Адъютант его превосходительства

Юра благодарно подумал: «Догадался!» И вместе с тем сердце его захолодила мысль, что во всем этом виноват он, Юра. Если бы он не придумал все это про садовника, не вызвали бы сюда Семена Алексеевича и не стали бы допрашивать.

Глаза у Осипова сузились. Он подошёл сбоку к Семёну Алексеевичу и наотмашь со всей силы ударил его. Семён Алексеевич покачнулся, схватился за голову и тут же получил ещё один страшный удар.

— Зачем же… при парнишке! — отплюнув сгусток крови, укоризненно сказал Семён Алексеевич и тыльной стороной ладони вытер подбородок.

Осипов, потирая ушибленный кулак, разъярённо повернулся к Юре:

— Ладно, Львов, ступайте! — и злобно пообещал: — У нас ещё будет время поговорить.

Закрывая за собой дверь, Юра услышал, как Осипов снова что-то крикнул Семёну Алексеевичу и затем ударил его…

Обессиленный пережитым, Юра вышел на улицу, залитую солнечным теплом. И ему показалось, что он вышел из какогото мрачного подземелья. «Неужели такое может быть? — с ужасом думал мальчик. — Значит, на свете нет добра, нет чести. Как же так? Ведь они все — Бинский, Дудицкий, Осипов — соратники отца?»

Юра понуро брёл по улице. Только одному ещё человеку, кроме Семена Алексеевича, верил он — это Кольцову, человеку, от которого исходило истинное сочувствие, понимание и доброта, угадываемые за скупыми словами и жестами.

…Когда Юра вошёл в приёмную командующего, Кольцов был там один.

— Гулял, Юрий? — приветливо спросил его Павел Андреевич.

Юре не хотелось сейчас разговаривать, и он попытался молча проскользнуть в свою комнату. Но Кольцов обратил внимание на его встревоженный вид и, легонько придержав, взял мальчика за подбородок и озабоченно посмотрел ему в лицо.

— Что с тобой? Ты нездоров?

Юра отвёл в сторону внезапно повлажневшие глаза и обидчиво сжал губы.

— Ну? — настойчиво повторил Кольцов, встревоженно вглядываясь в лицо Юры.

«Павел Андреевич, я был в лагере у поручика Дудицкого, — торопливо, зажмурив глаза, как перед броском в холодную воду, сказал Юра.

— Как ты туда подал? — отпуская Юру от себя, удивлённа спросил Кольцов.

— Искал нашего садовника, — огорчённо, словно жалуясь Павлу Андреевичу, выдавши из себя Юра. — Хотел его выручить…

«Ну вот и у него появились свод заботы». Волна нежности к этому выдержанному и доброму мальчишке захлестнула сердце Кольцова. И все же что-то неуловимое в поведении, в тоне, в самих ответах Юры насторожило Кольцова.

Юра опустил голову и тихо сказал:

— Павел Андреевич! Голубчик, миленький Павел Андреевич, мне так надо его выручить… Очень, очень надо, донимаете?.. Он был всегда добр ко мне… Он меня от смерти спас… Вы слышите?..

Руки Кольцова, мягко легли на дрожащие как в ознобе плечи Юры.

— Я хотел бы тебе помочь, мальчик. Но боюсь, это не в моих силах… Голова Юры клонилась все ниже, чувство бессильной безнадёжности наполнило его сердце, внезапно перед глазами встала картина избиения Семена Алексеевича Осиповым. Губы у Юры задрожали, и он жалобно произнёс, словно прося помощи для себя и Семена Алексеевича у милого и доброго Кольцова:

— Капитан: Осипов его бил… при мне бил, Павел Андреевич!

За что? За что он бил его? — Что-то горячее прихлынуло к его горлу, и он вдруг закричал в истерике: — Неужели вы все такие? Только с виду хорошие, лощёные? Значит, все вы притворяетесь? — Да, да притворяетесь!

— Успокойся, Юра! — озабочеыно сказал Кольцов. — Не все такие.

Под рукой Кольцова унялась Юрина дрожь, и — он понемногу успокоился, но все же что-то очень мучило его.

— Скажите, а каким был папа, вы же его знали, Павел Андреевич?

— Ты можешь гордиться своим отцом, Юра, — теплея сердцем, с мягкой решительностью встретив насторожённо-просительный Юрин взгляд, ответил Кольцов. И он не врал, не подлаживался к мальчишечьему горю, а высказал то, что всегда испытывал к честному и прямому, но так и не нашедшему своего пути к правде полковнику Львову. Однако слова Юры о человеке, которого истязал капитан Осипов, не шли из головы Павла Андреевича. И он, увидев, что мальчик успокоился, добавил: — А насчёт твоего садовника, Юра, дела его, видно, плохи. Значит, взяла контрразведка.

Кольцов провёл ладонью по голове мальчика, спросил то ли с умыслом, то ли ненароком:

— Фамилию-то его знаешь? Попробую поговорить с командующим.

— Нет, не знаю, — признался Юра и припомнил странные, горячечные слова Семена Алексеевича. — А бывает, что у человека нет фамилии?

— Как это? — не понял Кольцов.

— Ну, он так сказал, — уклончиво ответил Юра. — Нету у меня, говорит, фамилии я имени нету. Я, говорит, человек без имени.

Кольцов вскинулся:

— Как он сказал, повтори?

— «Я человек… без имени», — недоуменно повторил Юра.

Несколько мгновений Кольцов молча смотрел на Юру, и в голове у него одна за другой пронеслись сбивчивые мысли; «Человек без имени — это же он. Все верю, ко мне шли на связь — и провалились. Но откуда человек, идущий на связь, мог знать, что Юру опекаю я?.. И откуда его знает Юра? Неужели и вправду бывший садовник?.. Какая-то путаница, загадка. Все так странно перемешалось…»

Кольцов бережно взял Юру за руки:

— Вели не хочешь, можешь не отвечать… Человек без имени действительно работал в вашем имении?

— Нет, — тихо ответил Юра.

Больше Кольцов у него ничего не спросил.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Длинный «фиат» командующего — Кольцов ни от кого не хотел утаивать свой визит в сортировочный лагерь — плавно затормозил возле проходной. Кольцов быстро вышел из автомобиля и направился в канцелярию.

Поручик Дудицкий, увидев адъютанта его превосходительства, вскочил, засуетился.

— Кого я вижу! — радостно вскрикнул он, польщённый таким высоким визитом.

— Приглашали, не отпирайтесь! — легко и весело сказал Кольцов. Стащив с рук перчатки, он небрежно бросил их на стол, поудобнее уселся в кресло, открыл портсигар и закурил длинную, диковинного цвета, сигару. Предложил и Дудицкому.

— Где вы их только достаёте? — с лёгкой вкрадчивой завистью спросил Дудицкий. — Вот и капитан Осипов тоже курит такие.

— Поручик, у нас иногда бывают иностранцы, — со штабистской снисходительностью заметил Кольцов. — Да и у маклеров можно купить… за хорошие, конечно, деньги.

— Завидую! — Дудицкий бросился к сейфу, отпер его. — У нас, правда, иностранцев не бывает и денег не густо. Но все-таки кое-что и у нас имеется…

И, торжествуя, поручик извлёк из сейфа большую плоскую бутылку французского коньяку, завёрнутую в какие-то списки, и мелкие плоскодонные рюмочки. Дудицкий любил казаться гостеприимным и в людях ценил натуру общительную и свойскую, каковым ему казался капитан Кольцов… И хотя Кольцов пытался его остановить: «Не беспокойтесь, поручик, я ненадолго», все же Дудицкий торопливо открыл бутылку и так же поспешно наполнил рюмки зеленоватым французским коньяком, приговаривая:

— Нет, нет, я с вами давно собирался… — и, подняв на уровень бровей свою рюмку, браво произнёс: — За наше невероятное тогда избавление от смерти. За вас, капитан!

— Спасибо, — растроганно сказал Кольцов и, уступая серьёзности тоста, выпил рюмку и одобрительно кивнул: — Хорош!.. Я приехал к вам по поручению Владимира Зеноновича! Он подписал сегодня смертный приговор генералу Владимову и просил внимательно отнестись к осуждённому в последние часы его жизни. Генерал есть генерал, поручик! — переходя на суховатый служебный тон, произнёс Кольцов.

Поручик снова потянулся к бутылке, разливая коньяк, сказал:

— Помнится, вы хотели посмотреть моё хозяйство? Не отказываетесь?

— Я в ваших руках, поручик! — покорно склонил голову Кольцов.

— Но прежде ещё по одной. За нас с вами, капитан! За дружбу, скреплённую кровью!..

Слегка захмелевший поручик повёл Кольцова по тому же самому двору, где совсем недавно ходил в сопровождении фельдфебеля Юра. Они шли мимо тех же сидящих и стоящих группами пленных красноармейцев.

— Это так, шантрапа всякая, — махнул в их сторону Дудицкий, — фильтрацию пройдут — ив окопы, под пули. Кровью смывать измену…

Когда они поравнялись с сараями, поручик простовато сказал:

— А эти — посерьёзней. Этими контрразведка занимается.

Кольцов, проявляя вполне понятное любопытство, сделал

Несколько шагов в сторону и почти приблизился к решётке. Громко спросил у пожилого тощего человека, который с лихорадочным блеском в глазах смотрел на него:

— За что здесь?

Человек не ответил. Он посмотрел сквозь офицера и нехотя отошёл от решётки.

— Скот! — бросил ему вслед поручик Дудицкий даже не злобно, а так, по привычке.

Кольцов непринуждённо и вместе с тем внимательно всматривался в измученные лица людей за решётками. И наконец увидел Семена Алексеевича. Лицо его было распухшее, в кровоподтёках и ссадинах. Он стоял возле решётки и, конечно, видел Кольцова, но старался не смотреть на него.

Дудицкий тоже ещё издали заприметил Красильникова и, доверительно наклонившись к Кольцову, поспешил доложить ему:

— Видите того, у решётки? Прелюбопытный тип — взяли при переходе линии фронта. — Здесь поручик понизил голос и внушительным шёпотом добавил: — Между прочим, им интересовался Ваш опекаемый, говорил, что сей человек из их имения…

Кольцов понимал, что переигрывать нельзя, что нужно вести себя как можно естественней, сначала неопределённо хмыкнул, а затем равнодушно вымолвил:

— Любопытно. — И мгновенно подумал: «Очень важно, чтобы Дудицкий запомнил, что сам решил показать мне этого заключённого». — Вон тот, что ли?.. Как вы их только различаете, поручик! Для меня они все на одно лицо! — небрежно сказал Кольцов и почти вплотную подошёл к Семёну Алексеевичу, с высокомерным любопытством оглядел его с головы до ног, снова задал обычный вопрос: — За что здесь?

— Вам лучше знать, ваше благородие, — даже с некоторым вызовом отозвался Семён Алексеевич и, нагловато оглядевшись вокруг, словно приглашая всех на потеху, добавил: — Закурить не дадите?

Кольцов несколько помедлил, затем полез в карман, достал коробку, великодушно бросил:

— «Гаванну» тебе дам, скоту эдакому! Наверное, и не слышал, что такие на свете есть!

Красильников раскурил сигару и внешне, для зрителей, как бы смягчился. Пристально взглянув на Кольцова, не слишком громко буркнул:

— На юге, под Одессой… курил такие… — И, не меняя тона, чертыхнулся: — Не горит, вошь тифозная!.. И все же махра, ваше благородие, с этой, как её, «гаванной» по всем статьям спорить может.

«На юге, под Одессой… — отметил для себя Кольцов слова Красильникова и тут же мысленно связал их с полученным из ставки Деникина донесением. „Так вот зачем Красильников направлен сюда! — подумал он. — Там беспокоятся о Южной группе… Тем более что-то надо предпринимать. Как-то надо предотвратить поездку Осипова к Петлюре, — И ещё подумал: — Надо дать знать Красильникову, что я его понял“.

Снисходительно оглядев пленного, Кольцов сказал:

— Все! Кончилась для вас Одесса. Которых ещё не успели добить — добьём. — Глядя в упор ему в глаза, добавил: — Постараемся?.. — и отошёл к Дудицкому.

— Зря только сигару на такого скота извели, — с сожалением сказал поручик и, ещё раз взглянув на пленных в сарае, объяснил: — Здесь самые отпетые. Смертники, одним словом.

А Семён Алексеевич потягивая сигару, задумчиво смотрел повеселевшими, чуть лукавыми глазами на удалявшегося по лагерному двору Кольцова.

После посещения лагеря Кольцов отправился на свидание с Наташей. И снова они медленно шли по тихим улочкам Харькова. Со стороны — пара влюблённых.

— Человек без имени, которого мы ждали, — в руках Щукина, — тихо сказал Кольцов. — Я видел его.

Он рассказал Наташе о письме Деникина Ковалевскому, о Южной группе и о том, что сегодня в девять вечера к Симеону Петлюре отправляется посланец Щукина со срочным предложением о совместных действиях.

— Нужны верные люди, которые бы смогли пустить под откос специальный поезд, — решительно закончил Кольцов.

Наташа подняла на него глаза, стараясь подавить в себе удивление.

— Сегодня? Но право, это…

— Речь идёт о жизни тысяч красноармейцев… — чётко и твёрдо объяснил Кольцов. — Попытайся сейчас же связаться с подпольной организацией в депо. Уверен, товарищи найдут способ это сделать. — И, поразмыслив, добавил: — Часов в пять вечера я смогу зайти к вам. Хорошо, если к этому времени ты пригласишь кого-то из деповских. Хочу сам обо всем с ними договориться.

— Я попытаюсь, Павел, — поджала губы Наташа, обиженная суховато-деловым тоном Кольцова. — Попытаюсь разыскать машиниста Кособродова, ты его знаешь — он у нас на запасной эстафете. Поговори с ним, но не думаю, что это возможно!..

Они расстались. К вечеру Наташа привела на квартиру большого, по-медвежьи нескладного, с покатой сутулой спиной и узловатыми, тёмными, как сухие корни, руками машиниста Кособродова.

Кольцов уже ждал. Обстоятельно рассказал ему суть дела. После чего, помедлив немного, Кособродов прогудел:

— Такую задачу и в неделю решить невозможно. А ты хочешь в один день. Они сидели в маленькой комнатке, примыкавшей к кабинету Ивана Плато-

новича Старцева. И эта комнатка, как и кабинет, также была завалена и заставлена разной исторической рухлядью… Медлительный и степенный Кособродов, казалось тоже был одной из достопримечательностей этой комнаты. Живые, промицательные глаза, выглядывающие из-под густых бровей, свидетельствовали о том, что мысли его работают напряжённо.

— Но это нужно? — сказал Кольцов. — Осипов сегодня в девять выезжает… Завтра или уж, во всяком случае, послезавтра он будет у Петлюры. И тогда — все! Совместными усилиями они разгромят Южную группу…

— Понимаю… — Кособродов неторопливо вынул кисет, свернул цигарку, закурил. Морщась от едкого дыма, думал и рассуждал вслух: — Сейчас шесть. В девять поезд тронется. А взрывчатки ещё нет, за ней надо ехать на Белокаменский разъезд, и неизвестно, будет ли туда попутный поезд… Да и не все поезда на разъезде останавливаются… А если пешком до разъезда добираться — два часа уйдёт… — И Кособродов снова твёрдо повторил: — Нет, не получается!

— Ну что ж… — Павел резко поднялся. — Буду сам что-то предпринимать…

— Погоди малость, — устало сказал Кособродов. — Горячиться, говорю, погоди. Голова дадена для чего?.. Чтобы думать! Вот и давай посидим да подумаем. Глядишь, мелькнёт что-нибудь путное…

Кольцов послушно сел, положил руки на колени и в такой позе стал чем-то похож на провалившегося на экзамене гимназиста.

Кособродов молча курил. Пристально, с прищуром, глядел на тусклый огонёк дотлевающей между пальцев цигарки. Затем

Опять поднял глаза на Кольцова.

— Для меня, парень, Южная группа — это не просто понятие. — У меня там в сорок пятой дивизии дружков полно… Во-от!.. — И снова протяжная тишина. И снова Кособродов что-то обдумывал, прикидывал, взвешивал… Долго тёр большими грубыми руками лицо. И, наконец вздохнув, сказал: — Вообще-то можно попытаться… Есть одна мысля… Но рисковая…

Кольцов поднял на Кособродова вопросительный взгляд. В синих тягуче-медленных августовских сумерках Кольцов к Наташа пустырями прошли к товарной станции, откуда должен был уходить спецпоезд. Постояли за пакгаузами. Перекликались в отсыревшем воздухе маневровые паровозы. Падучей звездой, как бы остановленной возле самой земли чьей-то властной силой, повис невдалеке зелёный огонёк семафора.

— Похоже, ждут! — сказала Наташа и снова зашагала вдоль кирпичных стен пакгаузов.

Следом за ней шёл Кольцов. Был он в пиджаке и фуражке железнодорожника, она, в простеньком жакете и косынке, походила на жительницу предместья.

Возле семафора, в тени, не очень таясь, стояли двое железнодорожников с сундучками в руках. Одного из них Кольцов ещё издали узнал по грузной фигуре — это был Кособродов.

— Дим Димыч? — негромко окликнула Наташа.

— Мы, — неторопливо отозвался Кособродов, и его размытая зыбким светом семафора тень закачалась по насыпи.

Девушка на мгновение прижалась к Кольцову, обожгла его горячим дыханием.

— Дай бог тебе счастья! — И, встав на носки, неуклюже поцеловала его в щеку.

Кольцов подошёл к железнодорожникам, и они вместе двинулись вдоль путей. Впереди — машинист Кособродов, за ним — его «помощник», Кольцов, и молоденький кочегар. Шли не спеша, посвечивая впереди себя фонарём. Прошли мимо стрелок. Свернули. Направились к паровозу.

Невысокий старик в тулупе ходил неподалёку от складского строения. Завидев Кособродова, снял шапку, бодро поздоровался, с любопытством всматриваясь в Кольцова — силился угадать, кто же это такой. Кольцов заметил это и на всякий случай отвернулся в сторону.

Первым в будку легко забрался Кособродов. Несмотря на возраст и сложение, он сделался вдруг быстрым, пружинистым. Куда девалась его медлительность и степенность! Следом за ним по железным ступеням полез кочегар.

Кольцов неловко подпрыгнул, зацепился за железную скобу сундучком и едва не уронил его, но кочегар тут же подал руку, помог забраться Кольцову в будку паровоза.

Окутываясь липким паром, чёрная чугунная туша сразу же тронулась, постукивая колёсами и скрипя тормозами, нехотя поползла к ветхому станционному домику. Здесь стоял усиленно охраняемый вагон.

Подошли полковник Щукин, Осипов и Волин. Полковник вполголоса давал последние наставления Осипову.

— Разрешите отправлять, ваше высокоблагородие?! — вытянувшись перед Щукиным, спросил начальник охраны.

— С богом, — покровительственно кивнул тот.

Осипов поднялся в вагон, за ним вошли двое солдат. Захлопнулась дверь. Послышался щелчок замка.

Лязгнули буфера, и паровоз тронул вагон с места. Осипов сел у открытого окна, облегчённо расстегнул верхние пуговицы кителя. Он втайне гордился своей миссией — она казалась ему значительной и важной, едва ли не влияющей на ход летне-осенней военной кампании.

Гулко прогрохотав по мосту, паровоз с вагоном набирал скорость.

У паровозного окошка стоял Кособродов и внимательно смотрел вперёд. Какие-то бесформенные тёмные предметы мелькали на обочине. Рука Кособродова спокойно лежала на реверсе. Наконец машинист повернулся и, кивнув головой, сказал:

— Можно!

И тотчас паренёк-кочегар и Кольцов полезли на тендер и зачтём по угольной куче пробрались к водяному баку.

— Значит, четвёртое окно? — уточнил Кольцов.

— Четвёртое, точно, — запинаясь, сказал кочегар. Его бил лёгкий озноб.

По железным скобам водяного бака Кольцов спустился к сцеплению. Грохот колёс на миг, оглушил его. Навстречу летела душная ночь, и звезды тоже летели, словно пришитые к этому поезду…

Кочегар остался на тендере и оттуда внимательно наблюдал за Кольцовым.

А Кольцов перебрался со сцепления на открытую площадку вагона, с площадки полез на крышу, пополз по ней, заглядывая вниз и отсчитывая окна… Вот оно, четвёртое окно! Прижимаясь к крыше, Кольцов какое-то время лежал, справляясь с гулким и учащённым биением сердца. Затем взмахнул рукой и ухватился за грибок вентилятора.

Тем временем Осипов, готовясь в своём купе ко сну, стаскивал с ноги сапог. Внезапно послышались тревожные гудки паровоза, и вагон стал толчками замедлять бег. Это означало экстренное торможение.

Осипов снова поспешно натянул сапог, выскочил из купе. И тотчас в окно купе заглянуло перевёрнутое лицо. Исчезло. Опустились ноги. За ними появилась рука. Ухватилась за верхний переплёт окна, И наконец в купе осторожно забрался Кольцов…

Со ступенек тамбура охранники напряжённо всматривались в темень, пальцы, сжимавшие винтовки, побелели. Но паровоз, дав короткий успокаивающий сигнал, снова начал набирать ход.

— Видно, что-то примерещилось машинисту, ваше благородие, — облегчённо вздохнув, сказал один из охранников Осипову.

— Тьмища-то какая несусветная, — в тон ему отозвался голос другого охранника.

А Павел встал у двери купе, прижался к стене, прислушивался к голосам и шорохам. Ждал. В руке у него поблёскивал пистолет. И странно, он уже не чувствовал никакого волнения, только все тело его напряглось до боли.

Шаги замерли возле купе. Чей-то голос издали спросил:

— Постелить, ваше благородие?

«Двое… Значит, двое», — подумал Кольцов и поджался, поднял руку с пистолетом.

— Не надо, — отвечал за дверью Осипов и потянул за ручку.

Шумно откатилась дверь, он вошёл в купе… Кочегар теперь стоял на нижней ступеньке паровоза и, предельно откинувшись, напряжённо смотрел вдоль вагона.

— Горит? — спросил Кособродов, стараясь сохранить спокойствие в голосе.

— Горит, Митрич!.. Горит!

Свет в четвёртом окне ярко горел, метался по придорожным кустам. Светилось окно и у последнего купе, где разместилась охрана.

Кособродов бросил в темноту цигарку и тут же свернул новую, нервно прикурил.

— Скоро станция… Ну что, не погас ещё?.. — уже явно тревожась, спросил Кособродов.

Паровоз и вагон мчались сквозь ночь, врезаясь в плотную застойную темноту, разрывая её светом фар.

Кочегар вдруг глотнул воздух, возбуждённо закричал:

— Все, дядя Митя! Погас!

Машинист передвинул реверс. И паровоз стал плавно замедлять бег, чтобы медленно пройти возле входного семафора…

Ухватившись за оконную раму вагона, висел над мелькающей насыпью Кольцов. Когда скорость немного снизилась, он спружинился, оттолкнулся от вагона и полетел в темноту. Прыжок получился неудачный. Кольцов несколько раз перекувырнулся, ударяясь о крупный галечник, разрывая одежду о какие-то кусты и коряжины. Несколько мгновений полежал неподвижно, затем боязливо пошевелил руками. «Жив! — пронеслось в голове.

Паровоз уплыл в темноту. Почти не снижая хода, прокатил мимо перрона небольшой станции. Дежурный накинул на руку кочегара разрешающий жезл…

Наташа ждала. Зябко кутаясь в полушалок, взволнованно ходила по комнате. Она знала, что, если сейчас хоть на миг остановится, последние силы покинут её. «Только бы папа не заметил, как я волнуюсь, только бы не заметил». А Иван Платонович Старцев между тем сердито выговаривал, вздев на брови поблёскивающие очки:

— Это, в конце концов, не расчётливо, это же чистой воды авантюризм — идти на такой риск. Да-да! И не спорь, пожалуйста?

— Но у нас ведь не было времени, чтобы подготовить операцию. Надо было рисковать! — возражала Наташа, оправдывая не столько себя, сколько Кольцова, И ей было приятно от сознания, что она понимает Павла и защищает его даже от отца.

Ивану Платоновичу очень не понравились слова дочери. «Падо было рисковать!» И он так же сердито и непреклонно произнёс:

— Нет, так нельзя!.. В конце концов, это не только твоё дело, но и моё. И я утверждаю: нельзя взваливать на одного человека так много…

Наташа беззвучно заплакала. Она сейчас воочию осознала, что Кольцов страшно рискует. «Что сейчас с ним? — тревогой налилось сердце. — А вдруг все сорвалось, и его убили или покалеченного захватили? Что я наделала? Почему не отговорила? Почему не нашла нужных слов? В конце концов, это задание вместе с Кособродовым мог выполнить кто-то другой… если бы было время. Да, если бы было время!»

Иван Платонович не видел терзаний дочери. Он сидел на диване и угрюмо глядел себе под ноги, негромко барабанил пальцами по валику.

Как долго и трудно тянется время! «Скорей, скорей! — торопит его Наташа. Но оно словно вмёрзло в неподвижность…

Синие сумерки на улице сменились густой россыпью звёзд. Листья на деревьях млели от ночной, духоты. И было тихотихо…

Вдруг хлопнула входная дверь. Наташа замерла, судорожно прижав руки к груди.

В комнату вошёл грязный, в разорванной тужурке Кольцов. Лицо у него было разбито, и на руках ржавели запёкшейся кровью ссадины.

«Что с ним? Ранен? — беспомощно подумала Наташа, и к сердцу её подступил холод. Не помня себя от радости и страха, она шагнула навстречу Кольцову и, вскинув ему руки на плечи, бессильно прошептала:

— Ой, Павел…

— Ну что ты, Наташа! — смущённо улыбнулся Кольцов. — Все хорошо… Я же говорил… Все будет хорошо…

— Как я боялась! Иди переодевайся!.. Лицо! У тебя разбито лицо! — Наташа вдруг вся сникла. — Но это же… Это же — все! Тебе надо немедленно уходить. Ты понимаешь, у Щукина не может не возникнуть вопроса, где ты так разбился в тот же вечер, когда исчез Осипов.

— Понимаю! — сдавленным голосом ответил Кольцов. — Я уже об этом думал, пока добирался до вас.

— Я сейчас же вызову связного. — Голосу Наташи окреп.

«Его надо спасти, спасти! Во что бы то ни стало! — гудело у неё в голове, и она, уже не скрывая отчаяния, продолжила: — И ты уйдёшь по эстафете в Киев. Слышишь?

— Не будем торопиться! — Павел взял её за руки и усадил на стул рядом с собой. — Один хороший человек сказал, что голова человеку дана, чтобы думать. Давай малость подумаем, а?

— Но, боже, что можно придумать? Что? — бессильно пожала плечами Наташа. — Ведь следы на твоём лице явно от ушибов. — И, вздохнув так, что перехватило дыхание, добавила, Нет, тебе нельзя рисковать! сдавшись доводам своего сердца: — Ни в коем случае!

— У меня было время, пока я добирался до города, и, кажется, я что-то придумал? — улыбнулся её совсем не наивным страхам Кольцов. — По крайней мере, есть смысл попытаться… Надень самое нарядное вечернее платье! — весело приказал он.

Иван Платонович, до сих пор молчаливо слушавший их разговор, удивлённо взглянул на Павла:

— Уж не собираетесь ли вы в таком виде идти гулять?

— Именно, Иван Платонович! Мы пойдём в ресторан «Буфф», я слышал музыку, там ещё веселятся!.. — И, пока они глухими переулками, чтобы ненароком никого не встретить, добирались до «Буффа», Павел посвятил Наташу в смысл своей затеи…

«Буфф» был слышен издали. Даже в эту глухую ночную пору из раскрытых настежь ресторанных окон нёсся надрывный «Шарабан»…

«Буфф» был островом, на котором в разгульном вине и в бессмысленных тостах пытались утопить страх перепуганные революцией обыватели. Подъезд «Буффа» светился в ночи призывно, как маяк. А вокруг была темень.

В зале сверкали погоны, дорогие бокалы, зазывно белели открытые женские плечи. На лицах, под слоем пудры, румян, помады, — усталость и обречённость. Синими змейками поднимался дым от папирос и сигар, и казалось, что эти змейки дыма, извиваясь, танцуют в такт «Шарабана».

За столиками шептались пронырливые спекулянты в шикарных костюмах, встряхивались за графинчиками водки спешно подлощенные помещики, давно сбежавшие из своих поместий.

За одним из столиков сидел ротмистр Волин и ещё какие-то офицеры. Много пили, разговаривали, однако успевая внимательно присматриваться ко всем вновь пришедшим.

— Главная задача для контрразведчика, господа, познать окружающих. А где их лучше всего познаешь, как не в ресторане?! Если бы рестораны придумали не торгаши, их пришлось бы изобрести контрразведчикам, — тихо ораторствовал Волин.

Молоденький, ещё не привыкший к бессмысленной гульбе офицер тем временем разлил вино, поднял рюмку и сам за нею как бы приподнялся на носки:

— За что будем пить, господа?

— Хватит тостов, — скривился Волин. Выпив, сказал: — Тосты, речи… Мы здесь, в России, привыкли много болтать. Болтать, а не делать… Вы только начинаете службу в контрразведке, и вам полезно это знать. Там, в окопах, вы жили войной… Только войной. А мы здесь давно живём победой. Да, господа, победой. Ибо после того как мы войдём в первопрестольную, будет очень много работы. Коренная перестройка России! Во главе государства — диктатор с неограниченной властью. А мужичьё, разбойников с кольями, — в лагеря, на поселения… в лагеря, на поселения… — И с трудом закончил: — Я все сказал, господа!..

Кольцов и Наташа неторопливо прошли вдоль окон ресторана. Было тихо. Тревожную тишину нарушали лишь торопливые шаги жмущихся к стенам домов редких прохожих да цокот копыт лихих извозчичьих пролёток, на которых развозили домой мертвецки пьяных офицеров.

— В этом тревожно-торопливом ритме зазвучал диссонансом замедленный стук Наташиных каблучков. Теперь Наташа одна, без Кольцова, шла по тёмной улице. Завернула к «Буффу». Постояла тёмного и снова пошла. Не дойдя до ярко освещённого подъезда ресторана, повернулась и скучающей походкой пошла обратно. Несколько раз она неторопливо проделала этот путь. Туда и обратно.

Из темноты выплыл какой-то пьяный толстяк. Поравнявшись с Наташей, замедлил шаг, доверительно ей сообщил:

— А мне тоже одиноко.

Наташа не ответила. Она повернулась, снова пошла в сторону «Буффа».

— Плачу золотыми, — без надежды бросил он ей вслед, порождал немного и — так же бесшумно растворился в темноте.

Из «Буффа» вывалила подвыпившая компания.

— Извозчик! — закричал один.

Но извозчика не было.

— Пошли пешком, здесь близко.

И они скользнули в темноту… Вскоре они преградили дорогу Наташе, которая одиноко брела по улице.

— Я вас люблю! — встав на колено, патетически воскликнул один из компании. — Я не могу без вас жить!..

Остальные тесно окружили их, пьяно ожидая продолжения забавного эпизода.

Но случилось непредвиденное: кто-то ворвался в гущу компании.

— Вы!.. Приставать к женщине!

Глухо прозвучал удар, и один из пьяных покатился по брусчатке. Другой, тот, что стоял на коленях, кулаком подсёк напавшего на компанию человека. Завязалась потасовка. В темноте слышались глухие удары, стоны и ругань.

Наташа торопливо вбежала в ярко освещённый подъезд «Буффа». Бросилась к группе офицеров, встревоженным голосом сказала:

— Господа… здесь, рядом, напали на офицера!..

Несколько человек тотчас бросились в темноту. Захлебнулась и смолкла музыка. Лавиной повалили из ресторана офицеры. И гражданские в чёрных фраках. И любопытные дамы…

— Где?

— Что случилось?

— Кого убили?..

Сквозь встревоженно гудящую толпу протиснулся ротмистр Волин.

В световой овал ресторанного подъезда в сопровождении офицеров вошёл Кольцов. Мундир его в нескольких местах был разорван. Лицо в кровоподтёках и ссадинах.

— Что произошло, Павел Андреевич? — бросился к нему Волин.

— Ничего особенного, ротмистр! Просто какие-то скоты были невежливы с моей дамой!..