Истребители (№1) - Разорванное небо

– Уж послали так послали! – ворчал себе под нос корреспондент, сидя за столиком в номере и пересчитывая толстую стопку пятидинаровых бумажек. Казак все еще спал, а недавно проснувшаяся Елена сушила гостиничным феном волосы. – Еленка, ты ведь местная, скажи – отсюда с этими деньгами можно до столицы добраться?

– До столицы нет. А просто подальше отсюда – вполне. Дай я позвоню!

Она взяла трубку и долго говорила сначала с дежурным, потом еще с кем-то в городе, причем разговор шел так быстро, что даже вполне сносно говоривший по-сербски Иванов мало что понял. Впрочем, положив трубку, девушка тут же растолковала:

– Как ни странно, здесь до сих пор ходят поезда! Если мы поторопимся, то успеем на сегодняшний ночной… Надо его разбудить! – она кивнула на Казака, а потом, понизив голос, спросила: – Скажите, Василий, вам-то он хоть сказал, как его по-настоящему зовут?

– Нет, не сказал. Мне кажется, он не просто доброволец, а имеет отношение к каким-то секретным операциям, и вряд ли стоит об этом говорить. А теперь давай ему устроим побудку! – и корреспондент без всякого стеснения выдернул подушку из-под головы Казака, суматошно крича: – Хватай мешки, вокзал отходит! Кто не успел, тот опоздал! – и вместе с Еленой не удержался от смеха, глядя на совершенно обалдевшего Казака.

* * *

До сих Казаку представлялось, что любой поезд непременно должен быть длинным, стремительным, с вместительными вагонами. Но то, что он увидел у единственного перрона Златалебанского вокзала – узкоколейный тепловоз с тремя расписанными рекламой вагонами, каждый из которых размером примерно с микроавтобус, разве что чуть длиннее, – противоречило этому представлению. Вокзал тоже был под стать составу – нарядная, но очень маленькая будка с навесом. Но зато рядом с этой будкой стоял примерно таких же размеров бронетранспортер, выкрашенный в белый цвет, и четверо англичан во главе с офицером в свете фонарей дотошно проверяли документы у пассажиров. В принципе это было понятно – несмотря на легкомысленный вид, поезд этот считался международным, хотя, само собой, «нежелательный элемент» мог сесть в него где угодно. Но британцы отвечали исключительно за свой участок, и остальное их не волновало.

Пассажиров было не слишком много, так что один из вагончиков почти целиком достался «съемочной группе» – кроме них на жестком диванчике в углу сидела только пожилая женщина в черном платке, черном платье и с черной же овчаркой, которая для порядка порычала на попутчиков, оскалив клыки, а затем, не видя поощрения своего усердия, улеглась у ног хозяйки. Вдоль коротенького состава не торопясь прошел розовощекий мальчишка с газетами, Елена через окно купила у него их несколько, и почти тут же впереди застучал дизель и раздался гудок локомотива, скорее похожий на звук сирены пожарной машины.

Под потолком зажегся ряд желтоватых лампочек, поезд дернулся, разогнался от силы до тридцати километров в час, и на этом машинист прекратил дальнейшие попытки набрать скорость – впрочем, и на такой вагон так подпрыгивал на стыках и так сильно кренился при поворотах, что поначалу Казак всерьез опасался катастрофы. В окончательно сгустившейся за окном темноте проплывали огоньки поселков, темные крутые склоны, и время от времени стук колес и явственно различимое тарахтение локомотива многократно усиливались – это дорога шла через тоннель. Останавливался поезд чуть ли не у каждого столба, и Елена заметила, что ехать им придется всю ночь. Казак чуть не выругался и, бросив попытки что-либо рассмотреть в окне, стянул у Иванова одну из газет и взялся за «чтение», если можно так назвать выискивание в непонятном тексте понятных слов.

На первой странице их оказалось не так уж мало, а когда Казак развернул газету, то сразу забыл обо всем: чуть ли не треть второй полосы занимала фотография СУ-37 в момент выхода из атаки наземной цели. Вместо опознавательного знака на хвосте самолета красовался номер 132, и Казак вспомнил, что перед каждым вылетом наземная команда меняла номера самолетов, и всякий раз приходилось запоминать номер заново. В последнем злополучном вылете у него был номер 709… А вот 132-го еще не было ни у кого из группы – значит, либо это другая команда, либо наши сделали еще один вылет!

– Вась! Можешь перевести, что тут написано? Щурясь в неровном свете лампочки, Иванов начал пересказывать написанное под фотографией:

– Ну. Тут ничего конкретного. Группа из трех самолетов российского производства вновь совершила налет на Зворник, который последнее время стал объектом ожесточенных воздушных операций… Агентство Рейтер считает, что потери мусульманской стороной сильно занижены… Из боснийского штаба армии сообщают, что дополнительно к трем самолетам, сбитым недавно, сбит еще один…

– Дополнительно к скольким сбитым?! – переспросил Казак изменившимся голосом.

– Тут написано – к трем.

– А сколько машин участвовало в последнем налете?

– Тоже три, а что? – удивился Иванов.

– Да нет, ничего, только больно уж врать горазды. С такими сводками они за пару дней всех посбивают…

«Тезка» вдруг замялся, а корреспондент, если и обратил на это внимание, то виду не подал. Как ни в чем не бывало он перебрал остальные газеты и нашел еще одну статью.

– А вот перепечатка из лондонской «Тайме»… Быстро управились. Или у них договор об обмене материалами? – У Казака эти профессиональные тонкости интереса не вызвали, и Иванов переводил дальше: – Пишут, что, по конфиденциальным сведениям, на этих самолетах воюют российские граждане и что американское командование в ближайшее время сделает официальный запрос Москве относительно участия российских военных в боевых действиях. Если российское правительство не подтвердит этого факта, то русские летчики будут сочтены наемниками и с ними будут обращаться согласно международному законодательству.

– Да уж, конечно, не подтвердит, – заметил Казак, – а законами пугать ребят без толку – знали ведь, на что шли.

– Факт, – согласился Василий. – Вообще-то я занимался этой темой, думал репортаж сделать. Когда американцы высадились в Болгарии, у них из-под носа ушло шестнадцать боевых самолетов. Из них, насколько я знаю – по достоверным, между прочим, данным, а не по победным реляциям боснийцев, – один сбит над Благоевградом, два или три – над Сербской Босной, и еще три «сухих» были задействованы в системе ПВО Белграда, пока там было чего оборонять… Правда, я там русских летчиков не видел…

«Так тебе их и показали!» – заметил про себя Казак, внимательно слушавший корреспондента – до сих пор он мало что знал про действия других групп.

– Но белградских самолетов оказалось слишком мало, чтобы обеспечить защиту города от ударов с воздуха, – сам знаешь, американцы с «Кирсарджа» под видом ликвидации «штаба террористических групп» устроили там чуть ли не Хиросиму. Да и болгарская воздушная группировка время даром не теряла, хотя после налета на Благоевград нахальства у них поубавилось.

Василий замолчал, собираясь с мыслями, а Казак тем временем осмотрелся – народу в вагончике по-прежнему было мало, Елена спала, неудобно уткнувшись головой в спинку переднего сиденья, бабулька в черном тоже спала, лишь ее собака время от времени открывала один глаз и настороженно разглядывала разговаривающих.

– Ну вот, к чему я это… Ах да, получается, осталось еще как минимум семь, а то и восемь самолетов, которые не сбиты и не подчинены Вазнику напрямую. И о местах их базирования никто не знает – ни боснийцы, ни сербы, и даже американская разведка вкупе с союзниками не в силах пока что их разыскать. А когда я сам попробовал это выяснить, один здешний друг мне намекнул, что, мол, при всем ко мне уважении и все такое… Короче, любопытство мое может кончиться печально. Но то, что самолеты эти есть, и действуют – вот, пожалуйста, живой пример.

Казак кивнул и тихо произнес:

– Послушай, Василий, просто поверь мне на слово, без расспросов: наши ребята на этих самолетах – не наемники. Просто знай об этом, и если что… Если что случится, официально их и в самом деле никто не признает, пойдут в ход эти самые международные законы, но ты все равно помни, что я тебе сказал. И Елене при случае объясни…

Поезд в очередной раз качнулся, заскрежетали тормоза, свет лампочки померк, и ртутные уличные фонари за окном залили узкий проход между сиденьями мертвенно-бледным светом. Собака, до сих пор мирно лежавшая на полу, вдруг вскочила и хрипло залаяла, снаружи в ответ ей раздался такой же лай, и вскоре двери с обеих сторон вагончика распахнулись, впустив двоих военных в пятнистой форме и с короткими «Калашниковыми».

– Албания, граница, – догадался Иванов. – Сейчас проверят документы и двинемся дальше. Ты чего побледнел? Что-то не так? Хотя да, тут они все на одно лицо.

Но Казак побледнел вовсе не потому, что с патрулем было «что-то не так». Просто он вдруг принял решение не ехать до конечной станции, а сойти прямо здесь. В конце концов, какая разница! Разве что не придется прощаться с Еленой.

Демонстративно подняв руки, он встал и направился навстречу бойцу, а тот, в свою очередь, мгновенно вскинул автомат и передернул затвор. Используя свой небогатый словарный запас, Казак сумел сложить фразу «Хочу идти к командиру роты!» – и боец, оставив проверку своему напарнику, кивнул и вывел Казака на коротенький низкий перрон под присмотром троих военных с овчаркой, только теперь серой. Выходя из вагона, летчик оглянулся, и последнее, что он увидел, были глаза Елены, молча смотревшей ему вслед.

Побережье. Аэродром Колашин Командира роты, а вернее коменданта поста, не стали будить среди ночи ради непонятного человека, требующего личной беседы, ни на какие вопросы не отвечающего и без документов – сопроводительная на всех троих осталась у Иванова, и Казак искренне ему посочувствовал, представив, как тот будет объясняться сначала с властями, а потом со своим руководством. Летчика провели по ночным улицам в местную комендатуру, деликатно, но тщательно обыскали и заперли в подвал с решетками на окошках, где стояло несколько грубо сколоченных топчанов с обшитыми клеенкой поролоновыми матрасами. На одном из них кто-то спал, судя по запаху – смертельно пьяный. Казак выбрал себе место подальше от него и лег, уверенный в том, что не сможет заснуть, тем более что днем отдохнул. Действительно, некоторое время он лежал уставившись в темный потолок, однако незаметно сон все же подкрался, и когда Казака растолкал конвойный, летчик с удивлением увидел, что сквозь решетки в подвал пробивается веселый солнечный лучик.

– Ты хотел видеть командира – сейчас будет тебе командир, – что-то в этом роде буркнул солдат.

Казак напряг свои более чем скромные познания в сербском и попросился сначала в уборную. Конвоир – совсем молодой парнишка – тут же нахмурился, видя в такой просьбе классический предлог для побега, но потом сообразил, что его узнику бежать незачем – сам к ним пришел.

Комендатура оказалась двухэтажной, и комендант размещался на втором этаже. Солдат провел Казака по узкой лестнице, через маленький зал, где маялись трое гражданских, в приемную, в которой на месте секретарши сидел молодой сержант и тыкал карандашом в клавиши древней механической пишущей машинки.

Конвоир бесцеремонно толкнул дверь и ввел летчика в просторную комнату, где под вывешенной на стене картой Албании сидел солидный пожилой человек с морщинистым лицом и проседью в волосах. На погонах у него блестели три маленькие звездочки.

– Ну? – недовольно произнес он, и Казаку вдруг показалось, что комендант сейчас заговорит по-русски. Но по-русски он, конечно же, не заговорил, а просто вопросительно уставился на приведенного.

– Код триста двадцать семь.

Эту фразу Казак произнес раздельно и четко, после чего замолчал, не зная, что делать или говорить дальше. Несмотря на то что код этот был в свое время выдан ему как специальный вариант для Албании, он не очень-то на него рассчитывал. Албания, всегда считавшаяся задворками Европы, до сих пор ухитрялась сохранять нейтралитет в балканских делах. И вряд ли ради какого-то русского летчика ее руководство пойдет на то, чтобы этот нейтралитет нарушить.

Казак не знал, что Албания за последнее время оказалась в положении, напоминающем положение Швейцарии в годы Второй мировой войны. Территорию, удобную для переброски грузов, эвакуации раненых, обмена пленных, использовали все воюющие стороны. После хаоса весны девяносто седьмого года наследники коммунистов так и не вернулись к власти в Тиране. Фактически эта небольшая страна осталась без какого-то единого управления, а те люди, которые сумели прийти к власти на местах, оказались достаточно ловкими для того, чтобы ловить рыбку в этой мутной воде. Так что на самом деле нейтралитет Албании был скорее фигурой речи, нежели объективной реальностью.

И когда в помещении комендатуры прозвучал код, сработала система, которую задолго до вступления Трансбалкании в войну создавали здесь службы Вазника – создавали втайне, подозревая, что примерно тем же заняты в Албании люди Керимбеговича.

Комендант куда-то позвонил – видимо, получал инструкции – и, повернувшись к Казаку, произнес длинную фразу. Летчик понял не все, но главное уловил – за ним должны приехать и отвезти в какой-то Колашин.

«Что ж, значит, Колашин. Где это?» – Казак поднял глаза и довольно быстро нашел этот городок на карте. Почти рядом с Черногорией, практически граница. К тому же рядом с морем, курорт, небось… Вроде бы недалеко.

Машина оказалась потрепанным грузовичком – «юэцзинь», как назвал его водитель, которого комендант долго инструктировал тут же, под картой страны. Машина очень напоминала древний ГАЗ-51, хотя и сделана была, очевидно, в Китае. Водитель не был настроен на разговоры, и Казак от него услышал только то, что в Колашине есть авиабаза и дальше его повезут самолетом.

«Интересно, на каком?» – подумал Казак и решил пока не загадывать.

* * *

Аэродром Колашин, расположенный в неглубокой котловине, прекрасно просматривался с окружающих гор.

«Ни фига себе база! – удивился Казак. – Разве что через перископ подводной лодки за ней не понаблюдаешь. Вся как на ладони!» Широкая асфальтированная взлетная полоса при ближайшем рассмотрении оказалась вся в воронках, больших и маленьких, а вдобавок в двух местах поперек нее были прокопаны широкие канавы – видимо, для того, чтобы продемонстрировать непригодность аэродрома для полетов и не навлекать на округу новые беды. Припомнив телерепортажи времен «бунта обманутых вкладчиков», Казак не удивился такому состоянию аэродрома.

Машина коменданта проехала мимо заброшенных ангаров, мимо сиротливо стоявшего невдалеке АН-24 без обоих двигателей и направилась дальше, в сторону белых скал, красиво подсвеченных заходящим солнцем, – только сейчас Казак осознал, что день близится к концу, а в животе у него с утра ничего не было.

До скал добирались довольно долго, но уже издали были видны могучие ворота, не декорированные под камень, как на их аэродроме, а чуть ли не нарочно выставленные напоказ. Впрочем, к этим воротам вели и вполне наезженные автомобильные дороги; на покрытых потеками ржавчины створках масляной краской было выведено несколько раз одно непонятное слово с разными при нем цифрами, и Казак для себя решил, что это пронумерованные складские помещения. Около них лежали груды деревянных поддонов, а сбоку, возле свалки, стоял электрокар и еще один такой же притулился ко второму складу Человек в синем комбинезоне менял ему колесо.

Прямо к складам Казака не повезли, машина свернула, и он, все еще глядя в сторону изуродованной полосы, подумал: «Если истребители и вправду здесь, то хотел бы я посмотреть, как они отсюда взлетят. Впрочем, здесь, пожалуй, и не сядешь».

Сделав это заключение, Казак почему-то облегченно вздохнул, будто ему самому пришлось бы отсюда взлетать. Тем временем навстречу машине вышел офицер-албанец и подвел его к небольшому строению у ворот. В помещении, куда попал русский летчик, несмотря на то что на улице было еще вполне светло, горели несколько ламп, лучи которых оказались направлены на вошедшего.

Казак машинально заслонился от света рукой, а когда ее опустил, то буквально наткнулся на стволы нескольких автоматов. «Предали, суки! – промелькнуло у него в голове, и через секунду: – А может, нет?» Ему наверняка предстояла процедура идентификации, ничего хорошего от которой ждать не приходилось.

Казак постарался припомнить все кодовые фразы и отзывы, что летчиков его группы заставляли выучивать назубок под неусыпным контролем подпоручика Малошана, устраивавшего им чуть ли не экзамен перед каждым вылетом… Без особого, впрочем, успеха.

Но вышло все проще. Один из автоматчиков вдруг опустил свое оружие и, громко произнеся по-сербски «Да, это он», заключил Казака в крепкие объятия.

Тот опешил, но потом узнал в сербе пилота, знакомого еще по недолгому пребыванию в Любимце, он же пригонял резервный истребитель для Корсара. Казак даже вспомнил его странное имя – Момчило, которое в первый раз воспринял как «Мочила».

* * *

– Я понимаю твое удивление, – сказал Казаку капитан ВВС Республики Трансбалкания Момчило Германович, когда вел летчика по второму складу. Вместо штабелей упаковок товаров или материалов, которые ожидал увидеть летчик, под сводами склада в мертвенном свете ламп тускло поблескивала камуфляжная окраска самолетов – два СУ-27К стояли бок о бок с поднятыми вверх консолями крыла.

– Так и было задумано. Кому придет в голову, что здесь, в официально нейтральной стране, на всем известной базе, давным-давно превращенной в склад торговой фирмы, можно спрятать самолеты? Тем более что посадка здесь невозможна уже около двух лет – именно столько времени полосу не приводили в порядок. Правда, с месяц назад сюда все же наведалось звено «миражей», понаделали еще дырок.

– Но меня вроде собирались вывезти на самолете? Серб улыбнулся.

– Ты не знаешь Мэда Сью. Это особый разговор. Если бы я сам не видел, что он вытворяет, то и по сей день считал бы рассказы о нем легендой. Сам завтра убедишься. А истребители мы сюда переправили после того, как один из ваших летчиков – его, кажется, Дедом зовут – прочитал здесь лекцию на тему вьетнамской войны. Там, говорил он, практиковалась переброска истребителей транспортными вертолетами. Истребители с тех пор заметно потяжелели, но ведь и вертолеты теперь другие.

Казак быстро прикинул – пустой СУ-27 весит около шестнадцати тонн, а у МИ-26 грузоподъемность до двух десятков, но это если в грузовой кабине. А на подвеске? А ведь подвеску можно и доработать. Да, вполне реальная операция, и как это ему сразу в голову не пришло? Надо было повнимательнее слушать Деда, он ведь и раньше говорил о чем-то подобном.

– Взлет будет осуществляться со стартовыми ускорителями с прямого участка автодороги.

– Не хватит! – уверенно сказал Казак, вспомнив окрестности.

– Хватит. Придется только непосредственно перед вылетом взорвать там несколько строений, и полоса будет что надо. Кроме того, наши инженеры приспособили для этих самолетов ускорители от ваших реактивных бомбардировщиков. Даже половинный комплект даст тягу больше, чем штатные истребительные.

– Это от каких же бомбардировщиков?! И как вы их добыли? – удивился Казак.

Капитан виновато развел руками, давая понять, что отвечать на этот вопрос не собирается. Действительно, русскому летчику совершенно незачем знать, что ускорители для устаревших сверхзвуковых бомбардировщиков ТУ-22, принадлежавших Ливии, были попросту украдены со складов Каддафи и перевезены через море на рыбацкой шхуне.

Уже заканчивая разговор и направляясь к выходу, Германович сказал:

– Итак, ты улетишь завтра утром, и мы выйдем на задание тогда же. Рисково, конечно, но ты должен попасть в свое звено как можно скорее.

– Не понял?

– Вы действуете сейчас наиболее эффективно. По нашим данным, моментальная потеря «миражей» подорвала доверие зарубежных спонсоров к боснийским воякам, они отказали им в кредите на очередную партию самолетов.

– Здорово! – воскликнул Казак. Укоряя себя за эйфорию по поводу той победы, имевшую следствием потерю бдительности, он как-то не думал о других ее результатах.

– Здорово, – согласился серб. – Но не совсем. Теперь мусульман в большей степени будет поддерживать европейская, а главное – американская авиация. А с ними бороться сложнее, нежели с боснийскими и хорватскими летунами.

Пройдя до конца коридора, они вошли в другое помещение, меньших размеров, куда, как овцы в загон, были согнаны полтора десятка погрузчиков. Но внимание Казака привлекли не они, а стоявшие у стены на металлических подпорках четыре десятиметровые ракеты, вдоль длинных цилиндрических тел которых между маленькими крыльями и стабилизаторами шли к хвосту тонкие трубы каналов воздухозаборников прямоточного гиперзвукового двигателя.

«Ого! Это еще что такое? Если здесь стоят корабельные варианты „сушек“, то это может быть только „Москит“. Четырехтонная сверхзвуковая ракета, способная с одного удара утопить эсминец, а две такие могут с гарантией пустить на дно транспортник в двадцать тысяч тонн водоизмещением! Вот, значит, о каком задании идет речь…» Германович перехватил ошеломленный взгляд Казака и кивнул:

– Ты все правильно понял.

– Да, – коротко ответил Казак и после паузы тихо спросил: – А вы… надеетесь вернуться назад?

Момчило Германович усмехнулся и ответил просто, без рисовки:

– Надеемся. Но… как бы это сказать… не очень рассчитываем. Неужели ты думаешь, что мы идем в эту атаку только потому, что не представляем ее сложности? Все мы всё знаем, а дополковник наш, тот прямо так и сказал: заправки хватит в один конец.

Казак промолчал, пытаясь понять этого человека, который вот так спокойно говорил о предстоящем ему самоубийственном полете. Но капитан понял его молчание по-другому.

– Ты дополковника в мясники не записывай, он тоже летит с нами.

– Да нет, что ты. Просто… Просто не знаю, смог бы я так.

– Не думай об этом. Мы никогда не пошлем русов «в один конец». Нет доверия, что они смогут… Слишком любят жить.

Казак почувствовал себя неловко и не нашел слов для ответа.

* * *

На следующее утро, когда первые лучи солнца позолотили вершины гор, окружающих котловину. Казак стоял около ворот склада, где обычно останавливались большегрузные фуры.

Никакой маскировки не предусматривалось, да и зачем? Среагировать на вдруг откуда ни возьмись появившиеся самолеты враг вряд ли успеет, а второй раз использовать базу никто не собирался.

Ночью сербские пилоты, идущие в бой, совершили ритуал принесения клятвы. Казак знал об этом, но сербы вежливо, но настойчиво попросили русского летчика при сем не присутствовать. Он лишь проводил их до того места, где вырубленная в скале лестница уходила к залитой серебристо-призрачным светом луны старой часовне на перевале. Четыре безмолвные фигуры, поднимающиеся вверх…

Он не видел трепетного пламени свечей перед скорбными ликами икон и не слышал торжественных слов клятвы:

«Я, солдат Великой Сербии и Господа Бога, клянусь перед святым престолом своего Создателя на животворящем кресте его, что мести не отложу, спасения своему телу искать не стану, с курса не сверну и кабины своей не покину, пока с Божьей помощью не покараю врага моего народа. Свидетели мне – Бог мой, народ мой, мои павшие товарищи, Святой Савва Сербский и Святой Никола. С Богом, Сербия или смерть!» Казак постарался запомнить все имена пилотов: командир звена – дополковник Светозар Дошло, капитан Момчило Германович, поручик Перице Дражич и подпоручик Мирослав Йованович, совсем еще молодой, даже моложе самого Казака, невысокий и щуплый парень. И этот мальчишка тоже летит сегодня в бой, и он тоже поклялся не возвращаться, не выполнив задания, и значит, у него уже нет возраста в житейском понимании этого слова.

Несмотря на бессонную ночь. Казак не ощущал ни сонливости, ни усталости, словно сам готовился к подвигу. Он понимал, что шансов вернуться ни у кого из них практически нет, но от всего сердца желал, чтобы это чудо произошло. И почему-то больше всего ему хотелось, чтобы вернулся Мирослав – ну, ради какой-то высшей справедливости!

Первый СУ-27К с подвешенным «Москитом» уже вырулил на стартовую прямую. Казак вспомнил, как, возвращаясь на базу, в предрассветной полутьме увидел на дороге, которой предстояло стать взлетной полосой, безмолвно предвигающиеся тени жителей окрестных сел, мужчин, женщин и даже детей. Они медленно шли по маршруту будущего взлета и убирали с обочин крупные и мелкие камни. Сзади них ехала запряженная парой ослов небольшая битумоварка, и еще несколько человек заливали клейкой черной массой россыпи щебенки там, где убрать ее было совсем невозможно. И даже ослы шли удивительно тихо и послушно. Дым битумоварки смешивался с утренним туманом, и вся картина казалась до содрогания нереальной.

Зато теперь можно было не опасаться того, что мощные двигатели взлетающих самолетов засосут в воздухозаборники каменный мусор, способный повредить лопатки турбин. Конечно, с каждым очередным стартом покрытие будет разрушаться, и обломки все же появятся. Но с этим ничего уже было не поделать.

Окрестности вдруг заполнились грохотом, который даже привычному уху летчика показался нестерпимым. Там, где только что стоял СУ дополковника Дошло, взметнулось вверх облако черной пыли, из которого через секунду вырвался стремительный силуэт машины с длинным хвостом яркого красно-желтого пламени. Казак вспомнил, как кто-то сравнил картину взлетающего на ускорителях самолета с изгнанием из ада провинившегося демона – действительно, более точное сравнение придумать трудно.

Адриатическое море. Удар «москитов» Соединение кораблей шестого флота США, уже долгое время находящееся в Адриатическом море, было многочисленным. Кроме авианосцев «Теодор Рузвельт» и «Кирсардж» в группу входил универсальный десантный корабль «Оушн», крейсер «Банкер Хилл», семь фрегатов и несколько судов обеспечения. Полагающейся авианосному соединению по штату атомной подводной лодки не было – командование сочло возможным сэкономить на этой боевой единице по той причине, что вероятность угрозы соединению с моря была весьма мала. Военно-морские силы Трансбалкании были почти полностью уничтожены еще в первые сутки войны, когда с безумной отвагой попытались защитить свои родные берега, атаковав десантную армаду США. Правда, в надежных скальных укрытиях, которые никак не могли обнаружить прочесывающие побережье морские пехотинцы, несколько сербских сверхмалых субмарин еще скрывались в расчете на чудесный шанс для своих торпед, но и их уничтожение для морской авиации и кораблей ПЛО было делом ближайших дней.

Что касается воздушного нападения… Да, адмирал Макриди допускал – неуловимые сербские СУ могут начать атаку на корабли соединения. Начать, но не завершить! Средства противовоздушной обороны крейсера и фрегатов были достаточно сильны, чтобы с гарантией уничтожить и вражеские самолеты, и запущенные ими ракеты еще на дальних подступах к ядру эскадры – авианосцу и десантным кораблям. Но с возможностью такого нападения приходилось считаться, и, по согласованию с командованием флота, в соединении уже давно была запланирована тренировка расчетов средств ПВО с участием самолетов авианосца.

Однако командование соединения не слишком торопилось исполнять приказы штаба и под различными предлогами тянуло с проведением этой тренировки, чем вконец разозлило Макриди. Он подал наверх предложение устроить эту тренировку ранним утром, для большей приближенности к боевым условиям, и совместить ее с учениями кораблей. Получив одобрение своей инициативы, Макриди не без удовольствия заставил подняться среди ночи сначала весь командный состав кораблей соединения, а затем и офицеров среднего звена, младших офицеров, летчиков четверки машин, которым выпало изображать нападающие самолеты, и дальше вниз по служебной лестнице, вплоть до желтокожего трюмного механика, которого тоже разбудили вместе со всеми и заставили занять положенное ему место при стойке с огнетушителями.

Трюмный механик, нью-йоркский китаец Чин Ло, который попал во флот чисто случайно и плавал уже пятый год на крейсере «Банкер Хилл» все в одной и той же скромной должности, был единственным, кто в эту ночь не посылал куда подальше начальство с его играми. Невозмутимость «китаезы» когда-то раздражала его товарищей, но постепенно матросы перестали подначивать Чин Ло и даже, можно сказать, его полюбили – как любят диковинный кактус в горшочке.

Вот и сейчас, спокойно стоя рядом с прикрепленными к стене пузатыми ярко-красными пластиковыми баллонами, он безучастно взирал на обозленные лица матросов, бегущих занимать боевые посты. Через положенное время суета улеглась, и потянулось ожидание.

Спустя несколько минут мимо механика по коридору неторопливо прошел, весело насвистывая, молодой лейтенант, которому крупно повезло – его пересменка пришлась как раз на время объявления тревоги, и получилось, что не относящийся ни к бодрствующей, ни к отдыхающей смене офицеров лейтенант мог спокойно топать в свою каюту.

– Привет, Чин! Небось хихикаешь про себя, глядя, как мы тут мечемся? Окажись сейчас на моем месте мой дед, он бы, увидев тебя, схватился за пистолет – решил бы, что корабль захватили. Он у меня воевал на Тихом океане… Не обижаешься?

– Нет, сэр. Но я не японец, я китаец.

– Да ладно, какая разница. А хоть бы ты был и японец – «джапсы» тоже тогда наших надрали неслабо, особенно поначалу. Как-то привел я деда на эту нашу посудину, когда еще кадетом был. Встретили его как героя-ветерана, чуть ли не с оркестром, разрешили по отсекам полазить, показали все. Он, как полагается, поблагодарил, восхитился… А потом, уже на берегу, сказал мне так: «Знаешь, парень, если бы мне пришлось тогда идти к Окинаве на этом корабле, я бы позаботился написать подробное завещание». Я удивился – ведь ему показали всю эту чертову автоматику, ракетные комплексы, радары, лазеры, – и он пояснил: «Когда на тебя валится сразу сорок самолетов, то не спасет никакой лазер.