Орион (№2) - Месть Ориона

Я приглядел, чтобы моих воинов-хеттов накормили, разместили в шатрах и выдали им одеяла. Они обособленно уселись вокруг собственного костра. Итакийцы и остальные ахейцы смотрели на хеттов с трепетом. Они оценили одинаковые доспехи и тщательную выработку кожаного снаряжения. Ведь среди самих ахейцев невозможно было найти двух воинов, одетых или вооруженных одинаково. Так что видеть целый отряд из более чем сорока человек, имеющих столь схожее снаряжение, им еще не приходилось.

К моему удивлению, железные мечи хеттов не произвели впечатления на ахейцев… Даже не заинтересовали их. Я взял клинок, прежде принадлежавший Арце, поскольку успел убедиться в том, что железный клинок превосходит бронзовый.

Солнце уже садилось, превращая воды моря в темно-красное вино, когда Лукка подошел ко мне. В стороне от людей я ужинал с Политосом. Хетт остановился у очага, нервно теребя завязки куртки, лицо его хмурилось. Я решил, что вопли мирмидонян проняли и его.

– Господин мой, Орион, – начал он. – Не могу ли я поговорить с тобой откровенно?

– Конечно, Лукка, говори все начистоту. Я не хочу, чтобы ты таил от меня свои мысли, не хочу, чтобы между нами пролегла тень непонимания.

Он облегченно вздохнул:

– Благодарю тебя, господин.

– Ну так что же?

– Господин… Разве это осада? – Он почти негодовал. – Войско заперлось в лагере, воины пьют и едят, а горожане открыли ворота и выходят за едой и хворостом. Где машины у стен города, где тараны возле ворот? Странная какая-то осада!

Я улыбнулся. Гибель Патрокла ничуть не взволновала его. Но потуги любителей раздражали профессионала.

– Лукка, – сказал я. – Ахейцы не умеют воевать. Завтра утром на наших глазах два воина съедутся биться на колесницах, и исход поединка может решить судьбу всей войны.

Он покачал головой:

– Едва ли. Троянцы не позволят варварам войти в город… сколько бы героев ни пало у стен его.

– Наверное, ты прав, – согласился я.

– Погляди-ка сюда. – Он указал на город на холме, утопавший в красно-золотистом сиянии заходившего солнца. – Видишь участок стены, который ниже, чем все остальные?

Он показывал на восточную стену города, где, по словам болтуна придворного, укрепления были слабее.

– Мои люди могут соорудить осадные башни и подкатить их к этому месту так, чтобы воины ахейцев могли сойти прямо на стены с верхнего помоста башни.

– А не попытаются ли троянцы разрушить башни, когда они приблизятся к стене?

– Чем? – фыркнул он. – Копьями и стрелами? Пусть даже горящими. Мы укроем башни мокрыми конскими шкурами.

– А если они сумеют собрать сюда всех своих людей и отбить натиск?

Он поскреб в густой черной бороде.

– Такое случается. Но обычно мы нападаем одновременно в двух или трех местах. Лучше заблаговременно заставить их разделить свои силы.

– Неплохая идея, – одобрил я. – Придется переговорить с Одиссеем. Интересно, как это ахейцам не пришло в голову ничего подобного?

Лукка скривился:

– Какие они вояки, мой господин? Пусть их цари и князьки воображают себя великими воителями, на самом деле они просто великие забияки. Мой отряд справится с ахейцами, в пять раз превосходящими нас численностью.

Мы еще немного поговорили, и он отправился проверять, как устроились на ночь его люди.

Политос, терпеливо выслушавший весь разговор, поднялся на ноги.

– Этот муж слишком стремится победить, – заметил он почти гневным шепотом. – Он хочет, чтобы победа сопутствовала ему повсюду, и ничего не желает оставить на волю богов.

– Люди воюют ради победы, не так ли? – спросил я.

– Люди бьются ради славы и добычи и чтобы было о чем рассказать своим внукам. Муж идет в бой, чтобы доказать свою смелость, чтобы встретить героя и испытать свою судьбу, а этот хочет воспользоваться хитростью ради победы. – Политос в сердцах сплюнул на песок.

– Но ведь ты сам ругал воинов ахейцев и троянцев, презрительно называя их кровожадными дурнями, – напомнил я.

– Так оно и есть! Но они бьются честно, как подобает мужам.

Я расхохотался:

– Там, откуда явился я, старик, есть поговорка: в любви и на войне все средства хороши.

На этот раз Политос лишь что-то буркнул себе под нос, а я встал, отошел от костра и пустился на поиски Одиссея. Обнаружив царя Итаки в сумраке под навесом, я стал рассказывать ему об осадных башнях.

– Их можно поставить на колеса и подкатить к стенам? – удивился Одиссей, который не слышал ничего подобного прежде.

– Да, мой господин.

– Твои хетты умеют возводить такие машины?

– Да.

Глаза Одиссея заблестели, будто в них отразилось мерцание медной лампы, стоявшей на рабочем столе. Царь принялся обдумывать варианты. Он рассеянно похлопывал по мохнатой шкуре пса, улегшегося у его ног.

– Ну что ж, – проговорил наконец Одиссей, – надо посоветоваться с Агамемноном!

Великий царь дремал, когда нас впустили в его шатер. Агамемнон развалился в походном кресле, сжимая в правой руке усыпанный драгоценными камнями кубок с вином. Очевидно, рана на его плече затянулась, и он мог уже сгибать локоть. В хижине находились лишь две рабыни, темноглазые и молчаливые, из-под их тонких накидок выглядывали обнаженные руки и ноги.

Одиссей сел лицом к великому царю. Я уселся на корточках у его ног. Нам предложили вина. Оно пахло медом и ячменем.

– Движущаяся башня? – засомневался Агамемнон, когда Одиссей два раза повторил объяснение. – Невозможно сдвинуть каменную башню…

– Мы сделаем ее из дерева, сын Атрея, и покроем шкурами для защиты.

Агамемнон посмотрел на меня мутными глазами, уронив подбородок на широкую грудь. Лампы отбрасывали длинные тени, и его лицо с тяжелыми бровями казалось зловещим и даже грозным.

– Пришлось отдать пленницу Брисеиду наглому щенку, – буркнул он. – И целое состояние в придачу. Несмотря на то что его обожаемый Патрокл убит рукой Гектора, этот гаденыш отказался вступать в битву, пока ему не возместят нанесенный… якобы несправедливо, ущерб. – Пренебрежение, вложенное в последние слова, материализовавшись, могло бы ободрать кожу.

– Сын Атрея, – успокаивал его Одиссей, – если план мой сработает, мы захватим наконец Трою и добудем столько богатств, что хватит даже придире Ахиллесу.

Агамемнон ничего не сказал. Он слегка шевельнул кубком, и один из рабов поспешил наполнить все чаши. Одиссей держал в руках золотой кубок, как и великий царь. Мне дали деревянный.

– Еще три недели, – проговорил Агамемнон и припал к кубку, проливая вино на уже запятнанную тунику. – Мне нужно еще три недели.

– Господин?

Агамемнон выронил кубок на покрытый коврами земляной пол и наклонился, лукаво улыбаясь:

– Через три недели мои корабли повезут зерно из моря Черных вод через Геллеспонт в Микены. И ни Приам, ни Гектор не сумеют остановить их.

Одиссей только охнул. Тут я понял, что Агамемнон далеко не дурак. Если царь не мог захватить Трою, то ничто не мешало ему провести свои корабли через проливы и подождать, пока они не вернутся нагруженные зерном, прежде чем снять осаду. И если ахейцам придется оставить стены Трои, Агамемнон запасет на год зерна в амбарах родных Микен. А потом либо воспользуется им сам, либо продаст соседям, если это окажется выгоднее.

Одиссею дали здесь прозвище хитроумного, но я понял, что итакиец попросту осторожничал, заранее рассчитывая все варианты, прежде чем сделать ход. Однако по-настоящему лукав был не он, а Агамемнон… изворотливый, эгоистичный и жадный.

Быстро оправившись от изумления, Одиссей проговорил:

– Но сейчас нам представилась возможность полностью разрушить Трою… Не только ограбить город, увести женщин, но и оставить за собой право плавать через Геллеспонт, пока ты будешь властвовать.

Агамемнон откинулся в кресле.

– Хорошая мысль, сын Лаэрта. Очень хорошая мысль. Я подумаю и созову совет, чтобы все обсудить… Но после завтрашнего поединка.

Кивнув, Одиссей ответил:

– Да, после того как мы увидим, останется ли Ахиллес среди нас или же умрет от копья Гектора.

Агамемнон широко улыбнулся.

15

В ту ночь я спал хорошо.

Теперь у меня был собственный шатер, как подобает предводителю отряда. Я рассчитывал, что густое, подслащенное медом вино подействует на меня словно снотворное. Но этого не произошло. Я крутился на своем соломенном ложе и каждый раз, ненадолго забываясь, видел своим внутренним взором лики творцов. Они ссорились, препирались и заключали пари, споря, кто победит в предстоящей схватке.

А потом я увидел Афину, мою возлюбленную. Безмолвная и одинокая, стояла она вдалеке от беззаботно смеявшихся богов, игравших жизнями людей. Серьезно, без улыбки она смотрела на меня, но не проронила ни звука, словно каменное изваяние. И только пристально вглядывалась в мои глаза, словно пыталась передать какую-то весть.

– Ты же мертва, – сказал я ей.

Ответил мне скрипучий голос Политоса:

– Афина жива, пока ты поклоняешься и служишь ей.

«Отлично сказано, – подумал я, – но эти слова не позволяют мне заключить ее в свои объятия, ощутить теплоту ее тела и любовь».

Но я готов был так крепко обнять Золотого бога, чтобы исторгнуть из него жизнь. Так могло случиться – некогда…

Я вспомнил кое-что еще… Темноволосого грузного гиганта с серой кожей и горящими красным огнем ненависти глазами, которого я преследовал сквозь века и тысячелетия. Ариман! Он как наяву предстал перед моими глазами.

И вдруг я услышал его скрипучий голос.

– Ты глуп, – шепнул он. – Ты ищешь силу, а обретешь только слабость.

Я подумал, что уже проснулся… Мне показалось, что я приподнялся на локте и провел усталой рукой по слипавшимся глазам. Но тут раздался голос Золотого бога, я слышал его столь отчетливо, как если бы он стоял возле меня:

– Перестань сопротивляться мне, Орион. Если может умереть даже богиня, подумай, как легко мне обречь на окончательную гибель одно из собственных созданий.

Сквозь складки шатра пробивались золотые лучи, и я вскочил. Схватив меч, я бросился обнаженным наружу. Но увидел, что это всего лишь солнце занимавшегося дня.

Начиналось утро, ясное и ветреное.

Поединка между героями ждали все – на равнину вышли оба войска. Отчасти потому, что единоборство всегда перерастало в битву. Впрочем, многие надеялись, что все закончится поединком.

Я приказал Лукке держать людей подальше от поля боя.

– Такой бой не для вас, – объявил я. – Незачем рисковать людьми.

– Тогда мы могли бы начать валить деревья для осадных башен, – предложил он. – Я заметил за рекой подходящие.

– Давай подождем с этим до окончания поединка, – сказал я. – Находись возле ворот лагеря и будь готов защитить их, если троянцы прорвутся.

Он поклонился, прижав кулак к груди.

Наконец все ахейское войско ряд за рядом выстроилось на продутой ветрами равнине перед лагерем. Возле стен города разместились троянцы: колесницы впереди, пехота позади. Безоблачное небо заволокло пылью.

Я видел флажки на городских стенах и как будто даже заметил золотоволосую Елену на самой высокой из башен Трои.

Одиссей велел мне находиться по левую руку от его колесницы.

– Будешь защищать моего возницу, если мы начнем сражаться.

Он приказал, чтобы мне выдали восьмиугольный щит, защищавший воина от подбородка до пят, который оттягивал левую руку, обнадеживая своей тяжестью: пять слоев бычьей шкуры с бронзовыми нашлепками на прочном деревянном каркасе могли остановить любое оружие – кроме копья, пущенного с мчащейся колесницы.

Политос находился на верху крепостного вала с рабами и фетами. Напрягая старые глаза, он будет следить за сражением, а потом не даст мне покоя, выспрашивая о том, что я видел сегодня, – так уже случалось.

«Но все это произойдет, – подумал я, – лишь если мы оба выживем в сегодняшнем бою».

Итак, я стоял на равнине, продуваемой ветром, прикрывая глаза от солнца, поднявшегося над войском троянцев. Наконец из Скейских ворот появилась колесница, влекомая четверкой дивных белых коней. Вздымая клубы пыли, она покатила в передние ряды войска, на ней ехал горделивый рослый Гектор. Огромный щит и четыре длинных копья возвышались над нею.

Время шло, и ничего пока не происходило. Среди ахейской пехоты послышался ропот. Я взглянул на Одиссея, тот терпеливо улыбнулся. Ахиллес, подобно заносчивой знаменитости, заставлял всех ждать своего появления. Я подумал, что такой метод может смутить кого угодно, только не Гектора. Этот воин воспользуется предоставленной паузой, чтобы разглядеть каждый камень и кочку на поле. Он не дитя, которого может смутить ожидание.

Наконец в волнение пришли и ряды ахейцев, раздались приветственные возгласы. Повернувшись, я увидел четверку черных как ночь коней. Фыркая и запрокидывая головы, они мчались через ров по земляной насыпи. Их черные шкуры лоснились, колесницу Ахиллеса украшало черное дерево и слоновая кость, а запасные доспехи – самые лучшие Гектор снял с тела убитого Патрокла – блестели полированным золотом. Шлем с гребнем прикрывал голову, и лица Ахиллеса почти не было видно. И только когда колесница проскочила мимо меня, я увидел, что губы царевича мирмидонян сурово сжаты, а глаза мечут искры.

Он не остановился ради обычных предварявших битву формальностей. Даже не замедлил бега коней. Его колесничий щелкнул кнутом над ушами вороных, и скакуны изо всех сил рванулись вперед. Потрясая копьем, Ахиллес громко кричал – и его крик отразился эхом от стен Трои:

– ПАТРОКЛ! ПА… ТРО… КЛ!

Его колесница катила прямо на Гектора. Возница-троянец тронул с места коней, и благородный воин поднял одно из своих копий.

Колесницы мчались навстречу друг другу, и герои метнули копья одновременно. Ахиллес попал в щит Гектора, тот пошатнулся и едва не вылетел из колесницы, но восстановил равновесие и потянулся за новым копьем. Посланное твердой рукой, оно пролетело между Ахиллесом и его колесничим и вонзилось в деревянный пол колесницы.

По коже моей прошел мороз: мирмидонянин даже не поднял своего щита, когда троянец метнул копье в его сторону, и не уклонился, когда наконечник едва не задел его щеку, поросшую молодой бородой. Или собственная жизнь Ахиллеса не волновала, или же в безумии своем он счел себя неуязвимым.

Колесницы вновь проскочили мимо друг друга, и воители опять метнули копья. Оружие Гектора отскочило от бронзового наплечья панциря Ахиллеса, и снова ахеец даже не шевельнулся, чтобы защититься. Но его копье поразило возницу Гектора прямо в лицо. С жутким криком тот повалился на спину, обеими руками сжимая древко оружия, превратившего его лицо в кровавые клочья.

Взвыв, ахейцы сделали несколько шагов вперед. Понимая, что нельзя править лошадьми и биться одновременно, троянец легко соскочил с колесницы, прихватив левой рукой два копья. Почуявшие свободу кони понесли колесницу к городским стенам.

Теперь у Ахиллеса появилось преимущество, и, оказавшись перед Гектором, он принялся кружить вокруг спешившегося воина, пытаясь отыскать уязвимое место. Но троянец крепко держал щит перед собой и постоянно передвигался, не давая противнику прицелиться. Бронзовый шлем, щит и поножи делали его почти неуязвимым.

Ахиллес метнул другое копье, оно пролетело мимо. Гектор, как казалось, топтался на месте. Но я успел заметить, что каждый раз, поворачиваясь лицом к колеснице Ахиллеса, он делал шаг-другой к рядам своих воинов.

Мирмидонянин, должно быть, тоже заметил это и выпрыгнул из колесницы. Вздох прокатился по обоим войскам. Герои сходились лицом к лицу пешими… Через несколько мгновений их разделяла только длина копья.

Рослый Гектор уверенно приближался к невысокому мирмидонянину. Он что-то сказал Ахиллесу, тот сплюнул перед тем, как ответить. Они находились слишком далеко от меня, и я не мог разобрать, какими словами они обменялись. А потом Ахиллес сделал такое, от чего ахейцы буквально застонали. Он отбросил щит, загремевший по земле, и замер перед Гектором с копьем в руках.

«Глупец, – подумал я, – неужели он действительно считает себя неуязвимым?»

Сжимая обеими руками копье, Ахиллес стоял лицом к противнику – без щита.

Выбрав из двух оставшихся копье подлиннее, Гектор отбросил короткое и пошел прямо на противника. Его рост, сила и опыт давали ему преимущество. Он знал это. Невысокий и быстрый Ахиллес словно обезумел. Он даже не попытался отбить выпад копьем или отбежать в сторону. Ахиллес просто нырнул и, пропустив копье Гектора буквально в дюйме от лица, направил собственное в глаза троянца.

В любом виде рукопашной нельзя атаковать и защищаться одновременно. Удачливый воин может мгновенно переходить от атаки к защите и наоборот. Троянец понимал это и явно намеревался вынудить противника только обороняться. Но тот не желал защищаться и только отбивал выпады Гектора. Смысл происходившего начал доходить до меня: скорость и отвага давали огромные преимущества Ахиллесу. Тяжелый щит лишь мешал бы его маневрам.

Он отступал перед троянцем, и вскоре я заметил, что мирмидонянин увлекает Гектора ближе и ближе к нашим рядам.

Пока они оба потели и пыхтели под палящим солнцем, я заметил, что Ахиллес улыбается, словно маленький мальчик, с удовольствием отрывающий крылышки у мухи, как будто он уже вогнал копье в грудь своего врага… Он напоминал безумца, задумавшего коварное убийство. Мне доводилось видеть такую улыбку на лице Золотого бога.

Гектор понял, что инициатива перешла к противнику. Он изменил тактику, пытаясь активнее действовать копьем, стремясь за счет преимущества в силе заставить соперника опустить оружие и вогнать наконец заостренную бронзу наконечника в незащищенное щитом тело врага.

Ахиллес сделал выпад, и Гектор опоздал на какую-то долю секунды. Предводителю мирмидонян этого хватило. Подпрыгнув, он обеими руками направил со всей силой копье в Гектора. Наконечник ударил о защищенную бронзой грудь героя, я услышал, как он со скрежетом скользнул по металлу, не пробив его, и соскочил, попав Гектору под подбородок. Удар отбросил троянца назад, но он не упал. И на мгновение оба воина застыли рядом; Ахиллес давил на копье с такой силой, что пальцы, сжимавшие древко, побелели, глаза его пылали ненавистью и жаждой крови, а на губах играла жестокая улыбка. Руки Гектора, не выпуская длинного копья и огромного щита, медленно потянулись вперед, словно он хотел обнять своего убийцу. Конец копья погружался все глубже в его горло, проникая в мозг.

И вот тело Гектора обмякло и повисло на острие копья противника, который тотчас же вырвал из горла врага свое оружие, и мертвый царевич покатился в пыль.

– За Патрокла! – вскричал Ахиллес, потрясая окровавленным копьем.

Ахейцы издали радостный вопль, троянцы же застыли в ужасе.

Ахиллес отбросил копье, извлек меч из ножен и несколько раз рубанул по шее Гектора, голове которого суждено было стать трофеем.

Я бежал за колесницей Одиссея, зная: те самые люди, которые надеялись, что схватка между героями покончит с войной, мчатся теперь в битву, не думая ни о чем; подобно леммингам, которые выбрасываются на берег в стремлении к самоубийству, повинуясь таинственному зову безумного инстинкта.

«Так ты наслаждаешься битвой? – вспомнил я давние слова Золотого бога. – Что ж, я заложил в свои создания страсть убивать».

Но времени на размышления уже не оставалось. Моя рука сжимала меч, враги бросились на меня, сверкая налитыми кровью, сулящими смерть глазами. Следуя примеру Ахиллеса, я сбросил с левой руки тяжелый щит. Он был мне не нужен: реакции мои обострились, и мир вокруг меня словно застыл.

Железный меч хорошо послужил мне, бронзовые клинки трещали и переламывались под его ударами. Острое лезвие пробивало бронзовую броню. Я догнал колесницу Одиссея. Он и еще несколько воинов на колесницах окружили тело Гектора, пока Ахиллес и его мирмидоняне раздевали труп. Я увидел, как голову храброго царевича водрузили на копье, и в негодовании отвернулся. Наконец кто-то привязал лодыжки трупа к дышлу колесницы и устремился в лагерь ахейцев, надеясь пробиться с телом сквозь ряды сражавшихся воинов.

Видя такое варварство, троянцы разъярились. Вознегодовав от подобного надругательства, они отчаянно стремились отбить тело Гектора, чтобы не позволить ахейцам увезти его в лагерь.

И пока борьба разгоралась, я заметил, что никто из троянцев не защищает подхода к городу, они даже не подумали охранять ворота, через которые вышли.

Я бросился к колеснице Одиссея и закричал, перекрывая проклятия и стук оружия:

– Ворота! Троянцы оставили их без охраны!

Глаза Одиссея вспыхнули, он поглядел на городские стены, потом на меня и кивнул.

– К воротам! – закричал он, перекрывая шум битвы. – К воротам, прежде чем их закроют.

Издав яростный боевой клич, Одиссей оставил тело Гектора. Рядом с двумя колесницами я бегом помчался вперед, расчищая себе дорогу мечом… И вот уже ничто не отделяло меня от стен Трои, кроме пустого пространства.

– К воротам! – услышал я призыв за своей спиной, и мимо меня прогрохотала колесница, кони мчались как безумные, раздувая ноздри, глаза их побелели и выкатились.

О теле Гектора немедленно забыли, битва прекратилась, все устремились к Скейским воротам. Войско троянцев потоком текло назад, стараясь оказаться под защитой городских стен, пока не закрыли ворота.

Вновь вскочив в колесницу, Ахиллес прорубил кровавую просеку в войске троянцев; он разил мечом направо и налево, а пешие воины и знать на колесницах расступались перед ним. Потом он выхватил кнут у возницы и погнал лошадей отчаянным галопом к городским воротам.

Я видел, как Одиссей метнул копье в грудь троянца, охранявшего вход в город. Возле ворот появились седобородые старики и мальчишки, вооруженные легкими метательными копьями. Со стен стреляли лучники, бросали вниз камни. Одиссею пришлось остановиться, но Ахиллес мчался дальше прямо к воротам, не обращая внимания на сыпавшиеся градом снаряды. Стражи бросились врассыпную, прячась за массивными деревянными створками, на которые кто-то навалился, закрывая. Увидев, что щель уже слишком мала для колесницы, Ахиллес соскочил на землю и бросился вперед, потрясая огромным окровавленным копьем. Воины у ворот попытались преградить ему дорогу, но он легко разогнал их.

Одиссей и другой знатный ахеец Диомед, как я узнал позже, поспешили на помощь; переброшенные за спину огромные щиты с головы до пят защищали обоих воинов от камней и стрел, которые летели на них сверху. Основная часть троянского войска невдалеке от нас вступила в отчаянную схватку с войском ахейцев, которые стремились преградить им путь к городским стенам. Я встал между Одиссеем и Ахиллесом, мечом отражая удары копий, высовывавшихся из щели между створками. Левой рукой я выдернул копье из рук испуганного мальчишки, бросил на землю и потянулся за другим.

В глубине души я недоумевал: почему я убиваю троянцев, зачем мне их смерть? Эти люди такие же творения Золотого бога, как и я. Они идут в бой, как им велит их создатель; он управляет ими так же, как и мной. На это я ответил себе: все умирают, но некоторым приходится умирать не единожды.

Жизнь все равно окончится смертью. Но если троянцы служат Золотому богу, пусть и не понимая его планов, тогда они враги мне. И я убью их. Ухватившись за копье, я притянул к себе так и не выпустившего оружия из рук старца… Когда я уже мог дотянуться до него мечом, он выпустил копье, закричал и воздел руки над головой, стараясь защититься воплем. Клинок мой разбросал руки старца и погрузился в его череп.

Пока я извлекал меч из раны, стоявший рядом юнец швырнул в меня легкое копье.

Я легко уклонился и ткнул храбреца обагренным кровью клинком. Я не хотел его смерти. Сперва он испугался, но все-таки шагнул вперед. Второго шанса сохранить жизнь я ему не подарил.

Схватка у ворот затянулась, как казалось, на час. Конечно, здравый смысл подсказывал, что она закончилась через несколько минут, когда подошло отступившее войско троянцев, отчаянно сопротивлявшееся натиску главных сил ахейцев. Колесницы и пешие метались, воины кололи, рубили, повсюду раздавались проклятия, вопли, вой, визг, предсмертные крики пронзали воздух в узком коридоре, который вел к Скейским воротам. То и дело летели стрелы и камни, пыль смешивалась с кровью. Троянцы спасали свои жизни и в отчаянии стремились под защиту городских стен так же, как бежали ахейцы всего несколько дней назад, пытаясь избежать ударов смертоносного копья Гектора.

Невзирая на все наши старания, троянцы удерживали ворота открытыми, но не позволяли нам пробиться в город. Противостоять натиску целого войска в узком проходе могут несколько доблестных воинов, а троянцев переполняла решимость – пусть из чистого отчаяния. Они понимали, что, как только мы ворвемся в ворота, с городом будет покончено. Они лишатся всего: жизни, близких, родного дома. И поэтому они сдерживали нас, новые мужчины и юноши сменяли убитых. Главные силы их войска просачивались в ворота, отбиваясь от ахейцев на пути к спасению. Тут-то и был нанесен удар, которым закончилась битва. Все вокруг меня словно застыло. Стрелы медленно двигались в воздухе, я мог легко схватить любую. Я угадывал, куда целится очередной представший передо мной воин, – по выражению глаз и напряжению мышц. Подступая к сужавшейся щели между створками, я повернулся к ней боком, чтобы отразить натиск троянцев, пробивавшихся к вожделенным воротам, и заметил Ахиллеса. В глазах его светилась жажда крови, дикий хохот рвался с губ, он рубил любого троянца, который осмеливался приблизиться к нему на длину меча. И тут красавец с длинными золотыми кудрями склонился со стены с луком в руках и выпустил стрелу, оперенную серыми соколиными перьями, в незащищенную спину Ахиллеса.

Словно в кошмарном сне я закричал, желая предупредить храброго воина, но мои слова утонули в проклятьях, стонах и шуме битвы. Отбросив со своего пути полдюжины разъяренных воинов, я бросился к Ахиллесу, пока стрела медленно и точно летела в его спину. Я успел опустить руку на его плечо и отбросить вперед.

Почти успел.

Стрела ударила его в икру левой ноги, как раз над пяткой. Ахиллес упал, взвыв от боли.

16

На мгновение мир как будто замер. Непобедимый Ахиллес, доселе неуязвимый герой, корчился в пыли от боли, и стрела торчала в его ноге.

Я встал над ним и снес мечом головы первым подвернувшимся под руку троянцам. Одиссей и Диомед присоединились ко мне, и битва сразу поменяла свое направление и цель. Мы уже не стремились проникнуть в Скейские ворота, следовало сохранить жизнь Ахиллесу и доставить его в лагерь.

Мы медленно отступали, и, честно говоря, заметив это, троянцы оставили нас в покое. Они бросились в ворота и захлопнули массивные створки. Я взял Ахиллеса на руки, Одиссей и все остальные окружили нас… Так мы направились в лагерь.

При всей свирепости и силе царевич был легок, как дитя. Нас окружили мирмидоняне, которые, не скрывая потрясения, смотрели на своего раненого вождя круглыми от испуга глазами. Некрасивое лицо Ахиллеса вспотело, побелевшие губы сжались. Я нес его уже мимо громадного, обдуваемого всеми ветрами дуба, высившегося неподалеку от ворот.

– Боги предоставили мне выбор, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы, – между долгой жизнью и славой. Я выбрал славу.

– Ну, это не серьезная рана, – ответил я.

– Боги решат, насколько она опасна, – отвечал Ахиллес голосом настолько слабым, что я едва его расслышал.

Среди обагренной кровью равнины нас встретили шестеро мирмидонян с носилками из ремней, натянутых на деревянную раму. Я опустил на них Ахиллеса как только мог бережно. И все-таки лицо его исказилось от боли, тем не менее царевич не вскрикнул и не пожаловался.

Одиссей положил руку на мое плечо:

– Ты спас ему жизнь. Ты заметил стрелу?

– Да, и она летела прямо в его сердце. Как ты думаешь, опасна ли эта рана?

– Не слишком, – отвечал Одиссей. – Но Ахиллес не скоро сумеет выехать на ристалище.

Бок о бок с царем Итаки мы устало брели по пыльной равнине. С моря вновь задул ветер, поднимая пыль, летевшую нам в лица. Возвращаясь в лагерь, мы прикрывали глаза. Каждая мышца моего тела ныла, кровь запеклась на правой руке и ногах, испачкав одежду.

– Ты бился отлично, – проговорил Одиссей. – Я даже решил, что мы все-таки захватим ворота и наконец ворвемся в город.

Я устало покачал головой:

– Мы не можем прорваться в охраняемые ворота. Защитить узкий проход несложно.

Одиссей кивнул, соглашаясь:

– Так ты полагаешь, что твои хетты сумеют построить машину, которая позволит нам подняться на стены Трои?

– Они говорят, что уже проделывали это в Угарите и в других краях.

– В Угарите… – протянул Одиссей. Название города, несомненно, произвело на него впечатление. – Надо переговорить с Агамемноном и военным советом. Пока Ахиллес не выйдет на поле брани, нечего и думать вновь штурмовать ворота.

– Незачем делать это, даже когда он выздоровеет, – возразил я.

Одиссей сурово взглянул на меня, но промолчал.

Политос и в самом деле подпрыгивал на месте, когда я возвратился в лагерь.

– Какой день! – повторял он. – Какой день!

И как всегда до последней детали старик выпытал у меня все подробности сражения. Он следил за битвой с вершины вала, но отчаянная схватка у ворот разыгралась чересчур далеко, да и в кипении боя трудно было что-то различить.

– А что тогда сказал Одиссей? – спрашивал он. – Я видел, как Одиссей, Диомед и Менелай ехали бок о бок к воротам. Кто из них добрался туда первым?

Он устроил мне пир: подал густую ячменную похлебку, жареного ягненка, лук, лепешки, еще горячие, прямо из глиняной печи, фляжки неразбавленного вина. И пока я ел, говорил со мной не умолкая.

Не забывая про еду, я отвечал на вопросы сказителя. Время шло, и солнце склонялось к западу, опускаясь к поверхности моря… Вершины гор островов сделались золотыми, пурпурными, а потом и вовсе растворились во тьме. На безоблачном фиолетовом небе проступила первая звезда, настолько прекрасная, что я понял, почему во все века и повсюду на Земле ее называли именем богини любви.