Трольхеттен

По ее сбивчивым рассказам она пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темносерые собаки со страшными желтыми горящими глаза и попытались ее загрызть. Причем оба действовали совершенно без шума, без лая или хотя бы рычания. Она якобы бежала от них и в конце концов нашла спасение в подъезде собственного дома (на самом деле на нее никто не нападал, а просто двое холеных крупных зверей некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с детства боялась и ненавидела собак). А вот водителю большегрузного "маза" с грузом хрупкой сантехники очень даже хорошо спалось. За рулем. И потому проезжая, через Верхний город он не справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле в том числе и Степану Приходских. Груз ценной финской сантехники подвергся тяжелой динамической перегрузке в результате которой необратимо деформировался (из милицейской сводки). Горе водила был вытащен из легшей на бок машины и после оказания первой помощи присоединен к арестантам, где был встречен как свой. Не спалось и псу Руслану массивному (и туповатому) доберману-пинчеру. В два часа после полуночи он вытащил своего сонного, квелого и мучительно зевающего хозяина на незапланированную ночную прогулку. Но не успели они дойти до угла своего дома как повстречали тех же самых серых зверей, что так напугали Лазареву. Пару секунд Руслан, его хозяин и звери пялились друг на друга, а потом пес взвыл от непритворного ужаса и, вырвав поводок из хозяйской руки убежал в темноту. Вой перепуганной псины еще долго звучал где-то на окрестных улицах, а звери, постояв две секунды, скрылись прочь. В скромной и неброско обставленной квартире, сидя на жестком, разболтанном деревянном стуле, великий и ужасный Просвещенный Ангелайя (в миру Канев Петр Васильевич), хозяин своего имени секты, сосредоточенно писал завтрашнюю проповедь. При этом он то и дело сверялся с толстыми томами по Зороастризму, Манихейству и дзен-буддизму. На носу у него ютились нелепые семидесятнические очки в толстой оправе, а за ними прятались рассудительные и весьма разумные глаза, те самые, что на проповедях блистали ослепительным светом истины и все пытались вылезти из орбит. Петр Васильевич педантично переписывал абзацы из книг, периодически сверяясь с развернутой схемой своей религии, чтобы случайно не допустить противоречия основных постулатов и не опозориться завтра перед паствой. У Петра Васильевича-Ангелайи имелся крупный счет в обоих местных банках и в ряде банков далеко за границей, но об этом естественно никто кроме него не знал. Вот так, неявная, но вместе с тем видная тому кто хочет заметить (например владельцу одиозного дневника) протекала ночная городская жизнь. Была она как и прочие ночи насыщенна какими то своими событиями, шуршала тихо под окнами спавших в счастливом он ней неведении горожан, и наконец под утро затихла, сменившись сонным оцепенелым затишьем. Дождь за ночь перестал, но серые плотные массивы туч остались. И потому тонкая розовая линия рассвета была никому не видна. Начался новый день, пятница, и, собираясь на работу, проснувшиеся обыватели вздыхали расслабленно - скоро выходные. Они покидали двери своих квартир: железные, обитые черной кожей и картонные, открывающиеся внутрь, и картонные облицованные вагонкой, и решетчатые сетки, и из бронированного стального листа, отодвигали пахнущие застарелым жиром ширмы, чтобы пустить хоть чуть-чуть чуть свежего воздуха. Они выходили на улицы и вливались в серые и сонные потоки своих сограждан. Новый день набирал силу. А после пятницы была суббота. Тогда и случилась историческая дискотека в Нижнегородском доме культуры, воспоминания о которой еще долго кочевали из уст в уста, оседая иногда на отпечатанных далеко отсюда газетных страницах.
      Они стояли на краю заснеженной крыши. Он и она. И холодный ветер овивал их и заставлял бешено трепаться волосы. Они были в одних свитерах, а ноги в летних ботинках стояли в глубоком снегу, но это все не имело никакого значения потому что они пришли сюда не любоваться видом. Под ними было пять этажей пустоты - дурнопахнущего снега и мерзлой тьмы. Вроде бы там были и люди, но они не ничем не доказывали факт своего присутствия. Просто ледяная тьма и сильный запах фекалий. Он и она держались за руки, как маленькие дети, хотя они давно перестали быть детьми, просто их страшило то, что они собирались сейчас совершить. Над их головами сверкали зимние звезды. Она очень любила смотреть на звезды, а ему было приятно смотреть на нее. Но это было давно и те звезды были теплыми летними угольками. Тогда небесные огни смотрели на бренную землю как любящая мать на свое дитя, они вдохновляли поэтов и даже люди практичные и приземленные при взгляде на них исполнялись некоего смутного ощущения спокойствия и защищенности. Но теперь была зима, и эти звезды над головой могли были жесткими и колючими, они могли лишь судить и позже беспристрастно вынести свой приговор. Он посмотрел на нее, нежно и с затаенной тоской. Если бы можно было все изменить, если бы можно вернуться назад в тот дождливый июль. Если... но время уже ушло, их время скрылось, как последний ночной экспресс. Так бывает. Оба стоящих на крыше не говорили не слова. Все что надо было ими уже сказано и теперь слова ни к чему. Они лишь смотрели друг на друга сухими блестящими глазами, и каждый думал о своем. Потом они чуть заметно кивнули друг другу и крепче сжав сцепленные руки шагнули вниз в пустоту. Ледяной ветер принял их тела, обвил незримым колким саваном. Они падали молча и лишь перед самой землей она не выдержала и издала короткий исполненный запоздалой паники крик. А следом они с глухим стуком врезались в мерзлый асфальт. Он и она. Падение с пятого этажа на каменную от мерзлоты землю оказалось для них фатальным, но еще пять минут два изломанных тела умирали, чувствуя как их кровь отогревает зимнюю твердь и смешивается как самое полное из объятий. Еще через три минуты так и не расцепив стиснутых в последнем усилии рук они скончались. Сначала он, а потом она. Но любовь не умерла, нет. Любовь никогда не умрет!
      7.
      Наступившее утро было куда жизнерадостнее предыдущего. Влад поднялся ближе к полудню, выглянул в окошко и понаблюдал как веселое солнце то и дело прорывается сквозь быстро летящие рваные тучи (ночью циклон, всю последнюю неделю клубившийся над областью сместился и свежий бриз стремительно отгонял тучевые массивы в сторону от города). При появлении теплого светила все окрестные лужи вспыхивали на миг золотистым пламенем, а потом разбивались на тысячи солнечных зайчиков. -"...все еще не пойманы. Этой же ночью Щавелев В.А рассказал, как вкусившие прелесть свободы звери напали на его добермана пинчера по кличке Руслан и сильно его искусали в результате чего Руслан по выражению его хозяина получил "тяжелую психическую травму" и боится выходить на улицу. Начальство зверинца продолжает клятвенно утверждать, что их звери неспособны нападать на человека и не трогают собак". - Сказал радиоприемник, лукаво подмигивая цифровой панелью. Подумав миг, Влад храбро расхлебянил форточку и впустил в застоявшийся воздух комнаты свежий ветер, принесший с собой целый сонм уличных запахов. Ощутимо пахнуло весной - затяжные дожди вымыли скопившуюся пыль и грязь из листьев деревьев, очистили тротуары и потому воздушный эфир кратковременно обрел поистине удивительную прозрачность. Народу на улицах прибавилось, люди задирали голову и смотрели как в облачных проемах мелькает по весеннему голубое небо, щурили глаза от солнца и улыбались чаще обычного. Бодро ткнув в кнопку включения компьютера Владислав просмотрел вчерашнюю статью и даже ее несомненная аляповатость не испортила ему настроения. Ах, Степан, наколол вчера приятеля, сталкер недоделанный! Вот и рассказывай теперь свои истории дружкам забулдыгам. Те к вечеру все равно так набираются, что будут бодро ржать и над учебником по страховому маркетингу, доведись таковому попасть им в руки. Влад работал над статьей до двух часов ночи, слушал как постукивает дождик, поправляя и шлифуя свой очерк, по мере сил борясь со все усиливающимся желанием написать там что ни будь от себя, задвинуть подальше сухие факты и дать волю фантазии. А ну как пройдет? Напишем про громадные карстовые пустоты, что растут и ширятся под городом. Пустоты населенные странными мутировавшими от излучения местного оборонного завода (угу оборонного, боевые комбайны делал, усмехнулся Влад своим мыслям), безглазые крысы с чешуей вместо шерсти, огромные нетопыри целыми колониями облепляющие исполинские сталагмиты, а также люди ушедшие много лет назад во тьму отщепенцы, маньяки и убийцы, которые скрытые от посторонних глаз окончательно теряют свой человеческий облик превращаясь в нечто ужасное! Садясь за компьютер Сергеев состроил кровожадную гримасу проглядывая суховатый и корявый текст. Ага! И назвать получившийся опус "дети ночи выходят на охоту" с обязательным интервью свидетелей от этих детей пострадавших. Сегодня ночью за окном кто-то дико орал (скорее всего это вываливать на волю посетители "Кастанеды" всего в квартале от Владова дома), но чем черт не шутит, может быть это жуткие порождения подземной тьмы вели охоту на улицах. Сеть сглотнула нынешнюю писанину еще более неохотно, чем вчера, трижды затыкалась и не могла перекачать пустяковый в общем оп размерам файл. В конце концов мелодичный звонок оповестил об окончании телефонных мучений. Влад заглянул в электронный почтовый ящик и - опа - там оказалось письмо. С заинтересованной миной Сергеев ткнул в иконку нарисованную в виде конверта и тут же недовольно скривился увидев имя отправителя: "Уважаемый Влад", - писал главный редактор областного краеведческого журнала Кукушкин В.Ф. - "вчера мы получили новый вариант вашей статьи и не можем не признать, что он лучше предыдущего. Но все же смею заметить, что он слегка не удовлетворяет нормам нашего журнала и содержит массу недостоверных слухов из недостоверных же источников. Исходя из этого мы можем порекомендовать сделать статью более достоверной и академичной, то есть такой какие любят наши читатели. Последовав нашим рекомендациям, Вы можете надеяться на полную выплату указанного вами в контракте гонорара. В противном же случае..." Гневным тычком мыши Владислав убрал послание с экрана и опять уставился на строчки злосчастной статьи. В какой то момент ему захотелось уподобиться Гоголю и уничтожить статью целиком, а потом посоветовать Кукушкину В.Ф засунуть свой гонорар вместе со своей же придирчивостью в пресловутое затемненное место (которое не карстовые пещеры под городом), но потом он совладал с собой и просто закрыл текстовый редактор. Глянул в окно. Воробьиная стайка, бодро чирикая, осела на проводах. Влаг отключил компьютер и тот со вздохом погасил экран. В этот момент мелодично закурлыкал дверной звонок. Влад прошел сквозь комнату, задев по пути ногой неубранную постель, открыл дверь и недоуменно уставился на стоявшего за ней тощего очкастого пацана на вид лет шестнадцати от силы. Пацан нервно переминался с ноги на ногу и оглядывал Влада исподлобья. Лицо его казалось смутно знакомым и порывший секунды две в тайниках памяти Сергеев сообразил, что это его сосед по лестничной клетке. Да, из квартиры номер двадцать один, что еще оббита таким дешевым, расползающимся от старости дерматином. -Здрастье, - вяло поздоровался гость, а Владислав между тем отметил, что выглядит тот не очень. Бледен, под глазами круги, а глаза за стеклами очков то паническими бегают туда-сюда, то вдруг стекленеют и замирают глядя куда то в пространство. -Здраствуй, - сказал Влад - ты мой сосед, да? Из двадцать первой квартиры. Парень кивнул, поднял голову и с видимым усилием сфокусировался на Сергееве, казалось он присутствует здесь только наполовину. -Ага, оттуда, - сказал он - меня мать послала спросить... у вас горячая вода есть? Ну я всех соседей опрашиваю... -Сейчас, - произнес Владислав, - ты зайди все-таки, не стой на пороге. Но тот помотал головой. Глаза у него опустели и он уставился куда то в сторону. Оба глаза были красны и слезились. Вообще соседушка выглядел явным клиентом Кобольда. Странно, а что родители его об этом думают? В ванной капал кран. Выдавливал из себя тягучие прозрачные капли, они набухали, тяжелели и с четким звуком падали на гладкую керамическую поверхность ванной. Холодные капли. На попытку открыть вентиль с красной полоской смеситель отреагировал невразумительным хрипом. Горячую воду так и не дали, это уже действительно возмутительно. Права пенсионерка-активистка. -Нет воды, видимо весь дом отключили, - сказал Сергеев возвращаясь в прихожую. Пацан его нервировал, особенно раздражала его манера смотреть куда то в грудь собеседнику медленно выдавливая слова. -А... - сказал он, - ну я тогда пойду... -Прорвало небось где-то, - произнес Владислав. -Прорвало? - казалось его собеседник напряженно над этим задумался вынырнув из Бог знает каких туманных далей, - а... может быть. И он повернулся и зашагал куда то вверх по лестнице, наверное опрашивать тамошних жильцов. В высотном панельном доме часто бывало так, что разные воды были обеспеченны водой по-разному, а некоторые не обеспеченны вовсе. Особенно страдали жильцы верхних этажей, почти сплошь состоящие из переселенных из трущоб Нижнего города бабулек. Перебои в подаче горячей воды заставляли их ностальгически вздыхать об утраченных ныне газовых колонках. Там лишь бы холодная вода была, а тепло приложится. Владислав проводил странного гостя взглядом - все-таки явный маньяк. По всей вероятности вечная жертва в школе, озлобленный, одинокий и скрытый садист в душе. Может быть пишет стихи. Влад ухмыльнулся и прикрыл дверь, четко щелкнув замком - какие только люди не живут на свете. День вовсю разгорелся, солнце, наконец, пробило многокилометровую брешь в тучевом массиве и изливало теперь свой благодатный свет в неограниченных количествах. На улице чириканье птиц смешивалось с щебетанием детей облюбовавших пропеллер-карусель. Двое из них повисли на торчащем под углом в сорок пять градусов сиденье и пытались этот пропеллер раскрутить. Дело обещало окончиться травмами, но веселья было много. Однако надо было возвращаться к статье. Переписывать ее вновь, или посылать Кукушкина далеко и надолго. В конце концов он, Владислав Сергеев не работает постоянно на его задрипанный региональный журнал. Он свободная птица, как те воробьи за окном, пусть такая же необеспеченная материально. Стоило еще раз сходить к Степану, и удостовериться, что его вчерашнее утверждение не было последствием неожиданно случившегося делириум тременс. А судя по его оторванному от реальности виду тременс явно имел место быть. Статья... опять курлыканье звонка. Здесь сегодня что, дворец съездов? Опять малолетний маньяк с причитаниями насчет воды? Подавив глухое раздражение, Влад поспешил открывать. Субъект за дверью доверия не внушал абсолютно. Было ему под тридцать, и одет он был неприметно, вот только веяло от типа чем-то нехорошим. Некими темными эманациями, как и у того парня, только этот случай явно был куда более запущен. И глаза у незваного гостя были покрасневшие, словно он долго смотрел на экран телевизора или три часа просидел в накуренной комнате. Сергеев не без мрачности созерцал пришельца. Тот же отстранено смотрел в пол. -Насчет воды? - спросил Влад, не здороваясь. Грубовато, но... Гость встрепенулся и посмотрел прямо на хозяина квартиры: -Воды? А, воды! Да, воду отключили. Но я не о том. - Голос у него был негромкий и вкрадчивый, не без некоторой монотонности, словно его обладатель часами произносил какие то только ему одному ведомые речи. - Вы ведь Сергеев Владислав Владимирович? -Я... - сказал журналист осторожно. -Да вы собственно не волнуйтесь, - проговорил посетитель, - я не из органов, нет. Я из конфессии Просвещенного Ангелайи, крупнейшей в нашем городе... может быть вы слышали... Все понятно. Ангелайя, кто ж о нем не слышал, если все бабки на скамейках только и судачат о могущественном теневом заправиле секты. Действительно крупнейшей в городе, и набирающей все новых и новых членов. Влад напряг память и вытащил из клубящегося месива своих воспоминаний все что он знал о секте. А знал он, благодаря своей профессии немало. Секта была зверская. Попадая в нее человек быстро терял все до единой связи с реальностью (а если не терял, то ему помогали квалифицированные промыватели мозгов из числа бывших врачей). Достигая каких то неведомых путей познания новоиспеченный адепт добровольно сдавал свое имущество секте, отрешался от всего земного (в том числе от родственников и друзей, причем имелись случаи убийств как первых так и последних) и присягал на верность Просвещенному гуру. Благодаря использующимся в обрядах психотропным препаратам адепт за два месяца становился настоящим зомби, у него притуплялась чувствительность, а мыслительные процессы обретали вялость и заторможенность. Зато теперь он мог выполнять любые, в том числе и самые экстремальные задания. Обычно они включали в себя ограбления квартир, и разбойные нападения с целью наживы. Местные бандиты терпеть не могли адептов секты, но при этом ничего против них не могли поделать и только скрипели зубами встречая в полуночный глухой час угрюмые фигуры со стеклянным взглядом. Самого великого Гуру никто не знал в лицо, потому как он появлялся на проповедях исключительно в разрисованной рунами маске, скрывая свой истинный облик. Все те же говорливые старушки у подъездов, все как одна прихожане первой и единственной городской церкви говорили, что под маской у него чешуйчатая красная кожа и желтые бесовские глаза и надо ентого ирода поскорее отловить, да сжечь на костре, дабы не осквернял, зараза, своим присутствием этот маленький и милый городок. Разные слухи ходили про секту, разные. -А я тут при чем? - спросил Сергеев, исподтишка оглядывая гостя. Но нет, в глазах, хоть и покрасневших вполне разумное выражение. Может, врут про зомби? -Да ни при чем, - ответил сектант, - меня зовут брат Рамена и я в числе таких же, как я, братьев обходим квартиры, несем наше учение людям. Не хотите ознакомиться? - и он извлек из внутреннего кармана стопку цветастых буклетов с явственно видным логотипом "Междуреченской областной полиграфии" - крупнейшей и опять же единственной типографии города, получившая название из-за своего местоположения (на самом краю Нижнего города между рекой мелочевкой и протекающей в отдалении речкой-вонючкой Сивкой). Буклеты выглядели дешевыми, да так оно и было. Странно, что такая обеспеченная конфессия не может заказать чтото подороже. -Честно говоря, нет, - произнес Влад, и вздрогнул, когда гость поднял голову и посмотрел на него в упор. Со злобой, Владислав мог присягнуть, что со злобой. К счастью длилось это недолго, и посетитель отвел глаза и натянул на исказившееся лицо маску спокойствия: -Что ж, - сказал он - в таком случае я пойду в другие квартиры и найду там других людей, которые лучше вас видят свет истины. Но все-таки, - он качнул головой, - помните крылья Просвещенного Ангелайи распахнуты для всех и если вы вдруг почувствуете тягу к истине приходите к нам. Мы определим ваш дальнейший путь в жизни, мы... мы найдем вам место, - добавил он с какой то скрытой угрозой, - до свидания. Рамена повернулся и вышел, а потом не торопясь пошел вниз по ступенькам, где-то на площадке третьего этажа он стал насвистывать веселую песенку. Грохнула железная дверь подъезда - он не пошел в другие квартиры, а сразу покинул дом. Влад постоял в растерянности на пороге, обдумывая причину этого странного визита. Сектант говорил, что они обходят всех, несут свое учение, но... как-то это все было не убедительно. Что-то ненатуральное было в словах неприятного гостя. Сергеев по долгу службы видел разных одержимых, видел членов десятка разных сект. Да, елки-палки, ведь он Владислав Сергеев в свое время работал в самой Москве - безумном мегаполисе, полном такого рода образований. Потом он понял. В самом начале визита Рамена назвал его по имени. Да так, что Владу сначала показалось, что им заинтересовались властные структуры. Сектант вел на него досье? Наверняка он знал куда больше имени и фамилии Влада. Но зачем? Вот вопрос, кого может заинтересовать пишущий краеведческие статьи на заказ журналист? Может это из-за пещер? Да что в них такого, в этих пещерах? Сергеев закрыл дверь. Подумав, защелкнул нижний и верхний замки (хорошо, дверь железная, плечом не вышибешь). Некоторое время он бесцельно бродил по квартире, и разрозненные мысли так же бесцельно бродили у него в голове. А когда в квартире зазвонил телефон он не смог удержать испуганный крик.
      8.
      Вечером того же дня брат Рамена больше не созерцал пустоту. Теперь это было ненужно. Больше того - это было неприятно и вредно. Неприятности начались этой ночью. Начались неожиданно и, как раз когда он не ждал ничего подобного. Неприятности - это Череда снов. Ах, почему он, верный адепт Ангелайи не внял вчерашнему вечернему предупреждению! Почему он, как только увидел эти черные буквы на выцветших обоях, не схватил телефон (а он был, его продавать гуру запрещал) и не позвонил своему учителю? Гуру бы наверняка знал что делать, наверняка ведь Рамена-нулла не первый с кем такое происходит. Почему... А впрочем, уже поздно жалеть, поздно раскаиваться. И гуру теперь не поможет, потому что Просвещенный Ангелайя больше не его хозяин. Случилось то, что случилось и Череда Снов началась преждевременно и Рамена начал свой путь познания Зла как это не печально осознавать с полного в это зло погружения. И этой моросящей и дождливой ночью он увидел в мерцающем проеме окна черную, размытую фигуру. Силуэт висел в воздухе и предвестник сегодняшнего ветра трепал его черные одеяния. Черные лохмотья, а может просто сгустки темного тумана. На фоне розового, отраженного ненастным небом электрического света сей посланец тьмы выглядел, как кусок ночной темноты, что прячется от фонарей в темных подворотнях. Это был ворон, ночной черный ворон. Во всяком случае именно так показалось Рамене, хотя силуэт не имел никаких четких форм. И ворон пришел за ним. В верней половине чернильной трепещущей кляксы вдруг ярко и остро раскрылся багровый глаз, мигнул как уголья костра, а потом рядом вспыхнул второй. Ночь обрела взгляд. И пришедшее в ней Зло. Рамена тогда закричал, попытался отшатнулся или... нет - он попытался хотя бы отвести взгляд от окна. Но не смог - красные глаза ночи навсегда вцепились в него, впились в его естество и забрали то, что люди называют душой. А тело его осталось, и было пленено став послушной марионеткой в руках темного ворона. А когда за спиной тени распахнулись два колышущихся крыла из тьмы до распростертого на полу Рамены дошел первый приказ и вместе с тем осознание перед ним хозяин. Его новый хозяин. Всю ночь ворон говорил с ним. Это было, пожалуй самое худшее. Жуткая черная тварь упорно втолковывала впавшему в ступор сектанту нечто такое, что полностью разрушало его любовно выпестованное гуру Ангелайей мировоззрение. Ворон доказывал, что он на самом деле не является злом, во всяком случае не в том виде, в каком зло представлялось брату Рамене. Но глядя как колышутся за плечами пришельца черные с развивающимися лохмами крылья иначе думать было и нельзя. В конце концов Рамена полностью потерял способность связно соображать. Их всей речи черного ворона он понял немногое - в первую очередь то, что сотканная из тьмы тварь не уйдет с приходом дня. Больше того, она теперь все время будет сопровождать бывшего сектанта, незримая, неосязаемая, но имеющая возможность влиять на людей и он, брат Рамена теперь не сможет от нее ни убежать, не скрыться и пусть лучше он даже не пытается выкинуть что-то подобное. Так что ему случше будет выполнять все приказы своего хозяина. Услышав это Рамена-нулла не выдержал и горько заплакал, и спросил ворона, какие указания он должен выполнить. "Ты ведь хочешь спать?" - спросил ворон - "этот шарлатан Ангелайа не давал тебе закрыть глаза?" Рамена кивнул, глотая слезы и размазывая их по щекам как малый ребенок. Да, он хотел спать, он очень хотел спать, он недосыпал уже многие сутки, это так ужасно, так тяжело... "Ну так спи" - произнес ворон, - "спи, а я пока расскажу что ты должен совершить завтра". Волна немой благодарности захлестнула брата Рамену полностью вытеснив страх и смятение (будь его сознание немного пластичней, а не зацикленное на одних и тех же вещах после педагогической деятельности просвещенного Гуру он бы наверняка удивился бы такой быстрой смене настроений), на пике воодушевления он даже немного приподнялся с пола и вперил преданный взгляд в ворона. Теперь ему казалось, что он различает мелкие детали в кружащемся сгустке цвета антрацита вот острый глянцевый коготь выделился на однородном фоне, вот покрытая ровной чешуей часть лапы, а вот блеснул на отраженном свете иззубренный клюв, черный и гладкий, как покрытый лаком капот дорогой машины. В детстве Дима Пономаренко всегда боялся ворон. Эти жирные, неряшливые птицы с их острыми клювами покрытыми какой то засохшей дрянью вызывали у него глухое отвращение и страх. Он не мог объяснить, чем же они его так пугали, но факт оставался фактом он покрывался холодным потом как только слышал их хриплое карканье в кронах деревьев. С годами его страхи переросли в агрессию и, получив на шестнадцатилетие духовое ружье он увлеченно отстреливал крылатых вредителей, особенно радуясь, когда удавалось завалить птицу с первого выстрела (стрелять нужно в голову и только в голову, а иначе легкая пулька застрянет в мощном перьевом покрове). Тогда ему казалось, что он победил страхи. Но в итоге победили именно вороны. И, теперь он начинал это осознавать - сие было не так уж плохо. Сон нахлынул на него сладостной и словно состоящей из темной патоки волной и унес в дальние неизведанные страны. А пока Рамена Пономаренко спал черный сгусток за окном снова принял неопределенные очертания и стал что-то ласково вещать ему на ушко. Так что проснувшись, брат Рамена уже знал что надо делать. Действуя по инструкции он посетил целый ряд абсолютно незнакомых людей. Люли эти были совершенно разными, и скорее всего не знали друг друга. Прикрываясь лживым учением своей бывшей секты, Рамена внимательно следил за реакцией респондентов. Во всех до единого случаях он был отправлен восвояси, иногда в грубых выражениях, иногда почти с мольбой (как у матери одиночки из квартиры семнадцать). Последним из тех, кого он посетил, был вольный писака-журналист их верхнего города. Выглядел он совершенно неопасным, а напротив растерянным и даже испуганным, но Рамена тщательно запомнил его, точно по инструкции. После ряда посещений его программа подошла к концу и он с чувством выполненного долга вернулся в квартиру, и стал ждать дальнейших указаний. Ему дали понять, что указания эти последуют ближе к ночи, но ворон был все еще тут. В свете дня его было плохо видно, но тут и там, на фоне неестественно голубого неба нет-нет да и мелькал словно выкроенный из черного шифона силуэт. Рамена подумал, что быть слугой ворона не так уж и плохо, а после, оглядев свою разоренную квартиру впервые испытал к своему бывшему гуру что-то вроде раздражения (которое со временем непременно перерастет в ненависть). Так, оглядывая пустые и заросшие паутиной углы своей, когда-то уютной, квартирки брат Рамена вступил на первую ступень познания зла.
      9.
      Утро нового летнего дня Павел Константинович Мартиков встретил сидя на крутом правом берегу Мелочевки на самом краю Степиной набережной, что протянулась почти через весь город от старого кладбища до заброшенного завода. Набережная эта, получила название вовсе не по имени героя-сталкера Степана Приходских, как кажется на первый взгляд, а по другому Степану - беспородной, блохастой, но очень доброй псине, которая жила на этой набережной много лет. Пес Степа серо-коричневой масти, отрада маленький детей, а после их младших братьев, а после и их собственных отпрысков он прожил долгую и насыщенную жизнь шестнадцать лет на фоне медленно грязнеющей реки. Шестнадцать лет шума плотины в ушах. Годы вкусных подачек, и пинков ногами от злых людей, за эти бесчисленные смены сезонов жильцы Верхнего города привыкли видеть точеный силуэт собаки на фоне светящего из-за пышных крон деревьев заходящего солнца. Степан всегда встречал закат на одном и том же месте на правом берегу речки. Он садился, вытягивал шею и нервно нюхал закатный воздух и смотрел всегда куда то на юг, там где потихоньку росли и росли этажи Верхнегородских зданий. Казалось, он ждет, ждет какой то миг, какого-то вольного ветра, приносящего запах дальних странствий. Ждет, чтобы, почуяв его, сорваться с места и навсегда покинуть этот город. Может быть вот за эти отсидки, за этот странный собачий наблюдательный пост люди и прозвали полоску мутного песчаного берега Степиной набережной. Почему бы и нет, ведь пес считал это место своим. В конце концов он исчез. Тихо и без помпы, просто не пришел как обычно на берег и закатный оранжевый луч высветил лишь пустой песчаный пляж. Собачьи останки так и не нашли, и многие склонялись к мысли, что пес нашел свой последний приют в реке. Отчасти так оно и было, вот только в тихом омуте под кипящей пеной позади плотины вы не найдете обглоданный рыбой собачий скелет. Окрестные дети долгие недели проливали слезы над исчезновением собаки (и надо сказать, что и некоторые взрослые, вспомнив молодость, украдкой смахнули слезинку) и дошло даже до того, что местные власти прониклись детским горем и официально присвоили имя песчаному пляжу, так что на всех современных картах вы сможете увидеть название "Степина набережная" вытянувшееся вдоль изгибов реки. Одно время тут даже хотели установить памятник псу из бронзы (или хотя бы гипса), но до этого руки властьимущих так и не дошли. А вот теперь здесь сидел Мартиков слишком испуганный и опустошенный, чтобы вспомнить про обретавшегося в этом месте когда-то пса. Старший экономист сидел на прохладной земле в странной детской позе, он подтянул ноги к подбородку и обхватил руками колени. Мысли буйным вихрем проносились у него в голове. Началось все с того, что он прогнал грабителей . О да, он помнил ту одуряющее чувство ярости, что его тогда охватило. Серьезно он покалечил налетчиков? Мартиков покачал головой - не вспоминается. После этого он отправился домой к жене с твердым намерением переселить ее в мир иной. А потом... что случилось потом? Потом ярость спала, исчезло буйное нездоровое веселье и он остановился посреди двора в двадцати шагах от подъезда ошеломленный и испуганный и с полным беспорядком мыслей в голове. Припадок злости, в котором он напал на налетчиков теперь пугал его самого. Пугал до печеночных коликов, до обморока. Это чудовище, что только шло через двор с намерением совершить убийство просто не могло быть им - старшим экономистом "Паритета" Мартиковым.