Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гражданин преисподней

ModernLib.Net / Фантастический боевик / Брайдер Юрий Михайлович / Гражданин преисподней - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Брайдер Юрий Михайлович
Жанр: Фантастический боевик

 

 


— Надо же… — Кузьма немного смутился и для верности пощупал железные цепи, скрытые одеждой. — И сколько тут весу?

— Маловато. Даже пуда не будет. Трудно у нас в последнее время с этим делом.

— Я тебе в следующий раз чугунную сковородку подарю, — пообещал Кузьма. — Мне она без надобности, только зря валяется. На четверть пуда точно потянет. Хочешь — на пузе таскай, хочешь — блины пеки.

— Ты бы еще присоветовал мне ночной горшок рядом со святыми ладанками носить, — обиделся Венедим. — Вещи ведь, подобно людям, тоже погаными бывают.

— Ладно, не обижайся. Я ведь от чистого сердца услужить хотел. Нравы ваши мне малоизвестны… Но ты мое предложение игумену все-таки передай.

— Сам передашь, — буркнул Венедим. — Он как раз побеседовать с тобой собирается.

— Когда? — сразу оживился Кузьма.

— Вот поешь, и пойдем.

— Не-е-е, это ты сам ешь. — Кузьма решительно отодвинул миску. — А я у игумена что-нибудь по-вкуснее выпрошу! Пошли к нему.

— Только я хочу предупредить тебя… — Венедим упорно смотрел мимо Кузьмы. — Со мной тебе вольно ерничать да богохульствовать. А вот с игуменом постарайся вести себя пристойно. Он человек строгий. Прояви смирение. От этого тебя не убудет, а вот гордыня может боком вылезти.

— Если ваш Серапион действительно Божий человек, то он должен к заблудшим душам снисхождение иметь. Ведь когда ребенок при крещении на священника писает, он это не по злому умыслу делает, а от первородного невежества. Вот так и я. Ну не сошла на меня благодать — кто тут виноват?

— В нашей общине принято людей в зрелом возрасте крестить. — Венедим встал, лязгнув всеми своими побрякушками. — Благодать же нисходит только на творения Божьи, но отнюдь не на исчадия адовы.

— Это надо еще доказать, что я исчадье адово, — нахмурился Кузьма. — Мелешь языком что ни попадя… За такие слова и по роже схлопотать недолго…

СЕРАПИОН СТОЛПНИК

То, что в обители Света ему позволялось передвигаться только с мешком на голове, очень уязвило Кузьму. В прежние времена таких издевательств над дорогим гостем тут никто бы не допустил. Да уж ладно, придется потерпеть. Сначала надо хорошенечко отоспаться, отожраться и… это самое… потешить блуд, как изящно выразилась постельная сваха Феодосья.

В давно обжитых катакомбах обители Света пахло совсем не так, как в глухих и необитаемых подземельях, где Кузьма провел большую часть своей жизни. Теплой берлогой пахло, домашней кислятиной, навозом, кухонным чадом, детскими пеленками, мужским потом, женской плотью. Если бы химеры обладали нюхом (не дай бог, конечно), они давно сбежались бы сюда со всего Шеола, дабы поживиться свеженькой человечинкой.

Запутанный путь, проводником в котором Кузьме служил Венедим, к счастью, оказался недолгим.

Еще до того, как ему было позволено избавиться от мешка, Кузьма догадался, что они находятся сейчас в почти пустом и очень просторном помещении.

Так оно и оказалось. Стены и потолок огромного зала терялись во мраке, который не могли рассеять ни синеватое сияние гнилушек, ни тусклое пламя лампад, чадивших перед черными досками древних икон.

— Мне покинуть вас, отец игумен? — глядя в пол, осведомился Венедим.

— Нет, останься. — Голос, бестелесный и как бы даже потусторонний, исходил откуда-то сверху. — Лучше будет, если ты станешь свидетелем нашей беседы.

Вполне вероятно, что легендарный подвижник и страстотерпец Серапион действительно предпочитал проводить время на верхушке столпа, а не в трапезной или в опочивальне, что нередко ставилось в упрек его предшественнику, Трифону Прозорливому (по слухам, покойный игумен был хоть и косноязычен, зато громко чавкал, расправляясь со жратвой, и еще громче сопел, навалившись на бабу). Как бы то ни было, а какая-то вертикальная конструкция в центре зала угадывалась.

— Мое почтение, отец игумен. — Кузьма отвесил вежливый полупоклон. — Можно тебя так называть?

— Годами я тебе скорее брат, а отцом меня величают только члены общины, — прозвучало из мрака. — Тебе вовсе не обязательно следовать их примеру.

— Тогда пусть будет брат, — кивнул Кузьма. — Меня это вполне устраивает.

— А ведь я тебя примерно так и представлял, Кузьма Индикоплав. — Ровный голос игумена не позволял понять, что это: комплимент или осуждение.

— Какой уж есть, — развел руками Кузьма. — Сам знаю, что на Иосифа Прекрасного не похож.

— Я говорю не о телесном облике, а о нраве.

— И каким же тебе, брат игумен, показался мой нрав?

— Дерзким, скрытным, независимым. Ты, как говорится, себе на уме.

— И это все тебе сверху видно? — Кузьма изобразил восторг, смешанный с недоверием. — Надо же!

— Не только это, но и многое другое. Недаром же я поставлен пастырем над общиной святокатакомбной церкви… Еще я вижу, что с тобой надо держать ухо востро. Особенно в важных делах.

— Я важных дел отродясь ни с кем не заводил. Так, по мелочам… Добыть что-нибудь, весточку передать по назначению, гонцов до нужного места проводить.

— Не скромничай, брат. Числятся за тобой подвиги и посерьезней. Нанимали тебя для тайных дел, и не однажды.

— Пустыми слухами питаешься. — Разговор заходил в область, которой Кузьма очень не хотел касаться. — Я ничем дурным не занимаюсь. Мог бы побожиться, да ты все равно не поверишь. Да и ради чего рисковать? Мне ведь других богатств, кроме сухой лепешки и кружки водяры, не надо.

— Но ведь посылали тебя за Грань. — Голос игумена был по-прежнему подчеркнуто безучастен.

— Кто посылал? — У Кузьмы еще оставалась надежда, что его просто берут на пушку.

— Хотя бы та гнусь сатанинская, которую иные называют темнушниками. Или не было такого?

— Если что и было, брат игумен, то совсем не так, как ты это себе представляешь. — Сейчас нужно было обдумывать каждое слово, удерживаясь и от заведомой лжи, и от явных фактов. — Я ведь повсюду шляюсь. И с разными людьми разговоры веду, вот как с тобой сейчас. Про Грань у меня многие интересовались. Не только одни темнушники.

— И как ты отвечал?

— Как было, так и отвечал. Дескать, доходил я до Грани, было дело. Это всеми кишками чувствуешь. Выворачивает, как после хорошей пьянки. Только дальше — ни-ни. Зачем жизнь гробить? Да и темный это вопрос. Про Грань рассуждать то же самое, что и про загробный мир.

— Эту байку, брат Кузьма, я тоже слышал. И, признаться, не верю ей. Уж слишком вы бедовый народ, выползки, чтобы Грани испугаться. Ведь всю преисподнюю прошли. О вас такие легенды ходят…

— Я за других не ответчик. Ты их, брат игумен, лучше сам спроси.


— Некого спрашивать. Пропали куда-то почти все выползки. С чего бы это?


— Лично я про это первый раз слышу. Мы между собой редко встречаемся. Шеол большой… Ну а коль пропали, ничего тут странного нет. Жизнь у нас опасная. То на химеру напорешься, то в бездну провалишься, то потоп тебя смоет, то заплутаешь в каком-нибудь лабиринте… Со смертью в обнимку ходим.

— А если все выползки за Грань ушли?

— Зачем им это?

— Вдруг там жизнь такая настала, что и возвращаться не хочется? Царство Божье за Гранью воцарилось.

— Кто-нибудь обязательно вернулся бы. — Кузьма с сомнением покачал головой. — Так не бывает, чтобы назад не тянуло.

— Из царства Божьего в преисподнюю? — Игумен усмехнулся, но как-то недобро. — Впрочем, что с вас, безбожников, взять… А, допустим, нет обратного пути? Дитя, из утробы матери выходящее, вопит от страха перед новым миром. Да только назад вернуться при всем своем желании не может.

— Брат игумен, возможно, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. Тогда весь разговор наш впустую… Я всю жизнь по Шеолу скитаюсь. Много чего повидал и многого наслушался. Про Грань говорят даже чаще, чем про баб или жратву. Особенно по пьянке. Да только все это бабушкины сказки. Я их еще с детства знаю. Того, что было за Гранью раньше, давно нет. Не выжить там ни людям, ни зверям. Мох-костолом сверху вниз лезет. Химеры оттуда же приходят. Здесь сейчас наше место, в Шеоле. А если и придется уходить куда-то, так только еще глубже под землю.

— На самое дно преисподней?.. — Игумен на пару мгновений умолк, но тут же задал совершенно неожиданный вопрос: — Ты Писание читал?

— Представление имею.

— О втором пришествии знаешь?

— Осведомлен.

— А что, если оно уже состоялось? А мы пересидели под землей не только царство антихриста, но и пришествие Спасителя?

— Без вас бы такое событие не обошлось.

— Почему? Забыли о нас. И люди забыли, и ангелы.

— Относительно людей я с тобой, брат игумен, согласен. А вот ангелы забывчивостью вроде не страдают. Придет время, всех на Страшный суд позовут.

— Позовут только тех, кто не глубже двух саженей под землей зарыт. Да и зачем звать на Страшный суд тех, кто и так в преисподней обретается?

— Разве тут плохо? — вполне серьезно поинтересовался Кузьма, кроме Шеола ничего другого в своей жизни не видевший.

— Не для людей эта бездна кромешная предназначена, а для злых духов и их приспешников. Наши души к свету рвутся. К престолу Господнему.

— А раньше почему не рвались? Я даже разговоров таких упомнить не могу, хотя бывал здесь раньше неоднократно и с разными людьми, вплоть до Трифона Прозорливого, запросто беседовал.

— Раньше на душах братьев наших груз грехов висел. Обжорство, лень, прелюбодеяние. Сам Трифон, царство ему небесное, пример в этом подавал. Повредилась истинная вера. Не о небесном радели, а о мирском.

— Теперь, значит, все изменилось?

— Не все, но многое. Грешники наказаны. Еретики изгнаны вон. Паства в молельни вернулась. Постом, подвижничеством и тяжким трудом смиряет свою плоть, дабы очистить душу.

— Рад за вас. Только я здесь с какого боку припека?

— Сейчас узнаешь, не спеши. Образа видишь? Между прочим, все строгановского письма. От прадедов нам достались… Выбери любой.

— Может, не надо? — замялся Кузьма, уже догадавшийся, что его хотят вовлечь в какую-то непонятную и скорее всего опасную игру. — Еще оскверню ненароком…

— Если осквернишь, мы их заново освятим. Иди, не бойся.

— Я и не боюсь… — машинально пробормотал Кузьма.

Надо было бы получше разглядеть пресловутый столп, да и самого столпника в придачу, но иконы находились совсем в другой стороне. Кузьма двинулся к ним нехотя, словно к месту экзекуции. Венедим следовал за ним шаг в шаг, буквально в затылок дышал. Не ровен час долбанет своей веригой по темечку — и увернуться не успеешь.

— Веня, предупреждаю, ты ко мне сзади не заходи! — Кузьма резко остановился. — Я не курица, а ты не петух. Держись на расстоянии.

— Зачем браниться, брат Кузьма? — донеслось со столпа. — Здесь как-никак святое место.

— А чего он лезет! У меня, может, болезнь такая. Не переношу, когда у меня за спиной кто-нибудь трется.

Отбрехиваясь таким образом, Кузьма приблизился к широкому киоту и с опаской взял в руки первую попавшуюся икону. Деревянная доска, лишенная оклада, оказалась на удивление легкой.

— Что ты видишь на сием образе? — вновь подал голос игумен.

— Подожди, дай разобраться. — Кузьма поднес Доску поближе к свету лампады. — Даже и не пойму, что здесь к чему…

— Спасителя видишь? Или угодников?

— Да тут всякого народу полно.

— Такой образ называется «людница». Чем народ занят? В аду мучается, пирует или кается?

— Вроде идут куда-то… Впереди один с кружком вокруг головы и с крестом в руке.

— Это Спаситель, — пояснил игумен, и Кузьма заметил, что Венедим быстро перекрестился двуперстием. — А вокруг головы у него нимб.

— Так… — Кузьма, чувствуя себя дурак дураком, продолжал изучать сильно помутневшую от времени и копоти икону. — Вслед за Спасителем целая череда мужиков топает. Все сплошь лысые и бородатые. Есть, правда, и пара баб. К воротам идут, у которых обе половинки сорваны. Сверху ангелы с трубами порхают.

— Достаточно, — произнес игумен таким тоном, словно сам только что обзавелся нимбом. — Восславим Господа за ниспосланное нам знамение. Из многих иных образов ты, Кузьма Индикоплав, выбрал именно тот, который олицетворяет подспудный смысл нашей беседы.

— Не понял… — Кузьма повертел икону в руках и даже на обратную сторону глянул, но там не было ничего, кроме дырок, оставленных жуками-древоточцами.

— Сия сцена изображает Спасителя, выводящего из преисподней праведников-пращуров начиная с Адама и Ноя. Сломанные ворота есть врата ада. За ними сияет свет Божьего царства… Что мешает нам, смертным людям, последовать примеру предков и покинуть это место, более пристойное для крыс и нетопырей? Нехоженой дорогой поднимемся к свету и преодолеем Грань, как Спаситель некогда преодолел адские врата.

Венедим вновь перекрестился и, забормотав что-то, уткнулся носом в сложенные ладони, а Кузьма, вернув икону на прежнее место, с подозрением произнес:

— Не меня ли, брат игумен, ты метишь на место Спасителя?

— Что ты! Окстись. Свою паству я поведу сам. Ты же должен разведать самый короткий и безопасный путь, а кроме того, определить место, где удобнее всего преодолеть Грань.

— Ничего себе задачка! А если я не соглашусь?

— Сначала оцени те выгоды, которые ты получишь в случае успеха.

— Интересно… Не иначе как в святые меня запишете?

— Не сразу. Сначала ты будешь крещен и рукоположен в один из наивысших санов святокатакомбной церкви, а заодно очистишься от всех грехов и заслужишь вечное спасение. Это уже немало. Впоследствии можешь стать и святым, если примешь обет постника, плотеубийцы, затворника или вережника.

— Заманчивое предложение. — Кузьма почесал затылок. — Только уж больно много чести для какого-то приблудного безбожника.

— Как раз из среды безбожников и язычников и выходят самые рьяные слуги Господни. Пример тому — князь литовский Довмонт, принявший крещение уже в зрелом возрасте. Впоследствии за многочисленные христианские добродетели он был причислен к сонму святых.

— Кем он после крещения стал — постником или затворником?

— Он стал князем псковским.

— Это другое дело. Это понятно… Ну а что ждет меня в случае отказа?

— Не стоит заранее обсуждать это… От такого предложения может отказаться только самоубийца, а ты на самоубийцу не похож.

— Тоже понятно. — Кузьма поскучнел. — А обмануться не боитесь? Вдруг я на словах соглашусь, а на самом деле махну на все рукой и смоюсь куда подальше? Шеол большой. Ищи меня там, свищи.

— Не беспокойся об этом, брат Кузьма. На столь богоугодное дело человека нельзя посылать одного. Со свитой пойдешь, как иерарх. Она за тобой в пути и присмотрит.

— Весьма дальновидное решение… А если по-другому договориться? Я вашу братву куда надо отведу, а они меня назад с миром отпустят.

— Не хочешь, значит, в царство Божье?

— Не хочу.

— Почему?

— У вас свой Бог, у меня свой, — уклончиво ответил Кузьма.

— Как же, интересно, твой Бог выглядит?

— Зачем ему как-то выглядеть… Бог — это все сущее. Я, ты, песок, камень, вода, огонь, мысли. Все на свете.

— И химеры и мох?

— Конечно. Ведь ваш Бог допускает существование сатаны. Если химеры существуют, значит, они для чего-то нужны.

— Не злоупотребляй нашим долготерпением, Кузьма Индикоплав, — произнес игумен после тяжкого вздоха. — Язык твой так и просит раскаленных клещей.

— Вот еще одно различие между твоим и моим Богом, брат игумен. — Кузьма и сам понимал, что зарвался, но остановиться уже не мог. — Твой Бог — принуждение. А мой — воля.

— Мой Бог примет всех. Твой — тебя одного, — жестко возразил игумен. — Вольные люди, к коим ты себя причисляешь, не приемлют законов общества. Они полагаются только на самих себя. Скажи, а куда деваться малым, старым, сирым и убогим? Они спасутся, только опершись на истинного Бога, а через него — и друг на друга. Со временем ты это поймешь. Когда ноги ослабнут и разум затуманится, ты сам явишься к нам, но боюсь, что будет уже поздно.

— Поживем — увидим. По крайней мере я никому не навязываю свою веру. Не навязывайте и вы свою мне. А относительно твоего предложения, отец игумен, мне надо подумать.

— Только до следующей заутрени, — отрезал игумен.

— Что за спешка? Дайте хотя бы недельку.

— Ты не на торжище. Даю тебе сутки. А чтобы лучше думалось, посидишь пока на хлебе и воде. Если раздумья затянутся, на второй день получишь только воду. На третий день останешься вообще без ничего. Голод и жажда весьма просветляют разум. Уж в этом-то ты мне можешь поверить.

— Тебе со столпа, конечно, виднее… Хочу сказать, что мой разум хитро устроен. Он не только от голода, но и от добрых слов просветляется. Согласен я. Согласен на все твои условия. Только дай чуток передохнуть. Я ведь забыл, когда последний раз горячее ел и бабу за цыцки держал. Не считая, конечно, этой ночи…

— Не смей произносить мерзкие слова в присутствии ликов Господних… То, что ты принял мое предложение, — хорошо. Плохо, что ты принял его по принуждению, а не по доброй воле. Хотя я не теряю надежды, что благодать Божья еще снизойдет на тебя. Отныне брат Венедим, известный своим подвижничеством, будет не только твоим поводырем, но и духовным наставником. Ему случалось возвращать на путь истинный и более отпетых грешников.

— Разберемся… — буркнул Кузьма. — Ты бы лучше, брат игумен, распорядился насчет моего содержания. Перед дальней дорогой надо бы силы подкрепить. Ну и вообще… отдохнуть по-людски.

— Это на усмотрение брата Венедима… Ступайте с Богом. — Было слышно, как игумен завозился на своем столпе — то ли затекшие ноги разминал, то ли чесался.

Перед тем как Кузьме вновь нахлобучили на голову мешок, он успел через плечо глянуть в ту сторону, где сейчас должен был находиться Серапион Столпник. Глянул — и чуть не ахнул.

Под сводами зала, на высоте двух саженей жутко мерцали багровые глаза, словно там примостился не человек, а огромнейшая злая крыса.

Хорошенького пастыря заимели себе светляки. Ничего не скажешь!

— С чего начнем? — поинтересовался Венедим, когда они вернулись в келью.

— В смысле поесть? — Кузьме пришлось сделать над собой усилие, дабы отогнать кошмарное видение, очевидцем которого он только что стал. — Тащи всего и побольше.

Однако тут его ждало разочарование. Венедим имел в виду совсем другое, а именно — приобщение к вере.

— С чего начнем? — повторил он. — С Моисеевых заветов? Или сразу Христовыми займемся?

— Это тебе надо? — поморщился Кузьма.

— Это тебе надо, — назидательно произнес Венедим.

— Что мне надо, только мне одному известно, — категорически заявил Кузьма. — Обед скоро?

— Все в свой черед.

— Тогда можешь рассказать мне перед обедом какую-нибудь байку. По твоему усмотрению, как выражается брат игумен.

— Историю Иова знаешь?

— А это интересно?

— Скорее поучительно. Пример того, как тверд бывает в вере истинный праведник.

— Давай. — Кузьма улегся на каменную лавку, и при воспоминании о вчерашней ночи все нутро его томительно заныло.

— Жил на свете благочестивый и непорочный человек по имени Иов. Имзл он немало взрослых детей и несметные богатства, нажитые честным трудом. Иов был так истов в вере и так остерегался всякого греха, что Бог однажды похвалил его в присутствии сатаны.

— А они что, в гости друг к другу захаживали?

— Сие тебя не касается… Бог изрек, что нет на земле другого столь же непорочного, справедливого и богобоязненного человека. На это сатана возразил, что благочестие Иова корыстное, поскольку его счастье и благосостояние охраняет сам Бог. И едва только всему этому будет положен конец, как показное благочестие окончится.

— Сатана был прав, как всегда. — Кузьму начало клонить в сон.

— Бог принял вызов и отдал Иова в руки сатане, позволив испытать его праведность. С этой минуты на Иова посыпались беды. Один за другим явились четыре вестника, сообщив, что все его стада пропали, а сыновья и дочери погибли в огне, внезапно охватившем дом. Другой бы проклял Бога, а Иов разодрал на себе одежды, обрил в знак скорби голову, пал на колени и возвестил буквально следующее: «Нагим я вышел из чрева матери, нагим и возвращусь. Господь дал, Господь и взял!» Запомни эти слова, брат Кузьма.

— Постараюсь… Тем более что сказано в самую точку. Только не пойму, куда ты клонишь?

— Когда-нибудь поймешь… Слушай дальше. Сатана требует продолжения испытаний, и Бог соглашается на это.

— Жестокосердный у вас Бог.

— Не тебе об этом судить… Сатана между тем поразил Иова лютой проказой. Бедняга сидел в пепле и скоблил свои язвы куском черепицы. Видя эти страдания, жена посоветовала ему возвести на Бога хулу и умереть. Иов в ответ обозвал ее безумной. По его мнению, зло нужно было принимать от Бога с такой же благодарностью, как и добро. Тут к Иову явились трое друзей, дабы поддержать его в беде. Вначале они пытались успокоить несчастного, говоря, что человек рождается для страданий, как искра для полета, а все превратности жизни происходят по воле слепого случая.

— Разве не так?

— Конечно, не так. Ничто в мире не происходит без воли Вседержителя. Но об этом после… Вскоре между Иовом и друзьями разгорелся горячий спор, в котором они убеждали его, что нет наказания без вины и если тот невиновен, то следует обратиться за помощью к Богу, к его беспристрастному суду. Иов же настаивал на том, что нельзя оправдываться перед всесильным Создателем, которому известно не только прошлое и настоящее, но и будущее. Спор продолжался, муки Иова становились нестерпимыми, и постепенно его вера в справедливость Божественного промысла начала слабеть.

— Давно пора. — Мало-помалу рассказ Венедима увлек Кузьму, и он даже про сон забыл.

Венедим, не обращая внимания на его реплику, продолжал:

— Дело дошло до того, что Иов стал упрекать Бога в несправедливости, чему якобы имелось немало примеров. Где-то обижают сирот, у вдовы берут в залог последнего осла, бездомные ночуют в чистом поле, бедным нет спасения от притеснений, зато воры и убийцы чувствуют себя вольготно. Спор зашел в тупик. И сам Иов, и его докучливые утешители умолкли. Тогда голос подал оказавшийся поблизости молодой мудрец по имени Елиуй…

— Как-как? — переспросил Кузьма.

— Е-ли-уй.

— Ну и имечко… Ладно, давай дальше.

— Елиуй возмущался тем, что Иов оправдывает себя, а не Бога. «Не может быть у Бога неправды!» — воскликнул он. По мнению Елиуя, страдания посылаются людям с благой целью. Это не кара, а средство духовного просветления. Здесь в спор вмешался сам Вседержитель, скрывавшийся в грозовой туче. Из его гневной речи можно было понять, что человеку не дано проникнуть в Божественный промысел, породивший не только землю со всеми ее обитателями, но также небо и небесные светила.. Как пример своих безграничных возможностей он упомянул чудовищ — бегемота и левиафана, чья мощь многократно превышает человеческую. Устрашенный Иов раскаялся. Его друзья, допустившие в споре выпады против Бога, заслужили кары, однако благодаря мольбам Иова получили прощение. Затем Бог возвратил страдальцу здоровье и все богатства в двойном размере. У него родились новые дети в прежнем количестве, да такие, что лучше их не было на земле. В достатке и счастье Иов прожил еще много лет и видел потомков своих вплоть до четвертого колена. Умер он, вдоволь насытившись жизнью. — Венедим умолк и вопросительно уставился на Кузьму.

— Все? — поинтересовался тот.

— Все, — кивнул Венедим. — А теперь ответь, как ты понял эту притчу?

— Сказка как сказка… Я, честно сказать, большего ожидал. Пусть бы Иов восстал на Бога, а тот напустил на него своих чудовищ… Там неувязка получается… Ведь ты заранее предупредил, что это есть пример того, как стоек бывает в вере праведник. Но твой-то Иов в конце концов возроптал на Господа. И даже речи этого… как его… Елилуя… его не очень вразумили. Не пригрози ему сам Бог бегемотом и левиафаном, еще неизвестно, чем бы вся эта волынка закончилась.

— То, что Иов возроптал на Бога, только доказывает истинность этой истории. Даже сам Спаситель, принимая смертные муки, возроптал однажды на свою участь…. Да, Иов пал духом, но все же сумел пересилить себя и остался верен Господу, за что впоследствии получил заслуженное воздаяние… Как ты думаешь, почему для первой нашей беседы я выбрал именно это место Писания?

— Ума не приложу.

— Дабы ты сразу усвоил — деяния Господа непостижимы, и спасти человека может только безграничное упование на его волю. Пусть судьба Иова сегодня не задела тебя. Зерно нередко падает на скудную почву. Но завтра я поведаю тебе другую историю. Об Адаме и Еве. О древе познания и змее-искусителе. Об Авеле, павшем от руки брата своего Каина. О праведнике Ное. О всемирном потопе. О притчах Соломоновых и псалмах Давидовых. О десяти заповедях и семи смертных грехах. Уверен, что хотя бы малая толика западет в твое сердце. Если даст росток одно зерно, за ним потянутся и другие. Пройдет какое-то время, и скудный камень твоей души превратится в тучную ниву, готовую родить обильный Урожай добра и света. Тогда ты сам пожелаешь приобщиться к Богу.

— Складно говоришь, Веня. — Кузьма даже похлопал в ладони, как это делали метростроевцы на своих бесконечных заседаниях. — Тебе бы не веру проповедовать, а лавку бросового товара на торжище держать. Ты бы там ржавый гвоздь за новенький клинок выдал. Я не Иов, мне на Бога нечего жаловаться. Пусть себе… Зато я на ваших братьев и сестер вдоволь нагляделся. Если уж кто Божьим заветам не следует, так это они. И пожрать не дураки, и выпить, и украсть, и в блуд пуститься. Неужели ради этого еще и молиться нужно?

— Повторяю: все в руках Божьих… Не может каждый человек быть праведником. Это как волос, растущий внутрь кожи. Но для того и существуют праведники, чтобы на них равнялись другие. Совершая подвиги милосердия, страстотерпия и самоистязания, они рано или поздно увлекут за собой тех, чья душа ныне черства, а сердце заледенело. Мир переменится, и это может произойти только через веру. Вся мудрость тысяч поколений сосредоточена в Писании. Правда, оно многое теряет в пересказе. Его надо читать самому. Ты умеешь читать?

— Мать учила когда-то. Только книги у нее были совсем другие: «Биология рукокрылых», «Справочник медицинского работника» да «Основы зоопсихологии».

— Наверное, это греховные книги. Они созданы людьми. А Писание есть откровение Божье. Какие слова там звучат! Послушай из того же Иова. Это Господь описывает левиафана. — Венедим заговорил совсем по-другому, тихо и проникновенно: — «Дыхание его раскаляет угли, а из пасти его выходит пламя. На холке его обитает сила, а впереди бежит ужас. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. От его чихания возникает свет, а глаза у него, как ресницы зари. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Свисту дротика он смеется. Он кипятит пучину, и море превращается в горячую грязь. Он оставляет за собой светящуюся стезю, и бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему, потому что он сотворен бесстрашным». Впечатляет, правда?

— Спорить не буду. Даже мороз по коже пробирает. Не левиафан, а прямо химера какая-то.

— А вот это совсем другое. Из «Песни песней». — Венедим так воодушевился, что даже вскочил на ноги. — «О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Глаза твои голубиные под кудрями твоими. Как лента алые губы твои и уста твои любезны. Как половинки гранатового яблока — ланиты твои. Два сосца твои, как две молодые серны, пасущиеся между лилиями. О, как любезны ласки твои! Сотовый мед капает из уст твоих. Мед и молоко под языком твоим!»

— Ты бы, Веня, успокоился, а на ночь заказал у Феодосии горячую девку. Развеешься немного. А то так и умом тронуться недолго.

— Не дозволены мне плотские утехи, — Венедим сел, едва переводя дух, — обет воздержания и плотеубийства лежит на мне. Через телесные страдания хочу достичь духовных высот.

— Кондрашку ты достигнешь. Для такого бугая, как ты, воздержание вредно.

— Искушаешь меня? — Венедим криво усмехнулся. — Зря. Ничего не выйдет… Меня каждый день искушают. Привык.

— Завидую. Мне бы так устроиться… Слушай, а как ты относишься к игумену? — Кузьма до сих пор не мог забыть багровые глаза, зловеще горящие во мраке.

— Здесь он наместник Бога… — Венедим почему-то растерялся. — Как я могу к нему относиться?

— Что-то необычное в нем есть… Ты не замечал?

— Я не смотрю на него. Я ему внимаю.

— Конечно! Наместник Бога! Большая шишка. А в меня вцепился, как химера какая-то. Начал за здравие, а кончил за упокой. Голодом вздумал стращать. Подумаешь! Да я, бывало, по десять дней кряду ничего не ел!

— Как бы тебе не пострадать за свое злоязычие. Не вводи меня в гнев. А иначе будешь наказан лишением пищи.

— Все, беру свои слова обратно! — Кузьма вскинул вверх обе руки. — Оговорился я. С каждым может случиться. А игумен ваш просто сокровище. Ну прямо агнец Божий! Другого столь душевного и кроткого человека я еще не встречал… И надеюсь, больше не встречу.

— Паясничаешь? Ну-ну… Обед ты свой получишь, не сомневайся. Мы не звери. А наш разговор продолжим опосля.

— С удовольствием. Перескажешь мне что-нибудь вроде «Песни песней».

— На этот раз рассказывать будешь ты. Я хочу знать все подробности о путях, которыми мы пойдем через преисподнюю.

— Мы? — удивился Кузьма.

— Отныне я буду всюду сопровождать тебя. Вплоть до самой Грани. А если потребуется, то и за Грань. Такова воля игумена. Если все сложится благополучно, к концу пути я постараюсь обратить тебя в истинную веру.

— А я тебя — в еретиканство.

ОБВИНЕНИЕ

Как и следовало ожидать, послеобеденный разговор не удался. Во-первых, Кузьму, осоловевшего от пусть и не особо качественной, зато обильной пищи, неудержимо клонило ко сну. Во-вторых, он не собирался делиться со светляками сведениями о тайнах преисподней, то бишь Шеола.

Отделавшись парочкой басен, хоть и жутковатых, но с реальной действительностью ничего общего не имевших, Кузьма растянулся на лавке и демонстративно зевнул. Трудно сказать, понял ли Венедим, что его водят за нос, либо нет, но он решил оставить подопечного в покое, тем более что на это были и другие причины — у постника и плотеубийцы, питавшегося лишь жиденькой кашей, вдруг прихватило живот.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5