Обольщение по-королевски - Украденные ночи

— Как же я его ненавижу! — В эти непроизвольно вырвавшиеся из ее уст слова Амалия вложила всю боль души за поруганное женское достоинство, за унижение, которое ей только что пришлось испытать, за несостоявшуюся великую любовь, о которой она мечтала всю жизнь.

Спасаясь от дневной жары, Роберт скинул сюртук и закатал рукава рубашки. Как истинный джентльмен, он мог позволить себе такую вольность только на плантации; перед входом в дом следовало снова надеть сюртук и выглядеть должным образом.

От прикосновения ее тонких прохладных пальцев к теплой коже обнаженной руки сердце Роберта учащенно забилось, и ему стоило огромных усилий не подать виду, как он взволнован.

— Дай прав, говоря, что только Жюльен может уволить его, — Роберт пристально посмотрел на Амалию, потом перевел взгляд на ее пальцы, покоившиеся на его руке, и наконец, решившись на что-то, спросил: — Вы намерены просить мужа об этом?

— Да! — выдохнула она с жаром.

— Тогда и мне придется сказать ему несколько слов о Патрике. Тростник и работу Дай, возможно, понимает, но о земле и о ее нуждах не заботится. Нет у него уважения к земле! — заключил Роберт сердито, а потом добавил: — Лично я не потерпел бы рядом человека, который позволяет себе в столь непочтительном тоне разговаривать с леди.

Амалия не знала, что сказать в ответ: смятение овладело ею. Гнев и отчаяние, радость встречи и глупый девичий страх перед оказавшимся рядом мужчиной настолько смутили ее, что она не придумала в ответ ничего, кроме едва слышного:

— Благодарю вас.

Только часа полтора спустя Амалия вошла в холл. Она направилась к распахнутым на ночь дверям, прислонилась к прохладному косяку и, глядя на заводь, подумала о всех превратностях ушедшего дня. Ночь жила особой жизнью: мят кий воздух, наполненный цветочным ароматом трав, приятно ласкал кожу; сумрачную тишину нарушали только концерты лягушачьего хора и треск цикад: темнота на галерее располагала к мыслям, которыми не с кем было поделиться.

Амалия села за фортепьяно, и пальцы сами заиграли прелюды Шопена. Ей надо было успокоиться, привести в порядок мысли, которые вторую неделю преследовали ее, убеждая, что она совершила роковую ошибку.

В тот вечер Амалия забрала Лали к себе в спальню, решив не откладывая обсудить ее обязанности камеристки. Мами сказала как-то, чтобы Амалия сама выбрала себе понравившуюся девушку, но все не было случая. Лали оказалась понятливой и услужливой, а ее природная скромность как нельзя лучше соответствовала характеру Амалии. Было решено, что ночевать она может внизу в пустующей комнате сиделки.

На этот раз Амалия быстрее обычного закончила вечерний туалет, приняла ванну и надела приталенный капот из розового шелка с широкой свободной юбкой. Она хотела выкроить время, чтобы переговорить с Жюльеном до ужина. Амалия осталась довольна услугами новой горничной, особенно тем, как Лали уложила ей волосы. Девушка заменила строгую корону из туго заплетенных кос на каскад ниспадающих на затылок локонов. Судя по всему, работа в доме оказалась ей по душе.

По сложившейся традиции только в особых случаях Амалия набиралась смелости беспокоить Жюльена в его комнате. На этот раз причина казалась серьезной, и она решительно постучала в дверь, соединяющую ее спальню со спальней мужа. Жюльен удивился неожиданному появлению жены, но был приветлив.

Отослав Тиге, он надел комнатные туфли с пряжками, выполненными по его собственному эскизу и украшенными бронзовыми монограммами, уселся в мягкое кресло и приготовился слушать. Амалия довольно спокойно, без особых эмоций рассказала о случившемся, Жюльен по окончании задал два-три вопроса, не особенно вслушиваясь в ответы, и, пожав плечами, сообщил, что вряд ли она добавила что-либо новое к тому, что рассказал ему Роберт. По его мнению, эта история яйца выеденного не стоит, и зря они подняли столько шума. Конечно, Амалия может оставить девушку у себя в услужении, если хочет, но у него нет желания искать нового надсмотрщика, да еще в конце сезона, когда все лучшие давно разобраны.

Амалия не сомневалась, что ей удастся убедить мужа, и была обескуражена, когда Жюльен отказался обсуждать этот вопрос, никак не отреагировав на ее слова о наглом поведении Патрика Дая. Если бы у Амалии хватило духу рассказать всю правду до конца, Жюльен, возможно, и возмутился бы, но как она могла поведать мужу о том, что какому-то надсмотрщику известно об отсутствии нормальных супружеских отношений между ними, что чужой человек смеет судить о мужских достоинствах Жюльена и его недостаточной страсти к ней?

Но была и другая причина, которая заставила Амалию промолчать. Она никогда никому, кроме Мами, да и то после настойчивых расспросов, не рассказывала о том, что происходит у нее в спальне. Было бы странно думать, что мадам Деклуе станет обсуждать эту тему с надсмотрщиком. Оставался один Жюльен. Только он мог проговориться Патрику Даю, что Амалия не привлекает его как женщина. В таком случае о чем с ним вообще говорить?

Амалия подняла глаза от клавишей, услышав приближающиеся шаги со стороны лоджии. По лестнице поднимался Роберт. Войдя в холл, он молча остановился у порога. Статную фигуру Роберта облегал черный сюртук, из-под которого виднелись полотняная рубашка и белый шелковый галстук. Такая цветовая гамма придавала бронзе лица мягкую золотистость. Его красота была скорее мужественной, чем суровой. Женщинам нравятся такие мужчины.

За окном быстро темнело, Роберт подошел к столику красного дерева, взял лампу и поставил ее на шаль с бахромой, покрывавшую большую часть крышки фортепьяно. Амалия улыбнулась благодарно за дополнительный свет, а он тихо, чтобы не мешать ей, отошел в сторону и растворился в сумерках холла. Она подумала, что он вышел на галерею, но потом, околдованная звуками сонаты и еще одной пьесы, которую сыграла вслед за ней, Амалия перестала думать о Роберте.

Музыка всегда была важным компонентом воспитания истинной леди, а для Амалии еще и имела особое значение. Когда девушка потеряла отца, мать, а потом и любимого, только музыка утешала ее, спасала от одиночества. Тетя Тон-Тон считала, что истинная леди не должна ни при каких обстоятельствах обнаруживать свои чувства, поэтому Амалия раскрывала свою душу музыке — это более подходило истинной леди. Как ненавидела она эти два слова, когда была подростком, как возмущалась нелепыми условностями, которые связывали ее по рукам и ногам.

Однако прошли годы, и Амалия ко многому привыкла. И как обилие нижних юбок, которые раньше мешали ходить, не казалось больше насилием над личностью; она просто забывала о них до того момента, когда возникала необходимость воспользоваться ими как защитной броней.

Амалия вспомнила о неприятном разговоре с Жюльеном и его нежелании уволить Патрика Дая. Впервые с тех пор, как ей исполнилось десять лет, Амалия пожалела, что не родилась мужчиной, который имеет законное право настоять на своем. «Если бы я была мужчиной!» — с тоской подумала Амалия, вспомнив о своей незавидной женской доле, с которой предстояло мириться всю жизнь.

Последние звуки бетховенской «Апассионаты» еще витали вокруг, когда Амалия тихо закрыла крышку фортепьяно, почувствовав нечеловеческую усталость. Повернувшись на табурете, она увидела Роберта и ничуть этому не удивилась.

Кузен возлежал на парчовом канапе в противоположной стороне холла и, слушая музыку, неотрывно смотрел на Ама-лию. В блеске его темно-синих глаз она уловила ту завораживающую смесь удивления и интереса, которую отметила при первой встрече в гостиной у Мами. Прикрыв веки, Роберт украдкой продолжал наблюдать за ней. Амалия чувствовала, как его цепкий взгляд, скользнув по искрящимся локонам ее темных волос, переместился по изгибу щеки на белые просторы ее плеч, деликатно задержался на входе к двум райским яблокам, потом опустился еще ниже, туда, где осиная талия переходила в колокол пышных юбок, потом… Роберт лежал неподвижно, скрестив руки на груди и прикрыв глаза, словно дремал, затем вдруг вскинул их вверх, и Амалию будто током ударило — в глубине мерцающей синевы она уловила страстное, дикое желание самца. Амалия смущенно опустила ресницы. Она так увлеклась своими наблюдениями, что пропустила появление Жюльена.

— Если концерт окончен, могу предложить рюмочку шерри, — сказал он весело.

Ужин превратился в бесконечную череду блюд. Жюльен нашел наконец свою баржу, которую прибило к дереву ниже по течению, и теперь говорил только о ней. Из-за пробоины в корпусе баржа могла затонуть, но, к счастью, ее выбросило на мель. Жюльен снял четырех человек с дренажных работ, чтобы залатать дыру, спустить судно на воду и отбуксировать его в заводь. Потребуются серьезный ремонт, покраска и золочение деталей интерьера, а также новые паруса — обязательно кремовые с синей полосой, о которых Жюльен давно мечтал, и мягкая ткань для тента. По замыслу Жюльена, тент, натянутый ветром, защитит дам от солнца. Хлоя не упустила возможность съехидничать, заявив, что от прогулок по воде ей делается дурно, поэтому Жюльен мог бы и не волноваться на ее счет, она никуда с ним не поплывет. Жюльен не остался в долгу и тут же заметил, что, как бы ему ни было трудно, он постарается пережить один день без ее милого общества.

Назревавшую ссору развеял Джордж, пригласивший Хлою посетить сад, который он начал создавать, вдохновленный подручными материалами и средствами. Углубление в земле перед самым домом, вырытое под основание дамбы, он решил приспособить под искусственный водоем с лилиями и ярко-зелеными водорослями у берегов — благо после наводнения осталось огромное количество жирного ила. Весной Джордж мечтал посадить китайские азалии самых нежных оттенков и вьюны, которые гирляндами будут сползать по склону от самого дома до пруда. В зимний период украшением сада станут темная зелень сосен и листья магнолий, а также блестящая листва и дивные цветы камелий, которые он высадит на насыпном грунте из смеси ила и песка, оставшихся после наводнения. Если мадам Деклуе пожелает, сад можно разбить по французскому образцу: живая изгородь, дорожки из кирпича, статуи или скульптурные группы вдоль одной из сторон дома, но лучше это сделать на английский манер, что даст возможность увязать новые постройки с естественной средой, включая заводь, в единый садово-парковый ансамбль.

Хлоя с радостью приняла приглашение, выразив свой восторг в крайне лестной для англичанина форме, но скоро с таким же воодушевлением она говорила уже о предполагаемых гастролях оперной труппы из Нового Орлеана у них в Сан-Мартинвиле. Небольшой по размеру и сравнительно тихий зимой, Сан-Мартинвиль в летнее время становился своеобразной Меккой для плантаторов, которые уезжали на отдых в свои летние имения, вытянувшиеся нескончаемой цепью вдоль всего Теша от Бервика до Бробриджа. Кроме того, освежающие ветры этой широты привлекали новоор-леанцев, уставших от неподвижной влажной духоты своего города. Жюльен энергично и со знанием дела включился в обсуждение талантов труппы, с которой они познакомились этой зимой. Прежде чем ужин был окончен, молодые люди договорились провести один из вечеров в опере.

После ужина все вместе поднялись в холл второго этажа. В некоторых американских домах на побережье входило в обычай, чтобы дамы после десерта покидали мужчин, которые оставались в столовой выпить по рюмке бренди или портвейна. Ни один француз никогда не променял бы общество дам на бутылку самого лучшего вина. Циники, правда, утверждали, что краткая разлука была лишь удобством, позволявшим гостям обоего пола разбежаться без смущения по туалетным комнатам, ибо организм, изнуренный долгим сидением за столом, обильной едой, сопровождаемой разными винами, требовал предписанного природой облегчения. Креолы, спокойно относившиеся к естественным функциям организма, только посмеивались: «Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо».

Амалию уговорили сыграть что-нибудь. Она села за фортепьяно и, чтобы поправить настроение, сыграла попурри на темы популярных мелодий Стивена Фостера. Амалия пропустила начало очередной ссоры Жюльена и Хлои.

— С чего бы это я стал прислушиваться к тебе? — вопрошал Жюльен. — Половина из того, что ты говоришь, — претенциозность и самолюбование. Как трогательно стенать о превратностях судьбы, когда ты живешь в роскоши, не испытывая ни в чем нужды! Подобно любимым героиням бездарных романов, заполнивших нашу библиотеку, ты мечтаешь составить половину парочки влюбленных, которым благоволят сами звезды.

— Жюльен, остановись! — воскликнула Мами с упреком.

— Если уж ты заговорил о самолюбовании, то посмотри прежде на себя. — Хлоя не скрывала своего презрения к собеседнику. — Твои занятия театром — дилетантизм, а увлечение искусством — игра. «Великая сила искусства…» — смешно передразнила она Жюльена. — Ха-ха! Тебя нельзя сравнить даже с несчастным Адрианом Персаком, который рисует домики, а затем наклеивает на холст перед ними вырезанные из журналов Гарнера и Годи фигурки человечков.

— Зато ты у нас просто символ творчества и творческой энергии! — парировал Жюльен. — Что-то мы давно не слышали о твоей новой вышивке, которая третий месяц валяется под диванной подушкой!

— Хватит! — вскричала мадам Деклуе, резко поднимаясь и тут же сползая обратно на кушетку. Она судорожно хватала ртом воздух и прижимала руку к сердцу.

— Мами, что с тобой? — Жюльен схватил руку матери, пытаясь согреть ее в своих ладонях.

Хлоя схватила веер, висевший у нее на запястье; она так размахивала им, что кружева на чепце мадам Деклуе трепетали вокруг ее побледневшего лица. Роберт кинулся к шкафчику со спиртным, плеснул в рюмку немного бренди и, вернувшись к тете, попытался влить ей в рот несколько капель живительной влаги. Амалия схватила лампу, поставленную Робертом на фортепьяно, и перенесла ее поближе к Мами. Джордж, как человек благоразумный, отошел в сторону, чтобы не создавать сутолоку, но по розовым пятнам на его щеках можно было догадаться, что он сильно взволнован.

— Разрежьте кто-нибудь кружева! — не то приказал, не то попросил Жюльен, находившийся в полном смятении.

Хлоя будто не слышала, что он сказал. Тогда Амалия шагнула вперед и сняла брошь из искусно сплетенных волос, стягивающую ворот платья на шее свекрови.

Мадам глотнула бренди, и лицо ее исказила гримаса отвращения, но почти сразу же щеки покрыл румянец, дыхание участилось, и она открыла глаза.

— Как глупо с моей стороны, — сказала Мами еще слабым голосом. — Наверное, я слишком резко поднялась. Жюльен облегченно вздохнул.

— Думаю, ты права, Мами, — улыбнулся он.

— Я чувствую себя прекрасно, не толпитесь возле меня, — сказала мадам Деклуе ворчливо. — Если хочешь меня порадовать, сын мой, почитай что-нибудь вслух. Ты хорошо это делаешь. Я бы с удовольствием послушала «Эванджелину» Лонгфелло.

— Конечно, Мами.

Жюльен отыскал в застекленном книжном шкафу небольшой томик, сел у фортепьяно, открыл первую страницу. Остальные, послушно следуя желанию Мами, расселись вокруг: Хлоя на кушетке рядом с мадам Деклуе, Роберт в кресле у двери, Джордж неподалеку от него.

Амалия устроилась на маленьком стульчике рядом с кушеткой с таким расчетом, чтобы лицо ее оставалось в тени. Через открытую на галерею дверь было слышно, как квакают лягушки. Одинокий комар пропищал у нее над ухом и исчез. Ночной ветерок что-то шептал в кронах дубов.

— «Темен девственный лес. Шумящие сосны и кедры, мохом обросшие, в темно-зеленых своих одеяньях…» — начал Жюльен тихим задушевным голосом.

Поэма «Эванджелина» была опубликована лет семь-восемь назад, но все еще пользовалась успехом на берегах Теша. Она удовлетворяла интересы жителей этих мест к исторической экзотике: действие происходит в XVIII веке в Акадии, французской колонии в Луизиане. В 1755 году, после завоевания Канады, англичане изгнали французов из Новой Шотландии, и часть из них обосновалась на побережье многочисленных заливов и рек Луизианы, включая Теш. В поэме рассказана история влюбленных — Эванджелины и Габриеля, — разлученных накануне свадьбы. Они потеряли следы друг друга. Невеста отправилась на поиски жениха, искала его многие годы и наконец нашла стариком, умирающим в больнице. Этот удар убивает ее. Соединенные после смерти, они похоронены вместе.

Говорили, что в основу поэмы положена местная легенда, рассказанная молодым человеком из Луизианы по имени Эдвард Саймон известному писателю Натаниелю Хоторну. Однако Хоторн не воспользовался легендой сам, а пересказал ее своему другу Генри Уодсворту Лонгфелло, который и написал на ее основе замечательную поэму «Эванджелина». Имена же настоящих влюбленных были Эммелин Лабиш и Луи Арсено. Три года они скитались в поисках друг друга, прежде чем соединились в поселке Аттакапас, который вот уже сорок лет известен как город Сан-Мартинвиль. Все эти годы Эммелин возила с собой в сундучке свадебное платье, однако ей оно не понадобилось: Луи, посчитавший, что его невеста погибла, женился на другой. Девушка не выдержала такого удара и умерла. Ее похоронили на католическом кладбище позади костела святого Мартина-странника.

У Жюльена, несомненно, был актерский талант. Он читал вдохновений: голос то возвышался, то затихал, передавая реальный трагизм этой невыдуманной истории. Когда Жюльен кончил читать и закрыл последнюю! страницу книги, Хлоя шмыгнула носом и вытерла набежавшую слезинку.

Собирая ноты, Амалия задержалась в холле. Жюльен виновато взглянул в ее сторону, но ничего не сказал. Возвращая томик Лонгфелло на прежнее место и увидев, что они остались в холле вдвоем, так как все разбрелись по своим комнатам, он окликнул жену.

Ее карие глаза округлились от удивления.

— Да, Жюльен. Я слушаю тебя.

— Извини, что я не исполнил твою просьбу сегодня, — сказал он, приближаясь. — Конечно, Патрика можно заменить, но будет ли новый надсмотрщик лучше? Не окажется ли он хуже прежнего?

— Надеюсь, нет.

— Я понимаю, что он тебе не нравится, — продолжил Жюльен. — Но, в конце концов, ты можешь не общаться с ним.

— Если я правильно тебя поняла, мне следует не замечать этого человека, если мы встретимся случайно на плантации? — удивленно вскинула брови Амалия.

— Если хочешь, то да. Тебе не обязательно быть вежливой с ним.

— То есть я должна уподобиться ему, не так ли?

— Что это значит? — нахмурился Жюльен.

— Только то, что поведение Патрика Дая сегодня не отличалось вежливостью, — пояснила Амалия сухо.

— Что можно ждать от грубого мужлана? — пожал плечами Жюльен. — Он надсмотрщик, а не джентльмен, и этим все сказано.

— Если тебя это устраивает, то я вынуждена согласиться.

— Ах, Амалия! — Жюльен благодарно сжал ее нежные трепетные пальцы. — Я знал, я был уверен, — повторял он радостно, — что ты поймешь истинную причину отказа и не обидишься. Стоит ли нам ссориться из-за таких пустяков?

В голосе Жюльена, в его улыбке сквозила мольба. Он использовал все свое обаяние, чтобы заставить Амалию согласиться с ним. Но и при таком исходе Амалия была признательна мужу за то, что он сделал шаг к примирению первым.

— В конце концов плантация — дело мужское, — заключила она покорно.

— Именно так, — подтвердил Жюльен. — Спокойно ночи, ma chere. — Он наклонился к ее лбу и запечатлел нежный поцелуй.

«Как все это странно и как не похоже на него, — подумала Амалия. Жюльен редко целовал: ее, если не считать игривых проявлений галантности, когда он приветствовал ее на людях. Она могла сосчитать по пальцам, сколько раз он целовал ее в губы, если торопливое прикосновение к губам вообще можно назвать поцелуем. — И все же этот поцелуй был особым, — подумала Амалия. — В нем чувствовалась нежность, теплота, благоговение и право собственности».

4.

Лали ждала Амалию в спальне. Пока девушка расстегивала пуговицы на платье и помогала стянуть его через голову, пока возилась с кринолином и лентами на нижних юбках, пока расшнуровывала корсет, Амалия продолжала размышлять о Жюльене.

Если бы отношения между кузенами складывались обычно, Амалия могла подумать, что муж приревновал ее к Роберту. Он был встревожен в день наводнения, когда увидел ее в объятиях двоюродного брата. Постоянное присутствие Роберта в доме, похоже, нервировало Жюльена, хотя, по словам Мами, мальчики с детства всегда были вместе и нет ничего необычного в том, что Роберт завтракал и обедал с ними или пользовался, когда хотел, «гарсоньеркой».

Пока они росли, считалось само собой разумеющимся, что Жюльен и Роберт питаются там, где их застанет голод, и спят там, где окажутся, когда наступит ночь. Они носили похожие вещи, часто менялись ими, так что порой трудно было определить, кому что принадлежит. Да и теперь, будучи взрослыми, Жюльен и Роберт прекрасно ладили между собой. Часто и подолгу засиживались они за бокалом шерри, рассказывая друг другу истории о своих приключениях на охоте и рыбалке, со смехом вспоминали детские проказы и юношеские увлечения. И все же их беседы порой прерывались подозрительной тишиной, а в глазах появлялся холодок. Жюльен нередко останавливал на кузене задумчивый взгляд и как бы изучал его заново.

«Может, Жюльен обиделся на брата за то, что тот добровольно взял на себя хлопоты о „Дивной роще“? — предположила Амалия., но тут же отбросила эту мысль, вспомнив, с каким отвращением муж относится к хозяйственным делам. — Тогда остается последнее, — решила она. — Жюльену не нравится слишком пристальное внимание к моей скромной особе».

Амалия не заблуждалась на свой счет, но что-то ей подсказывало, что Роберту она небезразлична. Однако пока с этой стороны она не видела никакой опасности: кузен мужа — порядочный человек, джентльмен, он не может перейти черту общепринятых приличий. Его интерес — нечто мимолетное, сиюминутное; это как костер — сам погаснет, если не подкидывать щепки.

Амалия подавила печальный вздох, подняла руки так, чтобы Лали могла надеть на нее ночную сорочку из белого батиста. Свободная юбка с белой вышивкой по подолу, искусно сделанной монахинями-урсулинками, скользнула по зауженному к горловине лифу, покрытому той же вышивкой — белым по белому. Рубашка была одной из дюжины таких же, одинаковых по фасону и стилю отделки, которые Мами подарила ей к свадьбе.

Лали распустила ее волосы и расчесывала их до тех пор, пока они не вспенились светло-коричневой волной, затопившей всю спину до самой талии. Затем горничная приготовила постель, а когда Амалия легла, опустила противомоскитную сетку, пригасила лампу и вышла, прикрыв за собой дверь. Звук ее шагов затих в тишине засыпающего дома.

Оставшись в полутьме, Амалия заметила свет, просачивающийся из-под створчатой двери, ведущей в спальню Жюльена. Она представила мужа, который с помощью Тиге готовится лечь в постель, но, сколько ни прислушивалась, не уловила ни единого звука. Она взглянула на дорожку лунного света, проникающую в окно сквозь занавески из розового шелка, и вновь печально вздохнула.

Таким же розовым шелком была обита стена алькова у изголовья постели, тогда как потолок был украшен голубым шелком, уложенным в виде развернутого веера — традиционное сочетание цветов для спален невест. Комната казалась огромной. Ее внутреннее убранство составляли горка красного дерева работы известных французских мастеров, подходящий по стилю туалетный столик в обрамлении из золотой парчи, мраморный умывальник, украшенный цветочным орнаментом и фарфоровыми фигурками, небольшая лесенка у кровати с незаметными углублениями на верхней ступени для домашних туфель, пара тумбочек у изголовья и огромное, обитое бархатом кресло у окна — напоминание об эпохе Людовика XVI.

Почувствовав, что ей не хватает воздуха из-за затянутого противомоскитной сеткой окна, Амалия соскользнула с кровати, распахнула окно и уселась в кресло, подобрав под себя ноги, как это бывало в детстве, когда ей хотелось побыть одной. Свежий ночной воздух, наполненный ароматом роз и жимолости, приятно ласкал кожу. Сонная луна за окном посеребрила листву дубов и посыпала мельчайшими бриллиантиками ковры из испанского мха, свисавшие со стен дома. Сквозь ветви деревьев светилась поверхность заводи, в излучине которой стоял дом.

Неожиданно Амалия приметила движение у деревьев — там явно стоял человек. Его очертания были размыты лунным светом, и Амалия не решилась бы утверждать, кто это был: Жюльен или Роберт. Фигура двинулась в сторону воды и растворилась в тишине сада.

«Кто это был? — мучительно размышляла Амалия. — По силуэту, одежде, манере двигаться мог быть тот и другой. И все же привычка засиживаться допоздна была у Жюльена.

Роберт рано ложился и вставал чуть свет. Значит, это был Жюльен, — решила она. — Но что он делал так поздно в саду? Жюльен никогда не проявлял интереса к ночным прогулкам. Может быть, ему не давала спать луна или растревожили птичьи трели? Если так, то его можно понять. Я бы его поняла», — вздохнула уже в который раз Амалия.

Вскочив с кресла, она задернула штору и быстро юркнула в постель. Спустя какое-то время все сомнения и тревоги остались позади — Амалия крепко спала.

Пробудилась она от теплого и нежного прикосновения к ее груди, которое тревожило, вызывало смутные желания. Амалия открыла глаза. Луна зашла, и комната погрузилась во мрак. Неясная тень маячила у кровати, подтверждая иллюзию продолжающегося сна. Рука мужчины лежала на ее груди, любовно охватывая трепетными пальцами нежную округлость и лаская набухший сосок сквозь полупрозрачную ткань ее ночной рубашки.

— О-о, Жюльен! — только и смогла выдохнуть Амалия, перехватывая его ласковую властную руку.

Но имя это замерло у нее на устах, покрытых обжигающим поцелуем. Его губы, твердые и гладкие, жарко прикасались к ее губам. Амалия почувствовала стремительное движение его языка, пробующего на вкус трепетные уголки ее губ, испытывая на сопротивление линию их изгиба. Покоренная уверенностью мужа и предательски охватившим ее желанием, Амалия после минутного колебания раскрыла губы. Он воспользовался этой первой уступкой, проникая во влажные глубины рта, дразня и разжигая ее страсть. Еще минута — и Амалия, повинуясь первобытному зову природы, прикоснулась своим языком к его раскаленному сладкому жалу. Кровать тяжело скрипнула, когда он лег рядом. Он прижал ее к себе, и Амалия ощутила, как сильно колотится его сердце. Она погладила руку, напрягшиеся, подрагивающие мускулы.

Порывисто дыша, он приподнял голову и провел губами по ее полуоткрытым губам, затем они прочертили колкими, как укусы, и нежными, как бархат, поцелуями огненную дугу до самого ее виска, коснулись прикрытых век, прошлись трепещущим языком по слегка солоноватым ресницам и долгим нежным поцелуем соединили брови. Он жадно вдыхал свежесть ее волос, смешанную с ароматом лаванды, исходящим от ее подушки, а затем с неистовством путника, увидевшего колодец в пустыне, вновь прильнул к ее рту, чтобы утолить неуемную жажду.

Для нее было внове столь страстное желание мужа ощущать ее, наслаждаться ощущением. Осознав это, Амалия почувствовала, как глубоко сидевший внутри ее страх уходит. Она благодарно прильнула к мужу, обняла его плечи, уткнулась лицом в его мощную шею. Грудь Амалии трепетно вздымалась, дыхание прерывалось, пальцы сплелись в завитках его непослушных волос, тело вытянулось и слилось с его телом в единое целое, где твердые мужские формы гармонично соединились с ее округлостями, и только затвердевшие соски кололи ему грудь. Сквозь батистовую сорочку она ощущала его наготу, его потребность в ней. В глубине души она уже понимала, что на этот раз не будет разочарований и слез.

— Амалия! — хрипло молил его голос. — Амалия!

Пальцы мужа, теплые и немного грубоватые, снова нашли округлость ее груди, но мешало батистовое покрытие, тогда они проникли в низкий вырез ее ночной рубашки, нашли маленькие перламутровые пуговки и уверенно расстегнули их. Медленно и осторожно он отодвинул мягкую ткань, и Амалия почувствовала прохладу ночного воздуха на своей коже, которую сменило прерывистое мужское дыхание, его губы покрыли обжигающими поцелуями хрупкий изгиб ее шеи. Дрожь пробежала по телу Амалии, когда кончик его языка задержался у основания ямки ее шеи, скользнул в нее, а потом стал искать розовые лепестки ее груди, трепетавшие от биения ее собственного сердца.

Не удержавшись, Амалия негодующе вскрикнула, когда он попытался отодвинуться… но только затем, чтобы переместиться повыше, стягивая рубашку с ее плеч и высвобождая ее руки. Он склонился над ней, пряча лицо в ложбинке между грудями и вдыхая аромат ее свежего тела, потом его губы медленно поползли по склону одного из двух холмиков, пока не достигли вершины. Быстрыми круговыми врач щениями его язык обследовал твердость и трепетную упругость каждого из них. Когда же он ласково сжал зубами сосок, будто хотел укусить его, тело Амалии выгнулось дугой, будто ее ударило током, и затем как бы растворилось медленном жарком потоке, опалившем ее бедра, лоно. Вместо того, чтобы оттолкнуть нависшего над ней мужчину, она сама прижалась к нему, обхватила его обеими руками, впилась ногтями в его спину, не сознавая того, что этим только усиливает атаку и приближает финал. Исходящая от него энергия будто заряжала ее желанием такой силы, что, казалось, каждый ее нерв оголен и напряжен до предела.

Амалия даже не предполагала, насколько плотское является частью ее природы. Ей всегда внушали, что происходящее в спальне — это одна из обязанностей женщины, и никто не говорил, что это еще и огромное удовольствие. Правда, работницы на плантации всегда считали именно так, чем, вероятно, и отличались от «истинных» леди.

Она подняла трепещущие пальцы к его лицу, пытаясь разгладить его, приложила сначала один палец, потом другой к его губам, сжимавшим сосок, пока язык ласкал его. Наслаждение росло, медленно накатываясь из глубин ее заполненного восторгом существа.

Оставив один сосок влажным и напряженным, он ласкал другой с не меньшим усердием. Амалия находилась в таком возбуждении, что не чувствовала его руки на своей талии, спускавшей сорочку все ниже и ниже. Лишь когда он скинул с нее последние покровы, бросив сорочку через край постели, Амалия почувствовала свою наготу. Она задрожала, но не от холода, а от этого нового ощущения. Однако, уловив каким-то шестым чувством это ее состояние, он закрыл ей рот поцелуем, без всяких усилий подчинив своему желанию. Руки мужа, словно две огромные птицы, опустились на ее грудь. Быстро касаясь указательными пальцами сосков, они заскользили ладонями вдоль по ребрам к мягкому животу, затем, обхватив осиную талию, соединились на трогательном пупке и, чуть выждав, двинулись ниже к плавным изгибам ее бедер.