвифар. - Вот уж не знала, что в Британии так много людей.
      - И ты станешь Верховной королевой над ними всеми; тут и впрямь впору испугаться, уж я-то знаю, - отозвалась Игрейна. - Я чувствовала себя примерно так же, когда выходила замуж за Утера.
      На мгновение ей показалось, что Артур ошибся в выборе королевы. Да, Гвенвифар обладает редкой красотой и кротким нравом, но королева должна уметь занять место на первом плане, сиять на фоне всего двора. Пожалуй, Гвенвифар слишком робка и застенчива.
      Говоря проще, королева - госпожа своего короля; не только хозяйка и хранительница очага - здесь любого дворецкого или сенешаля вполне хватило бы, - но, подобно жрице Авалона, символ жизненных истин и напоминание о том, что жизнь заключает в себе большее, нежели сражения, войны и власть. В конце концов, король воюет во имя защиты тех, что сами сражаться не в силах: во имя матерей и детей и тех, что уже в летах: древних старух и старцев. Да, по обычаям Племен женщины из числа самых сильных сражались плечом к плечу с мужами: в древности даже существовала особая школа воинских искусств, заведовали которой женщины; однако от начала цивилизации делом мужчины считалось добывать пропитание и оборонять от захватчиков родной очаг, прибежище беременных женщин, малых детей и стариков; а женщины поддерживали для мужей огонь в очаге. И как король соединялся с Верховной жрицей в символическом браке в знак того, что он наделит королевство силой, точно так же и королева, соединяясь с королем, создавала символ средоточия силы над всеми этими армиями и войнами: дом и был тем центром, к которому стягивалась сила мужчин... Игрейна досадливо встряхнула головой. Все эти разглагольствования о символах и сокровенных истинах, возможно, подобают жрице Авалона, но она, Игрейна, пробыла королевой достаточно долго, не озадачиваясь подобными мыслями; вот и Гвенвифар успеет еще поразмыслить обо всем об этом, когда состарится, и необходимость в них исчезнет сама собою! В нынешние, цивилизованные дни королева не выступает жрицей в глазах поселян, возделывающих ячмень на полях, равно как и король не бродит среди оленей в обличье великого охотника!
      - Пойдем, Гвенвифар, Кэй приставил к тебе прислужниц, но мне, как матери твоего мужа, подобает облечь тебя в свадебное платье, раз твоя родная матушка не может побыть с тобою в этот день и подготовить тебя к церемонии.
      В свадебном наряде девушка была хороша как ангел; ее роскошные шелковистые волосы переливались в солнечных лучах точно золотые нити, затмевая блеск диадемы. Платье из белой ткани казалось тоньше паутинки; с застенчивой гордостью Гвенвифар поведала Игрейне, что материю эту привезли из дальней страны - еще более далекой, чем Рим, - и стоит она дороже золота. Отец ее пожертвовал отрез для алтарного камня их церкви и еще небольшой лоскут - для святых мощей; а кусок подарил ей, из него-то она и сшила себе свадебное платье. Остался еще отрез на парадную тунику для Артура; это - ее собственный свадебный подарок мужу.
      В дверях появился Ланселет: он явился, дабы сопроводить дам к заутрене, предшествующей венчальной службе; после того начнутся веселье и пир, которым суждено продлиться до самой ночи. В своем неизменном алом плаще Ланселет ослеплял великолепием; однако оделся он для верховой езды.
      - Ты нас покидаешь, Ланселет?
      - Нет, - сдержанно отвечал он, не сводя глаз с Гвенвифар. - Среди прочих увеселений дня новоприбывшие всадники - и Артурова конница - покажут свое искусство; я - распорядитель игрищ и сам в них участвую. Артур считает, что пора объявить народу о своих замыслах.
      И вновь Игрейна заметила, каким безнадежным, завороженным взглядом смотрит Ланселет на Гвенвифар. Девушка лучезарно улыбнулась ему, поднимая глаза. Игрейна не слышала, о чем эти двое говорят, - вне всякого сомнения, речи их вполне невинны. Однако в словах они не нуждались. Старшая из женщин вновь в отчаянии осознала, что все это к добру не приведет, но лишь к горю и бедам.
      Они прошли по коридорам; по пути к ним присоединялись слуги и знать все, кто спешил к заутрене. На крыльце часовни их поджидали двое молодых людей, чьи шапочки украшали длинные черные перья, - в точности как у Ланселета. Игрейна вспомнила, что видела такое же перо и у Кэя. Уж не отличительный ли знак это Артуровых соратников?
      - А где же Кэй, брат? - осведомился Ланселет. - Разве не должно ему быть здесь, дабы сопроводить госпожу мою в церковь?
      Один из незнакомцев, рослый и крепкий, что, тем не менее, как заметила Гвенвифар, слегка походил на Ланселета, ответствовал:
      - Кэй и Гавейн тоже помогают Артуру одеться к церемонии. Воистину, я бы ждал, что и ты будешь с ними: вы трое Артуру словно братья. Артур послал меня занять их место как родича леди Игрейны... Госпожа, - молвил он, поклонившись Игрейне, - может ли быть, что ты меня не узнаешь? Я - сын Владычицы Озера. Зовут меня Балан, а это - наш приемный брат Балин.
      Гвенвифар учтиво кивнула. А про себя подумала: "Неужто этот дюжий мужлан и впрямь приходится Ланселету братом? Все равно как если бы бык назвался братом изящнейшего из арабских скакунов!" Его приемный брат Балин, приземистый и краснолицый, благодаря желтым, как солома, волосам и бороде изрядно смахивал на сакса.
      - Ланселет, буде тебе угодно побыть с лордом моим и королем... промолвила она.
      - Пожалуй, Ланселет, тебе и впрямь стоило бы пойти к нему, расхохотался Балан. - Как это водится за женихами накануне свадьбы, Артур совсем извелся от волнения. Да, на поле битвы лорд наш сражается под стать самому Пендрагону, но нынче утром, готовясь к встрече с невестой, он кажется просто мальчишкой - да он мальчишка и есть!
      "Бедный Артур, - подумала про себя Гвенвифар, - для него этот брак испытание куда более тяжкое, чем для меня; мне, по крайней мере, ничего не остается, как повиноваться воле моего отца и короля!" Она подавила смешок; бедный Артур, ему пришлось бы жениться на ней во имя блага королевства, даже будь она старой, беззубой, с лицом, обезображенным оспой! Это - еще одна из тягостных его обязанностей, вроде как водить своих людей в битву против саксов. А от саксов по крайней мере знаешь, чего ждать!
      - Лорд мой Ланселет, ты и впрямь предпочел бы находиться рядом с Артуром? - мягко осведомилась она.
      Взгляд молодого рыцаря яснее слов сказал ей, что Ланселету отчаянно не хочется с нею расставаться; за какой-нибудь день-другой девушка научилась безошибочно читать эти невысказанные послания. Гвенвифар ни разу не обменялась с Ланселетом ни единым словом, которого не могла бы прокричать вслух в присутствии Игрейны и своего отца, и всех епископов Британии, вместе взятых. Но впервые в жизни Ланселет, похоже, разрывался между двумя противоречивыми устремлениями.
      - Менее всего мне хотелось бы тебя оставить, леди, но Артур - друг мой и кузен...
      - Господь сохрани, чтобы я когда-либо встала между вами, родич, промолвила Гвенвифар, протягивая рыцарю миниатюрную ручку для поцелуя. Ибо через этот брак ты становишься преданным родичем и мне, и кузеном тоже. Так ступай к лорду моему и королю и скажи ему... - Девушка помедлила, дивясь собственной храбрости: подобают ли ей такие слова? Господь помоги им всем, спустя какой-нибудь час она будет супругой Артура, что с того, ежели слова ее покажутся непомерно дерзкими, ежели подсказаны они приличествующей заботой о ее господине? - Скажи ему, что я с радостью возвращаю ему преданнейшего из конюших и что я жду его с любовью и покорностью.
      Ланселет улыбнулся. И улыбка эта словно затронула в ее душе некую тайную струну, и собственные ее губы изогнулись в лад с нею. Ну, как такое возможно, что она настолько ощущает себя частью этого человека? Вся ее жизнь словно перетекла в прикосновение его губ к ее пальцам. Гвенвифар сглотнула - и внезапно поняла, что с нею происходит. Невзирая на все ее почтительные послания Артуру, исполненные любви и покорности, она, казалось, продала бы душу за возможность повернуть время вспять и объявить отцу, что замуж она пойдет только за Ланселета и ни за кого другого. И чувство это столь же реально, как солнце в небесах и трава под ее ногами, девушка вновь сглотнула, - столь же реально, как Артур, который ныне снаряжается к свадьбе, - а вот ей, чтобы подготовиться к церемонии должным образом, подобает пойти к заутрене.
      "Неужто это - одна из жестоких шуток Господа: я сама не знала, что такое чувствую, до тех пор, пока не стало слишком поздно? Или это коварные ухищрения лукавого, что соблазняет меня забыть о долге перед моим отцом и мужем ?" Слов Ланселета она не слышала; сознавала лишь, что пальцы его разжались, что он развернулся и уходит. Учтивые речи приемных братьев, Балина и Балана, тоже почти не отложились в ее сознании... который из них сын жрицы Озера? Балан. Он - брат Ланселета, но похож на него не больше, чем ворон - на могучего орла.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.