Масоны в России - от Петра I до наших дней

Первый шаг в этом направлении был сделан с принятием в 1912 году в Италии известного киевского мартиниста С.К.Маркотуна в 18-ю шотландскую степень масонства. П.М.Казначееву же, как фактическому руководителю московской ветви ордена, и вовсе была присвоена высшая 33-я степень шотландского масонства. В 1916-1917 гг. дело дошло и до официального учреждения мартинистами настоящих масонских лож. Первым, кто подал пример учреждения на основе мартинистского кружка масонской ложи, были киевские "братья" во главе с Маркотуном (1916 год). В апреле 1917 года такая же ложа - "Семен Гамалея к кубическому камню" - была учреждена и в Москве. Кроме П.М.Казначеева, первыми членами ее стали Ю.К.Терапиано, переведенный как офицер в один из московских полков, и Леон Гольторп. Официальное открытие ее пришлось, однако, отложить на октябрь 1917 года, когда членами ложи стали барон А.Ф.Каульбарс, генерал И.Новицкий, Л.Хорват, Н.А.Назарьев и Ф.И.Шилов [1246]. Официальные заседания ложи "Семен Гамалея к кубическому камню" были прекращены 13 июня 1918 года.
      Неофициальные же работы "братьев" продолжались до 1920 года [1247].
      Знали о их существовании и масоны Великой ложи Франции, отправившие в 1923 году в Советскую Россию через масона Н.П.Вакара ряд вещевых посылок "братьям"
      в качестве посильной гуманитарной помощи [1248].
      Заслуживает внимания и то, что к Великому Востоку Италии принадлежал и один из руководителей петербургских мартинистов в 1918-1919 годах Борис Викторович Кириченко (Астромов).
      Недостаточное внимание Г.О.Мебеса, Б.В.Астромова и некоторых других руководителей оккультно-масонских кружков и групп начала века к посвятительной традиции позволяет отнести созданные и возглавляемые ими организации: "Орден мартинистов восточного послушания" (1912 г.), "Мартинезический разряд строгого восточного послушания" (1919 г.), "Автономное русское масонство" Б.В.Астромова, "Орден мартинистов" во главе с П.М.Казначеевым - не столько к масонским, сколько к парамасонским образованиям, считает А.И.Серков. Впрочем, в принципиальном плане суть дела от этого не меняется.
      Спириты, теософы, розенкрейцеры, мартинисты не скрывают антиправославной, шире - антихристианской сущности своего учения. Сложнее обстоит дело с софианством или неоправославием, подрывающим под предлогом требований реформ православную церковь изнутри. Связь софианцев с масонством и розенкрейцерством не подлежит сомнению. Софианство произошло из "семян, упавших с символической Розы и проросщих в плодородной почве современного общества", - отмечал Ю.П.Граббе [1249].
      Вопросом о розенкрейцерских истоках софианства занимался в свое время и П.А.Бурышкин. "Вряд ли это можно утверждать, - пришел он к выводу, - если не считать антропософию своего рода розенкрейцерством, а самого Штейнера прежде всего рыцарем Креста и Розы. Но косвенное влияние, может быть, и было" [1250]. В том то и дело, добавим мы от себя.
      Основоположник учения о Святой Софии - Владимир Соловьев (1853-1900), обладая гениальным умом, представлял собой, в то же время, как полагают некоторые исследователи, "врожденно неполноценную личность с несомненными психопатическими чертами психической дегенерации. На слабых плечах своей телесной и нервно-психической неполноценности нес он тяжкое бремя яркой гениальности. Рано пробудившаяся и, "как жало во плоть", всю жизнь мучившая Соловьева патологическая эротика, вместе с тлетворными влияниями неправославной, нецерковной мистики, извратили его религиозный мистический опыт, пленили его в прелесть и увели в бесконечность блужданий в поисках истины - вне церкви" [1251].
      Даже если согласиться, что присоединение В.С.Соловьева к католической церкви 18 февраля 1896 года (в Москве, в домашней часовне о. Н.А.Толстого)
      было канонически неправильным, одна его идея "соединения церквей" (уния), не говоря уже о его учении о Святой Софии, ясно показывают, насколько далеко ушел он от ортодоксального, охранительного православия в духе отца Иоанна Кронштадтского.
      Но именно это-то, как раз, и требовалось по условиям того времени, таков был тогдашний, говоря языком нашего времени, "идеологический заказ". Отсюда и энтузиазм поклонников В.С.Соловьева, не жалевших усилий для пропаганды "модернизированного православия" своего кумира. Не смутило их и появление некоей Анны Шмидт, объявившей себя в 1900 году "тварным воплощением" Святой Софии, а Владимира Соловьева - земным воплощением Иисуса Христа, чего тот, правда, не признал.
      Характерно, что в качестве "тварного воплощения" Святой Софии у каждого софиолога был, как говорится, свой персонаж женского пола. Если для Андрея Белого воплощением Подруги Вечной выступала Маргарита Кирилловна Морозова (урожденная Мамонтова - жена промышленника и мецената М.А.Морозова), которую он впервые увидел на симфоническом концерте в 1901 году (само знакомство произошло только в 1905 году), то у Александра Блока в качестве таковой выступает Незнакомка, Прекрасная Дама - Л.Д.Менделеева, вдохновлявшая в те годы его поэтическую музу.
      31 июля 1900 года В.С.Соловьев умер. Это дало сигнал для возникновения среди его поклонников небольшого кружка, члены которого ставили своей задачей развитие и популяризацию учения о Святой Софии. Собирались они в Москве в доме брата знаменитого философа, Михаила Сергеевича Соловьева. Среди членов кружка - поэт Андрей Белый, А.С.Петровский, С.Н.Трубецкой, Л.Л.Кобылинский (Эллис), сын М.С.Соловьева - поэт С.М.Соловьев. Бывали здесь и В.Я.Брюсов, Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус.
      Центральной идеей, объединявшей этих людей, являлось учение Владимира Соловьева о Святой Софии как женственном начале в Боге, неустанными поисками "познания" которого они и занялись. Что же касается подходов к проблеме, то здесь его участники разошлись. Если одних интересовала ее преимущественно религиозно-философская сторона, базировавшаяся на учении гностика II в.
      н.э. Валентина, то другие, напротив, перенося Святую Софию в область идейно-политическую, усматривали ее проявление в приближающейся революции в России.
      Задача, которую они перед собою ставили, заключалась в идейной подготовке приближающегося революционного взрыва. Революции социально-политической, утверждали они, должна предшествовать "революция духа". Судя по тому, что в феврале 1917 года Русь, по меткому выражению Василия Розанова, "слиняла за три дня", задумка "революционеров сознания" вполне удалась.
      Тем временем в 1903 году умирает М.С.Соловьев, и на месте его кружка возникает новая организация "Братство Аргонавтов". Председателем "Арго"
      был поэт Андрей Белый. Среди членов - философы и поэты Л.Л.Кобылинский (Эллис), С.М.Соловьев, Г.А.Рачинский, П.И.Астров, А.С.Петровский, В.В.Владимиров, А.С.Челищев, М.А.Эртель, которые и составляли его основное ядро. Кроме них, собрания "Аргонавтов" посещали поэты К.Д.Бальмонт, В.Я.Брюсов, Ю.К.Балтрушайтис, философы М.О.Гершензон, Г.Т.Шпет, Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, В.Ф.Эрн и другие.
      В идейном плане "аргонавты" были продолжателями кружка М.С.Соловьева.
      Святая София, согласно их представлениям, "открывается" только индивидуумам, коллективному сознанию она недоступна. Индивидуум созерцает ее как владычицу мира, в мистическом восприятии она - "душа мира", но может раскрыться и как "душа человечества". Ее откровения могут гласить и народам.
      С Братством "Аргонавтов" были тесно связаны русские символисты с характерным для них мистическим восприятием культуры (Д.С.Мережковский, В.Брюсов, К.Бальмонт, Вяч. Иванов, А.Белый и др.). У Д.Мережковского и З.Гиппиус это вылилось в поиски некой новой религии, у Вячеслава Иванова и Андрея Белого - в разработку теории символов как знамения и средства выражения новой реальности. Близок к "Аргонавтам" был и Александр Блок, хотя, живя в Петербурге, он не посещал их заседаний. У Блока, отмечал А.Белый, едва ли не раньше других "братьев", "выработалось конкретное учение о Софии", в котором он исходил из гностической системы Валентина [1252].
      "Для нас символизм, - писал в 1909 году Л.А.Кобылинский (Эллис), дорог более всего как путь освобождения, неизбежно ведущий нас к единству воли и знания и к примату творчества над познанием. Этим он сближается с сокровенным ядром последних глубоких мистических учений и великих религий, с заветнейшими устремлениями и положениями оккультной науки и практики, превращая самых высших из среды своих последователей в жрецов как бы новой религии, посвященных Откровения, высочайшего среди всех в наши дни"
      [1253].
      Говоря об "Аргонавтах", следует иметь в виду, что это была свободная ассоциация людей искусства, литературы и науки, не связанная каким-либо уставом и не имеющая четко обозначенных контуров. А отсюда и непрочность, недолговременность этого объединения. В 1910 году кружок "Аргонавтов" прекратил существование. Одновременно с московским кружком и в тесной связи с ним работали и петербургские софианцы, группировавшиеся вокруг Д.С.Мережковского и З.Н.Гиппиус, квартира которых получила среди "братьев" название "логовище мысли". Здесь собирались С.Н.Булгаков, Н.А.Бердяев, А.В.Карташев, А.С.Аскольдов, И.М.Андреевский, Д.В.Философов, А.М. и С.П.Ремизовы, В.В.Розанов. Одной из излюбленных тем этой публики была теория "брака трех" (menage en trois), горячим пропагандистом которой выступал, в частности, Д.С.Мережковский.
      Практическим воплощением этой идеи была некоторое время "тройка" А.А.Блок, его жена Л.Д.Блок (Менделеева) и Борис Бугаев (Андрей Белый). "Л.Д.
      мне объясняет, - отмечал в связи с этим А.Белый, - что Александр Александрович ей не муж; они не живут как муж и жена; она его любит братски, а меня подлинно; всеми этими объяснениями она внушает мне мысль, что я должен ее развести с Александром Александровичем и на ней жениться; я предлагаю ей это; она - колеблется, предлагая мне, в свою очередь, нечто вроде menage en trois, что мне не симпатично. Мы имеем разговор с Александром Александровичем, где ставим вопрос, как нам быть. Александр Александрович молчит, уклоняясь от решительного ответа, но как бы давая нам с Любовью Дмитриевной свободу ..." [1254].
      Да и что ему оставалось делать, если по признанию самой Любови Дмитриевны, "короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита понималась Сашей всерьез" [1255]. По авторитетному свидетельству Андрея Белого, в интимном плане А.Блок был извращенец, неспособный на нормальный половой акт и большой любитель так называемых "ночных фиалок".
      Интересующихся вопросом о том, что скрывается за этим специфическим термином, мы отсылаем к мемуаром Р.Гуля [1256]. Сказанное, как представляется, вполне оправдывает многочисленные любовные увлечения Л.Д.Блок. Наиболее сильное из них - К.Н.Кузьмин-Караваев, от которого она родила сына (это при живом-то муже, Александре Блоке!). Ребенок умер в 1912 году.
      Любопытный штрих на тему нравственного облика этой богемы "серебряного века русской культуры" приводит в своих воспоминаниях поэт Максимилиан Волошин. Поэт Эллис (Л.Л.Кобылинский - Б.В.) заговорил "при Брюсове:
      почему Вячеслав Иванов так восторгается Городецким (С.М.Городецкий, поэт - Б.В.). " Брюсов ответил ему: "Знаете, Лев Львович, нельзя быть таким наивным. Кто не знает, в каких отношениях Вячеслав Иванов и Городецкий?".
      " Эллис не вполне поверил и спросил приехавшего В.Ф.Нувеля. Тот засмеялся ему в лицо: "Вы совсем наивное дитя, несмотря на Ваш голый череп. Наша жизнь, - моя, Кузмина, Дягилева, Вячеслава Иванова, Городецкого - достаточно известна всем в Петербурге"" [1257].
      Это было время, когда отношения Андрея Белого и четы Мережковских были наиболее близкими. "Они приняли меня на свои тайные моления; их малая община имела свои молитвы, общие; было 2 чина; 1-ых: чин ежедневной вечерней молитвы; и 2-х: чин служб: этот чин свершался приблизительно раз в 2 недели, по "четвергам"; во время этого чина совершалась трапеза за столом, на котором были поставлены плоды и вино; горели светильники; на Мережковском и Философове были одеты широкие пурпурные ленты, напоминающие епитрахили. В числе участников "четвергов" в это время были: Мережковский, Гиппиус, Философов, Карташев, я, Татьяна Николаевна Гиппиус, Наталья Николаевна Гиппиус; вот и все: Мережковские одно время надеялись ввести в чин свой Бердяева и Волжского; но те скоро отошли от них" [1258].
      Господствовавшая у Мережковских атмосфера "кадетской религиозной общественности"
      и "абстрактное направление" их кружка [1259] не вполне устраивали его членов. Во главе "оппозиции" встал В.И.Иванов, организовавший в ноябре-декабре 1905 года новое "братство", которое и становится с этого времени центром софианской жизни Петербурга. Помимо организаторов кружка (В.И.Иванов, А.Белый, А.Блок), собрания на квартире Иванова ("Башня")
      посещали также А.Н.Бенуа, Н.С.Гумилев, Е.В.Аничков, В.А.Пяст, С.М.Городецкий, Лев Шестов, А.С.Аскольдов, Н.О.Лосский, А.Р.Минцлова [1260].
      Собирались "братья", как правило, по средам [1261].
      Помимо обычного для таких собраний чтения рефератов на религиозно-философские темы, случались на "средах" В.И.Иванова и масонские оргии, известные как "Дионисово действие". Во время черной смуты 1905 года, с укоризной отмечал в связи с этим В.Ф.Иванов, наши "богоискатели" и рыцари Св. Софии создавали "христианские братства борьбы" и оправдывали "освободительное движение"
      с его ложью, грязью, насилием и кровью.
      "Мы были свидетелями, когда самые выдающиеся представители нашей интеллигенции, пресловутый "мозг страны", устраивали мистерии с музыкой, песнями, плясками и вином, причащались кровью, выпущенной из музыканта-еврея, и посвящали восторженные стихи дьяволу" [1262], - писал он. Факт, как оказалось, действительно имевший место 2 мая 1905 года на квартире петербургского литератора Николая Минского (Виленкина).
      "Где-то, кого-то кололи булавкой и пили его кровь, выжатую в вино под флагом той же мистерии - это только смешило", - свидетельствует в связи с этим Андрей Белый [1263].
      Кроме самого Вячеслава Иванова (в 1926 г. перешел в католичество) активное участие в работе кружка принимала и его жена Л.Д.Зиновьева-Аннибал. Разыгрывая из себя дионисийскую натуру, она принимала своих гостей в "Башне" не иначе, как в красном хитоне. "Об этой женщине, - восторженно пишет современная исследовательница, - слагали легенды. Когда она, в огненно-красной тунике, прихотливо задрапированной на плечах, обнажавших ее прекрасные руки, появлялась в помещении без мебели, с накинутыми на подушки оранжевыми коврами (а именно такой была обстановка знаменитой "Ивановской башни" на Таврической, 25 в Петербурге, где собирались близкие к "новым" течениям в искусстве ученые, музыканты, поэты), смолкали готовые вспыхнуть споры, взоры людей жадно обращались к ней, ловя каждое произнесенное ей слово" [1264].
      В кружке Зиновьева-Аннибал играла роль вдохновительницы. Н.А.Бердяев называл ее душою, Психеей ивановских сред. Широкой публике эта дама была известна скандальной повестью "Тридцать три урода" (Спб, 1907), в которой подробно описывается лесбийская любовь.
      В плане усилий членов кружка, направленных на внедрение в общественное сознание идеи "свободной любви" или, проще говоря, подготовки сексуальной революции в нашей стране, обращает на себя внимание выступление на одном из заседаний кружка в "Башне" М.Волошина, прочитавшего доклад "Новые пути Эроса". В ходе возникшей затем дискуссии "дивно говорил" Вячеслав Иванов, энергично доказывавший, что "в сущности, вся человеческая и мировая деятельность сводится к Эросу, что нет ни этики, ни эстетики - обе сводятся к эротике".
      В свете последних розысканий становится все более очевидным, что так называемый "серебряный век" в России, о котором с таким придыханием говорит сегодня наша интеллигенция, породил, между прочим, откровенно антихристианское направление в нашей литературе (В.Я.Брюсов, К.Д.Бальмонт, Ф.К.Сологуб, Н.С.Гумилев, А.А.Блок и др.), восходящее в своей основе к идеям древних гностиков II-III веков новой эры [1265].
      В то же время, несмотря на очевидные издержки увлечения нашей творческой интеллигенции начала XX века мистикой и теософией, оно имело и положительную сторону, так как способствовало расцвету у нас такого известного направления в литературе и искусстве, как символизм с его подчеркнуто мистическим восприятием мира и попытками постижения его скрытой от непосвященных сущности. Это и уже неоднократно упоминавшиеся нами Александр Блок, Андрей Белый, Вяч.
      Иванов, В.Я.Брюсов, З.Гиппиус, Д.С.Мережковский, К.Д.Бальмонт, Ю.Балтрушайтис, Эллис (Л.Кобылинский), И.Анненский и другие [1266].
      Особый интерес в этой связи представляет увлечение оккультизмом и спиритическими сеансами поэта Валерия Брюсова [1267]. Вот что вспоминал об этом В.К.Станюкович: "Как то раз я зашел к Брюсову вечером, - пишет он (воспоминания относятся к 1894 году - Б.В.), - он торопился к А.Лангу на спиритический сеанс и затащил меня к нему, зная мое отрицательное отношение к этим сеансам. В слабо освещенной комнате с темными портьерами мы нашли длинного, странного, с блестящими глазами Ланга. Он был один и никого не ждал. В торжественной тишине хозяин и Брюсов приступили к священнодействию. На дощечку, сквозь которую проходил карандаш, они положили правые руки и он тотчас забегал по большому листу, расположенному на столе. Как только лист исписывался, он убирался в сторону, а под ним оказывался чистый, готовый к дальнейшим откровениям. Быстро покрывались листы строками, написанными крупным почерком. Мягкий мрак и тишина кругом, а в круге света, падающего из-под низко опущенного абажура, склоненные фигуры над бегающими по белому листу руками. Я сидел в глубоком кресле, мне было уютно, и никакой таинственности я не ощущал. Продолжая так около часу, они остановились.
      Спириты хотели и меня вовлечь в их мистерию, но я отказался и мое явное неверие вызвало чрезвычайное раздражение Духа. Он начал покрывать очередной лист самыми отборными ругательствами, которыми никогда не осквернялись уста товарищей. Я начал хохотать и разогнал таинственную атмосферу уютной комнаты с мягкими темными драпировками, разомкнув руки товарищей. Дух, возмущенный моим присутствием, перестал двигать карандаш и исписанные листы были приобщены к толстой груде прежних откровений.
      Мы возвращались по темной Москве. Брюсов упрекал меня в нетерпимости и неверии. Убеждал меня в том, что Дух, а не он ругал меня. В этом я ему наполовину поверил (их было двое). Обещал никогда более не искушать Духа.
      Насколько помню, - замечает В.К.Станюкович, - эти общения с духами, совместно с Лангом, длились долго. Брюсов вообще интересовался областью тайного знания, а Ланг был убежденный спирит. Брюсов говорил мне, что стихи Ланга написаны не им, а духами ... Ланг выступил со стихами вместе с Брюсовым в первом выпуске "Русских символистов" под псевдонимом Митропольский, а затем выпустил под фамилией Бедина книжку стихов "Одинокий труд"" [1268].
      Самое удивительное, что увлечения своего Валерий Яковлевич не оставлял и в зрелые годы. "В эту зиму (1903 год - Б.В.), - писал в своих воспоминаниях М.А.Волошин, - литературная молодежь обычно встречалась у Брюсова в старом фамильном доме на Цветном бульваре. Дом этот, очевидно, принадлежавший родителям Брюсова, находился на противоположной стороне, супротив тогдашних цирков Саломоновского и Никитина, на самой периферии московской "Субурры", описанной в рассказе А.Чехова "Припадок". Дом носил московский купеческий характер. Здесь, в небольшой белой столовой, рядом с гостиной, уставленной цветочными горшками, где "лопасти латаний рисовались на эмалевой стене" высокой изразцовой печки, собиралась у Валерия Яковлевича, в зиму, предшествующую основанию "Весов", московская поэтическая молодежь того времени. За чайным столом читали по очереди свои стихи и выслушивали критические замечания хозяина. Разговоры Брюсова, который в это время собирал матерьялы для "Огненного Ангела", были сухи, богаты, остры, осведомлены и часто вращались около оккультных тем. Его интерес к оккультизму был не только книжный. Незадолго до этого он сам, по-видимому, пережил оккультный роман.
      "Меня интересовало, - рассказывал он, - как спиритические духи, т.е.
      те существа, с которыми мы разговариваем на спиритических сеансах, сами относятся к нам, как они видят и принимают человеческий мир. Я иногда ставил им вопрос об этом и получал ответы очень неожиданные:
      " Так, как будто огонек в поле и около него тени.
      В виде огонька они, значит, видят спиритический столик. Я пробовал спрашивать:
      - А сколько же нас сидит около огонька?
      Но у них не было явно ни восприятия лиц, ни числа. Ответы были самые противоречивые и разные:
      - Один, пять - толпа ...
      Считать они совсем не умели. Мы занимались обыкновенно вдвоем с Лангом (Миропольским, поэма которого "Лествица" напечатана "Скорпионом"). Постепенно у нас составился круг знакомцев, которые с нами беседовали. В этом круге сущностей они являли свои виды и планы на нас - и мы им в чем-то должны были помочь. В чем, так и осталось для меня неясным. Они начали нами руководить и давали нам ряд указаний и формул, носивших характер чисто магический, который часто трудно было исполнить. По смыслу их требований, необходимо было иметь в своем распоряжении обширное пустопорожнее место. Требование, которое трудно было осуществить в условиях городской жизни. Мне показалось, что этому мог бы удовлетворить большой чердак недостроенного дома. Я подал эту мысль, и они одобрили. У меня был на примете такой четырехэтажный, строящийся дом, хозяин которого был знакомым моей семьи. Я отправился к нему просить разрешения, и тут случилась первая странность. Этот человек, уже не молодой и почтенный, принял меня в отдельной комнате, и когда я ему изложил все мое дело и он поднялся со стула, чтобы ответить мне, - он вдруг упал - у него был удар и паралич языка. Ответа я так и не получил.
      В другой раз все уже было устроено и разрешение получено - я ждал только Ланга, чтобы идти туда, он должен был зайти за мной. Но он не пришел ко мне, и сеанс не состоялся. Потом выяснилась вещь еще более странная:
      Когда он шел по Цветному бульвару, какой-то прохожий, поровнявшись с ним, ударил его по голове тяжелым кирпичом, завернутым в клетчатый платок.
      Он потерял сознание и очнулся только через два часа в аптеке, куда его отнесли. Так и второй раз наш сеанс не состоялся.
      Лишь по третьему разу нам удалось его устроить. Я расставил светильники, как нам было указано, начертил знаки и круг, но когда начал произносить заклинания, то рядом с нами упала тяжесть в несколько десятков тысяч пудов.
      Светильники наши были разбиты вдребезги и погасли, не понимаю, как чердачные балки вынесли этот удар и как мы сами не пострадали. Очевидно, я сам недостаточно тщательно замкнул круг или сдвинул один из светильников. Словом, эксперимент был неудачен, и наше общение с этой группой духов этим кончилось. Никто из них на сеансах с нами болъше не разговаривал. Мы старались узнать о их судьбе, расспрашивая других духов, но ответы были странные, мало понятные.
      Нам отвечали: "Их нет. Они заперты" и раз даже - "Они умерли"" [1269].
      Любопытна в связи с этим реакция Брюсова на провозглашенный Андреем Белым на одной из "сред" у Вячеслава Иванова масонский тост: "Пью за Свет!"
      -Брюсов, сидевший рядом со мной, - свидетельствует А.Белый, - вскочил как ужаленный и, поднимая свой бокал, прогортанил: "За тьму!"". Впрочем, такие "богомерзкие" выходки были обычным явлением в этой среде. "Я не выдержал, - вспоминал А.Белый, - вдруг за столом при всех сорвал с себя крест, бросив его в траву. А.А. (Блок - Б.В.) усмехнулся недоброй улыбкой" [1270].
      Сам Андрей Белый всю свою сознательную жизнь оставался глубоким и законченным мистиком. "Человек начинается там, - писал он, - где кончается слово, где слово свивается - там начинается оккультизм; и все мы оккультисты ... Оккультизм - это воздух, которым мы дышим; и изучение оккультистов без овладения жестами, без уменья их видеть, читать - есть дурная привычка.
      Назвавши себя оккультистом, не думаю что я оккультист в полном смысле:
      тот смысл постигается в десятилетиях подвига упражнений, в конкретности и не лежит путь смысла в сентенциях об оккультизме". Воспаленное воображение поэта рисовало впечатляющие картины некоей вселенской мистерии, участники которой "строятся в им одним открытые знаки и образуют фигуры как в танцах; танцуют треугольники из людей, пересекаются в гексаграммы ... если знак пентаграммы есть пять, то вхождение шестого в обряд пентаграммы обогащает в шесть раз возникающие возможности встречи ... Но этого не поймут, о чем, собственно, говорю; обрываю слова ...", записывал он в своем дневнике.
      И далее следует обширный пассаж о месте оккультной символики в современном мире. "Священные фигуры - оккультные знаки нельзя созерцать безнаказанно (опрокинутый треугольник - не то, что прямой: опрокинутый самосознание, обращенное к духу, прямой - на себя); созерцание треугольника на калоше, которую топчем мы (знак божества!) есть пародия на обряд: и неспроста святым этим знаком давно штемпелюют калоши и, ежедневно мы топчем в грязи властный знак Божества. И это - дело "их" рук ..." [1271].
      "Приступ медиумизма" и усиление антиправославных, антихристианских настроений у "аргонавтов" во многом были связаны с деятельностью в их среде А.Р.Минцловой - известно, что одно время она подвизалась в качестве помощницы известного теософа Рудольфа Штейнера. Порвав с ним, она появилась сначала в Москве, а затем в Петербурге в качестве представителя некой таинственной организации, судя по всему, Ордена розенкрейцеров, и имела своей задачей создание "Братства Святого Духа".
      "Минцлову, - писал в связи с этим Н.Валентинов, - дочь известного в Москве адвоката, я видел один только раз в кафе на Тверской улице: меня познакомил с нею приехавший из Петербурга Арабажин - двоюродный брат Белого.
      Она произвела на меня самое неприятное впечатление: толстый обрубок, грязные желтоватые волосы, огромный глупый лоб, узенькие свиные глаза, а главное - речи! За два года я привык говорить с символистами, к "воздуху" символизма достаточно принюхался и на всякие мистические "всмутки" уже не реагировал.
      Но Минцлова раздражала своими таинственными намеками вроде: "Как маловажно то, что вы говорите, в сравнении с тем, что вот здесь, рядом с нами, находится и нас слушает", "О ком вы говорите?", "Да зачем мне отвечать - ведь все равно вы этого не поймете. У вас нет для этого органов восприятия".
      Минцлова была вхожа ко всем писателям, и особенно к символистам.
      В Петербурге она была постоянным гостем и другом Вяч. Иванова, а в Москве "обрабатывала" А.Белого. Осенью 1908 г. Белый, действительно, бегал не только к "раввину" (М.О.Гершензону - Б.В.), проникаться у него духом "Вех", - мысль его бежала и в другом направлении: он входил "в стихию теософических дум", штудировал " Doctrine Secrte" Блаватской, посещал теософический кружок Христофоровой, где у него завязались отношения с Минцловой, уже прошедшей через антропософскую школу Рудольфа Штейнера. "Оккультистка" Минцлова была, несомненно, сумасшедшей, и она околдовала Белого" [1272].
      Результатом медиумического затмения Андрея Белого стало появление (июль 1908 года) у него антирусского по своему духу, упаднического стихотворения "Отчаянье", заканчивающегося следующим пассажем:
      -Исчезни в пространстве, Исчезни, Россия, Россия моя!" [1273].
      Что это было затмение, свидетельствует появившаяся в 1909 году в журнале "Весы" большая статья А.Белого под названием "Штемпелеванная культура", где он восстает против засилья инородческих элементов в русской культуре.
      Проштемпелеванный, т.е. прошедший сквозь цензуру биржевиков, интернационализм с пафосом провозглашается последним словом искусства морально шаткой и оторванной от народа группой критиков - негодует здесь А.Белый. Кто же эти критики?
      "Главарями национальной культуры, - пишет он, - оказываются чуждые этой культуре люди ... Чистые струи родного языка засоряются своего рода безличным эсперанто из международных словечек ... Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон ... Вы посмотрите на списки сотрудников газет и журналов в России: кто музыкальные и литературные критики этих журналов? Вы увидите сплошь и рядом имена евреев ... пишущих на жаргоне эсперанто и терроризирующих всякую попытку углубить и обогатить русский язык". Рать критиков и предпринимателей в России пополняется "в значительной степени одной нацией; в устах интернационалистов все чаще слышится привкус замаскированной проповеди самого узкого и арийству чуждого юдаизма". "Ударяясь в космополитизм, - предупреждает Андрей Белый, - мы подкапываемся под само содержание души народной, то есть под собственную культуру" [1274]. С резким протестом против "оброссиивания" и интернационализации русской культуры выступил в это же время и П.Б.Струве.
      "Не знаменательно ли, - писал он в статье "Интеллигенция и национальное лицо", - что рядом с "Российской империей", с этим в глазах всех радикально мыслящих, официальным казенным чудовищем-левиафаном, есть тоже "российская"
      социал-демократическая рабочая партия". Не русская, а именно "российская".
      Ни один русский, иначе как слегка иронически не скажет про себя, что он "российский" (уже говорят - Б.В.) человек, а целая и притом наирадикальнейшая партия применила к себе это официальное ультра-государственное название, ультра-имперское обозначение. Это значит: она хочет быть безразлична, бесцветна, бескровна в национальном отношении ... Для меня важно сейчас подчеркнуть, что ради идеала человечной и разумной государственности - русская интеллигенция обесцвечивает себя в "российскую". Этот космополитизм очень государственен, ибо "инородцев" нельзя ни физически истребить, ни упразднить как таковых, то есть нельзя сделать "русскими", а можно лишь воспринять в единое "российское"
      лоно, и в нем успокоить". "Но позвольте мне, - заявил П.Б.Струве, убежденному стороннику государственности, восстать против обнаруживающейся в этом случае чрезмерности культа государственного начала. Позвольте мне сказать, что так же, как не следует заниматься "обрусением" тех, кто не хочет "русеть", так же точно нам самим не следует себя "оброссиивать"".