Трольхеттен

Сколько так продолжалось, это жуткое слияние бесконечных повторяющихся отражений? Он лежал на земле, плакал, но все равно то и дело смотрел в зеркальный туннель. Он потерялся в этом тоннеле. Мельникова нашли спустя два часа - свернувшись клубочком он в прострации лежал между двумя старыми зеркалами и широко открытыми глазами смотрел сквозь стекло. Дома, изнервничавшиеся родители задали ему взбучку, и прострация отступила, теперь он плакал и просил прощения. А уже через два дня это снова был жизнерадостный любознательный малыш. Вот только это был другой малыш. Старый так и остался между зеркал, слившись воедино со своими двойниками. С этого то дня и пошла под откос жизнь Василия Мельникова, который хоть и пытался стать нормальным членом социума но не мог, давняя психотравма давала о себе знать. В детстве он не отдавал себе отчета о происшедшем, в юности задумывался об этом и даже ощущал себя каким то неполноценным, отчего стал прикладываться к спиртному все глубже погружаясь в алкогольный угар. Иногда ночью ему снилось, что он идет сквозь бесконечный туннель и пытается найти там себя, еще того, пятилетнего, но не может найти. Со временем сны прекратились, и мутный поток повседневного быта вымыл остатки старой тайны, надолго похоронив под вязким илом ненужной памяти. И так получилось, что, только бег смог поднять эти захороненные окаменелости. Как глупо, как примитивно, дурацкие детские страхи! Это ведь... -Стекла! - крикнул Васек - Я испугался дурацких стекол! -Я понял, - сказал юнец - он все-таки ненормальный. К нам никто не придет. -Из-за двух дурацких зеркал весь этот кошмар! -Что? - спросил военный, - все-таки рожа?! -Кстати о рожах! - почти крикнул Васек, не сознавая, что разговаривает с кем-то еще кроме себя, море воспоминания поглотило его и вовлекло в темные пучины подспудной памяти, - а как он отреагирует на свое отражение?!
      -Ты что-то придумал? - воскликнул Влад, - тогда давай исполняй. В подъезде отчетливо грохнула стальная дверь. Затопали шаги - неторопливо но неотвратимо. Кто-то поднимался по лестнице. -Зеркало! - тоном опытного хирурга потребовал Мельников. Народ в комнате засуетился. Массивное зеркало без оправы сдернули со стены, поднесли к Ваську. Тот скривился, путано стал объяснять, что с зеркалом делать. Вытащили из-под волосатого стул, и установили на него стекло, так, что в нем теперь отражался темный вход. -Закройте! - крикнул Васек, и Влад поспешно накинул сдернутое с дивана цветастое покрывало. Отошел, полюбоваться своим творением: вместе с зеркалом обстановка в комнате напоминала декорации дешевого фокусника. Пол лестнице взбирались все выше, топая так, что стекла звенели. Васек направил указательный палец в сторону двери и молвил вполголоса: -ОН! Дивер взвел автомат и сунул еще один в руки Степану. Белоспицын нервно улыбался. Все поспешно отступили от коридора. -Ну если только это все не сработает... - сказал Дивер тихо и направил ствол автомата на Мельникова. -Кто ни будь, знает молитвы? - спросил Белоспицын. С грохотом входная дверь отворилась и звучно шмякнула по косяку. Слабый дневной свет пал на фигуру Витька, знакомую как свои пять пальцев. Вид своего монстра вызвал у Василия Мельникова чувство схожее с тошнотой. Витек улыбался. Улыбался как полный кретин, как манекен которому зачем-то растянули уголки рта. Глаза отражали комнату и собравшихся шестерых людей. -А вот на!!! - заорал Дивер и открыл огонь с пяти метров, и что-то выкрикивающий Белоспицын присоединился к нему. Все остальные звуки мигом забил грохот автоматной стрельбы, сизый дым вознесся к потолкам и резал глаза. Осколки штукатурки с треском откалывались от стен и отправлялись в свободный полет. Васек что-то орал и махал руками, но только это никто не видел. Мохнач вжался в угол и прикрыл голову лапами. А Витек стоял, ждал когда им надоест. И не царапинки, не пылинки не слетело с его головы, и даже поношенная, грязная униформа бомжа вовсе не пострадала. Первыми патроны закончились у Севрюка, а секунды две спустя, у Сани Белоспицына. Финальным аккордом беспорядочной стрельбы стал мощный бросок бывшего спецназовца пустым автоматом в фигуру пришельца. Деревянный приклад АКА звучно врезал Витьку оп белоснежным зубам, с хрустом выбив деревянную щепу, после чего оружие брякнулось на пол. Витек улыбался. После мгновения подавленной тишины, Василий Мельников, бывший друг и соратник незваного гостя, с воплем "Да достал!!!", ринулся вперед и сорвал ткань с зеркала явив Витьку его собственное отражение. Витек уставился в зеркало. Зеркало отразило Витька, глаза Витька отразили зеркало, которое отразило Витька с его глазами, которые в свою очередь отражали все то же зеркало. Зеркальный туннель возник вновь, но не было никого, кого он мог испугать. Улыбка Витька поблекла, глаза выпучились и наверное это выглядело потешно со стороны. А разрастающиеся глазницы все отражали и отражали. Отражали отражение. Витек завыл. Он больше не улыбался, белые зубы утратили цвет, стали желтые и подгнившие, половина их вовсе исчезла. Исполинские серебристые глазницы выпячивались вперед, но не могли больше отразить кого-то еще кроме себя. На другом конце комнаты Василий, наблюдая эти метаморфозы сжал кулаки и заорал бешено: -Мерзко, да?! Да посмотри на себя, как я на тебя нагляделся!!! Глаза плошки лопнули с удивительно нежным, чарующе-мелодичным звоном. Так бьется дорогой хрусталь. С последним полувоем-полувсхлипом, Витек воздел руки в нелепом патетическом жесте и рухнул лицом вперед, стремясь расколоть ненавистное стекло. Не долетел. Звон повторился, только на этот раз он был таким нежным - просто звон бьющегося стекла. Тяжело бухнула об пол витиеватая рама, острые осколки разлетелись по ковру живописным веером. Все еще сжимая кулаки Васек рухнул на колени и стал стучать руками об пол, не зная, что сделать от охватившего его чувства победы. О! Оно было необъятным, это чувство! С весь город, а то и больше. Перед ним, совсем рядом со своим неживым собратом, лежало старое пыльное зеркало, то самое что подстерегало свои жертвы в мусоре на городской свалке. Но теперь оно было безвредным - слепым оком, без сверкающей роговицы амальгированного стекла. А подле зеркала лежало бездыханное человеческое тело. Васек заметил его, пересек комнату и наклонился над мертвецом. Оплывшее лицо покойника было густо покрытое засохшими кровоподтеками и было искаженно страхом и болью, да так и закостенело. -Витек! - сказал Мельников, беря в ладони руку напарника, - оно все-таки отпустило тебя. Потому что тот Витек, что лежал сейчас на ковре был просто человеком, несчастной жертвой зеркала, им в сущности был не в чем не виноват. Закрытые глаза, перекошенный беззубый рот - неужели и сам Василий раньше выглядел так же? Все также сжимая руку мертвого Витька, Василий закрыл глаза - на смену победному торжеству пришло чувство успокоения. Отдых, наконец то отдых! А Витька было жаль. -Его надо похоронить как человека, - сказал Василий ни к кому не обращаясь. -Так сколько же их было? - подал голос Дивер - двое? -Не знаю как у тебя это получилось, - сказал Саня Белоспицын тонким дрожащим голосом, - но это было круто. А Влад Сергеев ничего, ничего не сказал - он приходил в себя. И из всех них, только Василий Мельников в тот удивительный момент не думал о будущем.
      * * *
      Можно сравнить город с муравейником. А можно пойти еще дальше и сравнить его с человеческим мозгом, ну да, люди не муравьи, а мельче - синапсы. Если кажется, что синапсов слишком много, можно сравнить город с мозгом собаки или кошки-мышки, или даже рептилии. Важна не форма а функция, синапсы передают информацию, но не всю, а лишь ее малую часть. Но все-таки передают, а значит ею владеют. Крошечной частью большой информации. Так и люди - всего лишь думающие синапсы большого города. Город знал правду. Знал, про вуаль над ним, и что такое Исход, и куда подевалось дизтопливо из баков на вокзале, и был ли гением ныне покойный предводитель шайки дворовых собак, и как бороться с излишним оволосением и клыкоростом, знал, что случилось в городской больнице, и почему драгдиллер Кобольд не сломал, а только вывихнул ногу, отчего сквозь ночь временами светят огни на высокой заводской трубе, хотя по идее погаснуть они должны в ночь темного прилива. Много он знал - всеведущий, и кажется, бессмертный организм с двадцатью пятью тысячами душ. И найдись среди его жителей один одаренный, который мог бы пообщаться с этим сверхорганизмом, все возможно стало бы по другому. Увы, слабые и глупые люди-синапсы не способны общаться, они, хранители маленьких кусочков правды и истины даже не знают, что она, у них есть крошечная цепочка разрозненных знаний, которую воедино можно собрать лишь если опросить многих и многих горожан. Из тех, кто остался. Самые умные из них, те, кто больше не прячется в отупляющий серый туман быта, уже догадываются о чем-то, суетливо и суматошно пытаются связать отдельный звенья с другими. Получается плохо, и им порой кажется, что они бьются головой о гладкую черную стенку, без входа и выхода, за которой и скрывается вожделенное знание вкупе с Ответом На Все Вопросы. Город не отпускает их, беглецов поневоле, и думается им, что они заперты в исполинской, все время меняющейся головоломке, которую обязательно надо сложить, чтобы, сложившись из абстрактных геометрических фигур, вдруг возник долгожданный выход. Трудный путь, и лишь немногие избирают его. Единицы. Большая же часть безвольно плывет по течению, стукается о камни форс-мажора, а потом обрушивается в кипящем водопаде... Куда? Вниз. Есть еще те, что ищут свою правду поневоле. Они бы тоже плыли, но вот, буйный поток выкинул их на отмель, или на гладкий, скользкий камень, где они и остались, как-то сумев сообразить, что выплыли всего в двух шагах от грохочущей пучины. Можно считать их везунчиками, а можно наоборот, ведь они просто такие же, как и прошлые две категории заложники судьбы. Своей, или города. Так бывает. Заморозки по утрам стали обычным делом. Куцый хвост очереди за водой, по утру злобно ругался, и пар вылетал у них из ноздрей, а в выплевываемой колонкой воде плавали серебристые льдышки. Траву прохватил седой иней, она стала ломкая и хрустящая, ближе к полудню плачущая невиданной красоты прозрачными каплями. В городской больнице наплыв посетителей сошел на нет, после того, как умерла надежда всего учреждения - дизельный генератор. Издав последний дизельный чих, машина отправилась на свои чугунные небеса, чуть было не прихватив с собой трех пациентов из реанимации. После победоносного завершения эры электричества, отключились все до единого отопители, и стерилизаторы с автоклавами, и банальные кипятильники больше не собирались радовать хозяев свеженьким кипятком. После этого то из больницы и начался сезон миграции. Многие ходячие пациенты тихонько собирали вещички и покидали оскудевший оазис цивилизации, а лежачих умыкали ночами собственные родственники (если таковые оставались). После того, как больницу покинул последний сгорбленный и морщащий от канализационной вони нос, пациент, главный врач расписался в собственном бессилии и объявил госпиталь закрытым, сам в тот же день отправившись домой. Естественно, тут же как грибы после дождя возникло почти три десятка самостийных целителей с лицензией на туалетной бумаге, к которым обращались подхватившие тяжелые заболевания страдальцы. Целители исцеляли (за деньги), а особо тяжелых по мере сил утешали, мол все одно Исход скоро. Часть из этих горе лекарей, правда отреклась от своего занятия, после того, как их навестили родственники больных с тяжелыми предметами и горящими священной местью глазами. Иная ситуация сложилась в другом медучреждении города - психиатрической лечебнице, пациенты которой вне всяких сомнений были самыми осведомленными жителями города. Мучимые пророческими кошмарами психи терроризировали персонал, а скоро все как один заболели неизвестной болезнью, попутно создав Лунный культ. Теперь, во время всякого полнолуния больные собирались в кружок и глядя на ночное светило тихо подвывали изобретаемые на ходу мантры. Очень скоро среди них выделился духовный лидер, который взял на себя тяжкое бремя руководства, и стал руководить каждой службой. Сильнодействующие успокаивающие и карцеры не помогали и Священные тексты не заставили себя ждать. Согласно нововозникшему пророку конечная цель любого горожанина, это своими ногами уйти на луну, что и является по сути Исходом. На луне всех ждет нирвана и много вкусной еды, но чтобы попасть на желтый спутник земли, необходимо, чтобы он был в фазе полнолуния, ибо иначе попадешь на месяц - его антиподу и тогда ничего хорошего не жди. Врачи сбивались с ног, а когда закончились ампулы с затормаживающим дело стало совсем плохо. Кончилось все тем, что в одну лунную ясную ночку, окончательно распоясавшиеся пациенты расшвыряли санитаров, и выломав могучую чугунную решетку в окне, вышли на свободу. Персоналу только и оставалось, что проводить взглядом кучку людей в зеленых пижамах, бредущую гуськом за своим облаченным в простыню мессией. Больные ушли и, как ни странно, больше их никто не видел, только один из бывших постояльцев "Кастанеды" рассказывал, что как раз в ту ночь наблюдал печальный клин журавлей, куда то летящих на фоне лунного диска. Но кто ж поверит "Кастанедовцу"? Дикий запад: пенсионер-любитель Евгений Сергеевич Тященко, ни в какую не хотел оставлять непосильным своим трудом заработанный дачный участок, и бежав после странных событий последовавших вслед за провалом, вскоре вернулся. А так как человеком он был волевым и властным, то вместе с ним вернулась вся его семья состоящая из жены его Марии Николавны, издерганной бытом дочери Александры и сильно пьющего зятя Николая. Имелось также двое внуков женского и мужеского полу, которые воспитавшись в тяжелых семейных условиях, предвкушали возвращение в опасную зону, как поездку на дорогостоящий курорт с всевозможными развлечениями на любой вкус. Лодырей и лоботрясов Евгений Сергеевич не любил, а любил он очень капусту, множественные кочаны которых с июня зрели на грядках. Первый день прошел в коллективном труде, от которого не взвыл разве что Николай с утра пребывающий в алкогольном подобии нирваны. Когда той же ночью семью разбудили невнятные хрипы где-то в стороне участка, бравый пенсионер не растерялся, а выставил оборону, вручив каждому члену семейства соотвествующее холодное оружие и даже пальнув в ночь из старенькой тульской двустволки. На следующий день, не сомкнувшие глаз потомки Евгения Сергеевича снова были выгнаны на работу, несмотря на утверждения младшенького внука Игоря, что вороны на том конце грядки никакие вовсе не вороны. Ночью скрипы и шум повторился. Спали урывками все кроме зятя. Очередной день был полону труда, и приходящих соратников по дачному ремеслу, которые в один голос убеждали его одуматься и пожалеть родню. Но капуста зрела и наливалась ядреной зеленью, так что пенсионер оставить ее уже не мог. Этим же вечером она стала разговаривать с Евгением Сергеевичем, ласково вещая, что де вот, вырастет она, могучая и высокая и будет у дачника самый настоящее растение рекордсмен. Слушая подобные речи пенсионер умиленно улыбался, а родня за спиной переговаривалась и бросала друг на друга косые взгляды. Едва стемнело, совершенно лысая, обезумевшая собака проломивши ставни оказалась внутри, и, так как спать никто не пытался, попала под град ударов, отчего и испустила дух. От мгновенного семейного бунта при виде этой твари Евгения Сергеевича спасла только продолжающаяся глубокая ночь. А утром Николай стал жертвой капусты. На рассвете выбрался он сдуру из дачного домика и отправился через капустную грядку к калитке. Проснувшиеся двумя часами позже домашние обнаружили только ноги своего беспутного родственника в растоптанных кроссовках, торчащие из самого большого кочана. Полчаса спустя, качан был подвергнут мучительной казни через сожжение, А Евгения Сергеевича озверевшая родня взашей вытолкала с территории дач, и сама убралась следом, после чего дачный поселок окончательно опустел. Кочан догорел, а ранним утром черные обгорелые конечности непутевого зятя покрылись сверкающим серебристым инеем. Последний запой: компания бывших студентов областного вуза, разом ставших невыездными по причине невозможности покинуть город, мрачно праздновала в баре "Кастанеда". В виду доступности для попойки использовались в основном поллитровые емкости с "Пьяной лавочкой", счет которым уже перевалили через один десяток и уверенно добирался до второго. Кроме того, лишенные света знания друзья использовали кое-что из запрещенно-разрешенного ассортимента бара, отчего к полуночи пришли в совершенно невменяемое состояние, так что даже нынешняя жизнь стала казаться им прекрасной и удивительной. Веселые, вышли они на Школьную улицу и бодро вдыхая морозный воздух двинулись вниз по улице, нарушая тишину всеми мыслимыми и немыслимыми способами и постепенно их силуэты скрылись в ночной мгле. В два часа ночи один из них внезапно очнулся, лежа лицом вниз на самом краешке Степиной набережной и холодная речная вода лизала носки его ботинок. Из одежды на нем была лишь драная майка и неизвестно откуда взявшиеся пижамные штаны. Оторвавшись от хранившего отпечаток его тела песка, эта жертва алкоголя взглянула вверх и еще минуты три зачарованно глядела на ледяную звездную россыпь, что засеяла угольно черный небосклон. При этом гуляка ощутил себя настолько маленьким и незначительным на этом пустом и холодном берегу, что будь он поэтом, то обязательно бы сочинил "оду одиночеству". Ну а так, как поэтом он не был, единственной мыслью в пустой голове сидящего была мысль об еще одной бутылке "Лавочки" которая вроде бы была с ним по выходе из "Кастанеды". Помимо одежды и сосуда со священной влагой у страдальца пропали деньги, модные японские часы с музыкой и дорогой мобильник, который впрочем все равно не работал. Еще одну подробность он обнаружил уже дома, после того как два часа подряд шел трехкилометровый отрезок от реки до своей обители, шатаясь и пугая случайных прохожих своим встрепанным видом. Под левой ключицей у него обнаружилась надпись, сделанная методом скарификации с хирургической точностью. Надпись с обилием завитков и запекшейся крови гласила: "Ищите да обрящете!" Что это значило студент так и не понял, хотя не раз напрягал голову, а потом рассудив, что это знамение, пить все-таки бросил. Анатолия Рябова настигла компрессионная белая горячка. Всю неделю перед эти он нещадно пил, во время редких просветлений рыком отсылал жену и дочь за горячительным. На восьмой день принятия градусов, Рябов схватил со стола деревянный молоток, которым обычно кололи орехи и набросился на домашних. Те, видя такое дело, стали звать на помощь, но помощь не пришла по той простой причине, что в соседних квартирах уже никто не жил. Получив несколько чувствительных ударов по разным частям тела жена Рябова прыгнула из окна и осталась жива и невредима, что вполне можно считать чудом. Любимая же дочь невменяемого хозяина квартиры с размаху опустила на папину лысеющую голову одну из обретавшихся на кухне табуреток, после чего отец семейства на некоторое время успокоился, а страдающая неврозами, депрессией и жуткими комплексами дочь впервые в жизни почувствовала себя личностью. Все к лучшему. Очнувшийся ближе к ночи Рябов, разрываемый надвое апокалиптичным похмельным синдромом и сотрясением мозга, с трудом выполз на темную улицу и некоторое время шаркал по ней в направлении центра являя собой почти полное сходство с давешнем студентом-выпивохой. На перекрестке с Малой Зеленовской его повстречал черный "сааб", вручив ему адрес места встречи и дружеское напутствие. Выслушав сказанное, Рябов весело оскалился и сжимая в руках окровавленный молоток клятвенно пообещал, что обязательно доберется до своих домашних, от которых по его разумению и пошло все мировое зло. Пассажир "сааба" его разубеждать в этом не стал и жуткая человекообразная фигура бывшего рабочего бывшего завода отправилась дальше, сквозь подмораживающую ночь. Последний печатный орган города, газета "Замочная скважина" разродилась свежим номером, который вышел в совершенно неурочное время, но между тем почемуто очутился в почтовых ящиках всех без исключений квартир. Рискнувший взять почитать, этот отпечатанный на дорогой финской бумаге листок, обыватель неизбежно испытывал нечто вроде культурного шока, а потом ему в голову начинались закрадываться разные мысли, самой яркой из которых была такая: коллективным автором нынешнего выпуска были пациенты местной психиатрии. Никто и не знал, что психбольница уже второй день стоит пустая и с распахнутыми настежь решетчатыми дверями. Под сделанным вычурным шрифтом надписью "Замочная скважина" была изображена одна из гравюр Босха, причем все репродукция была измазана фломастером, так что и без того омерзительные химеры обзавелись еще полным наборов всего, что может пририсовать к фотографии пятилетний ребенок дай ему в руки фломастер. Две рогатые-усатые, в дурацких круглых очках химеры вели диалог, буквы которого выплывали у них из пастей наподобие комикса. "Вы куда?" вопрошала одна, на что вторая отвечала с глумливой ухмылкой: "вниз!", что для наглядности иллюстрировалось корявой стрелкой. Исполинским граненым шрифтом под иллюстрацией был набран заголовок, гласивший коротко и непреклонно: Туковать! После чего следовала такая сентенция: "Кто тукует в граде темном? На этот вопрос и решила ответить сегодня наша редколлегия в шипастых ошейниках. Вопрос про туман временно снят, по причине дурнопахнущих ассоциаций, и числом голосов в две дюжины! А кролик утонул! И больше не всплывет! Кто виноват, спрашивает респондент. Кто мешает нашему спокойному Исходу и дальнейшему проживанию в стране где нет восходов и закатов? Может быть..." - далее следовала затейливая вязь из арабских символов, которые местный ученый востоковед получивший как и все газету в подарок перевел как "Абдул Аль Хазред". - "Нет совсем нет! Одиндва-три семь. Красный глаз глядит с небес. Семь. Семь. Семь. - Говорят дачники лишенного честного труда среди крутых холмов. Семь! Число силы. Семь! Число удачи. А теперь, по заказу наших слушателей звуки нового мира! Только для читателей замочной скважины! Не пропускайте и не бойтесь, ищите да обрящете, только для вас, только от нас, только здесь, в "Замочной скважине!" Оставшиеся пять полноразмерных страниц популярного желтого дайджеста заполняла срифмованная бессмыслица наподобие: "буль-буль, фьють, буль-фьуют, чирик, граах! Шквор-шкворшквор-шквор, взииии, пшшш, быль-быль, а-йа" и так далее. И только на самой последней странице, крошечными буквами, какими обычно пишут "оффсетная печать" было несколько раз выведено: "все зло из-под земли". Немудрено что у прочитавшего сие глаза лезли на лоб. Так и произошло с одним из работников газетной редакции, что по болезни не присутствовал там последние два дня. Шок от прочитанного был столь силен, что журналист пересилил недуг и кое-как добрался до стен родимой редакции. Удивление его переросло в панику, когда оказалось, что здание абсолютно пусто, лишено мебели, и всякого намека, что здесь жили люди. Типографское оборудование, весом многие тонны, тоже исчезло, причем невозможно даже было определить где оно стояло. Потрясенный работник сгинувшей газеты постоял в середине комнаты, а потом достал свою трудовую книжку и уронил в районе своего бывшего рабочего места, дав этим понять, что со второй властью в городе покончено полностью и бесповоротно.
      Волчьи глаза плохо видели в темноте. Слабый разреженный свет, проникающий сюда, в эту подземную каверну не мог полностью высветить все ее темные углы. Впрочем, изрядно отощавшим и одичавшим зверям он были не нужен - нюх заменял собой зрение. Человек же здесь, скорее всего потерялся. Тем более, что светло было лишь у самого входа, где сквозь многочисленные трещины в своде попадал сюда свет вечно скрытого за тучами солнышка, да у выхода, откуда падал зеленоватый разреженный блик подземелья. Источника у него не было, однако света этого хватало, чтобы осветить многие и многие километры этой странной земли. Волки ушли сюда, когда на поверхности стало нечем питаться. Благоуханные помойки, полные подгнившей, но вполне съедобной снеди почему-то больше не пополнялись. А вроде бы наступила такая благодать с тех как был уничтожен последний дворовый пес. От людей волки шарахались, слишком хорошо они изучили переменчивый недобрый нрав царя зверей. У волчицы на голове до сих пор остался белесый шрам, от удара арматуриной, которая она получила от пьяного Босховца незадолго до их всеобщей гибели. А волк прихрамывал на одну лапу - результат удачного броска камнем, который швырнул десятилетний ребенок. Звери пытались охотиться в окрестных лесах, но и тут потерпели неудачу: чуя холода, местная живность спешно зарывалась в норы или отбрасывала копыта, потому что ранняя осень явилась причиной редкостного неурожая лесного провианта. Вызревшие плоды схватывало заморозком и налившиеся соком ягоды становились чемто вроде скульптуры - красивые и совершенно несъедобные, хранящиеся под прозрачным покровом тонкого льда. По утрам ветер качал эти ледяные цветастые комочки и они мелодично звенели, наполняя пустынный лес тихим, берущим за душу перезвоном. Жаль, слишком мало осталось людей, способных оценить эту дикую и прекрасную лесную музыку. А волки были к ней равнодушны. Не сумев прокормиться, с выпирающими ребрами, звери возвратились в город и обнаружили, что на улицах стало куда безопасней. Скользящие в ночной тьме серыми тенями хищники почти не встречали ни одной живой души. Изредка сверкая фарами и надрывно ревя мотором проносилась дорогая машина битком набитая подозрительным вооруженным народом курьерами, посланниками и без того маленьких, но все время дробящихся общин эдакими подобиями коммун, куда вступали по убеждениям, одинаковым взглядам, и просто так, чтобы спастись от надвигающегося безлюдия, тень которого страшила даже самого закаленного человеконенавистника. И все же они оставались, эти общины, крошечные подобия государства со своими лидерами, убеждениями и армией. Владислав и шестеро примкнувших к нему людей являлись именно подобной общиной, хотя и не подозревали об этом. Впрочем, никто кроме них такт и не озаботился проблемами глобальными, в основном ставя перед собой близко лежащие цели - выжить, сохранить семью и родных. Пережить Исход. Куда исчезают люди никто не знал, это принимали как данность, как судьбу. Оставшиеся горожане упорно делали вид, что не замечают этого тихого, незаметного исчезновения. Но все же завидя идущего впереди переселенца, нагруженного немудреным своим добром и с улыбкой зомби на губах, испуганно шарахались. Как от прокаженного, ругались и плевали вслед. А потом бывало, уходили сами. Мозг зверя прост и примитивен, но вместе с тем обладает огромным потенциалом выживания, и потому, не скованные предрассудками волки ушли в пещеры, вниз. Они не слышали страшных рассказов об этих известняковых кавернах, не читали ныне отдавшую швартовы "Замочную скважину", и не были знакомы с любящими попугать слушателей сталкерами. Волки ушли вниз и нашли, что в пещерах очень даже неплохо. Живность тут водилась в изобилии, особенно возле выхода. А то, что она странно и непонятно пахла, и имела необычный вкус ни в коей мере не колебало волчьего спокойствия. Она годилась в пищу, и после нее не наступали желудочные колики, и значит все эти зверьки являлись потенциальной добычей. Жертвами оголодавших зверей стали даже несколько гигантских, многолапых мокриц, что уже долгие годы существовали в подземном озерке, скрытом под покровом абсолютной тьмы. Мясо этих лишенных зрения тварей было холодным и склизким, но при этом чрезвычайно питательным. Здесь было хорошо, в пещерах, пусть тот неуловимый наверху медный пугающий запах пронизывал здесь каждую частичку прохладного воздуха. Постепенно волки стали делать вылазки в сторону подземелья. Низко стелясь, проносились они в зарослях высоких луговых трав, перехватывали суетную мелкую добычу, и останавливались, когда запах меди становился удушающим. Звери смутно догадывались о его источники - он был скрыт на холме, и подойти туда не решался ни один из волков, тем более, что стражи холма в источающих железную вонь шипастых ошейниках дважды чуть не перехватили их у самого входа в пещеры. Так или иначе волки постепенно стали забывать о городе оставшемся наверху, и забыли бы совсем, если бы поселение не напомнило о себе самым радикальным способом.
      Случайный путник, какими-то судьбами попавший в город к середине сентября, счел бы его покинутым. Будь он образованным, этот путник, он бы, пройдясь ночью от Старого моста до Арены, через пустынную и широкую Центральную улицу, через перекрестки с Верхнемоложской, большой и малой Зеленовскими, мимо впустую источающими влагу колонок и домов с пустыми глазницами окном в которых не горел ни одни огонек неизменно вынес бы свой вердикт: тут случилась какая-то катастрофа. Может быть нейтронная бомба, может быть смертельный вирус неочумы, или секретный реактор летней ночью плюнул в небо источающую радиацию отравленную тучу. Или, если он мистик, чем черт не шутит, все отправились в астральных телах на комету Галлея, или все до единого переселились в параллельный мир, воспользовавшись тарелочками вовремя прилетевших братьев по разуму. Так или иначе, уразумев это, путешественник постарается поскорее покинуть город-призрак, внушающих страх, похожий на исполинский летучий голландец, что несется сквозь время без рулей и ветрил. И будет этот путник не прав. Здесь, на пустынных улицах, за, глухо закрытыми одеялами, окнами, под обледенелой утренней скорлупой каменных домов, еще теплилась, а кое-где даже била ключом скрытая, подспудная жизнь, которая согласно расхожему выражению, все еще, по-прежнему - продолжалась.
      Часть четвертая
      Ой, мороз...
      (Все зло из-под земли).
      1.
      -Ну, - спросил Дивер, - что скажешь хорошего? -Ничего, - ответил Мельников, - хорошего ничего. Разве что, видел я его. -Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный? -Он! На заднем стекле надпись. Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четверо стульев и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой. -И где же? -Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать не меньше. Третий раз выехал в город, и может быть вернулся - мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали. -А он? -Ну он то раньше уехал. -Что он там забыл на этой свалке? - спросил Влад, - к чему они, эти заброшенные корпуса? -А вы слышали байки про этот завод?