Один в толпе

Ну и положеньице. Что теперь делать? Уйти и заставить Холли объяснять Лерою его странное поведение? Или подняться на эстраду и играть? А как быть, когда узнают его голос, а потом и его самого?

– Что-нибудь не так? – обиженно спросила Холли. – Я думала, ты обрадуешься возможности подзаработать.

У него от волнения подвело живот.

– Я так давно не выступал.

– Сыграй что-нибудь из того, что ты играл тогда во дворе, и все будет отлично. Публика здесь самая непритязательная.

Он оглядел зал. Только за двумя столами сидели семьи, за всеми остальными – парочки, большинство – до тридцати пяти, люди поколения, знающего и любящего «новое кантри». Наверняка они пришли в ресторан не только поесть, но и музыку послушать. У Коула бешено забилось сердце.

Холли положила ему руку на плечо.

– Нил!

И тогда он понял, что с ним.

– Просто невероятно! – пробурчал себе под нос.

– Что? – спросила Холли.

– Даже не думал, что со мной это снова может случиться. Боязнь сцены.

– Всего-то?

– Это было так давно, что я и забыл.

Она обернулась, взглянула в сторону кухни и подтолкнула его к эстраде.

– Начнешь играть, и все пройдет.

Но он не хотел, чтобы это проходило. Волнение, вернувшееся к нему, говорило о том, что он жив, что все по-прежнему. Он провел пальцем по ладони. Она была влажной. Потом Коул взглянул на Холли и улыбнулся. Она даже не представляла себе, какой сделала ему подарок.

Теперь его не остановит даже опасность быть узнанным.

– Спасибо, – сказал он просто. Она снова подтолкнула его в спину.

– Благодарить будешь потом, Нил. Мне надо работать.

Он вдруг наклонился и чмокнул ее в щеку.

Она дотронулась рукой до места, которого коснулись его губы, вспыхнула и огляделась по сторонам, не зная, что делать.

– Я всего-навсего нашла тебе работу, – сказала она, – а не выигрышный лотерейный билет.

– А я всего-навсего тебя поблагодарил. – Меньше всего онхотел, чтобы их дружба сменилась более близкими отношениями.

– Ну, ни пуха ни пера.

– К черту, – рассмеялся он.

– Давай, давай, шевелись! – Она развернулась и чуть ли не бегом помчалась на кухню.

Коул достал гитару из футляра, проверил струны, придвинул табурет к микрофону, потом достал из кармана кепку Рэнди, натянул ее на голову так, чтобы козырек прикрывал его лицо. Он надеялся, что шрамы, сломанный нос, стрижка, очки и недельная бородка достаточно его изменили, и его никто не узнает. Но голоса-то он изменить не мог.

Даже если сейчас его инкогнито будет раскрыто, он вернется в Лос-Анджелес, унося с собой то чувство волнения, которое можно испытать только перед концертом. Он надеялся еще кое на что, но и это – немало.

Он взобрался на табурет, нервно откашлялся и заиграл «Когда я вспоминаю день вчерашний», песню, которую он написал для своего третьего альбома. В альбом она тогда не вошла, Фрэнк и прочие студийные профи решили заменить ее на песенку про родео. По их расчетам, она должна была стать более популярной. А эта песня так и болталась непристроенной. Коул каждый раз собирался включить ее в новый альбом, а ее каждый раз снимали ради чего-то более коммерческого.

На гитаре после аварии он играл дважды, а петь не пел вообще, разве что подпевал радио. И когда он открыл рот, то почувствовал, что по коже побежали мурашки.

Получилось неплохо. Он был не в самой лучшей форме, но бывали концерты, где он пел гораздо хуже, например, однажды, в Техасе, где они выступали с тремя другими группами. Чтобы убить время между отделениями, Рэнди предложил посоревноваться, кто больше выпьет. Когда наконец наступил их черед выступать, в вертикальном положении они могли удержаться, только цепляясь за микрофон.

Коул дошел до конца первого куплета и собрался было подбодрить публику, но сдержался. Чем дольше он будет держать себя закрыто, хотя бы мысленно, тем дольше продлится его свобода. Он закончил песню коротким проигрышем, взглянул в зал и чуть не свалился с табурета от удивления.

На него никто не смотрел. Люди резали мясо, ели жареный картофель, пили кофе, разговаривали друг с другом, но никто не аплодировал как сумасшедший, более того, никто и не понял, что перед ними выступала знаменитость. Он мог вообще петь за сценой или поставить кассету в магнитофон. Он постучал пальцем по микрофону, проверить, работает ли. Работает. Он оглядел зал, заметил в углу Холли. Она стояла с блокнотом и карандашом в руке и принимала заказ. На него, как и все остальные, она не обращала никакого внимания.

Наконец она взглянула в его сторону, улыбнулась и показала большой палец. Если она его слышала, значит, и все остальные слышали. В чем же тогда дело? Неужели они настолько далеки от современной музыки, что не узнали Коула Вебстера?

Ему показалось, будто его окатили ведром холодной воды. Он улыбнулся сначала уголком рта, потом пошире и наконец рассмеялся. Теперь уже на него кое-кто посмотрел. А он никак не мог остановиться.

Холли, лавируя между столиками, подошла к нему и спросила, прикрыв ладонью микрофон:

– С тобой все в порядке?

Коул кивнул, постарался сделать серьезное лицо, но это было бесполезно. Он хохотал как сумасшедший. Можно было счесть это преддверием истерики, но уж очень это дамское занятие.

– У тебя что-то с головой? После удара не оправился? – шепнула Холли.

Он увидел испуг в ее глазах и мигом пришел в себя.

– Извини, просто меня кое-что ужасно рассмешило.

– Наверное, тебе действительно рано возвращаться к работе. Хочешь передохнуть?

– Со мной все в полном порядке... Правда.

– Ты уверен?

– Синьорина, что случилось? Вы слышали когда-нибудь смех или нет? – спросил он, пародируя итальянский акцент.

Она отошла, сказав напоследок:

– Я буду неподалеку.

Приятно, что она о нем беспокоится. Он поправил гитару и взял аккорд.

– Если ты мне понадобишься, я позову. Она улыбнулась вежливо, как посетителю – только губами.

Коул посмотрел на людей, не обращавших на него никакого внимания. Нет уж, он их заставит поднять головы.

В десять минут первого Коул убрал гитару в чехол. Он сыграл все песни из всех альбомов, несколько песен Гарта Бута, три Кэти Маттеа и четыре – Мэри Чэйпн-Карпентер. Иногда ему удавалось добиться жидких аплодисментов. Этот ресторанчик Лероя оказался самым трудным залом, с которым ему когда-нибудь приходилось работать, но он не помнил, когда в последний раз так веселился.

Лерой Хиггинс, разговаривавший с одной из официанток, махнул ему рукой.

– Подожди минутку, – велел он.

Коул снова уселся на табурет. Судя по тому, что Коул наблюдал в этот вечер, Лерой был живым опровержением расхожего мнения о том, что все толстяки – дружелюбные весельчаки. Он не то чтобы не улыбался, он создавал полное впечатление, что просто не способен на это от рождения.

Разговор закончился, Лерой проводил женщину до дверей, подождал, пока она села в машину, и направился к Коулу.

– Есть минутка для беседы?

– Конечно, – ответил Коул. Лерой придвинул стул и сел.

– Ты классный гитарист.

– Благодарю.

– Но... надеюсь, мой совет тебя не обидит.

– Нет, пожалуйста. – Коул чувствовал, что вот-вот снова расплывется в улыбке. Он оперся подбородком на кулак, а другой рукой прикрыл рот.

– Я знаю, как велико искушение дать толпе то, чего она хочет, но если ты будешь играть песни, которые уже сделали кого-то знаменитыми, мало чего добьешься. Тебе надо вырабатывать свой стиль, а не подражать Коулу Вебстеру. Ты не такой хорошенький и поешь похуже, но гитарист ты посильнее, чем он. На это и стоит делать ставку. Я понимаю, это тебе может показаться несправедливым, тем более что ты действительно на него немного похож, но помни, парень, Вебстер пришел на сцену раньше тебя и вряд ли уступит тебе свое место. Если хочешь стать знаменитостью, ищи другую дорогу.

Как странно, когда кто-то говорит тебе те же слова, которые ты столько раз говорил другим.

– Это что, значит, что я уволен?

Лерой стряхнул пушинку со своих черных брюк.

– Вовсе нет. Я уже сказал, ты способный парень. Тебе надо только понять, как распорядиться своим талантом. Сколько ты заработал сегодня? – спросил он, показав на банку у ног Коула.

Коулу было стыдно об этом говорить.

Лерой правильно понял его молчание.

– Да, ясно, что немного.

– Три доллара пятьдесят семь центов.

– Что же это за скряга кидал мелочь?

– Не знаю.

– Ладно, об этом не беспокойся. – Он полез в карман, достал пачку денег, несколько купюр протянул Коулу.

– Вы же не должны мне платить, – возразил Коул.

– Хочешь сказать, что готов работать даром? – ворчливо спросил Лерой. – Странно, Холли рекомендовала тебя вполне сообразительным парнем.

– Кто это тут обо мне говорит? – поинтересовалась Холли. Коул поднял голову и увидел, что она идет к ним. Вид у нее был измученный. Он удивлялся, как она вообще стоит на ногах после такого вечера.

– Не пора ли тебе домой? – сказал он.

– Поеду, как только закончу.

– Здесь не осталось ничего такого, с чем бы я сам не справился, – сказал ей Лерой. – Послушайся Нила и иди.

Холли уперла руки в бока и посмотрела сначала на Лероя, а потом на Коула. Она пыталась сказать свою реплику сердито, но в глазах ее бегали задорные искорки.

– Никто никогда не посмеет указывать Холли Мэри Мердок, что делать.

– Мне бы такое и в голову не пришло, – попытался обороняться Коул.

Она развязала фартук.

– Пожалуй, денек был действительно трудный. Я ухожу.

– Отличная мысль, – сказал Коул. – Как здорово, что она пришла тебе в голову!

Она улыбнулась в ответ так мило, так ласково. Коулу было приятно, что эта улыбка обращена к нему.

– Спокойной ночи, Лерой, – сказала она.

– Веди машину осторожно, Холли. – Лерой встал и протянул руку Коулу. – Завтра вечером увидимся?

– Обязательно, – ответил Коул.

Глава 14

Коул отступил на шаг назад и окинул шкафчик критическим взглядом. Дверца все-таки перекошена. Хуже того, он вставил штырь, чтобы укрепить ее, но не был уверен, что он выдержит нагрузку. Наверное, все-таки придется перевешивать петли. Значит, и на соседнем шкафчике надо будет перевесить, иначе получится некрасиво. С обоих к тому же придется отодрать старую краску и покрасить их заново, лучше дважды. Да, тут дел вагон и маленькая тележка. Хотел починить дверцу, а получается – затеял реставрацию.

Холли сунула голову в дверь, утерла со лба пот и спросила:

– Ты можешь отвлечься на минутку?

– Что тебе нужно?

– Твоя помощь. Я сама не могу поднять туалетный столик в фургон.

– Какой столик? И в какой фургон?

– А ты сам как думаешь? – И, не дав ему ответить, продолжала: – Пару дней назад в ресторан зашел парень, который держит в Алкоа магазин подержанных вещей. Он сказал, что его интересует моя мебель. Я решила, что, раз уж у нас обоих выходной, мы можем кое-что ему отвезти и узнать, сколько он за это предложит. Я понимаю, что если буду продавать сама, могу выручить побольше, но я небольшой мастер этого дела. Как-то продала свою коллекцию компакт-дисков, а потом узнала, что в магазине мне бы за нее дали в два раза больше.

Он хотел было прочесть ей лекцию о том, как подрывает музыкальную индустрию перепродажа компакт-дисков, но потом решил, что сейчас неподходящий момент.

– Наверняка будет проще разделаться со всем одним махом.

– И, самое главное, я смогу заплатить за свое пребывание в больнице все сразу.

Коул сунул отвертку в карман джинсов и вышел следом за ней из дома. Во дворе он тут же вспомнил об адском пламени и огромных сковородках. Уже несколько дней он объяснял себе, что страдает не от жары, а от влажности. Пожалуй, в сауне чувствуешь себя гораздо комфортнее.

Холли подошла к двери гаража и открыла ее. Он не успел сказать ей, что если она не перестанет таскать тяжести, то заболеет. Но, даже если бы и успел, она бы все равно его не послушалась.

До сих пор он заглядывал в гараж, только когда они разгружали вещи, привезенные из Ашвилла, и когда он искал там инструменты. Теперь, оглядевшись по сторонам, он понял, что среди кучи хлама могут таиться настоящие сокровища.

Рядом с каким-то садовым инвентарем стоял остов старинной железной кровати, на стене висела конская упряжь, в углу теснилась мебель, которую ее дед с бабкой сочли устаревшей. Она была в целости и сохранности, вся покрытая толстенным слоем пыли.

– Похоже, твой дедушка сюда нечасто заглядывал, – сказал Коул. – Здесь как в гробнице.

– Когда была жива бабушка, он все время сюда что-то приносил или что-то ей доставал. – Холли обошла штабель заборных столбов, чтобы добраться до груды коробок. – Когда она умерла, он сказал мне, что ему проще будет отнести все ее вещи в гараж, а разберет он их потом, когда боль утихнет. Он их так и не разобрал.

Коул сунул руки в карманы и медленно покрутился на одном месте.

– А что он собирается делать с остальным барахлом?

Холли весело рассмеялась.

– Он уже сделал. Отдал мне.

– Все?

– Он сказал, что у него теперь будут новые воспоминания, он хочет оставить прошлое здесь, а сам начнет новую жизнь с новыми людьми и новыми вещами.

– Наверное, он тяжело переживал смерть бабушки.

– Дедушка говорил, что по утрам просыпался только из-за нее. Думаю, он бы со временем оправился, но тут погибли мои мама и папа. Все случилось слишком быстро. На их похоронах он сказал, что со смертью бабушки смирился бы, потому что это в природе вещей, но то, что сын умирает раньше отца, – несправедливо, и этого ему не преодолеть. Он не хотел идти домой, вообще был в ужасном состоянии. Я даже сейчас не понимаю, как все это удалось пережить.

– Он знает о ребенке?

– Еще нет. – Холли наклонилась и смахнула пыль с какой-то коробки. – Я решила немного подождать.

– Как, ты думаешь, он к этому отнесется? Она отодрала скотч, которым была запечатана коробка.

– Год назад у него, несомненно, был бы нервный срыв. Он бы бесконечно уговаривал меня переехать к нему и, в случае согласия, свел бы с ума чрезмерной заботой.

– А теперь?

– Он в Аризоне строит новую жизнь. Я даже не знаю, насколько я в нее вписываюсь.

Голос ее дрожал, и Коул понял, что это ее по-настоящему волнует.

– Значит, все это богатство – твое, – сказал он, снова оглядываясь по сторонам.

– Ага. Мне кажется, что я оказалась в джунглях без проводника. Даже не знаю, что здесь связано с семейной историей, а что просто куплено на очередной гаражной распродаже.

– Может, напишешь дедушке, спросишь? Она покачала головой:

– Ни за что.

– Хорошо. А как насчет остальных родственников?

– Мой папа был единственным ребенком.

– Ну, тогда все просто. Оставь то, что тебе нравится, а остальное продавай. – Он развел руки в стороны. – Здесь достаточно, чтобы прокормить двух детей.

Она серьезно посмотрела на него:

– Ты правда так думаешь?

– Я никогда ничем подобным не занимался, – признался он, – но мне кажется...

– Я не могу, – вдруг мрачно сказала она. – А что, если он передумает?

– Ты ему скажешь, что все продала, и объяснишь, что сделала с деньгами. Готов поспорить, в этом гараже нет ничего такого, что было бы ему дороже, чем тебе.

– Но я пока что не голодаю. Коул опустил руки:

– Никогда не мог понять, как вы, женщины, думаете.

Она бросила на него злобный взгляд:

– Если будешь продолжать в том же духе, я начну удивляться тому, что ты мне поначалу нравился.

– Ух ты! Если хочешь выглядеть особенно свирепо, советую вытереть пыль с носа.

Она утерлась рукавом и задержала руку у лица, стараясь скрыть улыбку, отблеск которой уже сиял в ее глазах.

– Пожалуй, мы можем взять эту кухонную мебель. Думаю, романтического ничего в ней нет. Дедушка считал, что более уродливых вещей в своей жизни он не встречал. – Она пожала плечами. – Если поискать, наверное, найдем еще пару вещичек.

– Тогда давай за работу, пока совсем жарко не стало.

На коробках ничего написано не было, поэтому начался поиск сокровищ. Они нашли старое постельное белье, в котором устроили себе гнезда мыши, нашли разноцветные шторы из стекловолокна, против которого время оказалось бессильно.

В чемоданах лежала одежда, старая, но целая, в основном женская, сшитая по моде тридцатых и сороковых годов. Холли сказала, что понятия не имеет, чье это, но все сохранит, потому что очень красиво.

Потом они открыли сундук и нашли там всякие мелочи, которые Милли Мердок собирала всю жизнь. Кое с чем у Холли были связаны воспоминания, некоторые вещи она видела впервые. Это было странное собрание: булавки с рейнскими камушками, кожаная ручной работы сумка, привезенная из Мексики, карандашница, сделанная пятилетним ребенком, целая пачка поздравительных открыток, перевязанная лиловой лентой, полукруглая коробка из-под конфет со старыми фотографиями.

Холли положила ее на колени и стала рассматривать снимки. Один она протянула Коулу.

– Это я иду в девятый класс. Боялась я до смерти.

– Ты здесь не похожа на девятиклассницу, – – сказал Коул, присмотревшись.

– Меня всю жизнь это преследует. Мне иногда кажется, что лет в шестьдесят я по-прежнему буду выглядеть девочкой. Но однажды лягу спать и проснусь старухой. – Она протянула ему еще одну фотографию. – Это я в выпускном классе.

– А выглядишь точно так же.

– Спасибо за комплимент.

– Я знаю множество женщин, которые отдали бы...

– Не желаю про это слушать. – Она убрала фотографию обратно в коробку. – Готова поспорить, ты был из тех зубрил, которые баллотируются в совет учеников.

– Проиграешь. Я ни в одной школе не задерживался подолгу. Когда мне исполнилось шестнадцать, Фрэнк заставил меня сдать экзамены за среднюю школу экстерном. Больше я не учился.

– Кто такой Фрэнк?

Только сейчас Коул понял, что проговорился.

– Мой отец, – как мог беззаботно ответил он.

– Ты называл отца Фрэнком?

– Так было проще.

– Он что, не хотел, чтобы люди знали, что ты его сын?

– Не в этом дело. – Надо было как-то менять тему. – А где ты училась?

– В Мемфисе. До колледжа я никогда не уезжала из Теннесси. Только раз мы были в Арканзасе, навещали мамину подругу. – Она снова полезла в сундук. В углу она обнаружила коробочку, где ее бабушка хранила рецепты, и радостно воскликнула: – Я много лет хотела спросить о них дедушку, но не решалась. – Она взглянула на Коула и усмехнулась: – Сегодня я угощу тебя такими ореховыми вафлями, каких ты в жизни не ел.

– Я уж и забыл, какие они, ореховые вафли, – ответил он.

Если честно, он их никогда не любил. Но признаться в этом Холли не хватило духу. Он будет есть их хоть целую неделю, лишь бы доставить ей удовольствие.

Наконец сундук был опустошен, и все драгоценности лежали вокруг.

– Мне так повезло, – сказала Холли. – Я все детство провела среди людей, которые любили меня безмерно. Они искренне верили в то, что я самая умная, самая красивая и самая талантливая. – Говоря это, она водила пальцем по вышивке на фартуке. – Я очень хочу, чтобы у моего ребенка было такое же детство.

Увы, из всего того, что она рассказала ему раньше, он понял: мечта эта почти невыполнимая. У нее остался только дедушка, да и тот – за две тысячи миль отсюда. Коул молчал, не зная, что сказать.

Холли стала складывать вещи обратно в сундук.

– Это мы оставим, – заявила она, закрывая крышку.

– Не нужно отдавать все сразу. Думаю, так и цену дадут получше. Давай начнем с того, что мы привезли из Ашвилла, и посмотрим, как пойдет.

– Ты мне так нравишься, Нил Чэпмен! – сказала она, расплывшись в улыбке.

Ему было удивительно приятно это услышать.

– И ты мне нравишься.

– Тогда давай, начинай грузить вещи в фургон, а я пойду в дом, приготовлю нам что-нибудь попить.

– Пока ты не ушла... – ответ он знал заранее. – Прежде всего, хочу предупредить, что то, что я сейчас скажу, не является предметом обсуждения.

– Понятно. Слушаю тебя внимательно.

– За последние несколько дней я неплохо заработал и часть этих денег хочу потратить на то, чтобы угостить тебя ленчем. Позавчера я был в Алкоа и приметил там симпатичное местечко.

– Согласна.

Он удивленно моргнул:

– Что это должно означать?

– А что именно тебе непонятно? – улыбнулась она.

– Я удивлен, что ты так легко выразила согласие.

– «Выразила согласие»? – передразнила она его. – Слушай, все певцы кантри так смешно церемонны?

Он пристально на нее посмотрел:

– Это что, наезд на меня лично? Или опять на то, чем я занимаюсь?

У нее тут же изменилось выражение лица.

– Я ничего такого не имела в виду. Так сказанула, по привычке. – Он ничего не ответил, и она поспешно добавила: – Прости, пожалуйста.

Холли, по-видимому, всерьез решила, что он расстроился, приняв ее фразу за намек на то, что он недостаточно образован. Надо было объяснить ей, что дело не в этом. На самом деле Коул хотел, чтобы она сама поняла, почему, как только у них налаживаются искренние и дружеские отношения, она все время старается ему надерзить или как-то его задеть.

– Когда ты наконец перестанешь видеть во мне Троя?

– Ничего подобного!

– Неужели? Ты думаешь о нем все время. Ты переносишь свою злость на него на всех окружающих, в том числе и на меня. Ты как еж, свернувшийся в клубок, – одни иглы. Она взглянула ему прямо в глаза:

– Тогда почему я радуюсь тому, что он ушел?

– Действительно радуешься?

– Мне просто противно думать о нем. Я продолжала жить с Троем, уже разлюбив его, но поняла это, только когда мы расстались. Меня просто переворачивает при мысли о том, что я могла выйти за него замуж. – Она вытерла руки о джинсы. – Боюсь, я теперь никогда не буду доверять собственным чувствам.

– В тот момент тебе надо было думать о ребенке.

– Это слишком легкое объяснение. Конечно, оно приходило мне в голову. Если бы я действительно думала о ребенке, я бы умчалась куда подальше в тот самый момент, когда тест показал, что я беременна.

Внезапно Коул подумал о Белинде.

– Иногда просто необходимо верить в то, что на самом деле неверно. – Он главным образом пытался убедить себя, а не Холли. – Если повезет, эта необходимость пройдет сама собой.

– То есть ты не считаешь, что это мой врожденный дефект?

– «Врожденный дефект»? – передразнил на сей раз он. – Слушай, что, все официантки так смешно церемонны?

Она расхохоталась:

– Вот это мне в тебе нравится больше всего, Нил Чэпмен. Ты всегда парируешь удары.

– Так насчет ленча...

– Пока ты не договорил, я хочу предложить тебе одну сделку.

– Черт подери, Холли, ты же обещала этого больше не делать!

– Это было давно. Тебе что, трудно меня выслушать?

– Увы, выбора у меня нет.

– Нет. – Глаза у нее сияли. – Ленч в тихом симпатичном месте будет стоить никак не меньше двадцати долларов. Но если ты согласишься просто отдать эти деньги мне, я тебя накормлю невероятным, фантастическим ужином.

Что-то у нее было на уме, но что? Он попробовал угадать.

– Ты вспомнила какой-то из бабушкиных рецептов, да?

– Неужели на мне все написано?

– Нет, я просто очень сообразительный.

– Ну как, договорились?

– Надо подумать. – Он вовсе не собирался так легко сдаваться. – Прежде всего я бы хотел узнать меню.

– Я хочу приготовить кое-что, о чем мечтаю уже несколько недель.

Черт возьми, ее голыми руками не возьмешь. Ну разве можно ей теперь отказать?

– Свиные отбивные, тушенные с яблоками и кислой капустой.

У него тут же потекли слюнки.

– Ты это только что придумала.

– Нет, правда. Обещаю, это будет безумно вкусно.

Большую часть дня они провели в магазине. Схему отработали на месте. Коул выгружал из фургона вещь, продавец ее оценивал, а Холли пыталась уговорить его немного поднять цены. Коул прямо-таки слышал, как она складывает в уме цифры, а потом прикидывает, сколько еще не хватает, чтобы заплатить за больницу.

Когда они уезжали, Холли громко, чтобы услышал продавец, сказала Коулу, что получила гораздо меньше, чем рассчитывала. Но едва они выехали на улицу, она завизжала от радости:

– Bay! Мне и в голову не приходило, что я столько выручу за этот утиль.

– Но ты же сказала...

– Я не хотела, чтобы он думал, что переплатил, – сказала она рассудительно.

Коул увидел вывеску того самого ресторанчика, куда он хотел сводить Холли на ленч, и проводил его долгим и печальным взглядом.

– Прекрати дуться, – заявила она. – Ты будешь в восторге от ужина.

И действительно, к его крайнему удивлению, свиные отбивные с яблоками и кислой капустой оказались выше всяких похвал.

Они убирали со стола, и тут она повернулась к Коулу и сказала с видимым усилием:

– Я передумала насчет колыбельки. Ты можешь купить ее мне – вернее, ребенку, если все еще хочешь. А если нет, – добавила она поспешно, – ничего страшного. Я не обижусь. В конце концов, ты совершенно не обязан принимать участие в его жизни.

Она говорила о колыбельке, которую он присмотрел в том же магазине.

– Я не передумал, Холли, – ответил он. – Как только накоплю денег, поеду и куплю.

– Я тебе все верну при первой возможности. Спорить с ней о деньгах было бесполезно.

– Может, вычтем это из арендной платы?

– Я и так должна тебе два месяца.

– Ты что, беспокоишься, что я никогда не уеду? – Только задав этот вопрос, Коул понял, как важно ему услышать ответ.

Она немного подумала, а потом сказала:

– Пока ты не появился, я даже не понимала, как мне не хватало человека, с которым можно поговорить.

Помыв посуду, Холли поставила в старенький дедушкин видеомагнитофон кассету, взятую напрокат Коулом. Несколько минут она безуспешно пыталась настроить цвет, а потом сказала с виноватой улыбкой:

– Боюсь, лучше не будет.

Коул, сидевший на диване, подвинулся, чтобы ей было поудобнее.

– По мне, нормально.

– Ты что, тоже дальтоник? – спросила она, усаживаясь рядом.

– Тоже? – переспросил он. Она рассмеялась:

– Это просто шутка.

Через пятнадцать минут Холли, все время твердившая, что она мечтала посмотреть именно этот фильм трехлетней давности, спала крепким сном. Она дышала ровно и спокойно, и Коул положил ее голову себе на колени. Он убрал ей волосы со лба, положил руку на бедро и продолжал смотреть фильм.

Наверное, надо было перевести ее в спальню, пока она окончательно не заснула. Но ему было так приятно, что она лежит рядом. Никогда ему не было так хорошо и спокойно с молодой женщиной. Правда, у него никогда и не было таких подруг. Настоящих подруг, с которыми можно говорить обо всем, с которыми можно вспоминать истории из детства, рассказывать про свою жизнь. За это короткое время Холли узнала о нем больше, чем Белинда за год. Но он все-таки боялся рассказать ей правду.

Глава 15

В пятницу, когда Холли была в мотеле, Коул отправился в Алкоа, в отделение банка «Вестерн юнион», чтобы получить деньги, присланные Рэнди через Бадди. Вместе с тем, что осталось от купленной за день до того колыбельки, у Коула было теперь пятьсот сорок долларов плюс какая-то мелочь в кармане. Несколько минут он стоял на тротуаре и, глядя на облака, пытался понять, будет ли наконец дождь. Очень уж надоела жара. Правда, дождь не принесет особого облегчения, только влажность повысится.

Никогда еще он не чувствовал себя таким богатым. Так хотелось устроить маленький праздник! Может, первая неделя в ресторане и не принесла бешеного успеха, но он все-таки кое-что заработал. Смешно, конечно, по сравнению с доходами его компании, но почти так же приятно, как второй раз лечь в постель с женщиной. Именно второй, когда уже знаешь, что делать.

Он сел в фургон и отправился в хозяйственный магазин купить краску для колыбельки. Он выбрал белую и еще пять самых ярких цветов. Коул хотел, чтобы, просыпаясь утром, ребенок Холли видел вокруг себя воздушные шарики, плывущие по голубому небу среди белых облаков.

Прошло три дня с того момента, когда она согласилась, чтобы он купил колыбельку. Больше она об этом не говорила, а он нарочно делал вид, что забыл. Он хотел подарить колыбельку уже покрашенную, чтобы она была как новенькая, будто специально сделанная для будущего ребенка Холли.

Коул умел хранить секреты, но на сей раз с трудом сдерживался. Через два часа, заехав еще в несколько мест, он остановил машину у дома Холли. С одной стороны, он был рад, что она не встречает его, ведь все должно быть неожиданно. Но в глубине души он немного расстроился. Ему ужасно хотелось ее видеть немедленно, но он представлял себе, какой устроит ей сюрприз, и заранее радовался.

Маленькие пакетики с покупками он сунул в большой, а сверху положил букетик маргариток. Сначала он выбрал букет разноцветных роз, но сообразил, что ему трудно будет объяснить, откуда у него вдруг появилось столько денег. Холли быстрее любого компьютера высчитывала, сколько и на что было потрачено. Коул дважды ездил с ней за продуктами, и оба раза она называла общую сумму, еще не подойдя к кассе. Причем с точностью до цента.

Небо из сизо-голубого превратилось в свинцово-серое, набежали тучи. На кухне стало почти темно. Коул включил свет и подошел к раковине – набрать воды. Он поставил в стакан маргаритки, водрузил их на середину стола и только после этого приступил к завтраку. Он хотел сделать черничные булочки из магазинной смеси, но не нашел формочек, поэтому испек их в форме для торта. Затем он занялся фруктовым салатом, а потом стал заворачивать в блестящую бумагу подарки. В ящике буфета он нашел тесьму, из которой получились отличные банты.