Один в толпе

Джорджия Боковен

Один в толпе

Пролог

Коул Вебстер провел рукой по своему лицу. Бинты, сплошные бинты. Пальцы везде натыкались на рыхлую материю.

Хирург говорил, что операция длилась девять часов и благополучный исход был под вопросом. В ногу, сломанную в двух местах, вставили металлическую спицу, но по сравнению с травмой черепа это были сущие пустяки, легкое телесное повреждение. Некоторые кости оказались раздробленными. Чудом ни один из осколков не задел мозг. Коула собирала заново целая команда искуснейших специалистов. Челюсть была теперь на проволоке, поэтому он не мог говорить. Лицо, пока не сошли отеки, сплошь обмотано бинтами.

Коулу почему-то вспомнилась старуха из Арканзаса. Он был тогда подростком, подрабатывал на ярмарках в оркестрике, игравшем кантри. И все пялились на ее руки, на узловатые, покореженные артритом пальцы. Когда он спросил, больно ли это, она ответила:

– Да сейчас уж не так. А бывало, думаешь, молотком по ним стукнуть – и то лучше.

Он тогда даже представить себе не мог такой муки. Прошло почти двадцать лет, и вот когда он вспомнил ее слова.

Непослушные пальцы наконец наткнулись на что-то, левый глаз пронзила невыносимая, оглушающая боль. Коул вжался головой в подушку и чуть не взвыл. Но зато, пока дергался и выл, не вылезал из орбит глаз, удалось забыть, пусть ненадолго, о той главной боли – тупой, нуряющей, которая мучила его постоянно. Утром один из врачей посоветовал ему постараться найти в ней хоть что-то положительное.

Такой тонкий психолог нашелся.

Ни черта они тут в боли не разбираются. Разбирались бы, знали бы, что порой страдаешь что смерть кажется избавлением. Когда, мотоцикл из-под тебя выскальзывает, и ты летишь с обрыва, а приземляешься, врезавшись мордой в дерево. Самым страшным для Коула было это воспоминание. Он мог в любую минуту вновь представить себе все до мелочей – и что случилось до того, как он въехал в масляную лужу, и что после – эпизоды нанизывались один на другой, кадры мелькали, как в дешевом триллере.

Скрипнула дверь, и звук этот ворвался в облако боли, окутавшее Коула. Он подался вперед, пытаясь разглядеть, кто вошел в комнату.

– Нашел-таки! – объявил Фрэнк Вебстер, подходя к кровати. Его бодрая походочка была под стать победной улыбке в поллица. – Будто на заказ. Сам дом – из тех ужасающих местечек, которым голливудская публика почему-то дает имена. Агент называет его «Касабланка».

До хайвея три года скачи – не доскачешь. Есть даже площадка для вертолета, вернее, будет, когда снесем этот дурацкий забор вокруг кортов. Утром пилот смотался туда-сюда для проверочки. Оттуда до больницы Вентура минут двадцать, не больше. Так что, если понадобится, врачи доберутся быстрее, чем до нашего дома.

Коул сквозь щелочки оплывших глаз разглядывал отца. Без контактных линз видно было совсем плохо, но в чем нельзя было ошибиться, так это в том, как старик воодушевлен. Дайте Фрэнку Вебстеру задачку потруднее – и он покажет, на что способен.

Сразу после операции, еще не очень сознавая, жив ли он или мертв, первым, что услышал Коул, был голос отца, монотонно повторяющий, как мантру: «Тебе нечего волноваться. Тебя никто не найдет. Только хирурги знают, кто ты на самом деле».

Несколько дней Коул никак не мог перестать думать о том, как встретил его, вернувшегося почти с того света, отец. Порой он даже был готов извинить его. Вполне естественно, что, как только Фрэнк узнал, что сын выжил, он тут же сосредоточился на новой проблеме – как избежать неминуемых убытков. В сущности, ничего особенного – так рассуждают все менеджеры.

Фрэнк встал так, чтобы Коул мог его видеть, не поворачивая головы.

– По дороге сюда я все думал, как развопились бы бульварные газетенки, пронюхай они о случившемся. И, знаешь, так разволновался, что поворот пропустил. Пришлось разворачиваться. Крюк сделал в милю, не меньше.

Коул, прекрасно зная, что последует дальше, устало прикрыл глаза. Фрэнк опять решил вернуться к их недавнему спору. Тогда Коул схватил ручку и нацарапал в блокноте, с которым отец не расставался ни на секунду, несколько резких слов по поводу того, что отец обращается с ним, как с вещью.

– О, сколько сплетен и домыслов они выплеснут на свои страницы. Не остановить! Разве только выпустить тебя перед камерами, – продолжал Фрэнк. – Только сильно сомневаюсь, что это их угомонит. Учитывая то, как ты сейчас выглядишь, мы бы могли предъявить им любого. Ну и что? У этих типов ни стыда, ни совести. Они в любом случае заявили бы, что ты таки погиб, а мы подставили двойника. Останется только разрешить им взять у тебя отпечатки пальцев.

Тема эта его будоражила, и он стал расхаживать из угла в угол.

– Да понимаю я, ты думаешь о том, что мы бы нашли способ разобраться с бульварной прессой. Ну а критика? Стоит им что-то учуять, и они будут кружить над нами, как стервятники. И чем дольше ты будешь поправляться, тем громче они станут орать, что ты уже никогда не сможешь вернуться. Сам ведь знаешь, чем чаще о чем-то говорить, тем быстрее это становится фактом, причем неопровержимым.

Словно желая подчеркнуть важность своих слов, он замер у изножья кровати и посмотрел прямо на Коула.

– Все просто и ясно. Я тебя всегда учил, что критикам платят за то, чтобы они критиковали. Если мы допустим, чтобы они узнали про аварию, они начнут писать о конце твоей карьеры еще до того, как ты выйдешь из больницы. Они будут дышать тебе в спину, как только ты снова появишься на сцене. Не дай бог пропустить одну ноту или шевелиться чуть медленнее, они, распихивая друг друга локтями, кинутся к своим компьютерам и начнут строчить статейки о том, как они были правы и как все гениально предвидели.

Даже если бы челюсть у Коула не была стянута проволокой, он не стал бы сейчас возражать отцу. Он действительно много раз видел, что бывает, когда критики решают, будто певец выдохся. И совершенно неважно, правы они или нет. Может, эти болтуны просто хотят оживить очередную статейку праздными размышлениями. Стоит спичке вспыхнуть, и никому, а в особенности бедняге-певцу, пожара не затушить.

– Мне самому противно в этом признаваться, – добавил Фрэнк, изобразив извиняющуюся улыбочку, – но все время ловлю себя на мысли: как обидно упускать такой случай. Как подскочили бы продажи! Твоя популярность вспыхнула бы с невероятной силой! Ни секунды не сомневаюсь, это была бы самая красивая из историй про музыкантов, играющих кантри. Сравниться с ней, пожалуй, могло бы только крушение самолета с Пати Клайн.

Да, в отце Коула Вебстера при всех обстоятельствах одно оставалось неизменным: он всегда шел к своей цели напролом. Он был менеджером до мозга костей прежде всего, в первую очередь и как еще только пожелаете назвать этот его талант. Прежде всего – как лучше подать. Главное – нужный ракурс, единственный и неповторимый. И ничего неожиданного в его отношении к аварии, в которую попал его сын, не было. Вот такой он человек. И все же Коул не мог справиться с разочарованием. И с обидой.

– Ну, мне пора. – сказал Фрэнк. – Тревор сегодня же вечером ждет ответа. Надо решать, что делать с обложкой нового альбома.

Коул откинулся на подушки, услышал, как закрылась за отцом дверь. Вот и опять он один.

Господи, как же он устал! Нет, даже больше, чем устал. Он измотан, истерзан. Иначе разве бы его задело то, что Фрэнк даже не подумал спросить, как его старший сын себя чувствует?

Глава 1

Белинда Ганновер устройлась поудобнее в шезлонге, перекинула копну белокурых волос с одного плеча на другое. Кедры, посаженные вокруг огромного пятидесятиметрового бассейна, успешно защищали от вездесущих папарацци, но они же и не давали добраться до бассейна никакому ветру, кроме, пожалуй, шквального. А небольшой ветерок не помешал бы. Ее локоны выглядели бы изящнее. Белинда машинально провела ладонью по волосам, чуть взбив их.

Бросив взгляд на узенькое бикини и удостоверившись, что грудь благопристойно прикрыта, она прикрыла глаза, откинулась на подушку. Что-то там было в «Космополитене» о воздействии ультрафиолета на кожу в горной местности.

В «Касабланку» она прибыла на свой обязательный уик-энд с Коулом меньше часа назад и уже с нетерпением ждала отъезда. Здесь ей не нравилось абсолютно все, раздражало даже воспоминание о времени, затраченном на дорогу. А Фрэнк не обращал ни малейшего внимания на то, что Коул едва ее замечает. Заботливый папаша все равно настаивал на ее еженедельных визитах.

После аварии Коул с ней почти не общался. Ему наконец сняли проволочный протез с челюсти, но она заметила это лишь две недели спустя. Правда, Фрэнк выписывал ее для сыночка не для того, чтобы они общались. Она едва не призналась ему, что Коула секс мало интересует, а после аварии перестал интересовать вообще, но, по здравом размышлении, решила этого не делать. Сообщить Фрэнку эту информацию – все равно что рассказать взломщику, залезшему к тебе в спальню, где лежит пистолет.

Будильник на столике зазвенел, возвещая о том, что семь минут на ультрафиолет для левого бока истекли. Она поставила таймер на очередные семь минут и повернулась к солнцу правым боком, не забыв при этом принять соблазнительную позу – на случай, если Коул смотрит на нее из окна.

Ронда Мэри Ганновер, прирожденная мать звезды, отлично вышколила Белинду. Колледж – для простушек и дурнушек. А с таким личиком и фигуркой можно достичь совсем иных высот, почти заоблачных, до которых ни с каким дипломом не добраться.

Через неделю после того, как Белинде исполнился год, она потащила ее на первый конкурс красоты. Белинда его, естественно, выиграла. Вскоре то, что поначалу было субботним развлечением для скучающей молодой матери и красавицы-дочки, превратилось во всепоглощающую страсть. Конкурсы красоты стали главным смыслом их жизни. По пути Ронда успела потерять мужа, а Белинда – детство, но обе были так заняты вечными переездами и подготовками к очередному конкурсу, что внимания на это почти не обратили.

Ни одной девочке не удавалось выиграть столько призов, сколько их было у «Талахасской ласточки» Белинды Сью Ганновер. Когда ей исполнилось шестнадцать, Ронда разослала куда могла пресс-релиз, где сообщалось, что ее дочь, решившая посвятить себя карьере актрисы, больше в конкурсах не участвует. Журнал «Пипл» выслал во Флориду журналиста с фотографом, которым надлежало это событие должным образом осветить.

Съемки усТройли на лужайке, где Белинда в окружении своих трофеев стояла, воздев руки к небу, – – как рекордсменка, демонстрирующая награды. Мамочка суетилась у фотографа за плечом и подавала ободряющие реплики, не забывая, впрочем, о последних инструкциях.

Копии статьи Ронда разослала всем голливудским агентам. Трое ответили. Один из них даже прислал контракт и сообщил, что Белинда записана на пробы пилотного выпуска нового телесериала, которые состоятся, как только она приедет в Лос-Анджелес. В контракте, правда, был один малоприятный пунктик, согласно которому надо было проплатить шесть тысяч долларов вперед на организационные расходы... Агент, как водится, уверял, что такая девушка, как Белинда, за первую же неделю работы получит в два раза больше. И боже мой, кто бы не попался на такую сладкую наживку?

Во всяком случае, Ронда была воодушевлена до крайней степени. В тот же день, когда пришло письмо, она отправила чек и выставила дом на продажу.

Успех! Успех был несомненно. Впрочем, что такое успех? Главное, достичь таких высот, чтобы никто не смел интересоваться, как ты там оказалась. И наплевать на этих глупых баб из публики, которые мелют всякую чушь на шоу Фила Донахью.

Где была бы сейчас Белинда без этих фото на развороте? Она вовсе не позировала, раздвинув ноги. Фотографии были настоящими произведениями искусства. Дуры-феминистки обладают только лужеными глотками и напрочь лишены иных достоинств. Что же еще им остается – только непрерывно обсуждать одну и ту же фотографию: подросшая красавица Белинда на фоне своих детских снимков с разных конкурсов красоты. Эти идиотки даже не поняли, в чем тут суть. Где уж им за их высокими идеями разглядеть очень простую истину: из хорошеньких девчушек действительно вырастают настоящие красавицы, а истерические вопли о детской порнографии – для тех, кому никогда не прослыть даже миленькой.

Проклятые карги отказывались ее слушать, когда она пыталась объяснить, сколько нужных знакомств она завела и на какие приемы ее приглашали благодаря тому, что она работала именно с этим журналом. Как иначе она бы могла познакомиться с Коулом Вебстером?

– Привет, Белинда! – раздался за ее спиной мужской голос. – Ты еще долго собираешься загорать?

Она обернулась, увидела Рэнди Вебстера, сияющего как новенькая монета, и взглянула на таймер.

– Еще пару минут. А что?

– Да не хочу один идти в дом, – ответил он. – Фрэнк, боюсь, взбесится, когда меня увидит.

Она заслонилась ладонью от солнца и улыбнулась – совершенно искренне. Рэнди ей нравился. Брат Коула, бас-гитарист, был единственным из его близких, кто относился к Белинде по-человечески. Остальные считали ее очередной забавой Коула, на которую и внимания обращать не стоит.

– А я думала, в этот уик-энд тебе опять надо работать двойником. – Рэнди был удивительно похож на брата, что, собственно, и помогало Фрэнку скрывать долгое отсутствие Коула. Хотя теперь приходилось делать некоторую поправку, братья были похожи раньше. После аварии Коул был лишь бледной тенью себя самого. Появись он сейчас на сцене, его могли бы счесть самозванцем.

– Я решил, что раз уж мне надо притворяться Коулом, – пояснил Рэнди, – то я могу позволить себе немного поимпровизировать. – Он хитро улыбнулся. – Вот я и объявил всем выходной. А раз зрителей не осталось, то и представление можно отменить.

– Здорово! Я, знаешь ли, мечтаю о том, чтобы Фрэнк отпустил всех здешних слуг на месяц-другой. Кстати, твой отец мог бы нанять и тех, кто хоть немного говорит по-английски.

– Это требование стоит в списке последним. Ему нужны были люди, которых можно шантажировать и этим покупать их молчание. Кто же может быть лучше, чем нелегалы-иностранцы?

– Кажется, он окончательно свихнулся на этой бредовой идее.

Поначалу ни Белинда, ни Рэнди вообще не верили в то, что план с подменой осуществим. Рэнди даже пытался спорить с отцом и убеждал его, что если до репортеров дойдут слухи о двойнике, скандал разразится такой, что карьера Коула погибнет безвозвратно. Но Фрэнк, как всегда, был недоступен как сомнениям, так и чужим советам.

К несказанному удивлению, все пока что сходило гладко. Рэнди даже позировал вместо Коула для фотографии на обложку нового компакт-диска. К счастью, он не впервые замещал Коула. Ни у кого из своих это не вызывало особого удивления. Ребята из группы, правда, спрашивали, долго ли еще Коул будет сидеть взаперти и работать над новым альбомом, но в общем никто не возражал, что вместо Коула выступает Рэнди. Это была обычная практика – когда, например, Коул отдыхал после гастролей.

– Фрэнк ведет себя так, что начинаешь думать, будто он всерьез верит, что карьера Коула рухнет, если кто-нибудь узнает про аварию, – сказала Белинда.

– Видишь ли, дело не в том, что карьера рухнет. Если, не дай бог, пойдут слухи, Коулу придется из кожи лезть и еще лет пять доказывать, что он работает не хуже, чем прежде. Если бы критики все время писали в своих статьях об одном и том же, они бы остались без работы. И, согласись, то, что Коул не просто хорош, а лучше всех – эта новость давно устарела. Им только повод дай.

– На конкурсах красоты было то же самое, – кивнула Белинда. – Все начинающие – лапочки и милочки, а как только приходит успех – так просто ведьмы.

– Ты была совсем ребенком, когда все это на тебя свалилось. Трудно было?

Она никогда не рассказывала о тех мерзостях, с которыми ей приходилось сталкиваться. Люди, если чего-то не понимают, предпочитают осуждать, а не разбираться. Лучше уж пусть думают, что все и впрямь так распрекрасно, как об этом пишут в глянцевых журналах.

– Да, ты что-то говорил о Фрэнке? Он будет недоволен, когда тебя увидит? – спросила она, решив сменить тему.

– Ха, недоволен! Он будет в ярости. – Рэнди придвинул стул и сел рядом. – Поэтому, Белинда, радость моя, я и хочу спрятаться за твоей спиной.

– Не знаю, как мне следует отнестись к тому, что ты решил искать защиты у меня. – Она привстала, собираясь поднять повыше спинку шезлонга. Рэнди сделал это за нее.

– Восприми это как комплимент.

Она бросила на него кокетливый взгляд.

– Ты полагаешь, у меня хватит сил одолеть Фрэнка?

Рэнди, с трудом отвел взгляд от ее полуобнаженного тела, и щеки его залились краской.

– Нет, – ответил он тихо. – Я имел в виду совсем-совсем другое.

Да, все это было весьма лестно. Как приятно, когда кто-то тебя ценит. Господь свидетель, Коул в последнее время не баловал ее своим вниманием.

– Твой папочка и так подозревает, что мы оба относимся к делу недостаточно серьезно. Сегодняшний твой приезд – лишнее тому доказательство, – сказала она.

После аварии «работа» Рэнди заключалась в том, что он должен был, переодевшись под Коула, пару раз в день некоторое время бродить вокруг студии, которая находилась метрах в двухстах от дома, где обычно жил Коул. Фрэнк, привозя кого-то для деловых переговоров, обязательно выводил гостей на прогулку. Делалось это с дальним прицелом. Они потом с чистой совестью могли рассказывать, что видели Коула, сидящего за роялем у огромного окна или играющего у крыльца с собаками.

– Черт возьми, а ведь сам Коул вовсе не уверен, что это так уж необходимо! – воскликнул Рэнди.

– Он сам тебе об этом сказал?

– Да. Пару недель назад.

– Тогда почему он этого до сих пор не прекратил?

– Вспомни, когда заваривалась каша, он не мог говорить. А переубедить нашего папочку можно, только если удастся его перекричать.

– А все равно бы ничего не вышло. Уж если Фрэнк что-то вбил себе в голову... – Обычно Белинда не высказывалась в подобном топе о Фрэнке в присутствии его сыновей.

– Фрэнк убедил себя в том, что пластическая хирургия творит чудеса.

– Но врачи же говорят, что все проблемы в отеках лица. Через пару месяцев Коул придет в норму.

– Может, им и удалось собрать почти все кости так, как надо, но что-то изменилось. Я не знаю, почему, но Коул выглядит иначе.

– Это все из-за шрама над глазом. Надо попробовать еще раз. Чудеса не чудеса, но врачи действительно способны на многое.

– Коул сказал, что больниц с него хватит. Он и так перенес шесть операций.

Снова зазвенел таймер. Белинда, выключив его, попросила Рэнди:

– Будь добр, подай халатик.

Он подал ей ярко-голубой халат, Белинда накинула его и запахнулась.

– Ну, ты готова? Может быть, пойдем?

– Почему ты решил, что в моем присутствии Фрэнк будет не так свиреп?

– Попытка не пытка.

Она взяла Рэнди под руку и наклонилась к нему поближе:

– Особенно, если помогаешь такому милому человеку, как ты.

Коул стоял у окна гостиной и смотрел на идущих к дому Белинду и Рэнди. Они о чем-то увлеченно беседовали. Рэнди вдруг поднял голову, и Коул увидел, что брат смеется. В нем даже шевельнулось что-то, похожее на укол ревности. В его присутствии почему-то никто не смеялся. Черт возьми, они теперь даже почти с ним не разговаривают, будто он душевнобольной.

Рэнди наклонился, подобрал что-то с травы, внимательно рассмотрел и небрежно отфутболил в сторону, поспешив догнать Белинду.

В последнее время Коул стал завидовать брату, хоть и понимал, что Рэнди не виноват в том, что он – младший. Ему-то удалось избежать отцовского прессинга! Конечно, переживать по этому поводу так же глупо, как злиться на солнце за то, что оно всходит по утрам.

Они выросли, общаясь только между собой, и были неразлучными друзьями. Но потом Коул стал знаменитостью, и все переменилось. Поначалу ему нравилась новая жизнь, нравился ее напряженный ритм, но однажды он понял, что настолько занят собой, что понятия не имеет, что происходит в жизни Рэнди. Есть ли у брата девушка? Какая она? Получилось так, что стараниями отца Коул стал совершенно одинок.

Они с братом потеряли друг друга. Исчезли общие темы для разговора, исчезли доверие и понимание. Фрэнк усиленно ограждал Коула от всего, что не касалось музыки.

Коул услышал, что кто-то вошел в комнату, и в оконном стекле увидел отцовское отражение.

– Что, любуешься дамой у бассейна? – спросил Фрэнк игривым тоном, явно не рассчитанным на ответ. Белинду он считал забавой, а никак не предметом для беседы. – Какого черта? – возмутился он, взглянув в окно. – Что он здесь делает?

Коул удивился. Ничего особенного, на его взгляд, за окном не происходило.

– Что ты так раскипятился?

– Я же предупреждал Рэнди, чтобы эти выходные он провел в твоем.доме.

Коул отвернулся от окна.

– По-видимому, он решил иначе.

– Этот идиот ничего не может сделать как следует. На него просто нельзя положиться.

– Папа, ради бога, дай ты ему передохнуть. Он уже четыре месяца шагу спокойно ступить не может.

– Знаешь, Коул, хватит защищать Рэнди. Ты его так опекаешь, что он скоро ходить самостоятельно разучится.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Рэнди не имеет ни малейшего представления о реальной жизни. А ему давно уж пора повзрослеть. – Фрэнк раздраженно вздохнул, отвел глаза и сказал: – А, ладно, хватит обсуждать то, что столько раз переговорено. У нас с тобой есть дела поважнее. – Он пристально посмотрел на Коула. – По-моему, ты не делаешь упражнений, которые тебе прописал врач. Вопрос застал Коула врасплох.

– Каких упражнений?

– Так я и думал! – сообщил Фрэнк, чуть ли не радуясь тому, что его опасения подтвердились. – Для связок, – пояснил он нарочито терпеливым тоном. – Я не замечаю улучшений. Если мы решили не сдаваться, надо работать, и побольше. Есть вещи, которых никто за тебя не сделает.

Не дожидаясь ответа, Фрэнк снова сменил тему:

– Энди прислал проект новой программы. Он хочет...

– Я не готов говорить об этом. – Сейчас Коулу было невмоготу даже просто находиться рядом с отцом. – Если кто спросит, скажи, что я пошел к себе.

– Опять убегаешь? Похоже, это вошло у тебя в привычку.

– Что тебе от меня надо? – резко повернувшись, спросил Коул.

– Мне – ничего. Это надо тебе самому. Я столько сил в это вложил, мы оба вложили, – быстро поправился Фрэнк. – Я совершенно не желаю, чтобы все рухнуло только потому, что тебя угораздило свалиться с этого идиотского мотоцикла. Неужели из-за какой-то жалкой масляной лужи Америка лишится лучшего певца кантри? – Он обнял Коула за плечи. – Думаешь, я сам не знаю, как давил на тебя последние пару недель? Но это же только для твоего блага!

– Знал бы ты, как мне осточертело это слушать! – Коул почти кричал.

Хватит с него разговоров про его же благо и про то, что он единственная надежда музыки кантри.

– Но это же правда!

– Слушай, а может, тебе заняться собственной жизнью? Ты не устал жить моей, а?

Фрэнк убрал руку.

– Неблагодарностью...

– Хватит, пап. Я это тыщу раз слышал.

– Когда-нибудь и мое терпение лопнет. Этот диалог был знаком до боли. Сейчас по сценарию Коул должен был опустить голову и пробормотать: он, мол, сам не знает, что с ним, он, должно быть, устал, он не хотел обидеть Фрэнка. Тогда бы Фрэнк его простил, и они бы в который раз сделали вид, будто ничего не произошло.

Коул отошел от окна, уселся в кресло и, помолчав несколько секунд, спросил:

– А почему ты не показал мне сценарий для клипа «Одинокого бродяги»?

Коул должен был работать в студии над основной песней нового альбома, но как раз за день до этого и произошла авария. Фрэнк уговаривал его выпустить альбом таким, какой есть, и не срывать сроков, но Коул отказался наотрез. В студии принимал решения он и только он. Коул держался за это с упорством щенка, защищающего любимую игрушку.

– Разве я не говорил тебе: первым синглом решено сделать «Прогулку по городу»? – картинно удивился Фрэнк. – Все считают, что это самая сильная песня.

Коул выпустил немало альбомов. Пора бы уже привыкнуть к тому, что перед выпуском всегда происходят какие-то срочные и неизбежные замены. Однако всякий раз, когда ему не удавалось настоять на своем, он приходил в отчаяние. Продюсером был отец, и он занимался всем – начиная от подбора песен и кончая составом музыкантов. Он утверждал обложки будущих альбомов, решал, какие именно песни выйдут как синглы, составлял расписание гастролей. Те, кто хорошо разбирался в шоу-бизнесе и понимал, в чем именно залог успеха, считали его гением.

И кто такой Коул, чтобы с этим гением спорить? Фрэнка все время уговаривали раскрутить какого-нибудь молодого многообещающего исполнителя. Но он отказывался от всех предложений, решив посвятить себя сыну. Так было всегда, и Коул ничего не мог с этим поделать.

– Мог хотя бы предупредить, что за дурацкое передергивание у меня за спиной, – обиженно пробурчал Коул.

– Видишь ли, не все так просто, – признался Фрэнк после некоторого колебания.

– Что ты хочешь этим сказать? Фрэнку явно было не по себе.

– Наверное, следовало тебе раньше сказать... Ты еще лежал в больнице, а Тони Клоссен требовал, чтобы ты немедленно начал работать с «Одиноким бродягой». Ну, пришлось что-то предпринимать. Я объяснил ему, что ты тянешь время, потому что не хочешь больше работать с Глорией, и самый лучший способ это сделать – не включать песню в альбом.

Коул охнул и закрыл лицо руками.

– Надеюсь, ты хотя бы ей объяснил, в чем дело?

– С ней мы все уладим. Когда уляжется шум...

Коул, не в силах больше сдерживаться, вскочил с кресла, но голову сразу пронзила немыслимая боль, ноги подкосились, и ему, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за подлокотник.

– Либо ты немедленно позвонишь ей и дашь какое-то приемлемое объяснение, либо я позвоню ей сам и расскажу правду.

– Тебе нельзя так волноваться. – Фрэнк подошел к сыну и усадил его обратно в кресло.

– Папа, ты должен ей позвонить. – Боль словно разлилась по всему телу. – Сейчас же!

– Думаю, ее и дома-то еще нет. – Фрэнк демонстративно взглянул на часы. – Она наверняка будет через пару часов, не раньше.

Коул решительно отстранил склонившегося над ним отца и снова попытался подняться.

– Ну хорошо, хорошо, – сдался Фрэнк. – Если тебе это так важно, позвоню.

Он вышел, а Коул откинул голову на спинку кресла и прикрыл глаза. И тут же услышал, как Фрэнк в коридоре ругается с Рэнди.

Глава 2

Ветерок играл кружевными занавесками, висевшими в спальне. Коул лежал на кровати. Наблюдая за тенями, бежавшими по расписному потолку, он думал о том, сколько уже ночей он видит тени не от лунного света, а от неоновых огней.

За четыре месяца, прошедших после аварии, он столько размышлял, столько себя мучил вопросами, на которые не мог найти ответов, что состояние внутреннего беспокойства стало почти привычным. Он ложился спать, валясь с ног от усталости, но все равно вскоре просыпался. Сознание отказывалось отключаться надолго. Его мучили кошмары, питаемые неуверенностью в собственных силах. Эта авария подкосила его в чем-то главном. Он терзался даже не тем, сумеет ли он вернуться на сцену и убедить критиков, что, хоть внешность Калифорнийского Ковбоя и изменилась, но голос и манера остались прежними. Это его, честно говоря, мало волновало. Дело в другом. Сколько бы он ни старался, никак не мог вспомнить то ощущение счастья, которое охватывало его, когда он выходил на сцену и пел перед полным стадионом, перед людьми, которые его боготворили и знали наизусть каждое слово его песен.

Он понял, что теперь ему на это наплевать. Впрочем, как и на все остальное.

И от этого ему было не по себе.

Белинда, тихонько вздохнув во сне, перевернулась со спины на живот, подтянула под себя ноги. После ужина, когда он встал из-за стола и сказал, что идет спать, она решила идти с ним, и переубедить ее было невозможно.

Оставшись с Коулом наедине, Белинда стала его раздевать, сказав, что ему необходим массаж, чтобы «расслабиться и спать крепко». Оба отлично понимали, что имеется в виду. Раньше мастерство ее никогда не подводило, она и сейчас рассчитывала на успех, тем более после стольких месяцев воздержания. Коул не встречал женщин, которые могли сравниться с Белиндой в искусстве возбуждения. Кончиком языка она умела доставить ему столько удовольствия, сколько другой не удавалось ему подарить, используя весь имеющийся у нее арсенал.

Однако на сей раз ничего подобного не произошло.

Они решили списать неудачу на его состояние – едва она касалась его спины или бедра, ему хотелось кричать.

На лице тоже было несколько болезненных участков. Особенно его мучили два шрама – на виске и над глазом. После аварии врачи велели ему на полгода отказаться от контактных линз, а очки порой казались ему свинцовыми – такой тяжестью они давили на нос. Тогда он снимал их и погружался в мир нечетких очертаний и расплывчатых линий.

Бритье превратилось в пытку. В тех местах, где чувствительность была утеряна, он резался до крови, а где боль ощущалась остро, было невозможно коснуться кожи не только бритвой, но и рукой. Он и решил отрастить бороду, так раздражавшую всех окружающих.

Разговоры о собственном здоровье надоели ему хуже горькой редьки. Он никому не стал объяснять, почему отрастил бороду. Самым прилипчивым заявил, что со временем сбреет. Врач говорил, что повышенная чувствительность кожи пройдет не раньше чем через несколько недель, а то и месяцев, а в худшем случае останется на всю жизнь.

Ну и что, что он выглядит чуть иначе, что голос изменился, что он прихрамывает и не выносит, когда до него дотрагиваются. Главное – он жив.

Странно, он может произнести эти слова вслух, он верит в это, но чувств никаких не испытывает. Что-то было потеряно. Он жив, но как бы не совсем.