Старьёвщик

– Ну и где же следующий Боб? – спросила Генри.

Она обрадовалась, я точно знаю. Она хотела продолжать нашу поездку на запад. Я был разочарован. Я хотел забрать свой альбом и вернуться домой, прежде чем навсегда потеряю свою работу.

– Черт его знает, – ответил Боб. – Всего не запомнишь, понимаете. Попробуйте искатель. Он отошлет вас к следующему, как индейский пони.

– Ну так где «кабинет задумчивости для девочек»?

Пока Генри закрылась в туалете, я вынырнул наружу пописать рядом с Коттонвудом. Все еще так необычно. Все еще прекрасно. Даже несмотря на разочарование от очередной потери альбома, я до сих пор надеялся. По крайней мере знал, что мы на правильном пути.

Генри и Боб выскользнули из щели, оказавшейся дверью.

– Можете остаться на ночь, – предложил Боб. – Поспите со мной внутри, если хотите, но мне кажется, вам будет удобнее в грузовике.

Я согласился. Я не выносил затхлого запаха старого казино и ресторана. Не говоря уже о крысах.

Я собрал дров для костра, а Генри разворачивала креветок и булочки. Ощущение такое, будто играешь в дочки-матери. Боб присоединился к нам за ужином. Потом нашел полубутылки «Эй, милашки!», и мы пустили ее по кругу у костра. Через некоторое время Генри спросила Боба, не хочет ли он в последний раз поговорить с нашим Бобом. Пьяная идея, если я что-то понимаю. Но я держал язык за зубами, пока они открывали рот Боба.

– О нет, – сказал тот. – Я умер?

Наверное, все мертвецы каждый раз заново открывают свое состояние. И ненавидят его.

– Боб, здесь я, Генри!

– Генри кто?

– Ты мне соврал, так ведь? Ты сказал мне, что ты александриец. Ты сказал, что разговариваешь с Панамой каждую неделю.

Индеец Боб чуть не упал.

– Боб сказал вам, что он александриец?

– Простите! У меня холодные руки!

Генри подула на его руки, сцепившиеся вместе, и положила их себе под свитер. Я с удивлением обнаружил, что немного ревную.

– Здесь твой брат, Боб, – сказала она. – Хочешь поговорить с ним?

– Боб? Где мы?

– Айова, – сообщил Боб.

– Правда? Так темно!

– Сейчас ночь, – пояснила Генри.

– И ты мертв, – добавил я.

– О нет! – воскликнул он. – Я знал! Не оставляйте меня здесь! Тут… холодно. Его рот закрылся. Глаза открылись. Генри вытащила его руки из-под свитера и закатала Боба обратно в ковер.

– Разве вы не хотели что-нибудь спросить у него? – поинтересовалась она у Боба.

Он покачал головой:

– Просто хотел увидеть, как работает спрей. Не могу поверить, что он сказал вам, будто он александриец.

Генри пошла спать, а мы с Бобом прикончили виски. Я уже слегка опьянел, поэтому спросил:

– Где вы хотите похоронить Боба? Я помогу вам утром.

– Нет, нет, нет, – покачал головой Боб. – Не здесь. Вам придется взять его с собой.

– К следующему Индейцу Бобу? А что, если там тоже все закрыто?

– На кладбище, – поправил он. – Все Бобы лежат на одном кладбище. Это часть сделки. Нам не дали ни образования, ни девушки, ни достойной работы, зато все получили место на кладбище. Меня самого там похоронят когда-нибудь.

– Где?

– Не знаю, – ответил он, передавая мне бутылку. – На самом деле и не хочу знать, если вы понимаете. Я уверен, что оно есть в искателе. Попробуйте последний номер, какой он там. Что до меня, я пошел спать.

Остался последний глоток. Я прикончил виски и отправился спать в грузовик рядом с Генри. Ночь стояла теплая, но у меня замерзли руки. Я засунул ладони под ее свитер с синими птицами, но она вытолкнула их в полусне.

Что-то разбудило меня. Я думал, что шум, потом понял, что тишина.

Гомер прекратила храпеть. Я дотронулся до ее носа: холодный. Неужели ей наконец стало лучше? Куппер все такой же теплый и пушистый, как шапка. Мне захотелось в туалет. Надо ли ей в туалет?

Я вышел из грузовика. Вокруг светло как днем. Взошла луна, и за последние несколько дней, что я ее не видел (с самых островов, кажется, сто лет назад), оказалась почти полной. Полоса светила так ярко, что мне пришлось сощуриться, чтобы посмотреть на нее. Говорят, на луне что-то написано, но я так и не смог прочитать что. Двадцать лет назад туда послали ракету с роботами, чтобы разровнять поверхность для печатного рекламного плаката. К тому времени как работы закончились, компания разорилась, а роботы (скорее всего) умерли. Теперь осталась только полоса, как яркий стерильный бинт посреди лица каменистой маленькой планеты.

Я пошел в тень пописать. Какое шикарное и сладострастное ощущение после долгого воздержания! Я как раз застегивался, когда что-то ударило меня по руке.

Я оглянулся. Кто-то кинул камень? Кто? Боб? Генри?

Потом увидел блестящий красный глаз на земле рядом со своей ногой.

Жучок! Он снова нашел нас. Только на сей раз он отыскал именно меня, а не грузовик, который стоял в нескольких футах в темноте. Я осторожно поднял его – но вместо того чтобы ужалить меня, жучок начал тепло пульсировать. Я не хотел выпускать его. Он преследовал нас с самого Среднего Запада, через междуштатные границы и добрался-таки до Запада и тополиной рощи. Я не представлял, как он выбрался из носка. Может быть, вымыло волной. Или мальчишка, удивший рыбу, вытащил его из воды и освободил, Гекльберри Финн. Я как наяву видел, как он нашел жучка, решил, что это приманка, как удивился, когда он улетел.

Я гадал, чувствовали ли его пальцы ту же сияющую пульсацию. Такое незабываемое ощущение, что даже отпускать его не хочется. Но у меня еще дела. Я нашел железную банку в щели фасадной стены казино. Положил туда жучка и крепко закрутил крышку.

Потом еще крепче. И еще крепче.

Я искал лопату, когда в голову пришла гораздо лучшая идея. В роще, рядом с грузовиком, стояла ниспадающая изгородь из колючей проволоки. Я раскачал кедровый столб, вытащил его и уронил банку в ямку. То ли у меня разыгралось воображение, то ли маленький красный глаз умоляюще мигал мне, когда я ставил столб на место. И все под ослепляющим светом полной луны.

Я закинул ноги на приборную доску и завалился спать на кресле водителя.

Следующим утром, проснувшись, я обнаружил, что Генри растянулась на мне и шарит у меня между ногами, изучая искатель.

– Они все направляют на восток, кроме двух – одиннадцатого и двадцатого. Оба говорят одно и то же: междуштатная-80, на запад.

– Давай попробуем двадцатый, – сказал я.

И снова мне захотелось в туалет. И снова Гомер не захотелось. Ее глаза все еще оставались закрытыми. Но дыхание стало ровным, нос холодным. Куппер покрылся золотой шерстью, делая Гомер похожей на коврик с безупречной головой.

Индеец Боб все еще спал, поэтому нам пришлось заводить грузовик своим Бобом, который становился все жестче и жестче. Я держал его, завернутого в ковер, на руках, пока Генри управлялась с его вытянутым пальцем, пытаясь дотянуться до кнопки.

– Почему бы нам просто не отрезать ее? – спросил я.

Генри без тени улыбки посмотрела на меня.

– Руку? Ты серьезно? Да.

– Он никогда не узнает.

– Я узнаю, – серьезно ответила она.

Индеец Боб ждал у двери казино и ресторана, пока мы уезжали. Генри спросила его, не хочет ли он в последний раз взглянуть на Боба.

– Нет, нет, нет, – замахал руками Боб.

– Поверните на проселочную дорогу номер двенадцать, на юг, – сказал искатель. – Поверните на междуштатную западную номер восемьдесят.

Генри «вела», а я дремал, выбившись из сил после ночных блужданий. Когда проснулся, мы оказались в Небраске. Штат начался так же, как и Иллинойс и Айова: покатые холмы, более плоские и снова крутые. Деревья у заборов. Сараи, амбары и дома в деревьях. Потом земля стала выше и суше.

Мы находились в бассейне реки Платт, густо заросшей тополями и среднезападными амбарами. Но на горизонте, к северу, я разглядел высокие дюны. Они напирали с обеих сторон, будто собираясь поглотить нас и все, что содержит влагу.

Запад. Мы еще никогда не были тут, но постоянно отирались около. Я посмотрел на обложку альбома, фотографию Хэнка Вильямса в ковбойской шляпе, залезающего (или вылезающего?) в «кадиллак». Что общего у Запада с Югом и что у них обоих общего со мной?

Мои размышления прервал странный резкий звук. Я повернулся и посмотрел в глубь кузова. Ковер Боба развернулся ровно настолько, чтобы явить одну омерзительную, иссушенную, провалившуюся щеку. Тележка Гомер мягко раскачивалась на дюйм вперед, на дюйм назад. Все, как обычно.

А необычно, чудесно и удивительно, прекрасно то, что у Гомер теперь открыты оба глаза. Оба прекрасных огромных карих глаза, смотрящих прямо на меня…

– Гомер! – воскликнул я.

– Хорошо пахнет, – ответила она низким, резким голосом.

– О нет! – простонала Генри.

Я не знал, что стонать, говорить или даже думать. У нас появилась говорящая собака.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Это стало концом Круглого Стола. Когда команда вернулась после ленча (как всегда, тихого и напряженного, так как каждый пытался избежать компрометирующих знакомств), экран Дамарис оказался затемненным. Мистер Билл сказал, что Дамарис отказалась от участия. Она решила, что работа сделана, а потому отправилась отбывать свое наказание. Она оставила послание, которое он и зачитал. В нем Дамарис благодарила всех за работу и объявляла проект успешным оправданием жертв, принесенных ею и другими александрийцами. Хотя обращение звучало немного натянуто, группа приняла ее решение. Да и разве могли они выбирать?

По иронии судьбы или, может, к счастью, мистер Билл продолжил, что данное совещание в любом случае стало бы последним. Несколько членов, удивившись подобному заявлению, проверили свои наручные календари и кивнули, соглашаясь. Некоторые неохотно, большинство с облегчением. Единение исчезло, а вместе с ним – приятные чувства.

Последний вечер посвятили обсуждению предложения удалять только наиболее удачливых музыкантов двадцатого века. Возражение, что совет вынес слишком субъективное решение, встретили ответом, что музыка – гораздо менее субъективна, чем остальные виды искусства, так как поддается количественному определению через продажи. Сделает ли объем продаж Алана Мориса важнее, скажем, Джерри Маллигана? Нет. Тысяча имен в списке – достаточное количество, чтобы включить туда всех на едином основании. Когда удаляют записи музыканта, его работы второго плана в других произведениях следует либо оставить в покое, без изменений, либо заполнить общей цифровой информацией. Музыкальные композиции войдут в общественный домен и не будут подлежать удалению (как книги или фильмы).

Поступило возражение, что данная система отличается и даже противопоставляется той, что использовалась в случае с литературой, где гениев фактически обессмертили. Возражение не получило ответа. Мистер Билл поблагодарил всех, напомнив, что целью Круглого Стола являлось не решение всех проблем, но предложение направления последующего движения. Данная задача выполнена.

Той же ночью каждый нашел в своей комнате конверт с билетом на самолет и чеком на миллион долларов. Тремя неделями и четырьмя днями позже отель снесли, чтобы освободить место для строительства нового шоссе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Запад начинается не за Миссисипи и даже не за Айовой, но где-то посреди Небраски, вдоль линии, идущей от Канады к Мехико, грубо говоря, вдоль девяносто восьмой параллели. Эта линия не так заметна как, например, река, и не так внезапна как, например, эскарп, но она присутствует во всем: что-то вроде перетекания, постепенного, но неизбежного, как восход солнца, от наполненных деревьями зарисовок Среднего Запада к запущенной, сухой земле Запада настоящего.

Небо шире и ярче.

– Продолжайте, – сказал грузовик, и мы углублялись на Запад или отрывались от всего, что Западом не являлось.

Мы поменялись: Генри пошла спать, а я сел за руль. Пустота казалась мне воодушевляющей. Рассвет на Западе – чем являлась и всегда останется для меня Небраска – принес чувство просветления: может, в конце концов, все образуется. Я теперь понимаю, что меня тогда посетила просто надежда, которая презирала и опыт, и ожидания, но ведь она всегда такая.

К тому же дела уже пошли на лад, в чем я мог удостовериться, посмотрев в зеркало заднего вида и встретив взгляд огромных карих глаз Гомер, наблюдающих за мной, как обычно.

Почти как обычно.

– Хорошо пахнет, – повторила она своим низким, резким, медлительным голосом.

– Кажется, у нас теперь говорящая собака, – сказала Генри, не открывая глаз.

Мне нравилось, что Гомер снова со мной, чего не скажешь о ее новоприобретенной способности разговаривать. Одно из преимуществ собак (я не приравниваю Гомер к другим собакам, хотя они все в некотором роде одинаковы) состоит в том, что мы можем говорить с ними и они никогда не ответят. Но теперь еще одному «никогда» пришел конец.

– Как ты думаешь, что она имеет в виду? – спросил я Генри.

– Кто ее знает, – ответила она, не открывая глаз, – спроси сам.

Я попытался.

– Гомер! – позвал я. – В чем дело? Что случилось? Как ты научилась говорить? Может, все дело в куппере?

– Странно пахнет, – ответила она.

– Продолжайте, – приказал искатель.

Я и продолжал. Небраска, вообще широкая, сухая и плоская, становилась все шире и суше, и площе, чем дальше мы забирались на запад, втиснутые между конвоем железных фургонов. Междуштатная дорога разрезала серые просторы умирающей травы с одинокими дюнами, выскакивающими то тут, то там, насколько хватало глаз. Никаких деревьев. Никаких городов. Ничего, кроме неба и травы и единичных проблесков песка – или мельницы, неумолимо поворачивающей свои крылья в неумолимом воздухе прерии.

Инверсионные следы самолетов в виде трех белых полос на сером пасмурном небе. Запад! Хэнк Вильямс смотрел на меня из-под шляпы, у двери своего «кадиллака». Какие сокровища, какие секреты таит Запад? Или он лишь иллюзия, как и все в нашей жизни?

Генри проголодалась, поэтому мы потратили одну из десяток на дешевый быстрый завтрак из соевого мяса в «Отдыхе» сразу после города на Платте. Генри съела только пару кусочков, потом убежала в туалет.

– Пищевое расстройство? – спросил я, когда она вернулась.

Оказалось хуже.

– Спазмы. Я не получила свою утреннюю таблетку. А теперь и вечером пропущу прием.

Я поехал быстрее, пристроившись между грузовиками, будто скорость могла каким-то образом заменить «Полужизнь», которой у нас не осталось и не предвиделось, потому что мы были на Западе, где нет блошиных рынков.

– Продолжайте, – сказал искатель.

Я и продолжал, все дальше углубляясь в неизвестный и даже неизведанный Запад.

Я ехал всю ночь. Мы миновали один автомат по сбору пошлин, обозначивший границу Вайоминга. Следующая – Невада, я знал (даже без карты) по учебе в Академии. Генри стонала и охала во сне, звала сначала Панаму, потом Боба. Гомер в некотором роде составляла мне компанию, наполовину дремала, но не спускала с меня одного огромного карего глаза в зеркале заднего вида.

Я решил снова попытаться.

– Ты давно научилась говорить? – спросил я.

– Пахнет неправильно, – отозвалась она.

– Мне тоже так кажется, – вздохнул я. – Я никогда не собирался красть Вильямса. Хотел только послушать его. Его украли у меня, и я собираюсь вернуть пластинку.

Солнце зашло, но вышла луна, я выключил фары и ехал при лунном свете около сотни миль, просто для забавы. Что-то было в Западе, наверное, пустота, заставлявшая меня ехать, ехать, ехать. Я словно растворялся на ходу. Растворялся.

Следующий автомат попадется нам в Неваде. Когда я оглянулся назад, Генри уже завернулась в ковер вместе с Бобом, а Гомер храпела с закрытыми глазами.

Луна уходила. Я свернул на пустынную стоянку поразмять ноги и помочиться. Там стоял безоконный корпус заправки, пара островков, где раньше находились бензоколонки, уставившиеся на шоссе, словно антилопы. Я выбрался наружу и оказался единственным живым существом на сотни миль вокруг. Не дул ветер, не проезжали грузовики, не горел свет. Потом я допустил ошибку и посмотрел вверх. Появлялись звезды, вначале одна за одной, потом целыми гроздьями от четырех до десяти, потом лентами и полосами из сотен и тысяч. Вскоре все небо сияло…

Я застегивал молнию, когда что-то ударило меня по руке. Я опустил взгляд – с асфальта на меня уставился немигающий красный глаз жучка.

Я почти наступил на него. Но передумал. Поднял и вместо укола почувствовал неописуемо приятную пульсацию.

Я повертел его в руках. Пульсация стала почти интимной. Я чувствовал странную связь с жучком в центре пустоты. Мы в некотором роде ничем не отличались друг от друга: оба стремились куда-то. И ни один не знал куда или почему.

Там стоял один из сломанных старых автомобилей, средневековый «шевроле» с захлопывающимися дверцами и неразделенными сиденьями. Я скользнул на кресло водителя. Руль легко поворачивался, передняя часть стояла на подпорках. Сквозь лобовое стекло виднелись покрытые снегом горы, призрачные в облаках.

Я положил жучка в бардачок и захлопнул его. Потом забрался в грузовик и поехал дальше на запад.

Генри проснулась со стонами, но у меня не осталось таблеток, чтобы успокоить ее. Однако мы нашли немного кофе в придорожном автомате, который заставил нас прослушать минутную рекламу. Я вывел Гомер на прогулку в тележке; она не проявила желания делать свои дела, и я сдался. Куппер Гомер не превратился в шрам, как мой, а возвышался на ее голове, как шляпка в виде гриба, все еще оранжевый и все еще горячий. Я подозревал, что он имел какое-то отношение к новоприобретенной способности Гомер говорить.

– Я поведу, – сказала Генри.

Ей нравилось управлять грузовиком по утрам. Я вдруг понял, что не видел синих птиц уже несколько дней. Они совершенно исчезли со свитера – он стал серым на сером.

– Один восемьдесят на запад, – приказал искатель, и Генри свернула на пустую полосу движения для грузовиков.

Здесь не предвидится ни стоянок, ни услуг. Дважды мы проезжали трилистники междуштатных дорог, одна из них визжала фургонами, вторая пустовала. Но так и не появилось доступа к миру, или не-миру камней и песка, и полыни.

Дорога бежала, прямая как стрела, к загадочным снежным горам на горизонте. Я никогда еще не видя их так близко. Мои веки тяжелели и тяжелели. Я ехал всю ночь, поэтому теперь пробрался в заднюю часть грузовика и проспал там с Бобом и Гомер весь день.

Когда я проснулся, уже наступил вечер и горы исчезли. Или мы их проехали? Генри ничем не могла помочь.

– Я следила за дорогой, – заявила она. – Не за пейзажем. Хочешь немного повести?

– Поверните на южный выезд, – приказал искатель в моем сне. – Через два километра.

Я вздрогнул и сел. Кажется, заснул. Нажал «повтор».

– Поверните на южный выезд, – снова приказал искатель уже наяву. – Через два километра.

Как, даже номера дороги нет? Выезд имел форму трилистника, но шоссе, соединенное с ним, выглядело заброшенным. Дорога называлась междуштатной или по крайней мере четырехполосной, однако сверху асфальт засыпало песком, и в больших трещинах в бетоне росла полынь. Я медленно повернул, и желтый огонек на приборной доске подсказал мне, что мы оказались вне действия станции. Придется самому вести грузовик. Дорога шла на юг к цепочке холмов, похожих на склад костей.

– Продолжайте, – приказал искатель.

– Пахнет жутко, – сказала Гомер, проснувшись. Мне приходилось управлять грузовиком, ни на минуту не ослабляя внимания, чтобы не съехать с дороги на песок и камни. Я резко повернул, пытаясь разминуться с кувыркающимся перекати-полем.

– Где мы?

Генри со стоном села и скатилась на переднее сиденье рядом со мной.

– Девятый искатель, наверное, – ответил я. – Почти на месте, надеюсь.

– На месте где? – хмуро спросила она, оглядываясь. – Это нигде. Мы можем умереть здесь.

– Сомнительно, – сказал я.

Но я блефовал. Грузовик, который должен бы иметь в запасе энергию на сотню километров, уже замедлялся. Желтый огонек норовил смениться красным. Может, все из-за поворотов? Песок ссыпался на дорогу кучами, вдвое превосходящими рост человека. Мне приходилось вилять туда-сюда, чтобы объехать их. Иногда колеса попадали на песок.

– Смотри! – крикнула Генри.

В отдалении я увидел точку на шоссе.

Она все росла и росла. Становилась ближе и ближе.

Белый грузовик-лектро ехал на север по южной полосе, потому что северную совершенно засыпало песком. Но места хватало.

Я прижался к краю, чтобы пропустить его.

Такой же грузовик, как и наш! На боку красовалась надпись: «Казино и народные промыслы Индейца Боба».

– Эй! – крикнула Генри.

Она замахала руками, водитель тоже помахал нам по ходу. Явно один из Бобов, я точно узнал его по шляпе, улыбке и даже взмаху руки.

– Стой! – взвизгнула Генри. Я остановился, и она вылетела наружу. Генри махала и кричала, но грузовик просто ехал на север, удалялся, становясь все меньше и меньше.

– У-у-у-у, – застонала Генри, складываясь пополам, когда попыталась забраться обратно в грузовик.

– Продолжайте, – отозвался грузовик.

Как долго мы продержимся без энергии? Грузовик ехал все медленнее и медленнее, сначала сорок километров в чао, потом тридцать. Мы приближались к горам, похожим на кости, и солнце уже собиралось коснуться западного горизонта, когда я увидел первый указатель.

«Казино и народные промыслы Индейца Боба. Леса счастливой охоты».

«Счастливая охота»? Явно именно туда нам и нужно. Именно туда. Я не удивился, когда меня поддержал искатель:

– Сверните к казино.

Следующий указатель гласил: «Сверните сюда к настоящим индейским казино и народным промыслам Индейца Боба».

Я увидел большой бетонный вигвам на полпути к вершине гористого холма прежде, чем заметил поворот. Он выглядел как стартовая шахта, оставшаяся от ракеты. Въезд настолько завалило песком, что мне пришлось остановиться и перейти в режим «осторожно», чтобы механизм сам нашел себе дорогу. Он едва пробрался к стоянке.

– Динь, – звякнул искатель. – Нажмите «выход», чтобы вернуться к геопоиску. Нажмите «меню», чтобы начать новый поиск.

Вигвам трепетал на ветру, и до меня дошло, что он не бетонный и намного меньше, чем представлялось сначала.

А значит, мужчина, стоявший у входа, вовсе не гигант.

Он коснулся шляпы и пошел к нам. Мужчина выглядел немного лучше, чем остальные Бобы, но только до того, как я заметил, что он просто заменил настоящие зубы вставной челюстью. И тогда он стал выглядеть хуже.

– Где казино? – спросил я.

– Давно сдохло, – ответил он. – Кто вы такие?

– Друзья, – представилась Генри. Она уже вылезла из грузовика, объясняясь (как ей казалось) на ходу: – Нас послал сюда ваш брат Боб. У нас плохие новости.

Она уже открыла заднюю дверь и разворачивала Боба.

Глаза мертвеца сморщились как изюм. Губы так ссохлись, что больше не прикрывали зубы. Запах напоминал нечто между сладким и гнилым.

– О Боже, – отреагировал Индеец Боб. – Можно спросить, что случилось?

Генри уже приготовила ответ.

– Спросите сами, – предложила она, протягивая спрей «Последняя воля».

– Разве он не вызывает привыкания? – Индеец Боб покачал головой. – Я так понимаю, вы его друзья, раз привезли его сюда в грузовике.

– Были, – поправил я. – Я также пытаюсь вернуть одну штуку, которую одолжил ему. Очень ценный альбом.

– В обложке Дасти Спрингфилда?

– Предположительно он направляется к александрийцам.

– Ш-ш-ш! – прошипел Индеец Боб, прижав палец к губам (его версия предупреждения Бюро о бутлегерстве?). – Вы опоздали меньше чем на день.

Он указал в сторону шоссе.

– Вы имеете в виду грузовик, который проехал мимо нас?

– Нет. Тот доставлял товары. Другой грузовик их увозил.

Он указал в другую сторону.

– Куда? – поинтересовался я.

– Ш-ш-ш-ш!.. Никто не должен знать. В том-то и суть. Никто не знает больше одного шага. Хотя, может, он есть в искателе.

– Здесь последняя остановка искателя, – заметил я.

– Тогда, может, предпоследняя. Или ее вообще там нет. Я собираюсь пообедать. Составите мне компанию?

– Хорошо пахнет, – высказалась Гомер.

– Говорящая собака!.. Она не откажется от супа?

Внутри вигвам оказался размером с комнату мотеля и обставлен так же, с белой деревянной кроватью, шкафом и телевизором. На стене даже висела картина, изображающая Париж в дождь.

– Где тут у вас «кабинет задумчивости для девочек»? – спросила Генри.

Выяснилось, что снаружи и слегка поменьше, чем «кабинет».

Индеец Боб открыл четыре банки консервированного супа (одну для Гомер, которую я приволок с собой), и, пока бульон грелся без огня прямо в банке, он рассказал мне историю Бобов. Она мало чем отличалась от той, что я слышал от последнего Боба.

– Наша жизнь одинока, – говорил Боб. – Вы, возможно, считаете нас бутлегерами, но нам отказали в образовании. Нам гарантировали работу после покупки концессии казино, но кому нужна работа с маленьким заработком? Мы выторговали нечто совсем бесполезное. Иногда с индейцами такое случается. Еще супа?

– Смешно пахнет, – вставила Гомер.

– Немногие Бобы остались в городе, как тот, которого вы называете своим Бобом, другие перебрались в оставшиеся резервации. Некоторые подались в армию. Три Боба служат на авианосце в Средиземном море, на «Дельфине». Никто из нас так и не женился. Как будто мы родились с дырой вместо сердца. Понимаете, о чем я? Незаполненная пустота.

– Я понимаю, о чем вы, – заверил я.

– Им следовало сделать девушек, – продолжал Боб. – А так мы как бы незаконченны с самого начала. Единственный, кто влюбился, – тот, которого вы называете вашим Бобом.

– Влюбился? – спросила вернувшаяся из «кабинета задумчивости для девочек» Генри. – Вы уверены? – Мы все стараемся поддерживать связь, – пояснил Индеец Боб. – Девушка из Бруклина. Александрийка. И вот он наконец, дома. – Я не знала, что он меня любит, – сказала Генри. Несколько вымученных синих птиц появилось на свитере, пока она сидела с повлажневшими глазами над своим чаем. – Я думала, он делает все для Панамы.

– Он даже не знал, как найти Панаму, – напомнил я, и синие птицы исчезли.

После супа Генри свернулась калачиком у маленькой керосиновой плитки и заснула. Вигвам трепетал на ветру, словно парус. Индеец Боб отвел меня вверх по холму на кладбище. Вылинявший деревянный указатель на воротах гласил: «Леса счастливой охоты, дом храбрецов».

– Мы все сюда возвращаемся или пытаемся, – сказал он. – Не спрашивай почему. Может, это заложено в генах. Может, нас так научили. Даже Боб, потерявшийся в море (изначально на «Дельфине» плавали четверо), в конце концов оказался тут. Сейчас здесь четырнадцать полных могил.

У кладбища стояли ворота, но не было ограды. Строгое, печальное и опрятное. И каменистое. Семьдесят семь могил в семь рядов по одиннадцать, на твердом боку холма с видом на пробегающую мимо междуштатную дорогу. Шестьдесят три пустые дыры. Семьдесят семь крестов, все из белого пластика, все с надписью «Роберт Текумзе Легкоступ» с отпечатанной датой рождения (20…) и пустым местом для даты смерти. У четырнадцати пустое место заполнено карандашом.

– Все могилы вырыли экскаватором одновременно, – продолжал Индеец Боб. – Их постепенно засыпает песком, приходится раз в год обновлять. Одно из условий соглашения о разрыве с университетом. Не хотите виски?

Он потянулся к одной из открытых могил (не больше полуметра в глубину, как и все остальные) и вытащил бутылку «Эй, милашки!».

Иногда ветер исчезает внезапно, как солнце, и впечатляющая тишина падает на Землю. Такая перемена особенно поразительна на Западе. Мы с Бобом отхлебнули виски, потом еще, затем он положил бутылку обратно в могилу, рядом с двумя короткими лопатами.

– На утро, – сказал Боб. – Я помогу вам с похоронами. Еще одна наша традиция.

«Ты мне поможешь? – подумал я. – Он твой брат. А я просто проезжал мимо».

Но вслух ничего не сказал. Существуют способы сделать все, что угодно, и способы сделать так, чтобы все устроилось само собой.

Как только солнце уходит с Запада, становится холодно.

Я спал в вигваме с Индейцем Бобом, Генри и Гомер, уложенными вокруг маленькой керосиновой плитки, как цифры на часах. Проснулся посреди ночи пописать. Вначале не понял, где я, потом узнал хлопанье материи.

Снаружи дул ветер. Я нырнул за вигвам пописать, но он не защищал от ветра из-за своей округлой формы!

Я застегивался, когда почувствовал, как что-то ударило меня по руке. Вначале я решил, что это камень, ветка, лист, принесенный ветром. Потом увидел маленький красный глаз, глядящий с земли между моих ног.

– Ты.

Я положил жучка в карман, утром с ним разберусь. К тому же мне нравилась его теплая пульсация, когда я сворачивался калачиком возле керосиновой плитки.

Мне снилось, что я на шхуне, плыву на Запад. Я спас моряка с острова в форме кости. Своего отца, папу.

– Где ты пропадал? – спросил он.

Или мне только приснилось, что мне снился сон?

Наступило утро. Ярко светило солнце. Генри стонала, а Индеец Боб склонялся над ней с чашечкой жутко пахнущего зеленого чая.

– Кактусовый чай, – сказал он.

– Ей нужна «Полужизнь», – объяснил я.

– Кактусовый чай, – повторил он, как будто предлагал индейский заменитель таблеток.

И кажется, сработало. Генри застонала, выпрямилась и снова заснула,

Я вышел наружу, на слепящее солнце и холодный ветер. Жучок все еще сидел у меня в кармане. Он дарил мне такое потрясающее ощущение, что я не мог убрать с него пальцев. Я огляделся в поисках кувшина или банки. Но какой смысл? Похоже, от него не избавиться.