Обольщение по-королевски - Порочный ангел

— А что, все знают, что я снова с Грантом?

— Ну ты же в некотором роде знаменитость. Естественно, люди интересуются, и поправь меня, если я ошибаюсь, но думаю, что Невилл заинтересован в этом больше всех. Он сказал мне, что ты здесь.

Мысли о Невилле Кроуфорде, шпионившем за ней и, может, даже наблюдавшем за особняком этой ночью, желая посмотреть, отошлет ее Грант или нет, вызвали у нее отвращение.

Взгляд Элеоноры заставил Мейзи спросить:

— Он тебе так неприятен? Но ведь у тебя нет необходимости его видеть. Или ты должна?

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — ответила Элеонора, быстро взглянув на нее из-под ресниц.

— Моя дорогая, я давно знаю Невилла. У него множество достоинств, и воспитан он как джентльмен. Это льстит женскому самолюбию. Но у него есть некоторые принципы относительно денег. Я многое знаю о его прошлых делишках, чтобы догадаться, что он по горло увяз в войне между Уокером и его сторонниками с Вандербиль-дом и его деньгами. Я подозреваю, к какой из сторон он склоняется. Ты можешь, конечно, притворяться, если хочешь, что не имеешь к этому никакого отношения, но я предупреждаю тебя: я не верю.

Освободиться от своего гнетущего секрета и излить душу Мейзи, рассказать обо всех подробностях, которые она не могла изложить Гранту, не ожидая от него понимания многих вещей, которые могла понять только женщина, — что в этом опасного? Мейзи, похоже, вряд ли предупредит Уильяма Уокера, даже если бы это не означало предательства ее друзей — Невилла и Элеоноры. Кроме того, она любила Жан-Поля и не выдала бы секрет, из-за которого всех троих могли отдать под расстрел, — на такой поступок, думала Элеонора, Мейзи не способна. Своим странным посланием Невилл сам дал Мейзи ключ к пониманию того, что здесь что-то не так. Но она не могла объяснить, не могла раскрыться, риск был слишком велик. И, подняв голову, Элеонора сказала:

— Извини, Мейзи, я действительно не понимаю, о чем ты говоришь.

Мейзи внимательно посмотрела на нее. В ярком дневном свете кудри актрисы и яркая помада на губах придавали ей распутный вид, но в глазах светилась вселенская мудрость. Лепестки цветов на шляпке вздрагивали, когда она кивала.

— Ну что ж, дело обстоит хуже, чем я думала. Хорошо, не будем об этом. Но помни, если тебе понадобится место, куда пойти, я всегда буду тебе рада.

— Мейзи, ты…

— Обо мне не беспокойся. Но что касается тебя, дорогая, то впереди много передряг. Я предлагаю тебе свою помощь.

Когда Мейзи встала, Элеонора коснулась ее руки.

— Могла бы ты кое-что сделать для меня?

— Что именно?

— Передай Невиллу, чтобы он не приходил сюда. Я встречусь с ним где-нибудь еще, но только не здесь.

— И это все?

— Да.

Голос Элеоноры был тверд. Ей станет труднее встречаться с Невиллом в другом месте, но сама мысль о том, что здесь, в патио, где когда-то она была счастлива, ей придется принимать его, казалась невыносимой. Может, ей будет трудно защититься от него, но тут она могла оградить себя от его присутствия. И она этого добьется.

Грант пришел в полдень, они поели, но он был непривычно задумчив и быстро ушел. Сеньора Паредес, убрав со стола, исчезла в нижних комнатах дома, чтобы отдохнуть, а Элеонора принялась бродить по патио. Ее нервы были напряжены, как струны. Может, поступили новости о волнениях в Леоне? Или Уокер проводит сейчас совещание, на котором разрабатывается стратегия выступления против президента Риваса?

Без сомнения, она что-то должна сделать. Но что? Хотя бы заглянуть в бумаги в спальне; на комоде их целая стопка. Вряд ли в них что-то ценное, Невилл прав — слишком мало времени, чтобы Грант все это изложил в письменной форме.

Комната раскалилась от жары. Элеонора отдернула занавеску, чтобы впустить свет, и сразу почувствовала нестерпимую духоту. Она шире распахнула окно. Солнце перекатилось на другую сторону дома, и часть галереи, выходившей на улицу, оказалась в тени, что обещало прохладу. Так все равно лучше, чем в закрытой душной комнате.

Тревожно и опасно копаться в чужих бумагах с незапертой дверью. Сердце Элеоноры бешено стучало, подпрыгивая к горлу, а пальцы, листавшие караульный журнал, журнал конного хозяйства, регистрационную книгу с сотнями фамилий рекрутов, переписанных когда-то ее собственной рукой, дрожали. Пачка бумаг с данными по продовольствию и складам, больше ничего.

Перебрав все, Элеонора с облегчением вздохнула. Неприятное дело сделано и надо аккуратно сложить бумаги и журналы на место и больше не прикасаться к ним.

Занятая этим делом, она не услышала, как открылась и закрылась входная дверь в особняк. Первым предупреждением послужили мужские голоса из дворика, потом послышался шум шагов по лестнице. Наверняка Грант. Никто другой не вошел бы, не позвонив в колокольчик и не дождавшись, пока сеньора очнется от своего полуденного сна.

С бесшумной поспешностью Элеонора положила на место бумаги и выскользнула на галерею. Если хватит времени, она скроется, если нет — изобразит, что дышит воздухом. Чувство вины не позволяло ей остаться там, где она стояла. В любом случае она могла гулять вдоль галереи совершенно спокойно. Элеонора села на перекладину под необрезанными ветками бугенвиллеи, ожидая, найдет ее Грант или нет.

Грант, казалось, забыл о ее присутствии в доме. Он ввел гостей в спальню, извиняясь за жару, заскрипели стулья — мужчины рассаживались вокруг стола. Элеонора без труда узнала голос Уильяма Уокера, второй принадлежал полковнику Томасу Генри. А вот четвертого человека она не могла узнать, хотя голос напоминал что-то отдаленно знакомое.

Волнуясь, что ее обнаружат, Элеонора тем не менее сообразила, что мужчины пришли на совещание. Ничто, кроме секретности, не могло заставить их выбрать жаркую душную комнату вместо просторных залов Дома правительства. Что, кроме кризиса в Леоне, могло собрать их вместе в такое время?

Из своего укрытия Элеонора слышала мужские голоса и даже улавливала отдельные слова. Осторожно, чтобы ее не заметили с улицы, она двинулась вдоль галереи, избегая железных решеток других комнат, вжимаясь плечами в золотистые горячие камни. Сосредоточившись и обратившись в слух, она механически отрывала лепестки сорванного цветка бугенвиллеи, и они падали на пол. Элеонора не замечала этого.

— Мне кажется, — медленно, нараспев, говорил полковник Генри, — что это дело времени, и Ривас начнет действовать. Этот трюк с фальшивкой мы могли предвидеть. И удивительно, если у вас в голове еще не сложился план на этот случай.

Уокер слушал его с явным удовольствием.

— Возможно, но сначала я хотел бы узнать, что скажут другие.

— Я скажу только одно — избавьтесь от них. — Голос незнакомца прозвучал мрачно. — Арестовать его вместе со сподвижниками, пытать и казнить их как изменников. Вы не можете допустить сейчас внутренних распрей. Это не только будет плохо смотреться с позиции сильных стран, которые могли бы оказать вам поддержку. Это будет похоже на приглашение к нападению Сальвадора или Гватемалы. Коста-Рика, может, и обессилена, но другие — нет. Все они, с их претензией на нейтралитет, только и ждут, когда смогут расправиться с вами.

— Да, может, и так, — медленно произнес Грант. — Но, мне кажется, сейчас выступление против Риваса будет скорее похоже на начало гражданской войны, а не на то, чтобы успокоить волнения.

Полковник Генри стукнул рукой по столу.

— Грант прав. Но мы не можем позволить Ривасу продолжать сеять смуту. Надо посмотреть на ситуацию трезво. Никому не может понравиться, что представители других стран заняли их страну и захватили в ней власть. Нам надо провести здесь выборы в старой американской традиции. Ставлю десять к одному, что вы побьете Риваса, потому что народ хорошо к вам относится, генерал.

— В этих словах есть здравый смысл, — согласился Уокер.

— Подумайте, насколько было бы удобнее, если бы вы стали президентом…

— Но сначала надо что-то сделать с фактическим мятежом, который устроил нынешний президент, — осторожно проговорил Уокер.

— Самое простое — организовать на него покушение, — отозвался незнакомец. Но похоже, никто не отнесся всерьез к этому предложению.

Потом заговорил Грант, очень медленно, точно формулировал мысли вслух:

— А что, генерал, если дать Ривасу понять, что мы намерены сделать именно то, о чем ходят слухи, — арестовать его вместе с помощниками? Насколько я могу судить о нем — он уберется из страны, и очень скоро, захватив с собой всю главную оппозицию Леоне.

— Таким образом мы от него избавимся, не тронув на его голове ни единого волоска! — воскликнул полковник Генри.

— Точно, — согласился Грант. — А когда он уберется, вы, генерал Уокер, можете выдвинуть временного президента, кого-то с небольшими политическими амбициями, и через некоторое время он объявит новые выборы.

— Феррер, — задумчиво сказал Уокер.

— Это кто? — поинтересовался незнакомец.

— Феррер — хороший человек, преданный демократ, прекрасная кандидатура на роль временного президента.

— А выборы? — спросил полковник Генри.

— В любом случае я считаю, что их надо провести как можно скорее.

— Но надо сначала разобраться с мятежом в Леоне, нужно время, — возразил Грант.

— Леоне — это оплот аристократов и партии легитимистов, — тихо напомнил Уокер. — На такой пост они привыкли выбирать кого-то из своей среды. При беспорядках им будет труднее провести голосование в своем районе, не так ли?

Элеонора услышала достаточно, и стоять здесь дольше становилось опасно. Подождав, когда они снова заговорят, она двинулась вдоль галереи к спальне. Невежливо не появиться перед гостями. Она могла бы сослаться на то, что не вышла к ним из смущения, но нелепо притворяться с такой репутацией.

Изобразив на лице гостеприимную улыбку, она толкнула дверь спальни, вошла и остановилась, держась за ручку двери.

— Грант, — начала она, — мне показалось, что я услышала голос, твой голос… О, извините, я не хотела мешать. Но поскольку я здесь, могу ли я что-то для вас сделать, джентльмены? Может быть, кофе или лимонад?

Через мгновение она глазами нашла человека по правую руку от Уокера, того, чей голос сначала не узнала. Это был американский министр в Никарагуа, Джон Уиллер.

Глава 20

— Как Жан-Поль? С ним все в порядке?

— Прекрасно, — с некоторым раздражением отозвался Невилл Кроуфорд на волнение Элеоноры и тут же вернулся к вопросу, интересовавшему его больше всего:

— Вы уверены, что это все, о чем они говорили?

— Уверена, — ответила Элеонора. Уже в четвертый раз он повторял этот вопрос, и она тоже стала раздражаться. Он вел себя так, будто подозревал, что она выкладывает не всю информацию. Впрочем, это была правда. Она утаила, что планируемый арест Риваса не более чем трюк, но вряд ли Невиллу удастся об этом узнать. Но без этой маленькой детали остальное сводилось лишь к тому, что Грант и генерал хотели довести до легитимистов. Она также сказала Невиллу о решении назначить нового президента, но намеренно неясно произнесла его имя, в сущности, исказив его. На такой компромисс с совестью она могла пойти.

Немного погодя, Элеонора манерно добавила:

— Больше я ничем не могу помочь. К сожалению.

— К сожалению для Жан-Поля, — уточнил Невилл. Волнение охватило ее, но выражение лица осталось прежним.

— Что вы имеете в виду? Вы же сказали, что с ним все в порядке.

— Да, все в порядке, пока. Но мы имеем дело с нетерпеливыми людьми. Они хотят более веской и точной информации: дата, время, число людей, которые будут участвовать в аресте, — вот такого рода данные.

— А что, предполагается, я должна делать? Попросить генерала Уокера удовлетворить мое любопытство? Я узнала то, что смогла.

— Поверьте, я вам сочувствую, Элеонора, но и я должен отчитываться перед этими людьми.

Она хотела швырнуть его вранье в его же круглое, красивое лицо, но придержала язык, решив не спорить с ним, да и доля правды в его словах есть. В любом случае она была благодарна Мейзи за то, что та вовремя вошла в комнату.

— О, это самая тайная встреча нелюбовников, которую мне доводилось видеть, — насмешливо воскликнула актриса. — Если послушать вашу пикировку, можно подумать, что вы давным-давно женаты. Прекращайте. Пойдемте ко мне, мне нужен ваш совет. Я тут придумала кое-что новое для спектакля. Невилл, я даже могу найти что-нибудь выпить, чтобы успокоить твою печень. Ты слишком раздражен.

— Я не один из твоих сироток, — проворчал Невилл. — И не пытайся меня опекать. — В его словах не было гнева. Он положил руку на пышную талию Мейзи, ковда она уводила его с театрального чердака, где они беседовали с Элеонорой.

— Ты тоже пойдешь с нами? — спросила Мейзи, оглядываясь на Элеонору. Заметив благодарный блеск в ее зеленых глазах, Мейзи ободряюще подмигнула.

Новости о поспешном бегстве президента Риваса из Леоне обсуждались на каждом углу. Феррер занял офис через несколько часов после официального подтверждения случившегося. В качестве одного из первых актов новоявленный президент объявил о новых выборах. Таким образом, план, обсуждавшийся в спальне, успешно воплощался.

Некоторое время в Центральной Америке три человека называли себя президентом Никарагуа: лидер страны по имени Эстрада, бежавший из Гранады девять месяцев назад, в тот день, когда Уокер входил в город; Рйвас — легитимист, временный президент вместо Эстрада, потерпевший поражение вместе с легитимистской армией и в схватке с уокеровскими фалангистами; и новый — Феррер. Время правления последнего оказалось самым коротким. Через несколько дней в Никарагуа появился четвертый президент, поддерживаемый большинством голосов, Уильям Уокер. Жители Гранады праздновали победу на выборах своего спасителя радостно и страстно. Они ели, пели, танцевали на улицах. Зажженные фонари свисали со стен домов и внутренних двориков, с деревьев. Площадь перед Домом правительства сияла множеством лампочек, факелов, освещавших красно-белые флаги, развешанные на всех зданиях. Музыканты ближе к вечеру переместились в Дом правительства на официальный праздник. Музыка и смех слабо доносились до спальни, где находилась Элеонора. Теплый вечерний бриз принес с собой запах пыли и гари от фонарей, острый запах специй и молочный аромат сладостей, в большом количестве поглощаемых на каждом празднике. Меланхоличный звон колоколов поплыл над городом. Как всегда, он вспугнул голубей, и они закружили в небе.

Но в воздухе, казалось, повисла опасность, что праздник может быть испорчен. Над озером со стороны пиков Омегепе сверкали тревожные молнии. Это смахивало и на зарницу, но все же блеск на фоне темного неба предвещал что-то нехорошее.

Элеоноре надо было одеться в ее пышный вечерний наряд, разложенный на кровати. Но она чувствовала скованность во всем теле, и понадобятся чрезвычайные усилия, чтобы влезть в тяжелую юбку, кринолин и пойти на праздник, на который ей совсем не хотелось идти. Она могла бы придумать какую-то отговорку, но оставаться в особняке, когда все веселятся, привлекало ее еще меньше, чем идти в Дом правительства. В последние дни она и так много времени проводила в одиночестве. Отчасти это напоминало ей первую неделю общения с Грантом. Он горел от страсти, но бывал с ней очень редко. Уокер, как всегда, отправлялся туда, где долг требовал его присутствия. Это было очень насыщенное событиями время для Дяди Билли — время решений и поездок в связи с избирательной кампанией. Из нескольких реплик Элеонора поняла, что планы по переводу транзитной линии продвигаются вперед. Но несмотря на все это она чувствовала, что обязанности Гранта все больше мешают ей. Она мечтала оказаться с ним где-нибудь вдвоем, свободными от всяких дел, проблем, там, где они могли бы целиком посвятить себя друг другу.

Иногда, поймав на себе странный взгляд его глубоких, как море, глаз, Элеонора вдруг начинала думать, жалеет ли Грант, что принял ее обратно. Случалось, она спрашивала себя — значит ли она для него что-то большее, нежели просто удобную женщину, которая проследит за стиркой одежды и едой, удовлетворит его страсть, чтобы он крепко заснул без всяких сновидений. Не глупо ли ожидать чего-то, кроме этой физической близости? Было ли в его отношении к ней что-то большее?

При звуке шагов она оглянулась и увидела Гранта, входящего в плохо освещенную комнату. Отыскивая ее в темноте, он остановился, потом двинулся к ней. Подойдя ближе, он вытянул руки над ее головой, чтобы закрыть окно и задернуть шторы, поцеловал ее нежно в губы, пошел к умывальнику и зажег лампу, держа ее крепкими загорелыми пальцами.

— Почему ты не одеваешься? — спросил он, не поворачиваясь. — Ты себя неважно чувствуешь?

Можно было бы воспользоваться этим предлогом, но она быстро отбросила подобную мысль и сказала:

— Я чувствую себя прекрасно. Просто я ждала тебя.

— Очень хорошо. Ты можешь что-нибудь сделать с моей гривой? Я похож на медведя.

Подойдя к комоду, он вынул ящичек с медицинскими принадлежностями, достал ножницы и кинул их на кровать.

— Подстричь тебя? — спросила Элеонора с сомнением в голосе, не сводя с него глаз.

— Да, прежде чем я приму ванну, — ответил Гранту вытаскивая рубашку из бриджей.

Конечно, она сама виновата, рассказав ему, что стригла Луиса, Жан-Поля, Слима во время их скитаний. Но то было совсем другое дело. Они ожидали от нее и от ржавого ножа лишь одного: чтобы волосы не лезли в глаза, а шее стало прохладнее.

— Но я не умею, — сказала она.

— Должна. Больше некому.

— Лучше уж оставить длинные волосы, чем совсем без них.

Бросившись на кровать, он вытянулся, потом оперся на локоть и поднял ногу в сапоге.

— Я с этим один не справлюсь.

Механически Элеонора помогла ему разуться.

— Справишься и со стрижкой.

— Я могу только подровнять концы.

— Это все, чего я хочу, — сказал Грант. Он вложил ей в руку ножницы, соскользнул с кровати и уселся на стул с прямой спинкой возле стола.

Его уверенность, что она сделает то, что он просит, заставила ее подойти ближе, и, поколебавшись, она сказала:

— Очень хорошо. Только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

Густые, черные, почти прямые волосы трудно было подрезать ровно, но, начав стричь, она обнаружила, что волосы упруго завивались на затылке; отрезанные пряди не падали, а цеплялись за шевелюру. Грант не нервничал, не давал советов и не следил за каждым движением, как это делали Жан-Поль и даже Луис. Расслабившись, он сидел совершенно спокойно, и скоро до Элеоноры дошло, что это поза доверия, а не презрения. Ее руки стали увереннее, и она подстригла его сносно, настолько сносно, что, закончив, не удержалась и с удовольствием провела щеткой по волосам.

— Ну как? Ты удовлетворена? — спросил Грант.

— Да. — Она оглядела его со всех сторон, смахивая темные волосы со спины и плеч.

— А я нет. — Его голос прозвучал глухо, так как он уткнулся лицом в ее рубашку и притянул к себе.

— Очень жаль, — сказала она, обхватив его за плечи, чтобы удержать равновесие. — Я уже приняла ванну, привела в порядок волосы.

— Мы можем еще раз принять ванну.

— Тогда мы опоздаем на прием к Дядюшке Билли, и, кроме того, ты обсыплешь всю кровать волосами.

Расстегивая пуговицы на рубашке, которая служила ей халатом, он сказал:

— Кажется, кто-то произнес слово «кровать»?

— Ну не думаешь же ты…

— Разве? Кажется, я помню один коврик, который уже послужил как-то прекрасной подстилкой. Вон тот, большой, у окна. Не так ли?

Он поднял ее на руки, ногой подтянул коврик поближе и опустил на него Элеонору. Учащенно дыша ей в шею, проговорил:

— Это одно из моих самых любимых воспоминаний.

Мягкий голос гитары разносился по залу, он становился все громче. Исполнитель — молодой человек с гордым веселым взглядом и белозубой улыбкой — входил в длинный зал приемов Дома правительства. Раздались одобрительные аплодисменты и восхищенный шепот собравшихся. Он поклонился, затем запел, медленно кружа по комнате. Он был хорош, очень хорош, и звук гитары был прекрасным аккомпанементом его глубокому неясному голосу. Он знал о своей привлекательности, но это ему не мешало. Дамы переглядывались, улыбаясь, а мужчин как по команде сковала скука. Элеонора стояла, точно окаменев. Испанец был очень похож на Луиса, а серенада, что он пел, — той самой, которую Луис исполнял на галерее только для нее. По крайней мере она так думала. Шелест шелка за спиной заставил Элеонору насторожиться, и, собрав силы, желая держать себя в руках, она повернулась лицом к Нинье Марии, остановившейся рядом.

— Как вам нравится наш трубадур? — спросила любовница Уокера. — Майор Кроуфорд уверял меня, что вам он должен понравиться.

— Майор Кроуфорд весьма наблюдателен, а вы слишком добры.

Лживость последних слов перехватила ей горло, и вдруг, отбросив все притворство, она подняла глаза, потемневшие от боли, и посмотрела в холодное лицо Ниньи Марии.

— Отчего вы меня так не любите? Что я вам сделала?

Та раскрыла веер из шелка телесного цвета, украшенный рисунками рубенсовских женщин.

— Ответ прост. Вы ничего не сделали, но с вашим появлением у меня сразу же возникли затруднения. Вы заняли место Хуаниты, вы нарушили планы, которые вынашивались несколько месяцев, вы нашли путь к сердцу Уильяма, который говорит о вас с искренней симпатией, гораздо большей, чем о какой-нибудь другой женщине, во всяком случае с тех пор, как мадемуазель, пленившая его сердце в Новом Орлеане, умерла.

— Этого не может быть, — возразила Элеонора и нахмурилась. — Не было и намека…

— Нет, не было. В том смысле, в каком вы думаете. Но контраст между его джентльменским отношением к вам и манерой обращения со мной бросается в глаза. По крайней мере до эпизода с Луисом. Сам же эпизод убедил его, что вы не так невинны, как кажетесь, и даже само ваше присутствие осложнило мою жизнь.

Элеонора посмотрела на генерала, стоявшего в отдалении. Никакой опасности, что кто-то услышит их разговор, не было, музыка заглушала слова, они стояли в алькове, возле горшков с растениями.

— Более того, — продолжала Нинья Мария, — вы поставили на колени несгибаемого Железного Солдата, он ходит за вами, как все влюбленные мечтатели. Мои друзья, до того как вы появились на сцене, полагали, что я их несколько развлеку, пробив броню этого человека. И я обещала сделать это. Так что, сами понимаете, у меня мало оснований любить вас.

— Вы хотите сказать, что вы собирались…

— Соблазнить. Это слово вы искали? — Женщина горько усмехнулась, прежде чем продолжить:

— Конечно, кто больше подходит для этого, чем загадочный полковник Фаррелл?

— А как же генерал?..

Нинья Мария пожала плечами, слегка прикрытыми бордово-черным платьем, отделанным парчой.

— Генерал — человек власти, и меня это возбуждает. Но сейчас, как вы, может, догадались, моя связь с ним — политика, а не выбор. И поэтому нет ничего дурного в том, чтобы развлечься, когда его нет рядом или он слишком занят.

Она говорила и смотрела на певца, прищурив глаза и улыбаясь. Затем повернулась к Элеоноре.

— Но неважно. Сейчас нам бессмысленно ссориться. Мы квиты, как сказали бы фалангисты после гондурасского эпизода. Позвольте мне поздравить вас с решением присоединиться к партии, которая в конце концов победит в Никарагуа, и заодно поблагодарить за ваши старания. Вам, вероятно, будет интересно узнать, что президент Ривас бежал и теперь находится в Чинандеге, где он создал правительство в изгнании. Он установил связи с властями Сальвадора и Гватемалы, чтобы объединить усилия для выдворения американских захватчиков.

— Ну, поскольку у нас откровенный разговор, — перебила Элеонора, — я хочу сказать, что президент Ривас меня совершенно не интересует.

— Понятно. Тогда вы, наверное, счастливы, что избран генерал. — Элеонора улыбнулась, и Нинья Мария продолжила:

— Ну, с такой искренностью в своих симпатиях вам будет нетрудно выяснить дату инаугурации.

— Так здесь не должно быть никаких проблем, — повернулась к ней Элеонора. — Все плакаты, все деревья Гранады будут пестреть этой датой.

— Вы ошибаетесь, — холодно сказала Нинья Мария. — Угроза для жизни генерала существует. Во всяком случае, в окно подброшена записка, как часто практикуется в отношении общественных деятелей. Но генерал относится к этому серьезно.

— Но вас же он не подозревает? — Элеонора опустила ресницы, чтобы скрыть иронию в голосе. Нахмурившись, Нинья Мария сказала:

— Конечно, генерал не доверяет никому, кроме полковников Фаррелла и Генри. И я оказалась бы вне подозрений, не случись одного эпизода. Уильям не забыл, что из-за моей горничной в наши апартаменты прокрался человек. Недоразумение, конечно, но он не верит, что такого больше не случится.

— Глупо с его стороны, — проговорила Элеонора.

— В конце концов с этим человеком можно покончить, не прибегая к помощи наемного убийцы, — сказала Нинья Мария тоном оскорбленной гордости. — Я хочу знать дату инаугурации лично для себя. У меня много дел перед церемонией, и мне надо знать, сколько дней в запасе, чтобы приготовиться к балу. Заказанная пиротехника должна прибыть вовремя. Ну если вы не хотите выяснить это для меня, то вы можете сделать это для майора Кроуфорда. Я уверена, что вы узнаете все, что он попросит, и, таким образом, выполните и мою просьбу. — Нинья Мария отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Элеонора не обратила на это внимания.

— Но Грант может и не сказать то, что вы хотите знать.

— Я уверена, вы найдете способ преодолеть это препятствие, — сказала Нинья Мария. Потом резко повернулась:

— Это очаровательное платье. Оно вам очень идет. Иначе и быть не могло. Моя портниха всякий раз превосходит самое себя.

Ее портниха? Элеонора почувствовала, как сдавило грудь. Если Нинья Мария приложила руку к выбору платья, она больше никогда его не наденет, она разорвет его в клочья и бросит в лицо Гранту. Как он осмелился рассказать о ее трудностях с гардеробом этой ведьме? Как осмелился взывать к жалости и сочувствию Ниньи Марии?

Элеонора сцепила руки перед собой, отыскивая широкоплечую фигуру Гранта. Ее сердце заныло, когда она увидела, что он стоит, склонившись к невзрачной блондинке в бледно-розовом атласе, как ей показалось — дочери помощника американского министра. Свет лампы оттенял его иссиня-черные волосы, сверкал на золоте шелка эполет. Хотя она хорошо знала его, отсюда он казался необыкновенно красивым незнакомцем. И она была потрясена, когда почувствовала, как мало знает о его мыслях и чаяниях.

В этот миг Грант поднял глаза и улыбнулся. Ее внимание отвлек испанский гитарист, допевавший последний куплет. Раздались аплодисменты. Грант что-то сказал, видимо, извинился перед своей дамой, и начал пробираться к ней через проход.

Но Элеоноре не хотелось, чтобы он нашел ее одну. Когда майор Невилл Кроуфорд проходил мимо, она незаметно кивнула ему, подзывая. Он подошел очень грациозно и краем глаза тоже увидел приближение Гранта.

Кроуфорд проявил большую проницательность, чем она ожидала. Склонившись к ней, он спросил:

— Что вы задумали, дорогая Элеонора?

Времени для ответа не осталось, Грант холодно кивнул Невиллу и обратился к ней:

— Ты готова идти? — Он взял ее под руку.

— Да, — ответила она с вызовом, — как только оттанцую вальс с майором Кроуфордом, который ему обещала.

Рука Гранта напряглась.

— В другой раз, — проговорил он скованно. — Я уверен, майор Кроуфорд извинит.

Невилл сразу же отступил назад. В его глазах, которые он перевел с Гранта на Элеонору, почувствовалась хорошо скрываемая зависть.

Они элегантно распрощались, и Грант, отшучиваясь, отказался от приглашения друзей-офицеров продолжить вечер, спокойно снося насмешки в свой адрес.

Когда они вышли через парадные двери, Грант отдал честь охранникам, и его голос прозвучал бесстрастно, когда он обратился к Элеоноре:

— Похоже, ты очень сдружилась с Кроуфордом.

— Он был добр ко мне в Гондурасе, когда я вышла из тюрьмы и мы вместе плыли на корабле, — ответила она холодно.

— Но ты и раньше его знала.

Ее не волновала его подозрительность.

— Мы приплыли сюда на судне из Нового Орлеана, если ты об этом.

— Вы вместе ходили по городу, до того как ты исчезла.

— Прежде чем я… исчезла, как ты говоришь, из города, он сопровождал меня в госпиталь, если ты про это. Но чаще мы были в компании Мейзи, поскольку он один из ее друзей.

— О да, Мейзи. — Грант медленно кивнул. Элеонора остановилась у поворота на Санта-Селью.

— Я прошу тебя не говорить о Мейзи в таком тоне, — сказала она дрожащим от гнева голосом. — У нее есть недостатки, но она лучше многих твоих так называемых друзей.

— Например? — спросил он угрожающе.

— Например таких, как Нинья Мария, — выпалила она и отвернулась, испугавшись, что сказала слишком много.

Он зашагал с ней в ногу.

— Видимо, ты подразумеваешь что-то конкретное.

— Ничего такого, что тебе надо объяснять.

— Это ты так думаешь, — процедил он сквозь зубы, открывая дверь в особняк. Дверь громко хлопнула, пропустив их внутрь.

«Осторожнее», — шепнул внутренний голос Элеоноре, но она его уже не слушала.

— Твоя Нинья Мария, — глаза ее сверкали в темноте, — сказала мне сегодня вечером, что до того, как я появилась в Гранаде, ты был неравнодушен к ее испанским чарам.

Элеонора с удовлетворением заметила, что он смутился. Но было глупо продолжать спектакль. Она дошла до середины лестницы, прежде чем Грант обрел дар речи:

— Черта с два! Это явная наглая ложь. Но даже если и так, тебе-то что до этого? Тебя же здесь еще не было?

Но это не ответ. И она попыталась зайти с другой стороны.

— Ты полагаешь, что я не должна обращать внимание на то, что эта женщина выбирала платье, которое на мне?

— Это не так, — сказал он, следуя за ней в спальню.

— Попробуй отрицать! Его же сшила ее портниха. Ты искал покровительства любовницы Уильяма Уокера?

— Я не могу целиком отрицать, — ответил Грант и мрачно нахмурился. — Оно действительно сделано ее портнихой, потому что я появлялся у нее раньше с Уокером, и, кроме того, она единственная, кого я знаю.