Основатель службы 'Диалог'

      Болотников подошел к Алеше и крепко его обнял.
      - Благослови тебя Господь, - сказал. - Доплыви.
      Алеша мотнул головой, лихо отбрасывая непослушные русые волосы. Улыбнулся.
      - Доплыву, Иван Исаич. Будет Шуйским веселье!
      Болотников поцеловал его в губы, слегка подтолкнул к выходу и отвернулся. А князь Телятевский еще долго грустно глядел ему вслед.
      Ладья, доверху нагруженная бочонками с порохом, в которой плыли Алеша Светлый и еще пять человек, взорвалась, не дотянув каких-то ста саженей до плотины.
      Болотников сидел за столом, сжав в крепкий кулак пальцы левой руки, и медленно, вдумчиво пил густое красное вино. Тяжелый, немного хмельной взор его бродил по стенам.
      Напротив сидел Шаховской.
      Шаховской поглядел, как Болотников опорожнил еще один кубок, и сказал:
      - А ты, Иван Исаич, поздоровей пить будешь, нежели царевич. Тому, чтоб совсем окосеть, семи таких кубков хватает.
      - Пошто мне царевич? Князь, Григорий Петрович, мне царя надо. Где же царь? Царя бы сюда...
      - Придет Димитрий, Иван Исаич, придет обязательно. Конечно, без нижних складов туговато будет, да ничего: Тула Калуги покрепче. И запасов на нас, слава богу, хватает. Хватит, чего там, должно хватить. А Димитрий не задержится, я верю. Нам лишь бы срок переждать. Ну, люду тульскому, ясное дело, придется потерпеть малость. Так не впервой же. Про то, что ты давеча говорил, думал я, воевода, и так тебе скажу: нечего нам за шеи свои опасаться - чтоб их свернуть, тулянам надо здорово еще руки отрастить. Силы-то у нас хватает, есть сила. Все есть, лишь терпение надо иметь. А терпеть не нам с тобой учиться, правда, Иван Исаич?
      Болотников молчал.
      - Что хочу тебе сказать, воевода, - продолжал Шаховской. - Не очень хочется, но надо сказать. Сомневаюсь я в Андрее Андреиче. Чуть-чуть, но сомневаюсь. Как бы чего не замыслил. Вера верой, согласие согласием, однако ж поглядывать за ним не лишнее будет, я так думаю. Да и забывать не следует, что Андрей Андреич позже всех к нам приткнулся. О чем-то думает, а о чем - не говорит. Я с ним как-то попытался откровенно потолковать отмалчивается. Может, сказать нечего, а может - есть, да желания нет.
      Шаховской встал, прошелся взад-вперед.
      - Ты понимаешь, Иван Исаич, - возбужденно заговорил Шаховской, - мы с тобой одинаково мыслим; с самого начала, как ты у меня в Путивле объявился, я увидел: одинаково думаем, одного хотим. - Шаховской сделал энергичный жест: - Русь пер-ревер-нуть, поменять здесь все. Шуйских - к чер-рту! Московских бояр - к чер-рту! Руси нужны новые люди! Мы знаем это, воевода! А вот как Телятевский, знает ли? Сможет ли он стать одним из этих новых людей? Ведь если не сможет - он с нами только до времени, так ведь, воевода?
      Болотников молчал. Он пил. Шаховской, правда, не очень и ждал ответа.
      - У нас есть цель, - уверенно сказал он, снова усаживаясь за стол и тоже наливая себе вина. - У нас есть цель, и ради этой цели нам стоит рисковать, стоит страдать и жертвовать. Жертвовать покоем и многим другим. Алеша Светлый подорвался не зря. Те туляне, которым суждено умереть здесь от голода, тоже умрут не зря. Потому что мы знаем, зачем все это надо. Впереди, Иван Исаич, великие дела. Я вижу их. Впереди новая Русь!
      Болотников наконец остановил свой блуждающий взор на Шаховском и резко сказал:
      - Знаю!
      С той стороны к восставшим перебежал стрелецкий сотник Степан Стеблов.
      - Чего переметнулся? - спросил его Болотников.
      - Обида взяла, воевода, - ответил Стеблов. - Царь у меня суженую отнял.
      - Где это видано, чтоб цари у сотников суженых отнимали, да еще в походе?
      - Не отнял - попортил. Да все одно что отнял.
      Сотник был стройный, широкий в плечах, - большой такой мужик. Про обиду свою много не распространялся - немногословен. Болотникову это понравилось. Он словно бы заглянул к нему в душу своим пронзительным, испытующим взглядом исподлобья, но сотник не отвел глаз, выдержал до конца.
      - Ладно, иди, - сказал воевода. - Беззубцев, проводи его к себе.
      А когда сотник вышел, вполголоса добавил:
      - И смотри: глаз да глаз. Кто знает, что за человек.
      В Туле было тепло, пасмурно... и спокойно. Удивительно: нигде не бывает так спокойно, как в осажденных городах накануне решающего момента. Потом или осажденные сдают город, или выводят войска на последнюю схватку, или в городе начинается бунт, или неприятель идет на решающий приступ, взбираясь на стены, или он же уводит войска от греха подальше, узнав о подходе подкрепления, да что угодно может быть потом, но перед самым этим "что угодно" в городе всегда очень тихо. Эту истину Андриевский уже усвоил.
      Он не ожидал, что Иван Исаич будет именно таким. Он привык, что исторически известные лица в непосредственном общении очень сильно отличаются от своих многочисленных портретов и описаний. Однако Болотников неожиданно оказался совершенно таким же, каким его представляли биографы, романисты, исследователи. Вгляд у него мощный, ничего не скажешь...
      Идя по городу, он мельком услышал что-то нелестное по поводу царя Бориса худородного. И вспомнил, как пришел к Годунову ночью, в обличье предсказателя. Он гремел тяжелой цепью и чуть не упал от удивления, увидев совсем не того, кого ожидал. Он пришел к хитрому, изощренному в политике царедворцу. А увидел маленького, очень уставшего, умного и доброго человека, любящего людей и не знающего, как им помочь. Но ищущего. Тогда Годунов еще не был царем. Он пообещал ему семь лет царствия, и этот человек так заинтересовал его, что он нарушил свое правило и пришел к нему еще раз, но уже незадолго до его смерти. "Скользкий Шуйский, - задумчиво сказал тогда Годунов, - если он и заберется на трон, то только как-то боком, и ему будет там очень неудобно сидеть". А за окнами кричали: "Долой Бориса!" - и через час Годунов казнил Андриевского.
      Теперь "скользкий Шуйский" под стенами Тулы. А на троне ему действительно неуютно. Один Болотников чего стоит. А что еще предстоит...
      Интересно, Контролеры уже здесь? На этот раз его вычислить не так уж сложно, поэтому лучше, чтобы их здесь еще не было.
      Около пяти нулевых лет назад Андриевский отправился в гости к Владимиру Мономаху. Тогда Бенью действовал очень удачно, сразу напал на след Андриевского и быстро перекрыл все подходы к великому князю. Целый месяц продолжалась игра в прятки, ни тот, ни другой не могли узнать в окружении Мономаха друг друга. Однако, Бенью все же преуспел - после долгого противостояния он угадал-таки Андриевского. Эта была единственная победа Бенью. То есть арестовывал Андриевского он еще не раз, но тот случай остался единственным, когда он успел взять Андриевского ДО Диалога. Нельзя, чтобы это повторилось.
      Бенью... Рыцарь запрета. Специалист в своей области. Андриевский усмехнулся, подумав, как это интересно звучит: "Специалист по мне".
      Ладно, лучше не думать о Контролерах, когда впереди Диалог. Диалог это главное, Контроль - лишь неприятная часть всего дела. Уход от Контроля - это технический вопрос, и в принципе со временем этому может научиться каждый. Чтобы помочь объекту, нужно иметь талант. И одного таланта мало, надо иметь их два - один в голове, а другой - в сердце. Когда-то бывает важнее первое, когда-то второе, на разных стадиях по-разному.
      Из "Теории психотерапевтической помощи в системе множества ненулевых плоскостей" М. И. Андриевского, Киев, изд. "Наука", 2113 г.:
      "...именно для этого служит данная
      Краткая схема.
      1 стадия. Подход издалека, пробуждение интереса у объекта. Возможен легкий спор по общим позициям.
      2 стадия. Опровержение объекта по всем основным вопросам. Самый опасный для контакта момент, требует изящной балансировки на грани обрыва контакта с объектом. Данная стадия необходима как катализатор. Следствием должно являться более глубокое самостоятельное мышление объекта по основным вопросам.
      3 стадия. Полная искренность. Но на уровне понимания объекта.
      4 стадия. Уход. Желательно, чтобы сам уход становился частью всего Диалога".
      Почти двое суток потерял в Калуге-1877 Франсуа Бенью, пока, наконец, установил, что в Калуге-1877 года Циолковского вообще нет и быть не может. Он приедет сюда гораздо позже, в 1892 году. Тонкая догадка Бенью оказалась заблуждением, грубейшей фактической ошибкой. Только тогда из океана адресов в голове Бенью вынырнула Тула-1607, в которой сидел в осаде такой человек, как Иван Исаич Болотников.
      Затем Иванчук принес весть о том, что ребята-анализаторы установили на диаграмме следа "Ковбоя" место торможения. Этим местом оказалась плоскость 7/XVII-АК 6,8. Тула-1607! Бенью сразу стало легче на душе. Теперь его мысль о Болотникове находила подтверждение. Но вместе с тем это означало, что Андриевский либо воспользовался неизвестным Контрольной Службе коридором, либо все же рискнул нырнуть с головой в Красный бриз, что тоже наводило на грустные мысли: Бенью нырнуть в Красный бриз вряд ли бы решился. Выходит, что Андриевский знает о Красном бризе гораздо больше, чем Контрольная Служба.
      Так или иначе, сотрудники Контрольной Службы продолжали поиск во всех подозреваемых плоскостях по всему жизненному пространству, а сам Бенью, взяв несколько человек, отправился в Тулу.
      Болотников Бенью понравился. Бенью сразу сделал попытку найти в его глазах остаток разговора с Андриевским, однако ничего такого там не было. Видимо, Бенью все-таки успел и появился здесь еще до разговора. Теперь оставалась сущая мелочь, найти в крепости самого Андриевского.
      Тула-1607 ничего особенного из себя не представляла: город, похожий на многие другие в жизненном пространстве. Телесная субстанция Бенью, как и положено, была широкоплечей, здоровой, ничуть не похожей на самого Бенью, зато - знакомой со всеми видами единоборств, с которыми был знаком Бенью. Бенью вспомнил добрым словом инженерный отдел Службы. "Для разрушения данной телесной субстанции и возвращения в Нулевую Плоскость девять раз нажать на родинку под правым соском". Что ни говори, а инженеры сделали большой шаг вперед. Сколько раз Бенью приходилось прыгать из плоскости в плоскость, сколько раз он разрушал за собой использованные тела и, кроме нескольких случаев, практически не испытывал неприятных ощущений. Правда, то, что он чувствовал, тоже кайфом не назовешь, но к этому можно привыкнуть. Как к невесомости. Да и никуда не денешься, если желаешь работать в КС.
      За последние пять суток Бенью первый раз пожалел Андриевского. За все время своей деятельности тот лишь несколько раз сумел воспользоваться инженеристикой, и то пока был почти неизвестен. Впоследствии таких возможностей у него не было, и он всегда прыгал чужаком, "пиратом". А чтобы чужак попал обратно в Нулевую Плоскость, в той плоскости, куда он нелегально просочился, он должен умереть. Реально умереть, по-настоящему, со всеми отсюда вытекающими ощущениями. Экспериментально это выяснили еще очень давно, еще когда жизненное пространство не называлось жизненным пространством. В дальнейшем происходили прелюбопытнейшие случаи. Так, например, один нарушитель совершенно случайно попал в тело известного французского актера, которому положено было умирать лишь через пятнадцать лет. Пришлось отправлять специальную группу, чтобы упросить "пирата" согласиться на добровольное пятнадцатилетнее заключение в теле актера, причем на третьем плане, где-то в глубинах подсознания. И что самое обидное - как только через пятнадцать лет ставший знаменитым "пират" наконец вернулся, сразу же был изобретен способ искусственного возвращения подобных заплутавших странников. Способ, однако, очень сложный, требующий огромных энергетических затрат и к тому же довольно опасный из-за странного влияния темпоральных вихрей. Вся аппаратура была сразу же отдана под строгую опеку Контрольной Службы.
      На этот раз Андриевский также пребывал в Туле чужаком. Он откуда-то имел очень точную информацию и всегда пиратствовал исключительно корректно, вселяясь в тела только тех объектов, которые должны были в самое ближайшее время каким-нибудь образом погибнуть. Поначалу Бенью пытался предугадать его выбор на основе знания будущих событий, но неизменно обманывался и постепенно отказался от этого метода, возвратившись к простому, традиционному поиску. Однако теперь, когда он видел распятие, он почему-то сразу начинал размышлять, а не было ли целью Христа всего лишь поговорить по душам с Понтием Пилатом. А потом вспоминались шесть часов на кресте. И как ни отгонял Бенью эти мысли, ничего не мог он с собой поделать.
      Итак, в Туле-1607 в момент прибытия Бенью находилось 40 тысяч человек.
      Кто-то из них был Андриевским.
      На землю неторопливо падал первый осенний еще снег, падал и тут же таял, растворяясь в грязи и образуя слякоть. Князь Телятевский, хлюпая грязью, подошел к избе, в которой жил Болотников, и с удовольствием ступил на деревянный настил перед входом в избу.
      Из дверей вышел князь Шаховской.
      Князья посмотрели друг на друга.
      - Какой снег мокрый, - сказал Шаховской.
      - Хоть такой. Погода долго мутная была - и такой снег к добру.
      - Мокрый снег... - задумчиво повторил Шаховской. - Мутное небо... Решающий миг наступает, Андрей Андреич. Что воеводе посоветовать хочешь?
      - Ничего не хочу советовать. Послушать хочу, что скажет, - ответил Телятевский и прошел в избу.
      В горнице было тихо, уютно. Светло.
      Болотников стоял спиной к двери, сложив руки на груди.
      - Вода пошла, князь, - сразу сказал он.
      - Что теперь?
      - Теперь хуже, чем было. Треть города скоро будет под водой. Вылазка! Что ж еще?.. Тесновато стало в городе, пора!
      - Бесполезно ведь.
      - Ну... а вдруг? - без особой уверенности сказал Болотников.
      - На бога уповаешь?
      Болотников криво усмехнулся:
      - Для меня на бога уповать - последнее дело. Сейчас только на себя и на свою силу уповать можно. А у бога потом хорошо грехи замаливать.
      Болотников умолк, затем, круто развернувшись, с силой заговорил:
      - Мне Шаховской только что говорил: запереться, мол, в кремле и, кроме ратных, никого туда не допускать. Год просидеть можно. А, князь?
      - Думай, - спокойно ответил Телятевский.
      - Думай, думай... А что думать?.. К Шаховскому гонец пробрался: Димитрий, мол, где-то под Минском объявился. И Петр Федорыч, дитя наше царское, говорит, еще атаманы с юга идут. Идет к нам народ. Так что же думать?
      Телятевский неторопливо отодвинул скамью и сел.
      - А ты веришь в Димитрия, воевода? - задал он вопрос.
      Тот вопрос, что давно уже пытал Болотникова, да все не хотелось вслух об этом говорить, даже думать впрямую об этом не хотелось. А князь вот взял да и сказал. Как по голове ударил!
      - Ты веришь в русского царя Димитрия? - продолжал Телятевский. Может, это не он, может, шляхта на Русь идет? Ее здесь давно не видали, так ведь, Иван Исаич? Как же мы все на Руси без шляхты?
      Болотников слушал.
      - А атаманы, может, пограбить просто хотят? Ну, в чистом поле грабить стало некого, так сюда податься, под твое крылышко. Того же мужика потрясти, такого самого, каким ты от нас, Телятевских, на волю подался...
      - Замолчи!
      - Хорошо. Если ты уверен, что это не так, то что же... Тогда можно и замолчать. Если ты уверен.
      - Умен, князь, вижу - зело умен. Да только что делать - не знаешь.
      - Потому и спрашивал тебя давеча на стене: знаешь ли ты, что делать? Знаешь ли, чего хочешь, чего тебе надобно?
      - Воли!!! - почти истерически вскрикнул Болотников. - Воли и жизни светлой! Не понятно?! Опять не понятно?!
      Телятевский обхватил голову руками.
      - Понятно, воевода, понятно, - горько сказал он. - Понятно, что куча народу должна жизнь потерять, чтобы ты, Иван Исаич, хоть издалека волю свою увидел. Далеко до нее, Иван Исаич, очень еще далеко. И чем дальше идти - тем больше людей на тот свет переправить придется. И своих... И чужих... Просто людей. Не жаль?
      Болотников глядел почти с ненавистью.
      - Лучше пусть Шуйский как хочет изголяется. Так?!
      - Да нет... Нет, воевода, не так. Не лучше.
      - Ну?! Так что же ты, князь, от меня хочешь? Что ты мне в душу плюешь?
      - Иван Исаич! Ответь сам себе, даже не мне - себе; но ответь честно, до самого конца честно; чувствуешь ли ты за собой полное право кого угодно смерти предавать? Коли чувствуешь - тогда есть у тебя такое право.
      Болотников тяжело вздохнул.
      - Что же мне, по-твоему, свою шею подставлять?
      - Лучше подставлять чужие, - твердо сказал Телятевский. - В конце концов, войска в Туле тридцать тысяч, а самих тулян - всего тысяч десять-двенадцать, в три раза меньше. Если город возьмут, его отдадут на разграбление, как водится, на три дня, пощады не будет. В конце концов, так было всегда, испокон веку, от рождества Христова. И еще раньше. В конце концов...
      - Хватит! - оборвал Телятевского Болотников. - Я знаю все, что ты скажешь...
      - Да, ты все это знаешь. И ты сам так думаешь, воевода. И я знаю, что ты так думаешь...
      Болотников стиснул зубы, лицо его посуровело.
      - Да ты, князь, никак меня к Шуйскому переманить удумал. Мол, пожалуй, царь, подари жизнь, а я уж на брюхе перед тобой ползать согласный. И перед господином своим, - здесь голос Болотникова загремел, как колокол, - князем! Телятевским! Андрей Андреевичем!!! Поберегись, князь!
      Телятевскому пришлось отскочить в сторону: Болотников, словно не замечая, пошел прямо на него и, хлопнув дверью, выскочил из горницы.
      В этот же день спустя два часа была вылазка.
      Из "Теории психотерапевтической помощи в системе множества ненулевых плоскостей" М. И. Андриевского, Киев, изд. "Наука", 2113 г.:
      Моя концепция - активное сострадание.
      Сострадание всегда было характерно для нашего отношения к обитателям старых плоскостей, вообще к той жизни. Но это сострадание всегда было пассивным. Я же предлагаю активное сострадание; заметьте, не жалость, а именно сострадание, основанное на понимании и уважении. Жалость исключает уважение. Пассивное сострадание чем-то напоминает жалость. Активное сострадание без уважения невозможно.
      Добрые чувства необходимо претворять в жизнь. И кто, как не психотерапевт, должен обратить, наконец, свое внимание..."
      Снег падал и падал. И все так же таял.
      Вылазка закончилась неудачей. Многие в крепость не вернулись. Кто переметнулся, а огромное большинство осталось лежать в талой грязи.
      Воевода был чернее тучи.
      Телятевский в вылазке не участвовал. Словно ничего не было, словно не замечая хмурости Болотникова, он вновь подошел к нему.
      - Спросить надо, воевода, - сказал Телятевский.
      - Спрашивай. Отвечу, - резко откликнулся Болотников, не оборачиваясь.
      - Ты победишь. Пожертвовав Тулой, ты получишь Москву. Ты сгонишь Шуйского с трона. Допустим. Что ты будешь делать дальше?
      - Истинный государь придет, - ответил Болотников.
      - И все? - пытливо спросил Телятевский.
      Болотников подставил ладонь. В нее упали несколько красивых снежинок и тут же исчезли.
      - Ты, может, считаешь, что я о том не думал? Ошибаешься, князь, думал. Не раз думал... Слова такие есть - господин, хозяин. Знаешь?
      - Знаю. Ты их ненавидишь.
      - Опять ошибаешься, князь, все время ты ошибаешься... Я их люблю. Всем сердцем. Хорошие слова. Любой человек, - Болотников нажимал на каждое слово, и чувствовалось, что обо всем, что он сейчас говорит, он действительно думал и думал крепко, - любой человек должен быть сам себе господином и хозяином земле своей. Сначала я стал таким сам. На это ушло много времени. Теперь тащу других. Хотя почему тащу - сами идут. И правильно делают!
      - Все ли понимают, куда идут? - очень тихо спросил князь.
      - Не знаю, - честно ответил Болотников. - Знаю только, что хозяин на земле не тот, кто какие угодно пакости на ней творить может, а тот, кто жизнь на ней вольготней хочет сделать, привольнее. А на Руси для этого перевернуть все надо с головы на ноги, - там, глядишь, и переменится к лучшему. Драться надо, князь. Драться с теми, кого ненавидишь, - и побеждать.
      - "Глядишь"... - Телятевский невесело усмехнулся. - По-моему, ты сам никак понять не можешь, как выглядит эта твоя "воля"...
      - Там увижу.
      - Сомневаюсь.
      - А коль сомневаешься - держись подальше. Сейчас уже терять нечего. К Шуйскому тебе отсюда дороги не будет. Вот так вот, князь. Опоздал!
      Атаман Беззубцев должен был признать, что во время вылазки Степан Стеблов проявил недюжинную силу и ловкость. Когда на него набросились сразу три стрельца, очевидно, желая захватить в плен, он легко раскидал их в разные стороны. Правда, больше Беззубцев за ним не следил - не успевал, в драке своих забот хватает. Но Стеблов, который все время находился в окружении неприятелей, вернулся в крепость цел и невредим. "Хороший воин, лихой", - решил Беззубцев.
      - Я царевич или кто, воевода?!
      Петр Федорыч был взбешен. Болотников отметил, что, пожалуй, впервые видит атамана-царевича трезвым. Впрочем, Петр Федорыч трезвый не так уж сильно отличался от Петра Федорыча пьяного.
      - Что случилось, Петр Федорыч? - спокойно спросил Болотников.
      - Пошто моих людей обижаешь? Казаки жалуются. Они привыкли так: что их - то их. В городе стоим - значит, город наш. Ты как же это, меня не спросясь, моих-то казаков...
      - Как они привыкли? - переспросил Болотников.
      - Что уж их - то их. Так казаки считают.
      - Ты тоже так привык?
      Атаман гордо поднял подбородок.
      - Я царевич. Я привык, что моим становится все то, что я захочу!
      - Захоти Шуйского Ваську, а, Петр Федорыч, - ласково попросил Болотников. - Ну, захоти, очень тебя прошу! Или сразу московский кремль?.. Видно, плохо ты его хочешь.
      Петр Федорыч изумленно глядел на Болотникова. Болотников в ответ порассматривал его с минуту, потом вдруг резко сказал:
      - Казаки твои грабить удумали. Грабить и убивать. В городе, что нас приютил. И я, Набольший Воевода царя Димитрия, отдал преступников горожанам. На расправу! Меня, Петр Федорыч, народ как Болотникова уважает, как Ивана Исаича, а тебя - как царевича. Как царевича, Петр Федорыч, своего царевича. Хочешь им остаться - веди себя подобающе.
      Петр Федорыч закусил губу.
      - Что скажешь? - спросил Болотников.
      - Хорошо, - выдавил атаман. - Хотя казаки прежде того не ведали.
      - Казаки прежде много чего не ведали, - оставил за собой последнее слово Болотников.
      "Опровержение объекта по всем основным вопросам. Следствием должно являться более глубокое самостоятельное мышление объекта".
      Осуществляется ли это положение? Не напрасно ли все, что он делает? Эти стандартные вопросы остаются всегда, сколько бы таких случаев не было за душой, сколько бы опыта, наработанного за двадцать лет, не накопилось бы в известном дипломате.
      Этой ночью он решил прогуляться по улочкам Тулы. После перехода у него почему-то первое время была бессонница.
      Ночной средневековый город. У него всегда возникало странное ощущение этакого приятного, щекочущего нервы страха. Он боялся темных средневековых городов - и тем не менее никогда не упускал возможности ночных прогулок по ним.
      Он навсегда запомнил пораженный чумой Льеж-11/XI. Запомнил каждым своим нервом. Ночь. Тьма. И вдруг из-за поворота выплывают одинокие черные фигуры в капюшонах и с длинными страшными крючьями в руках. Именно одинокие фигуры. Их было трое или четверо, но вместе с тем они казались ужасно одинокими.
      В Льеже он второй и последний раз в жизни любил женщину. Он прекрасно знал, какая это трагедия - полюбить в чужой плоскости. Ведь он, как и все, читал "Влюбленную смерть" Симеона Яроцкого. В Льеже он проверил эту истину на себе. Он любил ее целых пять дней, а потом появились фигуры с крючьями, и ее тело сожгли вместе с другими такими же телами.
      Это называлось "Дело No 38". И это осталось самым страшным его впечатлением.
      Господи, а как мучительно умирать от чумы!..
      Он вздрогнул, когда из-за поворота показались несколько человек. Но это был не Льеж, это была Тула. И это был ночной дозор.
      Начальник дозора окликнул его, но подойдя поближе, увидел знакомое лицо, почтительно поздоровался, и дозор прошел дальше.
      Ладно, хватит воспоминаний. Вспоминать можно бесконечно. Ему предлагали написать книгу - или художественную, или мемуары. Кстати, предлагали те же Контролеры, которые его и ловили. Обещали немыслимый успех. Он отказался. Рано. Потом когда-нибудь.
      Пока его интересует Болотников. Серьезный человек, такой вроде суровый, а нет-нет, да и прорвется у него неожиданная лукавинка. Любопытно, каким бы он был веке, скажем, в двадцать первом? И каким он был в детстве? Пока не столкнулся как следует с жизнью лоб в лоб. Веселым? Наверное, веселым, потому что нет в нем этой "вселенской скорби" которая так характерна для многих мыслящих людей. И для многих бунтарей. У него не то, у него это не врожденное - жизнь воспитала. И еще он очень русский. Есть такие. Вот Кромвель был очень англичанин, а Болотников очень русский. Поди объясни в Нулевой Плоскости, что это такое, - не поймут. И слава Богу! Но здесь это есть, и это надо чувствовать, а чтобы почувствовать здесь надо побывать. С другой стороны, вот же Контролеры этого тоже не понимают, хотя и мотаются по пятам. Может, надо еще и пожить в этой шкуре?
      Ночная Тула-XVII. А в Туле-XVII ночью иллюминация, веселые люди на улицах, круглосуточно работающие рестораны, и совсем недавно разгорелись споры, а нужна ли вообще ночь, не сотворить ли искусственное солнце. Правда, сторонники темноты все-таки победили; оказывается, ночь еще нужна, без нее что-то будет не так. Там хорошо. А здесь уже начали есть собак, а еще три-четыре недели - и, гляди, начнется людоедство. Не в войске, правда, - в городе.
      Сегодня днем Болотников вывел своих драться за стены. И сам дрался. Андриевский видел, как он рвался в бой, как он рвался выместить на стрельцах свои неудачи, свои мучения, выплеснуть в драке все свои сомнения. Облегчить душу. Возможно, он даже искал смерти, легкой, мгновенной смерти от умелой руки стремительно несущегося на тебя неприятеля. Хотя нет, в его глазах еще нет обреченности. Но неудержимой жажды жизни, стремления выжить во что бы то ни стало тоже уже нет. Возможно, он дрался, сам не сознавая, чего ищет в этой схватке, но так или иначе, - ему еще рано умирать. И он не погиб бы, даже если бы очень этого хотел. Как бы он ни хотел - это выше его сил.
      А интересно - что бы Андриевский стал делать, если бы вопреки всей логике - да что логике! - вопреки всем законам природы Болотников не вернулся бы после этой вылазки. Если бы его все-таки убили. И что бы стали делать Контролеры, если они уже здесь? Ткнули бы Ивана Исаича копьем в горло - и все. Ведь произошло бы невозможное. Что тогда? Он про себя усмехнулся - вот это был бы парадокс, вот это удар по сложившимся представлениям!
      Нет, Иван Исаич, тебе еще жить, тебе еще страдать и тебе еще думать и думать о своей судьбе, о судьбе людей, что рядом с тобой, о своей родине и о тех странах, где довелось побывать, и тебе еще вслушиваться в свою непокоренную, бунтующую совесть. И принимать решение. Я-то знаю, каким оно будет, но тебе еще нужно решиться. Еще нужно переломить себя. А потом ждать конца, в темноте, полной темноте, с выколотыми по воле царя Шуйского глазами.
      Я знаю... Я знаю...
      И я не могу сказать наверняка, кому из нас легче: тебе с твоими мучительными поисками ответа или мне с моим ужасающим знанием.
      Я хочу облегчить твою тяжкую долю.
      А может быть, я всего лишь хочу таким способом облегчить жизнь себе? Облегчить мой больной мозг, который так остро чувствует свой долг перед всеми вами - ушедшими, пропавшими, изнасилованными жизнью и часто так несправедливо забытыми.
      А вообще-то, это даже не мой долг, а долг всего нашего благополучного мира. Но необходимость его выплаты чувствую пока что только я.
      Когда Бенью был маленьким мальчиком, он, как и все маленькие мальчики, очень любил фильмы с погонями, страшными чудовищами, благородными героями, преследованиями среди звезд и т. п. И что интересно - его симпатии обычно принадлежали не тем, кто догонял, а тем, кто спасался, тем, кто уходил от преследователей. Именно они, беглецы, были честными и смелыми, именно на их стороне в подавляющем большинстве детских фильмов была правда. А преследователи были всесильные, холодные и вечно хотели от честных и смелых героев чего-то непотребного: то в космический замок засадить, то в галактическую тюрьму, то выведать тайну сокровищ шестой планеты звезды Бета Скорпиона...
      Несмотря на свои детские пристрастия, Бенью стал преследователем. И сам бывши когда-то ребенком, он понимал, что если бы сейчас сняли стереофильм, в котором честного, смелого Андриевского преследовал по пятам всесильной Бенью, симпатии ребятишек непременно при надлежали бы первому.
      Однако в реальной жизни все не так просто. В реальной жизни полезность того или иного деяния не определяется одними эмоциями. Реальная жизнь намного сложнее. И в ней межплоскостной беглец Андриевский не просто авантюрист, даже не просто нарушитель закона. Он - угроза. Реальная угроза существующему мирозданию, всей системе человеческого общежития, кстати, совсем не плохой системе. Поэтому внешне неприглядная запретительская работа Бенью имеет под собой более чем глубокие основания.
      В чем заключается смысл так называемых "диалогов" Андриевского? В посещении отдельных обитателей старых плоскостей, так сказать, людей прошлого, и беседе с ними. Вроде бы Андриевский не ставит целью воздействие на события, даже избегает такого воздействия. Вроде бы он всего лишь играет роль "душеспасителя", если можно так выразиться, или, проще говоря, психотерапевта.
      Но!
      Первое но - это люди, к которым отправляется Андриевский. Эти люди являются личностями незаурядными, так как по теории Андриевского именно выдающиеся личности в первую очередь имеют право на помощь. Многие из них способны оказывать решающее влияние на ход событий, на развитие истории. Как тот же Болотников, например.
      Да и в любом случае Андриевский действует все-таки активно. Он действительно ведет настоящий диалог с прошлым. Хочет он того или нет, он все равно превышает ту степень активности в ненулевых плоскостях, после которой линия Степаняна (линия свершившегося факта) может потерять свою упругость и, поддавшись воздействию извне, видоизмениться. Хватит и той параллельности, что уже существует; всякая новая, естественно, чревата нарушением Стабильного Равновесия.