Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений

Но именно на этом перевале он был неожиданно настигнут бурей и снежной стихией. Отряд понес немалые жертвы, и князь Эристави с остатками спасшихся людей был вынужден без своего боевого снаряжения, оставленного на перевале, покинуть Южную Осетию. Происшедшее в Кного в Петербурге расценивали как катастрофу, и главнокомандующему пришлось дать объяснения по поводу случившегося. Экспедиция, являвшаяся результатом инициатив князя Эристави, своими неожиданными последствиями превратилась в «затею» Ермолова. Амбициозный генерал, приехавший на Кавказ за боевой славой, был немало уязвлен тем, что первое при нем военное предприятие, в сущности ему не принадлежавшее, своей громкой неудачей повисло на нем. Но, судя по последующим событиям, «злость» генерала Ермолова направлялась не в сторону главного виновника катастрофы – князя Эристави, а в сторону осетин, непокорных «своим помещикам».
      Экспедиция генерала Эристави вызывалась не только идеей вооруженного подчинения югоосетинских крестьян и объявления последним непомерных повинностей. Не в меньшей степени, чем непокорность осетин, князей Эристави беспокоила открывшаяся после весеннего собрания, проведенного Ермоловым в Тифлисе, борьба за Южную Осетию, за ее земли и крестьян. Наряду с азнаурской феодальной группировкой, продолжавшей добиваться феодальных владений, к этой кампании подключилась грузинская царевна Анастасия. Последняя с полным знанием «истории вопроса», связанного с правами владения землей и крестьянами в Южной Осетии, так же, как и архиепископ Досифей, подвергала сомнению законность прав князей Эристави над осетинскими селами. Вдова коллежского советника князя Реваза Эристави, царевна обратилась к Ермолову с просьбой вернуть ей осетинских крестьян, в свое время отнятых Ираклием II у князей Эристави. Она привела справку, подтвердившую, что «около 41 года» «принадлежавшие князьям Эристовым» владения «грузинским царем Ираклием были отобраны все без изъятия» и всего 14 лет прошло с тех пор, как российский император наделил их в Южной Осетии княжескими владениями. Царевна Анастасия требовала объяснения, «на каком основании возвращено имение князьям Эристовым, отобранное грузинским царем». Обращение царевны было весной 1819 года, однако видно, что вопросы об Эристовых и их владениях ею ставились и ранее. Новое ходатайство Анастасии не могло не вызвать среди князей Эристовых обоснованной тревоги. Оно одновременно стало поводом для повторной попытки «покорения» Южной Осетии, чтобы «записать» себе в заслугу «приведение осетин в подданство» России; стоит сказать, с 1774 года Южная Осетия, как и другие части Осетии, рассматривала себя в составе России.
      Не менее важной причиной, побуждавшей князей Эристовых ходатайствовать о новой карательной экспедиции в Южную Осетию, являлась активизировавшаяся деятельность грузинского духовенства среди южных осетин. Стремление архиепископа Досифея к лишению грузинских князей феодальных прав в Южной Осетии и установлению в ней своего собственного господства получило широкую поддержку среди грузинского духовенства. Дело здесь дошло до резких заявлений генерала Ермолова, запрещавших духовным лицам вмешиваться в светские дела. Однако контролировать священников, работавших с населением, было достаточно сложно. По свидетельству самого Ермолова, «духовная Осетинская комиссия, имевшая влияние на осетин... вмешивается в дела до правительства относящиеся, входит в недолжное разбирательство и удаляет не токмо местное начальство от завладения осетинами, но лишает права даже самих помещиков на владение ими... и что князья, дворяне и заслуживают уважение старшин... сами слышали внушения... к осетинам, что принявшие святое крещение из осетин никому более не принадлежат, как только казне, и ни один уже бывший до сего их помещик не вправе взыскивать с таковых какую-либо повинность». Подобная деятельность духовной комиссии столь накалила обстановку в Южной Осетии, что приехавший сюда горийский окружной начальник был бойкотирован местным населением; окружному начальнику было заявлено, «что не знают его», «а знают одного только архимандрита, которому и будут повиноваться».
      Подобные заявления южных осетин были достаточным «основанием» для организации против них карательных мер. Однако администрация Ермолова не решалась идти на противостояние с духовенством и, объясняя необходимость военной экспедиции против осетин, умалчивала об истинных мотивах карательных мер. Главным инициатором похода в Южную Осетию на этот раз был сам горийский окружной начальник Титов. Выдворенный из Южной Осетии, он стал сближаться с грузинскими князьями и, сотрудничая с ними, активно взялся за покорение осетин. Он прибег к обычной форме обвинений – «непокорности», «грабежах» осетин, о чем доносил в Тифлис. Управляющий гражданской частью в Грузии генерал И.А. Вельяминов согласился на отправку в Южную Осетию одной роты солдат. Не вполне разделявший решение о карательных мерах против осетин генерал Р.И. Ховен, исполнявший обязанности грузинского губернатора, требовал от окружного начальника Титова, чтобы он привлек осетинских старшин к «укрощению неспокойных людей». Однако горийский начальник, явно подогреваемый грузинскими князьями, настаивал на карательных мерах. Генерал еще раз подтвердил свое распоряжение о предоставлении Титову воинской команды. Губернатор дал свое согласие, но просил применять военную силу лишь «в необходимых случаях». Переписка по поводу карательной экспедиции заняла более полугода и свидетельствовала о том, что «воровство» и «грабежи», о которых писал 7окружной начальник, не так уж остро ставили вопрос о вооруженной экспедиции.
      В середине января 1820 года Титов с командой, состоявшей из 100 человек, совершил экспедицию по Южной Осетии. Пожалуй, впервые он применил к осетинам, считавшим себя свободными, российские меры наказания – одиннадцать из них избил шпицрутенами, многих подверг арестам. Вскоре отряд Титова встретил вооруженное сопротивление и он, опасаясь разгрома, поспешил отступить в Гори. По мысли окружного начальника, оставшегося недовольным результатами своей экспедиции, в январе он не имел достаточных сил, чтобы решить задачи, стоявшие перед экспедицией. Титов думал пополнить свой отряд и вновь направиться в Южную Осетию. Завязалась новая переписка между окружным начальником и командованием в Тифлисе по поводу повторной карательной экспедиции. Было очевидно, что на этот раз Титов будет не одинок, с ним готовы были идти отряды грузинских князей с намерением подвергнуть Южную Осетию разбойному грабежу. Осень считалась самым подходящим временем для подобной экспедиции. В это время года в осетинских селах было заготовлено продовольствие на зимнее время, скот набирал вес, и на Кавказе начинался сезон вооруженных набегов. В них участвовали все, кто располагал воинской силой. Под предлогом «усмирения» горцев или же для «приведения к присяге» к вооруженным нападениям на мирных жителей подключалось главным образом среднее звено российского офицерства. Естественно, на подобный поход, называвшийся карательной экспедицией, разрешение необходимо было получить от командования в Тифлисе.
      Горийский окружной начальник Титов просил на начало ноября 1820 года воинские силы для вооруженной экспедиции в Южную Осетию. Но грузинский губернатор генерал Ховен, не сомневавшийся в истинных целях Титова, со ссылкой на Ермолова не дал своего согласия, чтобы «отправиться в Осетию для наказания осетин». Тогда к главнокомандующему стали обращаться грузинские князья. Жалуясь на то, что осетинские села не платят им повинности и у крестьян образовались большие долги, они требовали карательных мер и просили разрешения на экспедицию в Южную Осетию.
      Настойчивость князей и помещиков, на самом же деле титулованных насильников, возымела действие. Главнокомандующий мог отказать окружному начальнику, но не князьям, которым в российской политике отводилось слишком важное место. В официальных донесениях, исходивших от самого Титова, в феврале 1821 года во главе роты Херсонского гренадерского полка, в которую входило 200 военных, окружной начальник «прошел» по ущельям Меджудскому, Патрийскму и Мало-Лиахвскому: отобрал у жителей Южной Осетии имущество и скота ценой в 4000 рублей серебром, ячменя 1600 пудов; «арестовал много крестьян», «чтобы поселить в народах осетинских на будущее время более страха». Отчет Титова о его вооруженном марше по Южной Осетии был вполне «выдержан» в формате, в котором разрешались обычные, так называемые средние карательные экспедиции. В отчете он подчеркивал, что все, что изъял у крестьян, предназначает для «удовлетворения» жителей Горийского округа. Среди «трофеев», которыми хвалился Титов, было «много крестьян», их он предлагал распределить по российским полкам. Титов не указывал количество арестованных, очевидно, столь внушительное, что генерал Вельяминов считал невозможным их размещение в частях командования. Подобный тон отчета у окружного начальника имел особый смысл – им он прикрывал главные сведения об экспедиции и пытался обосновать продолжение карательных мер в Южной Осетии. Титов просил генерала Вельяминова дать ему разрешение направить вооруженный отряд также в другие ущелья Южной Осетии – Чривское, Чесельтское и по Большой Лиахве. Получив одобрение, он поспешил к Большой Лиахве, однако на этот раз его отряды встретили упорное сопротивление со стороны местного населения, выставившего войско численностью 1500 человек. Судя по упорным боям, происходившим за села на Большой Лиахве, отряд Титова состоял не из 200 солдат, как писал он в отчете, а более чем из тысячи человек. Позже стало ясно, что наряду с небольшим русским отрядом в Южной Осетии действовали грузинские войска, участие которых тщательно скрывалось. Духовные лица Бакрадзе и Церадзе подтверждали, что нападение соединенными силами российско-грузинских войск на Южную Осетию являлось настоящим «нашествием» и сопровождалось разрушением или же сожжением населенных пунктов, а там, где войска не успевали добиться этого, они занимались расхищением имущества. Митрополит Феофилакт доносил обер-прокурору Голицыну, а последний писал генералу Вельяминову о многочисленных жертвах, разрушениях и 21 расхищенном населенном пункте. Экзарх Грузии, в свою очередь, официально сделал запрос на имя генерала Ховена – «какими поступками новокрещенные осетины навлекли на себя столь жестокое наказание?» Такой вопрос был тем более уместен, что еще годом раньше (в июне 1820 года) осетины Южной Осетии обратились через митрополита Феофилакта с просьбой «чтобы определить чиновников для производства между ними суда и расправы». Тогда же они ставили вопрос, «чтобы желающим из них позволено было селиться на землях казенных по Карталинии и других местах»; стремление переселиться на казенные земли объяснялось желанием остаться независимыми от грузинских феодалов. Обращение самих осетин к российским властям об учреждении судопроизводства, других административных учреждений и относительно поселения на государственной земле явно подчеркивало, что население Южной Осетии осознает себя подданными России и не нуждается в «покорении» и «приведении в подданство». По оценке обер-прокурора Голицына, после «нашествия» российских и грузинских войск в Южную Осетию жители ее «находились» «в жалком положении, скорбят и ропщут». В переписке между князем Голицыным и генералом Вельяминовым хорошо прослеживается тщательное сокрытие со стороны командования участия в разорительной для южных осетин экспедиции грузинских князей Эристави. Это было важно, поскольку официальное разрешение участвовать в карательных мерах было дано Титову с привлечением всего 200 солдат. Генерал Вельяминов утверждал, что осетин, участвовавших в сопротивлении отряду Титова, было «несколько тысяч». Генерал-лейтенант И.А. Вельяминов относился к образованным и к честным офицерам. Его отличали прямота характера и стремление к разумным и взвешенным решениям. Оправдывая действия Титова в Южной Осетии и вслед за ним идя на ложь, он напоминал заложника, оказавшегося в непростой ситуации. Сложность ее заключалась в том, что во втором этапе экспедиции Титова, разрешенном Вельяминовым, особенно жестокими явились разрушения и расхищение имущества жителей. Такое было бы не под силу одной роте солдат, против которых действовало «несколько тысяч» осетин. Обер-прокурор Синода Голицын, которому давал объяснения генерал Вельяминов, как отмечалось, был близким другом Александра I, и ему приходилось заботиться не только о себе, но еще и о главнокомандующем – Ермолове, не до конца еще прижившемся на Кавказе. С ним, с Ермоловым, была своя собственная сложность. Разделив позицию Аракчеева в вопросе о грузинских князьях Эристави, участвовавших вместе с Титовым в разгроме Южной Осетии, Ермолов невольно становился в «оппозицию» к Голицыну, противнику возвращения Эристави владений в Осетии. Что же до фактической точности всего происшедшего в Южной Осетии, то даже духовные лица – от рядовых священников до экзарха Грузии, – доносившие о разбое карательной экспедиции, были сдержанны в описании всех событий. Разбой здесь сопровождался не только убийствами, арестами людей, но и насилием над женщинами; дикий разгул был так велик, что Титов позаботился даже о своем поваре, для которого он «отнял у осетина жену» и «отдал насильно». Генерал Вельяминов обещал князю Голицыну наказать Титова, но, естественно, этого не произошло. Масштабность карательных мер, предпринятых российско-грузинскими войсками, можно было представить по политической реакции, вызвавшей события весны 1821 года во всей Осетии. Не только представители российских властей, но даже духовные лица не допускались в осетинские села. Осетины, как на юге, так и на севере, отказывались от христианства, «позволявшего» насильникам убивать невинных людей. На требование владикавказского коменданта принять осетин в «российское подданство», из которого они вышли после экспедиции Титова, генерал Дельпоццо объяснял, что осетины требуют «письменных» гарантий в том, что их не будут более привлекать к принятию христианства. Но самой сложной проблемой для командования являлась подготовка в Осетии к антироссийскому вооруженному восстанию. Генерал Вельяминов, оправдывая «меры наказания» Титова, в своем обращении к «осетинским племенам» заверял население, чтобы оно не «опасалось подобной же участи и что российские войска не войдут более в жилище» осетин. Он также обещал «защиту и покровительство правительства» всем, кто будет выполнять требования властей. В обращении генерала, обещавшего наказать Титова, не было даже намека на сожаление о разоренных и сожженных селах.

«Разбойный феодализм». «Разбойное дворянство»

      Грузинская историография, естественно, хорошо заметила, что начиная с 1519 года, т. е. с захвата Персией большей части грузинской территории, а также ряда других районов Закавказья, устанавливались здесь восточные формы феодализма. Однако утверждается, будто перестройка «традиционного феодализма» и процесс возобладания «персидской» социальной модели захватил только Армению и Азербайджан, но стороной обошел Грузию, в которой якобы, как и раньше, владельцем земли оставался грузинский феодал. Вместе с тем признается, что в XVI веке, в результате персидской агрессии, угона в плен больших масс населения из Грузии и разрушения хозяйственной жизни, происходит ломка «национального» феодализма, основанного на частновладельческой собственности на землю, и установление новой формы феодального землевладения, рассматриваемой как «господство сатавадо». Последнее сопоставляется с «сеньорией», но с «европейской», хотя у грузинского феодализма, никак не соприкасавшегося с Западной Европой, а испытывавшего постоянное давление со стороны «феодализма-оккупанта», были принципиально иные политические предпосылки. Сатавадо, как новую персидскую форму феодальной структуры, уместно отнести к «сеньории», но с указанием на очень важную особенность – «сеньория» без домена. Однако не исключено, что в ряде отдаленных горных и малодоступных районов собственно Грузии сохранялись традиционные формы социальных отношений, отдельные из которых относились к «самтавро», т. е. сеньории с доменом.
      В грузинском феодализме наряду с сатавадо существовало так называемое сацициано, очевидно, более раннее, чем сатавадо персидской модели, но также, скорее всего, «импортное» и весьма близкое к персидскому феодализму. Его проникновение, похоже, относится к 80-м годам XV века, когда участились вторжения на территорию Грузии туркменских племен. С приходом династии Сефевидов к власти, как известно, часть Туркмении отошла к Персии, и в ней, как и в Грузии, взяли верх деспотические формы феодализма. Стоит отметить два очень важных историографических факта: 1) какие бы формы феодальной собственности ни рассматривались, грузинские историки, как правило, закрывают глаза на персидское господство на значительной части территории Грузии и оценивают их вне зависимости от этого господства; 2) после 50-х годов XX века грузинская историография, отказавшаяся от обычного права как от регламентирующей феодальные отношения нормы, не предложила сколько-нибудь четкой правовой системы, на которой бы основывались отношения между «крепостником» и «крепостным».
      Вторая проблема, тесно связанная с первой, так и осталась в грузинской науке невыясненной. На самом деле феодальные институты, как и феодальная собственность, созданные в соответствии с деспотической организацией власти, подчинялись прежде всего отлаженной государственной машине, широко применявшей насилие. Собственно, деспотическое насилие, как главная основа в отношениях между сатавадо и крестьянином, сложившихся после XVI века, хорошо отразилось в своде законов царя Вахтанга VI, изданных им в начале XVIII века. Приведем некоторые из них: «Крестьянин как сам, так и то, что есть у него, принадлежит его господину»; «Помещик имеет право продавать и отчуждать всяким иным способом своего крестьянина»; «Движимое и недвижимое имение крестьянина находится в полном распоряжении помещика»; «По смерти крестьянина, не оставившего сыновей, если он был куплен, все имущество его принадлежит помещику»; «Если бы господин и подлинно казнил или изувечил своего крестьянина, то сей последний и наследники его не вправе требовать от него удовлетворения»; «За побой господина крестьянин повинен лишиться руки или заплатить господину цену оной, а за личное ругательство в ярости лишиться языка или заплатить цену оного». Вахтанг VI, составитель свода законов, не относился к «царям-тиранам», напротив, его справедливо было бы отнести к «царям-просветителям». Не исключено, что в его записи сложившиеся в Грузии «феодально-правовые» отношения могли приобрести некий «либеральный» вид. Так, прогрессивный царь избегал признания права феодала совершать над подвластным разбойные экзекуции.
      В 1824 году российская администрация, желая придать грузинскому феодализму «национальные черты» и тем найти более прочную опору среди местной знати, велела перевести на русский язык свод законов Вахтанга VI с намерением использовать их на практике. Грузинская знать не скрывала своего социального упоения, ожидая, что она вновь приобретет право на неограниченный произвол. Но командование во главе с Ермоловым, «зараженным» французским либерализмом, заявило местной знати, что перевод на русский язык свода законов Вахтанга VI неудачный. И стало вводить в Грузии нечто вроде временных правил, регулировавших главным образом размеры крестьянских повинностей. Регламентация последних становилась актуальной задачей в условиях упорной борьбы крестьянства с феодальным наступлением грузинской знати. Само определение размеров и форм повинностей не принадлежало российской администрации: по существу, оно оставалось прерогативой самих феодалов. Командование Ермолова ставило лишь вопрос о том, чтобы повинности крестьян установить «раз и навсегда» «посредством» существующей государственной администрации. В Южной Осетии, где в 20-е годы XIX века главными феодальными владетелями являлись грузинские князья Мачабели и Эристави, каждый феодальный род вводил свои собственные повинности. Ясное представление о них очень важно, поскольку оно обнаруживает перед нами не одну только степень феодального гнета, но и глубже раскрывает саму персидскую модель феодализма, в свое время установившуюся в Грузии. Владетели Мачабели на той части территории Южной Осетии, которая им была отведена российской администрацией, ввели для крестьян следующие повинности:

      «1. Каждое семейство обязано давать помещику ежегодно по 3 барана, ценою 1 рубль серебром;
      2. С каждого сакомло земли, составляющего от 15-ти до 20-ти дневных паханий, изыскивается ежегодно в пользу помещика по одной корове, ценою в 5 рублей или вместо оной 5 баранов; подать сия называется бегара и взыскивается с земли, хотя бы и несколько семейств жили на одном сакомло;
      3. Через год обязаны они сверх бегара дасачукаро или подарок, состоящий от каждого сакомло земли в одном быке ценою 10 рублей серебром;
      4. Ближайшие же осетинские селения, по джавскому ущелью проживающие, обязаны, кроме вышеописанной подати, давать помещикам ежегодно: а) в сырную неделю с каждого дыма два фунта масла или одну литру сыру, ценою 40 коп; б) в великий пост – пиво или, вместо оного, другим продуктом на 1 рубль серебром; в) с каждого дыма ежегодно по коды ячменя; г) один день в году делать распашку помещичьей земли при селении, имеющимися в оной плугами, засеять хлеб, сажать его и, ежели нужно будет, доставить оный в дом помещика; д) заготовлять ежегодно при селениях по одной копне сена в 5 пуд и, смотря по необходимости, доставлять оное к помещику; е) для построения помещику дома доставлять лес; ж) давать помещику услугу;
      5. А с дальних осетинских селений взыскивается только подать скотом».

      Если вчитаться внимательно в перечень и формы крестьянских повинностей, которые взимались в Южной Осетии, конкретно во владениях, отведенных российским правительством для грузинских князей Мачабели, то отчетливо видно, что повинности складывались не в форме феодальной ренты, вытекавшей из феодальной собственности на землю феода, а в виде вассально-ленных отношений, основанных на гипертрофии централизованной государственной власти. В приведенном выше случае российская администрация на территории Южной Осетии выступала в роли «сеньории», а князья Мачабели, как и ранее, сохраняли за собой свое вассально-ленное положение. Подобные отношения «сеньора» и вассала, как правило, не создавали сколько-нибудь заметного в экономике барщинного хозяйства, и феодальная эксплуатация концентрировалась на взимании продуктовой ренты. Повторим, эко-классическая модель восточного феодализма, в свое время сложившаяся в Грузии, отличается особой консервативностью, растянувшей для ряда стран Востока (в том числе Ирана) феодальное развитие на тысячелетия. Ее, как консервативную модель феодальной организации общества, которую Россия застала в Грузии, российские администраторы, желая найти политическую опору среди грузинской феодальной знати, пытались «совместить» с российским обществом, в коем наряду с феодально-крепостническими параллельно развивались буржуазные отношения. В то же время стоит подчеркнуть: российские власти, хотя и осторожничая, стремились придать «варварскому» феодализму «европейский» фасад, внося в него некоторые ограничения. Генерал Ховен в рапорте Ермолову, где приводились повинности югоосетинских крестьян, просил командующего о том, чтобы князей Мачабели «обязать подпискою» «иметь снисхождение к бедным семействам и взыскивать следующую с них подать по состоянию каждого». Формально командование в Тифлисе предоставляло крестьянам право «жаловаться окружному начальнику», которому поручалось «оградить» крестьян «от непомерных взысканий и притеснений». Вводились еще два других ограничения власти владетеля: помещик не должен был «принуждать крестьян привозить хлеб и сено „в город или отдаленные места“; „не разлучать отнюдь семейства“ и в „услуги брать сирот“. Эти и другие ограничения, периодически вводившиеся российскими администраторами в Грузии и Южной Осетии, должны рассматриваться лишь как свидетельство расхождений между русским феодализмом первой половины XIX века и грузинским феодализмом персидского образца. Формальность же российских ограничений произвола грузинских феодалов заключалась в том, что, согласно предписанию того же генерала Ховена, князьям Мачабели самим предоставлялось право „отыскивать и брать под арест неповинующихся“ крестьян „или ближайших их родственников“. Именно в этом праве феодала терялись любые ограничения российских администраторов, направленные на „европеизацию“ грузинского феодализма. В то же время в нем получало свой простор традиционное, ничем не ограниченное насилие деспотического феодализма.
      Несколько иная картина, связанная с взиманием повинностей в Южной Осетии, создалась во владениях Эристави Ксанских. Отличие ее, однако, заключалось лишь в общих размерах повинностей, но никак не в сущностных чертах. Поземельная подать, называвшаяся «сакомло», включала в себя баранов, барашек, козлов, козляток, кур, масло, пшеницу, ячмень – т. е. продуктовую ренту. Губернский прокурор Е. Чиляев указывал на «малый доход» от сакомло, который якобы имел тенденцию к «уменьшению». Возможно, что князья Эристави скрывали размеры повинностей, взимавшихся реально с крестьян. Стоит учесть – феодалы, как правило, широко пользовались методами насилия и подвергали крестьян разорению. Но и у крестьян был свой выход из тяжелого положения: согласно обычному праву, если крестьянин продавал или просто отдавал свой участок другому, то с отчужденного участка уже не принято было взимать повинности. Осетинские крестьяне этим пользовались и уходили от выплаты податей. Что касается так называемых подымных сборов во время праздников (саагдгомо) и др., то их общая годовая сумма с одного двора составляла 3 рубля 50 копеек. Если учесть, что княжеский род Эристави «владел» в Южной Осетии 54 селами, в каждом из которых при среднестатистическом подсчете было около 12 дымов, то общий годовой доход князей составлял 2418 рублей. В связи с этим нельзя было не обратить внимания на то, что в свое время вместо примерно такой суммы Александр I предлагал роду Эристави 10 тысяч рублей в виде ежегодной и пожизненной компенсации при переводе имений князей в казенную собственность.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.