Барабанщица

      - Съешь, Яков! - предложил дядя. - Но что с тобой? Ты, я вижу, бледен. Тебе нездоровится?
      - Пройдёт! - сморщив лицо, простонал Яков. - Конечно, трясёт, толкает, но я потерплю!
      - Он потерпит! - возмущённо вскричал дядя. - Он, который всю жизнь терпел такое, что иному не перетерпеть и за три жизни! Нет, нет! Этого не будет. Я позову сейчас проводника, и если он человек с сердцем, то купейное место он тебе устроит.
      - Сели бы к окошку да на голову что-нибудь мокрое положили. Вот салфетка, вода холодная, - предложила сидевшая напротив старушка. - А вы бы, молодой человек, сделали бы потише музыку, - обратилась она к лежавшему на верхней полке парню, который слушал магнитофон, где мучительно надрывался кто-то неизвестный Кате - ни то Шура, ни то, может, Децл. - От этой вашей гадости и здорового легко стошнить может.
      Круглолицый парень нахмурился, заглянул вниз, но, увидев пожилого человеке с орденом, смутился и звук убрал.
      - Благодарю вас, благородная старушка, - сказал дядя. - Не знаю, сражались ли ваши мужья и братья в Чечне или в Афганистане, но сердце у вас отзывчивое. Эй, проводник! Мне надо с вами поговорить, но откройте сначала это окно, которое, как мне кажется, приколочено к стенке здоровенными гвоздями.
      - Ты мети потише! - укорил проводника бородатый дядька.
      Видишь, у человека душа пыли не принимает.
      Проводник, узнав в чём дело, покивал и пообещал помочь. Вскоре уже все соседи прониклись сочувствием к старику Якову и, выйдя в коридор, негромко разговаривали о том, что вот-де человек в своё время воевал, а теперь болеет и мучается. Катя же, по правде сказать, испугалась, как бы старик Яков не умер, потому что она не знала, что же они тогда будут делать.
      Она вышла в коридор и сказала об этом дяде.
      - Упаси Бог! - пробормотала старушка. - Или уж правда плох очень?
      - Что там такое? - спросила проходившая по коридору тётка.
      - Да вон в том купе человек, слышь, помирает, - охотно объяснил ей бородатый. - Вот так, живёшь-живёшь, а где помрёшь - неизвестно.
      - Высадить бы надо, - осторожно посоветовали из соседнего купе. Сообщить на станцию, пусть подождут санитары с носилками. Хорошее ли дело: в вагоне покойник! У нас тут женщины, дети.
      - Где покойник? У кого покойник?
      Разговор принял неожиданный и неприятный оборот. Дядя ткнул Катю кулаком в спину и, громко рассмеявшись, подошёл к лежавшему на лавке старику Якову.
      - Ха-ха! Он помрёт! Слышь ты, старик Яков? - дёргая его за пятку, спросил дядя. - Они говорят, что ты помираешь. Нет, нет! Дуб ещё крепок. Его не сломали чеченские казематы. Не сломит и лёгкий сердечный припадок, результат тряски и плохой вентиляции. Ага! Вот он и поднимается. Вот он и улыбнулся. Ну, смотрите. Разве же это судорожная усмешка умирающего? Нет! Это улыбка бодрой и ещё полнокровной жизни. А вот и проводник! Конечно, говорю я, он ещё улыбается. Но при его измученном борьбой организме подобные улыбки в тряском вагоне вряд ли естественны и уместны.
      Проводник, поглядев ещё раз на старика Якова, сказал:
      - Ладно, господа, я нашёл одно место в вагоне люкс. Когда мы проезжали Горячий Ключ, там ни то сошёл раньше времени, ни то, может, отстал пассажир. Я тому проводнику всё объяснил. Он разрешил это место пока занять.
      Все остались очень довольны. Все хвалили доброго и понимающего проводника. Говорили, что вот-де какой ещё молодой, а какой хороший человек. И даже на лапу не потребовал! А редко ли попадаются такие, которые с тобой и разговаривать не хотят - не то чтобы помочь или хотя бы посочувствовать.
      Хорошо, когда всё хорошо. Люди становятся добрыми, общительными. Они одалживают друг другу открывачку, ножик, соль. Берут прочесть чужие журналы, газеты и расспрашивают, кто куда и откуда едет, что и почём там стоит. А также рассказывают анекдоты и разные истории из своей и из чужой жизни.
      Старик Яков совсем оправился. Он выпил чаю, съел колбасы с хлебом.
      Тогда соседи принялись намекать ему, что не возражали бы если б он рассказал им что-нибудь из своей, очевидно, богатой приключениями жизни...
      Отказать в этом людям, которые столь участливо отнеслись к
      нему, было неудобно, и старик Яков вопросительно посмотрел на дядю.
      - Нет, нет, он не расскажет, - громко объяснил дядя. - Он слишком скромен. Да, да! Ты скромен, друг Яков. И не сердись, если я тебе напомню, как только из-за этой проклятой скромности ты отказался занять пост замминистра одной небольшой автономной республики. Министр этой самой республики недавно умер. И, конечно, ты, а не кто иной, был бы сейчас у них министром!
      - Прям так и было? - улыбаясь, спросил с верхней полки круглолицый паренёк.
      - Именно так. И никак не по другому. - задорно ответил дядя и продолжал свой рассказ: - Но скромность, увы, не всегда добродетель. Наши дела, наши поступки принадлежат часто истории и должны, так сказать, вдохновлять нашу, увы, испорченную молодежь. И если не расскажет он, то за него расскажу я.
      Тут дядя обвёл взглядом всех здесь присутствующих и спросил, не воевал ли кто-нибудь, случайно, и не сидел ли кто-нибудь, случайно, в тюрьме.
      Нет, нет! Оказалось, что ни на войне, ни в тюрьме никто не был.
      ...Когда дядя кончил рассказывать, слушатели посмеялись и начали расходиться. Разговор закончился, потому как появился проводник из другого вагона - того вагона, куда должны были перевести старика Якова.
      Дядя остался караулить вещи, а Катя взяла пару нетяжёлых сумок и пошла провожать в вагон люкс старика Якова, который нёс с собой cвёрнутую наволочку, портфель, полотенце, апельсин и газету.
      В купе было всего два места. Внизу, у окна справа, сидел пожилой человек, на столике перед ним лежала книга, за спиной его стоял солидного вида дипломат, кожаная сумка, а рядом на диване валялась подушка.
      Он искоса взглянул на вошедших. Но, увидев, что в купе входит не какой-нибудь шалопай, а почтенный старик с орденом, он учтиво ответил на поклон и подушку отодвинул. Второе место, то самое, на которое опоздал какой-то пассажир, было свободно. Но сразу ложиться спать старик Яков не захотел, а надел очки и взялся за газету.
      Однако Катя хорошо видела, что он не читает, а исподлобья, но зорко, смотрит в сторону пассажира.
      Катя помялась и пожелала старику Якову спокойной ночи.
      Тогда он легонько охнул и тихим злым голосом попросил её сказать дяде, чтобы тот вместо негодной, чёрной, передал обыкновенную грелку, наполненную водой до половины. Катя удивилась и хотела переспросить, но вместо ответа старик Яков молча показал ей кулак. Обиженная и слегка напуганная, Катя вернулась и передала дяде эту странную просьбу.
      Дядя насупился, негромко кого-то выругал, полез к себе в сумку, достал небольшой сверток и тотчас же вышел, должно быть к проводнику за горячей водой. Вскоре он вызвал Катю на площадку. Взгляд его был серьёзен, а круглые глаза прищурены.
      - Возьми, - сказал он, протягивая ей серую холщовую сумочку, затянутую сверху резиновым шнуром. - Возьми эту грелку и отнеси. Поняла? - он сжал Кате руку. - Поняла? - повторил дядя. - Иди и помни, о чём мы с тобой перед отъездом говорили.
      Голос у дяди был тих и строг, говорил он теперь коротко, без всяких смешков и прибауток. Рука у Кати дрожала. Дядя заметил это, потрепал девочку за подбородок и легонько подтолкнул.
      - Иди, - сказал он, - делай, как тебе приказано, и тогда всё будет
      хорошо.
      Катя пошла. По пути она прощупала сумочку: внутри неё что-то скрипнуло и зашуршало; грелка была холодная, по-видимому, кожаная, и вместо воды набита бумагой.
      Катя постучалась и вошла в купе. Незнакомый пассажир сидел у столика, низко склонившись над книгой. Старик Яков читал, откинувшись почти к самой стенке.
      Он схватил грелку, легонько застонал, положил её себе на живот и закрыл полами пиджака.
      Катя вышла и в тамбуре остановилась. Окно распахнуто. Ни луны, ни звёзд не было видно. Ветер бил ей в горячее лицо. Вагон дрожал, и резко, как выстрелы, стучала снаружи какая-то железка. "Куда это мы мчимся? - глотая воздух, подумала Катя. - Рита-та-та! Трата-та! Поехали!.. Поехали! Эх, кажется, далеко поехали!"
      - Ну? - спросил дядя, встретив её в тамбуре.
      - Всё сделано, - тихо ответила Катя.
      - Хорошо. Садись, отдохни. Хочешь есть - вон на столе колбаса, булка, яблоки.
      От колбасы Катя отказалась, яблоко взяла и съела сразу.
      - Вы бы девочку спать уложили, - посоветовала старушка. - Девчонка за день намоталась. Глаза, я смотрю, красные.
      - Ну, что за красные! - ответил ей дядя. - Это просто так: пыль, тени. Вот скоро будет станция, и она перейдёт ночевать к старику Якову. Старик без присмотра - дитя: то ему воды, то грелку. А с проводником того вагона я уже договорился.
      - С умным человеком почему не договориться, - вздохнула старушка. - А у меня сын Володька, бывало, говорит, говорит. Эх, говорит, мама, никак мы с тобой не договоримся!.. Так сам в Москву и уехал. Теперь там, шалопай, в банке, что ли, работает.
      Старушка улыбнулась и стала раскладывать постель, а Катя подозрительно посмотрела на дядю: что это ещё затевается? В какой вагон? Какие грелки?
      Мимо их купе то и дело проходили в вагон-ресторан люди. Вагон покачивало, все пошатывались и хватались за стены.
      Катя села в уголок, пригрелась и задумалась. Как странно! Давно ли всё было не так! Били часы. Кричало радио. Наступало утро. Шумела школа, гудела улица... А потом, после школы - гремел барабан. Их Корниловский отряд выходил на площадку строиться. Мальчишки разглядывали её, не скрывая восхищения. Её называли Катя-барабанщица. Приятно вспомнить...
      Ту-у! - взревел вдруг поезд. Вагон рвануло так, что Катя едва не свалилась с лавки; железный подстаканник слетел на пол, заскрежетали тормоза, и пассажиры в страхе бросились к окнам.
      Вскочил в купе встревоженный дядя. С фонарями в руках проводники кинулись к площадкам.
      Поезд беспрерывно гудел. Стоп! Стали. Сквозь окна не видно было ни огонька, ни звёздочки. И непонятно, стоит ли поезд в лесу или в поле.
      Все толпились и спрашивали друг друга: что случилось? Не задавило ли кого? Не выбросился ли кто из поезда? Не мчится ли на них встречный? Но вот поезд опять загудел, что-то защёлкало, зашипело, и пейзаж за окном сдвинулся с места, поплыл.
      - Всё в порядке! Ничего не случилось! - унылым голосом закричал проводник. - Пьяный какой-нибудь шёл из вагона-ресторана - ну и рванул тормоз.
      - Напьются и безобразят! - вздохнул дядя. - Сходи, Катерина к старику Якову. Старик больной, нервный. И узнай заодно, не заменить ли ему воду в грелке.
      Катя сурово взглянула на него: не ври, дядя! И молча пошла.
      И вдруг по пути Катя вспомнила то знакомое лицо армянина Ашота, что мелькнуло перед ней на платформе в Горячем Ключе. Отчего-то ей стало не по себе.
      Она постучалась в дверь купе люкс. Откинувшись спиной почти совсем к стенке, старик Яков лежал, полузакрыв глаза. На полу валялись спички, окурки, и повсюду пахло валерьянкой. Очевидно, и мягкий вагон тряхнуло здорово.
      Катя спросила у старика Якова, как он себя чувствует и не пора ли заменить грелку.
      - Пора! Давно пора! - сердито сказал он, раскрыл полы пиджака и передал Кате холщовый мешочек.
      - Девочка! - не отрывая глаз от книги, попросил её пассажир. - Будешь проходить, скажи проводнику, чтобы он пришёл немного прибрать.
      - Да, да! - болезненным голосом подтвердил Яков. - Попроси, милая!
      "Милая"? Хорош "милый"! Он так вцепился в Катину руку и так угрожающе замотал плешивой головой, что можно было подумать, будто с ним вот-вот случится припадок. Катя выскочила в коридор и остановилась. Что это всё такое? Что означают эти выпученные глаза и перекошенные губы? А она вот возьмёт и крикнет проводника. И потом ещё передаст ему эту сумку!
      Проводник как раз шёл в вагон и остановился, вытирая тряпкой стёкла.
      "Сказать или не сказать"?
      - Девушка, - спросил вдруг проводник, - что вы здесь всё время
      ходите? У вас билет в плацкартном, а здесь люкс.
      - Да, - пробормотала Катя, - но мне же нужно... и они меня посылают.
      - Я не знаю, что вам нужно, - перебил её проводник, - а мне нужно, чтобы в мои купе посторонние пассажиры не ходили. Что это вы взад-вперёд носите?
      "Поздно! - испугалась Катя. - Теперь уже говорить поздно... Смотри, берегись, осторожней!.."
      - Да, - вздрагивающим голосом ответила она, - но в пятом купе у меня больной дядя, и ему нужно менять воду в грелке.
      - Так давайте мне сюда эту грелку, - протянул руку проводник, - для больного старика я и сам это сделаю.
      - Но ему уже больше не нужно, - пряча холщовую сумку за спину, в страхе ответила Катя. - У него уже совсем прошло!
      - Ну, не нужно, так и не нужно! - опять принимаясь вытирать стёкла, проворчал проводник. - А вы сюда больше не ходите. Мне лично всё равно, но порядок есть порядок.
      Потная и красная, проскочила Катя на площадку своего вагона. Дядя вырвал у неё сумку, сунул туда руку и, даже не глядя, понял, что всё было так, как ему нужно.
      - Молодец! - тихо похвалил он племянницу. - Талант! Мата Хари!
      И странно! То ли давно уже Катю никто не хвалил, но она вдруг обрадовалась этой сомнительной похвале. В одно мгновение решила она, что всё пустяки: и её недавние размышления и подозрения, и что она на самом деле молодец, отважная, находчивая, ловкая.
      Она торопливо рассказала дяде, как было дело, что сказал ей пассажир, как мигнул ей старик Яков и как увернулась она от подозрительного проводника.
      - Героиня! - с восхищением сказал дядя. - Суперагент! Никита! Джеймс Бонд в юбке! - он посмотрел на часы. - Идём, через пять минут станция.
      - И тогда что?
      - И тогда всё! Иди забирай вещи.
      Поезд уже гудел; стучали рельсы. Проводник пошёл налево, к выходу. Катя взяла сумки. Из всего купе не спала только одна старушка. Дядя пожелал ей счастливого пути. Они с Катей выбрались в коридор и прошли к площадке. Здесь дядя вынул из кармана ключ, открыл дверь, и они соскочили на противоположную от вокзала сторону и, смешавшись с людьми, пошли вдоль состава.
      У кого-то дядя спросил, где туалет. Им показали на самом конце
      перрона маленькое грязноватое строение. Они подошли ближе и остановились.
      Через минуту туда же, без кепки и без чемодана, подбежал совершенно здоровехонький старик Яков.
      Здесь друзья обнялись, как будто не видались полгода. Поезд свистнул и умчался. А они заторопились прочь с вокзала, потому что с первой же остановки мог прийти милицейский запрос. А дядя и его знаменитый друг, как Катя тогда подумала, были, вероятно, отъявленные мошенники.
      Много ли добра было в жёлтой сумке, которую старик Яков подменил у пассажира во время переполоха с внезапной остановкой поезда (тормоз рванул, конечно же, дядя), - этого они Кате не сказали. Но на следующее утро лица у них были унылые. На зелёном пустыре за какой-то станцией был между дядей и стариком Яковом крупный спор. О чём? Катя не слышала.
      Потом хмуро и молча сидели они, что-то обдумывая, в маленьком кафе. Катя поняла, что старые друзья эти снова помирились. Долго и оживлённо разговаривали они и всё поглядывали в сторону девочки, из чего она поняла, что разговор у них идёт о ней.
      Наконец они подозвали Катю. Дядя вдруг начал хвалить её и сказал, что она должна быть спокойна и тверда, потому что счастье её лежит уже не за горами.
      Слушать такое было бы очень радостно, если бы не смутное подозрение, что все эти странные дела ещё не окончены.
      Но вдруг, на станции Туапсе, к огромной Катиной радости,
      распрощался и отстал от них старик Яков.
      Тут Катя вздохнула свободно, уснула крепко, а проснулась в купе вагона уже тогда, когда ярким тёплым утром они подъезжали к какому-то потрясающе красивому приморскому городу.
      С грохотом мчались они вдоль морского берега. Лазурные волны, по которым плыли большие белые пароходы и парусники, играя, переливались внизу.
      Пахло морским йодом и водорослями. Кричали белые чайки - птицы, которых Катя не видела уже давно.
      Пологий цветущий берег растилался вдоль моря. И он шумел
      листвой, зелёной и сочной, то там, то тут попадались красивицы-пальмы.
      А вдалеке, над морем, громоздились белые здания, казалось - дворцы, башни, светлые, величавые. И, пока поезд подъезжал ближе, они неторопливо разворачивались, становились вполоборота, проглядывая одно за другим через могучие каменные плечи, и сверкали голубым стеклом, серебром и золотом.
      Дядя дернул Катю за плечо:
      - Подружка! Что с тобой: столбняк, отупение? Я кричу, я дёргаю... Давай собирай вещи.
      - Это что? - как в полусне, спросила Катя, указывая рукой за окно.
      - А, это? Это Лазаревское.
      Катя влюблялась в этот маленький городок, такой светлый и такой прекрасный. Налюбоваться не могла она, когда шла по зелёным улицам Лазаревского. Всё это казалось ей сплошным праздником. Росли здесь остроконечные кипарисы и пальмы, высокие тополя и тенистые каштаны. Раскинулись кругом яркие цветники.
      И то ли это слепило людей южное солнце, то ли не так, как на севере, все были здесь одеты - ярче, проще, легче, - только Кате показалось, что весь этот город шумит и улыбается.
      Они свернули от центра. То дома высились у них над головой, то лежали под ногами. Наконец они прошли через небольшой двор, ещё через двор, перешли улицу - и опять через двор. После чего оказались на маленькой тихой улочке, где в ряд стояли одноэтажные частные домики.
      Дойдя до калитки, дядя остановился. Сад густой, запущенный. Акация, слива, вишня, у забора лопух.
      В глубине сада стоял небольшой двухэтажный дом. За домом - зелёный откос, и на нём полинялый сарай.
      Верхний этаж дома был пуст, окна распахнуты, и на подоконниках скакали воробьи.
      - Стой здесь, - сбрасывая сумку, приказал дядя, - а я сейчас всё узнаю.
      Катя осталась одна. Кувыркаясь и подпрыгивая, выскочили ей под ноги два здоровых дымчатых котёнка и, фыркнув, метнулись в дыру забора.
      Слева, в саду, возвышался поросший крапивой бугор, на котором торчали остатки развалившейся каменной беседки. Позади, за беседкой, доска в заборе была выломана, и отсюда по откосу, мимо сарая, поднималась тропинка. Справа на площадке лежали сваленные в кучу скамейки, столы, стулья. И Катя подумала, что, наверное, в этом доме, жильцы останавливаются даже зимой.
      - Иди! - крикнул ей показавшийся из-за кустов дядя. - Всё хорошо! Отдохнём мы здесь с тобой лучше, чем на даче. Книг наберём. Парное молоко пить будем. Аромат кругом... Красота! Не сад, а джунгли.
      Возле заглохшего цветника их встретили.
      Высокая седая старуха с вздрагивающей головой и с глубоко впавшими глазами, опираясь на чёрную лакированную палочку, стояла возле морщинистого бородатого человека, который держал в руках метлу - привязанный к палке веник.
      Сначала Катя подумала, что это старухин муж, но, оказалось, это был её сын.
      - Дорогих гостей прошу пожаловать! - сказала старуха надтреснутым, но звучным голосом. Она сухо поздоровалась с Катей и, откинув голову, приветливо улыбнулась дяде. - Здравствуйте! Здравствуйте, дорогой вы наш! сказала она, постучав костлявым пальцем по плечу дяди. - Полысел, потолстел, но всё, как
      я вижу, по-прежнему добр и весел. Всё такой же молодец, герой, благородный, великодушный, а время летит... время!..
      В продолжение этой совсем непонятной для Кати речи бородатый сын старухи не сказал ни слова.
      Но он наклонял голову, выкидывал вперёд руку и неуклюже шаркал ногой, как бы давая понять, что и он всецело разделяет суждения матери о дядиных благородных качествах.
      Гостей проводили наверх. Там, в пустой комнате уже стояли две аккуратно застеленные кровати. Сюда втащили столик. Старуха принесла стулья и скатерть. Под открытым окном шумели листья орешника, чирикали птицы.
      И стало вдруг у Кати на душе хорошо и спокойно.
      И ещё хорошо ей было оттого, что старуха назвала дядю и добрым и благородным. Значит, думала Катя, не всегда же дядя был пройдохой. А может быть, она и сейчас чего-то не понимает. А может быть, всё, что случилось в вагоне, это придумано злобным и хитрым стариком Яковом. А теперь, когда Якова нет, то, может быть, всё оно и пойдёт у них по-хорошему.
      Дядя дернул её за нос и спросил, о чём Катя задумалась. Он был добр. И, набравшись смелости, Катя сказала ему, что лучше, чем воровать чужие сумки, жить бы им спокойно вот в такой хорошей комнате, где под окном орешник, черёмуха. Дядя работал бы, Катя бы училась. А злобного старика Якова отдали бы в дом для престарелых. И пусть он сидел бы там, отдыхал, писал воспоминания о прежней своей боевой жизни, а в теперешние дела не вмешивался.
      Дядя упал на кровать и расхохотался:
      - Ха-ха! Хо-хо! Старика Якова отдать в дом престарелых! Юмористка! Клара Новикова! В цирк его, в борцы! Гладиатором на арену! Музыка, туш! Рычат львы! Быки воют! А ты его в дом престарелых!
      Тут дядя перестал смеяться. Он подошёл к окну, сломал веточку черемухи и, постукивая ею по своим коротким ногам, начал объяснять Кате, что вор - не всегда вор, что она ещё молода, многого в жизни не понимает и судить старших не должна. Он спрашивал её, читала ли она Иммануила Канта, Шекспира, Лермонтова и Виктора Пелевина. И когда у племянницы от всех этих вопросов голова пошла кругом, когда уже Катя окончательно запуталась и потерялась, она с чем-то, не понимая, соглашалась, чему-то поддакивала, то дядя, наконец, оборвал разговор и спустился в сад.
      Катя же, хотя толком ничего и не поняла, осталась при том убеждении, что если даже её дядя и жулик, то жулик он совсем необыкновенный. Обыкновенные жулики воруют без раздумья об Иммануиле Канте, о Шекспире и о музыке Бетховена. Они тянут всё, что попадёт под руку, и чем больше, тем лучше. Потом, как Катя видела в кино, они делят деньги, устраивают пирушку, пьют водку,
      танцуют с девицами и поют под гитару блатные песни, как в фильме "Бригада".
      Дядя же не пьянствовал, не танцевал. Пил молоко и любил
      простоквашу.
      Дядя ушёл в город. В раздумье бродила Катя по комнатам. На стене в коридоре висел пыльный телефон. Очевидно, жильцы звонили по нему не часто. Заглянула Катя в чулан - здесь стояло изъеденное молью, облезлое чучело рыжего медвежонка. Слазила по крутой лесенке на чердак, но там была такая духота и пылища, что Катя поспешно спустилась вниз.
      Вечерело. Катя вышла в сад. В глухом уголку, за разваленной беседкой, лежал в крапиве мраморный столб. Катя разглядела на его мутной поверхности изъеденную временем надпись, прочитать которую было невозможно. Тут же в крапиве валялся разбитый ящик и несколько очень старых и очень пыльных бутылок из под водки, вина и советского шампанского.
      Было тепло, тихо, крепко пахло травой и какими-то цветами. Где-то далеко в море загудел пароход.
      Когда гудит пароход, Катя теряется. Как за поручни, хочется схватиться ей за что попало: за ствол дерева, за спинку скамейки, за подоконник. Гулкое, многоголосое эхо его всегда торжественно и печально.
      И где бы, в каком бы далёком и прекрасном краю она ни была, всегда ей хочется плыть куда-то ещё дальше, встречать новые берега, города и людей. Конечно, если только человек этот не такой тип, как злобный старик Яков, вся жизнь которого, вероятно, только в том и заключается, чтобы кому-то вредить, чтобы представляться больным и тянуть у доверчивых пассажиров их вещи.
      Но вот Катя насторожилась. В саду, за вишнями, кто-то разговаривал. Мужской голос - ровный, приглушенный и женский - резковатый, как бы надтреснутый, но довольно приятный.
      Тихонько продвинулась Катя вдоль аллеи. Это были старуха и её бородатый сын. Они сидели на скамейке рядом, прямые, неподвижные, и глядя на закат, негромко беседовали. Катя подошла ближе.
      - Дитя! - позвала вдруг кого-то старуха.
      Катя обернулась, но никого не увидела.
      - Дитя, подойди сюда! - опять позвала старуха.
      Катя снова оглянулась - нет никого.
      - Тут никого нет, - смущённо сказала она, высовываясь из-за куста. Оно, наверное, куда-нибудь убежало.
      - Кто оно? Глупая девочка! Это я тебя зову.
      Катя подошла.
      - Сходи на кухню и посмотри, не готов ли кофе.
      - Хорошо, - согласилась Катя, - только я не знаю, где у вас кухня.
      - Как ты не знаешь, где у нас кухня? - строго спросила старуха. - Да я тебя, мерзавку, из дома выгоню... на мороз, в степь... в поле!
      Катя ахнула и в страхе попятилась, потому что старуха уже потянулась к своей лакированной палке, по-видимому, собираясь ударить девочку.
      - Мама, успокойтесь, - раздражённо сказал её сын. - Это же не Танька и не Верка. Это младшая дочь покойного генерала Петрова, и она пришла поздравить вас с днём великой октябрьской социалистической революции.
      Трудно сказать, когда Катя больше испугалась: тогда ли, когда её хотели ударить, или когда она вдруг оказалась дочерью покойного генерала.
      Вскрикнув, шарахнулась она прочь и помчалась к дому. Взбежав по шаткой лесенке, Катя захлопнула на замок дверь и дрожащими руками принялась нащупывать выключатель. И только она зажгла свет, как услышала шаги. По лестнице за ней кто-то шёл...
      Замок на двери был дохлый, слабенький, и его легко можно было выдавить снаружи, приложив минимальные усилия. Катя метнулась на терраску и перекинула ногу через перила.
      В дверь постучали.
      - Эй, там, Катерина! - услышала она знакомый голос. - Ты спишь, что ли?
      Это был дядя.
      Торопливо рассказала она ему про свои страхи.
      Дядя удивился.
      - Кроткая старуха, - сказал он, - осенняя астра! Цветок бездумный. Она, конечно, немного не в себе. Преклонные годы, тяжёлая биография... Но ты её испугалась напрасно.
      - Да, дядя, но она хотела меня треснуть палкой.
      - Фантазия! - усмехнулся дядя. - Игра молодого воображения. Впрочем... всё потемки! Возможно, что и треснула бы. Вот колбаса, сыр, булки. Ты есть хочешь?
      За ужином дядя объяснил Кате, что когда-то весь этот дом принадлежал старухе, покойный муж которой был очень большим начальником в брежневские годы, но очень неудачно угодил головой в колесо истории: во времена горбачёвской перестройки, когда срочно понадобилось показательно растоптать хотя бы кого-нибудь из местной элиты, его это самое колесо беспощадно смоло, оставив жалкие потроха. Бывший большой шишка-начальник покатил в Сибирь по этапу, а все его трудовые сбережения в виде нескольких особняков также показательно и демонстративно переоборудовали в пансионаты и детские дома. Этот дом остался - он маленький, не особняк, и вдова умершего в заключении когда-то всесильного чинуши теперь сдаёт комнаты жильцам, с чего сама кормится.
      Катя легла спать рано. Окно было распахнуто, и сквозь листву орешника, как крупные звёзды, проглядывали огни города.
      Чуть позже лёг и дядя. Катя ещё не спала, и они лежали молча. Но вот дядя затарахтел в темноте зажигалкой, достал из ящика сигареты и закурил.
      - Дядя, - спросила Катя, - почему эта старуха называла вас днём и добрым и благородным? Это она тоже от дури? Или что-нибудь тут было на самом деле?
      - Когда-то, при Горбачёве, когда расследовали дело её супруга, дом этот хотели также конфисковать, а хозяйку отправить следом за мужем, в Сибирь, ответил дядя. - А я был молод, великодушен и заступился. Помог ей выпутаться.
      - Да, дядя. Но если она была кроткая или, как вы говорите, цветок бездумный, то за что же её в Сибирь?
      - Это политика. Так надо было. Кроме того, она тогда была не кроткая и не бездумная. Спи, подруга.
      - Дядя, - задумчиво спросила Катя, - а как это вы заступились, и вас послушались? Вы, что, были крупным начальником?
      - Каким ещё тебе начальником! Были у меня связи, возможности были. Лежи спокойно, ты мне уже надоела.
      - Дядя, - помолчав немного, не вытерпела Катя, - вы, что, в органах работали?
      - Лежи тихо, болтунья! - оборвал её дядя. - Какие тебе ещё органы? Я, что, похож на следователя?.. А если ты ещё будешь ко мне приставать, то я тебя выставлю в соседнюю комнату.
      ...Катины пытливые расспросы, очевидно, встревожили его. Через день, когда они гуляли по берегу моря, он спросил Катю, хочет ли она вообще возвращаться домой.
      Катя задумалась. Нет, этого она не хотела. После всего, что случилось, Валентинин муж, наверно, пристрелит её. Но и оставаться с дядей, который всё время от Кати что-то скрывал и прятал, ей тоже не очень хотелось.
      И дядя, очевидно, понял это. Он сказал Кате, что так как она ему с первого же раза понравилась, то, если Катя не хочет возвращаться домой, он отвезёт её в Новороссийск и отдаст в школу МВД.
      Катя никогда не слышала о такой школе. Тогда дядя объяснил ей, что есть специальная милицейская школа, куда принимают мальчиков и девочек лет четырнадцати-пятнадцати. Там же, при школе, они живут, учатся, их обучают всем необходимым навыкам: метко стрелять, драться, вести наблюдение и уходить от погони, а потом, кто умён, может дослужиться и до полковника.
      Катя представила новенькую, с иголочки, милицейскую форму с синей пилоткой, значок "МВД" и чёрный блестящий табельный пистолет... сердце её болезненно и радостно сжалось. "За что? - думала она. - И ради чего же вот этот непонятный и даже какой-то подозрительный человек заботится обо мне и хочет сделать для
      меня такое хорошее дело?"
      - А вы? - тихо спросила Катя. - Вы тоже будете жить в Новороссийске?
      - Нет, - ответил дядя. - Разве я тебе не говорил, что я живу в Смоленске, заведую отделом народного образования и занимаюсь научной работой?
      "Не беда! - подумала Катя. - Ну и пускай в Смоленске. Так, может быть, даже лучше. А то вдруг приехал бы в Новороссийск ненавистный старик Яков, вот тебе, глядишь, и пропала опять вся научная работа!"
      Щёки у Кати горели, и она была взволнована. "Проживу одна, - думала Катя. - Начну всё заново. Буду учиться. Буду стараться. Вырасту скоро. Надену синюю форму... Вот я иду по улице, и мальчишки смотрят на меня внимательно, с восхищением. Я буду охранять честных людей от преступников, буду помогать тем, кто попал в беду, тем, кому трудно. Я буду хорошим милиционером, или, как ещё говорят, "хорошим ментом"."