Гражданин преисподней

— За доброе слово еще раз спасибо. Да только я не из обидчивых. Принимай мой подарочек. — Кузьма вложил в руку изгнанника кресало. — Если совсем невмоготу станет, отойди туда, где мох погуще… А остальное сам знаешь, не вчера родился.

Совершив этот благой поступок, Кузьма поспешно ретировался. Кто знает, что может прийти на ум чокнутому светляку? Они же, как летучие мыши, вне стаи жить не могут. А значит, и умирать предпочитают в компании. Пусть даже в компании язычника.

Однако изгнанник губить себя не торопился. Видимо, еще надеялся на что-то. В знак благодарности он даже подал уходящему Кузьме совет:

— Ты осторожнее будь. На засаду можешь напороться. Если спросят пароль, отвечай стихом из сто восемнадцатого псалма. Помнишь его?

— Я не то что сто восемнадцатый, я даже самый первый не помню, — без тени сожаления признался Кузьма.

— «Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем…» — козлиным голоском пропел изгнанник.

— Ну прямо как обо мне сказано! — восхитился Кузьма. — Постараюсь запомнить.

Само собой, что Кузьма на такие советы плевать хотел. Разве можно доверять человеку, от которого отреклись его же братья по вере? Правда, и братьям этим доверять не стоит. О братстве они в основном только треплются, а живут, как и все, — звериной стаей.

Про пароль он сразу постарался забыть. Такой озлобленный на весь мир тип не пароль подскажет, а какую-нибудь дразнилку, за которую ретивые светляки в лучшем случае пересчитают Кузьме зубы, а в худшем — и голову с плеч снимут. Ведь заповедь «не убий» у них тоже только на своих распространяется. Уж лучше прибегнуть к испытанной тактике: демонстративно топать ногами, усиленно пыхтеть и задевать за все, за что только можно задеть в туннеле.

Летучие мыши, уже раскусившие замысел Кузьмы, всполошились. Он отдал им остатки водяры и, как мог, объяснил Князю, что должен отлучиться на время. Ничего, пусть погуляют себе на воле. Никуда не денутся. Тяга к спиртному, связывающая стаю с человеком, покрепче железных цепей.

Кузьма уже давно шагал по голому гулкому камню и даже видел впереди какие-то смутные отблески, а светляки все еще не давали о себе знать. Неужели и здесь какая-нибудь химера передушила всех часовых? Но это уже будет слишком…

— Замри! — донеслось откуда-то из мрака, скорее всего из боковой ниши. — Еще шаг, и душа из тебя вон!

— Стою, стою!

Яркий свет ослепил Кузьму. Его ощупали с головы до ног и отобрали все, кроме сапог и одежды, даже пояс сорвали. Светляки, конечно, не темнушники, но и они с чужаками не очень церемонятся.

— Я не враг вам, — сказал Кузьма проникновенным голосом. — Я с добром пришел.

— Нам чужого добра не надо, — ответили ему. — Своего хватает. А вот познакомиться и в самом деле не помешает.

— Меня Кузьмой зовут, — охотно представился он. — А тебя?

— Если ты Кузьма, так я Демьян. — Светляк, державший перед его лицом фонарь, соизволил пошутить. — Из каковских будешь?

— Я сам по себе. Один живу. Скитаюсь… Помогаю, чем могу, добрым людям. Когда проводником нанимаюсь, когда посыльным.

— Когда шпионом, — добавил светляк, стоявший от Кузьмы слева (а всего их, похоже, было трое).

— Напраслину-то зачем городить. Что я, совсем дурак?.. У кого угодно спросите, кто такой Кузьма Индикоплав. Кроме хорошего, ничего не услышите. Ваши братья давно меня к себе зазывают.

— Мы про это первый раз слышим. Разобраться надо.

— Вот и разбирайтесь!

— Как бы тебе от наших разбирательств худо не стало.

Кузьме напялили на голову мешок и, поддерживая под руки, повели куда-то, однако он деликатно высвободился и пошел самостоятельно, не только не отставая от своих конвоиров, но даже опережая их.

— Ну и походочка у тебя! — с невольным восхищением произнес один из светляков. — Не идешь, а скользишь. Ни разу ногу от земли не оторвал.

— Я в темноте привык ходить, — пояснил Кузьма, надеясь смирением и учтивостью расположить к себе светляков. — На ощупь. Только не руками щупаю, а ногами. Сами понимаете, какие здесь дороги. Мне ошибиться нельзя.

— Слыхал я про таких удальцов, — мрачно сообщил другой светляк. — Шляются от одного жилья к другому. Все самые глухие норы знают. Да только вреда от них больше, чем пользы.

— С чего ты взял? — поинтересовался тот из светляков, который нес фонарь.

— А с того! Сегодня они у нас гостят, завтра у метростроевцев, послезавтра у темнушников, а потом вообще у сатаны в логове. Заразу разносят, слухи ложные сеют, народ подстрекают, все высматривают да вынюхивают. Хорошо это? Еще поговаривают, что они даже наверх выходят. Недаром же их выползками называют.

— Ну это уже басни! — горячо возразил Кузьма.

— А то, что вас химеры не трогают, тоже басни? — насел на Кузьму светляк, державшийся справа.

— Почему не трогают?.. Всякое бывает. Просто им поперек дороги становиться не следует. И потом я думаю, что мы химерам этим не очень нужны. Кто мы для них? Слизняки, черви. Не станешь же ты каждого встречного слизняка топтать. А тем более жрать.

— Я не буду. Зато крот или землеройка запросто сожрет.

— С теми химерами, которые в разряде кротов числятся, я как-нибудь справлюсь, — скромно сообщил Кузьма.

— Да ты, как я посмотрю, геройский парень! — съязвил светляк с фонарем. — Что же ты нам в руки так легко дался?

— Повторяю, я сам к вам шел. Службу мне тут обещали. Да и запасы кончаются. Сушь кругом. Думал, поживу у вас немного…

— У нас своих дармоедов хватает. Корми еще всяких выползков.

— Это вам только кажется, что я дармоед. А я многое такое знаю, про что вы и не догадываетесь. Не раз добрым людям пользу приносил. Потом еще благодарить будете.

— Обязательно… Стой здесь! — Кузьму толкнули к стене, от которой ощутимо тянуло запахом свежей извести.

Двое светляков остались за его спиной, а третий побежал куда-то докладывать.

— Ну и порядочки у вас, — вздохнул Кузьма. — Дикарями живете. Купили бы у темнушников телефон. Вот это вещь! Через него можно за тысячу шагов разговор вести.

— Молчи, морда скобленая! — У светляков, носивших бороду по пояс, это, наверное, было самое тяжкое оскорбление.

Посыльный вернулся не скоро. Питались светляки обильно, а потому расторопностью похвастаться не могли.

— Доложил, как положено, — отдуваясь, сообщил он. — Дескать, задержали мы тут одного. К нам якобы шел. Речи лукавые, но при себе ничего предосудительного не имел. Нож да палку. За выползка себя выдает. Прозывается Кузьмой Ин-дик-дык… Во, опять забыл!

— Неважно, — перебил посыльного светляк с фонарем. — Что тебе ответили?

— Не знают там никакого Кузьмы Ин-дык-мык… Тьфу! И никого к себе со стороны не ждут.

—Все?

— Все!

— А нам что делать?

— Мне сие неведомо.

— Спросить трудно было?

— Не подумал как-то, — растерялся посыльный.

— Дуй обратно и обо всем подробно выспроси!

— Нет, касатики, без телефона вам просто невозможно, — сказал Кузьма, когда посыльный вновь удалился. — Штука незаменимая. Темнушники с вас по старой дружбе дорого не возьмут. Или одного кабана, или одну бабу. Мало разве у вас этого добра.

— Будешь много болтать, мы тебя охолостим, как кабана, или вздрючим, как бабу.

— С вас станется, — вздохнул Кузьма. На этот раз посыльный отсутствовал вдвое дольше прежнего, а когда вернулся, уже даже не отдувался, а прямо-таки хрипел:

— Прирезать его велели. А еще лучше — удавить втихаря. Если перед смертью помолиться пожелает, пусть помолится. Не препятствуйте. Опосля в мох его бросить. Отребье адово пусть в ад и возвращается.

Такого поворота событий Кузьма никак не ожидал. Похоже, что-то сильно повлияло на светляков, если они самых дорогих гостей режут да давят. Вот уж нарвался так нарвался!

К счастью, руки ему не связали. На численное превосходство, похоже, понадеялись. Ну что же, сейчас посмотрим, у кого это превосходство на самом Деле окажется!

Посыльный еще не успел закончить доклад, как Кузьма изо всей силы заехал ногой по фонарю, а когда тот погас — просто отошел в сторону.

Началась игра в жмурки, где трое незрячих упорно пытались поймать четвертого. Все преимущества, естественно, были на стороне Кузьмы, в таких играх успевшего изрядно поднатореть.

Свободно ориентируясь в темноте, он легко уклонялся от объятий светляков, толкал их друг на друга, ставил подножки и творил прочие гадости. Спустя недолгое время все его противники лежали на полу, связанные своими же собственными поясами.

— Простите, братцы, что так получилось, — сказал Кузьма, на ощупь собирая свои пожитки. — Сами напросились.

Тут в дальнем конце туннеля замерцал свет и послышались взволнованные выкрики:

— Прекратить! Не трогать гостя! За каждый волос с его головы собственной шкурой ответите!

— Да жив я, жив. Успокойтесь, — ответил Кузьма, не надеясь, впрочем, что бегущие сюда услышат его. — Забавный вы народ, светляки. Сначала заглазно на смерть обрекаете, потом милуете ни с того ни с сего. И себя дурите, и других… Недаром, наверное, ваш Бог грустный вид имеет. Достали вы его…

ОБИТЕЛЬ СВЕТА

В чужие дела Кузьма старался не вникать, однако не мог не отметить для себя, что со времени его последнего визита в обитель Света (ничего себе названьице для катакомб, лишь кое-где освещенных тусклыми масляными плошками!) здесь действительно изменилось очень многое.

Во-первых, Кузьма не встретил ни единой знакомой физиономии, хотя прежде водил дружбу с немалым числом светляков самого высокого пошиба. Нынче на всех более или менее значительных должностях состояли совсем другие люди, и вид у каждого был такой, словно он только что хлебнул уксуса.

С Кузьмой разговаривали хоть и вежливо, но как-то натянуто, а уж чарку, как это было принято раньше, нигде не поднесли.

Во-вторых, его и в обитель-то не пустили, а глухими окольными галереями, где в ямах с торфом произрастали вкусные и сытные грибы-благуши, провели в дальнюю пещеру, о назначении которой яснее ясного говорили вмурованные в стены ржавые крюки и кольца. Впрочем, застенок этот давно не использовался по прямому назначению, а скорее выполнял роль гостиницы для иноверцев.

Здесь Кузьму дожидались несколько бородатых молодцов в рясах того покроя, под которым у светляков принято носить власяницы и вериги.

Разговор не заладился с самого начала. Вопросы задавались невпопад и не по делу. У Кузьмы даже создалось впечатление, что светляки сами не знают, чего от него хотят. Неудачей закончились и все попытки Кузьмы выяснить нынешнее положение вещей в обители Света. Своей скрытностью местный народец был известен по всему Шеолу.

Пустопорожняя трепотня, не удовлетворившая ни одну из сторон, была прервана по просьбе Кузьмы, сославшегося на усталость и голод.

Большинство светляков удалились, а единственный оставшийся, по имени Венедим, должен был впредь прислуживать гостю (и, естественно, приглядывать за ним).

— Имя у тебя больно странное, — сказал Кузьма, когда они познакомились. — Что это хоть за Венедим, в честь которого тебя назвали?

— Святой мученик, — сдержанно ответил светляк. — Пострадал за истинную веру. Отвергал идолопоклонство и по сей причине был живьем сожжен в печи.

— Жалко беднягу. — Кузьма сделал скорбное лицо. — И где только такую большую печь нашли?.. Но я тебя лучше Венькой буду звать.

— Зови, — пожал плечами светляк.

— Ну так покорми меня, Венька.

Угощение, выставленное Кузьме, по местным меркам было скудное — жбан сырой воды да миска какого-то пресного месива.

— Пост у нас, — буркнул Венедим, заметив кислую гримасу гостя. — Скоромное не употребляем.

— И правильно делаете. От скоромного сон тяжелый. Только я здесь при чем? Мы люди вольные. В еде себя ограничивать не привыкли.

— Греха не боитесь?

— Тоже мне грех — поесть от пуза! Нам ведь в пути частенько голодать приходится.

— Что с вас, безбожников, взять…

— Больно быстро ты меня в безбожники записал. Я, между прочим, тоже верующий. Только другого символа веры придерживаюсь.

— Не безбожник, так еретик. Это еще хуже.

Впрочем, теологическая дискуссия этим и закончилась. Воду Венедим заменил доброй брагой, а безвкусную размазню — комком жареных земляных червей, каждый из которых был размером с палец. Имелось, стало быть, негласное распоряжение до поры до времени удовлетворять все прихоти гостя. Этим обстоятельством нельзя было не воспользоваться в полной мере, тем более что светляки завтра могли сменить милость на гнев. У них это было в порядке вещей.

— Мне бы соснуть с дороги, — покончив с угощением, произнес Кузьма. — Притомился слегка.

— Спи, — равнодушно согласился Венедим. — Лавок хватает.

Под лавками он подразумевал грубо обтесанные каменные глыбы, от одного взгляда на которые холод пробирал по коже.

— Я не на лавке спать хочу, а на бабе, — напрямую заявил Кузьма. — Раньше у вас с этим делом очень даже просто было.

— Сразу бы и сказал… — ничуть не удивился Венедим. — А то — спать хочу! Блуд ты свой хочешь потешить.

— Тебя это нисколечко не касается.

Венедим ушел и, как это водится у светляков, отсутствовал неоправданно долго. Ничего не скажешь: неторопливого воспитания был народ. Кто о вечной жизни печется, тот спешить не любит.

Вернулся он в сопровождении Феодосьи Акудницы, занимавшей в обители Света немаловажную должность постельной свахи (семья у светляков отрицалась, а способных к деторождению мужиков и баб Феодосия сводила в пары по собственному разумению).

Была она еще не стара, но и не так чтобы очень молода, фигуру имела чрезвычайно внушительную, лицо — белое и гладкое, а нрав — ровный. Не портила ее облик даже бородавка, торчавшая на кончике носа.

Похоже было, что напасти и передряги последнего времени ничуть не затронули Феодосью. Да и неудивительно — кто кроме нее в доскональности знал все сильные и слабые стороны местных производителей обоего пола. Без ее ведома в общине не пролилось ни капли семени (рукоблудство не в счет). Своим появлением на свет дети были обязаны в первую очередь Феодосье, а уж потом — своим родителям.

Сама Феодосья, в силу своего возраста и положения, с мужиками уже не ложилась, хотя слухи по этому поводу ходили самые разные, и не только в пределах обители Света. Поговаривали даже о ее связи с игуменом, персоной для катакомбников столь же святой, как и любой из апостолов.

Завидев столь влиятельную, а главное, симпатичную ему особу, Кузьма привстал и вежливо поздоровался.

— Бог в помощь, Кузьма Индикоплав, — ответила Феодосья, отличавшаяся завидной памятью не только на лица и события, но и на многое другое. — С чем к нам пожаловал?

— К добрым людям завсегда тянет.

— А к сдобным бабам в особенности, — еле заметно улыбнулась Феодосья.

— Одно другому не мешает.

— Как сказать… Соитие не грех, если оно продолжению рода служит. Сам Господь повелел всем живым тварям плодиться и размножаться. А вот плотское вожделение — грех. Оно от сатаны идет.

— Так я ведь грешить и не собираюсь. — Кузьма напустил на себя смиренный вид. — Хочу свой род продолжить. Ну и ваш заодно.

— А какая нам от этого польза? Ты человек непоседливый, лукавый. В истинного Бога опять же не веруешь. Что, если потомство твое таким же уродится?

— Все от воспитания зависит. Вы, Феодосия Ивановна, тоже, говорят, не от правоверных родителей произошли.

— Было дело. Хлебнула в юности мирского яда. Вот даже следок на всю жизнь остался. — Она задрала подол своей просторной поневы и продемонстрировала необъятную белую ляжку, украшенную потускневшей татуировкой в виде изящного цветка. — Да только вовремя одумалась и приняла истинную веру.

— И я ведь про то же самое. — Кузьма погладил татуировку, а заодно попытался запустить руку и между ляжек Феодосьи. — Истинная вера даже зверя смиряет…

— Ты лапы-то не распускай. — Она одернула поневу. — Это я тебе только для примера показала. В знак доверия как бы… А почет мы тебе окажем. Размножайся… Не все же нам здесь в заточении пребывать. Авось и выберемся когда-нибудь в Божий мир. Вот твой наследничек и пригодится. Поводырем пойдет впереди всех.

— Да и я в стороне не останусь! — горячо заверил ее Кузьма. — Вы только укажите, в какой стороне от Божий мир находится.

— Покуда он в сердце нашем находится. — Феодосия возложила двуперстие себе на грудь. — А в нужное время знамение свыше поступит.

— Хранилище надежное, ничего не скажешь. — Кузьма, воспользовавшись удобным моментом, не преминул взвесить ее бюст на ладони.

— Тебе бы все охальничать. — Она легонько толкнула его локтем. — Отстань. Не мешай думать. Я сейчас прикинуть должна, какую бабу тебе сподручней обрюхатить.

— А что же вы сами, Феодосья Ивановна? Брезгуете мною?

— Отгуляла я уже свое. Трех парней и пятерых девок родила. Да еще каких! Хватит. И так меня покойный игумен кобылицей называл. Ты, Кузьма, кстати, не знаешь, что это за тварь такая — кобылица? Может, химера какая-нибудь?

— А почему вы меня про это спрашиваете?

— Ты же бываешь везде. Весь подземный мир прошел. — Слова «Шеол» светляки принципиально избегали. — С разными людьми знался. Поговаривают, даже с химерами общаешься.

— Это уж сказки! А кобылицей, как я полагаю, называли самку коня. Были когда-то такие животные. Вы-то ведь еще застали прежнюю жизнь. Должны коней помнить.

— Нет, — покачала головой Феодосья. — Кошку помню. Птичку помню. В клетке у нас жила. А коней не помню… Чем же таким эти кобылицы прославились?

— Плодовитостью. Любострастием. Еще круп имели весьма гладкий и обширный. — Кузьма запустил руку под поневу и погладил задницу Феодосьи, хоть и пышную, но со временем приобретшую форму скорее квадратную, чем округлую.

— Почеши, почеши, — благосклонно кивнула она. — У меня там намедни чирей вскочил. Жирного, должно быть, перекушала… Ох, хорошо! Сразу в голове просветлело. Сведу я тебя, пожалуй, с…

— С Фотиньей! — подсказал Кузьма, не забывший совет изгнанника. — Сестренкой Меланьи Тихой. Очень уж она мне в прошлый раз по вкусу пришлась.

— Не паясничай! Истлела давно твоя Меланья. А Фотинья сейчас не в том сроке, чтобы зачать. Сегодня у вас наследничка не получится.

— Сегодня не получится, мы назавтра продолжим. Стараться будем, — заверил ее Кузьма. — Очень прошу вас, Феодосья Ивановна. Вот подарочек от меня примите.

Он сунул постельной свахе браслет, который не так давно снял со скелета, подвернувшегося ему во Вдовьей пещере.

— Серебро… — Феодосья поднесла браслет поближе к огню. — Маловат мне, правда… Да ладно, сгодится. Дорог не подарок, а уважение. Ты мне сзади левую половинку еще почеши… Да не так, а с душой!

— Завсегда готов услужить. — Кузьма энергично заскреб пятерней по седалищу Феодосьи. — Хоть левую, хоть правую. Хоть сзади, хоть спереди.

— Грабли у тебя еще слабые, чтобы меня спереди чесать. Тут особый искусник нужен… — Она встала и ладонями разгладила свои одежды. — Ладно, пойду… Ты здесь пока будешь обитать?

— Наверное.

— Тогда ожидай. Скоро придет твоя Фотинья.

Девица явилась даже раньше, чем это предполагал Кузьма, привыкший к нерасторопности светляков. Поскольку она несла перед собой все постельные принадлежности, включая перину, лица ее Кузьма сразу не разглядел.

В ответ на его приветствие девица что-то невнятно буркнула и, проследовав в дальний угол, завешанный иконами, занялась приготовлением брачного ложа.

Насколько позволял рассмотреть тусклый свет плошки, со спины она была очень даже ничего, хотя объемом уступала Феодосье раза в два.

— Тебя Фотиньей зовут? — на всякий случай уточнил Кузьма.

— Какая разница! — буркнула девица, взбивая подушку.

— Как — какая? — удивился Кузьма. — Надо же к тебе как-то обращаться. Вдруг мне понадобится что-то… Или в разговоре…

— То, что тебе понадобится, ты и так получишь. А разговаривать мне с тобой никакой охоты нет. —Закончив хлопоты с постелью, девица принялась расплетать косу.

— А чего ты злая такая?

— Будешь тут злой… Не мой нынче черед, понимаешь? Я отдохнуть от вас хотела! А тут тебя бес принес! Больно много мне радости от вашей любви. Спать не дашь, да еще измочалишь, как тряпку.

— Такая твоя бабья доля.

— Не доля это, а мука бесконечная! Свинью к хряку и то раз в году водят. А меня с тех пор, как титьки выросли, почитай, через ночь треплют.

— Понесешь — вот и оставят тебя в покое.

— Как же! И на брюхатых есть свои любители. И на малолеток сопливых. И даже на старух. У нас ведь на одну бабу десять мужиков приходится. Да еще со стороны некоторые вроде тебя наведываются. Попробуй услужи всем. Я ведь молчать собиралась… Так нет, завел ты меня! — Девица стащила с себя кофту, под которой, по обычаям светляков, было поддето еще три-четыре точно таких же.

— Десять на одну… Вам еще повезло, — усмехнулся Кузьма. — У метростроевцев, говорят, сто на одну. И ничего, не жалуются.

— Правильно. У них мужики с мужиками живут. Греха не боятся… Слушай, давай ложиться. Мне завтра на молебен спозаранку вставать да еще свиней надо успеть покормить.

— Разве я против, — охотно согласился Кузьма.

— Светильник сначала погаси. Не собираюсь я перед тобой нагишом выпендриваться.

— Сей момент.

Кузьма пальцем погасил фитиль. Свет он любил как редкое и экзотическое удовольствие, но все важные дела предпочитал обделывать в темноте.

— Ты разве меня не помнишь? — спросил он, залезая под одеяло.

— Почему это я должна тебя помнить? — Давая ему место, девица отодвинулась к стенке. — Разве мы с тобой раньше ложились?

— Я с сестрой твоей ложился. С Меланьей. Ты тогда еще малышкой была.

— Преставилась Меланья.

— Я знаю… Ты на меня, Фотинья, не обижайся. Мне Меланья тогда в душу запала, вот я тебя и захотел.

— Тиной меня лучше зови, — сказала девица уже без прежнего озлобления.

Кожа ее на ощупь напоминала бархат, из которого были изготовлены самые чтимые знамена метростроевцев. Хотя, по понятиям светляков, Тина считалась довольно худощавой, Кузьма, давным-давно не прикасавшийся к женским прелестям (сундукообразная задница постельной свахи Феодосьи была, конечно, не в счет), сладко изумился тому, как много тут имелось всяких изгибов, складок и впадинок, совершенно не свойственных мужскому телу.

— Ты это оставь! — Тина заерзала так, словно на нее напала орава голодных клопов. — Ты дело свое делай. Я не идол, чтобы меня оглаживать, и не икона, чтобы куда ни попадя целовать.

— Дурочка, я ведь ласкаю тебя.

— Не нуждаемся мы в ваших ласках, — ответила Тина, однако ее сопротивление мало-помалу угасло.

Перевернув податливое и легкое тело на живот, Кузьма внезапно наткнулся на изъян — спину и ягодицы Тины покрывали шрамы, такие глубокие, что в них свободно помещался палец.

— Что это? — удивился Кузьма. — Тебя, похоже, плетью стегали!

— Если бы… Лучше сто плетей, чем одно такое приключение. Ты разве про это от Меланьи не слышал?

— Нет.

— Скрыла, значит… У нее такие рубцы тоже имелись. Особенно на левом боку. Да только, как видно, ты с ней руки не распускал. Не то что со мной…

— Кто же вас так изувечил?

— Химера проклятая. На свинарнике врасплох нас застала… Я тогда совсем еще несмышленая была. Помогала, чем могла, Меланье. Вдруг вижу, выплывает на нас из мрака что-то непотребное. Вроде как сеть, из стеклянных нитей сплетенная. Ни головы, ни ног. Наваждение бесовское… Хорошо хоть, что между нами кабаны оказались. Легла та сеть на них, но краем и нас с сестрой задела. Кабаны даже хрюкнуть не успели, а на нас словно столбняк напал. Не можем ни крикнуть, ни шевельнуться. Описались даже со страху… Сколько времени так прошло и не упомню, а только стали кабаны на глазах усыхать. Высосала химера из них все соки. Одни шкуры остались. Стало быть, и нам конец скоро… Жути натерпелись — не приведи Господь! Руки бы на себя, кажется, наложила, да отнялись руки. Спасибо мясникам, которые за кабаном явились. Спасли нас. Изрубили химеру топорами, а что осталось — сожгли. Сама-то она хлипкая оказалась, как студень. Нас водочными примочками да свиным жиром выходили. Только шрамы на всю жизнь остались.

— Эта тварь чертовым пухом называется, — сказал Кузьма. — Или крапивником. Подбирается всегда втихаря, не то что другие химеры. Пару раз и я с ней сталкивался.

— Страшно небось одному по темным норам шляться?

— Привык… А оравой при лампадах жить разве не страшно?

— Тоже страшно. Каждому твой кусок поперек горла стоит, каждый тебя подмять норовит.

— Вот видишь. Потому я и один… А сейчас помолчи. Не отвлекайся. Не до разговоров мне… Пора к делу приступать. — Печальный рассказ Тины почему-то еще больше раззадорил Кузьму.

— Не спеши… Так и быть, поласкай меня еще. Наши-то мужики на ласки скуповаты. Наваливаются, как медведи. Потом вся в синяках ходишь.

— Это от страсти… Тут уж ничего не поделаешь… Природа…

— Ладно уж… Удовлетворяй свою природу, пока я добрая…

Немного попозже Кузьма зажег плошку и без помех рассмотрел все ее шрамы — и ветвящиеся борозды, оставленные чертовым пухом, и глубокие оспины, проделанные клещом-скоморохом, и следы укусов, которые нанес Тине один ненормальный светляк, недавно изнасиловавший ее прямо в свином корыте (имя насильника она держала в тайне, поскольку за такое преступление мужчин здесь публично охолащивали).

— А у тебя ни единой царапинки, — с завистью сказала Тина, проведя пальцем по его впалому животу. — Везучий…

— У нашего брата шрамов не бывает, — объяснил Кузьма. — Первая же серьезная рана, которую я получу, будет и последней. Если химера не добьет, так мох удавит. В тех местах, где я бываю, помощи ждать неоткуда.

— А вот до меня другие вести доходили. Будто бы ты с нетопырями знаешься и они тебе как верные слуги служат. Верно это?

— Верно… — неохотно признался Кузьма (что же тут поделаешь, если посторонние знают о твоей жизни гораздо больше, чем хотелось бы).

— Бр-р-р, — передернула она плечами. — Они же такие противные!

— Это как посмотреть, — возразил Кузьма. — Просто люди их раньше недолюбливали. Дескать, ночные твари, кровососы, пособники темных сил. А если разобраться, ерунда все это, предрассудки. Нам летучие мыши никоим образом не пакостят. Наоборот, помогают. Навоз дают, всякую вредную мошкару уничтожают. Зверьки безвредные, да еще и смышленые. Ты про собак слышала?

— Рассказывали старухи что-то…

— Раньше собаки были людям самыми верными помощниками. Что в хозяйстве, что в охоте, что в дальних странствиях… Вот так примерно и нетопыри. Я на них почти в любом деле могу положиться. Они и дорогу безопасную найдут, и о появлении химер загодя предупредят. Есть такие, что ради меня жизни не пожалеют. Между прочим, они на нас очень многим похожи, хоть и крылья имеют. У самочки две груди вперед торчат. А у самцов здесь, — он сдвинул ладонь Тины пониже, — все точно такое же, как у мужчин. Только, конечно, размером поменьше.

— А перепихиваются они как? — хохотнула Тина, уже позабывшая свои недавние капризы. — В полете?

— Нет. Ради такого случая посадку делают. — Кузьма неизвестно почему смутился.

— Зря! Имей я крылья, так перепихивалась бы только в полете! Как это, наверное, интересно! — мечтательно произнесла она.

— Интересно, — подтвердил Кузьма, поудобнее пристраиваясь к девице. — Если, конечно, ветер не особо сильный…

Еще до того как целиком и полностью предаться всесильному бесу похоти, Кузьма задумал разузнать у Тины о причинах, так сильно изменивших жизнь обители Света. Однако этим планам сначала помешала усталость, ввергнувшая любовников в глубокий сон, а когда раздался удар колокола, призывавшего светляков на утреннюю молитву, выспрашивать что-либо у заспанной девчонки, поспешно натягивающей на себя многочисленные юбки и кофточки, было уже поздно.

Ладно, еще поговорим, будет время, подумал Кузьма, без всякой страсти чмокая Тину в губы.

Принадлежность к безбожникам была хороша тем, что спозаранку тебя никто не трогал. Пока светляки били земные поклоны и хором распевали псалмы, Кузьма успел все сны досмотреть.

Завтрак, поданный Венедимом, был, прямо скажем, не ахти. Одно из двух — либо светляки продолжали пост, истово усмиряя свою плоть, либо гость, по их разумению, не заслуживал более достойного угощения.

— Послушай, Венька, — вкрадчиво сказал Кузьма, наматывая на палец какое-то малосъедобное волоконце. — У вас же в хозяйстве всякой вкуснятины навалом. Вы и свиней разводите, и кур, и червей. Куда это все потом деется?

— Хворым да убогим скармливаем. — Венедим потупил взор.

— А если честно?

— Приторговываем…

— Дело нужное. А что взамен берете? Телефоны у связистов? Отбойные молотки у метростроевцев? Что-то я тут подобного добра не видел. Какой товар у вас в цене?

— Мне сие неведомо.

— Я к чему этот разговор завел… Угостили бы меня свининкой. А о цене сговоримся. В долг, конечно. Не обману. Все, что надо, в самое ближайшее время доставлю.

— Не я это решаю.

— А кто? Эконом?

— Нет, сам игумен, — после некоторой запинки ответил Венедим.

— Трифон Прозорливый? Так мы с ним знакомы. Договоримся.

— Опочил Трифон.

— С чего бы это? — удивился Кузьма. — Крепкий ведь еще был мужик… А кто вместо него?

— Серапион Столпник. — Венедим старательно отводил взгляд в сторону.

— Вот те раз! — Кузьма решил немного позлить собеседника. — А это что еще за птица? Кем он раньше работал? Поваром у Трифона?

— Не злословь. — Венедим поморщился. — Грех это… Раньше Серапион простым схимником был. Со стороны к нам пришел. Босым и голодным. Праведной жизнью заслужил всеобщее уважение. Известен своим подвижничеством и страстотерпием.

— Как же! Все вы подвижники и страстотерпцы! — скривился Кузьма. — Особенно когда на бабе лежите или свинину трескаете. Ты сам-то вон какое пузо нагулял!

— Это не пузо. — Венедим провел рукой от груди к чреву, и под рясой раздался глухой металлический перезвон. — Это вериги.