Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений

Капитан арестовал безвинных людей, держал их в тюрьме и заставлял родственников вносить за арестованных выкуп. Тот же Амираджиби «марта 12 вечером приехал с 10 казаками и», как обычно, («и как служили») крестьянская семья отдала ему «12 чанах ячменя и что как могли: хлеб, кушанье и водку, потом просил три тунги вина, но мы оного найти не могли, казаки, после того как выпили вина, один потребовал жену» хозяина. Дело кончилось тем, что члены крестьянской семьи «разругали казака», за что капитан Амираджиби, вызвав еще 25 грузин, учинил расправу над этой семьей. Осетинские крестьяне приводили перечень жестоких насилий, к которым прибегал Амираджиби в селах Южной Осетии для собственного обогащения, обращались к российским властям с жалобами, однако к их бедственному положению официальные власти были глухи. Командование моментально отреагировало лишь после того, когда крестьяне избили Амираджиби и его команду. Для разбора «проступка» осетинских крестьян в Южную Осетию был прислан грузинский князь Давид Тарханов. Было очевидно, чью сторону стал бы защищать визитер из Тифлиса. Крестьяне Южной Осетии сами взялись за собственное освобождение от грузинской военно-феодальной оккупации. Летом 1808 года в Тифлис стали поступать из осетинских сел сведения о массовых выступлениях крестьян против грузинских феодалов. Стихия крестьянских волнений, связанных с угоном скота феодалов, убийствами во время вооруженных столкновений и др., настолько разрасталась в Южной Осетии, что перекинулась на территорию Грузии и достигла Карталинских долин. Обеспокоенный положением дел в Южной Осетии, Петербург решил сменить в Тифлисе генерала Гудовича, рассматривая его как либерального командующего, не в полной мере защищавшего интересы грузинских тавадов. На его место был назначен генерал А.П. Тормасов. Вступив на должность командующего, он, ссылаясь на императора, объявил о своем намерении всех бунтовщиков «отныне предавать смертной казни». Заявление генерала звучало как общее положение, на самом деле имелись в виду крестьяне Южной Осетии, которых Тормасов считал главными бунтовщиками. Политическая стратегия, с которой приехал новый командующий в Тифлис, окончательно обнажилась в середине сентября 1809 года. Именно тогда он объявил о своих главных решениях, принятых им в отношении Южной Осетии. Как оказалось, генерал Тормасов поручил подавление крестьянских волнений самим грузинским князьям и военным, служившим в русской армии. Последних возглавил «маршал дворянства Горийского уезда» князь Георгий Амилахваров. Вместе с «маршалом» и его грузинским отрядом в подавлении антифеодального движения в Южной Осетии принимали участие подполковник Шанше и князь Давид Эристави, дворяне Николай и Агатоник Амилахваровы, Реваз Цицианов и Бартвель Туманов. Грузинские силы вступили в Южную Осетию и добились «совершенного разбития» «сильной партии осетинцев». Взяты были в плен руководители движения. Из них двух генерал Тормасов решил повесить в Тифлисе, трех других – в Цхинвале. Несмотря на кровавую расправу, устроенную грузинскими тавадами в Южной Осетии, командующий не скупился на пафос, подводя итоги жестоким насилиям в отношении осетинского населения: «...изъявляя перед лицом всех обитателей здешняго края, – писал генерал Тормасов, – особенную мою признательность за столь похвальный их (грузинских феодалов. – М. Б.) подвиг, непримину довести о сем до высочайшего сведения Е.И.В. и желаю, чтобы все, населяющие здешний край, чувствуя наравне со мной благородный поступок сих князей, делающий честь нации и пользу их соотечественника, приняли сие убедительным примером к соревнованию». Как видно, российский командующий, отдавая Южную Осетию на произвол грузинским тавадам, фактически приглашал последних к дальнейшему закрепощению осетин. Заметно было и другое – за новой политикой в отношении Южной Осетии стоял сам Александр I, которого генерал Тормасов собирался обрадовать успехами грузинских князей. Нет смысла строго судить императора, вынужденного одновременно вести тяжелые русско-иранскую и русско-турецкую войны и вдобавок к этому иметь дело с фрондой грузинской знати, обуреваемой жаждой наживы, за то, что он в виде давно уже обглоданной кости истерзанную и обнищавшую Южную Осетию бросил на съедение грузинским феодалам. Император был уверен, что, с одной стороны, тем самым он заслужит у Грузии верность, с другой – силами грузинских феодалов наведет мир и «порядок» среди беспокойных осетин. Подобный сценарий, предложенный в 1809 году Александром I, станет обычным. С этого года Южной Осетии будет отводиться в лучшем случае роль игральной карты, в худшем – той кости, с которой начинал император России. Характерно будет и другое: российские правители так и не смогут насытить феодальное чрево грузинской знати, постоянно добивавшейся все новых и новых привилегий, и никогда Петербург «не заслужит» верности этой знати; в этом не было парадокса – шахская мизантропия, в свое время ставшая идеологической традицией грузинского феодализма, будет всегда оставаться прочным барьером между двумя православными странами. Но вернемся к той исторической ткани, которая своей расцветкой еще больше осложнилась после событий начала осени 1809 года. «Соревнование» по покорению Южной Осетии, объявленное генералом Тормасовым для грузинской знати, нашло широкий отклик в феодальных кругах Грузии. На Южную Осетию стали смотреть как на Клондайк, где для наживы позволено было любое бесчинство. Особенно усердствовали в своих феодальных притязаниях грузинские князья Эристави и Мачабели, получившие со стороны российского командования полную свободу. Произвол этих князей, которые, соревнуясь, стремились к вооруженному захвату всей территории Южной Осетии, до предела накалил политическую обстановку среди местного населения.
      К лету 1810 года Южная Осетия была охвачена всеобщим бунтом. Это не пугало ни российские, ни грузинские власти. Казалось, что бунтующая Осетия их устраивала гораздо больше, нежели мирная. Правитель Грузии генерал-майор Ахвердов не упустил повода в очередной раз направить войска в Южную Осетию. Карт-бланш на поход он получил от генерала Тормасова; наставляя Ахвердова, командующий писал: «Охотно согласен и желаю, чтобы вы, собрав партию грузин, мтиулетинцев (грузинское племя. – М. Б.) и кто бы то ни был, послали под прикрытием пехотным с орудием разорять бунтующие осетинские селения, каких бы помещиков оные не были. Добыча же, при сем полученная, останется собственностью того, кто оную достанет». Подвергнув Южную Осетию карательным мерам, командующий предписал правителю Грузии «повесить без суда в Цхинвале» лидера осетинских повстанцев – Цховребова Папа, «славного осетина», как его называл генерал Тормасов. Казнены также были еще шесть человек – «товарищей» Цховребова. Желая запугать местное население, казнь их совершили «в разных пограничных к Осетии местах».
      «Соревнование» за обладание Южной Осетией, начавшееся с легкой руки Тормасова, вскоре сформировало среди грузинской знати две группировки, в равной степени боровшиеся за первенство в господстве над югоосетинскими обществами: одна из них относилась к тавадам, другая – азнаури – более мелкое грузинское дворянство. Претендентами-тавадами являлись представители грузинских княжеских родов Эристави и Мачабели, азнаури – родственники Досифея Пицхелаури, архиепископа «Телавского и Грузино-кавказского», а также Иорам Черкезешвили. В борьбе двух феодальных группировок, притязавших на Южную Осетию, выяснилось самое важное – неосновательность феодальных прав в Южной Осетии грузинских князей Эристави, убеждавших российские власти в исконности владения ими осетинскими селами. Доказательства азнауров, отрицавших права Эристави на феодальные владения в Южной Осетии, были столь убедительны, что их, несмотря на всю негативность отношения к осетинам генерала Тормасова, разделял даже он. В письме князю А.Б. Куракину, главе иностранного ведомства России, командующий объяснял, что князья Эристави «не были настоящими владельцами» в Осетии, «а были только начальниками или правителями», и «что возвращение князьям Эристави имения... Вызвало неповиновение ксанских жителей не только им Эриставым, но и правительству, которое вынуждено было год тому назад послать вооруженную силу для приведения их к повиновению». Архиепископ Досифей Пицхелаури ходатайствовал перед генералом Тормасовым о лишении князей Эристави Ксанских владений в Южной Осетии, предоставленных им незаконно Верховным правительством Грузии. Но командующий не соглашался с этим, считая, что осетинские села в Южной Осетии были отданы грузинским князьям «за усердную службу». Несмотря на сопротивление командующего, не желавшего освобождения южных осетин от господства грузинских князей, сама постановка вопроса о незаконном присвоении феодальных прав на осетинские села со стороны Эристави являлась серьезным политическим достижением, вызванным волнениями в Южной Осетии.

Восстание в Кахетии: указ Александра I по Южной Осетии

      Кроме двух феодальных группировок, боровшихся за феодальные владения в Южной Осетии, здесь же активно продолжала действовать грузинская феодальная фронда во главе с царевичами. В 1811–1812 годах царевичи, добивавшиеся отторжения Грузии от России, значительно расширили сферу своей политической деятельности. Наряду с Южной и Восточной Осетией, где нередко им удавалось поднять местное население против российских властей, грузинская феодальная фронда и царевичи немалый политический успех имели в самой Грузии. Объяснялось это крайним усилением феодального гнета тавадов, получивших поддержку со стороны российских властей. Процессы феодализации грузинского общества благодаря силовой обеспеченности со стороны командования были столь интенсивны, что лозунг об отторжении Грузии от России, выдвигавшийся грузинскими царевичами, находил явный отклик со стороны грузинского населения. Сказывалось и другое. Практика наделения тавадов феодальными владениями и крестьянами фактически являлась продолжением персидской политики «выращивания» феодализма, обеспечивавшей шаху реализацию через своих вассалов деспотической власти. Разумеется, подобной задачи, традиционно связывавшейся с шахом, не выдвигало российское командование, ограничивавшее свои цели поисками среди тавадов социальной опоры для поддержания в Грузии пророссийской политической ориентации. Но, сохраняя в Грузии персидскую модель генезиса феодализма, российские власти помимо своей воли создавали в лице тавадов «мини-валиев», власть которых опиралась не на феодальную собственность, а на право предоставления «верховной» властью феодального владения землей и крестьянами. Этот административный механизм распределения феодального права, которым пользовалось российское командование, порождал не только в Южной Осетии, но и в самой Грузии ничем не ограниченный феодальный произвол. Именно он уже в 1804 году вызвал среди грузинского крестьянства острое антифеодальное движение. Из-за произвола тавадов, доходившего до настоящего грабежа и разбоя, в 1812 году в Кахетии развернулось крупное крестьянское восстание. Его поддержали в Южной и Восточной Осетии, где вновь начались антироссийские и антифеодальные выступления. Участниками и организаторами восстания в Кахетии и Осетии были также представители грузинской феодальной фронды, лишившиеся в связи с присоединением Грузии к России своих прежних привилегий, и царевичи, добивавшиеся восстановления в Грузии царского престола Багратидов. Восстание в Кахетии, в Восточной и Южной Осетии началось в феврале 1812 года, в марте оно охватило ряд других районов Грузии и Кавказа, продолжалось до конца 1812 года. Стоит напомнить: 1812 год – один из самых сложных в русской истории. На него пришлись три войны – русско-иранская, русско-турецкая и Отечественная с Францией. Правда, России удалось заключить с Турцией Бухарестский мир, но это не очень облегчило положение – слишком тяжелой оказалась для России война с наполеоновской Францией. В этих крайне сложных условиях Россия могла бы пожертвовать Грузией – оставить ее той же Персии, не желавшей из-за нее заключения мира с Россией, оставить Грузию как слишком неспокойный район, потребовавший от России колоссальных расходов и человеческих жертв, и сосредоточиться на обороне собственной метрополии, которой реально угрожала Франция. Но вопрос об этом, казалось, вполне логичный, вытекавший из сложившейся ситуации, сколько-нибудь открыто в Петербурге не обсуждался. Чисто внешне это выглядело так, словно Россия – огромная махина, против которой в Грузии неистово продолжали войну значительные политические силы, зашла в огромное топкое болото и, застрявшая в нем, фатально обречена находиться на дне вязкого ила. Один из современных авторов, отмечая ошибочность российской политики в Грузии, называет ее «бульдожьей», имея в виду ее упорство в защите безопасности Грузии. Грузинская историография эту же политику, при которой Россия «прикипела» к Грузии, рассматривает банально – как колониальную; но до колониальной ли политики было в 1812 году России, если в войне с Францией на карту была поставлена ее собственная судьба. Добавим: трудно представить себе колониальную политику, лишенную каких-либо выгод и состоящую из одних потерь – что Россия имела за 12 лет пребывания в Грузии? – разве что две затяжные войны... Определения «бульдожья политика», «колониальная политика», «имперская политика» и пр. – не более чем пена, видимая на исторической поверхности, существо же этой политики, привязавшей Россию к разоренной, нищей и раздираемой политическими распрями Грузии, в ее феномене, природа которого скорее всего «скрыта» в уникальности российской государственности, в сложности ее евразийскости и в духовной составляющей – православной религии, идеологически тесно связанной с генезисом самобытной государственности. Оправданна ли была политика России в Грузии, из-за которой приходилось ей нести огромное бремя на Кавказе? Ответ может быть только один – нет, если сугубо прагматически иметь в виду только российские национальные интересы и не считаться с судьбой грузинского народа – одного из древних и, несомненно, талантливых на Кавказе. Бесспорно и другое – Россия выполняла свою историческую миссию, связанную со спасением Грузии по меньшей мере от очередного геноцида, не исключавшего исчезновения ее как страны.
      События 1812 года на Кавказе, в особенности восстания в Кахетии, Южной и Восточной Осетии, заставили Петербург более плотно заняться проблемами прифронтовых районов Закавказья. Еще летом 1811 года, когда политическое напряжение в Грузии и Южной Осетии достигло заметного накала, Александр I был вынужден отозвать из Тифлиса генерала Тормасова и вместо него главнокомандующим и главноуправляющим направить в Грузию Ф.О. Паулуччи, итальянца по национальности. От нового командующего требовали кардинальных мер, направленных на серьезные перемены в Закавказье. Ожидалось, что успешные военные действия на русско-турецком фронте приблизят заключение мира с Турцией и это во многом будет способствовать упрочению позиции России в Грузии. Однако последующие события в Закавказье, развивавшиеся в 1812 году, показали, что их преобладающая зависимость – от внутренних социальных процессов, протекавших в Грузии, и меньшая – от внешнеполитических. Это особенно стало очевидным после заключения весной 1812 года Бухарестского мирного договора с Турцией. Несмотря на то, что победное окончание для России войны с Портой принесло Грузии важнейшее событие в ее истории – воссоединение Западной Грузии с Восточной – то, чего не удавалось осуществить самой Грузии на протяжении 450 лет, – именно той весной 1812 года восстание в Кахетии под руководством царевичей и грузинской фронды набирало силу и ставило вопрос об отторжении Грузии от России. За бурными событиями, происходившими в Кахетии, в Грузии не заметили, что из двух небольших феодальных княжеств Россия на протяжении немногим более десяти лет создала территориально самую крупную на Кавказе страну. Главные политические силы, состоявшие из грузинской знати, были сосредоточены на восстании в Кахетии; каждая из них ожидала возможности извлечь из крестьянского восстания свои собственные, узкофеодальные выгоды. В этом был феномен грузинской правящей элиты, которой подлинные интересы страны нередко казались журавлем в небе и которая предпочитала иметь синицу в руке.
      Осенью 1812 года российскому командованию удалось подавить восстание в Восточной Осетии, открыть по ней движение транспортов в Закавказье. Повстанцы этой части Осетии принесли «присягу верности» России. Примерно по этому сценарию завершилось и восстание в Кахетии. На последнем его этапе грузинское крестьянство отвернулось от феодальной фронды и царевичей, вносивших в ряды восставших организованность и антироссийскую направленность.
      Более сложным для Петербурга оказался югоосетинский политический узел. Его разрешением был вынужден заняться сам Александр I. В адрес императора поступали заявления архиепископа Досифея, лидера азнаурской грузинской феодальной группировки, ставившего вопрос о незаконности предоставления князьям Эристави феодальных владений в Южной Осетии; азнаурская группировка все еще надеялась, что, вытеснив представителей Эристави из Южной Осетии, она поделит между собой освободившиеся владения. Петербург запросил мнение маркиза Паулуччи по поводу ходатайств грузинского архиепископа Досифея. Это было сделано еще в 1812 году, в пору разгара повстанческого движения в Южной Осетии. Однако главнокомандующий, возможно под давлением тавадов, воздержался от ответа. Не исключено было и другое – уже летом 1812 года генералу Паулуччи предстояло покинуть Кавказ и он мог не успеть вникнуть в суть югоосетинской проблемы или же в характер борьбы азнаурских феодалов с тавадскими. Сменивший итальянского маркиза русский генерал Н.Ф. Ртищев столкнулся в Грузии с вопросом о политическом положении Южной Осетии как с одним из самых острых. Сложность его после 1812 года заключалась не только в непримиримой борьбе Осетии с грузинскими тавадами, но и в далеко зашедшем противоборстве за овладение Южной Осетией, продолжавшемся между двумя грузинскими феодальными партиями. В своих ходатайствах, обращенных к российским властям, архиепископ Досифей серьезно усилил свою позицию, сославшись на то, что осетинская духовная комиссия, которой он руководил, не может приступить к работе, поскольку из-за произвола, чинимого князьями Эристави в Южной Осетии, осетины отказываются принимать христианство. Александр I, занятый в 1814 году Венским конгрессом, свое кратковременное пребывание в Петербурге посвятил решению проблемы Южной Осетии. Он поручил князю А.Н. Голицыну, обер-прокурору Синода, «лично объясниться» по Южной Осетии, в частности по поводу феодальных прав в ней грузинских князей, с находившимися в то время в Петербурге генералами Тормасовым и Паулуччи – бывшими командующими на Кавказе. Подобное поручение Голицыну, с которым Александр I дружил с детства, явно свидетельствовало об изменившейся позиции императора, в свое время предоставившего князьям Эристави и Мачабели феодальные владения в Южной Осетии. Обер-прокурор Синода беседовал с Тормасовым и Паулуччи «порознь». Несмотря на это, оба сошлись на том, что Эристави безосновательно добивались в Южной Осетии феодального права владения осетинскими селами. Бывшие командующие на Кавказе также разделяли предложение архиепископа Досифея о лишении Эристави владельческих прав на осетинское крестьянство и в виде компенсации о назначении им государственного пансиона в размере 10 тысяч рублей серебром. А.Н. Голицын согласился с мнением генералов Тормасова и Паулуччи и доложил об итогах своих бесед Александру I. Император, в свою очередь, проконсультировался с главнокомандующим на Кавказе генералом Ртищевым и на имя последнего 31 августа 1814 года, перед самым отъездом на Венский конгресс, направил свой рескрипт по поводу Южной Осетии – монаршее письмо в Тифлис. В нем Александр I предписывал главнокомандующему лишить грузинских феодалов Эристави владельческих прав в Южной Осетии, а имения и населенные пункты, кои ранее были им пожалованы монархом, передать в государственную собственность. Одновременно князьям назначалось вознаграждение «по десяти тысяч рублей серебром в год потомственно». При этом император подчеркивал, что сумма компенсации превышала доход, который Эристави получали от повинностей в Южной Осетии. Что касается другой (азнаурской) группы феодалов, ранее являвшихся чиновниками грузинских царей и на этом основании претендовавших на владения в Южной Осетии, то Александр I отказал им в их владельческих притязаниях. Император поручил генералу Ртищеву рассмотреть заявления архиепископа Досифея и обсудить вопрос о присвоении воинских званий и назначении жалованья Николаю, Глаху, Гаврилу Пицхалауровым, Зурабу Пурцеладзе и Иораму Черкезишвили – претендентам на феодальные владения в Южной Осетии; считалось, что монаршего поощрения воинскими званиями и жалованьем достаточно, чтобы удовлетворить феодальные притязания азнаурской партии. Архиепископ Досифей мог быть доволен не только этим, но и организацией Осетинской духовной комиссии, которая ему же вверялась; членами этой комиссии становились также феодалы, входившие в азнаурскую группировку.
      Решения Александра I, принятые им в конце лета 1814 года по поводу Южной Осетии, были восприняты грузинской тавадской верхушкой крайне отрицательно. Особое недовольство выражали Эристави; денежное вознаграждение взамен феодальных владений, в какой бы мере сумма его ни восполняла им доходы от повинностей, налагавшихся на крестьян, не устраивала феодалов. Бесконтрольный произвол феодалов, ничем не ограниченная власть над осетинским населением и реализация сложившихся среди тавадов деспотических принципов господства над людьми, без чего феодал не мог рассматриваться как феодал, тем более – князь как князь, были не менее, чем доходы, важны для грузинской знати в ее притязаниях на феодальные привилегии. Решение Александра I о передаче бывших феодальных владений в Южной Осетии в государственную собственность, несмотря на его юридическую обоснованность, расходилось с той идеологической обстановкой, ориентировавшей грузинскую знать на феодальные притязания. В сущности, император всего лишь отстранял князей Эристави от феодальной собственности, увеличивая им при этом размеры крестьянских повинностей, поступавших в доход тем же князьям; выплаты десяти тысяч рублей серебром в год, назначенные Александром I для Эристави, согласно рескрипту императора, «производились из общих грузинских доходов», другими словами – из тех же осетинских сел, повинности которых отныне должны были поступать в казну. Казалось, удобная для Эриставских князей система получения доходов, при которой хлопоты по сбору повинностей брало на себя государство, вызвала у феодалов глубокий протест. Иначе повели себя осетинские села Южной Осетии. Их не пугало увеличение повинностей, вызванное решениями Александра I, напротив, они проявили инициативу и «безропотно» внесли «подати в казну». Ананурский земский исправник не знал, как поступить с «казенным взносом», собранным осетинским населением, поскольку не имел еще официальных поручений в связи с императорским рескриптом.
      В Южной Осетии о монаршем решении узнали от архиепископа Досифея, осенью 1814 года приступившего к духовной деятельности среди осетин. Старшины осетинских обществ через обер-прокурора Голицына направили Александру I письмо, в котором благодарили его «от имени всего народа за даруемую им свободу». Вместе с тем авторы письма выражали тревогу по поводу того, что императорский рескрипт не проводится в жизнь. У осетинского населения Южной Осетии было немало поводов для тревоги. С одной стороны, оно поверило, что получило долгожданную свободу, с другой – не могло не заметить, с какой яростью на него обрушилось многочисленное «семейство» князей Эристовых. Последние, пользуясь неповоротливостью российских властей в Тифлисе, не приступивших к выполнению поручений Александра I, продолжали собирать в осетинских селах подати, захватывали людей, в том числе детей, и продавали их турецким купцам, отнимали у крестьян имущество. В кампанию, развернутую против Южной Осетии, были вовлечены также грузинские владетели Мачабели, опасавшиеся, что вслед за князьями Эристави они также будут лишены в Осетии феодальной собственности. Противостояние между грузинскими феодалами и населением Южной Осетии было столь острым, что в одной из стычек, происшедшей при сборе податей, дворянин Унтелов из Эристави был зарублен осетинскими крестьянами. Тифлисский губернатор был вынужден предупредить князей Эристави и Мачабели, «чтобы сим осетинам... не смели отнюдь делать никаких излишних поборов и притеснений». Подобные предупреждения, как и решения Александра I, грузинская знать рассматривала в виде новой политической тенденции, приводившей южных осетин под покровительство Петербурга. Понимая ситуацию именно так, эриставские князья наряду с насилием, широко практиковавшимся, прибегали к уговорам и запугиванию местного населения. Так, Луарсаб Эристави, желая осложнить отношения российских властей с Южной Осетией и тем самым сорвать решение императора, внушал местному крестьянству, что российское командование намерено «брать осетин в рекрут», и призывал жителей к антироссийскому бунту.

Отмена указа Александра I

      Вскоре выяснилось и другое. Командующий на Кавказе генерал Ртищев, еще осенью 1814 года описавший имения князей Эристовых в Южной Осетии, в январе 1815 года обратился с письмом, в котором он сообщал императору, что «остановился дальнейшим исполнением» монаршего «повеления... дабы в случаях каких-либо вредных происшествий самому мне не отвечать» перед императором; понятно, что, неисполнение повеления Александра I должно было рассматриваться как серьезный прецедент. Мы уже указывали на особенность, в которой находились российские власти в Тифлисе. Некогда местечковое поселение, Тифлис впервые стал обретать известность во второй половине XVIII века, когда Ираклий II под натиском горцев покинул Телави – столицу своего княжества и переселился в Тифлис. Город времен Ираклия II был столь уязвим, что он легко мог быть захвачен дагестанским владельцем Умма-ханом, заставившим жителей уплачивать контрибуцию до 60 тысяч туманов. В середине 90-х годов XVIII века Тифлис подвергся полному разрушению. Тогда российские войска под командованием В. Зубова, прибывшие в Грузию, чтобы приостановить геноцид грузин, восстановили Тифлис. К 1815 году, к моменту, когда генерал Ртищев как главнокомандующий расположился в Тифлисе, последний стал настоящим городом, центром политической жизни всего Кавказа. Поверхностное представление об этом городе в первой половине XIX века создавало впечатление, что в нем господствуют российские власти. На самом деле реальное властвование в Тифлисе, где процветали беззаконие, подкуп, взятки, интриги (все это делалось с присущей тавадам изощренностью), принадлежало грузинской знати; еще недавно лакействовавшая перед персидским шахом, по воле которого занималась грабежом своего народа, знать обрела феодальные владения, титулы и воинские звания, щедро раздариваемые Петербургом, и, подражая персидским сердарам, чисто внешне стала похожей на аристократию.
      Генерал Ртищев, от которого Александр I ожидал выполнения своего предписания, в письмах убеждал монарха в невозможности «взятия в казну» владений, в свое время отведенных в Южной Осетии для эриставских князей. Командующий нарочито подчеркивал грозившую будто бы опасность для «всего здешнего края», если лишить эриставских и других грузинских тавадов феодальных владений в Южной Осетии. От прогнозов, рассчитанных на принятие другого, выгодного для него решения, командующий переходил ко лжи, утверждая, что «прочие» грузинские «фамилии» с «давних времен» имели «во владении осетин». О том, что это было не так и осетины не находились в феодальном владении у грузинских тавадов, генерал Ртищев хорошо знал – об этом он писал в Петербург еще летом 1814 года. Командующий не мог не знать и другое – об обстоятельствах, при которых Александр I в разгар грузинской фронды после присоединения Грузии к России отвел эриставским князьям земли в Южной Осетии. Несмотря на это, он пытался убедить императора в том, во что сам не верил, – в преданности России и усердии в службе грузинских Эристави. В одном из писем, обнаруженных осетинским историком З.Н. Ванеевым в Государственном историческом архиве Грузии, главнокомандующий сообщал императору как к нему, генералу Ртищеву, «явилась вся фамилия Эристави», в том числе дочери царя Ираклия II и Георгия XII, и «с растроганными чувствами и с прискорбным сердцем» спрашивали «чем они, столь преданные престолу, заслужили гнев царя». В письме, о котором идет речь, главнокомандующий Ртищев фактически полностью проявил всю свою особую заинтересованность в отмене императорского решения по Южной Осетии. Не имея для этого достаточных аргументов, он ссылался на собственную жалость, которую вызвали у него сетования эриставских князей по поводу потери ими владений в Южной Осетии: «Самый нечувствительный человек при сем виде не мог бы удержаться от слез», – писал генерал Ртищев императору. Однако в Петербурге преобладали иные настроения по поводу сантиментов, переживавшихся в Тифлисе. Не исключено было, что в северной столице догадывались, по какой причине и по какому поводу главнокомандующий Ртищев, с необыкновенной легкостью казнивший осетинских и грузинских крестьян и обходившийся при этом без эмоций, был растроган «жалобами» князей и проливал свои слезы. Первое же письмо командующего с просьбой об отмене императорского решения по Южной Осетии было из монаршей канцелярии передано «на рассмотрение в Комитет министров». Решение последнего было кратким и повелительным: рескрипт Александра I от 31 августа 1814 года «привести в исполнение без отлагательства». Такое постановление Комитет министров принял еще летом 1815 года. Но главнокомандующий продолжал упорствовать, он под разными предлогами откладывал вопрос о лишении грузинских тавадов феодальных владельческих прав в Южной Осетии. Генерал Ртищев продолжал на имя императора посылать письма, доказывая особую важность вопроса об эриставских князьях, «отличивших себя усердною службою и получивших за заслуги» феодальные владения в Южной Осетии. В ноябре 1815 года главнокомандующий вновь получил из Петербурга распоряжение о немедленном лишении князей Эристовых владельческих прав. На этот раз повторное решение Комитета министров поступило к генералу Ртищеву через министра внутренних дел. В нем указывалось, что главнокомандующий в Тифлисе «не должен был ни по каким причинам останавливать исполнение высочайшего указа» от 31 августа 1814 года «о взятии имения князей Эристовых в казенное ведомство».