Сталинград

Энтони БИВОР
СТАЛИНГРАД

Часть первая.
«Мир затаит дыхание»

1. Двойной клинок «Барбароссы»

      Летнее субботнее утро 21 июня 1941 года в Берлине выдалось просто прекрасным. Многие горожане отправились поездом в Потсдам, чтобы провести этот день в парке Сан-Сусси. Другие решили отдохнуть на пляжах Ваннзее и Николазее. В многочисленных кафе набившие оскомину анекдоты о полете Рудольфа Гесса в Британию уступили место разговорам об угрозе вторжения со стороны Советского Союза. Впрочем, некоторые участники этих разговоров отвергали идею неизбежности расширения войны, основывая свои надежды на том, что Сталин все же не решится нападать и уступит Германии Украину в последний момент.
      В Советском посольстве на Унтер-ден-Линден все сотрудники в это утро находились на своих постах. Из Москвы поступило требование немедленно выяснить у германского руководства, почему на всем протяжении советско-германской границы от Балтики до Черного моря ведутся крупные военные приготовления. Валентин Бережков, первый секретарь и главный переводчик посольства, позвонил в рейхсминистерство иностранных дел на Вильгельмштрассе, чтобы договориться о встрече, но ему было сказано, что рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп на данный момент в Берлине отсутствует, а с госсекретарем фон Вайцзеккером не могут созвониться.
      Часы шли, а между тем из Москвы все настойчивее требовали сообщить, что происходит. На протяжении предшествующих восьми месяцев Кремль получил не меньше сотни предупреждений о готовящемся нападении Германии на Советский Союз, поэтому не удивительно, что, увидев сосредоточение германских войск на своих границах, Там пришли в состояние, близкое к истерике. Тем более, из НКВД час назад доложили, что только за предыдущий день зарегистрировали около тридцати девяти нарушений воздушной границы Советского Союза немецкими самолетами-разведчиками. Вермахт, практически не стесняясь, осуществлял свои приготовления, но это только больше утверждало Сталина во мнении, что подобная демонстрация военной мощи – лишь часть плана Гитлера, который желал бы таким образом вырвать себе большие уступки на новых переговорах с русскими.
      Советский посол в Берлине, Владимир Деканозов, полностью разделял убеждение Сталина в том, что они в данном случае имеют дело с грандиозной кампанией по дезинформации, инспирируемой англичанами. Он даже отмахнулся от доклада своего военного атташе, в котором говорилось о размещении вдоль советско-германской границы 180 дивизий вермахта. Отметим, что в такой позиции посла не было ничего удивительного, если учесть, что Деканозов был выдвиженцем Лаврентия Берии и занимал один из высших постов в НКВД. В дипломатической работе он разбирался значительно меньше, чем в проведении всевозможных расследований и чисток. Другие же работники посольства, хотя и не осмеливались открыто настаивать на своем мнении, не испытывали ни малейших сомнений относительно планов Гитлера. Они даже имели такое доказательство, как набор фраз из разговорника, распространяемого в войсках вторжения. Этот разговорник тайно передал в посольство один германский антифашист, принимавший участие в наборе брошюры. Словарь включал фразы на русском языке типа: «Сдаюсь!», «Руки вверх!», «Где председатель колхоза?», «Ты – коммунист?» и «Стреляю!»
      На новые звонки Бережкова с Вильгельмштрассе отвечали, что Риббентропа нет в городе и никто не знает, когда он вернется. В полдень Бережков позвонил еще одному чиновнику, который сказал: «Уверен, что-то происходит в ставке фюрера. Очень возможно, что все там».
      Но министр иностранных дел Германии никуда не уезжал из Берлина. Риббентроп в этот момент готовил инструкции Германскому посольству в Москве, начинавшиеся словами: «Срочно! Сверхсекретно!» Завтра утром, через два часа после того, как войска вермахта начнут вторжение, послу графу Фридриху Вернеру фон Шуленбургу следовало передать советскому правительству список германских претензий, который и должен был сыграть роль формального предлога к войне.
      С наступлением вечера Советское посольство в Берлине буквально захлестнул поток посланий из Москвы. Бережков звонил на Вильгельмштрассе каждые полчаса, но никто из главных чиновников по-прежнему не отвечал на его звонки. Из открытого окна своего кабинета он мог видеть старомодные шуцмановские шлемы полицейских, охранявших посольство. На Унтер-ден-Линден берлинцы совершали свой обычный вечерний моцион. Зыбкая, невидимая грань между войной и миром, казалось, придавала окружающему атмосферу нереальности происходящего. А экспресс «Берлин – Москва» стремительно мчался сквозь боевые порядки изготовившихся к броску германских войск и подходил к границе, словно ничего и не должно было вскоре случиться.

* * *

      В Москве нарком иностранных дел Молотов пригласил в Кремль графа Шуленбурга. Германский посол отправился на встречу, назначенную на полдесятого, только после того, как лично убедился, что все секретные документы уничтожены. Спрошенный о цели военных приготовлений Германии, он не подал и вида, что вторжение вот-вот начнется, только про себя удивился, почему Советское правительство не понимает всей очевидности ситуации, и отказался отвечать на какие-либо вопросы, пока не проконсультируется с Берлином.
      Шуленбург, дипломат старой школы, помнивший изречение великого Бисмарка о том, что Германия никогда не должна воевать с Россией, имел все основания удивляться слепоте Кремля. Две недели тому назад он сам пригласил для частной беседы Деканозова, приезжавшего в Москву, и предупредил о намерениях Гитлера. Старый граф считал себя совершенно свободным от всех обязательств перед нацистским режимом после того, как фюрер беззастенчиво солгал ему, заявив, что не имеет никаких планов, направленных против России[ ].
      Но Деканозов, пораженный откровениями германского посла, тут же заподозрил, что его пытаются обмануть. Точно так же отреагировал и Сталин, заявивший на заседании Политбюро: «Теперь дезинформация вышла на уровень посольств!» Сталин был уверен, что все предупреждения о готовящемся нападении Германии на Советский Союз есть не что иное, как «английская провокация» – составная часть заговора, организованного злейшим врагом Страны Советов – Уинстоном Черчиллем с целью спровоцировать войну между Россией и Германией. А после перелета Рудольфа Гесса в Шотландию подобный «заговор» приобрел в подозрительном мозгу советского лидера все более изощренные зримые очертания.
      До самой последней минуты Сталин не желал поверить в возможность вторжения и по-прежнему боялся спровоцировать Гитлера, так что Геббельс, не без некоторого удовлетворения, даже сравнил его с кроликом, загипнотизированным удавом. От пограничников непрерывным потоком шли доклады о том, что в лесах по ту сторону границы слышны звуки прогреваемых танковых моторов. Говорилось, что немецкие саперы наводят понтонные мосты через реки и разбирают проволочные заграждения перед расположением своих войск. Командующий Киевским Особым военным округом предупреждал, что война начнется через считанные часы. Из портов на Балтийском побережье поступили сообщения о том, что германские корабли прекратили погрузку и покинули советские территориальные воды. И несмотря на все, Сталин, этот тоталитарный диктатор, никак не мог увидеть очевидное и поверить, что события могут выйти из-под его контроля.
      Только в ночь с субботы на воскресенье после длительного совещания с высшими военачальниками Красной Армии Сталин дал разрешение отправить в штабы западных военных округов закодированное сообщение. В нем говорилось:

      «Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Копия: Народному комиссару Военно-Морского Флота.
      1. В течение 22-23.06.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
      2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников».

      Командование ВМФ и некоторые старшие офицеры Красной Армии задолго до этого уже привели вверенные им войска в состояние повышенной боевой готовности, проигнорировав тем самым приказы Сталина, запрещавшие им делать это заблаговременно. Но для многих командиров директива от 21 июня, отправленная незадолго до полуночи, пришла слишком поздно.
      В Берлине Бережков потерял всякую надежду связаться с Риббентропом. Неожиданно примерно в три часа ночи на его столе зазвонил телефон. В трубке раздался незнакомый голос: «Господин рейхсминистр фон Риббентроп желает видеть представителей Советского правительства в здании Министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе».
      Бережков объяснил, что ему понадобится время, чтобы разбудить посла и заказать автомобиль.
      – Автомобиль рейхсминистра уже ждет возле вашего посольства. Господин Риббентроп желает видеть представителей Советского посольства немедленно.
      За оградой посольства Деканозов и Бережков увидели ожидавший их у тротуара черный лимузин. У его открытой дверцы стоял человек в мундире чиновника Министерства иностранных дел. Еще один в эсэсовской форме сидел рядом с водителем. Когда поехали, Бережков обратил внимание, что за Бранденбургскими воротами, над деревьями Тиргартена, в небе уже появилась алая полоска зари. Наступало утро.
      Подъехав к зданию министерства на Вильгельмштрассе, советские представители увидели снаружи большую толпу. Вход в министерство был ярко освещен софитами представителей прессы. Журналисты мгновенно окружили советских дипломатов, практически ослепив вспышками своих фотокамер. Столь неожиданный прием заставил Бережкова предположить самое худшее, однако Деканозов казался совершенно невозмутимым, очевидно, по-прежнему пребывая в полной уверенности, что между Германией и Россией сохраняется мир.
      Советский посол при его росте метр пятьдесят, с маленьким крючковатым носом и несколькими прядями темных волос, зачесанных поверх лысой макушки, был не очень впечатляющей фигурой. Когда Гитлер принимал его в первый раз, то специально дал ему в сопровождающие двух самых высоких эсэсовцев, видимо, чтобы резче подчеркнуть контраст. И все-таки этот невысокий грузин был смертельно опасен для тех, кто находился в его власти. За свою деятельность на Кавказе в период гражданской войны он получил прозвище «Бакинский палач», И даже здесь, в Берлине, в здании посольства, у него имелся отдельный кабинет (он же камера пыток), сооруженный в подвале и приспособленный для допросов тех, кого заподозрят в предательстве.
      Ожидавший советского посла Риббентроп в это время ходил по своему кабинету, словно лев в клетке, и усиленно пытался придать себе вид государственного деятеля «накануне принятия важного решения», приберегаемый им для особо торжественных случаев.
      «Фюрер абсолютно прав, приняв решение напасть на Россию, – снова и снова повторял он, словно пытаясь убедить самого себя. – Русские, без сомнения, сами бы напали на нас, не сделай мы этого первыми». Его подчиненные были уверены, что рейхсминистру очень жаль разрушать свое самое важное, по его мнению, достижение «пакт Молотов–Риббентроп». А возможно, в тот момент он уже начал подозревать, что неуемное стремление Гитлера к авантюрам может привести Германию к величайшей трагедии за всю ее историю.
      Двух советских дипломатов пригласили пройти в огромный кабинет рейхсминистра. Широкая полоса узорного паркета вела к стоявшему в дальнем конце столу, а вдоль стен были расставлены бронзовые статуэтки на подставках. Бережков, подойдя поближе, поразился внешнему виду Риббентропа. «Его лицо опухло и покраснело, глаза стали тусклыми и невыразительными». У советского дипломата даже возникло подозрение, что рейхсминистр пьян.
      После более чем прохладного рукопожатия Риббентроп предложил русским садиться. Деканозов начал зачитывать заявление с требованием разъяснения позиции германского правительства, но Риббентроп прервал его, сообщив, что пригласил советского посла совершенно по другому поводу, а затем, спотыкаясь на каждом слове, в свою очередь, зачитал то, что выполняло роль декларации об объявлении войны, хотя само это слово в нем так и не упоминалось: «Враждебное отношение Советского правительства и концентрация советских войск на восточной границе Германии, представляющая серьезную угрозу, вынудили правительство Третьего рейха принять военные контрмеры».
      Риббентроп несколько раз прочел этот текст, меняя лишь отдельные слова, а затем обвинил Советский Союз в нагнетании напряженности и провокациях, включая вооруженные нарушения германской границы. Внезапно Бережкову стало ясно, что вермахт должно быть уже начал вторжение. Рейхсминистр резко встал и передал не проронившему ни слова послу полный текст гитлеровского меморандума, закончив аудиенцию так:
      – Фюрер поручил мне официально проинформировать вас о предпринятых нами оборонительных мерах.
      Деканозов тоже встал, едва доставая Риббентропу до плеча. Похоже, до него наконец дошел весь смысл происходящего. «Вы пожалеете о том, что совершили это ничем не спровоцированное, разбойное нападение на Советский Союз, – произнес он. – Вы за это дорого заплатите!» Он повернулся и в сопровождении Бережкова направился к двери. Риббентроп, как ни странно, поспешил за ними.
      – Скажите там, в Москве, – горячо зашептал он, – что я был против этого нападения!
      Рассвет уже полностью вступил в свои права, когда Деканозов и Бережков вновь сели в лимузин, чтобы совершить короткий переезд до Советского посольства. На Унтер-ден-Линден они обнаружили, что подразделения войск СС уже оцепили весь квартал. А внутри посольства сотрудники, с волнением ожидавшие возвращения Деканозова, сообщили, что все телефонные линии отключены. Включили радио и попытались поймать передачу из Москвы. Разница между Москвой и летним берлинским временем составляла один час, поэтому сейчас там было шесть часов утра воскресенья 22 июня. К изумлению и даже ужасу дипломатов, новости были заполнены информацией об увеличении производства промышленной и сельскохозяйственной продукции. Затем стали передавать запись какого-то концерта. И никакого упоминания о германском вторжении! Старшие офицеры НКВД и ГРУ из числа работавших в посольстве немедленно направились на верхний этаж, куда вход был строго запрещен и защищался металлической бронированной дверью и окнами с такими же ставнями. Секретные документы положили в печку, специально оборудованную для таких вот чрезвычайных обстоятельств и приспособленную для быстрого прогорания больших объемов бумаги.

* * *

      В советской столице между тем были приведены в состояние боеготовности силы ПВО, но большая часть населения еще понятия не имела о том, что происходит в эту самую минуту. Работники номенклатуры, которым предписывалось оставаться на своих рабочих местах, чувствовали себя полностью парализованными по причине отсутствия руководящих указаний. Сталин не сказал своему народу ни слова. Не была внесена ясность в то, как понимать, где разница между провокацией и полномасштабной войной, и никто вообще не знал, что происходит на фронте. Связь с западными областями была парализована практически сразу после начала боевых действий.
      Надежды самых неисправимых кремлевских оптимистов разрушились в прах, когда в 3.15 от командующего Черноморским флотом было получено сообщение о том, что немецкие бомбардировщики совершили налет на советскую военно-морскую базу Севастополь. Памятуя о том, что советские моряки не могли забыть внезапное нападение японцев на Порт-Артур в 1904 году, Георгий Маленков, один из ближайших соратников Сталина, отказался поверить в данную информацию и лично перезвонил наркому Николаю Кузнецову, чтобы убедиться, что все это не просто попытка старших офицеров воздействовать на Вождя. В половине шестого, то есть через два часа после начала агрессии, Шуленбург получил Декларацию об объявлении нацистской Германией войны. По словам одного из присутствовавших, старый посол зачитывал ее текст Молотову со слезами на глазах, а затем добавил от себя, что, по его собственному убеждению, решение Гитлера начать войну с Россией – полное сумасшествие. После свидания с германским послом Молотов поспешил в кабинет Сталина, где заседало Политбюро. Услышав новость, Сталин безвольно опустился на стул и не сказал ни слова. Что и говорить, череда допущенных им непростительных просчетов давала повод для горьких размышлений. Он, политик, известный своей изворотливостью, мастер изощренной интриги, угодил в ловушку, сооруженную главным образом собственными руками.
      В последующие несколько дней с фронтов поступали такие катастрофические известия, что Сталин, в характере которого упрямство сочеталось с изрядной долей трусости, вызвал Берию и Молотова для секретного совещания. Обсуждался вопрос – следует ли предложить Гитлеру мир на условиях, напоминавших тяжелый и унизительный Брест-Литовский договор 1918 года? Они пришли к заключению, что могли бы отдать Гитлеру большую часть Украины, Белоруссии и всю Прибалтику, а затем вызвали в Кремль болгарского посла Ивана Стаменова и попросили быть посредником в переговорах с Германией.
      К удивлению Молотова, беседовавшего с послом, тот отказался. «Даже если вам придется отступить до Урала, – сказал Стаменов, – все равно в конце концов вы победите».
      Большинство граждан Советского Союза ничего еще не знало о трагедии, обрушившейся на их страну. 22 июня было воскресным выходным днем, и, как водится, центр Москвы поутру был практически безлюден. Адмирал Кузнецов, направлявшийся в Кремль, из окна своего автомобиля видел сценки обычной мирной жизни. Население столицы, по его словам, «еще ничего не знало о том, что огонь полыхает на наших границах, а наши передовые соединения уже втянуты в ожесточенные сражения».
      Наконец в полдень 22 июня из репродукторов раздался голос Молотова: «Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу и без объявления войны германские войска напали „на нашу страну“. Правительственное сообщение содержало крайне мало деталей случившегося. „Наше дело правое, – в заключение сказал Молотов. – Враг будет разбит. Победа будет за нами!“
      Слова Молотова были довольно обычными; пусть его речь звучала несколько неуклюже, но реакция оказалась неожиданно бурной на всей территории Советского Союза и вызвала мощный патриотический подъем. Город Сталинград, расположенный на Волге, был удален от основного театра военных действий, однако это никак не отразилось на эффекте от выступления наркома иностранных дел. «Нам казалось, что с неба упала бомба. Это было настоящее потрясение», – вспоминала одна молодая студентка. Сама она сразу записалась на курсы медсестер, а ее друзья, особенно комсомольцы, начали готовиться к участию в боевых действиях.
      Резервисты не ждали, пока им принесут повестки. Они сразу направлялись на призывные участки. Уже через полчаса после речи Молотова один из них, Виктор Гончаров, покинул дом и отправился в центр города в сопровождении своего престарелого отца, который сказал, что хочет проводить сына. Жена Виктора, работавшая в трамвайном парке, не смогла даже попрощаться с мужем. Но Виктор Гончаров даже представить не мог, что его отец, старый казак, которому исполнился 81 год и который «прошел четыре войны», сам собирался записаться добровольцем в действующую армию. Старик пришел в ярость, когда в военкомате ему сказали, что пока в его услугах не нуждаются.
      В Сталинградском технологическом университете, расположенном возле крупнейшего тракторного завода, студенты повесили на стену большую карту Европы, собираясь следить по ней за продвижением Красной Армии в глубь Германии. «Мы думали, – вспоминает один из них, – что разгромим врага одним сокрушительным ударом». Множество документальных фильмов, рассказывавших о производстве танков и достижениях авиации, убедили молодежь в правдивости сообщений об огромной индустриальной и военной мощи Советского Союза. Достижения страны вдвойне впечатляли, если учесть, что совсем еще недавно она считалась технологически отсталой. К тому же всепроникающее могущество сталинской системы делало невозможной саму попытку усомниться в силе первого в мире государства рабочих и крестьян. «Пропаганда падала на хорошо подготовленную почву, – признавался другой сталинградский студент. – Мы все гордились образом могучей Советской державы и были уверены в ее непобедимости». Никто из тех, кто днем 22 июня слушал выступление Молотова в Сталинграде, и представить себе не мог, какая судьба ожидает Советский Союз, и еще меньше они думали, что ожидает их прекрасный современный город, чьи заводы, парки и кварталы белоснежных зданий так красиво смотрелись на берегах Волги.

2. «Для немецкого солдата нет ничего невозможного!»

      В течение ночи 21 июня дипломаты в Берлине и Москве могли только предполагать, что происходит на границах, разделяющих два государства. Еще никогда в истории министерства иностранных дел двух воюющих держав не были столь мало осведомлены о предстоящих событиях.
      Почти 4 000 000 солдат Германии и ее союзников ожидали начала вторжения в Советский Союз на всем протяжении его границ от Финляндии до Черного моря. «Мир затаит дыхание»! – обещал Гитлер несколько месяцев назад на совещании, посвященном обсуждению планов будущей войны. Главной задачей для вермахта называлось «установление оборонительной линии против азиатской России на рубежах Архангельск – Волга». Последний промышленный район русских, расположенный на Урале должны были уничтожить бомбардировщики Люфтваффе.
      Это была самая короткая ночь в году. Боевые подразделения соблюдали режим радиомолчания, и сотни тысяч солдат, укрывшихся в березовых рощах и еловых лесах Восточной Пруссии и оккупированной Польши, ожидали сигнала к началу вторжения. Артиллерийские соединения, прибывшие на восточную границу якобы для участия в маневрах, находились в полной боевой готовности. В Восточной Пруссии орудийные расчеты, переодетые в реквизированную у местных жителей одежду, на крестьянских телегах перевозили артиллерийские снаряды к заранее оборудованным огневым позициям и тщательно их маскировали. Причем многие солдаты искренне верили в то, что эти «учения» являются составной частью грандиозного отвлекающего маневра, призванного скрыть подготовку к вторжению на Британские острова.
      Но с наступлением ночи, когда были получены приказы командования, все сомнения, еще остававшиеся у германской армии, рассеялись. Снимали маскировочные сети с орудий, выкатывали их из сараев, где старательно укрывали от посторонних взоров, затем цепляли к конским упряжкам или грузовикам и тянули на огневые позиции. Вперед выдвигались офицеры-корректировщики, которые вместе с пехотой сосредоточивались на рубежах, находившихся всего в нескольких сотнях метров от передовых дозоров советских пограничников.
      Некоторые офицеры из дивизий второго эшелона уже поднимали за успех предстоящей кампании бокалы с шампанским и коньяком, привезенным из захваченной Франции. Кто-то вновь листал мемуары генерала Коленкура, которому Наполеон сказал в 1812 году накануне начала русской кампании: «Еще два месяца, и Россия запросит у меня мира». Другие просматривали разговорники, те самые, что советское посольство в Берлине безуспешно пыталось представить в качестве одного из доказательств подготовки германской агрессии. Кое-кто читал Библию.
      Солдаты в своих замаскированных траншеях жгли костры, чтобы избавиться от комаров, играли сентиментальные песни на аккордеоне. И пока некоторые пели, другие предавались печальным раздумьям. Многих пугала мысль о вторжении на земли, о которых они слышали столько ужасного. Офицеры предупреждали солдат, что, когда те будут спать в русских домах, их могут покусать насекомые, и вообще там легко можно подхватить заразу. Впрочем, многие смеялись над своими пугливыми товарищами, которые собирались постричься наголо из страха перед вшами. Но в любом случае большинство солдат вермахта верило утверждениям командиров, говоривших, что нет нужды беспокоиться о зимних квартирах. Например, в 24-й танковой дивизии капитан Розенбах-Лепински, говорят, сказал своим мотоциклистам из разведывательного батальона: «Война с Россией продлится только четыре недели».
      Такая уверенность во многом понятна. Даже разведки других стран ожидали, что Красная Армия очень скоро будет разгромлена. Вермахт сосредоточил самые грандиозные силы вторжения за всю историю войн: почти 4 000 000 солдат, 3 350 танков, 7 000 орудий и свыше 2 000 самолетов. Германская армия пополнила свой автомобильный парк машинами, захваченными во Франции. Так, например, французскими были 70 процентов грузовиков 305-й пехотной дивизии, которой в следующем 1942 году предстояло вести бои в Сталинграде. И все же следует помнить, что вермахт, исповедывавший доктрину «блицкрига», тем не менее зависел от состояния 600 000 лошадей, которых использовали в орудийных упряжках, для перевозки санитарных и маркитантских фургонов. А если еще учесть, что большая часть пехотных подразделений германской армии передвигалась пешим маршем, то следует признать, что скорость наступления войск вермахта вряд ли могла быть выше, чем у Великой армии Наполеона.
      Многие офицеры испытывали смешанные чувства. «Наш оптимизм был безграничным после легких побед в Польше, Франции и на Балканах», – вспоминал командир танка, который через четырнадцать месяцев первым достиг Волги у Сталинграда. Но поскольку он был еще и одним из тех, кто в ту памятную ночь читал Коленкура, то его все же одолевали «дурные предчувствия», когда он думал об «огромных просторах России». Многие отчетливо осознавали, что вообще «начинать столь амбициозную кампанию» во второй половине июня было несколько поздновато.
      Операцию «Барбаросса» планировалось начать 15 мая, и причину ее переноса на четыре недели многие видят в том, что Гитлеру пришлось провести вторжение на Балканы. Однако на самом деле ему помешали многие факторы. Так, например, весна 1941 года выдалась исключительно дождливой, Люфтваффе не успевали подготовить аэродромы, к тому же требовалось распределить по войскам автомобильный транспорт.
      Вечером 21 июня офицеры получили специальные директивы касательно предстоящих боевых действий. В частности, в них оговаривалась коллективная ответственность жителей тех деревень, вблизи которых будут обнаружены партизаны. Тогда же был распространен и печально знаменитый «приказ о комиссарах», согласно которому политруки Красной Армии, евреи и партизаны должны были предаваться в руки СС и тайной полиции. Большинству штабных офицеров и всем офицерам разведки был доведен приказ фельдмаршала фон Браухича от 28 апреля, подводивший базу под взаимоотношения между армейским командованием и эсэсовскими зондеркомандами, действовавшими в зоне ответственности боевых подразделений. Именно на войска СС и службу безопасности возлагалось выполнение «специальных» задач в заключительной фазе «решительной борьбы между двумя противоположными политическими системами». В конечном итоге так называемый «приказ о юрисдикции» лишал русское гражданское население права жаловаться на действия оккупационной армии и освобождал солдат вермахта от всякой ответственности за совершение преступлений против жителей оккупированных земель, будь то убийство, насилие или грабеж. Приказ, подписанный 13 мая фельдмаршалом Кейтелем, объяснял это следующим образом: «Катастрофа 1918 года и последовавший за ней долгий период страданий немецкого народа, а также борьба против национал-социализма, повлекшая множество кровавых жертв, – вина за все это ложится на большевиков и тех, кто поддался их влиянию. Ни один немец не должен об этом забывать».
      Когда Хеннинг фон Тресков, в дальнейшем одно из главных действующих лиц «Июльского заговора», по секрету сообщил своему кузену лейтенанту Александру Штальбергу о существовании «приказа о комиссарах», тот взорвался:
      – Да ведь это же оправдание убийств!
      – Но таков приказ, – согласился фон Тресков. А когда Штальберг спросил, от кого этот приказ исходит, фон Тресков сказал: – От человека, которому ты давал присягу. Как, впрочем, и я, – добавил он с виноватым видом.
      Многие командиры отказались выполнять подобные инструкции. Как правило, это были те, кто уважал традиционный армейский кодекс чести и не симпатизировал нацистам. Многие, но не все, были выходцами из старых военных фамилий, т. е. представителями именно того офицерского слоя, численность которого стремительно сокращалась в нацистской армии. Это, за редким исключением, относится в первую очередь к германскому генералитету. Более двухсот высших офицеров приняли участие в созванном Гитлером совещании, на котором тот не оставил никаких сомнений относительно характера предстоящей войны. По его словам, это должна была быть «битва двух противоположных идеологий», «беспрецедентная, жестокая война на уничтожение против большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции».
      Идея «расовой войны» придавала русской кампании исключительный характер. Многие историки сейчас сходятся на том, что нацистская пропаганда настолько преуспела в деле очернения советского врага, представляя всех русских «недочеловеками», что солдаты вермахта накануне вторжения оказались почти поголовно свободны от каких-либо угрызений совести по отношению к тем, с кем им предстояло воевать. Возможно, лучшим доказательством успешного промывания мозгов немецких солдат является факт крайне незначительного сопротивления в вермахте массовым казням евреев. Причем акции против евреев зачастую объяснялись необходимостью принимать меры безопасности против партизан, действовавших в тылу немецкой армии. Многие офицеры были недовольны нарушением международных законов на Восточном фронте, но лишь некоторые открыто протестовали против жестоких расправ с населением, даже когда стало ясно, что они лишь составная часть программы расового уничтожения.
      Многие немецкие офицеры после войны говорили о своем незнании и неведении относительно фактов подобных расправ. Особенно этим отличались штабные офицеры, но в их неведение верится с трудом, если принять во внимание их записи. Штаб-квартира 6-й армии, например, тесно сотрудничала с зондеркомандой 4а, одним из четырех подобных формирований войск СС, которая двигалась вслед за передовыми частями от западной границы Украины до Сталинграда. Штабные офицеры не только были прекрасно осведомлены о характере деятельности этих «спецкоманд», но именно по их прямому указанию выделялись войсковые части, помогавшие эсэсовцам проводить облавы на евреев в Киеве и затем сопровождавшие их до места массовых казней во рвах Бабьего Яра.
      Но особенно трудно в свете известных нам теперь фактов поверить в неосведомленность немецких офицеров относительно целой программы использования, может быть, самого жестокого оружия – голода. Кое-кому из них довелось увидеть директиву от 23 мая, которая призывала германские войска на Востоке реквизировать все, что им потребуется, и к тому же отправить в Германию по меньшей мере 7 миллионов тонн зерна, хотя нетрудно было представить себе итоги подобных акций после приказа жить за счет захваченных земель. Нацистские лидеры не питали никаких иллюзий по поводу судьбы гражданских лиц на Украине, которых немецкие солдаты лишили всех средств к существованию. «Десятки миллионов умрут от голода», – предсказывал Мартин Борман. Геринг советовал населению захваченных земель «питаться казачьими седлами».
      После того как были разработаны основные детали плана «Барбаросса» в марте 1941 года, именно начальник Генерального штаба генерал Франц Гальдер стал нести основную ответственность за то, что армия молчаливо согласилась с массовыми репрессиями против гражданского населения. Не ранее первой недели апреля 1941 года подполковник Гельмут Гросскурт показал копии этих секретных приказов двум противникам нацистского режима – бывшему послу Ульрику фон Хасселю и генералу Людвигу Беку. Забегая вперед, отметим, что сам Гросскурт погиб вскоре после Сталинградской битвы.
      «Волосы встают дыбом, – писал Хассель в своем дневнике, – когда узнаешь о мерах, которые планируется предпринять в России, а также о том, как систематически будут нарушаться военные законы по отношению к населению захваченных земель. На деле там возникнет форма самого неприкрытого деспотизма – злейшей карикатуры на любые законы. Подобное состояние дел превратит Германию в такое государство, какое до сих пор существовало только в образе, созданном вражеской пропагандой... Армии, – дальше отмечает он, – придется принять на себя бремя ответственности за убийства и погромы, которые прежде связывались только с войсками СС».
      Пессимизм Хасселя понятен. Хотя некоторые армейские командиры неохотно передавали вниз по инстанциям преступные инструкции, значительное количество их коллег выпустило свои собственные приказы по войскам. И содержание этих документов как две капли воды похоже на то, что выходило прямо из ведомства Геббельса.
      Наиболее одиозный приказ издал командующий 6-й армией фельдмаршал фон Рейхенау. А генерал Герман Гот, командовавший 4-й танковой армией в период Сталинградской кампании, провозглашал: «Уничтожение всех этих партизан – есть мера самосохранения». Генерал Эрих фон Манштейн, гвардейский прусский офицер, которого многие считают самым выдающимся стратегом второй мировой войны и в жилах которого, как предполагалось, текла некоторая часть еврейской крови, вскоре после того как вступил в командование 11-й армией, издал приказ, в котором говорилось: «Корни еврейско-большевистской системы должны быть вырваны раз и навсегда». Он даже пошел дальше и одобрил «необходимость жестких мер против еврейства». Впрочем, в послевоенных мемуарах Манштейна «Утраченные победы» об этих документах нет упоминания.
      А принятие нацистской символики и обязанность давать присягу на верность лично Гитлеру положили конец всяким попыткам армии остаться независимой от политики. Значительно позже, уже в советском плену, фельдмаршал Паулюс свидетельствовал: «В этих обстоятельствах генералы последовали за Гитлером и в результате оказались полностью вовлечены во все последствия его политики и вместе с ним несут ответственность за развязывание войны».
      Несмотря на все попытки нацистского руководства сплотить солдат германской армии, в июне 1941 года она вовсе не являла собой подобие монолита, как это пытались представить некоторые исследователи. Разница характеров между баварцами и жителями Восточной Пруссии, саксонцами и особенно австрийцами сразу бросалась в глаза. Даже в дивизиях, в которых служили преимущественно выходцы из одной местности, могли существовать сильные контрасты. Например, в 60-й моторизованной пехотной дивизии, позже оказавшейся в Сталинградском котле, большинство младших офицеров в добровольческих батальонах составляли выпускники Высшей технической школы из Данцига. Они были охвачены энтузиазмом по поводу возвращения их родного города в состав Фатерланда и пребывали в атмосфере патриотического подъема. «Для нас, – писал один из них, – национал-социализм был не просто программой партии. Он был самой сутью настоящего немца». С другой стороны, офицеры разведывательного батальона дивизии в основном являлись выходцами из семей восточнопрусских землевладельцев. Среди них выделялся князь из Донна-Шлобиттен, служивший еще в кайзеровском корпусе на Украине в 1918 году.
      16-я танковая дивизия жила по традициям старой прусской армии. 2-й танковый полк, находившийся в авангарде наступающей на Сталинград дивизии, был образован из лейб-гвардии кирасирского полка. В нем служило так много представителей аристократии, что в этом соединении практически ни к кому не обращались по званиям. Один из танкистов, служивший в этом полку, вспоминал:
      «Вместо обращения „герр гауптманн“ или „герр лейтенант“ у нас звучало „Ваше сиятельство“ или „Ваша светлость“. Во время Польской и Французской кампаний этот полк понес крайне незначительные потери, поэтому к началу войны с Россией существовавшее положение дел практически не изменилось.
      Традиции, сохранившиеся с прежних времен, были довольно удобны. «В подобном полку, – вспоминал офицер из другой дивизии, – можно было совершенно свободно говорить о чем угодно. Никто в Берлине не шутил о Гитлере так, как мы». Офицеры-заговорщики из генерального штаба могли обсуждать планы устранения Гитлера с генералами, не вовлеченными в заговор, и не боялись, что их выдадут гестапо. Доктор Алоис Бек, капеллан 297-й пехотной дивизии, был убежден, что «из всех трех родов войск армия меньше всего была заражена идеологией национал-социализма», В Люфтваффе, например, те, кому не нравился режим, предпочитали помалкивать. «В те дни нельзя было полностью доверять никому», – вспоминал на допросе попавший в советский плен лейтенант из 9-й зенитной дивизии. Он осмеливался откровенно разговаривать только с одним своим сослуживцем, который как-то в личной беседе признался, что нацисты уничтожили его душевнобольного двоюродного брата.
      Впрочем, по мнению одного историка, хотя «вермахт нельзя рассматривать как единый монолит, все же степень готовности солдат и офицеров принять участие в войне на уничтожение против Советского Союза была чрезвычайно высока. Они явно гордились тем, что участвуют в крестовом походе против русских, коммунистов и евреев. И данный феномен массового сознания явно требует отдельного изучения». Перечитав свои дневниковые записи через много лет после войны, князь Донна из 60-й моторизованной пехотной дивизии поразился собственному бессердечию. Он говорил: «Сегодня, кажется, невозможно понять, как я без единого слова протеста дал заразить себя охватившей нас тогда манией величия. Но все мы в те дни ощущали себя составными частями грандиозной военной машины, которая безостановочно катилась на восток, против большевиков».
      22 июня в 3 часа 12 минут по берлинскому времени раздались первые залпы немецкой артиллерии. Прежде чем советские пограничники успели понять, что происходит, мосты через реки были захвачены солдатами вермахта. Передовые заставы были буквально сметены с лица земли вместе с их защитниками и гражданскими лицами, которые там жили. В первую очередь это семьи комсостава, жены и дети офицеров. Некоторые заставы были уничтожены еще до начала боевых действий специальными диверсионными группами. Отряды германских коммандос из состава спецподразделения «Бранденбург» (названного по имени района, в котором находились казармы этого соединения) заранее перешли через советскую границу и разрушили линии связи. Подрывная деятельность в советском тылу началась еще с конца апреля, когда туда стали забрасывать небольшие группы русских белоэмигрантов и украинских националистов, снабженных радиопередатчиками. Известно, что уже 29 апреля Берии доложили о том, что при переходе границы были захвачены три группы шпионов с передатчиками. Тех, кого удалось взять в плен, передали в НКГБ для дальнейшего расследования.
      22 июня с первыми лучами солнца к границе начали выдвигаться передовые пехотные дивизии. Те, перед которыми имелись водные преграды, начали усаживаться в десантные лодки. Солдаты многих подразделений, уже находясь в нескольких сотнях метров от границы, услышали стремительно накатывавшийся сзади гул авиационных моторов. Это шли первые волны авиации Люфтваффе, бомбардировщиков и истребителей, готовившихся штурмовать цели в глубине советской территории: летчики, пилотировавшие «Ю-87», уже заранее знали, где их ждут скопления танков, штабы советских армий, транспортные узлы.
      Один из офицеров Красной Армии, служивший при штабе 4-й армии, проснулся от гула множества самолетов. Этот звук сразу напомнил ему о гражданской войне в Испании, где ему довелось побывать в качестве советника. «Бомбы падали с пронзительным воем, – писал он. – Здание штаба армии, из которого мы только что выбежали, окуталось клубами дыма и пыли. Немецкие бомбардировщики уверено пикировали на беззащитный военный городок. После окончания налета над многими районами города уже поднимались толстые черные столбы дыма. Часть здания штаба армии была разрушена. Откуда-то доносились отчаянные женские крики».
      Главные усилия Люфтваффе направили против авиационных соединений Красной Армии. Успех был ошеломляющим: уже к полудню было уничтожено 1 200 советских самолетов, причем большинство из них еще на земле. Немецкие летчики располагали прекрасными фотографиями аэродромов противника, полученными в ходе воздушной разведки, но, подлетая к знакомым объектам, пилоты «мессершмиттов» едва могли поверить своим глазам: сотни советских самолетов, словно на линейке, стояли у взлетно-посадочных полос, незамаскированные, без малейшего прикрытия с воздуха. Те же, что пытались взлететь или прибывали с восточных аэродромов, становились легкой добычей асов Люфтваффе. Некоторые советские летчики либо не имея представления о тактике воздушного боя, либо зная, что их устаревшие самолеты не имеют никаких шансов против немецких истребителей, шли на таран. Один генерал Люфтваффе, описывая схватки с неопытными русскими летчиками, называл это «избиением младенцев».
      Танкисты, находившиеся в своих машинах, за ревом моторов и лязгом гусениц слышали очень мало, разве только команды, раздававшиеся в наушниках их шлемофонов. Они получили приказ двигаться вперед, как только пехота захватит мосты и переправы. Перед танковыми соединениями вермахта стояла задача прорвать оборону вражеской армии, а затем окружить ее основные силы, образовав громадный «котел». Завершив этот начальный этап пограничного сражения и уничтожив еще на границе боевую мощь Красной Армии, войска вермахта должны были быстро захватить три главные цели этой кампании: Ленинград, Москву и Украину.
      На группу армий «Север» под командованием фельдмаршала Лееба возлагалась задача вести наступление с территории Восточной Пруссии на Прибалтику, стремительно занять порты, а затем двигаться на Ленинград. Группа армий «Центр» (командующий фельдмаршал Федор фон Бок) наступала на Москву по пути, которым в 1812 году шел Наполеон. Против немецких армий были сосредоточены крупные силы советских войск, впрочем, тоже оказавшиеся разгромленными достаточно быстро. Браухич и Гальдер были глубоко разочарованы, когда Гитлер решил несколько ослабить натиск на Москву, перебросив часть войск на второстепенный, по их мнению, участок фронта. Дело все в том, что фюрер был убежден – после оккупации плодородной Украины с ее богатейшими запасами зерна и после захвата нефтяных месторождений Кавказа германский рейх станет непобедимым. Именно эту задачу и была призвана решить группа армий «Юг» под командованием фельдмаршала Гердта фон Рундштедта. Вскоре после начала войны с Россией к ней присоединилась небольшая по численности венгерская армия и две румынских. Когда за несколько дней до вторжения румынскому диктатору маршалу Иону Антонеску сообщили о плане «Барбаросса», он пришел в восторг. «Конечно, я буду там с самого начала, – сказал он. – Если речь идет о действиях против славян, вы всегда можете рассчитывать на Румынию».
      В тот самый день, когда Наполеон из своей штаб-квартиры в Вылковыске обратился к армии и заявил о своем решении начать войну с Россией, Гитлер, только сто с лишним лет спустя, тоже выступил с длинной речью, в которой обосновывал, почему он разрывает отношения с Советским Союзом. Он поставил все с ног на голову, заявив, что «Германии угрожают примерно 160 советский дивизий, сосредоточенных на границе», и провозгласил начало «европейского крестового похода против большевизма». Стоит ли говорить, что Гитлер бессовестно лгал в этой речи и своим солдатам, и своему народу!

3. «Ударьте в дверь – и всё это ветхое сооружение развалится»

      Редко какая нападающая сторона находилась в столь выгодном положении, как вермахт в июне 1941 года. Соединения Красной Армии и пограничники, получившие приказ «не поддаваться на провокации», просто не знали, что им делать. Даже спустя двенадцать часов после начала боевых действий Сталин продолжал безнадежно надеяться на какой-то последний шанс отыскать возможность примириться с Гитлером и не давал разрешения войскам нанести ответный удар по агрессору. Один советский офицер вошел в кабинет командующего Западным фронтом генерал-полковника Д. Г. Павлова, когда тот разговаривал с кем-то из подчиненных. Неизвестный командир одной из передовых частей докладывал командующему об активности немцев на границе. В ответ Павлов раздраженно прокричал в трубку: «Знаю! Об этом уже докладывали! Там, наверху, лучше нас разбираются!» Три советских армии Западного фронта, по приказу Сталина растянутые вдоль границы, после начала германского наступления не имели никаких шансов, а приданные им танковые бригады, располагавшиеся в глубине обороны, были уничтожены авиацией раньше, чем успели развернуться в боевой порядок. Построенная в XVIII веке мощная крепость Брест-Литовск, правда, уже к началу XX века утратившая свое оборонительное назначение, была окружена уже в первые часы войны. Крупные силы Красной Армии оказались в двух гигантских «котлах», стремительно образованных клиньями из танковых групп генералов Гота и Гудериана. Когда соединения этих генералов спустя пять дней после начала войны соединились под Минском, за 300 с лишним километров от границы, в окружении оказалось более 300 000 солдат и офицеров Красной Армии, а 2 500 советских танков были уничтожены или захвачены.
      На северном направлении наступавшая из Восточной Пруссии 4-я танковая группа форсировала Неман и, с легкостью преодолев оборону русских, устремилась в Прибалтику. Делая по 70-80 километров в день, немецкие танкисты из 56-го танкового корпуса генерала Манштейна прошли почти половину пути до Ленинграда и захватили переправы через Двину. «Этот стремительный бросок, – писал позднее Манштейн, – был воплощением самых заветных мечтаний любого танкиста».
      Тем временем Люфтваффе продолжали уничтожение советской авиации. К концу второго дня боев счет сбитых самолетов достиг уже двух тысяч. Конечно, Советский Союз мог построить новые самолеты и подготовить новых летчиков, но это июньское «избиение младенцев» надолго осталось в памяти красных авиаторов и сильно повлияло на их моральное состояние. Через пятнадцать месяцев после того рокового июня, в разгар Сталинградской битвы, офицер одной эскадрильи с горечью признавался своему политруку: «Наши летчики сразу после взлета ощущают себя трупами, вот откуда все наши потери».
      На южном направлении, где советское командование еще до войны сосредоточило самые большие силы, продвижение немцев было не таким стремительным. Генерал Кирпонос вместо того, чтобы располагать войска вдоль границы, организовал оборону в глубине территории. Его дивизии причиняли большой урон захватчикам, но и сами несли невосполнимые потери. К несчастью для русских, Кирпонос неумело использовал свои танковые корпуса. Он поспешно бросал их в бой, не давая времени подготовиться.
      На второй день войны танковая группа генерала Эвальда фон Клейста столкнулась с советскими механизированными корпусами, вооруженными тяжелыми танками КВ. А немецкие танкисты были неприятно поражены знакомством со знаменитыми советскими «тридцатьчетверками» – лучшим средним танком времен второй мировой войны.
      Прорыв в глубь территории Советского Союза на юге на пространстве от припятьских болот до Карпатских гор занял значительно больше времени, чем ожидалось. Войска 6-й армии фельдмаршала фон Рейхенау постоянно подвергались фланговым ударам советских подразделений, которые то и дело наносили их из лесных заболоченных районов. По приказу Рейхенау советские солдаты, захваченные в ходе этих боев, должны были рассматриваться как партизаны и их следовало расстреливать на месте. Впрочем, так же поступали и красноармейцы, не щадившие попавших к ним в плен солдат противника и с особенной ненавистью относившиеся к летчикам Люфтваффе.
      К тому же при отступлении у русских было слишком мало шансов отправить пленных в тыл.
      Во Львове, неофициальной столице Галиции, органы НКВД уничтожили в тюрьмах всех заключенных, чтобы не допустить их освобождения немцами. Подобная жестокость, вне всяких сомнений, вызывалась все более усиливающейся атмосферой подозрительности и хаосом безвластия в городе, охваченном пьянством, мародерством и насилием. К этому приложили руку немецкие диверсанты из числа украинских националистов и Люфтваффе, подвергавшие город бомбежкам. Панические настроения еще перед войной нагнетались некоторыми местными жителями, которые ненавидели русских и открыто им заявляли: «Скоро немцы придут за вами».
      Уверенность Гитлера в том, что Советский Союз – это «колосс на глиняных ногах», который «развалится от первого удара», разделяли многие иностранные обозреватели и разведки ряда стран. Начавшиеся в 1937 году репрессии против командиров Красной Армии, несомненно, были организованы Сталиным и вскоре достигли чудовищных размеров. Это была какая-то удивительная смесь параноидального сумасшествия, болезненной мании величия и мстительности с садистским оттенком. Во всяком случае, первыми жертвами сталинского произвола стали те, кто прекрасно знал о роли Сталина в гражданской войне и войне с Польшей.
      Всего пострадали 36 671 офицер Красной Армии. В это число входят те, кого казнили, отправили в лагеря и т. д. Из них 706 офицеров находились в звании комбрига и выше. Из высшего командного состава уцелело не больше 300 командиров. Практически все дела против арестованных были сфабрикованы с таким чудовищным нагромождением лжи и подтасовок, что это видно даже невооруженным глазом. Так, например, полковник К. К. Рокоссовский был арестован на основании показаний человека, умершего почти за двадцать лет до описываемых событий! К счастью, Рокоссовский был реабилитирован и стал одним из самых видных советских военачальников.
      Наиболее известной из всех жертв репрессий стал маршал Михаил Тухачевский, главный теоретик маневренной войны. История его ареста и казни особенно ярко показывает преднамеренное разрушение оперативного мышления в Красной Армии, не совпадающего со взглядами Сталина на стратегию современной войны. Бывшие офицеры царской армии под руководством Тухачевского разработали новую теорию оперативного искусства, которая основывалась на тщательном изучении опыта мировой войны и предполагала взаимодействие массированной огневой мощи и высокой мобильности войск.
      Но после расстрела Тухачевского подобные идеи были признаны «еретическими», а те, кто их исповедовал, могли быть обвинены в предательстве. Подобные настроения становились особенно опасны накануне войны с Германией, но это же и объясняет, почему так мало генералов Красной Армии отваживались применять массированные танковые соединения против немцев.
      Через два с половиной года после начала репрессий во время советско-финской войны зимой 1939–1940 годов Красная Армия явила собой довольно жалкое зрелище. Старый сослуживец Сталина еще по 1-й Конной армии маршал Ворошилов, командовавший советскими войсками, проявил потрясающее отсутствие малейшего воображения в военном деле. Финны раз за разом переигрывали русских в маневренной войне, а их подвижные роты пулеметчиков буквально выкашивали советскую пехоту, которая с упорством обреченных рвалась вперед через заснеженные поля. Только добившись пятикратного превосходства в живой силе и сконцентрировав огромное количество артиллерии, Красная Армия начала понемногу теснить финнов. Надо ли говорить, с каким радостным волнением следил Гитлер за этим жалким спектаклем.
      Правда, военная разведка Японии придерживалась другой точки зрения. Пожалуй, только японские разведслужбы в то время не страдали недооценкой подлинной мощи Красной Армии. Серия советско-японских вооруженных конфликтов на границе Маньчжурии достигла наконец своей кульминации в августе 1939 года во время боев на реке Халхин-Гол. И опыт этих боев ярко продемонстрировал, чего может добиться такой молодой агрессивный полководец, каким был в то время сорокатрехлетний генерал Георгий Жуков. В январе 1941 года Сталин назначил Жукова начальником Генерального штаба. А на следующий день после начала войны Сталин восстановил главную штаб-квартиру под прежним царским названием Ставка. Жуков как раз находился на фронте, в центре событий. Вскоре «великий вождь» принял на себя обязанности наркома обороны и Верховного Главнокомандующего советскими вооруженными силами.
      В первые дни реализации плана «Барбаросса» немецкие генералы не видели особых причин, чтобы менять свое невысокое мнение о советских военачальниках, особенно о тех, которые противостояли вермахту на центральном направлении. Например, генерал Гейнц Гудериан, как и большинство его коллег, был просто поражен, увидев с какой готовностью командиры Красной Армии жертвуют жизнями своих солдат, отдавая их на заклание с поистине царской щедростью. В своем меморандуме он также отметил, что красным командирам чрезвычайно мешают «политические установки партийного руководства», а одной из главных проблем является их «боязнь брать на себя ответственность». Все это дополнялось еще плохой координацией действий, когда «приказы осуществить те или иные меры, в особенности необходимые контрмеры, издавались и приходили в войска слишком поздно». Советские танковые подразделения были слабо обучены, пренебрегали разведкой, а в обороне часто отдавали инициативу в руки неприятеля. Это все правда, но и Гудериан, и его коллеги явно недооценили желание и умение Красной Армии учиться на собственных ошибках.
      Конечно, процесс реформ в армии не был легким или скорым. Сталин и его окружение отказывались понимать, что именно их политическое вмешательство и удивительная слепота привели к такому провалу. Командующие фронтами и армиями были буквально по руками и ногам повязаны противоречивыми, часто непонятными инструкциями из Кремля. Но еще хуже – 16 июля был восстановлен институт военных комиссаров, что на практике означало двойную ответственность, когда любой приказ командира требовал утверждения политруком. Политическое руководство Красной Армии всячески старалось уйти от этой ответственности, переложив ее на фронтовых командиров, которых зачастую и обвиняли в предательстве, вредительстве или трусости.
      Генерала Павлова, командующего центральным участком фронта и того самого, который в памятный день 22 июня кричал в телефонную трубку, что «наверху знают лучше», не спасло неукоснительное следование приказам. Но он, расстрелянный за измену, стал только самой известной из многих новых жертв этой второй волны репрессий в Красной Армии. Можно себе представить ту атмосферу парализующего страха, которая царила в штабах всех уровней! Один офицер-сапер прибыл на передовую для руководства установкой минных полей и зашел на командный пункт в сопровождении солдат НКВД. Эти солдаты были приданы ему в качестве охраны и только потому, что хорошо знали местность. Но их появление было встречено выражением ужаса на лице всех присутствовавших. Генерал стал горячо оправдываться: «Я был с войсками! Я сделал все, что мог! Я ни в чем не виноват!» Только тогда сапер сообразил, что, увидев зеленые петлицы его сопровождающих, офицеры штаба решили, будто он приехал их всех арестовать.
      Однако за всей этой истерикой и поиском виноватых уже началась исподволь работа по реорганизации армии. В директиве от 15 июля 1941 года, выпущенной Ставкой, перечислялся ряд выводов, которые следовали из «опыта трех недель войны против германского фашизма».
      Основная мысль сводилась к тому, что Красная Армия страдает от плохого управления, отвратительной связи и слишком неповоротливой громоздкой структуры. Медленно передвигающиеся по разбитым дорогам большие войсковые соединения в этих условиях совершенно беззащитны перед атаками с воздуха. Кроме того, оказалось чрезвычайно затруднительно организовать командование большими армиями, имеющими в своем составе несколько корпусов, и осуществлять контроль за их действиями в ходе сражений, особенно в условиях, когда «так много наших офицеров молоды и неопытны». (Несмотря на то что о репрессиях в директиве вроде бы и не упоминается, их призрак никак нельзя было забыть.) «Ввиду этого Ставка считает необходимым, – писал Жуков, – подготовить и осуществить переход к системе маленьких армий в пять, максимум шесть дивизий без корпусных управлений и с непосредственным подчинением дивизий командующему армией». Эти мероприятия после их реализации значительно улучшили и, главное, ускорили процесс управления войсками.
      Но самой большой ошибкой, совершенной немецкими генералами, была недооценка простых красноармейцев, или «Иванов», как презрительно называли их немцы. Впрочем, солдаты вермахта достаточно скоро обнаружили, что даже в окружении и при подавляющем превосходстве противника советские солдаты продолжают сражаться. В подобных условиях большая часть западных армий уже давно бы сдалась. Уже с первого военного рассвета можно было видеть бесчисленные примеры потрясающего мужества и самопожертвования. Может быть, их было не так много, как случаев массовой паники, но паника часто объяснялась просто неразберихой и смятением, характерными для первых дней войны. Самым ярким примером может служить оборона Брестской крепости. Немецким войскам удалось захватить эту слабо укрепленную крепость, построенную в XVIII веке, лишь через неделю ожесточенных боев, но некоторые красноармейцы продолжали борьбу еще в течение месяца после начала войны, не имея никакой поддержки, оставшись практически без боеприпасов и продовольствия. Один из защитников крепости нацарапал на стене: «Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина! 20/VII-41». Сейчас этот кусок штукатурки с надписью бережно хранится в Центральном музее Вооруженных Сил в Москве. Правда, в музейной экспозиции не говорится о том, что некоторым из героических защитников крепости, получившим ранения и попавшим в плен, посчастливилось выжить. Они прошли через нацистские лагеря для военнопленных и были освобождены в 1945 году. Но вместо награды эти герои были направлены прямо в ГУЛАГ, так как СМЕРШ неукоснительно выполнял указание Сталина о том, что всякого, кто попадет в плен, следует рассматривать как предателя. Что говорить о них, если Сталин не пощадил даже собственного сына Якова, попавшего, в плен под Витебском 16 июля 1941 года!
      В течение лета, по мере того как хаос в рядах русских уменьшался, все больше и больше нарастала сила их сопротивления. Генерал Гальдер, который в начале июля был уверен в том, что победа у немцев уже в руках, вскоре почувствовал меньшую уверенность.
      «Русские повсюду сражаются до последнего человека, – записал он в своем дневнике. – Они очень редко сдаются». Другой генерал, Гудериан, тоже заметил, что русские пехотинцы «чрезвычайно упорно обороняются», и добавил, что особенно умело они действуют по ночам и под прикрытием лесов. Отметим, что эти две особенности русского солдата, и в первую очередь умение вести ночной бой, будут иметь большее значение, чем думали немцы.
      Руководство Германии было уверено в том, что общество, находящееся под прессингом террора, подобного сталинскому, не сможет устоять перед ударом извне. Теплый прием, который гражданское население оказывало поначалу захватчикам, убедило немцев в том, что они победят. Жители многих украинских сел, которым пришлось страдать от сильнейшего голода, вызванного политикой власти и равного которому не было, пожалуй, в истории Европы, встречали колонны германской военной техники с крестами, словно символ нового крестового похода против антихриста. Но планы Гитлера поработить и эксплуатировать захваченное население могли только укрепить сталинский режим, поскольку даже те, кто его не поддерживал, теперь начинали борьбу против немцев.
      Сталин и партийный аппарат очень быстро сообразили, что необходимо отказаться от наиболее ортодоксальных постулатов марксизма-ленинизма.
      В заголовках газеты «Правда» сразу после начала немецкого вторжения появилось словосочетание «Великая Отечественная война», и сам Сталин вскоре охотно принял это сравнение войны против Гитлера с Отечественной войной против нашествия Наполеона. В этом же году, только несколько позже, в годовщину празднования Великой Октябрьской социалистической революции, Сталин пошел еще дальше и воззвал к памяти таких «непролетарских» героев российской истории, как Александр Невский, Дмитрий Донской, Суворов и Кутузов.
      Сохранению личного авторитета Сталина способствовало политическое невежество большей части населения Советского Союза. Только очень немногие граждане, не принадлежавшие к номенклатуре и связанной с ней интеллигенции, обвиняли непосредственно вождя в том, что произошло со страной во второй половине июня 1941 года. Сам Сталин в своем радиовыступлении от 3 июля, естественно, ни словом не обмолвился о своей вине.
      Он обратился к народу со словами «братья и сестры» и заявил, что Родина оказалась в смертельной опасности, поскольку немецкие войска продвинулись далеко в глубь территории Советского Союза. Все было брошено на весы, однако это обращение укрепило моральный дух населения страны своей беспрецедентной откровенностью. Надо заметить, что ранее в официальных сообщениях говорилось только о тяжелых потерях, понесенных противником. Тем не менее многие из тех, кто слышал радиообращение Сталина, испытали настоящее потрясение. Вспомним хотя бы тех студентов Сталинградского технического университета, которые собирались отмечать флажками на карте продвижение Красной Армии в глубь территории Германии. Когда стало ясно, как далеко продвинулся «вооруженный до зубов танками и авиацией» вермахт, карту поспешно убрали.
      Что бы ни думали некоторые о Сталине, не может быть ни малейших сомнений в том, что его система идеологического воздействия, предусматривавшая намеренное искажение фактов и манипулирование сознанием масс, все же оказалась чрезвычайно эффективной и смогла найти жесткие, но убедительные доказательства необходимости вести борьбу с врагом.
      Все здравомыслящие люди признавали, что фашизм – это зло, которое должно быть уничтожено в любом случае. Фашисты всегда призывали к разгрому коммунистического движения, следовательно, борьбу против них должна была возглавить именно коммунистическая партия.
      Впрочем, для большей части населения политические мотивы борьбы с фашизмом имели второстепенное значение. Для этих людей главным и основным стимулом являлся врожденный патриотизм. Широко известный плакат тех времен «Родина-мать зовет!» изображал обычную русскую женщину с текстом военной присяги в руке на фоне целого леса штыков.
      Вряд ли этот плакат можно назвать высокохудожественным, однако он оказывал в то время огромное воздействие на умы и сердца людей. От них ожидала жертв сама Родина.
      «Наша цель – защитить нечто большее, чем просто миллионы людей, – писал в своем дневнике молодой командир танка через месяц после начала войны. – Я не говорю о своей жизни. Единственное, что нужно сделать, это отдать ее на благо Родины».
      Четыре миллиона человек вступили в ряды народного ополчения или собирались это сделать в ближайшее время. Людские потери среди них были просто ужасны, их трудно себе представить. Эти неподготовленные солдаты, многие из которых имели самые мирные профессии, отправлялись в бой против танковых дивизий вермахта, часто даже без оружия и в гражданской одежде. Четыре дивизии народного ополчения были полностью уничтожены на подступах к Ленинграду еще до того, как началась его осада. А семьи погибших, не имевшие понятия о масштабах некомпетентности командиров, об ужасающем хаосе на фронте, не представлявшие, что там творят подразделения НКВД, лишь молча скорбели об утратах, ни словом не критикуя режим. Весь гнев, вся ненависть обращались на врага.
      Множество подвигов, совершенных в то лето, так никогда и не станут известны: свидетели погибли вместе с героями. Правда, позднее, по мере того как в обществе стало вызревать острое чувство недовольства несправедливостью по отношению к тем, кто остался неизвестен, из небытия возникли имена многих храбрецов.
      Так, например, на теле сержанта Мальцева, погибшего в Сталинграде, обнаружили письмо, в котором он говорил о своем желании рассказать всем о храбрости, проявленной его боевым товарищем во время тяжелого отступления. «Завтра или послезавтра, – писал он, – начнется большое сражение, и меня могут убить. Поэтому я хочу, чтобы люди знали о подвигах, совершенных моим другом Лычкиным...»
      К сожалению, в то время рассказы о героизме мало чем могли помочь. К середине июля Красная Армия оказалась в отчаянном положении. За первые три недели боев она потеряла 3 500 танков, свыше 6 000 самолетов и около двух миллионов человек, включая подавляющее большинство кадровых солдат и офицеров.
      Следующая катастрофа разразилась у стен Смоленска, где в ходе сражения, начавшегося во второй половине июля, попали в окружение несколько советских армий. И хотя по меньшей мере пяти дивизиям удалось вырваться из котла, немцы к началу августа взяли в плен не менее 300 000 солдат Красной Армии, около 3 000 танков и столько же орудий и минометов. Много других дивизий были принесены в жертву одна за другой, чтобы не позволить танковым дивизиям фельдмаршала фон Бока захватить крупные железнодорожные узлы Ельня и Рославль и замкнуть новое кольцо окружения. Впрочем, некоторые историки считают, что сопротивление этих дивизий помогло задержать наступление немцев в самый критический момент кампании и имело в дальнейшем очень важные последствия.
      На юге группа армий фельдмаршала фон Рундштедта при поддержке румын и венгров взяла в плен свыше 100 000 человек из дивизий, окруженных в начале августа в районе Умани. Казалось, ничем уже нельзя остановить продвижение войск вермахта через открытые степные пространства Украины с их полями подсолнечника и созревающих хлебов. Однако вокруг Киева, столицы Украины, была сосредоточена крупнейшая Юго-Западная группировка советских войск. Ею командовал маршал Буденный, старый друг Сталина. Член Военного совета Никита Хрущев отвечал за эвакуацию промышленных предприятий на восток. Генерал Жуков предупреждал Сталина о том, что необходимо оставить Киев, чтобы избежать окружения, но советский диктатор взорвался и вместо того, чтобы последовать совету своего лучшего полководца, снял его с поста начальника Генерального штаба. Причину такой раздражительности Сталина понять не трудно, так как он буквально накануне сказал Черчиллю, что Красная Армия никогда не оставит Москву, Ленинград и Киев.
      После того как моторизованные части Рундштедта покончили с Уманьским котлом, они продолжили наступление в направлении южнее Киева. Оттуда Первая танковая группа резко повернула на север и вскоре соединилась с дивизиями Гудериана, чей неожиданный удар из района Центрального фронта застал врасплох советское командование. Угроза окружения стала совершенно очевидной, но Сталин по-прежнему отказывался отвести войска. А когда он наконец передумал, было уже поздно. 21 сентября уничтожение окруженных в районе Киева советских войск закончилось. По сведениям немецких источников, в плен попало 665 000 солдат и офицеров Красной Армии. Гитлер назвал сражение за Киев «величайшей битвой в мировой истории». С другой стороны, начальник немецкого Генерального штаба Франц Гальдер назвал эту операцию самой большой стратегической ошибкой всей восточной кампании. Как и Гудериан, Гальдер был убежден, что всю энергию следовало направить на взятие Москвы.
      Безостановочно двигавшиеся вперед солдаты вермахта, захватывая один город за другим, испытывали не менее противоречивые чувства и смотрели на своих врагов-коммунистов, сражавшихся до конца, со странной смесью недоверия, презрения и даже страха. Обуглившиеся трупы, на многих из которых одежду сорвало взрывной волной, меньше всего были похожи на человеческие останки. «Посмотрите поближе на всех этих мертвецов, на всех этих мертвых татар и русских, – писал один немецкий журналист, находившийся в рядах действующей армии на Украине. – Это новые трупы, что называется „свежеиспеченные“. Они получены с великой фабрики под названием „Пятилетка“. Они абсолютно одинаковы. Продукция массового производства. Они характеризуют собой новую расу. Грубую низкую расу».
      Признавая, что в данном отрывке содержится некая попытка дать «художественное описание», заметим, что было большой ошибкой думать, будто тела, лежавшие перед этим журналистом, были простыми роботами, порожденными советской системой. Перед ним лежали останки мужчин и женщин, которые при жизни любили и страдали, как все люди на Земле, и которые в большинстве своем были горячими патриотами своей Родины.

4. «Гитлер не торопится к Москве»

      «Пространства России угнетают нас», – писал фельдмаршал фон Рундштедт своей жене после того, как его армии успешно завершили ликвидацию Уманьского котла. К этому времени настроение немецких командиров стало постепенно меняться от праздничного к состоянию некоторого беспокойства или даже смутной тревоги. И действительно – они захватили уже огромные территории, однако край оставался таким же недосягаемым, как линия горизонта. Красная Армия потеряла более двух миллионов человек, но появлялись новые советские армии. «Накануне войны, – писал Гальдер в своем дневнике 11 августа, – мы насчитывали около 200 вражеских дивизий. А сейчас перед нами стоят уже 360». Дверью, что и говорить, «хлопнули» как следует, но... строение не рухнуло.
      К середине июля вермахт начал терять свой первоначальный наступательный импульс. Причина заключалась в том, что теперь немцы были уже просто не в состоянии развивать наступление с одинаковой силой в трех разных направлениях. Потери в живой силе оказались выше, чем ожидалось. Только к концу августа немецкие войска потеряли свыше 400 000 человек. Чаще, чем предполагалось, портилась техника. Двигатели выходили из строя из-за песка и пыли, облака которых поднимались над двигавшимися колоннами, а подвоз запасных частей был поставлен из рук вон плохо. Плохие дороги тоже забирали свою дань. Более широкая, чем в Европе, железнодорожная колея замедляла продвижение составов, которым требовалась замена колесных пар при пересечении границы, а отмеченные на картах шоссейные дороги на деле оказывались обычными проселками, моментально превращавшимися в непролазные болота после коротких, но частых летних дождей. Немецким войскам часто приходилось мостить дороги поваленными стволами берез, но чем дальше они углублялись на территорию России, тем медленнее становились темпы их продвижения и тем труднее было подвозить боеприпасы и продовольствие. А ударной силе нашествия – танковым колоннам – часто приходилось останавливаться из-за нехватки горючего.
      Пехотные дивизии, составлявшие основную часть армии, проходили в день по 60 километров (впрочем, чаще не больше 30), и обувь солдат быстро выходила из строя под воздействием летней жары. К тому же каждый пехотинец нес на себе не менее 30 килограммов амуниции, куда входили стальная каска, винтовка и шанцевый инструмент. Кроме того, в солдатском ранце лежали оловянный котелок, алюминиевая ложка-вилка, походная плитка, шомпол для чистки оружия, сменное белье, колья для палатки, плащ-палатка, набор ниток с иголками, бритвенный прибор, мыло и даже пачка презервативов. Последнее довольно странно, если учесть, что близкие отношения с местным населением были официально запрещены.
      Пехотинцы так выматывались во время долгих переходов с полной выкладкой, что многие из них засыпали прямо на марше. Даже танкисты испытывали все большую усталость. После ремонта своих боевых машин – а смена гусеничных траков была тяжелейшей работой – и после чистки орудий они спешили ополоснуться водой из брезентовых ведер, тщетно пытаясь отмыть руки от жирной грязи и машинного масла, С красными от усталости глазами они затем брились, глядя в зеркальца, закрепленные на броне. Пехотинцы часто называли танкистов «черными» из-за цвета их комбинезонов, а военные корреспонденты немецких газет – «рыцарями современной войны». Однако запыленные стальные «кони» этих «рыцарей» выходили из строя с монотонной регулярностью.
      Крушение надежд на скорую победу приводило к разочарованию, а оно вызывало ссоры между командующими. Большинство генералов, и среди них уже упоминавшийся Гейнц Гудериан, пришли в отчаяние от стратегических ошибок Гитлера, который, как мы говорили, снял часть танковых дивизий с направления главного удара. По их мнению, Москва представляла собой не только столицу Советского Союза, она являлась главным транспортным и промышленным центром, где производилось большое количество вооружений. Наступление на Москву приведет, считали они, к окончательному разгрому нескольких советских армий. Однако фюрер быстро привел в чувство своих не в меру независимых генералов. Он заявил, что они ничего не понимают в экономике. Ленинград и Прибалтику следует захватить, чтобы обезопасить торговые пути в Скандинавию, и в первую очередь – Швецию. Продукция сельского хозяйства Украины – зерно, мясо – жизненно необходима для Германии. Правда, очень похоже, что истинной причиной решения Гитлера изменить направление удара стала его подсознательная боязнь идти на Москву той же дорогой, которой за сто с лишним лет до него уже прошел Наполеон.
      Группе армий «Центр», захватившей Смоленск и окружившей еще несколько советских армий к востоку от города, было приказано остановиться. Большую часть танков из группы Гота Гитлер направил на север для помощи войскам, наступавшим на Ленинград, а на юг для нанесения завершающего удара по русским войскам, окруженным под Киевом, была повернута танковая армия «Гудериан» (это новое обозначение может служить типичным образчиком того, как Гитлер делал подачки своему своенравному, но очень нужному генералу).
      В начале сентября Гитлер опять изменил решение и дал согласие начать наступление на Москву. Операции было дано кодовое название «Тайфун». Однако время было упущено, поскольку танковые дивизии Гота завязли на подступах к Ленинграду.
      Так что силы для проведения операции «Тайфун» удалось собрать только к концу сентября. Москва лежала всего в трехстах километрах от того места, где остановилась группа армий «Центр», но оставалось слишком мало времени до начала осенней распутицы, а за ней шла русская зима. Следует заметить, что генерал Фридрих Паулюс, отвечавший в ведомстве Гальдера за разработку плана «Барбаросса», заранее поднял вопрос о подготовке к войне в зимних условиях, но Гитлер запретил вообще упоминать об этом.
      В своей ставке в «Вольфшанце» Гитлер наверняка с замиранием сердца взирал на карту с изображенными на ней пространствами, захваченными его войсками. У кабинетного мечтателя, достигшего абсолютной власти в государстве, имеющем самую обученную армию в мире, подобное зрелище наверняка рождало иллюзию собственной непобедимости. Этот кабинетный стратег никогда не владел качествами, необходимыми для настоящего полководца, поскольку всегда игнорировал практические проблемы. Во время быстротечных кампаний в Польше, Норвегии, Франции и на Балканах проблемы снабжения иногда хоть и возникали, но никогда не представляли собой нечто трудноразрешимое. Но в России материально-техническое обеспечение приобрело такое же решающее значение, какое имели огневая поддержка, мобильность войск, их моральное состояние или, скажем, уровень подготовки. Самым потрясающим доказательством невежества Гитлера в вопросах стратегии было его решение начать самую амбициозную военную кампанию из всех известных в мировой истории и в то же время отказаться переводить экономику Германии на военные рельсы. Что и говорить, для психиатров было бы наверняка интересно понять причины подобного полного пренебрежения к судьбе.
      Фельдмаршал фон Бок командовал группировкой, насчитывавшей полтора миллиона человек, но его танковые дивизии были обескровлены, испытывали недостаток запчастей. Фельдмаршал созвал совещание накануне наступления, которое должно было закончиться окружением советской столицы 7 ноября 1941 года (в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции). Амбициозному Боку очень хотелось войти в историю как «покоритель Москвы».
      Однако Ставка Верховного Главнокомандующего ожидала нового германского наступления с того самого момента, когда в середине августа группа армий «Центр» остановилась в районе Ельни и Вязьмы. Сталин назначил генерала Еременко командующим вновь организованного Брянского фронта, а еще два – Западный и Резервный – должны были защищать подступы к Москве. И тем не менее, несмотря на все приготовления, войска Еременко оказались захвачены врасплох. Ранним утром 30 сентября под покровом тумана танковые колонны Гудериана нанесли мощный удар по их южному флангу. Вскоре поднялось солнце, обещая теплый ясный день, идеально подходящий для наступления. Воздушных налетов немцы могли не бояться – на тот момент в европейской части России осталось менее пяти процентов советской авиации.
      В первые октябрьские дни наступление немцев развивалось успешно. При поддержке 2-го воздушного флота фельдмаршала Кессельринга танковые соединения вермахта быстро продвигались вперед. Еременко запросил у Ставки разрешения на отход, но не получил его. А уже 3 октября передовые танки Гудериана достигли Орла, города, находившегося в 200 километрах в глубине линии обороны Брянского фронта. Эффект был ошеломляющим. Когда первые танки оказались на главной улице, по ней еще ходили трамваи, а пассажиры приветственно махали танкистам, принимая их за своих. У командования Красной Армии не оказалось даже времени, чтобы взорвать очень важные заводы, производившие оборонную продукцию. А уже 6 октября сам Еременко вместе со всем штабом едва успел избежать пленения, когда после полудня на его КП прорвались немецкие танки. Связь была полностью парализована. В хаосе последующих дней маршал Буденный потерял штаб-квартиру Резервного фронта, которым должен был командовать, и Еременко, тяжело раненного в ногу, пришлось эвакуировать в тыл по воздуху.
      Советские лидеры в Кремле поначалу отказывались поверить в масштаб угрозы, нависшей над столицей. 5 октября советский летчик доложил о том, что наблюдает колонну немецких танков длиной не менее 15 километров, стремительно продвигающихся к Юхнову. Оттуда до Москвы оставалось немногим более 150 километров. Даже после того как специально посланный туда самолет-разведчик подтвердил это сообщение, в Ставке отказались ему поверить. Был направлен третий самолет, летчик которого вновь подтвердил данную информацию. Это не остановило Берию, который приказал арестовать командира авиасоединения и осудить его как «паникера», но все-таки хоть как-то заставило наконец Кремль зашевелиться.
      Сталин созвал чрезвычайное заседание ГКО, а также предложил Жукову, который в это время жестокими мерами укреплял оборону Ленинграда, немедленно вылететь в Москву. После того как Жуков на месте изучил обстановку, Сталин приказал ему организовать из остатков частей, вырвавшихся из окружения, новый фронт. Все мало-мальски боеспособные соединения следовало направлять на некое подобие линии фронта с приказом держаться до последнего, пока не подойдут резервы Ставки. Когда над Москвой нависла смертельная опасность, более 100 000 человек записались в дивизии народного ополчения, а четверть миллиона граждан, в основном женщины и подростки, отправились рыть противотанковые рвы.
      6 октября выпал первый снег. Он быстро растаял, но дороги на целые сутки превратились в реки жидкой грязи. К этому дню танковые группы фон Бока, развивая наступление, окружили две русские армии в районе Брянска и вокруг Вязьмы на центральном Московском направлении.
      По утверждениям немецких источников, в плен попало 665 000 красноармейцев и было уничтожено или захвачено 1 242 танка – больше, чем имелось во всех трех танковых группах фон Бока.
      «Какое должно быть глубокое удовлетворение испытываете Вы, наблюдая, сколь успешно реализуются Ваши планы!» – писал фельдмаршал фон Рейхенау генералу Паулюсу, своему бывшему начальнику штаба и будущему преемнику на посту командующего 6-й армией. Но советские солдаты даже в окружении, не получая никаких подкреплений, все же продолжали сражаться практически до конца месяца. «Приходится захватывать один узел обороны за другим – нам не удается их выкурить оттуда даже с помощью огнеметов. Мы вынуждены вначале разбивать более крупные соединения русских на более мелкие, затем еще на более мелкие, но даже в одиночку они продолжают драться».
      Нескольким танковым дивизиям вермахта пришлось столкнуться с новым необычным русским «оружием». Танкисты заметили, как к их машинам бегут собаки со странными седлами на спинах, а из пакетов, уложенных туда, торчат коротенькие палочки. Сначала танкисты посчитали, что это собаки-санитары, но очень скоро выяснилось, что на спинах у собак закреплены противотанковые мины. Животные, которых дрессировали по методам русского физиолога Павлова, были приучены бежать к крупным машинам, под которыми получали корм. А провода вызывали детонацию взрывчатки. Конечно, большинство собак расстреливали еще до того, как они успевали добраться до «корма», но применение такой тактики чрезвычайно нервировало немцев.
      Однако самой большой помехой в этом сражении стремительно становилась погода. Распутица началась уже в первой половине октября, и вскоре германские грузовики не могли продвигаться по дорогам, а единственным средством передвижения стали крестьянские телеги с запряженными в них лошадьми. Их реквизировали для нужд армии в деревнях, и они перевозили грузы часто на расстояния в несколько сот километров. В некоторых местностях, там, где не было больших лесных массивов, временные дороги настилались из трупов погибших красноармейцев, которых использовали вместо бревен. Пехота вермахта теряла обувь в грязи, доходившей солдатам до колен. Мотоциклисты могли продвигаться вперед, только если тащили свои машины, что называется, «на себе». А командующие немецкими соединениями, автомобили которых выносили из грязи «на руках» подчиненные, сокрушались и недоумевали, как можно воевать в подобных условиях. Но все они еще больше страшились грядущих морозов. Все понимали, что на счету у них каждый день.
      Тем не менее наступающая немецкая армия сражалась так хорошо, как только могла. 14 октября на центральном направлении 10-я танковая дивизия и дивизия СС «Дас Рейх» вышли на Бородинское поле, место исторической битвы Наполеона и Кутузова. Отсюда до западной окраины Москвы оставалось чуть больше ста километров. В тот же день 1-я танковая дивизия захватила город Калинин в 160 километрах к северо-западу от столицы, мосты через Волгу и нацелилась на железнодорожную дорогу Москва – Ленинград. А тем временем на южном фланге германского наступления танки Гудериана подошли к Туле.
      Успешное наступление немцев на Москву с трех направлений повергло советское руководство в состояние паники. Ночью 15 октября зарубежным дипломатам было сказано о том, что все иностранные представительства эвакуируются в Куйбышев на Волге. Берия тоже начал эвакуацию своего аппарата. Следователи НКВД бежали от нашествия, увозя с собой наиболее важных заключенных, среди которых находилось много репрессированных старших офицеров, так необходимых сейчас фронту, и которых продолжали бесчеловечно пытать, выбивая нужные следствию признания. Три сотни других заключенных были казнены в подвалах Лубянки. Однако в конце октября Сталин приказал главе НКВД приостановить работу этой «мясорубки». Скорее всего, советский диктатор охотно продолжил бы расстрелы «пораженцев и трусов» (и это происходило), но на тот момент ему, видимо, надоели постоянные заявления Берии о «раскрытых заговорах», которые он назвал вздором.
      Сталин постоянно требовал точных докладов о положении на фронте, однако любой, кто осмеливался сказать ему правду, тут же обвинялся в паникерстве. Оказалось, что «мудрый вождь» сам не может скрыть своего беспокойства.
      Он опасался, что Ленинград падет, и первой его мыслью было, как вывести уцелевшие войска с тем, чтобы перебросить их на оборону Москвы. О муках голодающего населения «колыбели трех революций» он волновался не больше, чем Гитлер.
      В эти тяжелые дни поступило только одно ободряющее известие. Началась переброска под Москву сибирских дивизий Красной Армии, до того стоявших на маньчжурской границе. Два первых стрелковых полка уже вступили в бой с дивизией СС «Дас Рейх» на Бородинском поле, но, для того чтобы перебросить основную массу войск по единственной Транссибирской магистрали, все же требовалось еще несколько недель. Советский разведчик в Токио, Рихард Зорге, выяснил, что Япония планирует нанести удар не по советскому Дальнему Востоку, как ожидалось, а в районе Тихого океана против американцев. И хотя Сталин никогда не доверял Зорге, его информация подтверждалась и другими источниками.
      16 октября в Москве Алексей Косыгин, заместитель председателя Совнаркома, пришел утром на свое рабочее место и обнаружил покинутое здание. По кабинетам разлетались от сквозняка бумаги, двери были распахнуты настежь, и оглушительно трезвонили телефоны. Косыгин, предположив, что это пытаются выяснить, не покинуло ли руководство страны столицу, начал бегать от аппарата к аппарату и пытался отвечать. Впрочем, отвечать было некому. Даже когда он успевал вовремя снять трубку, на другом конце провода молчали. И лишь один какой-то важный чиновник отважился назвать себя и напрямик спросил, сдадут ли Москву.
      17 октября в Кремле состоялось очередное чрезвычайное совещание, на котором кроме Сталина присутствовали Молотов, Маленков, Берия и Александр Щербаков – новый начальник Главного Политуправления Красной Армии. Обсуждались планы минирования заводов, мостов, железных и автомобильных дорог и даже сталинской гордости – Московского метро. О том, что оставшиеся министерства также эвакуируются в Куйбышев, не было никакого официального сообщения, однако слухи об этом распространились по городу с поразительной скоростью, несмотря на угрозу наказания за «пораженческие разговоры». Говорили о том, что в Кремле произошел переворот и Сталин арестован, что немецкие парашютисты высадились на Красной площади, а немцы уже проникли в город в форме красноармейцев. Страх, что столица вот-вот будет оставлена врагу, заставлял многие тысячи москвичей искать спасения, и они отчаянно осаждали поезда, уходившие на восток. Мародерство, грабежи продовольственных магазинов, пьянство – все это напоминало многим хаос 1812 года, закончившийся, как известно, пожаром Москвы.
      Сталин тоже собирался покинуть Москву, но потом передумал. Об этом решении руководителя партии и государства заявил по московскому радио Александр Щербаков, человек с невозмутимым лицом Будды, с толстыми очками в роговой оправе, сидевшими на маленькой вздернутой кнопочке носа, всегда одетый в простой костюм цвета хаки с единственным украшением – орденом Ленина.
      19 октября было объявлено о введении в Москве осадного положения. Несколько полков НКВД по приказу Берии вошли в город, чтобы восстановить порядок. Распространителей «панических слухов», мародеров и даже просто пьяных расстреливали на месте. Но в широких массах только одно событие могло бы со всей очевидностью ответить на вопрос, будет или нет спасена Москва? Общественное мнение интересовало, состоится ли 7 ноября – в очередную годовщину Октябрьской революции – военный парад на Красной Площади? Похоже, москвичи решили этот вопрос для себя не дожидаясь, пока выступят руководители государства. В отличие от отчаянно оборонявшегося пять лет назад Мадрида настроение масс внезапно изменилось от состояния, близкого к панике, до спокойной и трагичной уверенности в необходимости защищаться до конца.
      Сталин со своим сверхъестественным чутьем скоро и сам осознал всю символическую значимость парада на Красной Площади, пусть даже гроб с телом Ленина уже был вывезен оттуда в более безопасное место. Правда, Молотов и Берия сочли идею проведения парада безумной, поскольку авиация Люфтваффе господствовала в небе и с легкостью сорвала бы проведение праздника, но Сталин приказал по такому случаю сосредоточить все имевшиеся в наличии силы ПВО и зенитные батареи на Московском направлении. Этот хитроумный старый мастер политических спектаклей решил воспроизвести в Москве один из самых драматических актов мадридской трагедии, когда 9 ноября 1936 года бойцы первой интернациональной бригады прошли маршем по Гран-Виа под приветственные крики населения города и на западной окраине Мадрида вступили в бой с мятежниками из Африканского корпуса генерала Франко. В Москве, решил Сталин, подкрепления для армий Жукова пройдут парадом у стен Мавзолея и прямо оттуда направятся на линию фронта, сражаться с захватчиками. Он прекрасно представлял себе, какой эффект произведут документальные съемки и фотографии этого события, когда их покажут во всем мире. И еще, теперь Сталин знал правильный ответ на все речи Гитлера.
      «Если немцы хотят войны на уничтожение, – грозно заявил он накануне праздничного парада, – они ее получат!»

* * *

      Для вермахта наступили дни тяжелой борьбы с русским климатом. Плохая видимость мешала действиям «летающей артиллерии» Люфтваффе. Армии фельдмаршала фон Бока, остановившиеся в конце октября, чтобы пополниться боеприпасами и людьми, теперь отчаянно спешили, стремясь завершить кампанию до наступления настоящей зимы.
      Во второй половине октября ожесточенные бои не стихали ни на минуту. У обеих противоборствующих сторон в полках осталось всего по нескольку десятков человек от прежнего количества. Гудериан, столкнувшись с упорным сопротивлением защитников Тулы, решил обойти ее с востока и двигаться дальше. На левом фланге наступления танки Гота прорвались к каналу Москва – Волга, а с одного из пунктов на севере от Москвы немецкие солдаты уже смогли разглядеть в бинокли вспышки залпов зенитных орудий, установленных вокруг Кремля. В этот момент Жуков приказал Рокоссовскому удерживать силами его обескровленной 16-й армии линию фронта у деревни Крюково. «Дальше отступать некуда, ни шагу назад!» – приказал Жуков, и Рокоссовский понимал, что это значит.
      Сопротивление русских оказалось настолько сильным, что поредевшие немецкие дивизии сначала резко снизили темпы наступления, а затем и вовсе остановились. В конце ноября фельдмаршал фон Клюге предпринял последнее отчаянное усилие и направил крупные силы прямо вдоль главной дороги на Москву, по Минскому шоссе, где когда-то прошли наполеоновские войска. Немцы прорвали здесь оборону, но поразительно хладнокровно и самоотверженно сражавшиеся полки Красной Армии в конце концов и тут остановили их.
      И Клюге, и Гудериан после этого приняли решение на свой страх и риск отвести назад свои части, сильнее других вклинившиеся в расположение русских. Гудериан сделал своим штабом дом-музей Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, неподалеку от которого находилась заснеженная могила писателя. Оба немецких командующих с тревогой думали о том, что случится дальше на центральном направлении. Крылья германского наступления, глубоко охватившие Москву с флангов, на самом деле были чрезвычайно уязвимыми, но отчаяние, с которым сражался противник, а также немногочисленность советских войск убеждали немцев в том, что русские тоже выдохлись. Поэтому немецким генералам казалось: еще немного – и все будет кончено. Они и представить себе не могли, что под Москвой, на некотором удалении от фронта, советское командование сосредоточило несколько свежих армий.
      Зима обрушилась со всей силой, со снегопадами, жестокими ветрами и температурой до минус 20 градусов.
      Двигатели германских танков замерзли. На линия фронта смертельно уставшие немцы копали блиндажи, чтобы укрыться от мороза и от вражеских снарядов. Однако земля превратилась в камень, и им, перед тем как копать, приходилось разводить большие костры. Штабы и тыловые подразделения находились в несколько лучшем положении, так как могли расположиться в домах сельских жителей, выгнав предварительно хозяев на улицу.
      Отказ Гитлера даже разговаривать о возможности ведения зимней кампании означал для его солдат жестокие страдания. «Многие солдаты ходят, замотав ноги бумагой, к тому же ощущается страшная нехватка перчаток», – писал командир одного танкового корпуса генералу Паулюсу. Если не считать касок, больше похожих на ведерки для угля, теперь люди в немецких окопах меньше всего напоминали солдат вермахта. Их удобные, с металлическими подковами ботинки попросту приходили в негодность от морозов, и немцы отбирали теплую одежду и обувь у военнопленных и гражданских лиц.
      В ходе операции «Тайфун» Красная Армия понесла тяжелые потери, но вермахту, с его более ограниченными людскими ресурсами, эта операция стоила значительно дороже, поскольку из строя выбыли самые подготовленные солдаты и офицеры. «Это уже не наша дивизия, – писал капеллан 18-й танковой дивизии в своем дневнике, – вокруг меня новые лица. Когда спрашиваешь о ком-нибудь, в ответ слышишь одно: погиб или ранен».
      Фельдмаршалу фон Боку пришлось признать, что к началу декабря не осталось никаких надежд на достижение «стратегического успеха». Его армии смертельно устали, были обескровлены, а случаи обморожений стремительно обгоняли число раненых, только до Рождества обморозилось более 100 000 человек. Оставалось надеяться только на то, что Красная Армия тоже не сможет вести активных действий, но и эта надежда внезапно исчезла, как раз в тот момент, когда температура резко упала до минус 25 градусов.
      По приказу Ставки в советском тылу тайно сосредотачивались специально для контрнаступления свежие сибирские дивизии, в составе которых имелись даже лыжные батальона. На аэродромах к востоку от Москвы разместились новые самолеты и эскадрильи, переброшенные с Дальнего Востока. На рубежи атаки уже были стянуты около 1 700 танков, в основном высокоманевренных Т-34, широкие гусеницы которых были значительно лучше, чем у немецких танков, приспособлены для передвижения по снегу и льду. Большинство красноармейцев, хотя, конечно, далеко не все, были экипированы для ведения войны зимой и имели меховые тулупы и белые камуфляжные маскхалаты, их головы согревали теплые ушанки, а валенки надежно защищали ноги от обморожений. Кроме того, горючее и смазка для орудий и механизмов не замерзали даже при очень низких температурах.
      5 декабря войска Калининского фронта под командованием генерала Конева атаковали внешний край северного выступа германских войск. Залпы «катюш», которым солдаты вермахта дали название «Сталинские органы», возвестили о начале решительного контрнаступления. А уже на следующее утро против внутреннего рубежа обороны немцев Жуков бросил в бой 1-ю Ударную армию, 16-ю армию Рокоссовского и еще две других. К югу от Москвы фланги Гудериана тоже были атакованы с разных направлений. Через три дня боев его растянутые линии коммуникаций оказались под угрозой. В то же самое время советские войска начали атаки против соединений 4-й армии фельдмаршала Клюге, не давая ему возможности перегруппироваться и перебросить часть войск на участки, оказавшиеся под угрозой.
      Впервые с начала войны в декабре месяце Красная Армия добилась господства в воздухе. Авиационные соединения, размещенные на подготовленных стационарных аэродромах за Москвой, могли не опасаться морозов, в то время как поредевшие эскадрильи Люфтваффе базировались на полевых аэродромах и техники всякий раз перед вылетом вынуждены были прогревать авиационные моторы, разводя под ними костры. Несомненно, русские испытывали острое чувство удовлетворения, наблюдая столь резкий поворот колеса фортуны. Они прекрасно понимали, что для ослабленных полуобмороженных немецких солдат отступление через заснеженные замерзшие равнины будет смерти подобно.
      Обычное, классическое, контрнаступление дополнялось рейдами на территорию, занятую немцами, рейдами, которые вызывали панику и хаос в их тылу. Партизанские отряды, часто организованные офицерами НКВД, засланными за линию фронта, атаковали немецкие колонны под прикрытием лесов и болот. Из морозной предрассветной мглы перед немецкими позициями стремительно возникали лыжные батальоны сибиряков из 1-й Ударной армии, и предупредить немцев об их приближении мог только скрип замерзшего наста. В тыл противника прорывались кавалерийские дивизии Красной Армии, личный состав которых, как правило, комплектовался из людей, призванных в казачьих станицах. Эскадроны и целые полки на мохнатых монгольских лошадях внезапно появлялись в 30-40 километрах за линией фронта, уничтожая артиллерийские батареи и склады боеприпасов и сопровождая свои налеты свистом сабель и леденящими кровь воинственными криками.
      Очень скоро стало ясно, что советское командование планирует окружить противника. Чтобы избежать этого, армиям Бока пришлось стремительно откатываться назад, и за десять дней они отступили на 160 километров. Москва была спасена. Германским войскам, не имевшим практически никакого зимнего снаряжения, ничего не оставалось делать, как проводить эту зиму в открытом поле.
      А в мире между тем происходили другие важные события. 9 декабря, через три дня после начала русского контрнаступления под Москвой, японцы совершили нападение на Перл-Харбор. А еще спустя два дня под ликование германского рейхстага Гитлер объявил войну Соединенным Штатам Америки.
      В течение второй недели декабря торжествующий Сталин совершенно уверился в том, что немцы находятся на грани полного разгрома. Сообщения об их продолжающемся отходе, о сотнях брошенных орудий, трупах лошадей и пехотинцев, полузасыпанных снегом и замерзших, – все это, естественно, вызывало мысль о повторении 1812 года. К тому же и в немецком тылу царила паника. Тыловые подразделения часто не могли использовать технику из-за ужасающих погодных условий и постоянно подвергались атакам партизан и диверсионных групп, хотя и находились за несколько десятков километров от линии фронта. В сердцах немецких солдат поселился страх перед «этими русскими варварами». Все больше и больше тосковали они о доме.
      Сталиным все сильнее овладевало нетерпение, и он, подобно Гитлеру, совершил ошибку, уверовав в то, что его воля не имеет границ и, чтобы ее выполнить, можно не обращать внимание ни на плохое снабжение войск, ни на неудовлетворительное состояние транспорта, ни на усталость солдат. Наверное, глядя на оперативную карту в Ставке, он замирал от сладостного предвкушения победы. И поэтому Сталин потребовал не просто продолжения контрнаступления против группы армий «Центр». Он пожелал организовать наступление на севере, с целью прорыва блокады Ленинграда, а на юге, ни больше ни меньше, как возвращения Украины и Крыма. 5 января 1942 года план общего генерального наступления был обсужден на совместном совещании Ставки и ГКО. Маршал Тимошенко с энтузиазмом поддержал идею о решительном наступлении, а Жуков и другие, кто пытался предупредить об опасности недооценки противника, получили жесткую отповедь.
      Следует сказать, что фюрер тоже, видимо, думал об уроках 1812 года. Он издал целую серию приказов, запрещавших дальнейшее отступление, и был полностью уверен в том, что если немецким войскам удастся пережить эту зиму, то проклятье, висящее над теми, кто пытался завоевать Россию, разрушится. А дальше все пойдет как надо.
      Вмешательство Гитлера в дела командования войсками уже долгое время служит предметом дискуссий. Некоторые утверждают, что решения Гитлера спасли зимой 1941 года германскую армию от полного разгрома. Другие уверены, что его стремление удержать захваченное любой ценой привело к таким большим потерям среди солдат и профессиональных командиров, которые Германия просто не могла себе позволить. На самом деле отступление не могло бы никогда закончиться катастрофой, хотя бы потому, что у Красной Армии тоже существовали огромные проблемы с доставкой боеприпасов, отвратительные дороги тоже мешали перебрасывать к линии фронта резервы и транспорт, необходимые для продолжения наступления. Но Гитлер пребывал в уверенности, что только его сила воли, которую он противопоставил действиям «пораженчески настроенных» генералов, спасла Восточный фронт. И эта его уверенность уже в следующем году будет иметь роковые последствия для всей немецкой армии под Сталинградом.
      А сражение тем временем все больше приобретало сумбурный и непредсказуемый характер. Линия фронта на карте становилась похожа на какую-то замысловатую кривую, изогнутую под самыми немыслимыми углами, словно ее рисовал трехлетний ребенок. Наступление сталинских генералов выродилось в серию разрозненных, взаимоисключающих операций. Некоторые соединения советской армии, прорвав линию фронта, затем оказывались в окружении без поддержки и снабжения. Сталин недооценил способность германских войск восстанавливаться после тяжелых – ударов. В большинстве случаев немцы дрались с отчаянной храбростью, прекрасно понимая, что их ждет в случае поражения. Командиры собирали разрозненные формирования, часто включали в них тыловиков и воевали любым оружием, которое могли на тот момент разыскать, случалось, что на прямую наводку устанавливались даже зенитные орудия.
      На северо-западе от Москвы в городе Холм отчаянно сражалась, а затем вырвалась из окружения снабжаемая по воздуху пятитысячная группировка вермахта под командованием генерала Ширера.
      Еще больше немецких солдат, около ста тысяч, оказались в кольце в районе Демянска. Воздушный мост, который был налажен, позволял транспортным самолетам Ю-52, окрашенным в белый камуфляжный цвет, совершать до ста вылетов в день. В общем за все время боев Люфтваффе перебросили окруженным свыше 60 000 тонн боеприпасов и продовольствия, вывезли 35 000 раненых. Все это позволило окруженной группировке вести бои против нескольких советских армий в течение 72 дней. Конечно, немецкие солдаты голодали, находясь в окружении, но, когда они в конце апреля все-таки прорвались к своим, выяснилось, что неизмеримо больше страдало русское гражданское население, волею судеб разделившее тяготы окружения с немцами. Никто не знает, сколько русских умерло от голода. Есть было совершенно нечего, и лишь счастливчикам доставалась требуха лошадей, забитых для пропитания солдат. Тем не менее эта операция убедила Гитлера, что окруженные группировки могут выстоять. Такая убежденность фюрера, возможно, оказалась одной из самых важных причин, которые менее чем через год привели к катастрофе под Сталинградом.
      История советской 2-й Ударной армии генерала Власова, бессердечно брошенной на произвол судьбы в болотистых лесах в 150 километрах к северо-западу от Демянска, не послужила предостережением Гитлеру даже после того, как озлобленный Андрей Власов сдался в плен, согласился сотрудничать с немцами и начал формировать антисоветскую Русскую Освободительную армию. Причудливая ирония войны – словно желая восстановить равновесие, история распорядилась так, что генерал Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, командовавший операцией по деблокированию Демянского котла, попал в плен под Сталинградом и выступил затем против Гитлера. В сентябре 1943 он добровольно предложил создать в советском плену «маленькую армию из числа военнопленных», которую можно было бы забросить в Берлин, чтобы поднять там восстание против Гитлера. Конечно, подозрительный Берия не принял подобного предложения.
      После того как солдатам вермахта пришлось зимовать при температуре, иногда опускавшейся до минус 40 градусов, следовало каким-то образом исправлять ситуацию, сложившуюся из-за почти суеверного нежелания Гитлера думать о зимнем обмундировании. Выход нашел Геббельс, как всегда умело замаскировавший правду. Он организовал в средствах массовой информации кампанию с призывом помочь «доблестным солдатам рейха», публикуя десятки фотографий и отчетов о массовых проявлениях «национальной солидарности», о женщинах, собирающих теплые вещи, и спортсменах, жертвующих свои лыжи для нужд Восточного фронта. Подобные факты настолько приободрили Гитлера, что он даже воскликнул за обеденным столом в «Вольфшанце»: «Немецкий народ услышал мой призыв». Однако, когда собранные вещи начали наконец прибывать на фронт, солдаты примеряли их со скептическими усмешками, а то и с циничным изумлением. Чистые, иногда пахнущие нафталином вещи производили странное впечатление на завшивленных получателей подобных посылок. «Перед глазами возникали диван в гостиной, или детская кроватка, или чистая девичья комнатка, где лежала эта одежда, – писал один лейтенант. – Нам казалось, что все это прислано с другой планеты».
      Эти сентиментальные мысли о доме были не просто бегством от мира с его грязью и вшами, они помогали уйти от нарастающей жестокости окружающей обстановки, в которой быстро забывались нормы общепринятой человеческой морали. Германские солдаты, большинство из которых, вне всякого сомнения, были любящими отцами и сыновьями у себя дома, в Германии, здесь, в России, занялись некоей болезненной формой «военного туризма». Существовал приказ, строго запрещавший фотографирование экзекуций. Однако, несмотря на это, казни партизан и евреев, как правило, всегда вызывали нездоровый интерес множества фотографов-любителей в форме войск вермахта.
      Один немецкий офицер рассказывал, как поразило его и солдат то, с какой готовностью русское гражданское население обдирало одежды с трупов убитых сограждан. Сами немцы, видимо, до этого не опускались. Они отбирали теплую обувь и одежду у живых украинцев и русских, а их самих выгоняли из домов на мороз, умирать от холода и голода. Старшие офицеры часто жаловались, что их солдаты все больше начинают напоминать своим внешним видом русских крестьян. Но пришельцы явно не испытывали никакой жалости или симпатии к несчастным жертвам, ограбленным и лишенным последней надежды на то, чтобы выжить в таких кошмарных условиях. Поистине, пуля была бы милосердней.
      Во время отступления под Москвой германские солдаты уничтожали и вывозили все, до чего могли добраться. Они обдирали полы в домах в надежде найти там хранящийся картофель. Мебель и бревна от домов использовались, как дрова для костров. Еще никогда в истории войн ни одно население какой-либо страны не страдало так от жестокости, проявляемой обеими воюющими сторонами.
      17 ноября Сталин подписал приказ, согласно которому подразделения Красной Армии – авиация, артиллерия, лыжные батальоны и партизаны – должны были «уничтожить и сжечь дотла» все здания на расстоянии 60 километров в глубину немецкой обороны, чтобы лишить противника укрытий. Судьба русских детей и женщин во внимание не принималась.
      Нервные потрясения и ужасы войны привели к росту самоубийств среди немецких солдат. Это явление достигло таких размеров, что пришлось даже выпустить специальный приказ, в котором говорилось: «Самоубийство в полевых условиях приравнивается к дезертирству. Жизнь солдата принадлежит Отечеству». Большинство из тех, кто кончал жизнь самоубийством, делали это, находясь в одиночестве на посту.
      Солдатам приходилось проводить долгие темные ночи, вспоминая родной дом и мечтая об отпуске. Красноармейцы иногда обнаруживали на телах убитых немцев любопытные образцы «самиздата», показывающие, что их владельцы были столь же сентиментальны, сколь и циничны. В одном шутливом приказе говорилось: «Рождество в этом году не состоится по следующим причинам: Иосифа призвали в действующую армию; Мария дежурит в Красном Кресте; малыш Иисус отправлен с другими детьми в деревню (чтобы избежать бомбежек); три волхва не приедут, так как не доказали своего арийского происхождения; путеводной звезды не будет из-за затемнения; пастухов отправили на охрану объектов, а ангелов сделали телефонистками. Остался только один осел, но никто не будет отмечать Рождество с ослом»[ ].
      Военные власти были озабочены тем, что отправляющиеся в отпуск домой солдаты могут разлагающе подействовать на население, рассказывая ужасные истории о Восточном фронте. «Не забывайте о законах военного времени, – строго предупреждала отъезжающих в фатерланд одна памятка. – Вас могут осудить за разглашение военной тайны. Не говорите об оружии, тактике и потерях. Не говорите о плохом питании и беззакониях. Вражеская разведка охотно воспользуется этими рассказами».
      Кое-кто из солдат, а скорее, целая группа откликнулась на этот документ своей собственной инструкцией, озаглавив ее «Заметки для тех, кто собирается в отпуск». Читатель может сам увидеть, что их желание пошутить только ярче оттеняет жестокость повседневной жизни солдат на Восточном фронте: «Следует помнить, что вы въезжаете в национал-социалистическую страну, условия жизни в которой резко отличаются от тех, к которым вы привыкли. Следует быть вежливыми с местным населением, соблюдать их обычаи и по возможности воздерживаться от привычек, так полюбившихся вам за последнее время.
      Пища. Не срывайте паркет и другое покрытие полов, потому что здесь картофель хранится в других местах.
      Комендантский час. Если вы забыли ключи, постарайтесь открыть дверь каким-нибудь похожим предметом. Только в самых чрезвычайных случаях пользуйтесь гранатой.
      Защита от партизан. Нет никакой необходимости требовать у гражданских лиц паспорт и открывать огонь, получив не удовлетворяющий вас ответ.
      Защита от животных. Собаки с привязанными к ним минами характерны для Советского Союза. Немецкие собаки в худшем случае кусаются, но не взрываются. Если вы будете стрелять в каждого пса, что рекомендуется делать в Советском Союзе, то это может произвести на окружающих тягостное впечатление.
      Отношения с гражданским населением. В Германии особа, носящая юбку, вовсе не обязательно является партизанкой. Впрочем, несмотря на это, женщины в Германии смертельно опасны для тех, кто приезжает с фронта в отпуск.
      И главное: приехав в отпуск на родину, будьте осторожны и не рассказывайте никому о райских условиях жизни в Советском Союзе, иначе все бросятся сюда и нарушат нашу идиллию».
      К наградам тоже существовало несколько ироничное, если не циничное отношение. После учреждения в 1942 году медали за зимнюю кампанию ей тут же дали название: «Орден замерзшей плоти». Однако появились значительно более серьезные примеры недовольства солдат. Командующий 6-й армией фельдмаршал фон Рейхенау буквально взорвался от негодования, когда накануне Рождества на стене дома, предназначенного для его штаб-квартиры, обнаружил надписи следующего содержания: «Мы хотим обратно в Германию! Нам это надоело. Мы грязные и завшивленные и хотим домой!» и даже «Нам не нужна эта война!» Рейхенау, понимая, что «подобные мысли и настроения есть результат чрезвычайно высокого напряжения и усталости», возложил на своих офицеров всю ответственность за «политическое и моральное состояние войск».
      Следует заметить еще и то, что, пока маленькая группа тесно связанных между собой офицеров во главе с Хеннингом фон Тресковым готовила заговор с целью устранения Гитлера, в рядах немецкой армии действовала, по крайней мере, одна подпольная коммунистическая организация. За подкладкой шинели одного немецкого солдата красноармейцы обнаружили листовку под названием «Фронтовое письмо №3» с таким обращением: «Товарищи! Кто еще не наелся по горло дерьма здесь, на Восточном фронте?.. Эта преступная война развязана Гитлером, и она ведет Германию в ад... От Гитлера необходимо избавиться, и мы, солдаты, можем это сделать. Судьба всей Германии находится в руках вооруженного народа на фронте. Нашим паролем должно стать: „Долой Гитлера! Долой нацистскую ложь! Война – это смерть для Германии!“
      Развитие власти во время тотальной войны неизбежно влечет за собой усиление государственного контроля за всеми сферами жизни общества. Любая критика режима может быть расценена как вражеская пропаганда, а любой противник режима представляется предателем интересов государства. Никто из высших офицеров германского генштаба не пытался противостоять желанию Гитлера возвыситься над своими генералами, поэтому очень скоро они сами превратились в «козлов отпущения», призванных расплачиваться за последствия навязчивых идей бывшего ефрейтора. Те командиры, которые не согласились с его политикой удерживать занятые позиции любой ценой, в декабре 1941 года были сняты со своих постов. Гитлер заставил Браухича уйти в отставку и назначил себя главнокомандующим сухопутными силами под предлогом того, что генералы не могут понять всей необходимости выполнять волю национал-социализма.
      Германская армия смогла организовать новую линию обороны к востоку от Смоленска, но ее конечный развал очень скоро стал достаточно очевиден. С позиций сегодняшнего дня нам ясно, что баланс сил и факторов геополитических, экономических и демографических зимой 1941 года сложился явно не в пользу Германии и ее союзников. На это ясно указывали поражение вермахта под Москвой и вступление в войну Соединенных Штатов Америки. Однако коренной психологический перелом во всей Второй мировой войне наступил только в следующем году в ходе битвы за Сталинград.

Часть вторая.
Новый вариант «Барбароссы»

5. Первое сражение генерала Паулюса

      Любопытная цепь событий, которая привела генерала Фридриха Паулюса на пост командующего 6-й армией, началась с того, что Адольф Гитлер гневно выразил свое недовольство итогами 1941 года. Спустя год аналогичная реакция фюрера закончилась катастрофой для самого Паулюса и его дивизий.
      В ноябре 1941 года, в то время, когда весь мир, затаив дыхание, следил за тем, что происходит на подступах к Москве, на востоке Украины ситуация тоже была крайне неопределенной. Группа армий «Юг» достигла своего наивысшего успеха в этом году, когда передовые дивизии 1-й танковой группы Клейста 19 ноября во время снегопада взяли Ростов-на-Дону. На следующий день они захватили мост через реку Дон – последнюю крупную водную преграду на пути к горам Кавказа. Ответная реакция советского командующего Тимошенко была быстрой и решительной. Левый фланг наступающих немецких войск прикрывали слабые венгерские войска, поэтому контрудар по венграм в сочетании с атаками через замерзший Дон в основание германского клина вскоре вынудил Клейста отойти назад.
      Гитлер пришел в бешенство, когда развеялись его иллюзии и выяснилось, что Москва и нефтяные месторождения Кавказа по-прежнему находятся вне пределов досягаемости. Самое плохое было то, что это оказалось первое отступление германской армии в ходе Второй мировой войны. Гитлер отказывался поверить, что фельдмаршал фон Рундштедт не имеет больше ни сил, ни средств для продолжения наступления, и не давал своего согласия на то, чтобы Клейст отвел свои измотанные, полуобмороженные войска на рубеж реки Миус.
      30 ноября Рундштедт заявил, что, если ему больше не доверяют как командующему, он готов освободить этот пост. На следующий день рано утром Гитлер его отставку принял и приказал командующему 6-й армией Рейхенау немедленно прекратить отход. И Рейхенау сделал это, вернее, – попытался. Через бессовестно короткий промежуток времени, спустя всего несколько часов, он направил послание в штаб-квартиру фюрера, в котором утверждал, что отступление за Миус жизненно необходимо. Сам Рейхенау являл собой оригинальный тип сверхэнергичного человека с железной хваткой бульдога и довольно странно смотревшимся на его глазу моноклем. Он не очень любил Рундштедта, и тот, отвечая ему взаимностью, однажды неприязненно отозвался о новом командующем 6-й армией как о «грубияне, имеющем привычку во время утренней зарядки бегать полуголым». Но, как мы видим, в своих оценках сложившейся ситуации оба военачальника сошлись.
      3 декабря фюрер вылетел на Украину на своем самолете «Кондор», чтобы на месте разобраться в происходящем. Первым человеком, с кем Гитлер поговорил, оказался Зепп Дитрих, командующий дивизией СС «Лейбштандарт». К удивлению фюрера, Дитрих поддержал Рундштедта.
      Штабы и Рундштедта, и Рейхенау находились в Полтаве, маленьком городке, возле которого в 1709 году царь Петр I разгромил шведские войска Карла XII. Гитлер помирился с Рундштедтом, который на тот момент еще не уехал. Но было решено, что престарелый фельдмаршал все-таки отправится домой, как было сказано, «для поправки здоровья». А еще через девять дней он получил от фюрера чек на 250 000 рейхсмарок в качестве подарка ко дню рождения.
      Гитлер, все еще немного не доверявший Рейхенау, вначале настаивал, чтобы тот оставался командующим 6-й армией и одновременно возглавил группу армий «Юг». Однако за обедом, пока фюрер тщательно пережевывал свое овощное рагу, Рейхенау довольно убедительно начал доказывать, что не сможет одновременно руководить сразу двумя штабами. На пост командующего 6-й армией он рекомендовал назначить своего бывшего начальника штаба, генерала Паулюса. Гитлер возражал, но без особого энтузиазма. Так, в первый день Нового, 1942, года Паулюс, который никогда до этого не командовал хотя бы дивизией или корпусом, моментально взмыл на самый верх армейской табели о рангах, получив чин генерала танковых войск. А еще через пять дней он стал командующим 6-й армией, как раз после того, как Тимошенко начал большое, но плохо подготовленное наступление на Курском направлении.
      Фридрих Вильгельм Эрнст Паулюс родился в гессенском поместье своих родителей. Его отец сделал карьеру, поднявшись с должности бухгалтера в исправительном учреждении для малолетних до поста министра финансов в правительстве земли Гессен-Нассау. В 1909 году молодой Паулюс подал прошение о зачислении его курсантом во флот, но получил отказ по причине недостатка аристократических кровей. Через год он вступил в кайзеровскую армию в 3-й Баденский полк, а уже 18 октября 1911 года получил звание младшего лейтенанта. Наверняка в армии он ощущал свою некоторую «социальную» ущербность, поскольку его отец был выходцем из простого народа, и тщательно маскировал это чувство исполнительностью и особой манерой поведения, за которую даже получил от сослуживцев прозвище «Лорд». В 1912 году лейтенант Паулюс женился на Елене Росетти-Солеску, девушке из румынской аристократической семьи. Елена не любила нацистов, но Паулюс, который после Первой мировой войны вступил во «фрайкорп», чтобы бороться с большевиками, скорее всего подобно Рейхенау восхищался Гитлером.
      В качестве командира 13-го пехотного полка высокий и утонченный Паулюс проявил себя компетентным офицером, но он не смог бы воодушевить своих подчиненных, как, скажем, Эрвин Роммель. В отличие от Роммеля, достаточно своенравного командира, в любой момент готового ослушаться вышестоящих начальников, Паулюс всегда проявлял огромное уважение к субординации. Во время работы в штабе его отличали дотошность, скрупулезность, добросовестность и честность. Он очень любил работать по ночам и подолгу корпел над картами с чашкой кофе и сигаретой в руке. Кроме того, у Паулюса имелось и очень любопытное хобби: он рисовал подробнейшие масштабные карты нашествия Наполеона на Россию в 1812 году. Как позже говорил его племянник, служивший в 3-й танковой дивизии, «в сравнении с Роммелем или Моделем он был больше похож на ученого, чем на генерала».
      Прекрасные манеры Паулюса завоевали ему популярность среди старших офицеров. Он даже сумел поладить с буйным громилой Рейхенау, когда в августе 1939 года стал у него начальником штаба. Их тандем впечатлял всех представителей германской военной элиты, а вершины успеха они добились в первый год войны, приняв капитуляцию у короля Бельгии – Леопольда. Вскоре после завершения кампании во Франции Гальдер вызвал Паулюса в Берлин, где он возглавил отдел планирования Генерального штаба. Там его главной задачей стала детальная разработка вариантов плана «Барбаросса». После того как выяснилось, что этот план успешно реализуется, Рейхенау попросил Гальдера отпустить Паулюса снова в армию.
      «Фантастический прыжок» Паулюса к вершинам военной карьеры, как называли его назначение друзья в своих поздравлениях, имел неожиданное продолжение ровно через неделю. 12 января 1942 года его патрон, фельдмаршал Рейхенау, отправился на свою обычную утреннюю пробежку. Температура в тот день упала до 20 градусов мороза. В полдень за завтраком Рейхенау почувствовал себя плохо, у него внезапно случился сердечный приступ. Гитлер, едва ему стало об этом известно, приказал главному военному хирургу 6-й армии доктору Фладе немедленно доставить фельдмаршала в Берлин. Так и не пришедшего в сознание Рейхенау пристегнули ремнями к креслу в самолете «Дорнье» и отправили в полет. По пути потребовалась дозаправка, но посадка на промежуточном аэродроме оказалась неудачной и закончилась аварией. Самолет рухнул, не долетев до посадочной полосы. Доктор Фладе, несмотря на сломанную ногу, зажег сигнальные огни, чтобы привлечь внимание спасателей, однако, когда им все-таки удалось добраться до Германии и Рейхенау был доставлен в госпиталь в Лейпциге, выяснилось, что он уже мертв. Позже Фладе докладывал Паулюсу, что удар о землю был настолько силен, что у фельдмаршала даже сломался его маршальский жезл. Гитлер приказал организовать государственные похороны, но сам на них не явился и позволил представлять себя Рундштедту.
      Своими надменными манерами Паулюс производил впечатление чопорного человека, но на самом деле он заботился о своих солдатах больше, чем многие другие генералы. Говорят также, что он приостановил действие приказа Рейхенау от 10 октября 1941 года, который поощрял жестокие меры против евреев и партизан. Однако известно, что, когда 6-я армия вошла в Сталинград, ее фельджандармерия получила приказ арестовывать коммунистических активистов и евреев и передавать их зондеркомандам для принятия «мер устрашения», а попросту – для их ликвидации.
      Паулюсу досталось тяжелое наследство. С самого начала реализации плана «Барбаросса» казни евреев и цыган при каждом удобном случае выдавались за казни партизан, главным образом потому, что фраза «иудейский саботаж» помогала скрывать незаконность подобных акций и придавала видимость необходимости борьбы с так называемым «иудо-большевистским заговором». Категории населения, подпадавшие под определение «партизан» и «саботажник», быстро расширились по сравнению с нормами международного права, которое позволяет выносить смертные приговоры только после судебных расследований. Однако приказ, разработанный в штаб-квартире 6-й армии, предупреждал солдат, что любой человек в гражданской одежде и с короткой стрижкой – наверняка бывший красноармеец, которого надлежит расстреливать на месте. Гражданские лица, проявляющие враждебность к солдатам вермахта, а также дающие пищу красноармейцам, скрывающимся в лесах, также подлежали расстрелу. «Опасные элементы», к которым относились советские служащие, включали в себя секретарей местных коммунистических организаций, председателей колхозов и вообще всех, кто работал в советских государственных учреждениях. Таких лиц, так же как евреев и комиссаров, следовало передавать в руки фельджандармерии или спецкомандам службы безопасности (СД). Существовал и еще один приказ, устанавливающий «коллективную ответственность» за саботаж. Под этим подразумевались либо массовые казни, либо сожжение деревни дотла. По свидетельству обер-штурмбанфюрера СС Августа Хефнера, уже в начале июля 1941 года фельдмаршал фон Рейхенау отдал приказ о расстреле 3 000 евреев в качестве «превентивной» меры.
      Поведение многих солдат из группы армий «Юг» отличалось особенной жестокостью. 10 августа 1941 года штаб-квартира 6-й армии Рейхенау распространила приказ следующего содержания: «В разных местах в зоне ответственности армии органами СД, войсками рейхсфюрера СС и немецкой полицией были проведены необходимые мероприятия по уничтожению уголовных преступников, большевиков и, главным образом, еврейского элемента. Наблюдались случаи, когда солдаты регулярной армии, свободные от службы, добровольно вызывались помогать офицерам СД проводить подобные акции, а также выступали в роли зрителей и фотографировали данные мероприятия. Отныне запрещается всем солдатам, если только они не имеют приказа старшего офицера, принимать участие в казнях, смотреть их и фотографировать».
      Позже начальник штаба 11-й армии генерал фон Манштейн направил послание членам офицерского корпуса, где говорил, что «присутствие офицеров на казнях лиц еврейской национальности позорит офицерскую честь». Похоже, логика германского милитаризма была крайне избирательной. Начальник штаба 11-й армии, вторгшейся в Крым, не допускал и мысли о том, что немецкие солдаты уже запятнали свою честь поддержкой режима, ответственного за самые гнусные преступления.
      Впрочем, кое-кто пытался остановить зверства, правда, безуспешно. Так, 20 августа капеллан 295-й пехотной дивизии сообщил начальнику штаба подполковнику Гельмуту Гросскурту, что в местечке Белая Церковь содержатся в ужасных условиях девяносто еврейских детей в возрасте от одного года до семи лет, которых должны были расстрелять вслед за родителями. Сын пастора и убежденный противник нацистов, Гросскурт был как раз тем офицером абвера, который весной 1941 года тайно передал Ульриху фон Хасселю содержание незаконных приказов, изданных в дополнение к плану «Барбаросса». Гросскурт немедленно вызвал к себе командира местной зондеркоманды и приказал отменить казнь. Затем он связался со штабом 6-й армии, хотя командир спецподразделения, штандартенфюрер Блобель предупредил его, что доложит рейхсфюреру СС Гиммлеру о вмешательстве в дела его ведомства. Фельдмаршал фон Рейхенау поддержал Блобеля, и девяносто малышей были расстреляны на следующий вечер. Акцию совершили украинские полицаи, так как начальство решило «поберечь чувства» немецких солдат.
      Гросскурт направил в штаб-квартиру группы армий «Юг» подробный рапорт о случившемся. Потрясенный и разгневанный, он писал своей жене: «Мы не можем победить в этой войне, и нам не должны позволить в ней победить!» При первой же возможности он отправился в отпуск в Париж, повидаться с фельдмаршалом фон Вицлебеном, одним из руководителей антигитлеровского заговора.
      «Избиение младенцев» в Белой Церкви очень скоро померкло перед фактами значительно больших зверств, совершенных немцами. Вскоре после захвата Киева в последующие дни сентября солдаты из зондеркоманды-4а и два батальона полиции расстреляли на окраине города во рвах Бабьего Яра 33 771 еврея. Эта «перекрестная акция» вновь была проведена в зоне ответственности 6-й армии. Рейхенау и главные офицеры его штаба, прибывшие в Киев на совещание, запланированное комендантом города на 27 сентября 1941 года, конечно, знали об участи этих людей. Хотя солдатам, помогавшим сгонять евреев в гетто, спешно образованное в украинской столице, говорили, что проводится «эвакуация». Советские евреи вряд ли представляли, что их ожидает. Они ничего или крайне мало знали об антисемитизме нацистов, поскольку после заключения пакта Молотов – Риббентроп в советской печати не публиковались критические материалы о национал-социализме. Плакаты, расклеенные по городу, содержали приказ коменданта, в котором тоже скрывалась правда:
      «Следует брать с собой только документы, удостоверяющие личность, деньги, драгоценности, а также теплые вещи». Палачи из зондеркоманды, ожидавшие захватить 5–6 тысяч евреев, были просто поражены, когда им в лапы попали более 30 000 человек.
      Печально знаменитый приказ фельдмаршала Рейхенау по 6-й армии от 10 октября 1941 года, поддержанный также Рундштедтом, совершенно недвусмысленно показывает, что вермахт несет свою долю ответственности за зверства против гражданского населения на Украине.
      «На восточном театре военных действий, – говорилось в этом приказе, – солдаты не просто люди, которые сражаются в соответствии с законами войны. Здесь они также безжалостные представители новой национальной идеи и мстители за все грязные преступления, совершенные против немецкого народа. Поэтому солдаты обязаны полностью осознавать необходимость жестоких, но справедливых мер, применяемых против еврейских недочеловеков. Солдаты обязаны раз и навсегда освободить народ Германии от иудо-азиатской угрозы».
      Сожжения целых деревень и расстрелы не закончились после смерти Рейхенау и прибытия в армию Паулюса. Так, например, 29 января 1942 года, через три недели после того как новый командующий 6-й армией вступил в свою должность, неподалеку от Харькова была сожжена дотла деревня Комсомольск, состоявшая из 150 домов. Во время этой акции 8 жителей были расстреляны, а еще двое детей, от страха, видимо, спрятавшихся в доме, сгорели заживо.
      После девяти лет антиславянской и антисемитской пропаганды немецкие солдаты были обречены плохо обращаться с гражданским населением, даже если некоторые из них временами и поступали не в соответствии с нацистскими идеалами. Война, по своей природе, порождала такие эмоции, которые были одновременно и примитивными, и сложными. Иногда солдаты, даже получив приказ, отказывались принимать участие в казнях, но чаще естественная жалость к мирным жителям оборачивалась безотчетным гневом и раздражением, корни которого лежали в чувстве того, что женщинам и детям вообще не место в зоне боевых действий.
      Офицеры же пытались по возможности избегать моральных исканий и каких-либо сомнений. Вместо этого они сосредоточились на необходимости укрепления военного порядка и дисциплины. Однако те, кто еще сохранял веру в соблюдение «правил войны», приходили в ужас от поведения солдат. К сожалению, инструкции с призывом соблюдать законность давали очень слабый эффект. «Допросы и расследования должны заканчиваться освобождением пленного либо заключением его в концлагерь, – указывалось в приказе по 371-й пехотной дивизии. – Никого нельзя казнить без соответствующего приказа старшего офицера».
      Командиров также приводили в отчаяние масштабы грабежей, учиняемых солдатами. Только немногие покупали продукты и другие товары у местных жителей за деньги, большинство предпочитало отбирать все необходимое. Происходило это главным образом еще и потому, что германское правительство установило солдатам крайне скудные рационы питания. «Солдаты опустошают огороды и вообще берут все, что под руку попадется, – писал в своем дневнике летом 1942 года один офицер из 384-й дивизии во время наступления на Сталинград. – Забирают даже домашнюю утварь – стулья, горшки, кастрюли. Это просто скандал! Против этого выпускаются суровые приказы, но едва ли обычный солдат станет себя слишком сдерживать. Часто его заставляет так поступать элементарное чувство голода». Это было особенно серьезно для страны с таким климатом, как Россия. Лишение продовольственных запасов с приходом зимы обрекало на голодную смерть гражданское население.
      Нацистская доктрина «расовой» войны на Восточном фронте находилась в противоречии с нормами международного права. И ужасная правда состояла в том, что, поддерживая ее или, по крайней мере, терпимо относясь к ней, многие офицеры едва ли осознавали, что тем самым армия была обречена превратиться в преступную организацию. Нежелание генералов протестовать против человеконенавистнических приказов нацистской верхушки только лишний раз демонстрировало полное отсутствие у них чувства офицерской чести или гражданской ответственности. Если угодно, это явление можно назвать «моральной трусостью». И чисто человеческая храбрость тогда вовсе не требовалась, ибо на ранних стадиях русской кампании 1941 года нацисты вряд ли осмелились бы применить к старшим офицерам более суровую меру, чем отстранение от должности.
      Умение Гитлера манипулировать своими генералами было просто сверхъестественным. Хотя большинство генералов в 6-й армии не были убежденными нацистами, они тем не менее сохраняли лояльность к фюреру или старались казаться лояльными. Например, письмо, написанное 20 апреля, обязательно содержало поздравления «с днем рождения фюрера», а открытки подписывались фразой:
      «Да здравствует фюрер!» Впрочем, совершенно очевидно, что имелась возможность сохранить личную независимость и собственную карьеру, и не увлекаясь политическими призывами. Так, генерал Карл Штрекер, командир 11-го корпуса и храбрый старый вояка, никогда не скрывал своего отношения к режиму. Его приказ-обращение к солдатам содержал такие слова: «Вперед, с Богом! Победа – вот наша вера. Хайль, мои храбрые воины!» Но что более важно, он лично запретил подчиненным выполнять преступные приказы «сверху», а однажды даже специально проехал по войскам, чтобы убедиться, что все офицеры его поняли. Своим начальником штаба он сделал Гросскурта, и, забегая вперед, заметим, что именно они вдвоем и руководили в Сталинграде последним очагом сопротивления окруженной 6-й армии, сохранив при этом верность воинскому долгу, а отнюдь не фюреру.
      Вопреки всем военным законам сдача в плен вовсе не гарантировала красноармейцам сохранение жизни. На третий день после начала вторжения на Украину командир разведроты 9-й танковой дивизии Август фон Кагенек увидел из орудийной башни своего бронетранспортера «мертвых людей, уложенных в аккуратный ряд под деревьями вдоль проселочной дороги. Все лежали в одинаковом положении – лицом вниз». Совершенно очевидно, что они были убиты не в бою. Нацистская пропаганда, постоянно насаждавшая в войсках культ первобытного насилия, призывала солдат вермахта уничтожать врагов всех до единого, в то же время напоминая им, что они храбрые германские воины. Однако эта же пропаганда порождала и культивировала определенные страхи. Все вместе это создавало такую эмоциональную гамму, которая обладала поистине огромной разрушительной силой. Самым большим страхом, взлелеянным у солдат геббельсовской пропагандой, был страх оказаться в плену у русских. Тот же Кагенек признается: «Мы боялись. Боялись попасть к русским в лапы, так как они, несомненно, жаждали отомстить за наше внезапное нападение».
      Офицеры вермахта, сохранившие понятие о воинской чести, еще больше ужасались, когда слышали о том, как их солдаты развлекались стрельбой по колоннам советских военнопленных, бредущим в немецкий тыл. Эти бесконечные колонны побежденных врагов, голодных, испытывавших в летнюю жару особенно мучительную жажду, казались многим немцам просто стадами животных, одетых в коричневую от пыли и кровавой грязи форму. Один итальянский журналист, видевший летом 1941 года много таких колонн, писал: «Большинство из них ранены. Но у них нет ни повязок, никаких других следов медицинской помощи. Их лица окровавлены и покрыты пылью. У них грязные руки и рваная форма. Они медленно идут вдаль, поддерживая друг друга».
      Раненые, как правило, не получали никакой медицинской помощи. Тех, кто не мог идти дальше или терял сознание от истощения, просто пристреливали. Советских военнопленных запрещалось перевозить на германском военном транспорте, так как они, по мнению немцев, могли заразить солдат вермахта тифом и вшами. Вспомним также и о том, что уже 3 сентября 1941 года 600 советских военнопленных были уничтожены в концлагере Освенцим в ходе первого эксперимента по применению газа «Циклон В».
      Для тех, кто все-таки добирался до лагеря для военнопленных, шансы остаться в живых были тоже не очень велики – из трех человек выжил только один. А всего из 5 миллионов 700 тысяч красноармейцев, оказавшихся в немецком плену, от голода, болезней, пыток и непосильного труда умерло свыше 3 миллионов человек. И подчеркнем, что не СС и не другие нацистские организации, а именно немецкая армия несет ответственность за участь военнопленных. Впрочем, наверное, в таком отношении к нормам международного права нет ничего удивительного, если вспомнить, что еще в 1914 году кайзер Вильгельм сказал, что следует «оставить умирать от голода» 90 000 русских солдат, взятых в плен при Танненберге.
      В ходе январского 1942 года наступления на южном фронте войска Тимошенко освободили лагерь для военнопленных у Лозовой. В нем обнаружились ужасающие условия: люди умирали от холода, голода и жестокого бесчеловечного обращения. Юрий Михайлович Максимов воевал в 127-й стрелковой дивизии и попал в плен осенью 1941 года. Он рассказывал, что в этом так называемом лагере не было никаких бараков, только голая земля и забор из колючей проволоки. Пища для 18 000 человек варилась в двенадцати котлах. Это было странное варево, в которое бросали куски конского мяса. После того как часовые отдавали приказ подходить получать пищу, охрана на вышках расстреливала всякого, кто пытался бежать к котлам, а затем тела убитых оставались лежать в лагере в течение трех дней в назидание остальным.
      Немецкие офицеры на фронте порой относились к пленным несколько лучше, но в чисто практических целях. «Информация, которую дают военнопленные, о численности противника, организации войск и намерениях, как правило, точнее и лучше, чем та, которой нас снабжает наша разведка», – можно прочитать в инструкции, составленной начальником разведслужбы 96-й пехотной дивизии. – Русские солдаты чрезвычайно простодушны, – добавляет он дальше. Отдел пропаганды ОКВ рекомендовал для сохранения жизней немецких солдат активнее склонять русских к добровольной сдаче в плен. Но сотрудники фронтовой разведки прекрасно понимали, что их призывы «сработают только в том случае, если обещания, которые дают дезертирам, будут выполняться». Проблема заключалась в том, что к лицам, сдавшимся добровольно, отношение было такое же плохое, как и к тем, кого захватили в ходе боевых действий.
      Нелюбовь Сталина к соблюдению норм международного права как нельзя лучше устраивала Гитлера с его планом войны на уничтожение. Поэтому, когда спустя месяц после начала вторжения Советский Союз предложил Германии взаимно соблюдать Гаагскую конвенцию, его нота осталась без ответа. Вообще-то Сталин никогда не верил в соблюдение таких тонкостей, как права человека, но в данном случае очень похоже, что жестокость нацистов потрясла даже его.
      Следует также заметить, что командование Красной Армии никогда не издавало приказов, подобных незаконным директивам, которые получал вермахт из ОКВ. Однако эсэсовцы, а позже и некоторые другие категории немецких военнослужащих, такие, как охранники лагерей или сотрудники тайной полиции, расстреливались русскими сразу после захвата в плен. Летчики Люфтваффе и танкисты тоже могли оказаться жертвами самосуда, но в целом акты жестокости по отношению к немецким пленным все-таки не носили постоянного и массового характера. Частично это объясняется еще и тем, что советскому командованию особенно в начале войны отчаянно требовались «языки», в первую очередь из числа офицеров.
      В то же время партизаны и солдаты регулярной Красной Армии считали немецкие санитарные поезда вполне приемлемой и законной целью, и редкий летчик или снайпер пропускал возможность обстрелять санитарную машину или полевой госпиталь. Врач из госпиталя 22-й танковой дивизии рассказывал: «На моем санитарном автомобиле наверху был установлен пулемет, а на бортах нарисованы красные кресты. Но красный крест в России ничего не означал. Он использовался лишь как опознавательный знак для наших». Особенно отвратительный эпизод произошел 29 декабря 1941 года, когда во время наступления русские захватили в Феодосии немецкий полевой госпиталь. Советские морские пехотинцы, многие из которых были совершенно пьяны, убили около 160 раненых немцев. Многих больных просто выбрасывали из окон, других вытащили на мороз и, облив водой, оставили умирать.
      Отдельные проявления первобытной жестокости со стороны красноармейцев во время первых восемнадцати месяцев войны напомнили немцам события Тридцатилетней войны. Возможно, подобных инцидентов было бы больше, если бы Красная Армия не отступала столь стремительно. Но в любом случае необходимо вспомнить и зверства времен гражданской войны в России 1918–1920 гг. – одного из самых кровавых конфликтов двадцатого столетия. И «крестовый поход» против большевизма, объявленный Гитлером, только пробудил затухший вулкан. Но война продолжалась, и чем дольше она длилась, тем сильнее становилось чувство гнева, который испытывали русские, и тем больше жаждали они мести, узнавая о все новых и новых зверствах немцев на оккупированных территориях: сожженных дотла деревнях, голодающих жителях, угнанных в Германию женщинах и детях. А вместе с этим росла их суровая решимость остановить геноцид славянских народов и бороться до победного конца.
      Генерал Паулюс принял 6-ю армию в тяжелое время и, скорее всего, смерть Рейхенау потрясла его сильнее, чем он показывал. Начало его командования совпало по времени с плохо подготовленным контрнаступлением, которое русские предприняли после своих успехов под Москвой. Вообще, январь 1942 года выдался трудным для всех германских войск на южном фланге Восточного фронта.
      11-й армии генерала Манштейна в Крыму так и не удалось взять Севастополь. Более того, в декабре 1941 года войска Красной Армии неожиданным ударом выбили немцев с Керченского полуострова. С Гитлером от ярости случился припадок, после чего он отдал приказ казнить командира корпуса генерала графа фон Шпонека.
      Первым делом Паулюс перенес штаб своей армии ближе к Харькову – городу, к которому стремились войска маршала Тимошенко. Морозы той зимой стояли ужасные – температура опускалась до тридцати градусов по Цельсию, а иногда и ниже. Германский транспорт, как железнодорожный, так и автомобильный, прочно стал из-за морозов, а на телегах удавалось едва-едва обеспечивать необходимый подвоз питания и боеприпасов.
      Согласно плану, принятому штабом Тимошенко, русские собирались прорваться в Донбасс и создать в районе Харькова огромный «котел». Но прорвать немецкую оборону они смогли лишь на юге. Наступление развивалось успешно, советские войска углубились в расположение германских войск почти на сто километров, но после двух месяцев ожесточенных боев, исчерпав все людские и материальные резервы, Тимошенко отдал приказ перейти к обороне.
      6-я армия устояла, но самому Паулюсу пришлось несладко. Фельдмаршал фон Бок, которого Гитлер неохотно назначил командующим группы армий «Юг», не скрывал своего неудовольствия по поводу того, что новый командующий армией нерешительно контратаковал противника. При поддержке своего прежнего патрона Гальдера Паулюсу все же удалось сохранить командование. Вместо него поста лишился начальник штаба 6-й армии полковник Фердинанд Хайм, на место которого назначили полковника Артура Шмидта, подтянутого остроумного офицера со славянскими чертами лица, сына торговца из Гамбурга. Самоуверенный Шмидт до основания перетряхнул личный состав штаба армии, хотя, бесспорно, кое-кто его и поддерживал. Во всяком случае, Паулюс целиком положился на его оценки, и в результате новый начальник штаба стал играть важную, а иногда и определяющую роль в той цепи событий, на которые оказался так богат наступивший год.
      В начале весны 1942 года в дивизиях, которым предстояло наступать на Сталинград, проявляли мало интереса к тому, что болтают в штабах. Их гораздо больше волновали вопросы пополнения и подвоза боеприпасов. Выше уже много говорилось о способности германской армии быстро восстанавливать свои физические и моральные качества (гораздо меньше говорилось о ее чувстве самосохранения), но в любом случае следует отметить, что воспоминания о суровой зиме стремительно поблекли, едва наступила весна и прибыло пополнение. «Моральное состояние вновь на высоте, – вспоминал один из командиров, чье танковое подразделение достигло наконец своей штатной численности в восемнадцать машин. – Мы опять были в отличном настроении». Их даже не особенно расстраивало то, что новая модификация танка Т-III с длинноствольной пушкой калибром 50 миллиметров по-прежнему не могла пробивать броню большинства советских танков.
      И хотя никаких специальных объявлений не делалось, в дивизиях все, до последнего солдата, знали, что генеральное наступление не заставит себя долго ждать. В марте генерал Пфеффер, командующий 297-й пехотной дивизией, как бы в шутку заметил одному капитану, не желавшему отправляться во Францию на курсы батальонных командиров: «Радуйтесь, что у вас появилась возможность немного отдохнуть. Война еще долго продлится, и у вас будет время вдоволь наесться этого дерьма». 28 марта генерал Гальдер направился в Растенбург, чтобы представить Гитлеру планы завоевания Кавказа и южной России вплоть до Волги. Он даже не подозревал, что в это самое время в Москве, в Ставке Верховного Главнокомандующего изучался предложенный Тимошенко проект возобновления советского наступления в районе Харькова.
      5 апреля штаб-квартира фюрера выпустила приказы на предстоящую летнюю кампанию, которая должна была обеспечить «окончательную победу на Востоке». Группа армий «Север» в ходе проведения операции «Северное сияние» призвана была успешно завершить осаду Ленинграда и соединиться с финнами. А главный удар в ходе операции «Зигфрид» (позже переименованной в операцию «Блау») предполагалось нанести на юге России.
      Гитлер по-прежнему был убежден в «качественном превосходстве вермахта над Советами» и не видел особой необходимости в дополнительных резервах. Казалось, смена им командующих армейскими группировками сама собой загладила память о недавних поражениях. Однако фельдмаршал фон Бок, например, сомневался, хватит ли у германских войск силы, чтобы захватить и уж тем более удержать нефтяные месторождения Кавказа. Он не разделял легкомысленной уверенности ОКВ в том, что у Советского Союза не осталось никаких резервов. 8 мая фельдмаршал записал в своем дневнике: «Мое опасение, что русские попытаются опередить нас и нанесут свой удар, не рассеялось до сих пор».
      В тот же день фон Бок пригласил к себе генерала Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха, который только что осуществил прорыв Демянского котла. Артиллерист Зейдлиц был потомком блестящего кавалерийского генерала армии Фридриха Великого, получившего известность за выдающуюся победу при Россбахе во времена Семилетней войны. Вальтер фон Зейдлиц, как и его предок, отличался храбростью, но в конце концов фортуна отвернулась от него, отравив старость горькими воспоминаниями. Впрочем, о гримасах фортуны в отношении Зейдлица будет сказано ниже. А днем 8 мая он прилетел в штаб фон Бока из Кенигсберга, где проводил с женой несколько дней отпуска, перед тем как принять командование 51-м корпусом в 6-й армии Паулюса. Когда на аэродроме Кенигсберга Зейдлиц прощался с женой, никто из них не думал, что разлука затянется почти на четырнадцать лет.
      На следующий день Зейдлиц направился в Харьков. Он нашел город не слишком пострадавшим после взятия войсками вермахта. Здания в городе в основном были построены еще до революции. На их фоне выделялись новое здание университета, построенное в напыщенном стиле «сталинского ампира», а также выстроенные с помощью американцев цеха тракторного завода. Дома на окраине города были в основном деревянными. В новом корпусе, который принял Зейдлиц, имелись две австрийские дивизии, 44-я пехотная дивизия и 297-я пехотная дивизия генерала Пфеффера.
      Уже десятого мая Паулюс представил фон Боку план операции под кодовым названием «Фридрих», предусматривавшей ликвидацию Барвенковского выступа, возникшего в ходе январского наступления армий Тимошенко. Опасения Бока относительно нового наступления Красной Армии подтвердились даже раньше, чем он думал. Сосредоточив 640 000 человек, 1 200 танков и почти 1 000 самолетов, Тимошенко 12 мая, за 6 дней до начала операции «Фридрих», предпринял наступление в обход Волчанска и из района Барвенковского выступа с целью окружить Харьков. Бок посоветовал Паулюсу не торопиться с контратакой и, главное, не действовать без поддержки авиации. Но уже к вечеру этого дня советские танковые бригады прорвали фронт 8-го корпуса генерала Вальтера Гейтца, а отдельные танковые соединения Красной Армии оказались всего в 15–20 километрах от Харькова.
      Утром следующего дня Бок наконец осознал, что наступление русских имеет значительно большие масштабы, чем казалось раньше. На позиции, обороняемые войсками Паулюса, обрушился ураганный артиллерийский огонь. В ходе трехдневных ожесточенных боев под проливным дождем немцы несли серьезные потери. Было уничтожено 16 батальонов, но Паулюс не сомневался, что в данной ситуации лучше всего продолжать удерживаться на занимаемых рубежах. У Бока имелись другие соображения. По его настоянию Гальдер убедил Гитлера в том, что 1-я танковая армия Клейста может нанести русским контрудар и тем самым превратить оборонительное сражение в победу германского оружия. Фюрер, который, казалось, только и жил ради таких мгновений, быстро оценил все выгоды подобного предложения. Выдав идею за свою собственную, он приказал Клейсту выдвинуть свою танковую армию на ударные позиции против южного фланга русских, а Люфтваффе сделать все возможное, чтобы прижать к земле наступающие советские войска до тех пор, пока Клейст не изготовится.
      На рассвете 17 мая 1-я танковая армия Клейста нанесла удар в южный фланг Барвенковского выступа. К полудню войска вермахта продвинулись на 12-15 километров, даже несмотря на то, что немецким танкам пришлось вести бой с русскими «тридцатьчетверками» на близких дистанциях.
      Уже вечером Тимошенко обратился в Москву с просьбой о подкреплении и приостановке наступательной операции. Правда, по словам Г. Жукова, Тимошенко не сообщил в Ставку о том, что создалась реальная угроза окружения его наступающих армий. Резервы были выделены, но они могли прибыть в район боевых действий только через два-три дня. До этого времени Генеральный штаб предлагал нанести по наступающим немцам контрудар силами двух танковых корпусов и одной стрелковой дивизии. Позже член Военного совета фронта Н. Хрущев утверждал, что Сталин упорно отказывался дать разрешение войскам Юго-Западного фронта перейти к обороне и выйти из-под удара. (Кстати говоря, именно это затем вменялось в вину Сталину во время известного доклада Хрущева на XX съезде КПСС.)
      Только 19 мая Тимошенко отдал приказ переходить к обороне, получив наконец разрешение Верховного Главнокомандующего, но было уже слишком поздно.
      Бок решил, что настал момент, когда Паулюс должен нанести удар с севера и захлопнуть ловушку. В результате в окружении оказалось более четверти миллиона советских солдат. Бои отличались огромной ожесточенностью. Один из старших офицеров 389-й пехотной дивизии вспоминает, что его гренадерскому полку довелось даже встретиться с красноармейским женским батальоном, солдаты которого, пропустив немцев через свои боевые порядки, затем открыли по ним огонь с тыла.
      Еще один случай произошел во 2-м танковом полку 16-й танковой дивизии вскоре после завершения окружения советских войск в районе Барвенковского выступа. Несколько самоходных орудий из этого полка с наступлением ночи оказались прямо в расположении частей Красной Армии. Командовал самоходками легендарный офицер граф фон Штрахвитц, имевший прозвище «танкист от кавалерии». Он прославился еще в годы Первой мировой войны, когда его подразделение в 1914 году оказалось ближе всех к Парижу, так, что солдаты даже могли видеть французскую столицу невооруженным глазом. В свои 49 лет граф сохранил роскошные черные усы и был похож на кинозвезду 20-х годов. Но самое главное, он по-прежнему прекрасно мог ориентироваться в обстановке и умело избегал лишнего риска, чем завоевал себе репутацию удачливого командира.
      Поскольку в наступившей темноте совершенно невозможно было понять, где они находятся, Штрахвитц приказал занять круговую оборону, а с первыми проблесками зари отправился с капитаном бароном Берндом фон Фрайтаг-Лоригофеном и двумя артиллеристами на ближайший холм на рекогносцировку. Едва четыре офицера прильнули к своим биноклям, как Штрахвитц внезапно схватил барона за руку и повалил на землю. В тот же момент раздался взрыв снаряда, и оказавшиеся не столь осторожными два других офицера погибли. Оказывается, на соседнем холме располагалась русская батарея, давно пристрелявшая всю местность. Штрахвитц, не теряя времени, приказал прорываться, и вскоре его подразделение без потерь присоединилось к своей дивизии.
      Почти неделю солдаты Красной Армии отчаянно сражались, пытаясь прорвать кольцо окружения и остановить врага. Часто они едва ли не с голыми руками бросались на немецкие окопы, в основном атакуя по ночам. Но кольцо захлопнулось прочно, и красноармейцы тысячами погибали в призрачно-мертвенном свете немецких осветительных ракет. Возле германских окопов возникли целые валы из мертвых тел, а те, кто выжил в жестоких атаках, вряд ли верили, что им удастся выбраться из этой мясорубки. Один неизвестный русский солдат, попавший в плен в Барвенковском котле, записал на обрывке бумаги, что он, наверное, больше никогда не увидит свою любимую.
      Спастись удалось лишь одному красноармейцу из каждых десяти. 6-я и 57-я армии, попавшие в «Барвенковскую мышеловку», были полностью уничтожены. Армии Паулюса и Клейста захватили почти 240 000 военнопленных, 2 000 орудий и большую часть танков, имевшихся в распоряжении Тимошенко. Потери немцев составили не более 20 000 человек. Поздравления пошли потоком из всех штаб-квартир. Паулюс обнаружил, что стал героем нацистской прессы, обычно неохотно певшей дифирамбы «реакционным аристократам». В данном случае, видимо, сыграло роль «народное» происхождение Паулюса. Фюрер наградил его Рыцарским крестом и послал ему поздравление, в котором выражал свое «восхищение успехом 6-й армии, сумевшей разгромить численно превосходящего противника». Уже через много лет после войны Шмидт, начальник штаба у Паулюса, утверждал, что главным итогом этого сражения стало изменение отношения его командующего к Гитлеру. Решение фюрера нанести контрудар по Барвенковскому выступу убедило Паулюса в гениальности диктатора, а также в том, что ОКБ прекрасно оценивает стратегическую ситуацию.
      По иронии судьбы в это же время Паулюс получил необычно эмоциональное письмо из генерального штаба от майора графа Клауса фон Штауффенберга. Граф, которому довелось некоторое время провести с Паулюсом во время Барвенковской операции, выражал свою признательность за теплый прием, оказанный ему в штабе 6-й армии. «Это подобно глотку свежего воздуха, – писал Штауффенберг. – Так приятно вырваться из этой удушающей атмосферы туда, где люди проявляют свои лучшие качества и жертвуют своими жизнями без малейших колебаний. Какой разительный контраст между фронтовиками и нашими вождями, которые в то же самое время, вместо того, чтобы подавать нам всем пример, интригуют и заботятся лишь о собственном престиже. Они даже не имеют достаточно смелости, чтобы откровенно высказаться по вопросам, от которых зависят жизни тысяч их сограждан». Паулюс то ли не заметил, то ли просто проигнорировал (что более вероятно) зашифрованный смысл этого послания.
      Паулюс не желал обсуждать ошибки Гитлера, хотя после того, как предыдущим летом фюрер внезапно внес свои коррективы в план «Барбаросса», он мог бы понять, какую опасность несет это для полевых командиров вермахта. Гитлер, опьяненный мифом о собственной непогрешимости, собирался лично руководить из своих ставок, расположенных в Германии, каждым передвижением своих войск. Он желал, словно божество, определять исход войны, но одному Богу было известно, какую цену предстоит заплатить за это немецкой армии.

6. «Сколько земли человеку надо?»

      Рано утром 1 июня Гитлер на своем персональном самолете «Кондор» вылетел в Полтаву, где находилась штаб-квартира группы армий «Юг». Там должно было состояться совещание, на котором предстояло обсудить план летнего генерального наступления.
      Фюрер находился в приподнятом настроении и весело приветствовал фельдмаршала фон Бока, командующего 1-й танковой армией Клейста, Гота из 4-й танковой и Паулюса. На совещании также присутствовал командующий воздушным флотом генерал-полковник фон Рихтгофен, двоюродный брат небезызвестного «Красного барона». Это был человек с суровым лицом; прекрасно образованный, но чрезвычайно надменный. О его жестокости слагались легенды. Факты военной биографии Рихтгофена говорят сами за себя. Ведь это именно он командовал в Испании печально знаменитым легионом «Кондор», который внедрил практику «коврового бомбометания» и несет прямую ответственность за уничтожение Герники в 1937 году. В апреле 1941 года 8-й авиационный корпус совершил налет на Белград. Во время бомбежки погибли 17 000 мирных жителей. Командиром корпуса был не кто иной, как Рихтгофен. В мае того же года, после вторжения на Крит, авиация «доблестного» командира превратила в руины прекрасные памятники венецианской архитектуры в Гераклионе.
      На совещании в Полтаве Гитлер практически не упоминал о Сталинграде. Похоже, и для его генералов это был просто очередной город на карте, не более. В первую очередь Гитлера интересовали нефтяные месторождения Кавказа. «Если мы не захватим Майкоп и Грозный, – заявил он, – мне придется прекратить войну». На этом этапе Сталинград интересовал фюрера лишь постольку, поскольку требовалось разрушить находившиеся там военные заводы и закрепиться на Волге. Гитлер не считал захват города необходимым.
      Операция «Блау» должна была начаться со взятия Воронежа. Затем планировалось окружение советских войск западнее Дона, после чего 6-я армия, развивая наступление на Сталинград, обеспечивала безопасность северо-восточного фланга. Предполагалось, что Кавказ оккупируют 1-я танковая армия Клейста и 17-я армия.
      Бок закончил изложение плана, и слово взял Гитлер. По его мнению, все обстояло предельно просто. После зимней кампании Красная Армия выдохлась, и победа войск вермахта под Харьковом – лишнее тому подтверждение. Фюрер был настолько уверен в успехе, что после взятия Севастополя (в чем он нисколько не сомневался) собирался не медля отправить 11-ю армию Манштейна на север. В частной беседе Гитлер как-то даже признался Манштейну, что мечтает захватить Ближний Восток и Индию.
      Однако, прежде чем приниматься за реализацию плана «Блау», следовало предпринять ряд наступательных операций меньшего масштаба с тем, чтобы выровнять линии фронта, обеспечить тылы и навести переправы через реку Донец.
      5 июня многие солдаты и офицеры 6-й армии в последний раз перед началом летней кампании посетили спектакль Харьковского театра оперы и балета. Артисты, которым уже давно ничего не платили, пережили зиму только благодаря пайкам, выдаваемым им по распоряжению командования вермахта. В тот день в театре давали «Лебединое озеро», и зрители, изнемогавшие от жары, все же получили огромное удовольствие от спектакля. История принца Зигфрида, страдающего из-за козней злодея-колдуна Ротбарта, многим показалась весьма символичной. Дело в том, что второе название операции «Блау» было именно «Зигфрид», а «Ротбарт» по-немецки означает «Барбаросса».
      После окончания балета солдаты и офицеры поспешили в свои части. Этой безлунной ночью передовые подразделения 6-й армии уже начали выдвигаться в район Волчанска.
      10 июня в два часа ночи несколько рот 297-й пехотной дивизии переправились на лодках на правый берег Донца и, захватив плацдарм, сразу же начали наводить понтонный мост длиной 20 метров. К вечеру следующего дня через него переправились первые танки 14-й танковой дивизии. А утром немцам удалось захватить мост выше по течению реки. Советские солдаты, несшие охрану моста, не успели его подорвать. Однако эта переправа была слишком узкой, с обеих сторон дороги шли сплошные минные поля, и сразу же возникли пробки. Пыльные проселки превратились в непролазные трясины. Чтобы хоть как-то выделить безопасный участок, вдоль дороги натянули белые ленты. Но эта мера предосторожности таила в себе новую угрозу – тут же рядом упали два снаряда, взметнув в небо фонтаны грязи и черного дыма. Лошади одного из фургонов шарахнулись в сторону, сметя жалкое ограждение, и подорвались на мине. Животных разорвало на части, а фургон загорелся. Огонь мгновенно перекинулся на среднюю повозку, на которой везли гранаты и ящики с патронами. Боеприпасы взорвались, и переправа надолго застопорилась.
      Весь следующий день немцы тщетно пытались переправиться на другой берег. Продвижение осложнялось боями местного значения и рядом досадных промахов. Казалось, сама природа восстала против войск вермахта.
      Майор из штаба Швабской дивизии со своим подчиненным выехали на рекогносцировку в одну из передовых частей. Едва они появились на наблюдательном пункте, оборудованном на железнодорожной насыпи, как скрывавшийся в зарослях советский снайпер первым же выстрелом убил штабного офицера, а вторым ранил в плечо шофера. Майор приказал пехотинцам открыть ответный огонь, погрузил убитого и раненого в машину и спешно покинул роковое место. Вечером в штабной палатке офицеры за ужином обсуждали случившееся. Большинство высказалось за то, что внезапная смерть для солдата предпочтительнее. Кое-кто даже говорил, что желал бы умереть так же. Другие были подавлены, считая, что подобная гибель лишь доказывает несовершенство мира, ибо жизнь зависит от игры случая. Сам же майор на протяжении всего ужина хранил мрачное молчание. Он был явно угнетен тем, что его подчиненный погиб от пули, предназначенной ему самому.
      Тем временем произошло еще одно важное событие, поставившее под вопрос успех всей операции «Блау», начало которой было назначено на 28 июня. 19 июня майор Рейхель, офицер оперативного отдела 23-й танковой дивизии, на легком штабном самолете вылетел в части, расположенные на линии фронта. В нарушение всех правил о соблюдении военной тайны он захватил с собой детальные планы предстоящего наступления. Самолет был сбит неподалеку от передовой. Патруль, направленный к месту катастрофы, чтобы забрать тела и документы, обнаружил, что русские добрались до самолета первыми.
      Гитлер, узнав о том, что произошло, пришел в бешенство. Он потребовал, чтобы командира дивизии и командира корпуса судил военный трибунал, и настаивал на расстреле. По иронии судьбы Сталин, когда ему доложили о захваченных бумагах, посчитал их очередной дезинформацией. Вновь, как и в прошлом году, он проявил просто маниакальное упрямство, отказываясь верить всему, что противоречит его убеждениям. В данный момент Сталин был уверен, что главный удар Гитлер нанесет по Москве. Узнав, что командующий Брянским фронтом генерал Голиков, на чьем участке и должны были развернуться основные боевые действия, считает документы подлинными, Сталин сердито сбросил бумаги со стола. Голикову же было приказано немедленно возвращаться в свой штаб и в кратчайшие сроки подготовить план превентивного наступления с целью освобождения Орла. Командующий Брянским фронтом и его штабисты весь следующий день и всю ночь работали над составлением этого плана, но, к сожалению, их работа пропала даром: через несколько часов началось наступление немецкой армии.
      28 июня 1942 года 2-я армия и 4-я танковая армия вермахта начали наступление на Воронежском направлении, а вовсе не на Орловско-Московском, как предполагал Сталин. В воздухе постоянно находились самолеты-разведчики Люфтваффе, оснащенные рациями последней модели и готовые в случае необходимости мгновенно связаться со штаб-квартирой. Танковые дивизии Гота вышли на оперативный простор и стремительно ринулись вперед.
      «Юнкерсы» Рихтгофена обеспечивали им продвижение, подвергая массированным ударам все сколько-нибудь значительные скопления вражеской техники.
      Прорыв 4-й танковой армии Гота вызвал серьезную тревогу в Москве. Теперь Сталин согласился удовлетворить просьбу Голикова о подкреплении и направил на Брянский фронт несколько танковых бригад из резерва Ставки и с Юго-Западного фронта Тимошенко. К несчастью, сосредоточение техники для нанесения контрудара потребовало слишком много времени. «Фокке-Вульф-189» из эскадрильи ближней разведки обнаружил район дислокации русских танков, и 4 июля 8-й воздушный корпус Рихтгофена нанес по ним мощный удар.
      30 июня 6-я армия Паулюса также перешла в наступление. На левом фланге немецких войск двигалась 2-я Венгерская армия, а правый фланг армии Паулюса прикрывала 1-я танковая армия. Солдатам Паулюса пришлось преодолевать неожиданно упорное сопротивление русских. Здесь же они столкнулись с очередным сюрпризом: советские «тридцатьчетверки» и противотанковые орудия были закопаны в землю и тщательно замаскированы во избежание бомбежек с воздуха. Эта довольно действенная мера, однако, ставила русских танкистов в невыгодное положение, так как более опытные германские танкисты с легкостью обходили подобные узлы обороны. А вот советские танковые экипажи, лишенные маневренности, вынуждены были либо сражаться в окружения, либо в последний момент оставлять позиции. «Русские танки, словно гигантские черепахи, начали выползать из своих укрытий, – вспоминал очевидец. – Они пытались, меняя курс, выйти из-под огня. На некоторых из них все еще развевались маскировочные сети, похожие на зеленые крылья».
      Наступающие дивизии вермахта двигались через огромные поля подсолнечника и вызревающей пшеницы. Немецкие солдаты особенно опасались красноармейцев, которые, оказавшись в окружении, с отчаянием обреченных продолжали нападать на них с флангов и с тыла. Как правило, немцы открывали ответный огонь, и чаще всего им удавалось подавить очаги сопротивления. Но стоило солдатам вермахта подойти ближе, чтобы убедиться, все ли враги уничтожены, «мертвые» русские солдаты в последний момент начинали стрелять на поражение с близкой дистанции.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.