Невероятные случаи зарубежной криминалистики (№1) - Невероятные случаи зарубежной криминалистики. Часть 1

В пятницу 2 ноября 1906 года в лондонский отель пришла телеграмма, подписанная директором американской торговой компании «Стандард ойл компани», на которую Гау при случае также работал. Господин Тигл требовал, чтобы он незамедлительно выехал в Берлин и о своей поездке и встрече никому не сообщал. Во время судебного разбирательства выяснилось, что телеграмму отправил сам Гау, и дальше он вел себя непонятно. Спросил администратора, где он может приобрести парик. О парике позаботился гостиничный парикмахер, и Гау изменил свою внешность. Купил себе длинный темный плащ, надел темный парик, приклеил усы и бороду и тайком отправился в Берлин.

Вероятно, парик, усы и борода были не самого лучшего изготовления, потому что люди на улице обращали на него внимание. Когда он сел в Дувре на судно, следовавшее во французский порт Кале, то с удовольствием выбросил неудачные усы и бороду в море. Карл Гау отправился не в Берлин, а во Франкфурт-на-Майне, где 3 ноября поселился в отеле. В воскресенье 4 ноября он отправил телеграмму жене, в которой сообщил, что его деловая встреча состоится во Франкфурте и еще раз напомнил, чтобы она никому обо всем этом не рассказывала. Тогда же в воскресенье он пошел к парикмахеру, где заказал новые, на этот раз каштановые усы и бороду, а также отдал в покраску парик, привезенный из Лондона. Во вторник Карл Гау надел парик, приклеил новые усы и бороду и поездом выехал в Карлсруэ, где оставил свой чемодан в камере хранения. Затем продолжил путь в Баден-Баден. Это было по меньшей мере странное поведение интеллигентного человека и к тому же юриста. Полиции позднее удалось проследить каждый его шаг, поскольку десятки людей обратили внимание на чудака, путешествующего в столь странном виде: в парике и с наклеенными усами и бородой.

Когда произошло убийство и полиция искала не только убийцу, но и мотив преступления, подозрение пало на доктора Гау. Прислуга вдовы Молитор заявила, что узнала по телефону голос молодого господина. Начальник почтового отделения в Баден-Бадене утверждал, что никуда он не звонил. Подозрение еще больше усилилось. Государственный прокурор 7 ноября, то есть уже на следующий день после убийства вдовы Молитор, подписал ордер на арест Гау. А в это время подозреваемый был уже снова в Лондоне. Переговоры о его выдаче немецким властям длились целый месяц, затем адвоката перевели в тюрьму в Карлсруэ и подвергли предварительному заключению.

Расследование преступления было не из легких. Все еще не был понятен его мотив. Карл Гау с тещей никогда не ссорился, вдова Молитор поддерживала молодую семью в финансовом отношении, да и сам Карл Гау был родом из богатой семьи банкира. Казалось не логичным, что он совершил убийство из-за наследства. Но все же зачем ему понадобилось стрелять в тещу? Следователи между тем не располагали никакими доказательствами. Первую улику им предоставила жена подозреваемого, Лина. Примерно в начале июля 1907 года она навестила Гау в тюрьме, села за стол и заявила:

– Сначала я не могла поверить, что это сделал ты. Но потом мне рассказали, что удалось разузнать о тебе. Выяснилось, как распутно ты жил в Константинополе, с какими женщинами там встречался, как транжирил мое состояние, какими грязными делами занимался. Ты мне лгал. Тайно отправился в Баден-Баден и убил мою мать. Сейчас я уже верю, что это сделал ты. Я никогда не смогу открыто смотреть людям в глаза. Моя мать мертва, мой муж убийца. Я не могу больше так жить, всю жизнь мне придется краснеть от стыда.

Два дня спустя тело Лины Молитор-Гау нашли в озере возле Пфеффикона, что недалеко от Цюриха. Это трагическое событие значительно осложнило судьбу подозреваемого. Уже мало кто верил, что он невиновен. Однако он продолжал отрицать свою вину.

Девять судебных экспертов, семьдесят два свидетеля и присяжные из почетных граждан во главе с избранным председателем – мясником из городка Брухаль, должны были решить, виновен или невиновен подсудимый. Он предстал перед эрцгерцогским судом присяжных в Карлсруэ 17 июля 1907 года. Мрачный, замкнутый молодой человек оказался в центре внимания газетчиков многих стран мира. Процесс стал сенсационным. Несколько тысяч галдевших зевак пытались проникнуть в зал суда. Они свистели, кричали, пытались прорваться сквозь полицейский кордон. Полицейские и жандармы вынуждены были обнажить сабли, чтобы остановить разбушевавшуюся толпу. Но это им не удалось. Когда полицейские не смогли удержать толпу, власти вынуждены были вызвать две роты солдат. Военные наступали на толпу с винтовками наперевес, с примкнутыми штыками, но их встретили камнями.

Все судебные процессы начинаются с зачтения обвинения. Затем подсудимый должен рассказать о своей жизни, а государственный прокурор старается доходчиво объяснить присяжным, в чем именно он обвиняет подсудимого. В совершении уголовного преступления адвокат Гау не признался и даже отказался отвечать на большинство вопросов судьи. Поэтому его бывшие коллеги – юристы, вынуждены были начать с самого начала. Где и когда он родился, где учился, с кем встречался, как познакомился с семьей Молитор. Так перед публикой предстала беспорядочная жизнь студента Гау. Напрасно протестовал адвокат подсудимого, стремившийся оставить в тени хотя бы этот период жизни своего подзащитного.

– Полагаю, что нет причины для такого решения, – заявил государственный прокурор доктор Блейхер. – Пусть присутствующие услышат, какую дикую жизнь вел подсудимый с ранней юности.

– Подсудимый, – продолжал допрос председатель, президент земельного суда доктор Эллер, – нам известно, что вы уже будучи студентом вели распутный образ жизни в Трире, а позднее во Фрайбурге и в Берлине и у вас были постоянные связи с женщинами.

– Я этого не отрицаю, господин председатель, – признался Гау.

– Когда вы в Аяччо познакомились с Линой Молитор и стали ее любовником, то убедили ее снять с банковского счета две тысячи марок. Вы хотели этими деньгами позднее финансировать побег?

– Да, господин председатель.

– Подсудимый, еще до начала разбора улик я хотел бы снова спросить вас – вы убили свою тещу?

– Нет.

– Возможно, вы станете отрицать, что во время совершения преступления находились в Баден-Бадене?

– Нет. Этого я не отрицаю.

– Вероятно, у госпожи Молитор были враги?

– Этого я не знаю. Но если бы и знал, все равно не ответил бы.

– Подсудимый, мы узнали, что вы в парике и с приклеенными усами и бородой приехали в Баден-Баден. Из показаний свидетелей нам также известно, что вы, изменив голос, позвонили своей теще и вызвали ее из дома. Вы сознались, что переодетый и с заряженным револьвером во время убийства находились на улице, на которой была убита госпожа Молитор. Объясните, наконец, что значат эти странные поступки? Какие причины заставили вас вести себя столь странным образом?

– Мне нечего к этому добавить, – сказал Карл Гау.

– Тогда перейдем к случаю с чеком, предъявленным для оплаты в венском банке. Кого, собственно, вы хотели обмануть?

– У меня и в мыслях не было никого обманывать. Когда я выехал из Вены в Баден-Баден, то обнаружил, что кто-то украл у меня деньги, которые я получил по чеку. Я приехал в Баден-Баден к жене и теще без единого гроша и рассказал, что со мной приключилось. Теща сообщила об этом телеграфом в банк, служащие банка, по-видимому, неправильно истолковали текст телеграммы.

Было бы хорошо, если бы обвиняемый объяснил, почему его жена приехала из Соединенных Штатов в Европу, – сказал государственный обвинитель.

– Моя жена после рождения нашей дочери хворала. У нее была какая-то болезнь в брюшной полости, и врачи определили, что ей необходимо сделать операцию. Ее прооперировали в Мюнхене в то время, когда я находился в Турции. Послеоперационный период она провела у своей матери в Баден-Бадене. Здесь мы встретились, когда я вернулся из Турции.

– Кто, кроме вас, вашей жены и дочери жил на вилле?

– Теща и, разумеется, прислуга.

– И больше никто?

– Ах, совсем забыл, еще моя свояченица!

– Вы забыли о свояченице Ольге? – не преминул съязвить государственный обвинитель Блейхер, а председатель суда добавил:

– Когда вы на Корсике познакомились с семьей Молитор, с кем вы сначала познакомились – с вашей будущей супругой или с ее сестрой Ольгой?

– На этот вопрос я отказываюсь отвечать, – упрямо сказал подсудимый.

– Когда в конце октября прошлого года вы с женой, дочерью и свояченицей уехали в Париж, то по дороге или во время пребывания в Париже было что-нибудь между вами и свояченицей Ольгой?

– Отказываюсь отвечать.

– Ревновала ли вас супруга к своей сестре?

– Не знаю.

– Через несколько дней после вашего приезда в Париж ваша теща получила телеграмму следующего содержания: «Приезжай первым поездом в Париж. Ольга больна. Лина». Когда теща действительно приехала в Париж, то увидела, что Ольга здорова. Ваша супруга не посылала телеграмму. Это сделали вы?

– На этот вопрос я отвечать не буду.

– Остается предположить, – заявил председатель суда Эллер, – что телеграмму of правила ваша жена или вы. Третьего не дано. Вероятно, ваша супруга хотела, чтобы ее сестра покинула Париж. Это была уловка вашей жены? Она вызвала свою мать в Париж, чтобы она увезла Ольгу?

– Отказываюсь отвечать.

– Нам стало известно, что во время вашего пребывания в Париже вы со своей свояченицей Ольгой совершали длительные прогулки. Это правда?

– Это мое дело. Я могу ходить на прогулки с кем хочу. Или это запрещено?

– Нет, разумеется.

На этой стадии слушания дела взял слово защитник подсудимого, который рассказал суду и присяжным о содержании своей беседы с госпожой Линой Гау незадолго до ее смерти.

– Она сообщила, – сказал защитник, – что из Парижа эту телеграмму отправил ее муж. Дело в том, что он почувствовал, что его отношение к свояченице переходит допустимые нормы. Супруги поссорились, и он вызвал тещу, чтобы она увезла Ольгу в Баден-Баден.

– Благодарю вас, господин защитник, – кивнул председатель суда и обратился к обвиняемому. – Так это вы послали телеграмму или нет?

– На этот вопрос я отказываюсь отвечать.

– Хорошо, тогда перейдем к другой телеграмме. Вы показали ее своей жене где-то в Дувре, когда вместе путешествовали в Лондон. Это был вызов, вам предписывалось немедленно вы ехать в Берлин. Вы сами послали эту телеграмму?

– Да. У меня на континенте еще оставалась какая-то работа, и я должен был исполнить секретное поручение, о котором не должен был информировать даже собственную жену.

– Это должно было быть действительно тайное задание, – сказал председатель доктор Эллер, – в противном случае вы не поехали бы в Лондон, чтобы там позаботиться о парике, искусственных усах и бороде.

– Это было очень важное и секретное дело. Для его выполнения требовалась особая осторожность. Кстати, переплыв Ла-Манш, я выбросил искусственные усы и бороду.

– Можно спросить, почему?

– Они были плохо сделаны.

– Вы отправились не в Берлин, а во Франкфурт. Приехали в город 4 ноября. Почему вы поехали во Франкфурт?

– У меня была там важная встреча. Надеюсь, вы не обидитесь, если я не назову вам имена лиц, с которыми я встречался.

– Вы жили в отеле «Инглишер Хоф» с 4 по 6 ноября и в это время купили новые усы и бороду и перекрасили парик. Затем, вновь замаскировавшись, во второй половине дня 6 ноября вы выехали в Баден-Баден, куда прибыли около двух часов дня. Около шести часов вечера была застрелена ваша теща. При этом вы отправили жене в Лондон телеграмму следующего содержания: «Встреча перенесена во Франкфурт. Храни молчание. Надеюсь вернуться в четверг или в пятницу». И ваша жена затем написала своей матери Джозефине Молитор, что вы выполняли секретное задание и снова уехали на материк, а она тем временем в Лондоне должна делать вид, что заболела. Вы и это отрицаете?

– У меня нет для этого причины, – спокойно ответил подсудимый Гау.

– А теперь, будьте добры, объясните нам, что это все означает? Зачем вы все это делали? Зачем вам понадобилось устраивать этот спектакль?

– На этот вопрос я не могу ответить.

– Может быть, вы нам хотя бы скажете, знала ли о вашем путешествии, о вашем секретном задании ваша свояченица Ольга?

– На этот вопрос я отказываюсь отвечать.

– Почему вы по дороге остановились в Карлсруэ и оставили там свой багаж в камере хранения?

– Отказываюсь отвечать.

– Объясните хотя бы, зачем вам вообще понадобилось ехать в Баден-Баден? Застрелить свою тещу?

– Я не убивал. О причине поездки в Баден-Баден я не могу говорить.

Это была игра в прятки со всеми атрибутами опереточных сценариев: тайные встречи, анонимные телеграммы, переодевания и накладные усы и борода. Однако за всем этим стояла смерть богатой пожилой дамы и еще один труп, труп ее дочери, не нашедшей другого выхода, как броситься в воду. Баден-Баден был известным на весь мир курортом. Сюда съезжалась не только европейская знать, но и известные деятели искусства и культуры, в местных радоновых источниках лечили свои недуги короли и императрицы, а в казино транжирили миллионы беспутные сыновья богатых отцов. Это был город предрассудков и условностей, и поэтому здесь постоянно что-нибудь происходило, а значит город находился в центре внимания газетчиков. Убитая Джозефина Молитор принадлежала к высшему обществу. Ее покойный муж был известной личностью и богатым человеком. Процесс над таинственным убийцей госпожи Молитор находился в центре внимания всей Европы уже хотя бы потому, что подсудимым был адвокат и представитель десяти тысяч богачей – элиты общества. А также из-за странного поведения обвиняемого.

Несмотря на то, что множество обстоятельств было против него, он держался на суде высокомерно и неуважительно по отношению к суду и его председателю Эллеру. Может быть, дерзко отвечая на вопросы, он преследовал какую-то цель? Вероятно, хотел, чтобы в конце концов его объявили невменяемым и, стало быть, неспособным отвечать за свои действия?

Был момент, когда казалось, он прислушался к голосу разума. Признался, что это он звонил на виллу Молитор, назвался именем начальника почты Графом и вызвал свою тещу на почту. Добавил также, что на нем был парик и искусственные усы с бородой, а также заряженный револьвер.

– Ну, хорошо, – с удовлетворением сказал председатель Эллер, – вы вызвали тещу на почту, она вышла на улицу примерно без пяти минут шесть. Уже было темно, накрапывал дождь. Спустя несколько минут грянул роковой выстрел. А еще спустя пятнадцать минут вы покинули Баден-Баден. Находились ли вы на месте происшествия, когда раздался выстрел?

– Не исключено, что я был близко.

– Вы слышали звук выстрела?

– Отказываюсь отвечать.

– Тогда объясните, пожалуйста, зачем вам понадобилось обманным путем вызвать тещу из дома и спешно, словно в бегстве, покинуть Баден-Баден?

– Я отказываюсь рассказывать об этих обстоятельствах.

– Подсудимый, у вас был с собой в Баден-Бадене револьвер?

– Об этом я отказываюсь рассказывать.

– Полиция обнаружила в вашем чемодане револьвер. Может быть, у вас был еще один?

– О событиях в Баден-Бадене я не желаю больше распространяться.

– Дело ваше. Тогда перейдем к допросу вашей свояченицы. Но перед тем, как вызвать Ольгу Молитор и заслушать ее как свидетеля, я снова спрашиваю вас, подсудимый Гау – вы убили свою тещу?

– Нет, – решительно сказал обвиняемый. – К убийству я не имею никакого отношения.

– Может быть, вы кого-нибудь подозреваете? Может быть, знаете, кто мог быть убийцей?

– Нет.

– Не была ли убийцей ваша свояченица Ольга Молитор?

– Отказываюсь отвечать.

– Вы не исключаете возможность, что стреляла она?

– Ольга? Нет. Это исключено.

– Кто же тогда преступник? – повысил голос до этой минуты сохранявший спокойствие президент земельного суда. – Сообщите нам это, будьте любезны! Вы хотели избавиться от тещи, дабы у вас развязались руки для того, чтобы поддерживать связь с вашей свояченицей? Это так?

– Отказываюсь отвечать, – решительно сказал подсудимый Карл Гау.

– Наконец, еще это письмо, – сказал председатель и до

стал из материалов дела лист бумаги. – Его писала ваша жена.

Перед тем, как покончить жизнь самоубийством, она выразила

желание, чтобы ее дочь взяла другое имя. Из содержания письма

ясно, что она верила в вашу виновность. Выскажитесь по этому

поводу, прошу вас!

– Я не смог сказать ей правду. Вы не представили мне такую возможность. Я ни разу не смог поговорить с ней наедине.

– Подсудимый Гау, вы посылаете ложные телеграммы, разъезжаете по всему миру в парике, накладных усах и бороде, с заряженным револьвером, выманиваете тещу из дома ложным вызовом по телефону, выдавая себя за кого-то другого, а менее чем через час после этого вашу тещу убивают, и вы же или утверждаете, что к убийству не имеете никакого отношения, или упрямо отказываетесь отвечать. Ничего подобного в своей многолетней практике я еще не встречал. Не хотели бы вы что-нибудь сказать в свое оправдание.

– Мне еще раз хотелось бы подчеркнуть, что я не убивал свою тещу.

Затем в зале суда перед двенадцатью присяжными были выслушаны семьдесят два свидетеля. Многие из них встречали на улице молодого, стройного, хорошо одетого человека в парике, приклеенных усах и бороде. Оглядывались на него, качали головой и шли дальше. Сейчас они выходили к распятию и присягали, что будут говорить правду и только правду и оттарабанивали несколько заранее приготовленных фраз. Эти показания мало способствовали выяснению правды. Один из свидетелей заявил, что на странного субъекта он указал полицейскому, ответившему, что не существует закона, запрещающего носить искусственные усы и бороды. И проводник скорого поезда, в котором ехал Гау в Баден-Баден, заметил парик, но ничего не предпринял. Вероятно потому, что пассажир был богат, изысканно одет и ехал в вагоне первого класса, чемодан его был обклеен этикетками многих европейских отелей. Проводник не отважился спросить, почему он одет как на маскарад.

Следует отметить несколько важных свидетельских показаний. Госпожа фон Райтценштайн жила по соседству с Молитор.

– В тот вечер, когда произошло убийство, я шла с письмом на почту, – рассказывала она. – Недалеко от Линденштаф-фельн я встретила мужчину с усами и бородой. Он шел большими шагами, по-видимому, спешил. Когда я возвращалась от почтового ящика домой, то встретила обеих Дам Молитор. Мужчина тихо как мышь шел за ними примерно шагах в тридцати.

– Тот же мужчина? – спросил председатель суда.

– Нет. Другой. Он был меньше ростом и старше, у него также были борода и усы, но подстрижен он был как австриец.

– Госпожа свидетельница, – сказал председатель доктор Эллер, – посмотрите внимательно на подсудимого. Вы узнаете его? Это был тот мужчина, который преследовал женщин?

– Нет. Тот был с фальшивыми усами и бородой.

– Вы уверены, что встретили двоих мужчин? – спросил государственный обвинитель доктор Блейхер.

– Абсолютно уверена.

Тетка обвиняемого Гау, доктор Мюллер из Линца, была свидетельницей защиты и внесла в слушание дела еще большую неразбериху.

– Госпожа свидетельница, говорили ли вы когда-нибудь с госпожой Гау о ее сестре Ольге? – спросил защитник доктор Дитц.

– Разумеется. Однажды я спросила, правда ли, что Ольга влюбилась в ее мужа?

– И что ответила госпожа Гау?

– Сказала, что, к сожалению, это правда.

– Вы продолжали разговор на эту тему?

– Да. Я спросила у госпожи Гау, почему она не договорит об этом со своей сестрой?

– И что она вам сказала?

– Что она поговорила об этом с матерью, а та спросила у Ольги, какие у нее отношения с доктором Гау.

Защитник доктор Дитц сделал драматическую паузу, затем подошел к свидетельнице и патетически спросил:

– Госпожа свидетельница, сейчас я задам вам очень важный вопрос. Вы тетя господина Гау. Считаете ли вы, что он пришел бы к вам, если бы находился в финансовом затруднении?

– Конечно.

– Вы бы ему одолжили денег?

– До десяти тысяч марок без единого слова. А если бы понадобилось, то и все пятьдесят тысяч.

– Прошу господ присяжных обратить внимание на это обстоятельство. Зачем было убивать обвиняемому, чтобы получить семьдесят пять тысяч. Ему надо было только попросить, и деньги были бы у него в кармане.

Ольга Молитор приехала к зданию суда в экипаже с зашторенными окнами. Кучер в цилиндре открыл дверцу, и высокая, стройная и очень красивая девушка с рыжеватыми волосами быстро поднялась по лестнице в здание суда. Прошла через коридор, в зале суда направилась к месту, где сидели свидетели, даже не взглянув на судью, присяжных и обвиняемого. Когда председатель Эллер пригласил ее дать показания, у нее задрожал подбородок.

– 6 ноября около шести часов вечера я была в гостях у знакомых. За мной пришла мать и попросила проводить её на почту, где нашелся бланк с текстом парижской телеграммы. И я пошла с ней. Когда мы шли по улице Бисмарка, я заметила какую-то мужскую фигуру и услышала шаги. Мы остановились. Мать испугалась. Я попыталась успокоить ее. Мы решили по какой дороге пойдем к почте. Я снова услышала шаги. Они быстро приближались. Я подумала, что мужчина хочет обогнать нас. Между вторым и третьим фонарями на Кайзер-штрассе, в самом темном месте раздался выстрел. Мама обернулась и упала. Я хотела ее поднять, но сначала посмотрела туда, откуда прогремел выстрел. Я увидела неизвестного мужчину. Он спешил за угол, а потом я услышала, как он бежал по улице. Я стала звать на помощь.

– Вы подозревали в убийстве своего зятя? – спросил председатель суда.

– Нет.

– Могли вы предположить, что зять покушался на вашу жизнь?

– Нет.

– Было ли у вас к нему… Существовала ли между вами интимная связь?

– Никогда!

– Вы замечали, что сестра ревнует вас?

– Я узнала об этом позже.

– Зачем вы поехали в Париж?

– Хотела познакомиться с Парижем. Никогда раньше там не бывала.

– И вы никогда не подавали повода для ревности?

– Никогда. Только однажды заметила в Париже, что моя сестра очень опечалена. Мы очень любили друг друга, она доверяла мне с детства. Между нами никогда не было недоразумений, и Гау также не был причиной раздора. Моя сестра горячо любила его.

– Госпожа свидетельница, что вам известно о выстреле, которым муж ранил ее перед свадьбой?

– Лина рассказывала мне об этом. Они решились на совместную смерть. Гау выстрелил в нее, но затем не нашел смелости выстрелить в себя.

– Вы высказывали после смерти вашей матери предположение, что это мог быть акт мести? – спросил свидетельницу защитник доктор Дитц.

– Да. Дело в том, что я не нашла этому другого объяснения.

– Как ваша мать относилась к прислуге? Была с ней строгой, наказывала ее? – спросил председатель суда.

– Думаю, что у нее в доме было как у всех. Я бы никого не заподозрила из прислуги.

Председатель суда прекратил допрос свидетельницы и обратился к обвиняемому Гау со следующим вопросом:

– Вы желаете высказаться по поводу показаний госпожи свидетельницы?

– Она рассказала правду.

– Могли бы вы что-нибудь добавить к вопросу о ревности вашей жены?

– Поскольку здесь в первой половине дня об этом уже говорили, то я могу добавить, что жена своей ревностью спровоцировала в отеле ссору. Укоряла меня в том, что мое отношение к Ольге некорректно.

– Как вы повели себя?

– Отверг обвинения.

– На самом же деле ваши отношения со свояченицей были корректными?

– Разумеется.

– Зачем тогда вам понадобилось подделывать подпись вашей жены и вызывать тещу в Париж?

– Я полагал, что это самый надежный способ сократить пребывание свояченицы с нами.

У Джозефины Молитор было пятеро детей: дочери Лина, Ольга, Фанни, Луиза и сын, служивший в армии в звании обер-лейтенанта.

Фанни Молитор на вопрос председателя суда о том, кого она считает убийцей, однозначно заявила:

– Никого другого, кроме обвиняемого.

Луиза Молитор сказала:

– Когда я приехала в Баден-Баден, то мне сказали, что убийцей может быть только Гау. Когда из Лондона вернулась сестра Лина, то сначала она не хотела в это верить, но в конце концов и она убедилась в том, что ее муж убийца, и присоединилась к мнению, что должна принять сторону своих сестер, а не мужа.

Обер-лейтенант Молитор в своих рассуждениях пошел еще дальше.

– У матери была серьезная болезнь сердца. Ей нельзя было волноваться. Телеграмма с тревожным сообщением о болезни Ольги могла ее убить.

Художник Ленк оказался в затруднительном положении, его подозревали в растлении несовершеннолетней девушки и, подвергли предварительному заключению. По случайному стечению обстоятельств он оказался в одной камере с обвиняемым Гау. Обвинение Ленка оказалось необоснованным, во время расследования выяснилось, что художник не виновен и, продержав в камере предварительного заключения четырнадцать дней, его выпустили на свободу. Карл Гау поверил Ленку и рассказал художнику о своих злоключениях. Но когда председатель суда вызвал художника для дачи показаний, тот отказался отвечать, так как пообещал обвиняемому никому не рассказывать об их разговоре. И все же в ходе допроса Ленка стало известно одно обстоятельство, которое еще больше сбило всех с толку.

– Господин свидетель, это правда, что вы написали обер-лейтенанту Молитору письмо, в котором попросили о встрече?

– Да, – ответил Ленк.

– Чем вы мотивировали свою просьбу?

– Написал, что встреча пойдет на пользу всем: и ему, и мне.

– Что вам ответил обер-лейтенант Молитор?

– Не захотел встретиться. Написал, что интересы обвиняемого ему совершенно безразличны.

– Почему вы считали встречу важной?

– Господин Гау уполномочил меня передать одно послание.

– Какое?

– Весьма интимное. Я дал честное слово, что об этом никто не узнает.

– Вам известно, что как свидетель вы должны отвечать и что суд вправе привлечь вас к ответственности.

– Как честный человек, я вынужден смириться с этими обстоятельствами и готов нести ответственность.

В этот драматический момент Гау поднялся со скамьи подсудимых, жестом установил тишину в зале, а затем с пафосом заявил:

– Я желаю дать некоторые объяснения к показаниям свидетеля Ленка, так как не могу допустить, чтобы из-за меня он был наказан. Поэтому хочу объяснить, почему я приехал шестого ноября в Баден-Баден и что там делал. Я приехал для того, чтобы до окончательного отъезда в Америку проститься со свояченицей Ольгой, чтобы последний раз увидеть ее. Я ее страстно любил. Прощание в Париже не удовлетворило меня.

– Будьте так любезны, обвиняемый, объясните, почему вы сначала поехали во Франкфурт, почему заказали парик и усы с бородой?

– Не хотел, чтобы меня кто-нибудь узнал.

– Чтобы встретиться со свояченицей вы и вызвали тещу на почту?

– Всю первую половину дня я провел недалеко от виллы, так и не увидев ее.

– И когда к вечеру вы поняли, что ваш план провалился, то изменили его и решили застрелить госпожу Молитор, чтобы получить наследство?

– Нет, это неправда! – воскликнул до этой минуты сохранявший спокойствие Гау. – Я не стрелял. Я взял извозчика и помчался на вокзал, чтобы уехать первым же поездом.

– Кто же стрелял в госпожу Молитор?

– Этого я не знаю.

– Не собирались ли вы сначала застрелить свояченицу Ольгу, а потом и себя?

– Нет. Конечно нет.

– Ваше свидетельство правдоподобно, обвиняемый, – заявил прокурор доктор Блейхер. – Почему вы об этом не сообщили еще в ходе расследования? Почему тянули с этим?

– Я не хотел, чтобы об этом узнала моя жена. Не хотел, чтобы она знала, что я ездил в Баден-Баден к ее сестре Ольге. Это было единственной причиной.

– Позовите, пожалуйста, еще раз свидетельницу Ольгу Молитор, – сказал председатель суда.

– Вы сказали, фрейлейн свидетельница, что ничего не подозревали о чувствах своего зятя, обвиняемого Гау?

– Нет, я ничего о них не знала.

– Вы уверены, что действительно не знали о них?

– Я в этом уверена.

– Если бы вы встретились в Баден-Бадене, то, вероятно, удивились бы, тому, что ваш зять изменил свой облик?

– Вероятно, да.

– А если бы он вам при этом сказал, что вы были единствен ной причиной его отъезда на материк, какие чувства это вызвало бы у вас?

Ольга Молитор молчит. Затуманенным взором смотрит куда-то в угол зала заседания.

– Что бы вы ответили, если бы он сказал о своих чувствах?

– Отправила бы его к жене.

– Значит, вы заявляете, что не подавали ни малейшего повода для его чувств к вам?

– Да, заявляю.

– Вы подозреваете, кто мог убить вашу мать?

– Нет.

Высказались и специалисты в области психиатрии, но они не пришли к единому мнению. Присутствующим в зале суда действительно могло показаться, что Гау не совсем нормален в психическом отношении. Однако тайный советник профессор Гох из Фрайбурга и профессор Ашаффенбург из Кельна имели больше возможностей изучить обвиняемого. Профессор Гох наблюдал Гау в своей психиатрической клинике в течение шести недель и полностью опроверг выводы некоторых специалистов, что обвиняемый ненормален и у него плохая наследственность. Было очевидно, что Гау не обладал твердым характером, был мягким и чувствительным, не мог полностью сосредоточиться на конкретной цели, однако это был тип исключительно способного человека с недостатком внутренней дисциплины и воли, со склонностями к необузданным импульсивным поступкам. Неограниченная фантазия толкала его на экстравагантное поведение, привела к возникновению мании величия. Он отличался от обычных людей и был способен принимать независимые решения. Во время судебного разбирательства ни разу не сказал, что не знает, что произошло в тот роковой вечер 6 ноября, наоборот, всегда подчеркивал, что отказывается об этом говорить.