Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Любовники и лжецы. Книга 1

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Боумен Салли / Любовники и лжецы. Книга 1 - Чтение (стр. 10)
Автор: Боумен Салли
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


      – Кого это волнует? Меня, – зло посмотрел на нее Паскаль. – И если бы ты хоть на секунду задумалась вместо того, чтобы размахивать руками, ты бы тоже стала волноваться по этому поводу. Неужели ты всегда так работаешь? Неужели это твой обычный подход – сначала делать, а потом думать? А вот я действую по-другому. Остынь немного!
      Джини захотелось быстро и ядовито ответить, но она сдержалась. Это обвинение, особенно то, что оно исходило от Паскаля, больно ужалило ее. В своей работе она действительно была импульсивной. Иногда это окупалось сторицей, но далеко не всегда. Временами ее стремительность приводила к ошибкам, которые оборачивались неприятностями.
      Ее отец всегда утверждал, что секрет успеха в журналистике заключается во внимании к деталям. «Я проверяю, – говорил он, – потом перепроверяю и перепроверяю еще раз. Я складываю кусочки головоломки очень медленно и точно. И только когда все – все до единого! – кусочки собраны и легли по своим местам, я могу отправиться домой и просохнуть. Вот тогда я знаю, что пришпилил этих подонков к стене».
      Джини почувствовала, что краснеет, и отвернулась. Они оба – и отец, и Паскаль – были правы. Осторожно, избегая взгляда Паскаля, она произнесла:
      – Конечно, ты прав. Я иногда тороплюсь. Сама знаю. Паскаль пропустил это косвенное извинение мимо ушей и пожал плечами.
      – Такое бывает со всеми нами, когда мы начинаем… Джини резко обернулась, пронзив его взглядом. Атмосфера накалилась.
      – Начинаем? – произнесла она. – Я не начинаю, Паскаль. Я, конечно, понимаю, что мне далеко до твоих заоблачных высот, но не забывай, что я тяну репортерскую лямку уже десять лет. Я уже не школьница. Господи Боже… – Джини ощутила внезапный прилив ярости. – Я не приготовишка в журналистике, Паскаль, мне уже двадцать семь лет.
      – Вряд ли я смог бы забыть, сколько тебе лет, даже если бы захотел. – Его лицо тоже окаменело. – С учетом того, что было… Разве забудешь?
      – Да что же это такое! – Джини зло вскочила на ноги. – Неужели обязательно вытаскивать это именно сейчас?
      – Ничего я не вытаскиваю, – огрызнулся он. – Это делаешь ты. Что же касается меня, то ты просто не так поняла мою фразу. Я вовсе не намекал на недостаток у тебя опыта, а хотел сказать: когда начинаешь раскручивать новую историю, вот и все.
      – Иди ты к черту! И не ври! Ты относишься ко мне свысока, унизить хочешь.
      – Да ни черта подобного! – Глаза Паскаля заблестели от злости. – Снова ты делаешь скоропалительные выводы. Вывернула все наизнанку. Слушай, Джини, если мы собираемся работать вместе…
      – Если? Если?! – Она шагнула к нему. – Да мне просто приказали заниматься этой историей, без всяких «если» и «но». И если тебе это не нравится, то очень плохо, потому что…
      – Господи Иисусе! – воскликнул Паскаль и начал ругаться – долго и по-французски. Теперь их разделяло меньше метра. В комнате стало душно от клокочущей ярости. Джини раскраснелась, ей было жарко, ее распирало негодование и страшное отчаяние, от которого подламывались ноги. Она никогда, по крайней мере уже много лет, не плакала, но теперь почувствовала, что слезы уже стоят комком в горле.
      Она была уже готова бросить новую едкую реплику, но что-то в его глазах остановило ее. Злость прошла. Она слабо махнула рукой, и тут – надо же! – Паскаль взял ее за руку и привлек к себе. Джини увидела, что он тоже больше не сердится. Его лицо было грустным и растерянным.
      – Извини, Джини, – сказал он, – ведь повздорили-то мы из-за прошлого, а вовсе не из-за работы. Мы сражаемся с тем, что произошло двенадцать лет назад.
      Вздохнув, Джини отвернулась.
      – Да, ты прав. Я полагаю, мы…
      – Мы не должны делать этого, Джини, – продолжал он, стискивая ее руку. – Посмотри на меня. Если мы позволим этому случиться… Мы не должны допустить этой ошибки…
      – Я это прекрасно понимаю. Просто иногда… Паскаль, это ведь очень непросто – забыть все, отодвинуть в сторону…
      – Я тоже все понимаю. Это прорывается наружу, а потом… – Теперь его голос был мягким. – Послушай, Джини, ты права. Я сам виноват, что не смог четко выразить свою мысль. Просто я не привык работать с кем-то еще. Я слишком долго был одиночкой, стал нетерпимым и нетерпеливым. Но сейчас тому есть веские причины, неужели ты не понимаешь, Джини? Ты женщина… Нет, дай мне договорить. Ты женщина, живешь одна, и вдруг какой-то тип присылает тебе посылку. Пару наручников. Пусть это не волнует тебя, но меня это беспокоит. Очень беспокоит.
      С этими словами он посмотрел на Джини, заметив, как порозовело и изменилось ее лицо. Казалось, в ней происходит ожесточенная внутренняя борьба.
      – Я к этому не привыкла, – ответила она каким-то неестественным голосом, в котором ему послышались гордость и боль. – Я не привыкла к тому, чтобы меня опекали, может, потому и рассердилась. Обычно я и работаю одна, и живу одна. Всем плевать, куда я хожу, что делаю и когда возвращаюсь. Возможно, я превратила это в фетиш. Кроме того… – Тут она умолкла.
      – Ну же, расскажи мне, – попросил Паскаль.
      Она снова подняла на него глаза. На ее лице появилось необычное жалобное выражение.
      – Да так, ничего… – Она попыталась придать своему голосу беспечности. – Мой отец всегда говорил, что женщины не могут быть независимы так, как это удается вам, мужчинам. Мне казалось, я смогла доказать, что он ошибался, и, может быть, в самом деле доказала. Я не такая, как все, Паскаль… Я уже не та девочка, которую ты когда-то знал.
      – Я в этом не уверен.
      – А я уверена. Тогда я была такой слабой, такой глупой. Я торопила жизнь и позволяла сердцу управлять головой.
      – Не такой уж великий грех, не так ли?
      – Может, и нет. Просто часть взросления. Как бы то ни было, – с этими словами она вынула свою ладонь из его руки и отступила назад, – теперь я другая, Паскаль. Я могу сама о себе позаботиться. Мне не нравится, когда кто-то из мужчин начинает меня опекать.
      – Правда? – с любопытством взглянул на нее Паскаль. – И почему же?
      Неожиданно Джини улыбнулась.
      – Наверное, боюсь, что мне это понравится. Боюсь попасть в зависимость.
      – А это будет плохо?
      – Судя по опыту прошлых лет, да.
      – Понятно, – нахмурился Паскаль, но затем тоже улыбнулся. – Ну что ж, если хочешь, воспринимай это как мою слабость. Считай, что мое французское воспитание непреодолимо заставляет меня быть галантным. В подобных обстоятельствах я стал бы опекать любую женщину. Это мой возраст, моя болезнь.
      Они помолчали. Взглянув на Паскаля, Джини увидела на его лице выражение, которое была не в силах разгадать. Он как-то сразу отдалился от нее, и когда заговорил вновь, голос его был уже более жестким.
      – Итак, – сказал он, – надеюсь, атмосфера разрядилась? Я предлагаю принять некоторые правила. Во-первых, не вспоминать о прошлом. Во-вторых, если моя опека станет слишком назойливой, можешь меня одернуть. И все же мне кажется, тебе следует переодеться, а я тем временем сварю кофе. После этого мы сядем у камина и обсудим все, что у нас есть.
      – Звучит резонно.
      – Ну вот и чудно. И подумай еще вот о чем. Есть тут одна вещь, которая вызывает у меня особенно сильное недоумение.
      – Какая же?
      – Обрати внимание на сроки. Нам поручили раскрутить историю с Хоторном только вчера утром. В то же утро каждый из нас получает эти посылки. Кто же мог знать о том, что мы получим это задание?
      – Николас Дженкинс.
      – Кто еще?
      – Никто. До того момента, как я оказалась у него в кабинете, я сама ничего не знала. И ты тоже.
      – И все же кто-то об этом знал, неужели ты не понимаешь, Джини? Кто-то должен был знать, ведь он отправил нам посылки за два часа до того, как мы оказались в кабинете Дженкинса. Нас взяли на заметку еще до того, как мы приступили к работе. Это не может быть совпадением. Кто-то знал, что мы вместе будем работать над этим заданием. Может быть, тебе удастся объяснить это? Лично у меня никак не получается.
 
      После того, как за Джини закрылась дверь, Паскаль уже мог не сдерживать себя. Запустив пальцы в волосы, он принялся мерить комнату шагами. Он говорил себе, что должен, по крайней мере, справиться со своим возбуждением, но оно было слишком сильным. С его стороны, было ошибкой прикасаться к Джини. Он не должен был позволять себе взять ее за руку. Он не должен был терять равновесия – это было самой большой его ошибкой. Он словно устроил короткое замыкание, вновь обрушив на себя тревожащее прошлое. Двенадцать лет отделяли его сегодняшнего от тех недель, которые он провел в зоне боевых действий, но теперь этот барьер времени словно исчез. Сейчас он хотел Джини так же сильно, как хотел ее тогда. Оказывается, эта потребность не исчезала никогда. Он желал ее сейчас, желал страстно. Еще вчера он чувствовал себя в безопасности. Во время обеда с Николасом Дженкинсом он пристально смотрел на нее и мог с уверенностью сказать самому себе, что теперь-то, слава Богу, неуязвим. Это была новая, незнакомая ему Джини. Конечно же, он мог работать с этой женщиной, поскольку, глядя на нее, не испытывал ровным счетом ничего.
      – Дело в том, – сказал Дженкинс перед ее приходом, – что она действительно хороший репортер. Она действует быстро, у нее острый нюх, она прекрасно работает с домашними заготовками. Вы двое – отличная команда… – Паскаль понял, что сейчас последует «но», и ждал. – Но… – ухмыльнулся Дженкинс, – тут есть одно большое «но»: работа с ней может оказаться нелегким делом. Она, как и многие женщины сейчас… Ну, сам понимаешь, все эти феминистские штучки.
      Дженкинс скорчил рожу.
      – Вдобавок у нее дикий комплекс, связанный с ее отцом. Любая, самая задрипанная статья, которую она пишет, должна быть сделана идеально. А вдруг папочка прочтет, понимаешь? Хотя, подозреваю, у него и в мыслях нет ничего подобного, поскольку любимому папочке на нее насрать. Но она этого не понимает. Она все время пытается что-то доказать, и когда пишет очередную статью, то пишет специально для него.
      – Я встречался с ее отцом. – Паскаль бросил на Дженкинса быстрый взгляд, но тот ничего не уловил. Только снова захихикал.
      – Действительно? Ну в таком случае сам все знаешь. Не вздумай даже заикнуться о Сэме Хантере и его сраной Пулитцеровской премии, иначе она будет распевать о его многочисленных наградах весь вечер. Уж я-то знаю.
      В последних словах Дженкинса прозвучала нотка обиды. Судя по всему, его в свое время лишили надежды на официальное признание его заслуг.
      – Что-нибудь еще? – спросил Паскаль.
      – Да. Она нахальная, резкая. Симпатичная, спору нет, но по части женского обаяния у нее не все в порядке.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Скажем по-другому: любому мужику яйца за пять секунд отморозит. Так что даже не мечтай ни о чем таком.
      – Ладно. – Паскаль холодно посмотрел на него. – Между прочим, я тут для того, чтобы работать с ней.
      Дженкинс весело хихикнул.
      – Паскаль, я тебя умоляю! Тоже мне, ледяная глыба! Подожди, вот сейчас увидишь ее, – он нарисовал в воздухе роскошные женские очертания, – по-другому запоешь.
      И тут как раз в кабинет вошла Джини. В первую минуту Паскаль ее даже не узнал. Она вела себя сдержанно и немного воинственно, а он смотрел на эту высокую и стройную молодую женщину с испугом и сожалением. «Моя дорогая Джини», – подумал он сначала, но потом мысленно поправился: «Такая красивая, а той больше нет».
      Это горькое чувство владело им на протяжении всего обеда. Он видел, как неприятно ей общество Дженкинса. Сам Паскаль чувствовал то же самое. Но от нее исходил такой холод! Сидя напротив, она ни разу не улыбнулась. Через некоторое время ему показалось, что в ее поведении есть какая-то фальшь, натянутость, словно она заранее решила играть некую роль. Ему казалось, что она разыгрывает из себя эдакого профессионала, пытаясь выпятить важность информации о Хоторне, которой располагает лично. То, что говорил Паскаль, она слушала с выражением легкой усталости на лице.
      «Твоя очередь, Джини. Еще много чего можно добавить», – сказал тогда Дженкинс. «Да уж, конечно», – ответила она, кинув в сторону Паскаля надменный взгляд.
      Она явно хотела его приложить, и это удивляло. «Как она изменилась! – думал он. – Жесткая, как ноготь».
      Когда Дженкинс закончил рассказывать про Хоторна, она не обнаружила никаких чувств: ни удивления, ни сочувствия. Все так же холодно и равнодушно она дала услышанному свою оценку. Паскаль вслушивался в ее слова, наблюдал за ее поведением, и оно казалось ему крайне неженственным. К концу ужина он был просто подавлен. Он и раньше понимал, что Джини наверняка изменилась, но ему в голову не приходило, что она может вызвать у него такую неприязнь.
      Когда они выходили из редакции, он убеждал себя в том, что вместе с неприязнью пришло облегчение. С этой женщиной он вполне мог работать, тут никаких сложностей не возникало. Девочка, которую он помнил, умерла. Она превратилась в призрак, фантом, живущий только в его памяти, – как странно! Все двенадцать лет он только и думал о ней, а когда встретил, оказалось, что ее больше не существует.
      Но потом что-то случилось, что-то, чего он не в состоянии был объяснить. Маленькое волшебство, игра света, случайный поворот головы, какая-то тень, пробежавшая по ее лицу… Она молчала, стоя в сумерках, глядя через двор на ворота, и вдруг произошло удивительное. В той женщине, какой она стала, Паскаль вдруг вновь увидел девочку. За этим воинственным фасадом он разглядел беззащитность, в разрезе ее глаз, в изгибе шеи он увидел ее прежнюю. Он не отрывал глаз от ее лица и опять видел, как она красива. Узнавание приняло внезапную, легкую радость. Прежде чем Паскаль успел остановить себя, он произнес ее имя так, как раньше, на французский манер. Она резко обернулась, пристально посмотрела на него, от ее лица отлила краска, и прежде чем ей удалось это скрыть, ее лицо снова осветилось тем давним светом нежности, который он так любил. Этот свет был в ней и сейчас, спустя столько лет.
      Он не смог бы определить это одним словом: серьезность, честность, нежность, желание дарить радость – когда-то он использовал эти блеклые слова, да и многие другие, пытаясь объяснить необъяснимое – то, что ему так нравилось в ее лице. В Бейруте он много раз пытался запечатлеть это на пленке и, конечно же, у него ничего не получилось. Пленка, как и слова, была не в состоянии передать ее внутренний мир, она лишь останавливала мгновение, но оставалась безучастной к прикосновению ее руки, звуку ее голоса. От постоянных неудач Паскаль завелся. Он говорил себе, что фотопленка могла рассказать и рассказывала очень многое: о ярости, счастье, одиночестве, тщеславии, горе. Желание раскрыть Джини с помощью фотокамеры превратилось в одержимость, в цель жизни. «Встань здесь, – говорил он ей. – Поверни лицо к свету. Смотри на меня. Да, да, вот так…»
      Но объективу не удавалось увидеть то, что видел Паскаль. Рассматривая отпечатанные снимки, Паскаль понимал, что они эффектны, но мертвы. Тем не менее он долго хранил их, а один – маленький, черно-белый – остался у него до сих пор. Сидя в лондонской квартире Джини, Паскаль достал фото из бумажника.
      Он сделал эту фотографию однажды вечером у залива. С точки зрения техники снимок был неудачным, и Паскаль это знал. Поскольку освещение было плохое, он поставил большую выдержку, и кадр получился немного засвеченным. Из-за отраженного света лицо Джини получилось размытым и прозрачным. И все равно это был его любимый снимок. Глядя на него раньше, да и сейчас тоже, Паскаль понимал, почему хранит его, почему позволил ему превратиться в некий талисман. На нем жила молоденькая девочка, самая обычная девочка, которая наврала ему о своем возрасте. Когда он делал этот снимок, она была младше, чем он думал. Светлые волосы развевались над ее лбом, в ухе висела сережка. Она была одета в свободную рубашку с открытым воротом. Эта фотография была непримечательной во всех отношениях, в ней не проявился его профессиональный талант. Для посторонних глаз на ней была запечатлена обычная девчонка на фоне морских волн – заурядный снимок, сделанный в выходные. Но для Паскаля этот снимок значил чрезвычайно много: глядя на него, Паскаль смотрел в лицо открытой им когда-то истине, которая никогда не изменится и не сотрется. Джини не была его единственной любовью, менялось и его отношение к любви. Но что бы она ни значила для него, позже, когда он стал разочаровываться во всех своих иллюзиях и соблазнах, это воспоминание, чистое и сильное, оставалось всегда при нем. В тот день, когда он сделал этот снимок, его камере повезло: впервые ей удалось запечатлеть радость. Это до сих пор удивляло Паскаля, ведь к тому времени он уже привык снимать только смерть!
      Все это было, думал Паскаль, было, и маленький снимок служил тому доказательством. Кроме того, не далее, как полчаса назад, он получил еще более веское доказательство. Он увидел прошлое таким, каким его помнил и хотел помнить: оно было в глазах Джини. «Прощай», – подумал он. Теперь фотография была ему уже не нужна.
      Повинуясь внезапному порыву, он наклонился, поднес снимок к огню и стал смотреть. Карточка вспыхнула моментально, охваченная разноцветным от химикалий пламенем, и Паскаль бросил предательскую золу в камин. Ритуалы иногда приносят пользу. Паскаль смог наконец признать, что это было, но прошло. Услышав в соседней комнате движение, он пошел на кухню делать кофе. «Коллеги, друзья, профессионалы, команда, не более того», – сказал он себе.
      – Вот как мы сейчас поступим, – жизнерадостно объявил он, когда вернулась Джини. – Отправимся в какое-нибудь уютное местечко, выпьем красного вина, съедим чего-нибудь вкусного и обсудим наши дела.
      Он умолк. Джини тоже молча смотрела на него, а затем покорно согласилась.
      Паскаль вел себя очень осторожно, стараясь держаться дружеского тона, когда они вместе выходили из квартиры. Он понимал, что прошлое было бы разумнее похоронить, чтобы уберечься от его притягательной силы. К тому же оно осталось бы чистым, не испорченным тем сумбуром, в который Паскаль превратил в последнее время свою жизнь. И все же глупый вопрос вырвался помимо воли:
      – Та сережка, – спросил он, когда они уже шли к двери, – ты помнишь? Та, которую мы вместе выбирали. Ты сохранила ее? Носишь ее хоть иногда?
      Вопрос, что и говорить, идиотский. Джини покраснела.
      – Сережка? Нет, я ее не ношу. Даже не знаю, сохранилась ли она у меня. По-моему, потерялась, когда я переезжала на новую квартиру.
      Она сняла цепочку и распахнула дверь для выступавшего впереди них кота, покачивающего хвостом и сгоравшего от нетерпения обследовать улицу.
      – Пошли, Паскаль, – произнесла она устало. – Столик заказан на восемь. Мы опоздаем.
 
      Ресторан, выбранный Джини, находился в нескольких кварталах от ее дома. Это было маленькое неприметное заведеньице, которым управляла жившая здесь итальянская семья. В будни в ресторанчике было тихо, подавали простую и вкусную еду.
      Их посадили за столик, стоявший в углублении, в самом конце зала. На выкрашенных в белый цвет стенах по обе стороны от них красовались портреты итальянских кинозвезд и знаменитых футболистов, под потолком висели искусственные лианы, выстроились радами бутылки с кьянти. Взглянув на эти украшения, Паскаль улыбнулся.
      – Маленькая Италия в Северном Лондоне. Тут симпатично, Джини.
      – Тут тихо и хорошие спагетти. Можно спокойно поговорить.
      Когда официант принес им спагетти, салаты и разлил вино, Паскаль вытащил записную книжку.
      – Ну что ж, – возгласил он, как на открытии совещания, – приступим.
      – Рассмотрим возможные ниточки? Давай.
      – В первую очередь это, конечно, фирма по доставке почтовых отправлений. Мы выясним, куда и кем были отправлены две остальные посылки. Это, возможно, поможет нам понять, почему они были отправлены и не намеренно ли кто-то подбросил нам этот след.
      – Кроме того, сам Макмаллен… – Джини подалась вперед. – Мы должны вычислить его семью и друзей, проверить его прошлое – Оксфорд, службу в армии и так далее. Это поможет нам в поисках.
      – Дженкинс снабдил меня кое-какими контактами – имена и телефонные номера Он прислал их вместе с пленкой. – Паскаль задумчиво побарабанил по записной книжке. – К примеру, на пленке упоминается его сестра Видимо, бывшая актриса. С ней бы стоило поговорить.
      – Она живет в Лондоне?
      – Да, рядом со Слоун-сквер. И родители его до сих пор живы. Отец занимается историей искусств. Дженкинс говорит, он – выдающийся ученый.
      – Они тоже в Лондоне?
      – К сожалению, нет. В Шропшире. Это в нескольких милях отсюда. С ними лучше общаться не по телефону, по крайней мере сначала. Значит, сначала займемся сестрой и друзьями.
      – Их много?
      – Дженкинс говорит, что нет. Макмаллен, похоже, одиночка.
      – К тому же у нас есть Хоторн, – напомнила Джини. – Он сам мог бы помочь нам проверить то, что рассказал Макмаллен. В конце концов, если Хоторн требует блондинок каждый месяц, ему их кто-то должен поставлять! А где этот загадочный кто-то их находит? Вот, к примеру, ты, Паскаль… Где бы ты стал искать блондинок?
      Паскаль пожал плечами.
      – В агентствах по эскорт-услугам, среди девочек по вызовам. Достаточно поговорить с главным портье в любом из лондонских отелей.
      – Но Хоторн сам вряд ли стал бы этим заниматься, не правда ли?
      – Нет, конечно. Просто я хочу сказать, что в принципе тут нет ничего сложного. Если у мужчины есть деньги, то найти женщину для него сущий пустяк.
      – Едва ли бы он сам стал бы обращаться в агентства, – покачала головой Джини. – Там чересчур много народа, а это слишком рискованно.
      – Я тоже так думаю, но, с другой стороны, вдруг Хоторн прикрывался чужим именем?
      – Но он слишком известен, его бы сразу же узнали.
      – Ну и что? Не он первый и не он последний из знаменитостей, пользующихся услугами девчонок по вызовам. Молчание и готовность выполнить все желания купить несложно, если знаешь, куда обратиться.
      – Ты говоришь как большой знаток этого дела.
      – Я и есть большой знаток. Мне уже приходилось сталкиваться с этой публикой.
      – С девками по вызову? С проститутками?
      – С моделями, с массажными салонами, с бандершами. Естественно. Будет тебе, Джини, – нетерпеливо побарабанил он по блокноту. – От кого, по-твоему, я получаю наводки? От президентов банков? Ты же знаешь, какой работой я занимаюсь.
      – Да уж, знаю, – отвернулась Джини.
      На некоторое время воцарилась тишина. Паскаль делал какие-то записи, а Джини ковырялась в тарелке. Она обнаружила, что потеряла всякий аппетит. Вопрос о том, какой работой занимается теперь Паскаль, что снимает и о чем пишет, лежал между ними, словно некая неизвестная земля, которую Джини хотелось бы исследовать. Ей хотелось спросить Паскаля, почему он занялся этим делом и не считает ли это предательством самого себя. Однако вопрос этот был из тех, задавать которые не так-то просто. Пожалуй, лучше он подождет до тех пор, пока она не поработает с Паскалем подольше, пока у него не появится больше оснований быть с ней откровенным. Потому что сейчас он не доверял ей, по крайней мере не до конца, и Джини чувствовала это. А может, он вообще никому не доверял. Одно лишь упоминание о его жене, ребенке или работе – и створки раковины тут же захлопываются.
      Когда Паскаль заговорил о своих источниках, по его лицу пробежало облачко, но теперь, когда он погрузился в записи, оно прояснилось. Джини наблюдала за тем, как, сосредоточившись, Паскаль сплетал слова в фразы. Его темные, уже седеющие на висках волосы упали ему на лоб, глаза были устремлены в блокнот, лежавший на столе. Сейчас она могла беспрепятственно смотреть на Паскаля и испытывала от этого тайное удовольствие.
      Паскаль и изменился, и не изменился одновременно. Вот небольшой шрам на левой скуле, оставшийся от детских проказ. Когда-то давно, лежа в своей сотрясаемой оглушительной музыкой комнате, под которой находилась дискотека, Джини нащупала этот шрам на лице Паскаля, когда он крепко спал в ее кровати. Своими пальцами она изучила всю географию его, такого дорогого ей лица: глаза, губы, нос, подбородок, шея, волосы. Она помнила особый запах, исходивший от его кожи, прикосновения его рук, слова и способы любви. Она помнила все до мельчайших деталей: как трепетало его тело, как он двигался. Воспоминания были острыми, а потому болезненными. Сейчас недоставало одного, самого главного компонента, который придавал бы смысл всему остальному. Раньше им было достаточно посмотреть друг на друга, чтобы понять все. Но тогда им, влюбленным, не нужны были слова, язык взглядов был их языком.
      – Что-то не так? – неожиданно спросил Паскаль.
      – Нет, ничего, – резко вернулась она в менее приятное настоящее. – Почему ты спросил?
      – Ты вдруг загрустила.
      – Не загрустила, а сосредоточилась. Я думаю обо всей этой истории… – Она помахала рукой официанту. – Выпьем еще кофе?
      Он кивнул и закурил сигарету.
      – У нас есть еще одна ниточка, – продолжила она скороговоркой. – Тот листок, который я обнаружила в квартире Макмаллена. Ты не забыл о нем? Может быть, в нем какая-то важная информация, хотя, конечно, необязательно.
      С этими словами она вытащила лист бумаги и протянула его через стол. Нахмурившись, Паскаль поднес его поближе к зажженной свече.
      – Три группы цифр. Это не даты. Они могут оказаться чем угодно: измерениями, какой-то комбинацией… Они могут быть старыми или недавними…
      – Обрати внимание, Паскаль, они написаны очень тщательно.
      – Это ничего не значит. Возможно, кто-то сделал запись для памяти, а потом ему потребовался лист бумаги, чтобы подложить под фотографию в рамку, вот он и взял этот. Может, это вообще не Макмаллен писал.
      – Верно. – Джини забрала у Паскаля бумагу и внимательно всмотрелась в написанное. – Как же так получилось с Макмалленом? Зачем выходить на Дженкинса, а потом исчезать?
      – Судя по всему, между тем днем, когда он передал Дженкинсу пленку, и двадцать первым декабря прошлого года что-то произошло. Возможно, он решил, что ему грозит опасность.
      – Но в таком случае он наверняка попытался бы установить контакт. Вся эта история подходила к своему важнейшему этапу. Он должен был сообщить, где состоится очередное «мероприятие». Если бы ему по каким-то причинам понадобилось исчезнуть, он тем или иным способом обязательно попытался бы установить контакт.
      – Ты имеешь в виду, что он оставил бы след? Возможно. – Паскаль взглянул через стол на бумагу, которую теребила Джини. – Но даже если это некое закодированное послание, я не могу расшифровать его, а ты?
      – Я тоже. Уж в чем, в чем, а в шифрах я никогда не была сильна. Но все же, мне кажется, мы могли бы попробовать самые очевидные вещи. Например, заменить цифры буквами. Попробуй, Паскаль.
      – Стало быть, буква А будет у нас номером один? О'кей.
      Он стал царапать что-то в своем блокноте, потом усмехнулся.
      – Не очень обнадеживает. Взгляни. – Он протянул страницу Джини. Теперь запись выглядела так:
      3 С 6/2/6 F/B/F
      2/1/6 B/A/F
      – Тарабарщина! – насупилась Джини. – А давай попробуем принять за единицу В или С. Ведь С – это третья буква в алфавите, может, именно на это указывает тройка наверху? Попробуй-ка так.
      Некоторое время они пытались и так, и сяк, но ни одна из получавшихся комбинаций не напоминала послание или хотя бы какое-то внятное слово.
      – Безнадежно, – первым потерял терпение Паскаль, отодвинув от себя лист бумаги. – По-моему, мы напрасно тратим время.
      – Последняя попытка. Подумай, Паскаль, это единственная запись, обнаруженная нами во всей квартире. Она находилась под фотографией Лиз Хоторн. Это ведь что-то да значит, правда?
      – Возможно, возможно… – Паскаль улыбнулся. – Искушение сделать определенные выводы и впрямь очень велико. Возможно, ты что-то упустила, возможно, сама по себе эта записка ничего не значит и может сработать только вместе с чем-то еще. Расскажи мне еще раз, как ты нашла ее.
      – Я обыскала письменный стол дважды. На нем было пресс-папье…
      – Бумага была чистой?
      – Девственно чистой. Ей ни разу не пользовались. Я проверила и под ней – ничего. На столе лежала стопка книг, но книги там были повсюду: на полках, на журнальном столике, свалены прямо на полу, возле его постели – впрочем, ты сам видел.
      – А в книгах ты посмотрела?
      – Естественно. Тоже ничего. Ах да, на одной из них было написано его имя, название его колледжа в Оксфорде и дата – 1968 год. Я, конечно, проверю, но не сомневаюсь, что это время его учебы там.
      – В самой книге ничего не было подчеркнуто или написано на полях?
      – По крайней мере, я ничего такого не заметила. Я просматривала их очень быстро. Они были довольно зачитанными, но безо всяких пометок.
      – Что это были за книги?
      – Антология поэзии, «Потерянный рай» Мильтона и роман Карсон Маккаллерс.
      – Довольно пестрый набор.
      – Действительно, но на книжных полках было то же самое: романы, политические исследования, поэзия, история. Огромное количество книг по истории. Возможно, именно она была предметом его исследований в Оксфорде. Да, и еще книги на иностранных языках – немецком, французском, итальянском…
      – Для армейского офицера весьма образован. Интересно… – вздохнул Паскаль. – И все-таки это, похоже, нам не поможет. Продолжай.
      – Вот, собственно, и все, что там было. Книги, промокашка, фотография Лиз Хоторн – снимок, кстати, не из последних – и стакан для ручек и карандашей. Больше ничего.
      Паскаль покачал головой.
      – Я тоже ничего не нахожу. Темный лес. У тебя случайно нет по соседству друзей-шифровальщиков? – улыбнулся он.
      – К сожалению, нет. Я не по этой части. Вот разве что… Ну-ка, подожди. Есть один человек, который может помочь. Бывший приятель Мэри, дока из Оксфорда. Во время войны работал на разведку, по крайней мере, я так думаю. Сейчас он сочиняет кроссворды, хитрые кроссворды для «Таймс».
      Джини замолчала. Она видела, что Паскаль смотрит на нее не отрываясь.
      – Что-то не так? – спросила она.
      – Нет, ничего. Просто мне нравится, когда ты сосредоточена, только и всего. Тогда у тебя на лице появляется какое-то особенное выражение. Ты откидываешь волосы назад, заправляешь их за уши, и ты… Впрочем, ладно. Просто удачная игра света и тени… Глаз фотографа, сама понимаешь…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25