Двое из ларца (№3) - Танцы в лабиринте

Они обернулись и помогли выбраться наружу двум «пассажирам», руки которых были скованы за спиной наручниками. Один из пассажиров, тот, что был помельче и с нездоровым цветом лица, быстро зыркнул по сторонам глазами и, угрюмо уставившись под ноги, придерживаемый за предплечье железной рукой провожатого. Другой, очень крупный молодой парень с заплывающим глазом и громадным синяком на скуле, запнулся о порог и чуть не упал. Его поддержали и подтолкнули в сторону кустов. Он шел между двух сопровождающих, крутил головой в разные стороны и постоянно спотыкался.

Возле «мерседеса» остановился черный джип. Из него вышел Петр Волков и подошел к автобусу.

— Ну как? — спросил он у водителя, который захлопнул широкую дверь салона, держа в одной руке две большие, но легкие лопаты, а в другой небольшую спортивную сумку.

— Да как обычно… — ответил тот, пожав одним плечом и протянув Петру сумку.

— Ну ладно, пошли.

На небольшой полянке, в стороне от глухой лесной дороги, трое мужчин стояли отдельно, курили и негромко о чем-то разговаривали. Чуть поодаль стояли двое со скованными за спиной руками. Рядом с ними, поглядывая на кроны деревьев, курил мужчина небольшого роста.

Шофер прошел к дальнему краю поляны, легко воткнул лопаты в дерн и, сняв с себя куртку, бросил ее на ветви куста. Затем он засучил рукава, обнажив мощные жилистые руки, взял лопату и стал подрубать дерн.

— Да там же корни, — сказал ему один из тех, кто курил в сторонке.

— Ага… — буркнул себе под нос водитель. — Поучи ученого.

— Ну ладно. — Тот, кто сказал про корни, бросил докуренную сигарету себе под ноги, глубоко вздохнул тоже снял с себя куртку и выдернул из земли вторую лопату. — Тебе видней.

— Эй… Вы чего это? — Закованный в наручники верзила изменился в лице и с явным испугом в глазах переводил взгляд с одного на другого. Затем, признав в Петре старшего, повернулся к нему:

— Вы чего это, говорю, в натуре? Вы чьи? Волков молча расстегнул сумку, подошел к тому, что был помельче, и, держа двумя руками за ручки, раскрыл ее перед его лицом.

— Это что? — спросил он негромко. Парень вблизи оказался молодым мужчиной лет тридцати с землистым цветом лица. Он сухо кашлянул и отвел взгляд в сторону.

— Права не имеете! — сорвавшимся голосом всхлипнул молодой.

— Это пусть ментов доказательная база заботит, — вновь негромко сказал Петр. — Мне она без надобности, я тебя с поличным взял.

— Да ты кто, в натуре?..

— Пробивать надо скрупулезнее, кого обносите. К чьему добру руки свои поганые тянете.

— А тут и правда корни, — сказал водитель и обернулся к Волкову. — А это… под двоих копать?

Петр бросил сумку на землю, вынул из плечевой кобуры пистолет и передернул затвор.

— Копай пока, — спокойно сказал он, глядя на того, что был постарше и все так же смотрел куда-то в сторону. — Там видно будет. С одним мы еще поговорить попробуем. Вот с этим. Сразу видно, человек серьезный. Только при этом баклане он нам ничего не скажет. Это ж себя ронять… А тот нам только и нужен, чтоб показать, что не шутки мы тут шутим.

— На колени! — бросил он молодому. Повинуясь команде, тот рухнул как подкошенный. Волков приставил взведенный пистолет к его лбу.

— С… с… с-суки… — Парень закрыл глаза. Вдруг Петр отвел руку чуть в сторону, дважды с грохотом выстрелил над самым его ухом, сильно ткнул пистолетом под нос и, склонившись к самому его лицу, заорал:

— Кто на хату навел?! Ну?! Быстро!!! Кто?!! Оглушенный выстрелами, бугай, хватанув носом пороховой гари, слизывал кровь с разбитой, обожженной раскаленным стволом губы. Он ошалело таращил на побледневшее, бешеное лицо Волкова выкаченные от ужаса глаза и беззвучно хватал ртом воздух.

— Кто?! — орал Петр. — Кто навел?!!

— Я… я все скажу, — лепетал здоровяк. — Все-все скажу… Это не я… я только за рулем должен был сидеть… я вообще…

— Быстро!!! — орал Волков. — Порву!!!

— Да-да, — послушно кивал парень. — Сейчас…

Слова посыпались из него, как сухой горох из вспоротого мешка. Он выплескивал информацию, захлебываясь, перебивая сам себя на полуслове, задыхаясь. Наконец закончил и опустошенно замолчал.

— Все?! — яростно выкрикнул Петр, держа в руках волыну. Парень кивнул.

— Ну вот и хорошо, — совершенно спокойно сказал Волков и, аккуратно придержав большим пальцем курок, снял пистолет с боевого взвода.

В долю мгновения с ним произошла разительная перемена. Проведя ладонью по лицу, он будто бы содрал с него некую маску. Чудовище с искаженными белоглазой яростью чертами, от которого несло ужасом и смертью, бесследно исчезло. На его месте вновь стоял обычный, чуть усталый человек, в самой глубине глаз которого, казалось, навсегда застыло выражение чуть ироничного любопытства, словно все происходящее вокруг было давно наскучившей ему игрой, в которой он, волею судьбы, был вынужден принимать участие. Но… Был ли этот шквал инфернального черного пламени, который, на короткий миг, опалил рассудок и сокрушил волю противника, лишь психологическим приемом и только? Мог бы, на самом деле, Петр, шарахнув злодею пулю в брюхо, рвать его затем руками на куски, выдавливая вместе с остатками медленно и мучительно угасающей жизни необходимую для торжества справедливости правду?

Трудно сказать.

Даже сам Волков наверняка не смог бы ответить на этот вопрос определенно, ибо никто не знает всего себя. Не дошло до этого, и слава Богу…

Петр знал лишь одно — зло наказуемо. И уничтожаться оно должно беспощадно.

Любое зло, пусть даже самое незначительное, которое встречалось ему на пути, было для него Злом. Ошибкой в процессе бытия. Из-за этой неправильности естественный ход вещей и явлений мог нарушиться, и мироздание — рухнуть. Со стихийными бедствиями (ураганами или, к примеру, наводнениями) Петр, к своему большому огорчению, ничего поделать был не в силах. Но, когда жизнь сталкивала его с «неправильностью» персонифицированной, да еще если она своекорыстная, да жестокая, да хамит… Тут уж — извиняйте!

И происходила эта позиция не из каких-то там соображений абстрактной законности, а из самой сущности его природы. Физиологического неприятия им всего подлого, лживого и злобного.

Он никогда не взвешивал, не просчитывал своих действий, связанных с уничтожением ненавистного ему порока, соотнося их с возможной опасностью последствий, равно как и не искал встречи с ним намеренно. Просто он так был устроен. Когда Зло встречалось на его пути; да еще, не приведи Господи, загораживало дорогу, он превращался в зверя, в того самого Волчару, которого, из несколько опасливого уважения, таким образом прозвали его бывшие сослуживцы по убойному отделу.

Это был его личный Армагеддон, и поделать с этим ничего было нельзя.

Именно поэтому, еще в юности, он так привязался к Адашеву-Гурскому, хоть чисто внешне, казалось, были они людьми совершенно разными. Гурский был натурой иногда слишком рассудочной, несколько расслабленной и, на первый взгляд, даже циничной. Но, в действительности, были они одной породы. С той лишь разницей, что Адашев-Гурский, также безошибочно чувствуя нутром всякую скверну, в какие бы одежды она ни рядилась, лишь брезгливо ее сторонился. Если, конечно, ситуация позволяла. Что бывало не всегда.

Ну да ладно. Об этом как-нибудь потом.

— Давайте, грузите их обратно, ребята, — убрав пистолет в кобуру, Волков поднял с земли спортивную сумку и застегнул ее. — И поехали. А то жрать уже охота, сил никаких нет.

20

Апрель в этом году выдался в Санкт-Петербурге необычно жарким. Но в последние дни стало несколько прохладнее, и Адашев-Гурский, оставив веселую компанию, которая «заколбасилась» в доме у Леона, с удовольствием шел пешком по Большому проспекту Васильевского острова.

Великий пост, который Александр, по обыкновению своему, держал каждый год, чтобы затем полнее ощутить всю глубину Пасхальных праздников, обострил все чувства. Он шел, с наслаждением вдыхая весенний воздух, и пребывал в прекрасном расположении духа.

Дойдя до Пятнадцатой линии, он перешел проспект и хотел было зайти в кафе, но потом передумал и решил перекусить дома у Германа, где можно было бы самому приготовить что-нибудь вкусное, но не нарушающее постный рацион.

— Привет! — открыв дверь, Герман посторонился и впустил Гурского.

— Привет.

— Выжил?

— Да вроде бы да. — Александр разделся и повесил в прихожей свою куртку на вешалку.

— Ну, проходи. А что с тобой было-то?

— Бог его знает.

— А врачи что говорят?

— Сорок баксов в день. Вот и все, что они говорят. Капельницы, укол вчера какой-то сделали. Я весь день проспал. Сегодня совершенно нормально себя чувствую.

— Может, сердце?

— Да нет вроде. Просто, поплыл я как-то… совершенно непонятно почему.

— Ладно, проходи давай, — Герман подтолкнул Гурского к кухне. — Знакомься вот — Вениамин. Он доктор.

— Александр, — Гурский протянул руку привставшему из-за стола худощавому мужчине. — Очень приятно.

— Веня, — пожал его руку мужчина. — Мне тоже.

— Веня, вы доктор? А вот скажите, — Гурский присел к столу, на котором стояли открытая бутылка водки, рюмки и миска с остатками салата, — мог со мной обморок случиться… ну чисто нервический, что ли?

— А как это было? — Вениамин закурил сигарету.

— Да он собачий доктор. — Открыв холодильник, Герман чем-то в нем звякал. — У меня Шмонька что-то прихворнул, он ему уколы делает, Вот если бы у тебя была чумка…

— Ах вот оно что, — улыбнулся Вене Александр. — Ну, нос у меня вроде холодный.

— Уже хорошо, — кивнул ветеринар. — А как со стулом?

— Ух ты! — Гурский наклонился и взял в руки стоящий на полу саквояж из толстой натуральной кожи, запертый на блестящие замки. — Это ваш?

— Ты осторожнее, — Герман вынул из холодильника банку с маринованными огурцами. — Вещь старинная, цены немалой.

— Мой, — опять кивнул Вениамин. — Очень удобно на визиты ходить.

— Теперь таких не делают, — уважительно сказал Александр и бережно поставил саквояж на место.

— Это от деда остался. Он у меня земским доктором был.

— Угу, — кивнул Гурский. — Герка, а у тебя картошка есть?

— Должна быть.

— Можно я поджарю? На постном масле?

— Хочешь — жарь. Только на всех. А чистить я тебе помогу.

— Давай.

Герман достал картошку, высыпал ее в большую миску, выдал Гурскому нож и сам тоже стал ее чистить.

— Слушай, а может, это у тебя с голодухи?

— И вовсе даже я не голодаю. — Александр быстро и ловко срезал с картофелины тоненькую стружку. — Просто я скоромного не ем.

— И тебе оно надо? — скептически взглянул на него Герман.

— Ну, Гера… Я же крест на себе не просто в качестве украшения ношу.

— Неслабый, кстати, крест, — Герман бросил взгляд на небольшой, но массивный старинный серебряный крест на черном шелковом шнурке, который, вывалившись через расстегнутый ворот рубашки, висел у Адашева-Гурско-го на шее.

— Ну вот… я и говорю. — Александр отложил очищенную картофелину и взял следующую. — Близость к Богу не дает никаких дополнительных прав. Только обязанности.

— А ты, выходит, близок? То есть как бы накоротке?

— Ну-у… есть потребность в обретении такой тенденции. Ибо остро ощущается неполнота собственного бытия.

— Сам-то понял, чего сказал? — покосился на Гурского Герман. — Ладно, давай-ка я сам поджарю. А ты, вон, лучше присядь. Я и один-то здесь много места занимаю, а уж с тобой… Налей лучше.

— Только, чтобы с хрустящей корочкой, так вот, знаешь…

— Поучи свою жену щи варить.

— Кстати, — Гурский вымыл руки и присел за стол, — а где Светка?

— Светка на работе, — Герман вымыл картошку и теперь нарезал ее большим ножом на разделочной доске. — Элис улетела куда-то с самого утра. Мы вот тут вдвоем с доктором, — он кивнул на водочную бутылку, — чаи гоняем.

— А Жаклин не проявилась?

— Вроде нет. Не знаю. Элис там что-то выясняет. А чего ты себе-то не налил?

— Да я… пережду пока.

— Дело хозяйское. — Герман, чокнувшись с Вениамином, выпил рюмку, засунул в рот целиком маленький маринованный огурчик и, с хрустом пережевывая его, вернулся к плите. — А ключей твоих нигде нет. Я искал после того, как ты позвонил.

— Куда ж они могли подеваться? — задумался Гурский.

— А Бог их знает. — На заскворчавшую сковороду Герман вывалил нарезанную соломкой картошку и стал разравнивать ее деревянной лопаткой. — Может, у Петра в машине выпали. Позвони.

— Ага, — Гурский встал и пошел к телефону.

— Ну что, — Вениамин взглянул на почти опустевшую бутылку, — я еще сгоняю?

— Давай, — пожал плечами Герман. — Денег дать?

— Не надо, у меня есть пока. — Он выбрался из-за стола и, выходя из кухни, столкнулся в дверях с расстроенным Гурским.

— Ну что? — спросил Александра Герман.

— Да он это… вне зоны досягаемости.

— Потом позвонишь. Куда спешить-то?

— Ну а чего я у тебя здесь сидеть буду? Я не пью.

— А при чем тут это? А просто так с друзьями пообщаться нельзя? Без стакана тебе скучно? Так побеседуем, о жизни, и вообще… Я вот тут, например, книжку удивительную читаю. Рассказы Ляо Чжая о чудесах.

— Ты этого… Ляо Чжая, надеюсь, в оригинале читаешь?

— Это не автор. Автор Пу Сун-Лин. А название: «Рассказы Ляо Чжая о чудесах». Могу пересказать содержание своими словами. Хочешь?

— Хочу, — кивнул Гурский. — Только непременно в лицах и с демонстрацией чудес.

— Ну во-от, вот видишь? Уже и беседа завязалась. — Герман переворачивал лопаткой жарящийся картофель. — А вот давно ли, к примеру, ты, в свою очередь, был в филармонии?

— Недавно.

— Вот… А ты мне расскажешь, что слушал.

— Может, еще и насвистеть?

— Это лишнее, — рассудительно сказал Герман. — Денег не будет.

Раздался звонок в дверь.

— Открой, а? — повернулся к Гурскому Герман.

Тот встал, вышел в прихожую и открыл дверь.

— Привье-ет… — улыбнулась ему с порога Элис.

— Здравствуй! Проходи. Давай помогу раздеться.

— Нет-нет, — отстранила она его руку — Я сама.

— И все-таки, вы там, в своей Америке, ненормальные. Со своей эмансипацией. Ну неужели неприятно, когда за тобой мужик ухаживает?

— Но… я ведь могу сама, правда?

— Можешь, можешь… Как там Жаклин не появилась?

— Нет, — удрученно покачала головой Элис.

— Ты голодная? — крикнул ей из кухни Герман.

— Я? Да, но… не очень.

— А у нас уже почти все готово. Сейчас я стейки поджарю. Один момент. В гостиной зазвонил телефон.

— Элис, — попросил Герман, — послушай пожалуйста, мне не отойти.

— О'кей! — Элис прошла в комнату и сняла трубку. — Алоу? Да… да… Момент, я не совсем… Саша, — позвала она Гурского, обернувшись к нему и протягивая трубку, — Саша, я ни всо понимаю… по телефон.

21

Когда Адашев-Гурский, повесив трубку, вернулся на кухню, стол был уже накрыт, Элис с аппетитом уписывала мясо с картошкой, а Герман все еще возился у плиты.

— Чего это ты, — взглянул он на Гурского, — лицом-то переменился?

Элис подняла голову и тоже тревожно посмотрела на Александра.

— Джеки украли, — коротко сказал Гурский, сел за стол и достал сигареты.

— Как это украли? — Герман выключил на газовой плите огонь и снимал с себя пестрый фартук. — Не по-онял…

— Ну как… Короче, звонит сейчас баба, говорит, что нашла записку, а в ней — твой телефон. И просьба позвонить. Какой-то, мол, Жаклин просит передать, что его похитили.

— Погоди-ка, — Герман, услышав звонок в дверь, вышел в прихожую, впустил в дом Вениамина, держащего в руках литровую бутылку водки, и вернулся на кухню. — Что за баба? Как это она записку нашла? Где?

— Рассказываю, — Гурский закурил сигарету. — Она говорит, что шла, мол, вчера на работу, рано утром, и увидела, как из форточки кто-то выбросил кассету магнитофонную, аудио, в коробочке. Она подняла, открыла, видит — кассета новая, хоть коробочка и треснула. Ну, она постояла, посмотрела в разные стороны, сунула кассету в сумку и пошла. Чего добру-то пропадать? А работает она сутки, дежурит где-то. Вот сегодня пришла домой, кассету сыну отдала. Он сунулся, а там, ну на вкладыше этом, картонном, изнутри, чем-то накорябано: «Меня похитили, квартира шесть. Позвоните по телефону…» А дальше — твой телефон и подпись: «Жаклин».

— Ни-и хе-ера себе… — нараспев произнес Герман. — Слушай… а почему сюда? Почему не в менты звонить? И… квартира-то — шесть, а дом? Улица?

— Улица Кирочная, дом двенадцать. Кассета же у бабы этой прямо перед ее носом, говорит, шмякнулась. То есть окна-то она не заметила, конечно, она же наверх не смотрела, но… Дом, говорит, большой, арка еще там такая — она как раз мимо нее проходила, когда кассета на асфальт упала. И ветра, говорит, никакого не было. Не могло коробку ветром от соседнего дома снести. Короче, дом двенадцать, улица Кирочная. Квартира шесть.

— Ну? — Герман вытер руки полотенцем.

— Почему она просила именно сюда звонить? Ну… может, потому, что здесь Элис. Может, она именно от нее помощи ждет, а ментам нашим не доверяет? Здесь же, по ее понятиям, хоть и не империя зла уже, но все равно для нее и не дом родной. Короче, чего гадать? Хорошо еще, что про записку эту сообразила, как ее на волю выбросить и чтобы ветром не унесло. И чтобы обязательно поднял кто-нибудь, не затоптал. Значит, мыслит здраво. И значит, хотела, чтобы именно до Элис сообщение дошло, а не к ментам. Может, шуму лишнего поднимать не хочет. Может, ее бой-френд какой-нибудь очередной взаперти держит. Да как угодно может быть, мало ли…

— А если нет?

— Что нет?

— Если не бой-френд? — Герман отложил полотенце. — Слушай, надо ехать.

— Да подожди ты…— Гурский погасил сигарету. — Ты чего, дверь там выносить будешь?

— И очень просто.

— Записку она вчера выбросила. А сегодня ее, возможно, уже там и нет. Ты дверь вынег сешь, тебя же и свинтят.

— А ты что предлагаешь?

— Не знаю. Петьке нужно дозвониться. Он профессионал, в конце концов. И адрес грамотно пробить сможет, и вообще…

— Ну так звони. Чего сидеть-то? Гурский ушел к телефону.

— Александр вообще-то прав. — Веня свинтил крышку с большой бутылки. — Тут иди ментов нужно туда засылать немедленно, или… если, может быть, она этого не хочет… подумать сначала надо. Как вы полагаете, Элис?

— Я не знаю… — растерянно взглянула на него Элис.

Герман машинально подвинул ближе к ней миску с салатом.

— Хорошо еще, что она хоть так, но дала о себе знать. Все какая-то определенность.

— А я бы все-таки ОМОН туда вызвал. — Вениамин крутил в руках пустую рюмку. — На всякий случай.

— Ну? — вскинул Герман вопросительный взгляд на вернувшегося из гостиной Александра.

— Да не дозвониться до него. У него вообще телефон барахлит — то работает, то нет, — Гурский сел к столу. — Господа, возможно, это и бестактно, но я почти двое суток ничего не ел. Ничего, если я немного картошечки?..

Герман поставил перед ним чистую тарелку, открыл холодильник и достал из него стеклянную банку кабачковой икры.

— На вот, — снял он с банки капроновую крышку, — это тебе можно.

— Спасибо, — поблагодарил Гурский.

— В конце концов, записку она выбросила вчера, а дозвонились до нас только вот сейчас. Больше суток прошло. Я думаю, большой беды не будет, если мы еще с четверть часа… э-э… подумаем.

— Я тоже так считаю, — поддержал его Веня.

— Ну, — Герман положил себе и доктору по куску сочного жареного мяса с гарниром, а Гурскому одной картошки. Затем сел за стол и налил в рюмки водки, — давайте… э-э… подумаем.

— Собственно, — рассуждал вслух Гурский, — у нас всего два варианта на рассмотрении. Первый — мы звоним в милицию и сообщаем, что, как нам известно, по такому-то адресу бандиты удерживают заложника. Менты туда приезжают, выносят все двери и окна и освобождают Жаклин из заточения. Плюсы — оперативность и надежность. Минусы — мы привлекаем всеобщее внимание к американской группе. А если Джеки на самом деле держит взаперти какой-нибудь ненормальный ее любовник и мы туда ментов с автоматами направим, то и вовсе скандал получится. Вот, мол, как иностранные студенты свое свободное от занятий время проводят, вместо того чтобы интересоваться бессмертным культурным наследием великого города-музея. Могут и вообще всю эту программу свернуть. Очень даже просто. Нам это надо? Возможно, именно поэтому Жаклин и просила позвонить не в милицию, а сюда. Логично?

— Пока логично, — согласился Герман. — Но, с другой стороны, она бы тогда в записке написала не «похитили», а… ну я не знаю… «заперли», «не выпускают», «помогите», в конце концов. А она ведь написала именно «похитили».

— Ну, во-первых, все многообразие и оттенки синонимов русской словесности ею, положим, пока в совершенстве не изучены. А во-вторых, если она хочет идти домой, а ее не пускают, то для нее это уже киднеппинг, то есть похищение. Так? — взглянул Александр на Элис.

— Так, — кивнула она.

— Это у нас незаконное удержание, — продолжал Гурский, — а у них киднеппинг, и все тут.

— Может такое быть, — опять согласился Герман.

— Далее. Вариант второй — Петр. Это было бы просто идеально. Он все сделает быстро, чисто и без огласки. Одни сплошные плюсы. Минус только один — нам его не достать никак. Он на телефон свой наступил недавно, и теперь у него там контакт какой-то постоянно отходит. Можем звонить до посинения. То ли дозвонимся, то ли нет, неизвестно. А время тем не менее дорого.

— Ну? — взглянул на Гурского Герман.

— Да, — кивнул Александр. — Можем и сами поехать. Но, опять-таки, во-первых, если нам не откроют, а мы дверь ломать станем, нас в ту же милицию и сдадут немедленно. И поди потом доказывай. А во-вторых, если и откроют, а ее там нет? Может, там, на самом деле, какая-нибудь серьезная запутка, и ее перепрятали? Мало ли во что она могла вляпаться по недопониманию реалий нашей сегодняшней действительности? Им же там, дома, внушают, что, мол, если у тебя американский паспорт, то тебе в любом Занзибаре обязаны в пояс кланяться. Глупые… У нас же не Занзибар. У нас здесь гораздо горячее. С этим самым паспортом здесь сгореть можно в шесть секунд, как не фиг делать. Даже золы не останется.

— Как… сгореть? — не поняла Элис.

— Денег он стоит, — Гурский отложил вилку. — Понимаешь, Алиса? Де-нег. Американский паспорт — «вездеход». Ну… так называется. Потому что с ним в любую страну мира, ну, почти в любую, практически без визы въехать можно. А уж фотографию-то нашим умельцам переделать… И вот законный обладатель паспорта после этой манипуляции вроде как бы и не нужен уже никому вовсе. Потому что он уже лишний получается на этом свете. Мешает. Под ногами только путается. Можно его, конечно, чеченам в рабство продать, но… хлопотно. Проще закопать. Поняла? Так что ты осторожней здесь этим паспортом размахивай. Очень у многих у нас тут земля под ногами горит, особенно в последнее время.

— Не нагнетай. Не пугай человека. — Герман выпил рюмку и потянулся за сигаретой. — Ты короче говори.

— А что тут говорить? Откроет нам дверь баба какая-нибудь, глаза вытаращит и скажет:"Какая-такая Жаклин? Вы что, охренели? Да идите вы… Нет тут никого и не было". И дверь у нас перед носом захлопнет.

— Ага. Я ей захлопну… — Герман сделал затяжку в полсигареты.

— Ну правильно, ~ кивнул Гурский. — Мы выносим дверь… Дальнейшее уже обсуждалось. Выше.

— Ну и что ты предлагаешь-то, в конце концов?

— По-моему, надо вызывать ОМОН, — негромко произнес доктор Вениамин.

— По зрелом размышлении — да, — согласился с ним Гурский. — Больше ничего не остается. К сожалению.

— Это очень плохо, — покачала головой Элис.

— А ке фер? — пожал плечами Гурский. — Фер-то ке еще?

— Чего? — не понял Герман.

— Ну, что делать?

— Может, ты и прав, — он погасил сигарету в пепельнице. — Только не с моего телефона.

— Это понятно. — Гурский встал, отодвинул стул и пошел в переднюю. — Звонительные принадлежности есть у кого? — обернулся он.

— Я дам карта, — поднялась из-за стола Элис.

— Я, наверное, позвоню и сразу туда и поеду, — Гурский натягивал на себя куртку. — Посмотрю там на месте. Что да как.

— Я тоже, — сняла с вешалки свою куртку Элис.

— Вот еще. Чего тебе там делать?

— Я поеду, — упрямо повторила она.

— Герман, ну скажи хоть ты ей… — обернулся Гурский.

— На самом деле, Элис, чего тебе там светиться?

— Я хочу, — она решительно оделась. — Мне надо сама… видеть.

— Ну ладно, — Александр распахнул перед ней входную дверь. — Летс гоу…

22

Адашев-Гурский вместе с Элис вышли из парадной, пересекли двор и, пройдя через подворотню, вышли на Средний проспект Васильевского острова. Они перешли на другую сторону и, высматривая телефон-автомат, двинулись в сторону метро.

Наконец они нашли телефон, Гурский вставил в него карту, снял трубку, набрал номер и, изменив на всякий случай голос (помня о том, что все звонки подобного рода автоматически записываются), сказал:

— Милиция? У меня очень важное сообщение. В доме двенадцать по улице Кирочной, в квартире номер шесть, бандиты удерживают заложника. Да… да, есть угроза для жизни. Откуда? Известно от источника, внушающего доверие.

Повесил трубку и повернулся к Элис:

— Ну что, давай ловить машину. Добирались до адреса они достаточно долго. Во-первых, потому что, как назло, никто отчего-то не хотел ехать в ту сторону. А во-вторых, когда они наконец-то поймали какого-то «чайника», тот повез их через Невский проспект, с которого, как всем известно, нет левого поворота на Литейный, и им пришлось доехать до улицы Марата, повернуть направо, сделать громадный крюк и, выехав на Владимирский проспект, пересечь Невский и уже с Литейного повернуть на Кирочную.

В конце концов они все-таки доехали и остановились напротив кинотеатра «Спартак». Гурский расплатился, и они с Элис вышли из машины.

У подворотни дома номер двенадцать уже собралась небольшая толпа зевак, глазеющих на милицейские машины, и омоновцев в черных масках, бронежилетах и с короткими автоматами в руках.

— Постой здесь, — тихонько сказал Александр, наклонившись к Элис, и полез в карман за журналистским удостоверением. — Я сейчас…

Адашев-Гурский на самом деле имел отношение к свободной прессе, но… несколько неконкретное. В том смысле, что штатным сотрудником какого-либо печатного издания он не был.

Дело в том, что он являлся прямым потомком древнего дворянского рода, который рабоче-крестьянской власти так и не удалось выкорчевать своей мозолистой рукой до полного истребления в силу того, что отдельные его представители, каковым, например, был дед Александра, принадлежали к научной элите и тем самым были полезны народному хозяйству, как бы ни прискорбно это было осознавать и как бы ни чесалась эта самая мозолистая рука на недобитую контру.

И вот где-то, очевидно на уровне генокода, сидела в Александре патологическая неспособность ежедневного хождения в службу и длительного пребывания в трудовом коллективе. Не то чтобы он считал ниже своего достоинства влиться в могучие ряды тех, кто каждый будний день встает поутру и отправляется на работу, вовсе нет. Просто он… физиологически, исходя из самой своей природы, не был на это способен.

Из университета его с треском вышибли за скептический взгляд на перспективы скорого построения самого светлого будущего на бескрайних просторах родной (но все-таки отдельно взятой) страны, который он с юношеским максимализмом манифестировал на каждом углу.

Не горя желанием, но и считая ниже своего достоинства придуриваться, Александр вынужден был уйти на срочную службу в войска. Вернулся он через два года с чистыми погонами, гвардейским знаком на груди и стойким отвращением к любого рода «начальствующим».

На родном филфаке, естественно, восстанавливаться не имело никакого смысла. Но ведь, на самом-то деле, не по карманам же в трамвае шарить? А жить как-то надо.

И он постоянно где-то работал. Во времена, когда существовала уголовная ответственность за отлынивание от общественно полезной деятельности, его трудовая книжка распухла аж до двух томов. Вынужденный зарабатывать себе на жизнь и сторонясь всяческого криминала, он уезжал в экспедиции, что-то сторожил, что-то строил, работал в котельных, а иногда даже ездил с каким-нибудь непритязательным эстрадным коллективом на «чес», ибо имел и кое-какое музыкальное образование, а круг его знакомств в самых разных социальных слоях города был поистине безграничен.

И когда вдруг у какой-нибудь «чесовой» бригады (совсем уже было собравшейся нести посредством нечеловечески напряженных гастролей цыганскую, например, культуру в бурятские, к примеру, массы) в последнюю минуту заболевал саксофонист, клавишник или барабанщик — не существенно, — в доме Гурского звонил телефон. И он соглашался и ехал. Ехал, не спрашивая, на какой срок, куда и за какие деньги.

Трястись в промерзшем насквозь «пазике» по бескрайним заснеженным просторам Сибири или Дальнего Востока, по заледеневшим до самого дна рекам и горным дорогам было не в пример любезнее его сердцу, чем ежедневно задыхаться в переполненном общественном транспорте по пути на работу и с работы.

На сегодняшний день времена изменились. Прежние способы зарабатывания денег как-то рассосались, но зато появились новые. За тунеядство, правда, никто уже больше к суду не привлекал, но и товаров в магазинах бесплатно не раздавали.

Средства к существованию раздобывать где-то было необходимо. И Адашев-Гурский, так же неспособный к дикому бизнесу, волна которого захлестнула отчизну, как был неспособен к общественно полезному труду в дружной семье коллектива, перебивался случайными заработками то здесь, то там. Благо, что умел он многое, а отсутствие диплома никого теперь не волновало.

В последнее время, например, он подвизался на ниве журналистики сразу в нескольких периодических изданиях. Это была не вовсе уж желтая пресса, но… балансировали все они на грани. И это обстоятельство давало Александру возможность врать в своих материалах сколько вздумается, не особенно заботясь о достоверности. Тем более что, обладая широкой эрудицией и живым воображением, специализировался он на теме аномальных явлений, криминала и на загадочных случаях контактов с пришельцами из космоса. В общем, писал всякую лабуду, но за это ему платили. Немного, но… все-таки.