– Это неважно. Эти препятствия значат менее, чем вы думаете и вполне совместимы с влюбленностью, о которой я говорю. Вы, мужчины, ищете только "этого". Без "этого" вы не можете понять любовь. Мы, женщины, думаем иначе. Мы менее чувственны, чем вы воображаете и, напротив, стремимся к многим вещам, которых вы не понимаете.
Они вошли в "Сад Петрарки", и хозяин поспешил явиться, оборвав разговор с шоффером Розауры, испанцем, находившимся в услужении у нее с тех пор, как она приехала в Европу.
Они позавтракали на самом берегу Соржеса, где их разговор сопровождался грохотом водопада. На розоватой скатерти стояла бутылка самого знаменитого в той местности вина "Шато неф дю Пап", густого, вкусного, очень хмельного. Розаура, плененная шопотом воды и свежестью тени, после своего недавнего путешествия из Парижа по монотонным и пыльным дорогам, позавидовала уединенному домику Петрарки, считая его райским уголком.
– Я испытываю желание построить себе здесь домик. Жила бы я вдали от мира, стихов бы не писала, потому что я не поэт. Но могу вас уверить, я бы умела ценить не хуже Петрарки красоту этого места. Как он, должно быть, был счастлив на берегу этой речки, думая о своей Лауре.
Борха сделал жест недоверия. Если б хорошее могло длиться вечно! Но года идут, и с ними вянет молодость и жажда жизни. Красивое расположение Воклюза все более омрачалось для Петрарки. Лаура была уже только призраком. Друзья умерли или уехали из Авиньона. Дочка звала его во Флоренцию – Петрарка переселился из Авиньона в Рим, и патриотический его идеал осуществился. Он покинул Воклюз и поселился в итальянском местечке Арка. Тут, чтобы забыть свою старость, он со всем пылом отдался труду и дошел до того, что одновременно держал пять секретарей в Арка. И однажды вечером, как солдат, умирающий на своем посту, опираясь на ружье, он умер в своей библиотеке, упав на книги. Быть может, в этой агонии, быстрой и одинокой, последняя его мысль принадлежала Воклюзу.
Розаура с преувеличенным возмущением велела ему замолчать.
– Борха, не говорите о смерти. Оставьте жить Петрарку. Поэты не должны умирать. И будем жить и мы тоже, будем наслаждаться предстоящим часом, в полном забвении того, что может случиться.
Они пили, веселые, как бродяги, встретившие хорошую гостиницу на своем пути. Хозяин "Сада Петрарки" кланялся смущенно, слушая похвалы, расточаемые такой изящной сеньорой его кухне. Борха смотрел с удивлением на бутылку "Шато неф". Она уже опустела, хотя еще не подали знаменитых жареных цыплят. Он велел подать еще бутылку вина, несмотря на веселый протест Розауры.
– Нет, Клаудио, будьте благоразумны. Это вино очень крепкое и может броситься нам в голову.
Борха чувствовал себя наэлектризованным, и в то же время им владело беспокойство. Они были одни. Его спутница казалась другой женщиной. Глаза ее ярко блестели, смех ее звучал, как смех мужчины, а в словах была беззаботная доверчивость, точно оба они принадлежали к одному полу. Какая-то внутренняя двойственность, возникавшая в нем всегда в критические моменты его существования, вводила его в сомнение. Голос, который он один мог слышать, твердил ему: "Ты сделаешь глупость! Ты потеряешь приятную дружбу… Ты устыдишься, когда дашь себе отчет в твоем смешном поступке".
Вскоре он взял руку Розауры и попытался поцеловать ее.
– Нет, Борха, – запротестовала она, внезапно став серьезной. – Не будьте ребенком. Вы собираетесь говорить о вашей любви, о блаженстве совместной жизни здесь – избитая музыка! Это мог бы мне сказать последний дурак в том мире, в котором я живу… А вы еще считаете себя талантливым человеком… Отпустите мою руку. Поцелуй руки ничего не означает; мне сотни раз целуют руку в виде привета, как и всем другим женщинам. Но здесь я этого не допущу. Здесь это означало бы нечто другое.
И она резким движением вырвала руку из двух рук, ласкавших ее.
– Вы не поверите мне, – ответил он кратко, – и, тем не менее, все, что я вам сейчас скажу, вполне достоверно. Вы думаете, что мы знакомы только с того раза, когда я увидел вас в Мадриде? Заблуждаетесь: я вас знал с тех пор, как начал думать. Видел я вас всегда, ждал вас всю мою жизнь, и теперь, когда, наконец, наши дороги скрестились, вы насмехаетесь над моим восхищением, считая меня одним из тех многих мужчин, которые искали вас единственно из-за блеска вашей красоты.
Она засмеялась над серьезностью, с которой молодой человек произнес эти слова.
– Пейте свой кофе, Клаудио! – сказала она материнским тоном. – Проведем спокойно этот столь прекрасный день. Не думайте, что я оскорблюсь, если вы перестанете ухаживать за мной. Наоборот, я желаю, чтобы мы говорили, как два друга. Обращайтесь со мной так, как если бы я была вашим товарищем.
Но Борха, опьяненный собственными словами, не мог успокоиться.
– Вы медлили явиться мне! – продолжал он. – Я знаю вас лучше, чем вы сами себя знаете. Вы будете вечно юной и, тем не менее, вам тысячи и тысячи лет. Вы такая же древняя, как мир, такая же далекая, как жизнь…
Розаура рассмеялась и отвесила ему иронический поклон.
– Какие любезности! Старая – древняя – тысячи лет!.. Очень благодарна – вы необычайно вежливы!
Юноша продолжал, словно говорил для самого себя.
– Я вас видел в книгах, на картинах, во всем, о чем мечтали люди, чтобы конкретно представить себе высшую красоту. Вы – Венера, вы – Елена, вы – изящество и обольщение, украшающие жизнь. Вы никогда не состаритесь, вы одарены бессмертием богов.
Она грациозной головой качала в знак одобрения.
– Это уже лучше. Вы исправились и говорите очень приятные вещи. Можете продолжать.
Музыка, вульгарная, веселая, с легкомысленным ритмом вдруг ворвалась в тревожный рокот воды и листвы. В "Саду Петрарка" так же, как и во всех садовых ресторанах под городом, был электрический рояль, и хозяин, видя, что двое его единственных клиентов кончают свой завтрак, решил, что настал момент действовать роялю.
Ноги Розауры стали двигаться в такт этой веселой и вульгарной музыке, она пристукнула своими высокими каблуками.
– Пойдем танцевать! – сказала она.
И Борха увидел себя танцующим в пространстве, вымощенном асфальтом, близ берега реки Петрарки. На его правую руку непринужденно опиралась талия креолки. Она несколько отогнулась назад, точно опасалась какой-либо дерзости со стороны своего партнера. В то же время ей приятно было ощущать близкую опасность.
Розаура любила танцы. В Париже она посещала "дансинги", а Клаудио на подобного рода празднествах держался почти всегда далеким наблюдателем.
Он дал управлять собой этой женщине, которая казалась ему высшим существом. Так должны были руководить бедными смертными древние богини, когда они удостоивали их своих объятий.
Снова воскресла в нем та смелость, которая была для него источником раскаяния и стыда. Словно охваченный безумием, он наклонил голову и робко поцеловал белую шею, видневшуюся в вырезе платья.
– Нет, уж это нет! – сказала Розаура, освобождаясь из его объятий. – Танцы кончились! Вы – неисправимый ребенок, с которым нельзя быть спокойной!
Затем, точно раскаиваясь в резкости тона, которым были сказаны эти слова, она добавила, улыбаясь:
– Придется мне написать дочери сеньора Бустаменто, чтобы она знала, что за тип ее будущий супруг.
Это напоминание в большей степени отрезвило Клаудио, чем все протесты дамы. С него тотчас соскочило сладостное опьянение; он все увидел в багровом свете. Весь пейзаж был затянут густым туманом.
Она кончила тем, что почувствовала к нему жалость – так он был растерян.
– Не разыгрывайте невинного агнца! Вы понимаете, что такая женщина, как я, – совершенно свободная и ведущая несколько мятежную жизнь, – не станет довольствоваться надеждой, что вы явитесь. Поверьте: никто никого не ждет; – все устраивает случай. Чтобы вы меня оставили в покое и мы продолжали быть друзьями, я вам скажу, что в моей вдовьей жизни существует мужчина… и мужчина, которого многие знают. Быть может, и вы его знаете, и желание занять его место, именно, и побуждает вас к смелости, которая оскорбила бы других женщин, менее знающих жизнь, чем я.
Подобное предположение Розауры оскорбило Борха и одновременно удивило. Он не знал о существовании такого человека и не желал замещать никого; он любил ее, не интересуясь ее биографией.
– Хорошо! Не говорите мне больше о своей любви. Меня удивляет, что вы не знали об этом эпизоде в моей жизни, когда им так много и без всякой нужды интересовались мои друзья в Париже и в других местах. Будемте, как те товарищи, которые чтут друг друга, живут, как братья, и уважают чужие тайны.
С этого момента разговор между ними увял. Тщетно она старалась развеселить Борха своим смехом и разговором.
Она захотела покататься на моторной лодке, по имени "Красавица Лаура", совершавшей недлинные рейсы по реке Соржес. Но хозяин ресторана пояснил, что мотор этой лодки чинится механиком в Авиньоне.
– В таком случае едем, – сказала она, подавая знак шофферу, уже сидевшему в автомобиле у подъезда ресторана.
– Вы, мой Петрарка, в дурном расположении духа! Надо, чтобы вы не имели больше перед глазами красивого пейзажа, который вы теперь как-будто ненавидите. В Авиньоне вы будете другим. Вы расскажете мне интересные вещи о своем соотечественнике Луна, о борьбе между папами и другие неизвестные мне истории.
Они вернулись в город по той же дороге. Борха оставался вначале молчаливым, отвечал кратко на вопросы своей спутницы. Затем – точно близость дивного тела, соприкасавшегося с ним при каждом качании автомобиля воскресила в нем страсть, – он снова стал говорить о своей любви, которую он считал сверхчеловеческой и украшал историческими и литературными нарядами.
Венера-Лилит ответила ему серьезным тоном, в котором звучало желание раз навсегда покончить с подобным приставанием.
– Ах, испанец! Неужели женщина никуда не может пойти с мужчиной, чтобы тот не говорил ей о любви, требуя от нее взаимности, совсем, как султан, которому понравилась одалиска? Неужели нельзя, чтобы мужчина и женщина жили мирно и тихо, как два друга? Я говорю с вами очень серьезно, Клаудио! Для меня было удачей встретить вас в Авиньоне. Вы рассказываете мне всякие интересные вещи; ваш разговор заставляет меня забывать другие мои заботы. Но если вы будете досаждать мне, как капризный ребенок, то я завтра же утром уеду в свою виллу на Лазурном берегу, и вы меня больше не увидите.
VI. Зарождение Великого Западного Раскола
Было десять часов утра. Розаура следила глазами за группой путешественников, которые, переходя через площадь Дворца, поднимались по дворцовой лестнице.
– Это все клиенты нашего друга "фелибра", – сказала она, улыбаясь. – Идеалист сейчас опять начнет разглагольствовать и петь свой гимн в "Большой часовне".
Борха ответил равнодушным жестом. Он объяснял своей спутнице, как шестой и седьмой папы удалились из Авиньона и этим невольно положили начало продолжительной церковной борьбе, известной под названием Великого Западного Раскола, т.-е. одновременного царствования двух пап в XIV и XV веках.
Они вышли из отеля, так как молодому человеку больше нравилось читать свои лекции по истории около папского дворца или прогуливаться по садам, украшающим в настоящее время прежнюю скалистую местность между жилищем пап и Роной.
– Когда в Авиньоне умер папа Климент VII, признанный Францией, Испанией, Португалией, Шотландией, Савойей, Неаполем и Провансом, кардиналы порешили, – как пять лет перед тем сделали римские кардиналы, – созвать конклав для избрания нового папы. И на этом конклаве ими единогласно был избран кардинал Аррагонский – дон Педро де-Луна.
С первых же дней раскола кардинал Луна был одним из наиболее красноречивых пропагандистов законности Авиньонского папства. В собрании из двадцати одного избирателя двадцать единогласно избрали кардинала Аррагонского, которому тогда было 66 лет.
Новый папа принял имя Бенедикта XIII. Это был первый испанец, занявший папский престол в Авиньоне.
Не прерывая своей прогулки, Борха продолжал описывать героя книги, которую писал. Педро де-Луна был человек добродетельный и воздержный. Среди всеобщей развращенности духовенства его безупречная жизнь особенно рельефно выделяла его из среды людей его времени.
В молодые годы Педро де-Луна был военным. Он, между прочим, сражался в Кастилии против Педро Жестокого.
Так как Луна в первое время раскола держался вдали от споров церковников, ограничиваясь тем, что путешествовал по Испании, все сочли его восшествие на папский престол несомненным признаком того, что раскол приходит к концу.
Богословы Парижской Сорбонны начали высказывать нетерпение, когда увидали, что шли месяцы, а Бенедикт XIII все не отказывается от своей тиары.
Франция отправила посольство в Авиньон и в Рим, чтобы уговорить обоих пап отказаться от престола. Но тщетно!
Два посольства – первое, так называемое "посольство трех герцогов", второе – "посольство трех королей" (Франции, Англии и Кастилии) – старались убедить папу Луна отречься первым от своего звания в пользу римского папы для объединения церквей. Но Бенедикт XIII стойко и неустрашимо держался своего взгляда, не пугаясь ни угроз, ни повелений. Посланным ему из Парижа он твердил одно:
– Я – законный папа и не имею права отказываться от этого святого звания.
На требование отречься первым от папского престола испанец отвечал: "Лучше смерть".
Франция отправила посольство с таким же требованием к папе в Рим. Но и это посольство не имело успеха. Римский папа был так же непреклонен, как и Бенедикт XIII, и тем не менее именно на последнего сильнее всего нажимал французский двор и парижский университет.
Некто Бусико вторгся во главе своих банд на папскую территорию.
Вскоре Бусико занял город. Папе Луна оставалось одно убежище – его дворец. И в нем он заперся с пятью кардиналами, еще оставшимися ему верными; из них один был итальянцем, а четверо других испанцами.
Осада укрепленного папского дворца длилась четыре с половиной года. Стойкость дона Педро Дуна была изумительна. Но, наконец, он счел, что настало время покинуть заключение. В дворцовом соборе была древняя потайная дверь, много лет тому назад замуравленная.
11 марта 1403 г. через эту дверь вышли четверо – папа и трое его доверенных лиц. Таким образом последний Авиньонский папа покинул навсегда дворец, выстроенный его предшественниками. Никогда больше он не вернулся в этот город в течение двадцати четырех лет, которые он еще прожил.
Когда на заре открыли городские ворота, папа и его спутники вышли из них на реку. На берегу дон Педро Луна ожидала барка с четырнадцатью гребцами. Папа и преданные ему приближенные сели в нее и уехали. Они бросили якорь у крепости Кастельренар в Провансе, которым правил в то время Луис д'Анжу, верный друг Бенедикта. И вот папа неожиданно восторжествовал над своими врагами. Его бегство из Авиньонского дворца произвело изумительную перемену.
В этом месте повествования Клаудио с своей спутницей уже дошел до верхнего конца сада, вблизи фонтана, в котором плавали золотые и красные рыбки. Несколько дальше оба они, облокотись на железные перила моста, увидели внизу множество песчаных или покрытых зеленью островков, увидели противоположный берег речки с его виноградниками и высокоствольными деревьями и белые каменные башни над средневековыми домами Вильнева. Розаура безмолвно всматривалась в этот пейзаж. Затем с улыбкой сказала своему спутнику:
– Дон Педро де-Луна навсегда покинул Авиньон. Не думаете ли вы, Клаудио, что настало время и нам уехать отсюда?
***
Так как Борха намеревался поехать в Марсель, Розаура решила отвезти его туда в своем автомобиле. Горничную она отправила по железной дороге в виллу на Лазурном берегу, чтобы она привезла в Марсель все телеграммы и письма, которые там могли бы оказаться.
Путешественники осматривали на другой день после приезда в Марсель древнее аббатство Сэн Виктор, где папа Бенедикт XIII принимал множество раскаявшихся недоброжелателей, так же, как и оставшихся ему верными сторонников.
Смелый план замышлял Педро де-Луна. Чтобы покончить с церковным расколом, он решил встретиться со своим противником лицом к лицу, хотя бы ему для этого пришлось добраться до самого Рима. Бенедикт XIII любил море, так как оно казалось ему истинно свободным. Ему нужно было собрать флот, и он написал аррагонскому королю, чтобы тот прислал ему галеры из Каталонии и Валенсии. Также и некоторые испанцы, корсары Средиземного моря, нанялись к нему на службу. Девять месяцев жил он в аббатстве, готовясь к экспедиции. Но чтобы добраться до Рима и захватить противника, нужно было много денег, и некоторые епископы прислали ему щедрые субсидии. Бенедикт XIII уехал из Марселя и прибыл в Ниццу в последние дни декабря 1404 г. Папский флот только в середине мая 1404 г. достиг Генуи, где папе был оказан блестящий прием. Казалось, все благоприятствовало Бенедикту. Но удача длилась недолго. Вскоре все изменилось. Нужно было создать войско, а на это у папы не было денег. И наконец, на него встал еще более страшный враг – бледный призрак, который столько раз уничтожал в XIV веке все человеческие замыслы: чума. И вот дон Педро де-Луна вернулся в аббатство Сэн Виктор до следующей экспедиции.
– И мы также добрались до нашего аббатства, – сказала Розаура, прерывая своего спутника.
Они вошли в ресторан и уселись за стол в первом этаже. Розауре очень понравилась обстановка и, главное, вид из окна ресторана.
– Да тут интереснее, чем в Воклюзе. Какая прелестная панорама! Но и завтрак, надеюсь, будет не хуже.
Клаудио стал уговаривать свою спутницу поехать с ним в Испанию и, наконец, в ответ на его просьбы, креолка утвердительно кивнула головой. Да, она поедет с ним в Испанию. Увидит уединенный замок на берегу моря, где умер скиталец Луна. Решено! И через стол она обменялась с Клаудио крепким рукопожатием.
Теперь шел у них разговор исключительно о предстоящем путешествии. Они уже видели перед собой вершины Пиринеев, снежную шапку Каниго, а по ту сторону – равнины Каталонии, – реку Эбро, апельсинные сады Валенсии, скалу, увенчанную крепостью и выдвигающуюся в Средиземное море, точно гигантский корабль.
Выходя из ресторана, они улыбались, как двое влюбленных, хотя обменивались только восклицаниями относительно стран, которые собирались посетить.
– Дайте мне руку, Борхита, – сказала она детским голосом, будто прося помощи. – Я чувствую себя немного неуверенно. Думаю, что я слишком много выпила. "Живописные" завтраки, которыми вы меня угощаете, в результате убийственны.
Она хотела тотчас же вернуться в отель. И они пошли по широкой улице, в конце которой находился их отель, лучший в Марселе. Приближаясь к главному его подъезду, они оба увидели какого-то сеньора, поспешно выходившего оттуда. Обоим показалось, что это был сеньор Бустаменто. Розаура нашла подобную ошибку легко объяснимой.
– После такого "ужасного" завтрака совсем неудивительно, что мы видим призраки.
И Клаудио тоже усомнился в том, что это был Бустаменто. За две недели до того, находясь еще в папском городе, он получил письмо от своего опекуна. Тот не говорил ни о каком близком путешествии, а только сообщал ему интересную новость, что его "начальство", некий видный политический деятель, обещает ему высокий пост, а именно, пост посла. И это должно случиться скоро, так как теперешнее министерство продержится недолго и уступит место новому.
Они вошли в отель и, поднявшись на лифте, очутились одни на безлюдной площадке.
Приходилось проститься. Комнаты их были в противоположных концах здания. Комната Розауры, элегантная и дорогая, выходила на улицу Канебьер. Борха поселился в более скромном номере, с окнами, выходившими в узкую старинную улицу.
Они простились с улыбкой, будто между ними существовало нечто вроде интимной близости, искусно скрытой от посторонних глаз и проявлявшейся только тогда, когда они оставались наедине. Клаудио поцеловал ей руку и, волнуясь, спросил, когда они снова увидятся.
Было два часа дня, может быть, несколько больше. Ей надо отдохнуть. В пять часов они сойдут вниз пить чай в "холл" отеля. Затем поедут в экипаже в Прадо и по Корнишу.
– Итак, до пяти часов, – сказал молодой человек. – Думайте обо мне… Не забудьте о нашем путешествии.
Он еще держал ее правую руку в своей руке и снова поднес ее к губам.
Розаура, доверчивая и оптимистически настроенная, несколько встревожилась при этом втором поцелуе ее руки.
И тотчас же вскрикнула и откинулась назад. Губы, ласкавшие ее руку, быстро поднялись выше и страстно прильнули к ее губам длительным, жадным, высасывающим поцелуем. Но она была мужественная женщина, несмотря на притворно-изнемогающий вид, которым она иногда желала придать новую грацию своей особе. Розаура сохранила всю силу, приобретенную ею еще в детстве, когда она жила в обширнейших владениях родственников и друзей и была настоящей амазонкой. И достаточно ей было дать толчок, чтобы отбросить своего спутника, который, казалось, раскаивался и устыдился этой необычной своей дерзости.
– И вы еще просили, чтобы мы путешествовали вместе? – сказала она голосом, дрожавшим от гнева. – Ни в Испанию, ни куда бы то ни было я с вами не поеду… Не расчитывайте на меня!..
Она повернулась к нему спиной и удалилась энергичной походкой.
VII. В Марселе
Сошла она в "холл" впять часов дня. Ей наскучило сидеть у себя в комнате в полном одиночестве. Когда она уселась в кресле, то не удивилась, увидав, что Борха подходит к ней со смиренным, умоляющим видом. Он ждал ее, чтобы вымолить себе прощение. Заранее зная, что сказать ему, она прервала его речь с видом милостивой королевы.
– Не говорите ничего! Все забыто, если вы пообещаете, что это больше никогда не повторится. В сущности это и так не повторится, потому что теперь вы не найдете удобного случая. Никакого путешествия, о котором мы говорили с вами за завтраком, не будет. Что за безумие путешествовать с человеком, на которого нельзя положиться!
Клаудио сделал покорный жест. Он на все согласится, лишь бы она его простила.
– Садитесь, возьмите чашку чаю! – продолжала Розаура, – и, чтобы не начинать прежнего, продолжайте лучше свой интересный и поучительный рассказ. Мы оставили нашего дон Педро, бежавшего от чумы, в аббатстве Сан Виктор в Марселе – он готовился к новой экспедиции в Рим. Что же случилось дальше?
Несмотря на свой энтузиазм в отношении исторических эпизодов, из которых должна была состоять его будущая книга, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы исполнить желание Розауры. Он предпочел бы продолжать разговор о случившемся несколько часов тому назад, объяснить свое поведение и добиться того, чтобы Розаура, забыв свой гнев, снова испытала прежнее желание поехать с ним в Испанию, что могло продлить их дружескую близость. Но ее нетерпение принудило его немедленно продолжать рассказ о событиях былых времен.
– Однажды папа Луна получил в своем уединении в Марселе известие о том, что римский папа умер. Восьмидесятилетний дон Педро проявил юношескую энергию, собираясь воевать с новым соперником, которого ему противопоставил Рим. Этот новый папа – Григорий VII – согласился было на предложенное им, Бенедиктом XIII, свидание. Оно должно было состояться в Саоне. Луна немедленно поехал в Ниццу. Здесь он организовал свой флот. Но свидание не состоялось. Григорий VII считал, что Саона слишком близка к побережью, а он боялся морского папы.
Народ смеялся над обоими папами. Дело в том, что Бенедикт упорно отказывался удалиться с побережья. Григорий же ни за что не желал приблизиться к морю. Король Франции заявил, что если и тот и другой папа не свидятся еще до праздника, Франция объявит себя нейтральной и не будет поддерживать Бенедикта XIII. Так кончилось его путешествие в Вечный Город, начавшееся триумфом. Кардиналы того и другого папы устраивали собрания в Пизе с тем, чтобы обоих отрешить от их звания, думая таким образом добиться окончательного единства церкви.
С этой целью был созван собор в Пизе. Первым действием этого собора было объявление Григория VII и Бенедикта XIII отрешенными от папства. Надеясь осуществить единство церкви, собор избрал нового папу, а именно, Александра V, который прожил всего одиннадцать месяцев.
Таким образом, оказалось трое пап вместо двух. Вот все, чего добился Пизанский собор.
Борха хотел продолжать, но дойдя до этого места своего рассказа, он издал изумленное восклицание и одновременно поднялся со своего плетеного кресла. Розаура, услыхав его возглас, в свою очередь изумилась, взглянув на вход в салон.
Оба они увидели сеньора Бустаменто; за ним следовали Эстела и другая сеньора – ее тетка, заступившая место матери Эстелы и управлявшая хозяйством сенатора в Мадриде. Но Бустаменто был менее удивлен, чем Борха. Только узнав вдову Пинеда, он сделал жест удивления и, поклонившись ей, сказал молодому человеку:
– Вижу, что ты очень скоро получил телеграмму, которую мы тебе послали из Барселоны. Я не ожидал, что ты приедешь еще сегодня из Авиньона.
Борха что-то пробормотал, чтобы скрыть свое смущение, и предоставил опекуну думать, что он получил его телеграмму.
Между тем дочь и ее тетка уселись рядом с Розаурой, и Бустаменто уделил тогда богатой американской сеньоре все свое внимание.
– Как мог я предполагать, что увижу в Марселе высокочтимую и прекрасную сеньору, когда я думал, что она в Париже? Какой сюрприз! Жалею только о том, что наша встреча будет кратковременной.
Каким-то инстинктом Розаура избегала упоминать, сколько дней она провела в папском городе. О своей встрече с Борха она говорила так, будто это случилось только сутки тому назад. Молодой человек собирался остаться в Марселе в поисках новых материалов для своей книги, а она, утомившись Парижем, будет продолжать свое путешествие по Лазурному берегу.
Бустаменто, спросив у вдовы о здоровье разных южно-американских лиц, знакомых им обоим, решил, что настала удобная минута поговорить с Борха "о серьезных вещах", предоставив дамам беседовать за чайным столиком.
– Я должен объяснить тебе причину моего приезда, – сказал он тихо. – Это было внезапное решение. Ты видел из последнего моего письма, что готовятся важные события. Мой покровитель вспомнил обо мне. Он хочет, чтобы я был послом при Ватикане, как только наша партия возьмет в свои руки власть, а это должно случиться через несколько месяцев – быть может, через несколько недель. В Ватикане нужен человек с дипломатическим талантом, к тому же пользующийся известностью в чужих краях – особенно в Америке, и потому он вспомнил обо мне.
Борха утвердительно качал головой и в то же время улыбался двусмысленно.
– Ты знаешь моего друга Энсизо де-Лас-Казас? Он двадцать лет был полномочным послом при Ватикане. Рим он знает хорошо, все кардиналы его друзья и обедают у него. Ты знаешь также, что он много раз приглашал меня приехать с моей семьей на несколько дней в его великолепный дворец. Я все откладывал свое посещение, а теперь считаю его своевременным. На будущей неделе Энсизо дает большой бал. И все мы решили поехать в Рим и воспользоваться гостеприимством знаменитого американца. Таким образом, мне можно будет изучить сценарий, в котором мне придется играть роль.
Борха знал по имени Энсизо де-Лас-Казас. Это был южно-американский миллионер, поселившийся в Риме вследствие своих литературных наклонностей. Для б?льшего престижа он был фиктивным представителем своей страны в Ватикане. Эти дипломатические функции ad honorem стоили ему очень дорого. Вдова Пинеда посещала его, когда бывала проездом в Риме. И когда говорили ей об Энсизо, она добродушно улыбалась:
– Превосходный человек, отец семейства, богач, неутомимо пишущий книги и жаждущий присоединить к своей славе дипломата некоторую беззаботность богемы.
Другие южные американцы, из зависти или соперничества, были жестоки к нему, считая его графоманом. Он ежегодно печатал том о древних итальянских городах или о папстве в средних веках, описывая с невинным апломбом то, что многочисленные авторы рассказали раньше его. Он сам был уверен, что первый сообщает обо всем этом. Разорившаяся итальянская знать составляла великолепный хор на его банкетах и приемах. Эти обедневшие патриции продавали ему всяческие древности, рекомендовали всякую гастрономию, итальянские вина и толпились вокруг него в качестве доверенных лиц по самым неожиданным торговым делам.
Знатная дворянская семья продала ему занимаемый им ныне в Риме дворец за цену, которая заставила лицемерно улыбаться их знакомых, завидовавших столь великолепной "комбинации".
И вот эта псевдо-римская особа, родом с того берега Атлантического океана, чувствовала себя связанной с Бустаменто благодарностью. Дон Аристидес повез его в Мадрид, чтобы он прочел там несколько лекций. И полномочный посол, надев фрак, левая сторона которого была сплошь покрыта орденскими знаками (при чем еще столько же висело у него на шее), читал в течение трех вечеров лекции о целом ряде исторических открытий, о которых многие слушатели знали давно: о Флоренции времен Медичи, о морской политике Венеции или о знаменитых артистах Возрождения.
Бустаменто на лекциях подбодрял слушателей или не допускал во всеуслышание дерзких комментариев юношества. Борха вспомнил, что присутствовал на одном из этих докладов. "Надо налаживать испано-американские отношения", – говорил дон Аристидес. – "Мы должны быть патриотами и, вместе с тем, вежливыми людьми". И он снова повторял свой обычный возглас: "Будущность Испании – в Америке".
– Мы проведем несколько недель в Риме, – говорил Бустаменто. – Если бы он мог добиться этого от меня, мой друг Энсизо пожелал бы никогда не расставаться со мной. Но я приеду в Рим послом, и все уполномоченные Южной Америки в Риме будут в восторге, что Испания послала такого человека, как я, чтобы поддержать их начинания.
Сообщив все это, Бустаменто заговорил о своей семье. Эстела, его дочь, в восторге от путешествия. Тетя ее – донья Нативидес, вдова адвоката Гамбоа, или Ната, как ее звала Эстела, – хотя и была не более чем домоправительница, все-таки умела дать чувствовать свое влияние.
