Обольщение по-королевски - Порочный ангел

— Спасибо, — начала было Элеонора.

— У тебя есть все, что нужно? — спросил Грант.

Они оба умолкли. Элеонора посмотрела на него в тот момент, когда внезапная мягкость на лице Гранта сменилась насмешливой улыбкой. Эта мягкость так быстро исчезла, что она засомневалась — не привиделось ли ей. Секундой позже он заговорил:

— Я прослежу, чтобы багаж доставили сразу, как выгрузят с корабля.

— Там только саквояж.

— Я прослежу, — повторил он.

— Мне, может быть, понадобятся вещи, оставленные в особняке.

Он кивнул.

— Они еще там. Все на месте. Я скажу, чтобы сеньора Паредес послала их тебе.

В его голосе снова появились грубые нотки. Элеонора слегка улыбнулась и по-королевски кивнула, вспомнив уроки бабушки, чистокровной французской аристократки.

На следующий день к ней явился редактор газеты «Эль Никарагуэн» — молодой человек с испачканными чернилами пальцами и спокойным лицом. Его интерес к ее испытаниям был таким искренним, что Элеонора рассказала ему больше, чем собиралась. Она приняла еще одного гостя — доктора Джоунса из военного госпиталя. Ссылаясь на приказ кого-то очень важного в командовании фаланги и отмахнувшись от ее протестов, он осмотрел Элеонору, дал мазь для ран на руках, прописал лимонный сок и пахту и сказал, что это поможет снять солнечный загар. Он объявил, что вес у нее нормальный, но на его вкус она худовата. Чтобы исправить это положение, доктор велел ей есть мясо, овощи, жирные десерты, в которых он себе отказывает. Их разговор, естественно, перешел на госпиталь и раненных в последней стычке. Когда он, наконец, собрался уходить, Элеонора пообещала заглянуть в госпиталь, посмотреть на его нововведения.

Полдень был посвящен выполнению обещаний. Грант сдержал слово, и ее багаж из особняка прибыл. Вещи были аккуратно упакованы, и она заподозрила, что он сам укладывал ее кринолин и платья.

Встряхнув их, она увидела, что они хорошо выглажены, и ей оставалось их только повесить. Элеонора никак не могла решить, какое из трех платьев надеть на прием к генералу. Блузка, данная майором Кроуфордом, не годилась; ни одно из платьев — ни с розочками, ни из зеленого муслина — не соответствовало ее положению вдовы. Может, использовать черные ленточки и черную мантилью с зеленым платьем? Но это ей показалось неуместным.

Вот почему, когда она открыла на стук дверь и увидела улыбающегося солдата, протягивающего ей коробку с платьем в полдень третьего дня, это выглядело как исполнение ее тайного желания, а не как сюрприз.

— С поклоном от полковника, мэм, — сказал молодой человек и поклонился сам.

Элеонора немного поколебалась, но, подумав, что это, возможно, пример того, как «республика Никарагуа оплачивает ее расходы», приняла коробку с улыбкой и выражениями благодарности, для которой подыскала самые великодушные слова. Стоило ли отказывать Уокеру, если он хочет загладить свою вину? Это оказалось черное кружевное платье на серовато-бежевой атласной подкладке. Когда она внимательно осмотрела его, то поняла, что оно сшито по выкройке ее муслинового. Размеры и фасон те же — с оборками от подчеркнутой линии талии, с широким кружевным воротником, закрывающим плечи. После получасовой борьбы с пуговицами на спине, Элеонора убедилась, что оно сидит хорошо, может, чуть широковато в талии, но, без всякого сомнения, зеленое грешило тем же.

Сделано со вкусом, подумала она, прохаживаясь перед зеркалом, вделанным в шкаф. Неяркое, без фальши глубокого траура. Атлас просвечивал сквозь кружева и прекрасно оттенял ее волосы и кожу. Элеоноре подумалось, что в слишком открытом вырезе платья должно быть какое-то украшение. Не раздумывая, она взяла медальон с изображением Святого Михаила, сняла его с цепочки и повесила на черную ленту так, чтобы он лежал в ямке у основания шеи. Элеонора оделась и ждала, когда экипаж генерала приедет за ней. Увидев Невилла Кроуфорда в качестве сопровождающего, она постаралась скрыть разочарование.

Кроуфорд, однако, не собирался молчать о своих чувствах. Он сел в экипаж, скрестил ноги, улыбнулся и посмотрел ей в лицо.

— Не везет пока, да? Если он не подойдет к вам, вы должны будете подойти к нему.

— Что вы имеете в виду? — спросила Элеонора.

— Я имею в виду, что у нас нет времени ждать, пока полковник преодолеет чувство ревности и уязвленной гордости.

— Ревности?

— Естественно. Подумайте сами, что может чувствовать Фаррелл, узнав, что совершил де Ларедо ради вашего спасения?

Прошла минута, прежде чем Элеонора смогла понять смысл слов майора. Она знала, что он ждет от нее ответа.

— А почему такая спешка?

— До нас дошли слухи, что Уокер намерен арестовать президента Риваса и его кабинет как изменников республики, потому что у Риваса были контакты с лидером Сальвадора. Были какие-то уличные беспорядки в Леоне с антиамериканскими настроениями. Откровенно говоря, я подозреваю, что Ривас сам распространяет эти слухи. Газета «Президент» нарушила его планы в начале месяца, когда Уокеру устроили восторженный прием в Леоне при отступлении костариканской армии. Бьюсь об заклад, что Ривас намерен проверить, кто из них популярнее. Сейчас, когда маленький генерал опасается угрозы нападения, он, Ривас, хотел бы выгнать американских фалангистов из страны, прежде чем Уокер задерет нос. Или нацелится на президентский пост.

— Еще одно предательство, — пробормотала Элеонора. Невилл Кроуфорд покачал головой.

— Возможно. Но для нас не имеет никакого значения, где и как рождаются слухи. Мы хотим того же, что и Ривас, — избавиться от Уокера.

— Но в таком случае… что мы должны делать?

Не обратив внимания на ее сарказм, он объяснил:

— Вполне очевидно, Уокер не может игнорировать ситуацию. Может оказаться так, что он будет вынужден делать то, что и предполагают слухи. Нам надо знать точно, как он намерен действовать и когда.

— А почему надо меня вовлекать в это? Почему не поручить Нинье Марии это выяснить?

— Потому что, — сказал он после минутного колебания, — после инцидента с Хуанитой он ей больше не доверяет. Наиболее важные встречи с офицерами он устраивает в доме Фаррелла.

— Начинаю понимать, — сказала она.

— Я думаю, мы можем быть уверены, что Уокер не примет решения, не проконсультировавшись с Фаррел-лом, независимо от того, последует он его совету или нет.

— А что если эта встреча уже произошла? — спросила она.

— Мои информаторы работают быстрее людей Уокера. В лучшем случае он мог узнать это несколько часов назад. Вы поспеете вовремя, если будете действовать быстро.

— Я… у вас есть предложение, как я могу это сделать? — Она отвела глаза и посмотрела в окно.

Экипаж въехал на площадь. Через несколько секунд они остановятся у дверей Дома правительства.

— Немногие мужчины могут противостоять своим желаниям, — тихим голосом сказал он в темноте. — И если инициатива будет исходить от вас, Элеонора, то, я уверен, все будет в порядке, да и я бы тоже не устоял.

Эти слова Невилла Кроуфорда потрясли ее. Она думала, что он слишком занят своей карьерой, чтобы обращать внимание на ее привлекательность. Элеонора чувствовала себя спокойно, зная, что он не подвержен ее чарам. У нее нет повода думать, что он будет домогаться ее, но все же…

Дом правительства сверкал огнями, повсюду раздавались звонкие голоса. Элеоноре показалось, что в люстрах зажжено больше свечей, чем когда она танцевала здесь в последний раз. Больше женщин, больше ярких сверкающих украшений. Стол, накрытый для ужина, заставлен более разнообразными блюдами, бокалы с вином мелькали чаще, музыка звучала громче, танцоры неслись быстрее. Возможно, ей это просто казалось после стольких недель ужаса. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение, и, наблюдая, как эти мужчины и женщины едят и пьют, ей показалось, что в их движениях она замечает жадность и страх перед будущим.

Несмотря на то что Нинья Мария стояла рядом со злым лицом, Уильям Уокер произнес приветственную речь в честь Элеоноры, но на протяжении всего вечера к ней больше не подходил. Генерал занялся иностранными сановными гостями, среди которых был человек явно богатый и говоривший, как нью-йоркские магнаты.

Услышав звуки вальса, Элеонора напомнила себе, что она носит траур по Луису. Майор Кроуфорд стоял, рядом, пока его не пригласила на танец Нинья Мария. Какое-то время с ней постоял доктор Джоунс, потом подошел, опираясь напалку, полковник Генри, потом — офицеры, знакомые Луиса, и стало казаться, что это она проводит прием. Элеонора почувствовала некоторое облегчение, когда все стали расходиться. Ответив на многочисленные соболезнования, что было нелегко, и, что еще тяжелее на вопросы, вызванные простым любопытством, она одна стояла у окна, когда сзади послышался легкий шум.

Повернувшись, она увидела Гранта и настороженно приподняла подбородок. Он протянул ей бокал.

— Выпей, — сказал он без всякого вступления. — Похоже, тебе это пойдет на пользу.

Обида и самолюбие боролись в ней. Но голос прозвучал насмешливо, когда она сказала:

— Как великодушно с твоей стороны.

Он не ответил, и, чтобы хоть чем-то себя занять, Элеонора поднесла бокал к губам. В этот самый момент Грант протянул руку к медальону.

Испугавшись, Элеонора быстро глотнула, подавившись шампанским, и судорожно схватилась рукой за горло. Осмотревшись, Грант поспешно взял у нее бокал, поставил на столик и, открыв окно, вывел ее на галерею. Когда он постучал рукой по спине, Элеонора яростно затрясла головой.

— Со мной все в порядке.

— Ты уверена?

Она кивнула, скривив губы в улыбке, и посмотрела вниз.

— Надеюсь, ты не испортила вином платье. Оно может оставить пятно.

— Я забыла поблагодарить генерала Уокера за то, что он послал мне его.

Его молчание заставило Элеонору поднять глаза. Она увидела насмешку на лице Гранта.

— Так это ты? — спросила она медленно. — Это был ты? Солдат говорил… Но я думала…

— Не делай из этого трагедии, — сказал он коротко. — Я подумал, что тебе может понадобиться платье. Забудь об этом.

Прежде чем она смогла ответить, он повернулся на каблуках и вышел. Элеонора смотрела ему вслед и сердце ее трепетало, словно она только что упустила редкую возможность. Она понимала, что это была не просто любезность с его стороны. Элеонора увидела, как Нинья Мария вызывающе прошла вперед и хищно положила руку на плечо Гранта. Именно в этот момент Элеонора вспомнила, какую рискованную игру должна вести.

Глава 19

Уйти из Дома правительства незамеченной было нетрудно. Даже солдаты, охранявшие вход, казалось, не обратили на нее никакого внимания.

Было еще не поздно, площадь освещалась светом ламп, проникавшим через открытые двери домов, окружавших ее с трех сторон. Люди парами, семьями, старики, дети толпились здесь, наслаждаясь прохладой позднего часа, музыкой, доносившейся из открытых окон здания, которое Элеонора только что покинула. Но даже в кромешной тьме она могла безошибочно найти дорогу к особняку через площадь и по Санта-Селья. Много раз ступала она по этим серым камням, и неудивительно, что ноги сами понесли ее знакомым путем.

Какое-то мгновение она стояла под навесом галереи, глядя на толстый ствол бугенвиллеи на углу дома. Вздрогнув, Элеонора попыталась стряхнуть с себя воспоминания и взялась за колокольчик.

Прошло несколько минут, прежде чем в замке заскрежетал ключ и сеньора Паредес высунулась в приоткрывшуюся дверь. Элеоноре, однако, показалось, что прошел по меньшей мере час. Нервное напряжение и откровенный страх превратили ее лицо в маску, когда она порывисто прошла мимо пожилой женщины.

— Добрый вечер, — бросила Элеонора, снимая черную мантилью и стуча каблуками по прохладным плиткам пола.

Закрыв дверь, сеньора торопливо засеменила следом.

— Сеньор полковник ждет вас? — спросила она. Элеонора, дойдя уже до подножия лестницы, обернулась.

— Я думаю, он будет рад меня видеть, — произнесла она тихо.

В комнате, которая служила им с Грантом спальней, все осталось по-прежнему. Элеоноре не надо было зажигать свечу, чтобы понять это. Лунный свет, проникающий сквозь окно галереи, освещал комнату. Гардероб, умывальник, стол, за которым они вместе ели, картина на стене, кровать, застеленная покрывалом, — все как раньше, даже коврики на тех же местах. И лишь решетка на окне открыта, ее половинки прижаты к наружной стене. Вещи Гранта там же, где они лежали, когда он уходил на Ривас. Его рубашки и бриджи аккуратной стопкой высились в гардеробе, бритва и расческа с серебряной ручкой лежали на умывальнике. Элеонора коснулась пальцами щетки для волос, ее оправа стала фиолетовой от длительного пользования, и следовало ее отполировать. Через минуту мысли Элеоноры перескочили на другое.

«Мало кто из мужчин способен противиться своим желаниям», — сказал Невилл. Что он имел в виду? Что мало найдется мужчин, которые устоят, если она сама предложит себя? Но дело в том, что она хорошо знает Гранта. Он не только способен противиться, но и станет противиться. Он не тратил времени на сопротивление призыву Хуаниты в то памятное утро. Он покончил с ней с откровенной прямотой. Так же он может отвергнуть и ее. Несмотря на браваду, с какой она ответила сеньоре, она допускала, что такой вариант возможен, но умерла бы от унижения, поступи он так.

Выйдя на галерею, Элеонора посмотрела, далеко ли от перил до земли, и внутри у нее все похолодело. У Гранта тогда были причины так поступить. Хуанита вела себя, как дикарка: царапалась, нападала на них обоих. Но это Элеонору не успокоило. Необходимо прямо себе признаться, что и с нею могут поступить так. Может, ему станет труднее отнестись к ней с жестокостью, если она окажется раздетой?..

Элеонора закусила нижнюю губу, медленно подняла руки за голову, пытаясь расстегнуть блестящие пуговицы, до которых смогла дотянуться, потом опустила руки, давая им отдохнуть, и снова закинула их за голову, желая покончить с остальными пуговицами.

Поглощенная этим занятием, она не заметила, как в дверях, ведущих на галерею, появилась тень. Когда Грант вошел в комнату, она застыла от неожиданности. Он швырнул шляпу на комод, схватил ее за локоть и медленно повернул к себе спиной, потом обхватил сильными мускулистыми руками вокруг талии. Прикосновение его пальцев обожгло ее обнаженную кожу, а голос, низкий и тихий, прошептал в самое ухо:

— Я помогу тебе.

Элеонора почувствовала облегчение, последние силы покинули ее, и она прильнула к нему. Пульс учащенно бился, грудь высоко вздымалась и опускалась и от страха, и от предвкушения возбуждения. Чувство вины ушло глубоко в подсознание, оно улетучилось, прежде чем томная волна захлестнула ее, и она не могла и не хотела ей противиться.

Рука Гранта уже расстегнула последние пуговицы и принялась вынимать одну за другой заколки из ее волос. Когда не осталось ни одной, они рассыпались, покрыв спину сверкающим каскадом. Грант повернул ее к себе, запустил пальцы в красно-золотые локоны и откинул назад ее голову, отыскивая мягкие губы. Элеонора обняла его за шею, ее пальцы впились в тонкую ткань кителя. Она ощутила нарастающую силу его желания и знала, как скоро в ней родится ответный порыв, который охватит каждую частичку ее тела. Его губы скользнули к нежной шее, потом за ухо. Элеонора не противилась, когда он спустил с ее плеч кружева, его поцелуй обжег ямку у горла, отодвинув прохладный медальон.

Она закрыла глаза, чувствуя как во сне, что он поднял ее и перенес на постель. Несколькими быстрыми движениями она сбросила с себя мешавшую ей одежду, ощутив прикосновение к коже теплого ночного воздуха. Ее обнаженное тело восторженно отозвалось на его ласку. Опустив ресницы, Элеонора ладонью гладила его грудь, покрывшуюся капельками пота, напрягшийся живот. Свежий запах прокаленной на солнце одежды и лавровишневой воды смешался с запахом горячих тел, тесно прижавшихся друг к другу. Сильная рука Гранта с шершавыми подушечками пальцев нежно ласкала ее грудь, потом, когда он прижался к ней губами, она почувствовала знакомый вкус страсти на языке. Его руки двигались ниже, к талии и бедрам, и она ощутила охватившее ее нарастающее желание.

Элеонора знала, что только этот человек способен дать ей такое наслаждение. Грант действовал на нее как катализатор, доводя ее до безумия, способного преодолеть любые преграды. Его обжигающие поцелуи распаляли ее страсть, биение сердца отдавалось в ушах, его дыхание обжигало щеку, смешиваясь с ее собственным, а тело таяло от прикосновения его крепких рук. И, не в силах больше сдерживаться, она рванулась ему навстречу, и волна наслаждения захватила ее растопленным серебристым потоком, который поглотил все ее тело, проникнув в каждую клеточку.

Элеонора открыла глаза и улыбнулась, глядя в глубокие, темные, как океан, глаза человека, лежащего рядом. Он поцеловал ее трепещущие губы, и она вздохнула, чувствуя ни с чем не сравнимое блаженство и то, как она сама растворяется в волнах любви.

— Элеонора?

Настойчивость его голоса вернула ее к действительности. Она медлила, собираясь с силами, чтобы откликнуться, и в этот момент стыд, ужасный и отравляющий, охватил ее. Что в ее поступке было по собственной воле, а что — служило задаче, которую она обязана выполнять?

Делать то, что она хотела, притворяясь, будто должна, или делать то, что должна, притворяясь, что ей этого хочется? Что из этого отвратительнее? Медальон Святого Михаила жег ей кожу плеча, как клеймо. Клятвы, которыми они обменялись с Луисом, ни к чему не обязывали, она не была ими связана, но, конечно, другие будут с пристальным вниманием наблюдать, как она переносит утрату. Но Элеонора знала: ничто для нее несущественно, кроме одного, — что думает о ней Грант.

Лицо Элеоноры запылало, она приподнялась на локте и потянулась к нижней юбке. Грант перехватил ее руку, но она вырвалась, соскользнув с постели.

Одно движение — и он выхватил нижнюю юбку, притянул ее обратно к себе и держал, пока она не перестала сопротивляться.

— Куда ты собираешься? — лениво спросил он, сдувая с губ прилипшую прядь ее волос. Элеонора откашлялась.

— Я… обратно в «Аламбру».

Ее ответ явно разочаровал его. Когда Грант наконец заговорил, она услышала в его голосе нечто, испугавшее ее.

— Я думаю, ты не пойдешь… пока не скажешь мне, зачем сюда пришла, если не собиралась оставаться. И в чем дело, ради бога? Что с тобой случилось, почему ты стала похожа на робкую фарфоровую куклу с вытаращенными глазами?

— Грант…

— Все с самого начала, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

Она затаила дыхание.

— Если бы ты знал, о чем спрашиваешь…

— Я знаю. Но не стоит делать вид, что ничего не было. Или ты предпочитаешь все рассказать генералу? Я могу тебя оградить от этого.

— Не думаю, что я смогу найти слова… — начала Элеонора. Мысль о том, чтобы рассказать о происшедшем, изложить все короткими холодными фразами, приводила ее в отчаяние. Так легко сделать ошибку и сказать больше, чем ему следует знать.

— Попытайся, — посоветовал он, и ей пришлось уступить.

Заикаясь, она начала с момента ареста в госпитале. К ее удивлению слова находились без труда, и она рассказала о бегстве, о горной долине, о том, как лечила Луиса, как он заботился о ней и ее безопасности. Голос Элеоноры постепенно окреп. Она подробно рассказала, как угасла их надежда, когда они узнали о смерти Хуаниты и о казни людей, вернувшихся в Гранаду. Дорога по джунглям, путь по заливу, смерть Курта, их арест, Гондурас. Все это Элеонора изложила легко. Она споткнулась, когда дошла до появления майора Кроуфорда, за которым последовало благословение отца Себастьяна и одиннадцатичасовое замужество.

— Ты говоришь, что Луис и другие были еще живы, когда Кроуфорд встретился с вами? — спросил Грант, пристально глядя на нее.

— Да. — Она вдруг ощутила, как напряглись его мускулы, и насторожилась, почувствовав опасность оттого, что рядом с ним может поддаться слабости.

— Майор был уполномочен вести переговоры о том, чтобы освободили всех заключенных, — сказал он. — Интересно прочесть его отчет. Но не останавливайся. Я начинаю удивляться. Теперь расскажи мне о свадьбе. Любовная пара, преодолевшая все препятствия, без сомнения, довела дело до конца в великолепной омерзительности грязной тюремной камеры.

— Нет-нет, — сказала она, вздохнув, стараясь, чтобы слезы, вставшие комом в горле, не слышались в голосе. — Все было не так. Это — великодушный жест, не более. Луис хотел защитить меня своим именем, как настоящий рыцарь. Никакого конца, о котором ты говоришь, не было. Уверяю тебя, — добавила она поспешно. — Не потому, что я не хотела, а потому, что он не мог. И на следующее утро я видела, как он шел на смерть с моим именем на устах… Я думаю, он умирал без страха, он боялся только оставить меня… Боялся за меня…

Ее голос дрогнул, когда она произнесла последние слова, и наконец горькие слезы, которые она так долго сдерживала, хлынули из глаз и побежали по лицу обжигающими ручьями. С силой она попыталась вырваться из рук Гранта, но он ее не отпускал. Чувствуя его защиту, она больше не старалась остановить этот болезненный и безнадежный поток слез. Грант долго молчал, а потом тихо выругался в освещенной луной тьме. Словно почувствовав, что движение принесет ему облегчение, он рывком сел в постели, нашел ее нижнюю юбку и отдал ей в руки, чтобы она вытерла слезы. Затем, обняв руками колени, долго сидел, всматриваясь в контур комода в углу.

Его сочувствие и смягчало и тревожило раны, нанесенные ее душе, усиливая сознание ее вины так, что она не могла больше сдерживать желание сознаться во всем.

Набрав воздуха, она было начала:

— Жан-Поль…

— Ничего не говори, остальное я знаю.

Его голос с легкостью заглушил слабый голос Элеоноры. Его последующие слова без усилий перечеркнули то, что она пыталась ему сказать.

— Я знаю все… Кроме одного — почему ты сейчас пришла сюда?

— Это же очевидно, — после минутного молчания сказала Элеонора.

— Мне нет. — Он снова лег рядом с ней, опираясь на локоть. Грант не касался ее, но она нервничала, чувствуя, как он напрягся, сдерживая свои чувства.

— Я пришла потому, что… Я боюсь, что я не поняла что-то насчет платья…

— Ты собираешься мне его вернуть? — спросил он с явным недоверием.

Щеки Элеоноры пылали, слезы медленно текли из глаз, она не вытирала их, не замечая.

— Нет, — ответила она, решив сказать полуправду, хотя и не в силах была смотреть ему в глаза. — Я хотела остаться, и я думала, что тебе окажется труднее меня вышвырнуть, если я разденусь.

Он задержал дыхание, затем пальцем коснулся ее мокрой щеки и сказал:

— Очень мудро. Мне хочется еще раз показать, как мудро ты поступила, но лучше, если ты постараешься заснуть.

Он поверил ей и ни о чем не спросил. И это было больше, чем она могла ожидать от человека с таким отношением к жизни, и больше, чем она заслуживала. Видимо, она слишком ослабела, если Грант, всегда такой подозрительный, не задал вопросов, которые должен был задать. Его отношение к ней заставило ее устыдиться, но в то же время она не могла не почувствовать, что ее напряжение спало. Ее зеленые глаза слабо светились в темноте, когда она повернулась к нему.

— Я, может, и выгляжу хрупкой, — сказала Элеонора, — но я сильнее, чем ты думаешь, гораздо сильнее.

Луна уже зашла, когда они, наконец, закрыли глаза. Элеонора, совсем выбившись из сил, заснула глубоким сном. На заре ее разбудили собственные рыдания, но она не могла вспомнить, какой кошмар ей привиделся. Грант обнял ее и держал, пока она не успокоилась. И хотя Элеонора пыталась, лежа в его объятиях, рассказать, что ей приснилось, она не могла. Сон ускользал, оставляя лишь необъяснимое чувство страшной потери.

— А что ты подумал, когда вернулся из Риваса и не нашел меня?

Они сидели за завтраком, мухи облепили кожуру апельсина и обрезки бекона на тарелках; под навесом галереи уже поднималась жара. Чашка Гранта опустела и Элеонора налила еще кофе из синего эмалированного кофейника, чтобы не поднимать глаз, когда он станет отвечать.

— Сначала, — сказал он, беря чашку, — я удивился, что выдвинуто такое обвинение, и подумал, что Луис повел себя как идиот, ускакав с тобой в такой мелодраматической манере, не дождавшись, когда вернется Уокер и все уладит. Но это сначала, а потом я понял, что они собирались с тобой сделать. Тогда я догадался, что большая часть планов Хуаниты строилась как раз на том, что меня нет рядом. Досадно, конечно, что именно Луис, а не я был здесь, когда тебе понадобилась помощь, что он знал, где ты, а я нет, он был с тобой в ту ночь, а не я. Если бы я нашел вас, я попытался бы его убить. Но, поостыв после домашнего ареста, я понял, что благодарен ему за заботу о тебе.

— После домашнего ареста? — спросила быстро Элеонора.

Его губы растянулись в невеселой улыбке.

— Да, ради моей же собственной безопасности, как мне объяснил Уокер. Арест длился менее двух недель, но этого хватило, чтобы ты оказалась слишком далеко и без моей помощи. Этого хватило Уокеру, чтобы спасти для фаланги офицера, который, конечно, понадобится ему при возвращении в Ривас. И этого хватило ему, чтобы потерять преданного сторонника.

Значит, он так сильно о ней беспокоился? Слова, которые Элеоноре хотелось произнести, застряли в горле. Она не могла их выдавить из себя. И вместо этого она сказала:

— Мне кажется, большой разницы не было бы, если бы ты догнал нас или прибыл в Гондурас вместо майора Кроуфорда.

— В Гондурас? Я не знал об этой миссии, пока Кроуфорд не уехал. Мне кажется, я дал Дядюшке Билли хороший повод сомневаться в моей преданности и в моем сотрудничестве. И это еще одно, из-за чего у меня есть к нему претензии. Информация о том, что ты в плену, пришла не по обычным каналам, могу поклясться эполетами, и не через демократические каналы, как говорит Уокер, иначе бы я об этом знал. В этой ситуации есть что-то странное, я до сих пор не уверен, что генерал перекрыл утечку информации. На досуге я поинтересуюсь этим вопросом.

— Луис и я обсуждали такую возможность, — сказала она. — Мы думали, не вовлечена ли в это сеньора Паредес?

— Возможно, но она очень осторожная старуха и слишком боится потерять, что имеет, чтобы делать это добровольно.

— А это имеет значение? — осторожно спросила она.

Он долго молчал, прежде чем ответить.

— Думаю, что нет.

Почувствовав разочарование, она отмахнулась от мухи и заставила себя задать еще один вопрос:

— Ты еще кого-то подозреваешь?

Покачав головой, он поставил кофе и потянулся за шляпой.

— Только догадки. — Обойдя вокруг стола, он поднял ее на ноги. — Тебе лучше запереться, в эти дни будет очень жарко. Я не думаю, что ты останешься здесь на день, и мне не нравится твой костюм, эта красная рубашка, в которой ты так соблазнительна. Едва ли следует принимать гостей на патио в таком наряде. Видимо, мне снова придется позаботиться о твоем гардеробе.

— А ты против? — спросила она.

— Да нет, мне просто надо этому научиться, — ответил он. — Навык в обращении с женскими пуговицами может пригодиться.

— Но ведь ты знаешь только мои, — сказала она с насмешливым ехидством.

Поцеловав его на прощание, Элеонора посмотрела, как он широкими шагами вышел из комнаты, и ее сердце заныло.

Коробки из «Аламбры» привезли на ручной тележке за час до ленча. Прекрасный пример организованности и умения Гранта — взяв что-то под свой контроль, довести дело до конца в этой стране, где все откладывается на завтра.

Элеонора улыбнулась, вспомнив его высказывание по поводу юбки и блузки, которые она называла про себя гондурасским костюмом. Она вышла на галерею и увидела, как в сопровождении сеньоры по улице движется пышногрудая с невероятной шляпкой на голове, покрытой красными яркими цветами, дама. Разглядев кудри медного цвета, челкой свисающие надо лбом, Элеонора наконец обрела дар речи.

— Мейзи! — воскликнула она и поспешила вниз по ступенькам, Та распахнула объятия, и Элеонора бросилась к ней на шею.

— Мне рады, да? — спросила Мейзи, когда они, наконец, оторвались друг от друга.

— Ты же знаешь, что я рада, — сказала Элеонора, улыбаясь повлажневшими глазами.

— А я сомневаюсь. Ты уже здесь много дней, и не показываешься.

— Я про тебя все знаю, — сдержанно сказала Элеонора. — Я спрашивала у доктора Джоунса, он сказал, что у тебя все хорошо, что ты счастлива с Джоном, с театром и с сиротами, и все звучало так идиллически, что я не хотела влезать со своими проблемами.

— Не прикидывайся, ты же хорошо знаешь, что я умираю от любопытства услышать из твоих уст, как ты и что с тобой произошло. Я и понятия не имела о твоих мытарствах, пока не прочла утром в газете. Я думала, что для Ларедо был хороший повод увезти тебя и спрятать, этакое романтическое путешествие, совсем не опасное, как на это намекает газета «Эль Никарагуэн». Здесь, в городе, все было очень тихо.

— Ох, эти газеты, — сказала Элеонора и вдруг подумала, не Грант ли заслал к ней редактора? Но неважно. Она предпочитала избегать напряженности между ними. — Пойдем присядем, — продолжала она, — я посмотрю, что подать к кофе.

Оранжевые цветы уже опали с деревьев на патио, только фрукты остались висеть на ветках и холодные, блестевшие, точно отполированные, листья. Солнце ярко освещало камни и лужу воды, вытекшую из горшков с цветами, которые сеньора только что закончила поливать; прямо на глазах вода испарялась.

— У меня к тебе странное послание, — сказала Мейзи, когда Элеонора поставила поднос с кофе на столик.

Элеонора передала Мейзи чашку и откинулась на спинку стула.

— Он просил тебе сказать: поздравляю, и предупредить, что зайдет завтра.

Элеонора подняла бровь, как бы изумившись: